Зигзаг (гет)

Комната, в которой жили Амина с отцом, защищала от дождя, но не спасала от холода. Она находилась на последнем этаже доходного дома, коих строили много во времена «великого переустройства» Парижа. Одинаковые по планировке и внешнему виду дома выстроились вдоль старых и вновь распланированных улиц и заменили собой прежние трущобы. Дома эти строились на разный вкус и кошелёк. На нижних этажах селились съёмщики побогаче. Для них иногда отводили отдельную лестницу — шире и чище. Консьержки относились приветливее к таким жильцам. Беднота ютилась в мансардах на последних этажах в комнатушках с общим коридором и в отсутствии минимальных удобств, и беднота порой такая тщедушная и беспросветная, что у добросердечного человека наворачивались слёзы при взгляде на измождённые и болезненные лица. Не было ничего удивительного в том, что из этой нищеты вырастал порок, когда в многочисленном обедневшем семействе на одной кровати ютились и малыши, и дети постарше, вместе мальчики и девочки. Они согревали друг друга жалкими остатками одеял и вольно или невольно становились свидетелями жестоких и разнузданных сцен, пьяных оргий и драк, которые случались здесь нередко. Но нищета не всегда соседствовала с ужасным пороком. За много лет Амина не раз видела примеры верного служения друг другу и удивительной честности, для которой, казалось бы, и повода не было, кроме как сохранения самоуважения, а иногда и нежного одобрения со стороны близких. Но чаще люди становились заложниками нищеты и беспросветности и шли на преступление. Бедняк думал, что у него просто нет другого выхода, кроме как погрузиться в тяжкий грех и опуститься на дно. Эти люди избежали бы такого будущего, если бы кто-нибудь протянул бы им руку помощи, но руки такой не было.

Комнатушка находилась рядом с лестницей, и казалась ещё меньше из-за скошенного потолка, в который было вставлено небольшое окно. Днём сквозь него проникал слабый свет, а ночью — холод. Как девушка ни старалась, она не могла заделать все дыры в этом окне. Она спала под ним на кушетке и ночами страшно мёрзла ещё и потому, что укрывалась очень тонким одеялом, потёртым от времени и почти не согревавшим. Летом было иначе — днём солнце нагревало крышу и в комнатушке становилось жарко и душно. Тогда окно открывалось с помощью железного крюка, и в комнату проникал влажный воздух, который окутывал, как лёгкая вуаль, и Амина позволяла себе забыться на время, погрузиться в воспоминания. Она черпала силы в этих кратких мгновениях. Как маленькая птичка сыта крошками, которые удаётся найти, так и Амина радовалась этим кратким моментам, когда она чувствовала себя счастливой. Воспоминания помогали пережить невзгоды.

Стол, пара стульев, кровать для отца, шкаф, с нехитрыми пожитками и кое-какой посудой, вычищенной до зеркального блеска, небольшая печурка, корыто для стирки — вот и вся обстановка маленькой комнатки, больше здесь всё равно ничего не поместилось бы. Этого, конечно, хватало для скромной жизни, но Амина помнила лучшие времена, когда жили они на третьем и даже на втором этаже, и у неё была своя комната. Временами она тосковала по той жизни. Иногда в её воспоминаниях появлялась мать — красивая с нежным голосом и мягкими руками. Девушка плохо помнила свою мать — она потеряла её слишком рано. Отец говорил, что мама «истаяла» и в этот момент очень сожалел о том, что вообще покинул Константинополь в поисках лучшей жизни. Сожалел, пока был способен сожалеть. Пока дурман, который несли с собой алкоголь и наркотики, не забрал всё его внимание. Тогда, в прошлой жизни, отец был сильный и здоровый и уверенно ходил по земле, и имел возможность покупать подарки и сласти. Он был наездником в цирке и ставил немыслимые трюки, управляя лошадью даже не словом, а только едва уловимым движением руки или коленей. Однажды, выполняя трюк, он прыгнул выше и приземлился раньше и не смог избежать лошадиных копыт. С тех пор каждая новая комната, в которой они жили, находилась всё ближе и ближе к крыше и всё дальше и дальше от центра Парижа.

С появлением в доме Марселя, жизнь неуловимо изменилась. Отец, однажды попытавшийся крикнуть на неё и дёрнуть за волосы, едва не поплатился сломанной рукой. Но заступничество это страшило девушку сильнее, чем безразличие или даже насилие, поскольку она не знала, что оно означает. Амина не верила в добрые намерения Марселя, слишком хорошо она помнила дурные наклонности его характера, слишком часто он являл их ещё до того, как попал на каторгу за грабёж. Сейчас, правда, он казался спокойнее и рассудительнее, чем раньше. Часто, сидя за столом, он останавливал на ней тяжёлый взгляд, о чём-то думая, и она сжималась на кушетке от предчувствий. Спустя две недели появилась работа. И снова Амина должна была благодарить за это Марселя. Это было неприятно. Возможно, виной тому была чрезмерная чувствительность или богатое воображение, но ей казалось, что Марсель словно опутывает её крепкими нитями, которые ни разорвать, ни разрубить она вскоре не сможет. И должна будет повиноваться, куда бы он её ни повёл, ни позвал, на что бы ни толкнул. Но пока ничего страшного не произошло, и она временами сердилась, желая, чтобы всё произошло, наконец, и ожидание перестало её мучить.

Марсель устроил её в ателье мадам Трюффо на улице Шато. Она брала работу на дом и три раза в неделю относила заказы хозяйке. Ателье было большим и имело много заказов. На хозяйку работало десять швей в помещении ателье и, кроме того, были ещё надомницы. Амина долго раздумывала, как Марсель сумел устроить её на эту работу. Откуда он мог знать эту чопорную добропорядочную англичанку? Он о делах своих не откровенничал: уходил рано, приходил поздно, одевался не богато, но добротно и всегда был при деньгах. Это был отдельный повод для дум и сомнений. В то утро, когда они вместе пришли в комнату, которую отныне предстояло им делить на троих, Марсель ясно и жёстко дал понять ей и отцу, что его дела их не касаются. Он готов вносить свою небольшую долю в уплату за комнату и давать немного на еду, но это всё, на что они могут рассчитывать. Но Амина никогда не смотрела на своего брата, как на источник дохода — так она и сказала, прямо глядя в глаза. На что Марсель, неприятно усмехнувшись, оглядел её с ног до головы взглядом, от которого ей захотелось закутаться в большое покрывало, и ответил — мало ли что она сама себе вообразила. Разбираться во всех её мечтаниях он не намерен. Просто он, Марсель, сообщает им о своих взглядах на совместную жизнь и всё. Это утверждение и то, как он произнёс слова, добавило камешек на ту чашу весов, которая советовала опасаться брата. Иногда Марсель приносил подарки: ленты для чепца, косынки или какие-нибудь безделушки. Амина принимала их, потому что боялась отказаться, но пользоваться не решалась — складывала в ящик шкафа. Но и из ящика они беспокоили её. Они привлекали её взор, чем бы она ни занималась.

Время шло. Тёплый и душистый май раскинул свои нежные крылья над бульварами, раскрасил их зеленью и украсил цветами всевозможных размеров, форм. Солнце дышало теплом, ещё не жарило, но уже и не было отстранённо-холодным и бесстрастным, как зимой. В мае в их доме поселилась девица Марсо. Мари Марсо была гризеткой.

Девятнадцатый век принёс с собой много нового и необычного. Одним из явлений, которыми он прославился, был феминизм. Как и всякая борьба, сражение за равенство полов имело своих героев, точнее — героинь. Дамы, порой, серьёзно рисковали за свои идеалы, но победу в этих сражениях обеспечивал не столько героизм одиночек, сколько отвага целой армии молоденьких девушек, которые ценой своей удачной и обеспеченной собственным трудом жизни, показали другим если не путь, то направление, чтобы достичь этого самого равенства. Во Франции боевой единицей такой армии были гризетки. С лёгкой руки некоторых французских авторов, которые живописали нравы и быт парижской богемы, гризетки представлялись едва ли не проститутками. В действительности это было не так. Девушки эти зарабатывали на жизнь не телом, а честным трудом. Чаще всего они работали цветочницами, модистками или белошвейками. Они добывали средства к существованию своим собственными руками, а потому могли строить свою жизнь по собственному разумению и вкусу.

Мари Марсо была особой рассудительной, здравомыслящей и в высшей степени благонамеренной. Ей едва исполнилось девятнадцать лет, но к этому возрасту, трудясь ежедневно и ежечасно, придерживаясь строгого распорядка в своей жизни, применяя разумную экономию в своих тратах, она добилась известного успеха и сумела скопить кое-какие деньги, чтобы устроить свою жизнь небогато, но вполне прилично: пользоваться своими вещами, своей мебелью и ни от кого не зависеть. Она должна была экономить, но иногда могла позволить себе развлечения — сходить в театр или в кафе. Одним из таких роскошеств, которые она себе разрешила, были две канарейки. На пропитание этих двух птиц Мари иногда тратила больше средств, чем на себя. Но она не могла обойтись без них, а они без неё. Часто они пели все вместе, и тогда в маленькой чистенькой комнатке с натёртым до блеска полом и светлыми ситцевыми занавесками на окнах становилось так тепло и хорошо, что редкие гости юной гризетки не хотели покидать эти стены. Мари имела не столько красивую, сколько очаровательную мордашку, которую обрамляли гладко причёсанные на пробор тёмные волосы. Карие глаза с редкими ресницами очень живые и блестящие всё видели и всё замечали, маленький курносый нос, то и дело морщился от необыкновенной смешливости его обладательницы, немного бледноватые, но красивые губки приветливо улыбались — такой предстала Мари перед Аминой впервые. Белоснежный воротник ниспадал на длинное коричневое платье из шотландки, простенький, хотя и кокетливый, свежевыглаженный чепец, украшенный лентами вишнёвого цвета, которые так чудесно подходили к её чёрным волосам, маленькие ножки, обутые в чистенькие сапожки на толстой подошве — эта гризетка могла дать сто очков вперёд записной красавице.

Для Амины было большой удачей получить такую знакомую. Дело в том, что обладая жгучей внешностью Кармен, у Амины не было ни страсти, ни силы на эту страсть, который имелся у литературного образа. Душа её была тонкой, чувствительной и очень ранимой. Обладая живым и острым разумом, непременным качеством коего является склонность к анализу, самокритичность и умение сравнивать, Амина сомневалась в себе и часто восставала против себя, когда думала о своей жизни. Поскольку она была робкой и застенчивой, то обвинять других в своих несчастьях не умела, даже если это было бы оправдано. Удивительно, что она решилась на сопротивление в трактире «Кровавое сердце». Девушка её характера скорее всё стерпела бы.

Мари и Амина обладали совершенно противоположными характерами, которые удачно дополняли друг друга: лёгкий и живой нрав гризетки делал жизнь Амины светлее, а её серьёзность и одухотворённость придавала суждениям Мари, не достававшую им глубину и основательность. Возможно, поэтому очень быстро и совершенно неожиданно для Амины Мари стала её подругой, наперсницей и хранительницей её секретов. Собственно секретов у девушки было немного, больше горестей и печалей. Но она поделилась с новообретённой подругой единственным в своей жизни любовным переживанием, правда, тут же пожалела об этом.

* * *

Однажды Марсель пришёл явно навеселе, чего с ним не случалось с самого момента их встречи в трактире «Кровавое сердце». Амина работала возле окна, стараясь использовать дневной свет, чтобы не жечь свечи. Брат поставил рядом со столом два стула, уселся и поманил её пальцем. Сердце её почему-то сжалось при таком вполне дружелюбном жесте. Она подошла и робко присела на краешек стула.

— Как твоя работа? — Поинтересовался Марсель. — Справляешься?

Амина кивнула.

— Мадам Трюффо хорошо платит за работу?

— Да.

— Попробовала бы она… — здесь Марсель прервал сам себя, словно сказал что-то лишнее и заговорил громче, как будто хотел, чтобы сказанное им ранее само собой забылось, — может быть, ты со мной выпьешь? Давай, сестрёнка, ты ведь уже не маленькая. У меня здесь хорошее вино, я истратил на него много, очень много. Покупал и думал: сейчас я приду и угощу свою сестричку, красотку сестричку угощу…

— А меня ты не хотел угостить, — раздался от двери сварливый дребезжащий голос отца. Калеке тяжело было спускаться и взбираться по лестницам, но сидеть дома было ещё невыносимее, и он выбирался на улицу, несмотря на то, что много времени уходило, чтобы подняться и спуститься по ступенькам. Марсель строго-настрого запретил использовать помощь Амины. И оба боялись ослушаться приказа.

— Не хотел, — голос Марселя прозвучал резко и громко и отбил всякую охоту спорить или говорить что-либо ещё. — Амина, ты сидишь слишком далеко, присядь поближе, поговорим о том, о сём, — сказал он и в голосе его проявились льстивые ноты. — Ты просто не представляешь, как хочется иногда посидеть за столом одной семьёй…

— Я тоже твоя семья, ты забыл? — снова подал голос отец и, вихляясь из стороны в сторону с трудом удерживая себя, он добрался до стола. Он был пьян и потому отважен, иначе ещё при первом окрике, отец улёгся бы на кровать и больше не подал голоса, пока Амина не собрала бы ужин.

— Забудешь, как же, — недобро сверкнув глазами в сторону отца, пробормотал Марсель, но грубить вслух не стал. Ему нужна была Амина, и пугать девчонку раньше времени он не хотел. Вдруг проявит строптивость. Марсель поставил перед отцом стакан и до краёв налил вина — Пейте, папаша, — сказал как можно дружелюбнее.

— Пейте, папаша, — передразнил старик, — а вдруг там отрава, сначала сам выпей.

— Да я же себе уже налил из этой бутылки и выпил.

— А я не видел, — уперся старик, — пей, говорю.

Марсель, пожав плечами, в один глоток выхлебнул весь стакан и уставился на отца своими темными глазами-шилами. Старик немного покачался на своих костылях, всматриваясь в его лицо, пожевав губами, кивнул, — ну что ж, раз так можешь и мне налить.

— А я не хочу теперь, — злобно сощурившись, протянул Марсель, — я тебе предлагал? Предлагал. Как добрый и любящий сын предлагал. А ты меня недоверием обидел. Нехорошо, совсем нехорошо, — состроив обидчивое лицо, искоса посмотрел на Амину. Лицо девушки было бесстрастно, словно не перед нею и не для неё сейчас разыгрывался спектакль. Марсель едва заметно покачал головой. — Ладно, старик, вот тебе стакан вина и иди-ка ты спать. — И голос его зазвучал совсем так, как должно, как может говорить добрый сын, встретив подгулявшего отца. Амина даже удивилась и внимательно глянула на него, не веря своим ушам. Марсель подмигнул ей совсем по-дружески, и мог бы рассеять все её страхи, если бы не въевшееся в каждую клеточку её тела недоверие. Но отца это радушие убедило, он выпил предложенное вино и послушно улёгся. На некоторое время в комнате установилось молчание. Девушка не решалась встать и уйти. Но Марсель, казалось, потерял интерес к разговору. Он сидел молча и глядел в стену. Наконец, Амина решилась встать и тут брат словно проснулся:

— Амина, мне нужна твоя помощь.

— В чём?

— Есть дело, которое я не могу сделать один.

Он старался играть на её чувствах, привязанностях. Он надеялся, что даже если она и не доверяет, то в помощи не откажет, если проявить смекалку и преподнести необходимость этой помощи в красивой обёртке. Амина была хоть и высокая, но очень стройная и изящная, сильная и гибкая — незаменимые качества, если нужно проникнуть куда-нибудь, забраться в такую щель, куда ни он, ни его подельники из-за неуклюжести проникнуть не смогут. Она же в совершенстве владела своим телом. Сейчас в этой способности не было необходимости. Но если его план удастся…