Эсмеральда (гет)

Гренгуар ушёл с площади. Сначала он собирался увести и Эсмеральду, которая так расстроилась из-за звонаря, что больше не могла выступать. Но девушка по какой-то причине упорно желала остаться, и Пьеру ничего не оставалось, кроме как прихватить Джали и ковёр цыганки и отправиться домой без неё.

На его уход никто не обратил внимания. Появление Квазимодо под стражей захватило внимание толпы. Парижане хорошо знали, что если кого-то в таком виде повели во Дворец Правосудия, то скоро будет наказание или казнь, а для почтенных горожан и то, и то было отменным развлечением.

Пока во Дворце Правосудия шло действо, больше похожее на жестокую карикатуру на суд, народ ждал. Более того, слух о грядущем «развлечении» мгновенно облетел окрестные улицы, и площадь быстро заполнилась желающими поглазеть. Среди последних скоро стала выделяться компания школяров — Жеан и два его приятеля, Жоффруа и Робен Пуспен. Хорошо подкрепившись в кабаке, они всё же решили посмотреть, чем завершится утреннее судилище, и теперь, после распитой бутылки вина, шумели ещё больше прежнего. Эсмеральда смотрела на эту компанию с плохо скрываемым отвращением.

Наконец одобрительный рёв толпы возвестил о том, что судебная процессия приближается. Первым появился глашатай, известный горожанам Мишель Нуаре, за ним шёл палач и сам осуждённый, которого вели те же двое солдат, что и утром.

Квазимодо под градом насмешек горожан и жалостливым взглядом Эсмеральды подвели к позорному столбу. Впрочем, столбом он назывался только условно — на самом деле это сооружение представляло собой огромный каменный куб. На его вершине, куда вела деревянная лестница, было закреплено колесо диаметром в человеческий рост. К этой конструкции конвоиры и подтащили несчастного звонаря. Толпа замерла в предвкушении.

Сначала глашатай зачитал приговор — скорее для вида, потому что его со всех сторон без конца перебивали крики зрителей. Больше всех, разумеется, старались неугомонные школяры.

— Вот и пришло наказание для урода! — вопил Жеан.

— Вот и результат суда! — вторил ему Жоффруа.

— Какой суд, такое и наказание, — усмехался Робен. — Всё правильно!

Жеан взобрался ему на плечи и продекламировал:

— Дамы и господа! Сегодня воспитанника моего брата, архидьякона Жозасского, выставляют на всеобщий позор! Полюбуйтесь на этого урода!

Квазимодо молча смотрел на беснующуюся толпу, не делая никаких попыток ответить. Он заметил Жеана, которого прежде не раз встречал в соборе, и даже в такую минуту сумел пожалеть своего приёмного отца, которому так не повезло с родным братом.

Вскоре он заметил совсем рядом с позорным столбом Эсмеральду. Девушка в ужасе оглядывалась вокруг, словно пытаясь найти в беснующейся толпе хоть одного доброго человека. В её глазах стояли слезы, а на непривычно бледном личике застыло настолько виноватое выражение, что в груди у звонаря закололо от нежности и жалости.

— Стойте, он не виноват! Он спасал меня! — закричала Эсмеральда, но в шуме людских голосов никто её не услышал. К тому же совсем рядом с ней надрывался Жеан:

— Получил по заслугам!

— Полное чудовище, — поддерживал его Жоффруа. — Даже если по этому делу он невиновен, по роже видно, что всё равно что-то наворотил!

Робен молчал, потому что устал держать Жеана на плечах.

Вскоре Квазимодо привязали прочными ремнями и цепями к колесу. Но и в таком положении он старался не терять из виду цыганку, и даже просто её сочувствующий взгляд смягчал его страдания.

Палач скомандовал начинать и нанёс осуждённому первый удар плетью. Солдаты завертели колесо, и с каждым его поворотом горбуну наносились всё новые и новые удары. Но он не издал ни звука, мужественно перенося эту пытку.

Потом на край столба рядом с колесом поставили большие песочные часы.

— Стоять тебе тут шесть часов, — сказал палач.

Затем солдаты и палач ушли. Квазимодо остался один на один с толпой.

Стоило представителям закона скрыться из виду, зрители, до этого ограничивавшиеся гвалтом и оскорблениями, совсем перестали сдерживаться. Какой-то юнец с громким хохотом запустил в Квазимодо яблочный огрызок, а вскоре на несчастного звонаря обрушился град всяких объедков вперемешку с воплями:

— Рожа кривая, получай!

— Вот тебе, чудище лесное!

— Сын сатаны!

— Зато лучший Папа шутов, — откликнулся на это замечание Жеан.

— Но и звонарь хороший, пусть и вид как у дьявола, — заметил Робен.

— Чего уж хорошего, от его звона деваться некуда! — возмутилась рядом какая-то старуха и с неожиданной ловкостью швырнула в Квазимодо камень. — Каждое утро будит, ирод! Днём хочешь отдохнуть, так он опять трезвонит!

Эсмеральда наблюдала за этой вакханалией с бессильным отчаянием. Эти люди совсем его не знают! Пусть Квазимодо и некрасив внешне, но душа-то у него куда добрее и благороднее, чем у них самих! Если она не может освободить его от цепей, то должна хотя бы заставить замолчать всех этих палачей! И тут у девушки появилась идея…

Она громко стукнула в бубен и скинула туфли, обнажив безупречные ноги.

Люди отвлеклись от издевательств над звонарём и переключились на цыганку. Девушка закружилась под звуки бубна, не обращая внимания на то, что грубые камни мостовой больно впиваются в ноги. Взмахивая рукой или делая пируэт, она представляла себе, что даёт пощёчину каждому из тех, кто недавно оскорблял звонаря, а теперь глазел на неё в восхищении. Это был танец-вызов, танец-наказание и одновременно — мольба о прощении.

Квазимодо, несмотря на боль в истерзанных плечах, постарался развернуться на колесе, чтобы лучше видеть этот удивительный танец. Ему мучительно хотелось поддержать плясунью хоть словом, выразить благодарность и восхищение её смелостью, но он молчал, зная, что, если он издаст хотя бы звук, в него снова будут кидаться. А ему не хотелось, чтобы усилия девушки, на ступнях которой уже показалась кровь, пошли насмарку.

Никто не заметил, как на площади появился всадник верхом на муле — Клод Фролло. Увидев привязанного к колесу Квазимодо, он собрался было поторопить своего мула, но его внимание привлекла танцующая девушка — и из-под капюшона блеснул полубезумный, пылающий страстью взгляд. Словно не видя никого, кроме неё, священник подъехал почти вплотную к позорному столбу.

Сделав последний пируэт, цыганка замерла в эффектной позе, протягивая руки к осуждённому. Со всех сторон послышались восхищённые крики.

Внезапно горбун чуть слышно произнёс:

— Пить…

Но его мольба потонула в громе аплодисментов.

Он повторил чуть громче:

— Пить! Дайте мне воды!

Толпа встретила эту просьбу взрывом хохота.

— На, пей! — насмехался какой-то старик. Он окунул грязную тряпку в лужу и бросил в звонаря, но его хилых силёнок не хватило, чтобы она долетела до столба.

Эсмеральда, всё ещё взбудораженная после танца, окинула насмешников возмущённым взглядом и, отыскав свою обувь, ловко забралась по лесенке. Ошарашенная толпа притихла.

— Не волнуйся. Всё хорошо, — подбодрила плясунья несчастного, который смотрел на неё так, словно перед ним предстал ангел. Она сочувственно погладила беднягу по руке, стараясь не задеть раны, а потом отстегнула флягу от платья и поднесла к его губам.

— Спасибо, Эсмеральда. Ты так добра! — тихо, чтобы никто не слышал, шепнул Квазимодо.

— Прости меня, я не должна была этого допустить, — так же тихо ответила девушка и начала спускаться.

— Слава Эсмеральде! Такая красавица спасла от жажды такого урода! — кричали в толпе.

По лицу Квазимодо градом бежали слёзы.

Уже спустившись на землю, Эсмеральда заметила архидьякона, который тут же постарался принять безучастный вид. Его лысина сверкала на солнце, а взгляд блуждал где-то вдалеке. Тот, кто ещё недавно прожигал её взглядом, теперь казался холодным, как лёд.

Квазимодо только теперь заметил приёмного отца и в первое мгновение даже обрадовался ему, подумав, что Фролло пришёл его освободить. Но архидьякон старательно смотрел в сторону, и грудь звонаря пронзила такая боль, какую бессильна была причинить тысяча ударов плетью. Одно дело, когда единственный близкий человек просто не пришёл на помощь, а другое — когда он видит твои страдания и остаётся к ним совершенно безразличным…

— Это вы? Почему вы позволили им издеваться над бедным звонарём? — громко спросила Эсмеральда, стараясь поймать взгляд архидьякона.

— Он это заслужил, — как можно равнодушнее ответил тот, избегая смотреть на девушку. Нет, только не опозориться, только не выдать своих чувств! Но со стороны всё действительно выглядело так, будто он едва снисходит до нищей плясуньи.

— Вы бессердечный, чёрствый, ужасный человек! — Эсмеральда уже кричала во весь голос. — Я слышала, как он называл вас отцом! Значит, вы для него ближе всех, а сами даже заступиться за него не можете!

Фролло не сказал больше ни слова и быстро уехал, всё ещё сохраняя надменно-безразличный вид.

Квазимодо стоял у колеса весь отведённый судом срок. Эсмеральда тоже никуда не уходила. Разрезать толстые ремни и цепи она никак не могла, но время от времени посылала звонарю ободряющие взгляды и даже пела, чтобы ему было легче ждать освобождения.

Вскоре народ стал расходиться, но Эсмеральда оставалась рядом до последней секунды. Палач вскоре прогнал её и освободил горбуна.

Квазимодо побрёл в собор. Несмотря на то, что раны начинали болеть при каждом движении, на душе у него было радостно, ведь девушка, ради которой он готов был на всё, так тепло к нему отнеслась. Она даже не побоялась отвлечь от него внимание толпы! Пожалуй, впервые за всю свою жизнь Квазимодо чувствовал себя не обиженным судьбой уродом, а нужным кому-то и оттого счастливым человеком. И это было высшей наградой.