Cancellation. (джен)

«Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдем без шума и следа.

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда…»

М.Ю. Лермонтов «Дума».

«И нынче все дико и пусто кругом -

Не шепчутся листья с гремучим ключом…»

М.Ю. Лермонтов «Три пальмы»

Шесть тысяч с лишним лет назад, ровнехонько через три месяца после состоявшегося скандальчика и уползания на чреве своем всем известно откуда. Либо ему просто стало интересно, либо причина была вовсе не в этом. Посмотреть хотелось и узнать заодно кое-что. Что же, он рассматривал тщательно. Стены стояли по-прежнему внушительно высокими, но налет руин уже определялся на угловых башнях. Да и врата выглядели как-то не так. Пустыми были врата. В последнем можно было бы заподозрить очередную божественную каверзу, поэтому он туда и не полез. А просто прополз под стеной и появился среди сада — опять Змеем. Но найденное на этот раз — чрезмерно удивило. Неожиданный после пустынного жара холод мгновенно пробрал до костей, временами налетали порывы ледяного влажного ветра, таскавшего туда-сюда клочья тумана и кучи разновеликих и разноцветных листьев. Листья, изрядно потрепанные, начинали уже засыхать. Оттенки палевого, бежево-коричневого, желтого, темно-красного и тысячи других, вырвавшихся каким-то непостижимым образом из прежнего зеленого, смешивались ветром в невообразимые ковры, отдававшие то будущим Кандинским, то будущим Ван Гогом, закручивались смерчами и рассыпались терпко пахнущей трухой. Будущая Левитановская золотая осень отсутствовала, ее просто уже сдуло этим ветром. Кроме его шума не осталось никаких звуков: ни падающих яблок, ни галдящих и свистящих птиц, даже ручей звучал грустно и приглушенно. Неожиданно ветер стих, листья распластались и расслабились. На голой ветке ворон сидел одиноко. «Поздняя осень,» — неожиданно закончил он непроизвольно будущее бессмертное хокку Мацуё Басё и по знакомому пути двинулся к Древу познания. Яблоня стояла без единого листочка, плодов на ветках тоже не наблюдалось. Только на земле у самого ствола валялось единственное сморщенное кривоватое яблоко.

— Надо хоть попробовать из-за чего вышел весь этот сыр-бор! — рука потянулась к плоду запретного дерева, так небрежно валявшемуся теперь среди пожухлых листьев. Кожура оказалась морщинистой и мягковатой, она уже не хранила ни звонкой упругости юности, ни щедрой полноты зрелости. Просто выглядела, как сморщенная старческая щека. Вспомнилось внезапно: «Они познают старость, болезни и смерть…» Стало совсем уныло. Надкусить яблоко, однако, так и не удалось. Крохотная пробка из огрызков вылетела из темной точки на желтом морщинистом боку, и из отверстия показалась коричневатая в серых бородавках головка розовой гусеницы: «Не трожь! Это мое яблоко!» — пискнула она с угрозой.

— А ты еще кто?!

— Я? Ясное дело — Cydia pomonella, бабочка из семейства листовертки, вот кто я!

Какая заносчивая особа?! Такая крохотная и такая вредная. Истинная плодожорка! Но глотать яблоко вместе с ней не хотелось абсолютно. Даже из вредности. Не за этим он сюда приполз, чтобы лакомиться червивыми яблоками.

— Бабочка? Это ты Вельзевул расскажи! Бабочка она! Бабочки не ползают. Цидия Помонелла?! Ерунда полная. Яблонная плодожорка ты, и к тому же в настоящий момент — гусеница.

— Ну и что? Все течет, все изменяется. Сначала я гусеница, потом бабочкой стану. Я тут давно по яблокам ползаю. И знаю, кто ты. Ты же тоже не всегда змеем был? Или всегда? Первоисточник на сей счет о твоей предыдущей и, возможно, ангельской природе умалчивает. Ладно, согласна, пример не удачен. Но все равно. Натворил дел, и поделом тебя отсюда выгнали. Так что не очень-то шуми. Тебе тут быть не положено. Поэтому яблоко мое.

— Положено, не положено, не твое дело. И сдалось мне твое недогрызенное яблоко! Лучше скажи, что это тут так все …грустненько?

— Вот еще! Я, существо в будущем крылатое, и с тобой никакого резона говорить не имею. К тому же мне совсем не грустненько.

— И с чего бы тебе веселиться, госпожа Помонелла?

— А с того, что все птицы убрались. Особенно радует отсутствие дятлов. И никто меня не склюнет теперь до самой весны. А весной у меня такие большие перспективы!

— Все птицы? Так уж и все! А этот? — он указал на ворона.

— А! Это не этот, это — она. Ворона. Сидит и ждет, ей сыра послать обещали. Кусочек сыра. Видимо очень вкусная штука. Вот и сидит. И гусеницы ее не интересуют.

— И куда же птицы улетели?

— Ты совсем глупый? Это же всем ясно. Похолодало, они и подались в эти… в теплые края.

— В теплые края? Да за стеной снаружи температура — плюс сорок! Климат жаркий пустынный континентальный! И экватор рядом практически. Теплее не бывает!

— Ну и что. Внутри-то за стеной теперь холодно. Они и подались, за стену. Наружу подались. И очень удобно оказывается, раз теплые края просто за стеной.

— И с чего бы так похолодало?

— Видишь ли, Непостижимый Кое-кто изобрел времена года. Всего четыре. После лета теперь будет осень. Три месяца. Сейчас последний — ноябрь. Или новембер, что означает — девятый, хотя он одиннадцатый. Еще можно бездорожник, листокос и листогной, лета обидчик, полузимник, ледостав, ледовый кузнец, короче, сентябрев внук, октябрев сын, зиме родной брат. Было у нас вечное лето, и ничего не менялось. Слава Непостижимому Кто-то, теперь пройдут осень, зима, а потом весна. Вот тогда-то я и стану бабочкой! Как подумаю, так и представляю сразу крылышки. Нежно-бежевые с сероватым, в размахе аж двадцать миллиметров! Чудесные!

— Ну да? Кое-кто? Непостижимый Кое-кто? Изобрел? Вот-таки взял и изобрел? А как же в Австралии или в Китае до сих пор без времен года, видимо, обходились?

— Не знаю. Я про австралиюиликитай не слышала. Но Непостижимый Кое-кто — всегда знает, что делает. Это не обсуждается. И мне некогда с тобой тут болтать. Мне на ствол пора перебираться, окукливаться буду, то есть работать над собой, чтобы стать бабочкой.

Гусеница скрылась внутри яблока и снова заткнула отверстьице-вход. Змей постучал по яблоку тонким пальцем.

— Эй! Цидия! Госпожа Яблонная, покажись, у меня еще вопросы остались. Ну, выгляни в окошко еще разочек. Пожалуйста. Тебе же теперь аж до самой весны молчать. Обалдеешь от скуки!

Плодожорка пошуршала внутри, потом все же вылезла снова.

— Вопросы? А выгода мне будет? От ответов?

— Выгода? Ну ты и заелась, плодожорка! Вон у тебя целое яблоко! Какая еще выгода?!

— А такая. Что если ты меня на ствол отнесешь, то может и отвечу. Иначе, катись со своими вопросами туда, куда тебя отсюда и послали. Прахом питаться. Кстати, если на дерево меня посадишь, можешь яблоко доесть. Я ведь только зернышки подъедаю, остальное целехонько. Ну? Змей?

— Ладно, не волнуйся. Перенесу я тебя и в коре спрячу, окукливайся на здоровье. Только скажи, ангелы куда подевались? Даже у ворот никого нет?!

— Ангелы? Вот ты чудак! Они тоже улетели.

— Куда?

— А кто ж их знает? Уж точно не в теплые края. По ангельским делам и улетели.

— Что? Все? Абсолютно все?

— Все. Абсолютно. Во всяком случае, я не видела, чтобы кого-нибудь из них отсюда выгоняли по твоей дорожке. Если тебя конкретно это интересует. Просто похолодало, хризантемы давно отцвели, сад опустел. Улетели ангелы. На Небесах они теперь. На Небесах. Видимо, там тепло и времен года не бывает.

Он молча подставил ей палец, и, когда гусеница переползла на него, аккуратно пересадил ее в щель на коре яблони. Она проползла поглубже и слилась с окружающей поверхностью, словно исчезла.

— Счастливо зимовать, Бабочка семейства листовертки с нежно-бежевыми крыльями. Это хорошо, что ангелы улетели в полном составе, и никто не отправился по «моей дорожке»…

Он откусил от яблока с противоположного конца от гусеничного входа. Во вкусе еще таилась легкая сладость с неуловимой пьянящей кислинкой, потом все заполнила терпкая и настойчивая горечь.

Небо над садом постепенно темнело, изредка срывались холодные тяжелые капли начинающегося дождя. Где-то в вышине за тучами тянулся к югу караван крикливых гусей, приближалась довольно скучная пора: стоял ноябрь уж у двора…