Выбирая себя (гет)

Сначала Кэнди видит его лишь сквозь щель едва приоткрытой двери: Терри стоит в центре приемного покоя, и на той части лица, что видна Кэнди, проступает волнение, затем губы растягиваются в неуверенную улыбку, которая тут же гаснет.

Кэнди нервно сглатывает, еще оставаясь невидимой для Терри, прячась за белым деревянным полотном как за надежным укрытием. Но оставаться здесь навсегда она не может — и, зажмурившись, со всей храбростью распахивает дверь. Времени у нее совсем немного до того как придут первые пациенты: стрелки часов над столом уже показывают без четверти восемь.

— Я пришел сразу с поезда.

Тембр голоса у него прежний.

Пять лет.

Закончилась война.

Столько людей погибло.

Ее сердце смирилось.

А у него — тембр голоса совершенно прежний.

И Кэнди не знает, что Терри ждет от нее. Она даже не понимает, что ждет от самой себя. Столько раз она представляла их встречу — а теперь все слова исчезли из головы.

Терри ее молчание не нравится. Он никогда не любил молчаливость. Впиваясь требовательным взглядом в ее побледневшее лицо, он вопросительно произносит:

— Кэнди?

Она с трудом справляется с пересохшим горлом:

— Я видела новость в газете о смерти Сюзанны. В прошлом месяце. Я соболезную, Терри, честное слово.

— Я начал искать тебя почти сразу, как закончились похороны. Ненавидел себя. Ненавидел тебя. Но не смог ничего с этим сделать. Все пять мучительных лет я ждал нашей встречи, я видел ее во сне ночь за ночью и проклинал приходящее утро. Только сцена помогала мне немного забыться — поэтому я и продолжил играть.

Кэнди удивленно переспрашивает:

— Ненавидел меня? Но за что?

Терри кривится:

— За твою чертову доброту. Ты прошептала тогда перед прощанием: "Если бы я была хотя бы чуточку злая, я бы отняла тебя у Сюзанны". И знаешь, Кэнди, твоя доброта обернулась проклятием для нас троих. Навязанное милосердие никому не приносят счастья.

Кэнди ошеломленно поправляет медицинскую шапочку, натягивая ее чуть плотнее.

— Ты приехал, чтобы обвинить меня в милосердии?

Глаза Терри сверкают решимостью.

— Я приехал, чтобы забрать тебя с собой, водрузить кольцо на палец и больше никогда не отпускать. Если, конечно, ты не вышла замуж за дядюшку Альберта.

Стрелки часов неумолимо приближаются к восьми. От волнения Кэнди становится трудно дышать.

— Я дала ему слово на прошлой неделе.

— Тогда тебе ничего не стоит вернуть его обратно.

Кэнди возмущенно восклицает:

— Как просто ты об этом говоришь! Послушай, Терри, через три минуты я должна начать работу. Слышишь шум в коридоре? Это детишки с родителями пришли на прием. Тебе лучше уйти.

Терри делает к ней размашистый шаг и встряхивает за плечи.

— Кэнди, это ведь я.

Его лицо становится размытым от выступивших слез. Вырвавшись из его объятий, Кэнди сдавленно повторяет:

— Тебе лучше уйти, Терри. Ты видишь: моя жизнь устроена, я счастлива, я обожаю детей, с которыми вожусь каждый день, Альберт очень добр и любит меня. Пожалуйста, уходи. Я очень рада тебя видеть, но я не могу...

Терри насмешливо отзывается.

— Когда-то давно ты могла даже бежать наперегонки с поездом, который уносил меня за сотни миль.

Резкий стук в дверь заставляет их обоих вздрогнуть.

— Сюда, через черный вход, — Кэнди хватает Терри за запястье и тащит за собой. — Если тебя увидит главная медсестра, мне хорошенько влетит!

Терри внезапно смеется, позволяя себя увести.

— Ты ничуть не изменилась: все так же легко попадаешь в неприятности и готова нарушать правила. Только ты стала еще красивее, Кэнди. Ты стала настоящей женщиной.

Она смущается и подталкивает его в сторону неприметной на первый взгляд калитки в противоположном конце больничного сада.

— Мне пора бежать, Терри, — Кэнди все еще сжимает его запястье. — Пожалуйста, уезжай: поезд до Лондона отходит с третьей платформы ровно в полдень.

И Кэнди, храбро развернувшись, стремительно возвращается в приемную комнату и впускает пациента: маленькую девочку с каштановыми волосами, забранными в хвост, и ее маму — полноватую женщину в очках.

— Что тебя беспокоит, малышка? — Кэнди заставляет себя не смотреть в сад, где Терри расхаживает по песчаным дорожкам, нелепо размахивая руками. — Температура, озноб, кашель?

— Она упала вчера, и с тех пор нога немного опухла, — мама девочки устало вздыхает. — Вы не можете посмотреть?

Кэнди внимательно ощупывает тонкую ножку. Девочка морщится, но терпит, сжимая в руках игрушечного зайца. Глядя на нее, Кэнди вспоминает себя: все эти годы, все поступки, приведшие ее сюда. Всегда ли она делала правильный выбор? И права ли она была, почти никогда не выбирая себя, но действуя ради других? Раньше такая мысль вряд ли бы даже промелькнула в ее сознании. Но вот появился Терри, и Кэнди уже кажется, что до его появления она хоть и была счастлива, это было счастье существования, приглушенных пастельных красок, но не настоящей жизни.

Взглянув в окно после трех пациентов, Кэнди не замечает Терри в саду. Только трава на лужайке колышется под весенним ветерком, и ярко цветут огненные маки.

Вот и все.

Ей просто почудилось.

Смена заканчивается в три, и Кэнди, переодевшись в старенькое красное платье с белыми рюшами на подоле, выходит в сад. Тихо, только ветер играет маковыми головками, раскачивая их из стороны в сторону, словно убаюкивая и напевая колыбельную.

Из-за раскидистого дуба показывается мужская голова с знакомым красивым профилем. Кэнди с отчаянием прижимает руки к груди.

— Терри!

— Ты думала, я уехал?

— Я думала, ты мне почудился.

Они стоят напротив друг друга, и ветер треплет их одежду.

— Чего ты боишься, Кэнди? — Терри берет ее за запястье и заглядывает в глаза. — Скажи, что ты никогда не мечтала об этом. Скажи, что ты никогда не представляла, что Сюзанна однажды умрет. И — как можно поскорее.

— Никогда.

— Посмотри на меня и повтори эту ложь еще раз.

Кэнди отворачивается. Чем старше она становится, тем сложнее принимать людей настоящими, еще сложнее — относиться к ним с прежней добротой и терпением, а труднее всего — прощать.

— Я снял номер в вашем крошечном отеле — на пару дней. Уволиться из больницы и объяснить все Альберту не займет много времени, правда? Через три дня у меня премьера, и я достал тебе лучший билет.

Кэнди разворачивает желтоватый листок, на котором кривым почерком, словно второпях, написано ее имя.

— Терри, почему ты все решаешь за меня?

— Я ничего не решаю. Я лишь предположил, что твои желания совпадают с моими, — Тэрри хмурится, но незаметно становится все ближе, и его ладони ложатся на ее талию. — Я наконец могу дышать свободно. Без чертового осознания, что я кому-то обязан жизнью. Ты даже не представляешь, насколько угнетающим оно может быть. Ты связан невидимыми нитями долга. А хуже всего — ярость. Скрытая и бурлящая. Сюзанну я ненавидел больше, чем себя.

Кэнди укоризненно произносит:

— Терри, она ведь действительно спасла тебя.

— И играла в жертву. Она прекрасно знала, что я не люблю ее, но так и не отказалась от меня. Не отослала прочь. Не дала дышать. Не предложила нанять ей сиделку.

— И тебе даже чуточку не было ее жаль?

— Она жалела себя сполна, Кэнди.

— Ты очень жесток.

— Так чего ты боишься, Кэнди? — спрашивает он снова, прижимая ее к себе так крепко, что она слышит запах его одеколона. — Боишься позволить себе счастье? Да, для этого нужно быть храброй: ведь гораздо проще прятаться в ракушке, чем признаться, что счастье превращает тебя в неудобного для окружающих человека.

Кэнди шепчет:

— Альберт однажды уже пытался покончить с собой. Он думает, что я люблю его, и...

— Альберт — взрослый мужчина, Кэнди. Если он захочет перерезать себе вены, это будет только его решением. Люди — не застывшие мумии из музеев, выпотрошенные изнутри. Люди — переменчивы как флюгера. Трудно всегда смотреть только на юг. Понимаешь?

Кэнди отрицательно качает головой. Как она может понять? Приют Пони учил ее доброте, отзывчивости и самопожертвованию. А Терри так смело просит ее выбрать себя. Что, если они стали чужими друг другу? Хватит ли одной любви, чтобы соединить двоих? Как объяснить Альберту ее резкую перемену? Вопросы — без ответов.

Терри тихо продолжает:

— Я не прошу тебя выбирать между мной и Альбертом, Кэнди. Если тебе хорошо с ним, я пойму и уеду завтра же первым поездом. Я лишь прошу тебя принять решение, которое сделает счастливой именно тебя. Не меня, не Альберта, не твоих знакомых пациентов, ни мисс Пони — тебя. Уверен: ты это заслужила. Мы столько раз за прошедшие годы выбирали разумом, а не сердцем. Лично я порядком от этого устал.

— Мне нужно подумать, — Кэнди опускает голову на мгновение и тут же резко поднимает. — Поцелуй меня. Поцелуй меня на прощание, Терри.

И время снова перестает течь. С Терри оно всегда куда-то исчезало, преображалось в вечность, когда встрепенешься — а вечер уже мягко превращается в ночь, и закат давно отгорел. С Альбертом минуты оставались минутами: спокойное утро, завтрак, работа, неспешные прогулки — все стрелки часов на своих местах, никаких скачков сердца.

... Кэнди тихонечко пробирается в темноте приглушенных огней к своему креслу номер семь. На ярко освещенной сцене Терри страстно произносит:

— Какое зло мы добротой творим!

С меня и собственной тоски довольно,

А ты участьем делаешь мне больно.

Заботами своими обо мне

Мою печаль ты растравил вдвойне.

Что есть любовь? Безумье от угара.

Игра огнём, ведущая к пожару.

Воспламенившееся море слёз,

Раздумье — необдуманности ради,

Смешенье яда и противоядья.