Павлиньи перья (джен)

Впервые я встретила Аун Сана семнадцатого ноября 1940 года, после очередного спектакля в Токийском. Невысокий и смуглый, с крупными, какими-то непривычными чертами лица и торчащими ушами, он казался мне не вполне уместным в армейской рубашке, такой же, как на полковнике Судзуки, моем недавнем знакомце, действительно очень офицере, насколько я могу судить о них, конечно.

Нет, поймите правильно, я с легким сердцем приняла правила, все до одного, включая, само собой, пункт об общении с мужчинами на публике, но, помилуйте, публика все-таки осталась в очередях к кассам или вдоль железной дороги, что проходит через Такарадзуку, ни одного фотографа рядом нет, да и разговариваю с полковником я совсем не за этим. Просто лестно же послушать — наши маленькие зарисовки на тему родины люди почти и не замечают, ходят ради главного спектакля и ревю, но ведь мы выкладываемся и на них!

А господин полковник понимает именно в этом, да ему и по должности так положено, и даже если ему и смешно — то он сам прекрасно понимает, что все это условности. А то знавала я как-то одного молодого человека из кавалерии, он ходил в женихах моей старшей сестрицы, да повезло, что недолго совсем, его, вроде бы, убили где-то во Внутренней Монголии русские или монголы, неважно, так вот, он после одного спектакля, ой, погодите, это было «Отбытие Цунэмасы на фронт», да, так вот он долго объяснял мне, что кавалерийскую саблю по уставу надо носить совсем не так, а что зрителям не будет видно украшенного эфеса, так это его не трогало. Дурак.

Кстати об условностях — у нас отчего-то зашла речь о моих волосах, полковник Судзуки сам, как оказалось, наши постановки посещал, когда проезжал через Ханшинкан, пару раз попадал и на Луну, но тут что-то ему особенно в глаза бросилось. Ну, приятно, что говорить, но моей заслуги тут нет — это я так, чтобы как следует проводить Йиду, ну, Сайю Фукуко, нашу кумичо — вот ведь, и года не прошло, как стала кумичо в труппе, а собралась уходить, хотя у нас жестко — хочешь замуж, прочь со сцены, пусть даже замуж за нашего же режиссера, господина Тоуго, у которого мы все так и так перед глазами. Это ведь ее придумка и была — меньше условностей, больше деталей именно с мужской стороны, чтобы и прическа не просто короткая, а по мужской моде, и костюмы, хоть и в блестках и кружеве, пусть даже и ревю-костюм с хвостиком, но с правильной стороной застежки, потому что так и сыграть легче, и зритель мусумэяку больше верит, если рядом с ней отокояку убедительна. Ну а мне и проще, рост ведь, да и волос сильно жалко не было — зато теперь, посмотрите, на мои постановки приходят офицеры, хотя да, немного странные.

Вот и этот… человек с непривычным лицом и непривычным именем, с акцентом, какого я никогда не слышала. Когда мы заказали ананас — не знаю, настроение такое было отчего-то, не мороженое же есть, когда на улице дождь собирается — он принялся щедро посыпать бедное блюдо солью и есть с таким видом, будто это нормально — нет, я бы поняла сахар, и так и сказала, так он заявил, что с сахаром у него дома вообще зеленые помидоры едят. Кстати, соль на ананас и я попробовала, больше не буду.

Аун Сан вообще много рассказывал о своей родине — я раньше не слишком слышала о ней, думала, что Бирма — вообще кусок Индии, а оказалось — совсем нет; господин полковник ее, оказывается, хорошо знал и тоже рассказывал, но Аун Сана слушать интереснее было.

— Вот посмотрите, Ми Саюри, то есть, простите, госпожа Ямаваки — я все еще немного путаюсь, но, надеюсь, мой японский вас не обидит, — на самом деле, говорил он понятно, только утверждал, что писать не умеет, ну так я с ним не по переписке общаюсь, — когда я был на вашем представлении вместе с Кейдзи, то в самом конце все ваши подруги вышли танцевать, и многие были…, — он поискал слово, — очень ярко украшены перьями.

— Да, — я поясняла такое тысячи раз, наверное, но тут ничего не поделаешь, — это называется ревю, мы взяли его из французской традиции, но у нас оно довольно своеобразно прижилось, и теперь это уже совсем наш прием.

— Понимаете, я никогда не видел французского театра, — он мягко улыбнулся.

— Еще бы, — полковник Судзуки как раз окончил свой чай, и теперь усмехался. — Для этого ему пришлось бы пересечь Таиланд. Не лучшая идея.

— Так вот, о перьях, — продолжил Аун Сан. — Мне отчего-то вспомнился танец киннара, его часто ставят на праздники у меня дома, а у каренни еще и на свадьбы. Кстати, свадьбы у них яркие, будто ваши спектакли, — он откинулся на спинку, начал рассказывать, чуть прикрыв глаза. Его лицо почти всегда было спокойным, но сейчас — просто безмятежным. — Понимаете, танец этот парный, и рассказывает историю двух птиц, священных птиц с головами людей, что горестей и страхов не знают. Но конкретно эти, влюбленная пара, на семь сотен дней были разделены дождем. И вот, — он пожал плечами, — встретились. В золоте и перьях, с раскрытыми павлиньими хвостами, юноша и девушка мягко движутся, взмахивая кружевными крыльями. И это красиво.

— А мы? — я спросила, конечно, серьезно, но еще и по привычке, потому что думала об этих двух птицах — если бы история была сложнее, хотела бы я, чтобы что-то такое поставили у нас, и наша звездная парочка надела крылья из белого кружева. Был бы такой этюд из бирманской жизни, если уж даже товарищи господина полковника проявляют интерес к этой стране. Надо будет, наверное, найти книги и предложить господину Тоуго как маленький номер.

— И вы, — продолжал тем временем Аун Сан, — красивы той же красотой. Вы знаете, один мой друг изучал народную культуру в Университете, — он произнес это так, будто мы должны были понять, о каком таком университете идет речь, и полковник Судзуки кивнул. Неужели у них там на всю Бирму один университет? — Так вот, он говорил, что наши танцы, какими мы знаем их сегодня, берут свои костюмы, свои движения и свои образы из нашего кукольного театра. Больше, чем у реальности.

— Кукольный театр у них роскошный. В Рангуне — зрелище для солидных людей, — кивнул полковник, а я даже чуть приподнялась со стула.

— То есть мы, если вас послушать, напоминаем кукол?

— Нет. Вы не напоминаете реальность и красивы именно этим, — сказал мне в ответ Аун Сан и взялся за чай. Мы долго молчали, даже я.

— И женщины в таких вот постановках играют у вас… безо всяких проблем? — я все-таки собралась с мыслями, глядя на Аун Сана, который меня, похоже, просто не понял.

— Проблем? Простите…, — он потер подбородок, а я подумала, что японец бы попытался дернуть себя за усы. — Нет, никаких проблем, если хорошо танцуют. Бывает, что дама идет в кукольницы, и тогда ее зовут выступать не так охотно, как звали бы мужчину. Но с этим, я думаю, и у вас приходится мириться.

— Она не об этом, — полковник Судзуки опять решил пояснить иностранному другу, если уж он действительно не понимает, но как по мне, такие вещи лучше не понимать. — У нас в Японии актрисы — редкая профессия. И скандальная. Пьянство, разврат, наркотики. Единственное исключение — эти девочки. Исключение во всех смыслах.

Я покраснела, и Аун Сан, кажется, тоже смутился — я даже вдруг подумала, а женат ли он? Он ведь упоминал, что закончил университет совсем недавно, но в тех местах вроде бы рано женятся, в Индокитае так точно.

— Нет. Нет, ничего такого, — проговорил он, разглядывая свой чай. Полковник Судзуки тоже отклонился от стола, заложив пальцы за ремень, и начал рассказывать сам:

— Тут всякое бывает. Театр — вещь странная. У кого-то он из кукольного вырос, у кого-то из школы. А бывает еще и не такое. Вы, Саюри, простите офицера за сомнительную историю?

— Нет-нет, ничего, — поспешила я успокоить своих друзей, — вы и не представляете, какими анекдотами обмениваются у нас девочки. А вам, военным, как-то и положено, наверное? Если я буду смущаться — это не значит, что я встану и уйду, вы только рассказывайте.

— Мой отец служил в Русско-японскую, при штабе первой пехотной бригады в Ацзинюбао. Тогда уже — майор, — полковник Судзуки рассказывал, как всегда, как-то отстраненно и иногда отрывисто, но слушать его было легко — он никогда не сбивался. — А что такое штаб бригады? Там всё. Склады, кузни, портные. Канцелярия вся. Иностранные миссии на любой вкус. И еще там был бордель. Извините, но в том и дело. То есть как бордель? Китаянки. Они разъезжали по фронту, и…

— Кейдзи, — коротко, очень веско сказал Аун Сан, пока я изо всех сил пыталась не покраснеть еще больше, то есть не то чтобы я обо всем этом не слышала, но надо ж и честь знать, хотя, впрочем, я сама напросилась.

— Важно, что в основном они сидели в штабе, — подвел черту господин полковник. — И вот комендант Ацзинюбао, полковник Ходзуми, додумался организовать театр. Так делали часто. Среди призывников, как всегда, набрали актеров. Нашли в распорядители поручика, сына режиссера из Осаки. А вот потом… Полковник несколько лет провел в Европе. Решил, что у них там женские роли стоит оставить женщинам. Все равно, раз уж они при штабе были. Играли девицы, конечно, не слишком. Да и рядовые не Бандзаэмоны. Но тем больше публика смеялась.

Я поморщилась — я ведь знаю эту породу, разорви их каппы, любителей — которая ходит на наши спектакли просто посмотреть на мусумэяку, нежных девочек на сцене. Как и кто у нас играет — их не заботит, в лучшем случае пение оценить могут. Дураки.

— Театр показывали инспекциям, гостям из других корпусов, из штаба армии. Пьесы ставили старые — не сингэки же солдатам показывать, зачем? Все было хорошо. Но как-то приехал генерал-майор Ноги.

— Тот самый? — я могла только вздыхать, вспоминая храм, в который дом господина генерала превратился после его самоубийства во славу императора. А ведь я увидела его всего-то полмесяца назад, нас водили туда всей труппой, показывали фотографию, что господин генерал сделал перед оибара, и господин Тоуго сам произнес очень прочувствованную речь. Он говорил, что хотел бы написать про это пьесу для нас, но я думаю, что ему никогда не разрешат, хотя надо будет, раз уж я теперь со знакомствами, спросить у господина полковника, как он считает.

— Да, барон Ноги, герой Тайваня. Командующий всей Третьей армией. Он тогда только что потерял сына, но Порт-Артур его бойцы еще не взяли, — полковник зажмурился, считая. — Так что был декабрь. Его встретили как всегда — всё вычищено, всё собрано. Он был доволен, всё было в порядке. Полковник решил отполировать дело. Собрал постановку. Была какая-то комедия, про рисовую лавку и хитрую служанку, с простыми шутками.

— Непристойными шутками, — заметил Аун Сан все с тем же выражением, хотя, кажется, уголки его больших губ немного приподнялись, если мне не померещилось.

— Да, надо было аккуратней, — развел руками полковник Судзуки. — Ноги велел спектакль прекратить еще до середины. Вместо этого развлеклись молебном. В канцелярии долго звон стоял. Но дело не в этом. Отец говорил, пьеса была простая, но актеры играли от души. Импровизировали. Шутки выдумывали, получше, чем в сценарии. Но нет.

— Значит, не судьба, — снова заметил Аун Сан. — Может, дамы и господа несколько неверно подобрали шутки? У нас в университете было много смешного, что любой студент поймет, а для того, кто не учился — никакого смысла. Генерал все-таки не жил в том лагере месяцы.

— Не в том дело. Приезжал Ноги во второй раз, опять инспекция. Подлость в том, что он, по слухам, сам спросил, будет ли представление. Полковник Ходзуми только взял под козырек.

— Но уж теперь-то они выбрали пьесу без проблем? — поинтересовался бирманец, а я попыталась представить, какую бы из наших постановок одобрил бы легендарный генерал — с этим, честно сказать, возникли трудности.

— Да, старинная сентиментальная драма. Ее даже я видел, — Судзуки задумался. — Названия не помню, но подростком видел ее с родителями в театре Рюсэйдза — после этого отец и рассказал эту историю. Проблема в том, что осакский поручик перестарался. На роли влюбленных он взял девочку из новеньких и деревенского паренька, который к ней одной, простите, и ходил. Для натуральности.

Я мучительно покраснела — не думайте, меня не оскорбляют подобные разговоры, хотелось сказать мне, но я молчала, иначе пришлось бы объяснять, о чем я подумала в тот момент. А подумала я о ведущем дуэте Цветка, что сейчас выступал в Нагое. О них рассказывали разное, но в драмах играли они небесно.

— Отец говорил, это было даже трогательно. Но они увлеклись и поцеловались, через веер, конечно, но вполне как следует. Вас бы за такое выгнали.

— Выгнали бы, — тихо ответила я, — это же очевидно, что обеих бы исключили. Надо же… понимать.

— Барон Ноги этого не заметил, кажется. Но в середине спектакля велел прекратить его и снова перетряс всю бригаду. С чем и отбыл. Но приезжал он и в третий раз.

— И что на сей раз? Подождите, как это… что же оно… ага, «Как князь Мито ходил по стране»? — предположил Аун Сан. Я посмотрела на него с некоторым, признаться, удивлением, в наши времена и японцы-то не все это читали. А ведь из сказаний получаются прекрасные постановки, просто бери любую легенду о героях чего угодно и пой ее.

— Почти угадал, — кивнул полковник Судзуки, — это был фрагмент из «Истории о смуте годов Хэйдзи», казнь Нобуёри. Солдаты в парадной форме вместо воинов Тайра, ни одной женщины на десять сяку вокруг. Ни капли жизни в постановке. Ни капли. Вообще. Стихи монотонными голосами. Жесты вразмах.

— И? — мы с Аун Саном сказали это одновременно.

— Генерал заплакал.

Пока мы сидели в молчании, пытаясь понять, что обо всем этом думать, господин полковник заказал нам еще чаю и немного пирожных для меня, хотя вообще-то мне нужно соблюдать с ними большую осторожность.

— Почему-то эта история кажется мне знакомой, — заметил Аун Сан. — Я что-то такое читал, изучая японский. Имен там не было, да и многое было не так, совсем не так, и все же я помню.

— Да, один из либеральных писак сделал из этого рассказ. Право, нашел что читать.

Остаток дня мы говорили совсем о другом.