Мост над небом (джен)

Млечный путь — звёздный мост — у меня под ногами,

В тихой глади реки, меж её берегами.

Над рекой — мост живых: дуб, железо и камень.

Долог путь по мосту — он измерен годами…

В этом году холода наступили рано: только-только прошёл Мартинов день⁽¹⁾, а по утрам лужи были уже покрыты крепким ледком. К полудню солнце теснило наступающую зиму, но к вечеру та вновь отвоёвывала своё. И в богатых усадьбах, и на бедных крестьянских подворьях кипела работа, никто не сидел праздно, каждый старался не упустить последние теплые деньки. Возле большого очага и во дворе дома Певереллов суетились нанятые работники — солили, вялили, коптили мясо, дубили шкуры. Братья Певереллы от всей этой суеты почти не выходили из своей мастерской: и работы было в достатке, и хотелось побыть в тишине и одиночестве. Вот и сейчас два старших брата уютно молчали, сидя за большим столом. Пергаменты с чертежами и схемами были сдвинуты в сторону, на непокрытых гладких досках стоял пузатый бронзовый кувшин с флорентийским вином, возле него с полдюжины разных кубков: бронзовых, серебряных, деревянных в золотых окладах.

Внизу грохнула входная дверь.

— Это Игнотус, — Кадм улыбнулся, легонько ударил кубком о кубок Антиоха, отпил вина. — Вот увидишь, ещё и по лестнице побежит.

И точно: с топотом взлетев по лестнице, без стука, в мастерскую вихрем ворвался их младший брат.

— Пьёте? А я сейчас такого человека встретил! Теперь я знаю, что буду делать!

— Мастер Певерелл, — Антиох сурово глянул на румяное с мороза лицо Игнотуса, помолчал, сдерживая улыбку, повёл рукой в сторону свободного стула у стола, — присядь.

Игнотус шмыгнул курносым носом, перевёл взгляд с Антиоха на Кадма, сел, потянулся к кувшину. Кадм, звякнув кольчугой под полотняным сюрко⁽²⁾, ловко выхватил кувшин из-под руки Игнотуса и передал его Антиоху. Тот покачал кувшином перед носом Игнотуса.

— Пока не научишься ходить с достоинством, а не бегать как ребёнок или смерд на посылках, мастер Певерелл, будешь получать только сладкую воду.

— Или розги на конюшне, — засмеялся Кадм.

Появившаяся с тихим хлопком домовушка сдёрнула с головы Игнотуса шапку, стянула с плеч подбитый лисьим мехом плащ и поставила перед Игнотусом чашку с надколотой ручкой, расписанную смешными оленями. Игнотус узнал свою любимую детскую чашку.

— Ну чего, в самом деле, взъелись на меня? Старые пеньки. Я к ним с таким, а они…

Одним глотком опустошил чашку — и, правда, сладкий перри⁽³⁾ с водой, — отобрал у Антиоха кувшин, налил вина, поднял чашу над столом.

— За мою мантию-невидимку!

Выпил вино, засмеялся, сверкая белыми зубами.

Старшие братья, улыбаясь, смотрели на младшего: яркий луч закатного солнца вызолотил растрёпанные чёрные волосы Игнотуса, зажёг изумрудами его зелёные глаза — не обычный маг, а юный бог, пьяный от своей молодости, силы и вина, сидел сейчас перед ними. Антиох даже головой встряхнул, сбрасывая наваждение.

— Мантию-невиди-и-мку? — насмешливо протянул Кадм. — Уж не ту ли, которую ты уже два года делаешь-переделываешь?

— Смейся, смейся, — не обиделся Игнотус. — Да, я переделывал: у меня не получалось. Так материал был не тот! Никакие руны и чары не помогут: всё слетит! Главное — не как! Главное — из чего!

Игнотус схватил братьев за руки, сжал.

— Я буду делать мантию из паутины!

Тут старшие братья так грохнули смехом, что спокойно дремавшая в ногах Антиоха легавая сука подскочила и оглушительно залаяла, а ей в ответ со двора бешено забрехали, зазвенели цепями поттеровские сторожевые крупы.

Антиох, вытирая слёзы, толкнул ногой в жёсткий курчавый бок легавую. Та замолчала и, поскуливая, улеглась на прежнее место.

— Из паутины, говоришь? Сам, что ли, прясть будешь? — всхлипнул Кадм.

Антиох потянулся через стол, взлохматил и без того дыбом стоящие волосы Игнотуса.

— А ты знаешь, что наша матушка девочку ждала, а назвать дочку Арахной хотела? Вот, значит, когда сбылись-то её пожелания.

— Рад, мои любезные господа, что доставил вам столько радости…

Игнотус отвернулся от стола, от смеющихся братьев, уставился на стоящий в углу верстак. Последние красные лучи заката играли на неровных боках золотых самородков, на гранях драгоценных камней, разбросанных по верстаку. И только слитки гоблинского серебра светились как будто своим, каким-то лунным светом, словно предвещая скорую и неминуемую ночь.

Опять появилась давешняя домовушка, щелчком пальцев зажгла светильники, закрыла резные дубовые ставни на окнах.

— Господа ужинать здесь будут или изволят спуститься? — домовушка низко поклонилась братьям, выпрямилась, но голову не подняла — так и смотрела в пол.

— Лаххи, ты чего? — изумлённо проговорил Антиох. — Сердишься на нас? За что?

— Разве может бедная старая Лаххи сердиться на таких весёлых господ? — поклонилась снова домовушка. — Лаххи радуется вместе с ними и с удовольствием ждёт приказаний.

— Это она из-за Игнотуса, из-за своего малыша, — Кадм положил руку на плечо Игнотуса. — Это только она может его воспитывать, хоть и подзатыльниками, а остальные — ни-ни. Ну, простите нас, Лаххи, братишка. Ну, смеёмся — так не насмехаемся же. Давай, неси ужин сюда.

Кадм потряс брата за плечо.

— Игнотус, всё, мы уже не смеёмся, уже слушаем. Рассказывай.

— Не смеются они, как же, — Игнотус исподлобья взглянул на братьев, — будто я вас не знаю. Вот не стану ничего рассказывать. Ужинать буду: есть хочу.

Нахмурился, окунул руки в подставленную молоденьким эльфом чашу для омовения, вытер поданным Лаххи полотенцем, посмотрел на уже полностью сервированный стол, придвинул к себе горшок с похлёбкой, опрокинул на тренчер полную поварёшку и заработал ложкой, помогая себе куском белого пышного хлеба.

Братья переглянулись, вздыхая и пожимая плечами, и тоже принялись за еду.

Антиох выбрал жареную оленину, а Кадм варёного в эле палтуса. Эльф-поварёнок, неслышно ходивший вокруг стола, подлил вино в кубки, забрал у Игнотуса размокший тренчер⁽⁴⁾, отдал его тихонько скулящей суке, подложил Игнотусу новый.

Потрескивали дрова в камине, пламя свечей весело плясало под лёгким сквознячком. Ароматы мяса, пряностей и тушёных овощей вытеснили из мастерской запахи древесины и лака. Скрипнула, приоткрываясь, дверь, и в образовавшуюся щель одна за другой протиснулись ещё две легавых.

— Пришли, дармоедки, — не выдержала стоявшая возле камина мрачная Лаххи. — Да разве это дело: оставлять за столом дворню без пригляда! Господа должны есть с челядью. В главном зале. Слуги должны знать, кто их кормит. Слуги должны уважение оказать. Разве это дело, так чернь баловать.

— Чего-то ты сегодня разошлась, Лаххи, — Антиох подтверждающее кивнул поваренку, стоящему с ножом возле блюда с сырным фланом⁽⁵⁾. — Какая челядь? Наших-то едва с десяток наберётся, вместе с жёнами и детьми. Мы — Мастера, а не бездельники лорды! Ну-ка, не шуми, принеси мне сайзер⁽⁶⁾ и инжир.

Домовушка исчезла с громким хлопком и через несколько мгновений появилась с кувшином медовухи и двумя плошками: с инжиром и финиками. Поставила финики рядом с Игнотусом и вдруг запричитала:

— Бедная, несчастная Лаххи, бедный, бедный молодой господин. Кто подаст ему его любимых фиников в далёкой черной стране? Кто будет заботиться о нём, кто будет защищать его?

Вцепилась в редкие серебристые волосы на голове и пропала.

Кадм, неслышно — одними губами — читавший молитву, быстро перекрестился и посмотрел на Игнотуса. Антиох отставил в сторону недопитый кубок и тоже посмотрел на младшего.

— Так, так, так. Брат? И что это ты намеревался нам давеча поведать, а мы тебя так неразумно прервали?

Игнотус и хотел бы добавить в свой ответ обиды и горечи, но, наткнувшись на твёрдый взгляд старшего брата, смешался и промолчал.

— Брат? Мы слушаем тебя. Со всем вниманием и почтением.

Игнотус кашлянул, прочищая горло, несколько раз прочесал пятернёй копну волос, виновато глянул на братьев.

— Да никуда я не собираюсь… не собирался. А теперь думаю, что собираюсь. Ну кто паутину-то мне привезёт? Никто за ней в Африку, кроме меня, не поедет.

На лице Антиоха заходили желваки.

— Может, соблаговолишь начать сначала и объяснить, зачем тебе в Африку и чем тебе не угодили английские пауки.

— Английские пауки, может, самые лучшие пауки на свете, но у их паутины тонкая нить, и я не чувствую ничего, кроме желания очистить руки, когда прикасаюсь к ней, — Игнотус хлопнул ладонями по столу, грустно улыбнулся. — Говоришь, начать сначала, Антиох, начну сначала.

Сегодня днём я сговорился с Рыжим Джарви встретиться с ним в его лавке. Он получил новую партию камней из Китая, я хотел посмотреть, прицениться. Захожу в лавку, а там у него этот мавр: высокий, здоровый — наверное, был бы даже красивым, если бы не шрамы на лице. Ну, такие: не от оружия, зверя или проклятья, — а как будто знаки, ну, как у варваров бывает. Рыжий Джарви, оказывается, берёт у него золото и алмазы, которые продаёт нам. Теперь Рыжий уезжает к себе на север, а этот будет сам торговать — лавку Джарви ему продал. А мавр уже год как и дом себе построил, и жену с детьми привёз. Рыжий и свёл его со мной, как с самым лучшим своим покупателем.

— Почему это с тобой, а не с кем-нибудь из нас двоих?

— Кадма он недолюбливает, сам знаешь, почему, а тебя боится. И вообще, ты меня обижаешь, я что — недопеверелл, что ли, какой-то?

Игнотус закинул в рот пару фиников, прожевал, выплюнул косточки.

— Ты пока половинка Певерелла, — усмехнулся Кадм и отвесил Игнотусу лёгкий подзатыльник.

— Так уж и половинка?

Игнотус одной рукой подкинул и поймал финик прямо перед носом Кадма, а второй рукой ловко шлёпнул того по затылку.

— Молодец, — почесал затылок Кадм. — Тогда две трети Певерелла.

— Уже лучше! И двух третей Певерелла Рыжему Джарви, по всей видимости, было достаточно. Так вот: мавр этот колдун — и сильный, но доверять ему можно, он мне сразу понравился. Он чем-то на Антиоха похож, только спокойнее.

— А я не спокойный?

— Нет. Ты всегда ждёшь подвоха от людей, никому не веришь.

— Когда наши родители оставили нас, Кадм был в Палестине, а ты — совсем маленьким, вот тогда люди и научили меня не верить им. Если бы не Лаххи…

Игнотус посмотрел на закаменевшее, посуровевшее лицо Антиоха, нахмурился, опустил голову.

— Прости. Я знаю, помню — ты мне как отец. Я…

— Ладно, прощаю, так и быть, — улыбнулся Антиох. — Ты рассказывай дальше. Это важно — то, о чем ты говоришь. Нам бы надо было тебя сразу выслушать. Но это уже наша вина. Рассказывай.

— Асофо Бобо. Так он назвался, — Игнотус задумчиво покатал финиковую косточку между пальцами. — И ещё посмеялся и сказал, что ему бы уже пора поменять имя на Майлза Стоуна, раз он собирается осесть в Англии насовсем. Смеялся он весело, открыто. Пахло от него хорошо, как от тех благовоний, которые Кадм привёз. И одет ярко; всё новое, красивое. Но я этот шнурок сразу заметил. Связка разных амулетов у него на шее на этом шнурке висела. И вроде ничего обычного — просто серебристый шнурок, а я еле руку сдержал: так захотелось прикоснуться. А он заметил и говорит, мол, раз видишь этот шнурок и он тебе нравится, то можешь и потрогать, и даже поколдовать над ним. Колдовать я не стал, но потрогал; да — как маленький — не удержался.

Игнотус поставил локти на стол, упёрся подбородком в ладони, глядел куда-то, мимо всего — огоньки свечей отражались в глазах. Братья молчали.

— И такой он на ощупь приятный, словно котёнок ластится. И лёгкий, невесомый. А по пальцам как серебряная цепочка перекатывается, и тепло от него. Я спрашиваю — из чего шнурок? А он мне говорит — из паутины. Возле его деревни, где он в Африке жил, особенные пауки есть. Паутина эта от них. Больше он ничего не сказал: его Джарви позвал, какие-то счета ему хотел показать, — а я домой побежал.

— И ты сразу же в Африку собрался! За пауками, неизвестно куда! — взорвался Кадм. — А ты даже не знаешь, каково это — быть вдали от всего родного, в другой стране, среди незнакомых людей, которые так и норовят тебя убить, ограбить, продать!

— Да ты пойми! — Игнотус тоже повысил голос. — Я её как наяву вижу — мантию. Как она переливается, мерцает, как тихая вода под луной.

И добавил еле слышно:

— И я смогу спрятать под ней всех, кого люблю, может, даже от смерти…

Кадм устало махнул рукой.

— Ты не понимаешь.

— Так ты мне объясни! Ты же ходил в Африку.

— Я ходил в Палестину. И я был не один. Со мной были соратники, друзья. Со мной был Господь!

Кадм прикрыл ладонью, сжал крест, висящий у него на груди поверх сюрко.

— Так и Игнотус у нас пойдет не один, — Антиох посмотрел в глаза Кадму. — Да, брат?

Кадм откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, помолчал и тихо, но твёрдо ответил:

— Да, не один.

— Лаххи пойдёт с вами!

Домовушка появилась посреди комнаты, да не с хлопком, а с треском, как от молнии: глаза сверкают, кулачки прижаты к груди.

— С вами!

Антиох с жалостью глянул на неё.

— Лаххи, тебе нельзя. В чужую землю, через море, так далеко от дома. Ты не выживешь.

— Лаххи пойдёт с вами! Когда добрая госпожа Алкмена заболела, — из глаз домовушки покатились крупные слёзы, — она сказала: «Лаххи, теперь ты заменишь моему сыночку меня. За добро — ласкай, за вину — учи. Не оставляй моего мальчика». И Лаххи не оставит! Лаххи не останется тут умирать одна!

Игнотус сорвался со стула, упал на колени рядом с домовушкой, обнял её содрогающееся в безудержных рыданиях тельце.

— Перестань, перестань. Раз так хочешь, то пойдёшь. Мы что-нибудь придумаем. Ты бы, чем плакать, со стола бы убрала. И внизу как? Все поели?

— Внизу-то поели, — слёзы Лаххи разом высохли. — Так брюхо набили, нахлебники — чуть не лопнули. Без хозяйского-то глаза.

Подтерла остатки слёз, щелкнула длинными пальцами. Одним махом со стола исчезли грязная посуда и остатки еды. Взметнулась лебедем, расправилась по столешнице свежая скатерть. Поварёнок поставил на стол блюдо с заморскими плодами: виноградом, персиками, цитронами, гранатами и айвой. Лаххи опустила рядом доску с сыром и кувшин с горячим, сдобренным галангалом⁽⁷⁾ и мёдом, бордо. Разлила вино по стеклянным чашкам, встала рядом со столом, сложила ручки на белоснежном полотенце-тоге, покивала головой.

— Лаххи хороший эльф и знает, как вести дом.

Игнотус, с нежной грустью следивший за домовушкой, вдруг звонко шлёпнул себя по лбу, вытянул руку к Антиоху.

— У нас же есть старый дом в Тингисе⁽⁸⁾! Лаххи может остаться там, а если что, то и на зов ответить.

— Так он стоит пустой почти пятьсот лет, развалился, наверное, весь уже.

— Он закрыт, с чего бы ему развалиться, — задумчиво проговорил Кадм, — обветшал, это точно, но даже если и развалился — это же наш дом. Лаххи сможет там переждать.

— Ладно, надо подумать, — Антиох с силой размял лицо. — Что там за сова в окно тарабанит? Лаххи, впусти.

* * *

— «Милостивые господа Певереллы, как бы ни опасался я нарушить своим письмом покой вечера вашего, как бы ни охлаждал разум порывы сердца моего, однако неодолимо желание моё как можно скорее почтить вас почтительнейшим приветом. Сегодня сама Фортуна, приняв облик общего нашего знакомца — досточтимого Филитиарна Конховара Макконалла, — позволила мне свести знакомство с младшим представителем вашего снискавшего самую добрую славу семейства. Будучи и в Англии, и вдали от неё, не раз я слышал славное имя Певереллов, употребляемое ни иначе как применительно к одним из самых искусных и хитроумных артефактов, кои мне приходилось встречать в самых разных странах и землях, куда заносила меня воля высших сил. И как радовалось моё сердце, осознавая, что хоть и маленькой толикой, но и я причастен к рождению плодов вашего пытливого ума и, ведомой не иначе как самой магией, творящей длани вашей. Не осмелюсь уповать, но всё же надеюсь, что и далее не разрушится наша с вами связь и скромные плоды трудов моих послужат во славу истинной магии, что ярким светом озаряет все дела рук ваших. И нет под небом человека, более меня желающего признания и дружбы вашей, и во все дни открыт дом мой для вас, как для самых дорогих гостей»… Это от Асофо Бобо, он ждет нас завтра днём, — Игнотус подал пергамент Антиоху.

— Да наш новый друг — хатиб⁽⁹⁾! Это не письмо, это — хутба⁽¹⁰⁾, — засмеялся Кадм. — Ему почти удалось убедить меня в моём высшем предназначении.

— Вот и ответь ему, ты у нас мастер красиво говорить, — Антиох взмахом палочки призвал книги со стола Кадма. — Плиний, Ибн Абд Раббих, Амвросий Медиоланский. Как не лень тебе это читать-перечитывать.

— И ещё перечитывать буду, — Кадм отправил книги обратно. — Мы с тобой никогда не сойдёмся в этом: для тебя в ворожбе главное — сила, а для меня — заклинание. Его словесный образ.

Повернулся к сове.

— Подождёшь ответа?

Сова забавно ухнула: резко, коротко — «к-р-р-р»⁽¹¹⁾, — как будто ветка сломалась, и перелетела на спинку стула.

Игнотус забрал письмо у старшего брата, развернул.

— А кто это такой «Филитиарн Конховар Макконалл»?

— Это Рыжий Джарви, — хмыкнул Антиох.

— Это его настоящее имя? — захохотал Игнотус. — Теперь понятно, почему он всё время сквернословит как проклятый. Если бы у меня было такое имечко…

— Если бы ты ещё знал, что оно означает…

— А что оно означает?

— Повелитель волков, волков любящий. Сын могучего волка.

— О, нет. Бедный Джарви…

— Не такой уж и бедный, — сказал Кадм, высушивая чернила заклинанием, — и теперь может залить расплавленным золотом глотку любому, кто решит посмеяться над его именем.

Привязал письмо к лапе совы. Открыл, прикрытую Лаххи створку ставни.

— Лети.

В открытое окно пахнул морозом тихий звездный вечер. Со стороны деревни доносились музыка и смех. Игнотус подошел к окну, высунулся в него по пояс, развернулся к братьям.

— Пойду, посмотрю, что там.

Закрыл окно, снял с крюка на стене свой плащ и шапку, оделся и вышел.

Кадм и Антиох молча поглядели друг на друга.

— Я, пожалуй, пойду к себе. Нет желания работать. Лягу спать, — Антиох тяжело поднялся со стула. — Завтра поговорим.

— А я ещё почитаю.

— Почитай, только не засиживайся допоздна.

Кадм какое-то время бездумно смотрел на закрывшуюся за Антиохом дверь, потом вынул из-за пояса четки, опустил голову и зашептал молитвы.

«Покой вечный подай ей, Господи, и свет вечный ей да сияет. Да упокоится с миром… » — шептал Кадм. В тихий речитатив поминальной молитвы то и дело из-за закрытого ставнями окна врывались звуки волынки и весёлые выкрики. Сыр, вино, фрукты, скатерть, посуда бесшумно исчезли со стола.

1) Мартинов день — день святого Мартина, 11 ноября. В этот день, традиционно, в Англии начинается забой скота.

Вернуться к тексту

2) Сюрко — нарамник (плащ в виде прямоугольного куска материи, сложенного пополам, с отверстием для головы) со сшитыми боками.

Вернуться к тексту

3) Перри — грушевый сидр.

Вернуться к тексту

4) Тренчер — плоский ломоть низкокачественного ржаного хлеба, использовавшийся в качестве тарелки.

Вернуться к тексту

5) Флан — вид десерта, открытый пирог. В средние века без сахара и ванили.

Вернуться к тексту

6) Сайзер — медовуха с яблоками.

Вернуться к тексту

7) Галангал — пряная трава.

Вернуться к тексту

8) Тингис — доарабское название Танжера.

Вернуться к тексту

9) Хатиб — в арабской культуре — красноречивый человек, профессиональный оратор.

Вернуться к тексту

10) Хутба — публичная речь, призванная повлиять на слушателей, убедить их в чём-либо.

Вернуться к тексту

11) такие звуки издаёт африканская болотная сова.

Вернуться к тексту