Ожоги - это больно (джен)

1943 год, Берлин 

Тучи, не свинцовые — гранитные (как могильные плиты за ее спиной), с треском рвутся: холодные капли будто бы в насмешку рисуют слезы на ее лице. Фальшивые настолько же, насколько фальшива она в своей траурной мантии, с туго уплетенными и спрятанными под черную сетку волосами и двумя красными гвоздиками в руках на этом кладбище. Фальшива в той же мере, что мутное стекло, выдаваемое за бриллиант — посмотри на него на просвет и все станет ясно. Но солнца нет — небо выкрашено размытым цветом могильных плит — не хватает только эпитафий. 

Эпитафией вбивается золотистая вязь слов в темную поверхность камня: 

«Талантливая чистокровная волшебница» — ложь. Мара была какой угодно, но не талантливой. Хотя, думает Нерида, позволяя дождю и дальше разрисовывать свое лицо траурным узором, Дитмара она не иначе как приворожила. 

«Послушная дочь» — ложь. Но Нериде неизвестно ничего о том, как быть хоть какой-нибудь дочерью. 

«Любящая сестра» — ложь. Если только больные пинки по ногам под столом и постоянные пакости не считать проявлением нежной сестринской любви. 

«Любимая жена» — ложь. Но Дитмар с силой сжимает кулаки и неподвижным взглядом сверлит темный прямоугольник свежей могилы. 

«Жертва магловского террора» — ложь — это Нерида знает наверняка. Она самолично участвовала в планировании операции, она доставляла взрывчатое вещество, она следила за наложением нужных чар. Она знала список гостей. Она буквально составила этот список. Она подала идею. 

Нерида пугается, встречаясь со злыми, потемневшими и будто бы выцветшими глазами Дитмара (все вокруг — затянуто цветом могильных плит) — он знает, проносится в ее голове, а пальцы крепче, почти ломая, сжимают стебли гвоздик. Скользкие от дождя стебли цветов выскальзывают из ее рук, когда Дитмар крепко обхватывает ее за плечи (не сломает, но останутся синяки) и прячет свое лицо в изгибе ее шеи. Нериде хочется выдохнуть от облегчения (он не знает, что она виновата), но она лишь цепенеет не в силах обнять давнего друга (друга ли?) в ответ — она чувствует на своей коже горячую влагу (это не дождь, а слезы). Страх сковывает руки, неестественно замершие в сантиметре от спины Дитмара: неужели он действительно любил ее сестру? 

Но Дитмар ее не мог любить, как и она, Нерида, не виновата в смерти Мары, — тонкие девичьи пальцы аккуратно ложатся меж лопаток, обтянутых пиджаком.

* * *

Дитмар резкими шагами расчерчивает тускло освещенную комнату, изредка (все так же — резко) взмахивает руками и что-то говорит. Говорит без остановки, но Нерида не может разобрать ни слова: в ее ушах стоит звон десятков разбившихся зеркал (ее там не было, она не могла слышать), перед ее глазами — вспарываемая сотнями острых осколков бледная кожа Мары (ее там не было, она не могла этого видеть). Нериде кажется, что это всего лишь один из ее бесконечных кошмаров (разве что она не чувствует, как ее собственная кожа расходится страшными ранами). Нерида пытается сосредоточиться, выловить хоть слово, но застывшие глаза Мары, бездонными колодцами (они никогда не были так глубоки при ее жизни) зияющие на обезображенном мертвом лице, не отпускают ее взгляда. Они смотрят с укором, они кричат «виновна!», и их — десятки, сотни, тысячи — на газетных разворотах, покрывающих все вокруг. 

— Ты ее любил? — спрашивает Нерида лишь для того, чтобы заполнить паузу (ложь — ей важно это знать). Дитмар резко тормозит на полушаге (газетная страница сминается под его ногой, скрывая от взгляда Нериды копию колдографии, известной каждому волшебнику в Германии) и, кажется, только сейчас действительно видит ее. 

— Она была хорошей девушкой, — не «да» и не «нет». — И хорошей женой, — не «да» и не «нет». Но на объятие Нерида отвечает почти без заминки, успокаивающе касаясь кончиками пальцев светлых коротких волос, напряженных рук и спины. 

«Ужасная трагедия! Магловский беспредел необходимо взять под контроль! Кто станет следующей жертвой магловских терактов?» — кричит заголовок развернутой на столе газеты. Колдография больше не в фокусе.

* * *

Нерида с усердием, достойным революции, прячет глубоко внутри (дальше, чем то, что именуется душой) пахнущий обманом клубок из облегчения, торжества и вины. Она вьется вокруг Дитмара с тем изяществом, которого в ней никогда не было (или же просто Мара была очаровательнее). Ей не нужно разыгрывать скорбь и отчаяние — никто в это не поверит, тем более он. Достаточно точно отмеренной порции участия, двух унций заботы и щепотки грусти. Ложь Нериды вымощена искренностью и подлинными эмоциями. Даже грусть и сожаление — искренние: она хотела сделать так, чтобы, глядя на очаровательные улыбки Мары, люди стыдливо отводили взгляд; она хотела втоптать все восхищение, что та получала от окружающих, в пыль; она хотела, чтобы та испытала хоть долю того, что приходилось терпеть ей, Нериде. Только вот Мара больше ничего и никогда не почувствует — она стала прекрасным знаменем того, что пропагандирует Гриндевальд. И Нерида никак не может понять: лучше или хуже получилось все в итоге. 

Дитмар пролистывает подшивки газет, приносит откуда-то стопки магловской прессы и листовок за последние несколько лет. Дитмар аккуратно расспрашивает Нериду о Гриндевальде и кажется действительно охваченным какой-то идеей. Они почти не говорят о Маре, и Нерида чувствует себя почти такой же счастливой, как в четырнадцать лет, когда Дитмар касался плечом ее плеча и с насмешкой фыркал в сторону Мары «кукла». 

Но кто кому лжет?