Лили запуталась (гет)

Такая игра:

кофе с утра,

и можно жить.

Animal ДжаZ, "Я"

За окном — серость. Английская глупая серость, заполняющая все, совершенно все вокруг своей унылостью. Вот честное слово, как так можно жить? Серое небо утром, серая овсянка на завтрак, такие же писчие перья на лекциях и пюре на обед, и вновь серые перья. Мышастые волосы мадам Пиннс, серая пыль на библиотечных книгах с верхних полок, где всегда находится что-нибудь интереснее, чем то, что расставлено на уровне глаз. Поэтому я люблю вечер — начинается хоть что-то яркое, например, золотистая поджаренная курица с гарниром из желтой вареной картошки, и гостиная моего факультета, вся желто-красная, прямо как огонь в камине. Однако сейчас — утро, Хогсмид, первая чашка кофе за последний месяц. Кофе в Хогвартсе не достать, только в Хогсмиде. Поэтому я сейчас сижу у окна в кафе Кэти Белл на Роуз-Гарден-стрит, кручу в руках стеклянную чашку с латте и думаю, что мир ужасен. Возникает желание подпереть щеку рукой, но я — Лили Поттер, и слабость мне не к лицу. Репутация требует жертв, и спина прямая, только ладони нервно крутят кофейную чашку на блюдце.

Я не люблю своего парня, вру ему последние три дня, если не больше, и вообще собираюсь бросить его после Нового года. Чувствую себя распоследней идиоткой: повелась на уговоры подруг и пошла гулять с Лахи МакГалланахом. Как же зря. Хотя тогда все было очень даже мило, да и он был неплохим вроде вариантом.

Осенняя теплая погода, территория школы. Листья золотились, трава еще не пожухла, а на лужайке паслись новые зверушки Хагрида — что-то вроде зеленых овец. Кажется, тут были замешаны гены русалок или гриндилоу — только у подводного народца могут найтись соответствующие для такого окраса шерсти.

Потом Лахи как-то проводил меня из библиотеки до башни Гриффиндора, потом еще, а на третий раз мы шли с Ухода за Магическими существами, который у нас совместно с ними, Равенкло, и пошел дождь.

Потом был милый период, когда я заставляла его скрывать наши "отношения", а он, напротив, изо всех сил стремился показать всем в школе мою образовавшуюся личную жизнь. Ровно неделю мне удалось это как-то проворачивать, но потом все всё узнали. Засранец, уж извините. Никогда не забуду. Потом были еще две недели, нет, три, когда все было более-менее мило, ну там держались за ручку, он провожал меня из библиотеки, мы целовались и все такое. Даже сходили разок в Хогсмид. Затем был его день рождения, пятое декабря, когда он признался мне в любви, а я сдуру ляпнула, мол, я тоже. Растерялась, с одной стороны, с другой — не говорить же ему, что максимум моих чувств — это симпатия, и что сама не понимаю, какого черта я теперь большую часть времени провожу с ним, а не с друзьями. И еще недели полторы, прежде чем меня начало от него тошнить. Неосознанно старалась держаться от него подальше еще так с неделю, а потом до меня дошло, что что-то тут, черт возьми, не так. А последние три дня я вообще старательно от него бегаю под самыми разными предлогами, хотя учеба, в общем-то, действительно меня резко заинтересовала.

Вот сегодня, на четвертый день, я отказалась идти с Лахи в Хогсмид под предлогом гигантского эссе по Трансфигурации. Оно и в самом деле немаленькое, но я сделала его еще неделю назад — Макгонагалл понимает, что студентам нужно какое-то время для выполнения заданий.

Я бросила полный отвращения взгляд в окно. Зимняя распутица, сплошь слякоть, которая кажется еще темнее и гаже из-за тонированных стекол. Еще одна причина ходить именно к Кэти Белл, кроме потрясающего кофе.

На каникулах, до которых осталось меньше недели, едем в Грецию. Уж там-то не будет скукоты и серости! И перестану думать о том, как сказать Лахи, что я не могу больше... как он это называет? "Быть счастливой". Точнее, именно с ним — "быть". Пятое января — день, когда я брошу его.

Одним глотком допила оставшийся в чашке кофе. Он обжег чуть-чуть язык.

— Миз Кэти,будьте добры — еще кофе. И марципан.

— Конечно, милая, — Кэти заученно улыбнулась.

С шелестом и стуком посыпались зерна в кофемолку. Хруст перемалываемого кофе, запах. Две ложки в турку, залить водой, в эмалированном ковшике — подогреть молоко. Я наблюдала за всем сквозь открытую дверь кухни — Кэти никогда ее не закрывала за собой. Видеть, как быстро и ловко женщина лавирует между двумя столами, печью и посудным шкафом — одно удовольствие. Тем более, что на ее лице играла настоящая улыбка человека, занятого любимым делом.

Спустя еще несколько минут новая высокая чашка латте стояла передо мной, как и тарелочка с марципаном. Три слоя: молоко, темный, почти черный кофе, белая шапочка взбитого молока с прихотливой россыпью корицы. Как я, черт возьми, люблю кофе. А Лахи МакГалланах — человек, с которым меня с сегодняшнего дня ничего не связывает. Двадцатое декабря, пометка в блокноте.

Я смотрю на черно-белую фотографию нью-йоркского неба, и у меня кружится голова от ощущения высоты, от того, что я как будто падаю туда, в снимок. Слева и справа — по стеклянному небоскребу, а точно посередине — еще один, угловатый, упирающийся в облака — они похожи на свалявшуюся шерсть моего плюшевого, старого-старого медведя.

Кто бы мог подумать, а? Прячусь от Лахи в пустом кабинете. Соврала, что забыла перчатки в теплицах. Слишком много вру, мне уже плохо от этого! А еще он как скажет что-нибудь, а я не знаю, что ответить. И он замечает перемены в моем отношении к нему. Какая я идиотка. Дура. Вляпалась... Ну почему именно Лахи? Ничем же не виноват. А раздражает меня безумно, видеть его рядом не могу, слышать его дурацкие слова, терпеть неуклюжие приставания. Какая я глупая. Настроение из-за этого всего хуже некуда, почти постоянно ищу, к чему придраться. С Лахи в результате спорим регулярно, причем из-за ерунды совершенной. Стыдно за себя.

Поэтому, чтобы не видеть его, не улыбаться фальшиво, прячусь тут и разглядываю потерянное кем-то фото. Я нашла его на подоконнике — маггловское, облака не движутся. Кофе бы сейчас. А до Греции осталось еще два дня. Не представляю, как буду избегать Лахи.