Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Млечный путь — звёздный мост — у меня под ногами,
В тихой глади реки, меж её берегами.
Над рекой — мост живых: дуб, железо и камень.
Долог путь по мосту — он измерен годами…
В этом году холода наступили рано: только-только прошёл Мартинов день(1), а по утрам лужи были уже покрыты крепким ледком. К полудню солнце теснило наступающую зиму, но к вечеру та вновь отвоёвывала своё. И в богатых усадьбах, и на бедных крестьянских подворьях кипела работа, никто не сидел праздно, каждый старался не упустить последние теплые деньки. Возле большого очага и во дворе дома Певереллов суетились нанятые работники — солили, вялили, коптили мясо, дубили шкуры. Братья Певереллы от всей этой суеты почти не выходили из своей мастерской: и работы было в достатке, и хотелось побыть в тишине и одиночестве. Вот и сейчас два старших брата уютно молчали, сидя за большим столом. Пергаменты с чертежами и схемами были сдвинуты в сторону, на непокрытых гладких досках стоял пузатый бронзовый кувшин с флорентийским вином, возле него с полдюжины разных кубков: бронзовых, серебряных, деревянных в золотых окладах.
Внизу грохнула входная дверь.
— Это Игнотус, — Кадм улыбнулся, легонько ударил кубком о кубок Антиоха, отпил вина. — Вот увидишь, ещё и по лестнице побежит.
И точно: с топотом взлетев по лестнице, без стука, в мастерскую вихрем ворвался их младший брат.
— Пьёте? А я сейчас такого человека встретил! Теперь я знаю, что буду делать!
— Мастер Певерелл, — Антиох сурово глянул на румяное с мороза лицо Игнотуса, помолчал, сдерживая улыбку, повёл рукой в сторону свободного стула у стола, — присядь.
Игнотус шмыгнул курносым носом, перевёл взгляд с Антиоха на Кадма, сел, потянулся к кувшину. Кадм, звякнув кольчугой под полотняным сюрко(2), ловко выхватил кувшин из-под руки Игнотуса и передал его Антиоху. Тот покачал кувшином перед носом Игнотуса.
— Пока не научишься ходить с достоинством, а не бегать как ребёнок или смерд на посылках, мастер Певерелл, будешь получать только сладкую воду.
— Или розги на конюшне, — засмеялся Кадм.
Появившаяся с тихим хлопком домовушка сдёрнула с головы Игнотуса шапку, стянула с плеч подбитый лисьим мехом плащ и поставила перед Игнотусом чашку с надколотой ручкой, расписанную смешными оленями. Игнотус узнал свою любимую детскую чашку.
— Ну чего, в самом деле, взъелись на меня? Старые пеньки. Я к ним с таким, а они…
Одним глотком опустошил чашку — и, правда, сладкий перри(3) с водой, — отобрал у Антиоха кувшин, налил вина, поднял чашу над столом.
— За мою мантию-невидимку!
Выпил вино, засмеялся, сверкая белыми зубами.
Старшие братья, улыбаясь, смотрели на младшего: яркий луч закатного солнца вызолотил растрёпанные чёрные волосы Игнотуса, зажёг изумрудами его зелёные глаза — не обычный маг, а юный бог, пьяный от своей молодости, силы и вина, сидел сейчас перед ними. Антиох даже головой встряхнул, сбрасывая наваждение.
— Мантию-невиди-и-мку? — насмешливо протянул Кадм. — Уж не ту ли, которую ты уже два года делаешь-переделываешь?
— Смейся, смейся, — не обиделся Игнотус. — Да, я переделывал: у меня не получалось. Так материал был не тот! Никакие руны и чары не помогут: всё слетит! Главное — не как! Главное — из чего!
Игнотус схватил братьев за руки, сжал.
— Я буду делать мантию из паутины!
Тут старшие братья так грохнули смехом, что спокойно дремавшая в ногах Антиоха легавая сука подскочила и оглушительно залаяла, а ей в ответ со двора бешено забрехали, зазвенели цепями поттеровские сторожевые крупы.
Антиох, вытирая слёзы, толкнул ногой в жёсткий курчавый бок легавую. Та замолчала и, поскуливая, улеглась на прежнее место.
— Из паутины, говоришь? Сам, что ли, прясть будешь? — всхлипнул Кадм.
Антиох потянулся через стол, взлохматил и без того дыбом стоящие волосы Игнотуса.
— А ты знаешь, что наша матушка девочку ждала, а назвать дочку Арахной хотела? Вот, значит, когда сбылись-то её пожелания.
— Рад, мои любезные господа, что доставил вам столько радости…
Игнотус отвернулся от стола, от смеющихся братьев, уставился на стоящий в углу верстак. Последние красные лучи заката играли на неровных боках золотых самородков, на гранях драгоценных камней, разбросанных по верстаку. И только слитки гоблинского серебра светились как будто своим, каким-то лунным светом, словно предвещая скорую и неминуемую ночь.
Опять появилась давешняя домовушка, щелчком пальцев зажгла светильники, закрыла резные дубовые ставни на окнах.
— Господа ужинать здесь будут или изволят спуститься? — домовушка низко поклонилась братьям, выпрямилась, но голову не подняла — так и смотрела в пол.
— Лаххи, ты чего? — изумлённо проговорил Антиох. — Сердишься на нас? За что?
— Разве может бедная старая Лаххи сердиться на таких весёлых господ? — поклонилась снова домовушка. — Лаххи радуется вместе с ними и с удовольствием ждёт приказаний.
— Это она из-за Игнотуса, из-за своего малыша, — Кадм положил руку на плечо Игнотуса. — Это только она может его воспитывать, хоть и подзатыльниками, а остальные — ни-ни. Ну, простите нас, Лаххи, братишка. Ну, смеёмся — так не насмехаемся же. Давай, неси ужин сюда.
Кадм потряс брата за плечо.
— Игнотус, всё, мы уже не смеёмся, уже слушаем. Рассказывай.
— Не смеются они, как же, — Игнотус исподлобья взглянул на братьев, — будто я вас не знаю. Вот не стану ничего рассказывать. Ужинать буду: есть хочу.
Нахмурился, окунул руки в подставленную молоденьким эльфом чашу для омовения, вытер поданным Лаххи полотенцем, посмотрел на уже полностью сервированный стол, придвинул к себе горшок с похлёбкой, опрокинул на тренчер полную поварёшку и заработал ложкой, помогая себе куском белого пышного хлеба.
Братья переглянулись, вздыхая и пожимая плечами, и тоже принялись за еду.
Антиох выбрал жареную оленину, а Кадм варёного в эле палтуса. Эльф-поварёнок, неслышно ходивший вокруг стола, подлил вино в кубки, забрал у Игнотуса размокший тренчер(4), отдал его тихонько скулящей суке, подложил Игнотусу новый.
Потрескивали дрова в камине, пламя свечей весело плясало под лёгким сквознячком. Ароматы мяса, пряностей и тушёных овощей вытеснили из мастерской запахи древесины и лака. Скрипнула, приоткрываясь, дверь, и в образовавшуюся щель одна за другой протиснулись ещё две легавых.
— Пришли, дармоедки, — не выдержала стоявшая возле камина мрачная Лаххи. — Да разве это дело: оставлять за столом дворню без пригляда! Господа должны есть с челядью. В главном зале. Слуги должны знать, кто их кормит. Слуги должны уважение оказать. Разве это дело, так чернь баловать.
— Чего-то ты сегодня разошлась, Лаххи, — Антиох подтверждающее кивнул поваренку, стоящему с ножом возле блюда с сырным фланом(5). — Какая челядь? Наших-то едва с десяток наберётся, вместе с жёнами и детьми. Мы — Мастера, а не бездельники лорды! Ну-ка, не шуми, принеси мне сайзер(6) и инжир.
Домовушка исчезла с громким хлопком и через несколько мгновений появилась с кувшином медовухи и двумя плошками: с инжиром и финиками. Поставила финики рядом с Игнотусом и вдруг запричитала:
— Бедная, несчастная Лаххи, бедный, бедный молодой господин. Кто подаст ему его любимых фиников в далёкой черной стране? Кто будет заботиться о нём, кто будет защищать его?
Вцепилась в редкие серебристые волосы на голове и пропала.
Кадм, неслышно — одними губами — читавший молитву, быстро перекрестился и посмотрел на Игнотуса. Антиох отставил в сторону недопитый кубок и тоже посмотрел на младшего.
— Так, так, так. Брат? И что это ты намеревался нам давеча поведать, а мы тебя так неразумно прервали?
Игнотус и хотел бы добавить в свой ответ обиды и горечи, но, наткнувшись на твёрдый взгляд старшего брата, смешался и промолчал.
— Брат? Мы слушаем тебя. Со всем вниманием и почтением.
Игнотус кашлянул, прочищая горло, несколько раз прочесал пятернёй копну волос, виновато глянул на братьев.
— Да никуда я не собираюсь… не собирался. А теперь думаю, что собираюсь. Ну кто паутину-то мне привезёт? Никто за ней в Африку, кроме меня, не поедет.
На лице Антиоха заходили желваки.
— Может, соблаговолишь начать сначала и объяснить, зачем тебе в Африку и чем тебе не угодили английские пауки.
— Английские пауки, может, самые лучшие пауки на свете, но у их паутины тонкая нить, и я не чувствую ничего, кроме желания очистить руки, когда прикасаюсь к ней, — Игнотус хлопнул ладонями по столу, грустно улыбнулся. — Говоришь, начать сначала, Антиох, начну сначала.
Сегодня днём я сговорился с Рыжим Джарви встретиться с ним в его лавке. Он получил новую партию камней из Китая, я хотел посмотреть, прицениться. Захожу в лавку, а там у него этот мавр: высокий, здоровый — наверное, был бы даже красивым, если бы не шрамы на лице. Ну, такие: не от оружия, зверя или проклятья, — а как будто знаки, ну, как у варваров бывает. Рыжий Джарви, оказывается, берёт у него золото и алмазы, которые продаёт нам. Теперь Рыжий уезжает к себе на север, а этот будет сам торговать — лавку Джарви ему продал. А мавр уже год как и дом себе построил, и жену с детьми привёз. Рыжий и свёл его со мной, как с самым лучшим своим покупателем.
— Почему это с тобой, а не с кем-нибудь из нас двоих?
— Кадма он недолюбливает, сам знаешь, почему, а тебя боится. И вообще, ты меня обижаешь, я что — недопеверелл, что ли, какой-то?
Игнотус закинул в рот пару фиников, прожевал, выплюнул косточки.
— Ты пока половинка Певерелла, — усмехнулся Кадм и отвесил Игнотусу лёгкий подзатыльник.
— Так уж и половинка?
Игнотус одной рукой подкинул и поймал финик прямо перед носом Кадма, а второй рукой ловко шлёпнул того по затылку.
— Молодец, — почесал затылок Кадм. — Тогда две трети Певерелла.
— Уже лучше! И двух третей Певерелла Рыжему Джарви, по всей видимости, было достаточно. Так вот: мавр этот колдун — и сильный, но доверять ему можно, он мне сразу понравился. Он чем-то на Антиоха похож, только спокойнее.
— А я не спокойный?
— Нет. Ты всегда ждёшь подвоха от людей, никому не веришь.
— Когда наши родители оставили нас, Кадм был в Палестине, а ты — совсем маленьким, вот тогда люди и научили меня не верить им. Если бы не Лаххи…
Игнотус посмотрел на закаменевшее, посуровевшее лицо Антиоха, нахмурился, опустил голову.
— Прости. Я знаю, помню — ты мне как отец. Я…
— Ладно, прощаю, так и быть, — улыбнулся Антиох. — Ты рассказывай дальше. Это важно — то, о чем ты говоришь. Нам бы надо было тебя сразу выслушать. Но это уже наша вина. Рассказывай.
— Асофо Бобо. Так он назвался, — Игнотус задумчиво покатал финиковую косточку между пальцами. — И ещё посмеялся и сказал, что ему бы уже пора поменять имя на Майлза Стоуна, раз он собирается осесть в Англии насовсем. Смеялся он весело, открыто. Пахло от него хорошо, как от тех благовоний, которые Кадм привёз. И одет ярко; всё новое, красивое. Но я этот шнурок сразу заметил. Связка разных амулетов у него на шее на этом шнурке висела. И вроде ничего обычного — просто серебристый шнурок, а я еле руку сдержал: так захотелось прикоснуться. А он заметил и говорит, мол, раз видишь этот шнурок и он тебе нравится, то можешь и потрогать, и даже поколдовать над ним. Колдовать я не стал, но потрогал; да — как маленький — не удержался.
Игнотус поставил локти на стол, упёрся подбородком в ладони, глядел куда-то, мимо всего — огоньки свечей отражались в глазах. Братья молчали.
— И такой он на ощупь приятный, словно котёнок ластится. И лёгкий, невесомый. А по пальцам как серебряная цепочка перекатывается, и тепло от него. Я спрашиваю — из чего шнурок? А он мне говорит — из паутины. Возле его деревни, где он в Африке жил, особенные пауки есть. Паутина эта от них. Больше он ничего не сказал: его Джарви позвал, какие-то счета ему хотел показать, — а я домой побежал.
— И ты сразу же в Африку собрался! За пауками, неизвестно куда! — взорвался Кадм. — А ты даже не знаешь, каково это — быть вдали от всего родного, в другой стране, среди незнакомых людей, которые так и норовят тебя убить, ограбить, продать!
— Да ты пойми! — Игнотус тоже повысил голос. — Я её как наяву вижу — мантию. Как она переливается, мерцает, как тихая вода под луной.
И добавил еле слышно:
— И я смогу спрятать под ней всех, кого люблю, может, даже от смерти…
Кадм устало махнул рукой.
— Ты не понимаешь.
— Так ты мне объясни! Ты же ходил в Африку.
— Я ходил в Палестину. И я был не один. Со мной были соратники, друзья. Со мной был Господь!
Кадм прикрыл ладонью, сжал крест, висящий у него на груди поверх сюрко.
— Так и Игнотус у нас пойдет не один, — Антиох посмотрел в глаза Кадму. — Да, брат?
Кадм откинулся на спинку стула, прикрыл глаза, помолчал и тихо, но твёрдо ответил:
— Да, не один.
— Лаххи пойдёт с вами!
Домовушка появилась посреди комнаты, да не с хлопком, а с треском, как от молнии: глаза сверкают, кулачки прижаты к груди.
— С вами!
Антиох с жалостью глянул на неё.
— Лаххи, тебе нельзя. В чужую землю, через море, так далеко от дома. Ты не выживешь.
— Лаххи пойдёт с вами! Когда добрая госпожа Алкмена заболела, — из глаз домовушки покатились крупные слёзы, — она сказала: «Лаххи, теперь ты заменишь моему сыночку меня. За добро — ласкай, за вину — учи. Не оставляй моего мальчика». И Лаххи не оставит! Лаххи не останется тут умирать одна!
Игнотус сорвался со стула, упал на колени рядом с домовушкой, обнял её содрогающееся в безудержных рыданиях тельце.
— Перестань, перестань. Раз так хочешь, то пойдёшь. Мы что-нибудь придумаем. Ты бы, чем плакать, со стола бы убрала. И внизу как? Все поели?
— Внизу-то поели, — слёзы Лаххи разом высохли. — Так брюхо набили, нахлебники — чуть не лопнули. Без хозяйского-то глаза.
Подтерла остатки слёз, щелкнула длинными пальцами. Одним махом со стола исчезли грязная посуда и остатки еды. Взметнулась лебедем, расправилась по столешнице свежая скатерть. Поварёнок поставил на стол блюдо с заморскими плодами: виноградом, персиками, цитронами, гранатами и айвой. Лаххи опустила рядом доску с сыром и кувшин с горячим, сдобренным галангалом(7) и мёдом, бордо. Разлила вино по стеклянным чашкам, встала рядом со столом, сложила ручки на белоснежном полотенце-тоге, покивала головой.
— Лаххи хороший эльф и знает, как вести дом.
Игнотус, с нежной грустью следивший за домовушкой, вдруг звонко шлёпнул себя по лбу, вытянул руку к Антиоху.
— У нас же есть старый дом в Тингисе(8)! Лаххи может остаться там, а если что, то и на зов ответить.
— Так он стоит пустой почти пятьсот лет, развалился, наверное, весь уже.
— Он закрыт, с чего бы ему развалиться, — задумчиво проговорил Кадм, — обветшал, это точно, но даже если и развалился — это же наш дом. Лаххи сможет там переждать.
— Ладно, надо подумать, — Антиох с силой размял лицо. — Что там за сова в окно тарабанит? Лаххи, впусти.
* * *
— «Милостивые господа Певереллы, как бы ни опасался я нарушить своим письмом покой вечера вашего, как бы ни охлаждал разум порывы сердца моего, однако неодолимо желание моё как можно скорее почтить вас почтительнейшим приветом. Сегодня сама Фортуна, приняв облик общего нашего знакомца — досточтимого Филитиарна Конховара Макконалла, — позволила мне свести знакомство с младшим представителем вашего снискавшего самую добрую славу семейства. Будучи и в Англии, и вдали от неё, не раз я слышал славное имя Певереллов, употребляемое ни иначе как применительно к одним из самых искусных и хитроумных артефактов, кои мне приходилось встречать в самых разных странах и землях, куда заносила меня воля высших сил. И как радовалось моё сердце, осознавая, что хоть и маленькой толикой, но и я причастен к рождению плодов вашего пытливого ума и, ведомой не иначе как самой магией, творящей длани вашей. Не осмелюсь уповать, но всё же надеюсь, что и далее не разрушится наша с вами связь и скромные плоды трудов моих послужат во славу истинной магии, что ярким светом озаряет все дела рук ваших. И нет под небом человека, более меня желающего признания и дружбы вашей, и во все дни открыт дом мой для вас, как для самых дорогих гостей»… Это от Асофо Бобо, он ждет нас завтра днём, — Игнотус подал пергамент Антиоху.
— Да наш новый друг — хатиб(9)! Это не письмо, это — хутба(10), — засмеялся Кадм. — Ему почти удалось убедить меня в моём высшем предназначении.
— Вот и ответь ему, ты у нас мастер красиво говорить, — Антиох взмахом палочки призвал книги со стола Кадма. — Плиний, Ибн Абд Раббих, Амвросий Медиоланский. Как не лень тебе это читать-перечитывать.
— И ещё перечитывать буду, — Кадм отправил книги обратно. — Мы с тобой никогда не сойдёмся в этом: для тебя в ворожбе главное — сила, а для меня — заклинание. Его словесный образ.
Повернулся к сове.
— Подождёшь ответа?
Сова забавно ухнула: резко, коротко — «к-р-р-р»(11), — как будто ветка сломалась, и перелетела на спинку стула.
Игнотус забрал письмо у старшего брата, развернул.
— А кто это такой «Филитиарн Конховар Макконалл»?
— Это Рыжий Джарви, — хмыкнул Антиох.
— Это его настоящее имя? — захохотал Игнотус. — Теперь понятно, почему он всё время сквернословит как проклятый. Если бы у меня было такое имечко…
— Если бы ты ещё знал, что оно означает…
— А что оно означает?
— Повелитель волков, волков любящий. Сын могучего волка.
— О, нет. Бедный Джарви…
— Не такой уж и бедный, — сказал Кадм, высушивая чернила заклинанием, — и теперь может залить расплавленным золотом глотку любому, кто решит посмеяться над его именем.
Привязал письмо к лапе совы. Открыл, прикрытую Лаххи створку ставни.
— Лети.
В открытое окно пахнул морозом тихий звездный вечер. Со стороны деревни доносились музыка и смех. Игнотус подошел к окну, высунулся в него по пояс, развернулся к братьям.
— Пойду, посмотрю, что там.
Закрыл окно, снял с крюка на стене свой плащ и шапку, оделся и вышел.
Кадм и Антиох молча поглядели друг на друга.
— Я, пожалуй, пойду к себе. Нет желания работать. Лягу спать, — Антиох тяжело поднялся со стула. — Завтра поговорим.
— А я ещё почитаю.
— Почитай, только не засиживайся допоздна.
Кадм какое-то время бездумно смотрел на закрывшуюся за Антиохом дверь, потом вынул из-за пояса четки, опустил голову и зашептал молитвы.
«Покой вечный подай ей, Господи, и свет вечный ей да сияет. Да упокоится с миром… » — шептал Кадм. В тихий речитатив поминальной молитвы то и дело из-за закрытого ставнями окна врывались звуки волынки и весёлые выкрики. Сыр, вино, фрукты, скатерть, посуда бесшумно исчезли со стола.
1) Мартинов день — день святого Мартина, 11 ноября. В этот день, традиционно, в Англии начинается забой скота.
2) Сюрко — нарамник (плащ в виде прямоугольного куска материи, сложенного пополам, с отверстием для головы) со сшитыми боками.
3) Перри — грушевый сидр.
4) Тренчер — плоский ломоть низкокачественного ржаного хлеба, использовавшийся в качестве тарелки.
5) Флан — вид десерта, открытый пирог. В средние века без сахара и ванили.
6) Сайзер — медовуха с яблоками.
7) Галангал — пряная трава.
8) Тингис — доарабское название Танжера.
9) Хатиб — в арабской культуре — красноречивый человек, профессиональный оратор.
10) Хутба — публичная речь, призванная повлиять на слушателей, убедить их в чём-либо.
11) такие звуки издаёт африканская болотная сова.
— Молодой господин сегодня вернулся домой в четыре утра. И прошлого дня тоже в четыре. А в понедельник перед самым восходом.
С самого начала обеда невидимая Лаххи, зорко наблюдавшая за нижним столом из-за спинки стула Антиоха, жаловалась ему на Игнотуса.
— Молодой господин заболеет, а бедная Лаххи умрёт от горя.
— Я бы ему розог прописал, да только это не поможет, — усмехнулся Антиох. — Эту болезнь не вылечить.
— Нет, нет! Не надо розог! Это Лаххи виновата, она плохо воспитала молодого господина, она должна наказать себя.
— Слышал, молодой олень, — Кадм подтолкнул локтём Игнотуса, — тебе медок, а Лаххи себе что-нибудь прижжёт.
— Лаххи, я запрещаю тебе себя наказывать!.. Вот как взялись-то за меня, жизни никакой нет у меня из-за вас… — Игнотус отодвинул от себя горшок с кашей, вытянул с низа горки блинчиков один погорячее, полил мёдом. — Не сегодня завтра задует, завьюжит — засяду в мастерской.
— Ну да, — подмигнул Кадм, — в кустах у ручья совсем холодно станет, а то ещё и снегу наметёт.
— А скажи мне, брат мой, малыш Игнотус, — изобразив строгость во взгляде, обратился к младшему брату Антиох, — не из-за тебя ли сегодня утром на бельевых мостках подрались две дурищи — мельника дочка да дочка кузнеца? Одна другую, говорят, даже в воду столкнула.
Игнотус низко опустил голову, чтобы скрыть улыбку и густой румянец, — ничего не ответил. Кадм опять толкнул локтём Игнотуса и, наклонившись к его уху, тихо продекламировал:
— Если одну изберу я, тогда потеряю другую;
Если обеих вдруг, обе уйдут из-под рук.
Будь две подруги — единой! — иль будь двойным я мужчиной, —
Я б исцелился тотчас — пламень тотчас бы погас,
Нет, он не гаснет, не гаснет, а только пылает ужасней —
Страсть, не сгорая, горит: что же меня исцелит?
Страсть мне силы приносит, обман косой меня косит —
Что же должно победить? Мне умереть или жить?
Нет! Обеих в объятья — и буду с обеими спать я:
Вот спасения глас! Боги, надежда на вас!
Игнотус ещё ниже наклонил голову, а цветом своих щёк сравнялся с цветом шелкового алого плаща, небрежно свисавшего у него с одного плеча.
— Господин, господин, да что же это такое говорит господин Кадм молодому господину, чему он его учит?! И зачем только дожила бедная Лаххи до такого, и почему не позвала её к себе добрая госпожа, что пришлось бедной Лаххи слушать такие непотребства! — запричитала Лаххи.
— Не непотребства, а слова весьма достойного и праведного мужа: аббата Серлона Вильтонского, — который в юности своей был неуёмен и горяч, но грехи молодости искупил послушанием и аскезой, — сказал Кадм и рассмеялся. — И в самом деле, Антиох, давай отпустим нашего малыша в Африку. Пусть идёт. Пешком. Плоть умерщвляет.
— Не знаю, не знаю. В Африке-то эти африканские женщины в одни бусы бывают одеты, как бы Игнотус у нас там большую войну между прекрасными чернокожими девами не развязал.
— Ой, ой, ой, — со слезами в голосе снова заохала Лаххи. — Голые, чёрные. Бедный молодой господин…
Сидящий за нижним столом подёнщик удивлённо посмотрел на пустое место на скатерти, где только что стояло блюдо с бараниной, с которого он собирался прихватить кусок в пару к большому ломтю свежего душистого хлеба.
— Лаххи! — Антиох укоризненно глянул на пустоту за своим стулом и поднялся.
Внизу задвигали скамейки, табуретки — люди дружно встали из-за стола.
— Дети мои, примите дары моего очага, и да подкрепят они силы ваши среди трудов предстоящего дня, — он тихо присвистнул собаке: «Эри, за мной» — и, откинув гобелен со сценами охоты, вышел в парлор(1). Кадм, прочитав короткую молитву, пошёл за Антиохом. Игнотус, прихватив ещё парочку блинчиков, направился за братьями.
Слуги, работники, вразнобой кланяясь и благодаря, быстро разобрали со стола остатки трапезы и направились кто — на двор, а кто — на кухню. Появившаяся Лаххи жестами указала эльфу-поварёнку и мальчишке-подавальщику — сыну прачки — на стол, скамьи, табуретки, очаг, дверь.
Мальчишка кинул размякшие от подливок, соусов и каш тренчеры собакам, крутившимся вокруг него, собрал в охапку скатерти и салфетки и поволок их из холла. Поварёнок исчез вместе с грудой использованной посуды и объедками. Лаххи удовлетворённо посмотрела на чистый стол и ровно расставленные лавки и тоже исчезла.
* * *
— Полетим на мётлах? — Игнотус сел в кресло у окна, наколдовал платок и вытер испачканные в масле и мёде пальцы.
— Лететь три часа? И с мётлами потом возиться… — Кадм сел в кресло поближе к жаровне, рядом с Антиохом. — Hу нет, проявимся, как обычно: прямо в лавку Джарви.
— Не надо возиться, — Игнотус распустил завязки висевшего у него на поясе вышитого шёлковыми нитками «сарацинского кисета»(2) и вытащил из него метлу. — Раз — достал, два — убрал.
И ловко заправил метлу обратно. Подмигнул братьям:
— У меня их там три.
— Ух, ты, дай-ка глянуть, — оживился Кадм.
Игнотус отвязал кисет и кинул его Кадму. Тот по локоть засунул в него руку, повернулся к Антиоху.
— Точно: мётлы! — посмотрел на Игнотуса. — Что за чары, какая схема? Сколько держатся?
— Словесная часть: «большое в малом». Жест — сходящаяся спираль. А сколько держатся, я не знаю: это второй, первый до сих пор ещё под чарами.
— Молодец, молодец, — Кадм вертел в руках кисет. — Знатная вещица!
Антиох шевельнул палочкой, и кисет вырвался из рук Кадма, взлетел, взорвался мётлами, монетами, свитками пергамента.
— Ты что делаешь! — почти хором воскликнули младшие братья.
— Я же щит поставил, — ответил Антиох. — Вот и представьте, если бы он посреди людной улицы так разлетелся.
— Так нечестно! — Игнотус снова наложил чары на кисет. — Ты знал, как я колдовал, и смог отменить, а другие же не знают!
— Знают, не знают… Когда твои чары нельзя будет простой отменой снять, тогда и возьмём твой кисет. Да и мне всё равно надо к гоблинам — вот и воспользуемся их портключом. Но сначала по усадьбе пройдёмся, а то Лаххи и говорить-то нормально перестала: ворчит и ворчит, что никто не работает, что нас все объедают и обворовывают.
— Лаххи плохой эльф, пусть господин прикажет ей себя наказать.
— Ну вот, слышали? — Антиох подмигнул братьям на стоявшую в сторонке с гордым видом домовушку, повернулся к ней. — Лаххи, мы в Лондон с визитом. Приготовь косулю с прошлой охоты, бочонок нашей медовухи, пару голов сыра и парочку фазанов.
— Зачем косулю? — вскинулась Лаххи. — Ещё почти целый олень есть: требуха, голова, печень, лёгкое…
— Эльф, ты сегодня всё утро испытываешь моё терпенье, выполняй, — Антиох пристально смотрел на Лаххи до тех пор, пока та, что-то бурча себе под нос, не пропала. С улыбкой поглядел на братьев. — Надо бы Асофо ещё безделицу какую-нибудь подарить.
— А подарим ему мой абак.
— Это который сам считает? И это доделал?! — хлопнул в ладоши Кадм.
— Доделал. Ночью. Полчаса подождёте? Уголки золотом обложу да парочку самоцветов в оправы вставлю.
Игнотус распахнул дверь, ведущую в донжон, и побежал вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.
— И откуда только силы у него берутся? Я таким не был, — усмехнулся Антиох. — А этот: пришёл под утро, работу завершил и ещё бегает. А с девками этими не знаю, что и делать: ни с кузнецом, ни с мельником ссориться никак нельзя.
— Разберёмся… На приданое дадим, — махнул рукой Кадм и вдруг нахмурился — скорбная морщина проступила между бровями. — Пусть лучше так, чем никак.
Встал, повернулся к брату как-то сразу ссутулившейся спиной, распахнул отделявший от холла гобелен, едва слышно проговорил:
— Пусть хоть он будет счастлив.
И вышел. Антиох глубоко вздохнул, потер ладонью лоб, огладил бороду, позвал:
— Лаххи.
С минуту молча смотрел на домовушку. Та пригорюнилась, вытерла лапкой набежавшие слёзы, грустно покивала хозяину головой.
— Подарки собрала?
— Собрала.
— Скажи Джону, что лошади нам сегодня не понадобятся. Пусть отведёт Сирингу к кузнецу: её надо перековать. Мы сходим в амбар и на службы — посмотрим, как дела. Потом — в Лондон. Вернёмся поздно. Ужин сделай попроще: мы, может, и есть не будем. И ещё. Приведи Уильяма, если он не занят.
— Лаххи всё сделает, Лаххи будет готова прийти на зов, если она будет нужна хозяину.
— Ты нам всегда нужна. Что бы мы без тебя делали…
Антиох приманил тёплый плащ, накинул, застегнул золотую пряжку, вышел в холл. Мягко ступая по расстеленным на полу циновкам, прошёл к двери. В холле пахло сладким дымом горящих в очаге яблоневых поленьев и хвоей. Антиох с улыбкой посмотрел на разложенные возле покрытых гобеленами стен еловые лапы, украшенные непонятно откуда взятыми в это время года цветами, провел рукой по гобеленам. Под редкими дуновениями сквозняка гобелены шевелились, и искусно вытканные на них гирлянды цветов и волшебные звери, казалось, оживали. Антиох с сожалением оглянулся на парлор, где покрытые меховыми шкурами кресла так уютно стояли вокруг жаровни с углями, а заветная дверь вела наверх, в библиотеку и мастерскую, вздохнул, расправил плечи, поднял подбородок и шагнул на крыльцо.
На крыльце стоял Кадм и смотрел на высокого рыжего мужчину, разговаривающего с крестьянами, стоящими возле нагруженных мешками повозок. Крестьяне, увидев Антиоха, дружно поклонились ему. Рыжий оглянулся и с широкой улыбкой пошёл к крыльцу.
— Мастер Певерелл.
— Уильям.
Мужчины крепко пожали друг другу руки. Маленький пушной зверёк соскользнул с плеча Уильяма и, забавно прыгая на коротких лапках, ускакал в дом.
— Всё-таки у вас замечательные ренторы(3), господа, — сказал Уильям, пожимая руку Кадму. — Отличное зерно, прекрасная шерсть. Советую продать всю эту шерсть во Фландрию. Наша тоже хороша, и её много в этом году — нам хватит на всё. А за ту можно взять хорошую цену.
— Раз ты так считаешь, так и сделаем, — ответил Антиох, с удовольствием глядя на покрытое веснушками добродушное лицо управляющего. — А как дела у герра Штольца?
— Герр Штольц доволен и нашими шкурами, и нашими работниками. У нас теперь будет достаточного своего пергамента — и отменного! И часть его тоже можно будет продать. И оплата работы и проезда мастера перекроется с лихвой. Герр Штольц уже спрашивал меня, не понадобятся ли нам его услуги в следующем году. Да не хотите ли зайти к нему, переговорить с ним сами?
— Зайдём и к герру Штольцу, и в амбар, и в сыроварню — всё обойдём, только Игнотуса дождёмся.
Тут распахнулась дверь, и на крыльцо вышел Игнотус. Румяный: опять не шёл, а почти бежал. Между полуоткрытых алых губ — белые зубы; глаза сверкают. В зелёной, под цвет глаз, суконной котте(4): из широких рукавов видна голубая шелковая камиза(5) с расшитыми золотом манжетами; красиво заложенные складки нависают над широким наборным золотым поясом. На ногах, открытых почти до колен, — бордовые шоссы(6) и пурпурные остроносые пигаши(7). Сверху — ярко-синий плащ на серебристых беличьих пупках.
Перебегавшая двор с кипой шкур крестьянская девчонка остановилась как вкопанная — шкуры посыпались из рук — и так и стояла, приоткрыв рот и не сводя глаз с Игнотуса.
Старшие братья захохотали от души. Уильям посмеивался, отвернувшись. Почтенные йомены(8) покашливали в кулаки. Девчонка подхватила шкуры и побежала, сверкая пятками.
Игнотус недоуменно оглядел себя — девчонку он даже не заметил, — спросил:
— Ну что опять?
— Ничего, ничего, — вытер глаза Антиох. — Я так понял, что Асофо — это мужчина, да и в возрасте уже. И для кого это ты так вырядился?
— А вдруг у него дочки есть, — Кадм приобнял Игнотуса, — вот он и приготовился прийти, увидеть, победить.
— Как бы такая его победа для нас поражением не обернулась.
— Я забочусь о добром имени нашей семьи, — Игнотус подбоченился и показал на Антиоха. — Один чуть ли не в медвежьей шкуре, да с бородой — чистый варвар-викинг. Другой — в хауберке(9) и с распятием. Так у нас все заказчики разбегутся. Только я — услада для их глаз и бальзам для их сердца.
— И погибель для их казны, — снова засмеялись братья.
— Даже и не знаю, как такую-то усладу на скотный двор вести? — сокрушённо вздохнул Антиох. — Как бы эта услада свои красивые башмаки в навозе не потеряла.
— А цвет! Цвет-то какой! — подхватил Кадм. — Я и надеяться не смею дослужиться до пурпура на руках(10), а этот пурпур себе на ноги напялил.
— Зелен виноград! — усмехнулся Игнотус. — Идёмте, идёмте, хватит смеяться: время не ждёт.
Они двинулись вдоль стены дома к арке, ведущей на задний двор. За ними потянулись подводы арендаторов. Из-за противоположного угла дома выглянула девчонка со шкурами и не торопясь побрела за подводами, не отрывая взгляда от чёрных непослушных волос над ярко-синим плащом.
* * *
Напоследок Певереллы оставили пасеку — она граничила с лесом, а первым делом зашли в «Старый дом». Огромный дом на прочном каменном фундаменте, хранившем внутри себя множество кладовых и подвалов, вздымался высоко вверх белёными стенами, перекрещенными морёными временем дубовыми балками. Уже почти сто лет, после постройки «Нового дома», он служил и конюшней, и овчарней, и коровником. В нем нашлось место и для складов шерсти и кож, и для кожевенной мастерской; а на втором этаже, над бывшим холлом, жили нанятые из других мест рабочие.
В кожевенной Антиох побеседовал с герром Штольцем, и они оба посокрушались по поводу того, что так поздно пригласили его — и шкурки телят «пропали зря», и господа остались без веленя(11), и теперь будут довольствоваться обычным пергаментом. Поговорили о ценах на шерсть и сукно и договорились о том, что в следующем году герр Штольц приедет к ним уже весной.
Потом братья проведали амбары с закромами, полными ячменя и пшеницы, пивоварню, где крепко пахло элем, мёдом и вызревающим сидром; заглянули в красильню и сукновальню.
Переговорив со всеми, всё осмотрев — Игнотуса в прядильню не пустили, отправили проверять ткацкую, — братья вышли к саду. Сад был полон пряными, влажными запахами; голые ветви яблонь и груш заплетались в кружево на густо-синем осеннем небе, коричневые ульи прятались среди стволов, словно домики какого-то сказочного народца; непреодолимой преградой стоял за ними тёмный лес.
— Я доволен, Уильям, — Антиох протянул руку управляющему, — у меня не будет для тебя никаких указаний, ты всё предусмотрел и всё сделал как надо.
— Благодарю вас, сэр, — Уильям пожал протянутую руку, улыбнулся. — Лаххи не оставляет меня своим вниманием.
— Лаххи — наш добрый гений, — улыбнулся в ответ Антиох. — Мы с братьями пройдёмся, да и у нас ещё есть дела — не здесь, а ты можешь быть свободен.
Уильям слегка поклонился, повернулся и пошёл через сад обратно. Братья немного прошли по тропинке вглубь леса, остановились на маленькой полянке, полностью окружённой густым орешником. Антиох вытянул из-за ворота крупную цепь с подвешенным на ней большим кольцом, достал палочку.
— Беритесь за кольцо. Гронг…
Договорить не успел. Игнотус подхватил Антиоха и Кадма под руки и крутанулся на месте:
— Проявляюсь!
Хлопнуло. Негромко, но звонко. Из-под кустов порскнул в лес серой молнией заяц. С громким карканьем с нависавшего над кустами дерева взлетела ворона, обсыпав веточками и сухими листьями опустевшую поляну.
1) Парлор — огороженное пространство в холле, непосредственно за господским столом, что-то вроде гостиной. Из него вела лестница наверх: в хозяйскую спальню. В доме Поттеров, в парлоре имеется дополнительная (кроме основного входа) дверь в трёхэтажную башню-донжон.
2) Сарацинский кисет — вид кошеля, моду на который ввели крестоносцы.
3) Ренторы — арендаторы.
4) Котта — верхняя туника.
5) Камиза — нижняя туника, бельё. Обычно из тонкой белой льняной ткани.
6) Шоссы — очень узкие штаны без мотни, чулки. Подвязывались к нижнему белью — брэ.
7) Пигаши — остроносые ботинки. В готическое средневековье длина носа пигашей достигла полуметра.
8) Йомен — зажиточный свободный крестьянин.
9) Хауберк — кольчужная рубаха с длинными рукавами и капюшоном.
10) В средневековье перчатки были обычно не цветными, пурпурные перчатки носили священнослужители высокого сана.
11) Велень — высококачественный пергамент из шкур молодых животных.
Небо над городом было такого же глубокого синего цвета, как и над Лощиной, а вот благостной патриархальной деревенской тишины не было и в помине. Двадцатитысячный Лондон орал рыночными зазывалами, ругался толкающимися прохожими, вопил обокраденными зеваками. Цокот копыт верховых, мычание, блеяние и визг скота, выкрики и гогот толпы, собравшейся на площади вокруг бродячих балаганщиков, стук молотков рабочих на строительных лесах у большого храма обрушились на братьев порывом ураганного ветра. Кадм сморщился, как от кислого, и в шутку закрыл уши ладонями. Антиох, быстро наворожив тишину и отвлекающие чары, сколдовал розгу и врезал ей Игнотусу пониже спины, прямо по достойному короля великолепному плащу.
— Ай! — воскликнул Игнотус и обиженно глянул на брата.
— Не айкай, на тебе сто одёжек, вот домой вернёмся — я тебя по голой коже попотчую. Вот тогда и поайкаешь.
Антиох погрозил Игнотусу розгой и оглянулся вокруг.
— Ты куда нас приволок! Это же собор святого Павла, самый конец Чипсайда! А нам надо к старой главной римской дороге, к менялам и ювелирам. Теперь что — тащиться через весь город, сквозь месиво магглов?!
Антиох в сердцах запустил хворостиной в большую кучу песка, камней и всяческого строительного мусора, под прикрытием которой Игнотус облюбовал местечко для своих визитов в Лондон.
С того места, где они стояли — почти на самой вершине холма Ладгейт, — открывался красивый вид на город, и если бы не весь этот шум, а ещё и явное зловоние от мясных рядов и сточных канав, можно было бы провести немало времени в приятном созерцании. После пожара заново отстроенные улицы стали шире: на некоторых теперь легко могли разойтись даже две повозки — и город рос ввысь. С северной стороны Чипсайда рыночные ларьки, прилавки, небогатые домишки мелких торговцев взгляд не радовали, а вот с южной — дома были явно богаче. Трёхэтажные, чисто выбеленные фахверковые ближе к реке и белоснежным башням Тауэра сменялись каменными. В просвете между колокольнями храмов блестела величественная Темза, вблизи Куинхита вся утыканная мачтами кораблей.
— Да ладно тебе, пройдёмся, — Кадм успокаивающее пожал брату локоть. — Посмотри на нашего малыша, он тебя даже не слышит.
Игнотус привстал на цыпочки, жадно разглядывал пёструю толпу, весь напрягся, как молодая гончая на сворке, только что не скулил от нетерпения.
— Слышите, там турнир, — обернулся он с широкой улыбкой к братьям, — заглянем, ну хоть на пять минут!
И действительно, со стороны Смитфилда сквозь базарный шум доносились протяжные звуки горнов и бой барабанов.
— Проявиться в толпу магглов, а не в укрытие? На костёр захотел? — снова наколдовал розгу Антиох.
Игнотус, смеясь, отпрыгнул от него в сторону.
— Не пугай меня костром, я уже не маленький. Давайте зайдём, ну что вам стоит!
— А вот ноешь ты как маленький, — улыбнулся Кадм. — Ты в Лондон чуть ли не каждый день мотаешься, не насмотрелся ещё турниров?
— Я хочу с вами! Мох с вас отрясти хочу!
— Какая хочушка-то у него большая отросла — надо уменьшить, — достал зазевавшегося Игнотуса хворостиной по ногам Антиох. — Если бы ты не проторчал полчаса в сыроварне возле маслобоек, красуясь перед деревенскими девками, может, и заглянули бы.
— Я проторчал?! — возмущённо воскликнул Игнотус и выхватил розгу из рук Антиоха. — Это вы в сырную пещеру полезли и застряли там!
Сломал хворостину и бросил её в брата. Антиох увернулся, засмеялся.
«Сэр Осберт Дамиеттский пройдёт испытание камизой!» — донёс с полей выкрик герольда ветер.
— Слышали, слышали! — схватил братьев за руки Игнотус. — Он выйдет на бой без доспехов, в одной рубашке своей дамы!
— Дамиеттский… крестоносец, значит, — прищурил глаза, враз посерьёзнел лицом Кадм. — Никак они не угомонятся. Сеют смерть, играют в смерть, а смерти-то и не видят — не знают, что это такое. В глазах, до самой агонии, ничего, кроме удивления. Дети, дети — злые дети.
Игнотус исподлобья коротко глянул на Кадма:
— Ну, нет, так нет. В следующий раз.
Подхватил братьев под локти и повёл в сторону шумной улицы.
Уходя вниз от Ньюгейта, Чипсайд сужался, а людей на нём меньше не становилось. Пробираясь через толпу, братьям приходилось хорошенько смотреть под ноги, чтобы не вляпаться в навоз или в какую-нибудь кучу зловонного мусора, истекающую смрадными ручейками гнили.
— А ты ещё задирал нашего красавчика, Антиох, грозил ему скотным двором, — Кадм, подобрав полы длинного плаща, перепрыгнул через небольшой сток, отходящий от мясных рядов и полный костей и кровавых ошмётков, — погляди, как ловко он обходит всю эту дрянь на мостовой, и на его вызывающе пурпурной обуви нет не пятнышка грязи!
— Да наш скотный двор — сама чистота по сравнению с этой улицей. А хуже воняет, наверное, только в аду. И посмотри-ка, Кадм, наш малыш будто по воздуху плывёт. Похоже, он приспособил себе на подошвы невысокие котурны и заворожил их на невидимость. Слышишь, Игнотус? — Антиох дёрнул брата за рукав. — Ох, и доиграешься ты у меня и отведаешь-таки розог, без шуток!
Игнотус только посмеивался на подначки братьев. И грязь, и вонь ему были нипочём — он вертел головой во все стороны, улыбался девушкам, приценивался к товарам, кидал монетки особенно уродливым нищим, досадливо отмахивался от их «да продлит Господь дни благодетельного лорда» и явно наслаждался прогулкой.
Так, перешучиваясь и пересмеиваясь, братья прошли Шерстяную и Молочную улицы, миновали рынок зерна и вышли к Скобяной улице. Тут Антиох опять принялся ворчать.
— Всё-то надо сделать наперекор. Сколько мы времени потеряем. Вот она — лавка Джарви — свернуть, и десять шагов до неё. А мы проходим мимо, потому что нам обязательно надо на Корнхилл. И придётся толкаться со всяким отребьем на Полтри — того и гляди худ(1) вместе с головой срежут.
Игнотус примирительно улыбнулся:
— Ну, будет тебе, ворчун, тут хода всего пять минут. И хотел бы я посмотреть на того недотёпу, что попытается что-нибудь у тебя украсть.
— Благородные господа прибыли на турнир? — раздался позади братьев мелодичный женский голос. — Есть ли у господ достойный их ночлег и достойная их кухня, не хотят ли господа развлечься после долгой дороги?
Антиох, Кадм и Игнотус остановились и повернулись в сторону голоса.
К ним подошли три молодые женщины. Говорившая — ярко-рыжая, синеглазая, красивая, с буйной копной кудрей — нежно улыбнулась и почтительно склонила голову. Стоявшая по её правую руку смуглянка — на вид не старше двенадцати — смотрела в пол. Третья девица, с неестественно белыми волосами и сильно накрашенным лицом, держалась за спинами своих товарок.
На одежде девушек не было ни разрезов, ни полосок. Украшений было немного, а те, что были, выглядели совсем не вульгарно. И если бы девушки не заговорили первыми, никто бы и не заметил, что ткань на их платьях дешевая, золото сусальное, а камни — простые стекляшки.
Антиох нахмурил брови.
Рыжая, наткнувшись на его взгляд, улыбаться перестала, а разглядев на груди Кадма крест, резко развернулась и, подталкивая перед собой своих спутниц, увлекла тех в ближайший проулок — узкую щель в четыре фута шириной, перекрытую сверху почти соприкасающимися выступами вторых этажей домов.
— Ведьма! — выплюнул Антиох.
— И не слабая, нас почти сразу распознала, — добавил Кадм. — И говорила на латыни — значит, скорее всего, училась в Хогвартсе.
— Салазар Слизерин был прав, что не хотел учить магглокровок в школе, — возмутился Антиох. — Закончить Хогвартс и зарабатывать, продавая себя! Никакой гордости! Потворствовать животной похоти магглов!
— Ну, может, она и не закончила Хогвартс, — пожал плечами Кадм. — И я надеюсь, что себя она не продаёт, а вместе со своими магглами заманивает сластолюбивых дураков в ловушку и обчищает их мошну.
— Да кто клюнет на этих магглов! Одна — совсем ещё девчонка, другая — какая-то мужичка, её и белила с кармином не спасают.
Кадм с грустной улыбкой глянул на брата.
— А это и не девушка, это — кинед(2).
Антиох презрительно скривил губы, сложил пальцы в отвращающем жесте.
— Магглы — грязные животные! Нет магии — нет чести.
— А что ты называешь честью, брат? — Кадм замедлил шаг, внимательно посмотрел в глаза Антиоха. — Да, магглы гораздо более нечистоплотны в страсти, чем мы. В походе в Святую землю за войском, в котором люди пылали истинной верой, тащилось не менее тысячи проституток, и они не оставались без работы. Но я бы никогда не стал говорить, что у магглов нет чести, потому что я видел, как эти гуляки и блудодеи подставлялись под сарацинские клинки, прикрывая раненых товарищей.
— Но ты видел и другое…
— Да… и хотел бы забыть, — Кадм сжал плечо брата. — А тебе разве не хотелось бы тоже многое забыть, Антиох?
— Хотелось, Кадм, хотелось, — Антиох накрыл ладонь Кадма своей. — Как бы мне хотелось никогда не знать, что такое боль от предательства тех, кого считал не друзьями — семьёй! Предательства, лишившего нас родителей! Ты прав: не из-за бесчестных магглов, а из-за бесчестных магов ты был вынужден пойти в Палестину и…
Антиох замялся, махнул рукой.
— Но я всё и всех помню, и я всегда отдаю долги…
Кадм вдруг засмеялся, кивнул Антиоху на Игнотуса:
— Погляди-ка на нашего малыша — вылитый совёнок.
Игнотус, внимательно слушавший разговор братьев, округлив глаза и смешно сжав рот, попытался грозно поглядеть на Кадма, но не выдержал и тоже засмеялся.
— Ну и что? Сова — символ мудрости. Внимаю вам и ума набираюсь.
— Набирайся, набирайся, а я помогу, если что, — Антиох ухватил Игнотуса за ухо. — И убеди меня, что не в поисках любви продажных красоток ты торчишь в Лондоне дни напролет.
— Отпусти его, Антиох. Чтобы наш красавец — и искал любви? — заступился за Игнотуса Кадм. — Да она сама его находит. Вот соорудит он себе свою мантию и будет под ней от мельничихи с кузнечихой прятаться.
— Как всегда: двое на одного, да? — Игнотус насупился, натянул на голову капюшон, скрывая покрасневшее ухо. — Я ведь только с вами так! Один я всегда под заклятием невидимости. Чтобы я ещё хоть раз попытался вас куда-нибудь вытянуть…
— Да ты уже вытянул так вытянул: в самую Африку, — хохотнул Антиох.— Ну, всё, наконец-то пришли.
Антиох шагнул к окованой серебристым металлом двери добротного каменного здания.
— Кто-нибудь со мной?
— Нет, уволь, не переношу гоблинов. Как ты с ними дела ведёшь, не понимаю, — Кадм махнул рукой в сторону стоящей рядом церкви. — Я в храм.
— Нормально веду. А ты? — Антиох кивнул Игнотусу.
— Да мне незачем: у меня всего достаточно, я к галантерейщику загляну.
— Хорошо, — Антиох взялся за ручку двери, — тогда через сорок минут — здесь. Жду ещё пять минут. Не придёте — встретимся у Джарви.
* * *
«Девятый час»(3) уже отслужили, а до вечерни ещё два часа — в храме было пусто и тихо. Где-то наверху в стропилах ворковали голуби. Расцвеченные косыми лучами солнца, торжественными кострами пылали витражи, сияло серебряное распятие.
Кадм, стоя на коленях, молился. Молча, но истово: клал поклоны, осенял себя крестом — губы безостановочно двигались на его лице с плотно закрытыми глазами. Старый священник стоял за колонной, не решаясь подойти. Жалостливо смотрел на Кадма — повторяя за ним, так же беззвучно шептал слова молитвы.
Вдруг Кадм остановился, сел на пятки; не открывая глаз, запрокинул назад голову. Лицо его разгладилось, исчезла морщина между бровей. Золотой отсвет витража коснулся его лба, лёг царским венцом. Священник перекрестился. Посидев так с минуту, Кадм одним движением поднялся и пошёл к выходу сквозь первые вечерние тени, начавшие заполнять храм. Открыл дверь и будто вышел в чистый свет. Старичок-священник, крепко сжав псалтырь, смотрел ему вслед.
В маленькой задней комнате лавки Джарви Кадм и Антиох оказались почти одновременно. И почти сразу же за ними туда проявился и Игнотус. Братья посмотрели на него и дружно расхохотались. Игнотус прикупил себе новенький бегуин(4) нежно-голубого цвета. Плотно завязать его под подбородком Игнотусу не удалось: мешали непокорные волосы. И теперь они торчали жёсткой чёрной соломой надо лбом, ушами и шеей Игнотуса.
— Сними это, — сквозь хохот проговорил Антиох, — сейчас же.
— Знаешь, Игнотус, — Кадм потянул за завязки бегуина, распуская узел, — я понимаю, что это модная французская штучка для настоящих мужчин, — но мне почему-то очень хочется взять тебя на ручки.
Скрипнула дверь, и в комнату зашёл ярко-рыжий мужчина. Среднего роста, жилистый. Он улыбался, но глаза внимательно оглядывали всё вокруг. Из согнутой в кулак ладони торчал кончик палочки.
— Пресвятые угодники и их гусыни(5)! Да это сами братья Певереллы! — улыбка мужчины стала искренней, он протянул братьям руку. — Неужто решили проводить старого Джарви. Польщён, польщён. Благословенна будь, Мария Медиланская(6) и дырка твоя, защити от греха, не дай обделаться от восторга!
Не страшащийся ада Джарви богохульствовал от души, но на Кадма всё же поглядывал. Тот морщился, но ничего не говорил.
— Ох, ты, дрищливое очко Мерлина! Ты, Игнотус, никак, решил к ёжикам в епископы податься(7)? — Джарви округлил глаза на чепец Игнотуса. — Когда будешь себе капеллана рукополагать, руку с задницей не перепутай.
— Да далась вам эта тряпка! — Игнотус стащил с головы бегуин. — Это индийское сукно! Я за него десять пенсов отдал.
— Десять пенсов! — присвистнул Джарви. — Да будь у меня лишние десять пенсов, я бы сразу на Гроупкант(8) смотался. Хотя такому красавчику, как ты, бляди и сами приплатят… Ну, идёмте, идёмте в лавку, что мы тут толпимся.
Все стены не слишком просторной и темноватой лавки Джарви были заставлены полками со слитками металлов, камнями, всяческими инструментами: клещами разной длины, пробоями, маленькими наковальнями, молотками, зубилами, свёрлами, волочильнями, напильниками. У Игнотуса, как всегда, просто руки зачесались купить что-нибудь.
Но главные богатства хранились в зачарованных сундуках под прилавком — золото и драгоценные камни, добытые без волшебства и также — без волшебства — привезённые в Англию. И как раз в такой сундук сейчас бережно перекладывал из большой сумы золотые самородки высокий темнокожий мужчина.
— Асофо, почтенный фримен(9) Бобо, — окликнул того Джарви, — глянь, кто к нам пожаловал. Игнотуса ты уже знаешь. А это его старшие братья: Антиох и Кадм.
Мужчина обернулся, блеснул в улыбке зубами, ослепительно-белыми на тёмном лице, крепко пожал братьям руки. Бросил коротко, но весомо:
— Очень рад!
В тонкотканной верблюжьей абе(10), накинутой на длинный шёлковый котт глубокого винного цвета, по-арабски перепоясанный золотистым кушаком и в лихо заломленном, наподобие фригийского, синем колпаке, он выглядел очень значительно. Но в то же время и очень располагающе, несмотря на пышный и богатый наряд. Антиох поискал взглядом знаменитый шнурок с амулетами, но ничего, кроме золотой тесьмы, украшающей одежду Асофо, не заметил — однако по взгляду Кадма, направленному на широкую грудь мавра, понял, что тот шнурок из паутины видит.
— Ну, прощаться будем: день к концу идёт, — погрустневший Джарви хлопнул Игнотуса по плечу. — Хорошие вы мужики, братцы Певереллы. Хорошо с вами работалось. Берегите себя. А занесёт вас ветер на наши зелёные холмы — так я вам завсегда рад. Деньги у вас есть — сов своих не сожрёте с голодухи, так что пишите. А я, так и быть, поищу вам что-нибудь из любимых ваших сидских финтишлюшек. И ты, Асофо, знаешь, где меня искать. Всегда помогу и советом, и делом.
Джарви отсалютовал им римским жестом, крутанулся на месте и исчез.
Какое-то время Асофо и Певереллы молча оглядывали друг друга. Ни напряжения, ни неловкости не чувствовалось между ними. Похоже, опасения старших братьев после такого красноречивого письма встретить в Асофо пустого балабола не подтвердились.
Антиох приподнял брови, улыбнулся, слегка наклонил голову.
Асофо по-восточному прижал ладонь к сердцу и тоже поклонился.
— И ещё раз повторю, милостивые господа, я очень рад.
Антиох внимательно поглядел в глаза Асофо.
— Без господ, просто по именам.
Тот ответил таким же внимательным взглядом.
— Хорошо. И взаимно.
И они опять пожали друг другу руки, будто заново скрепляя знакомство.
Игнотус положил на полку миниатюрную наковаленку, которую преувеличенно внимательно разглядывал всё это время, решительно вышел вперёд.
— Асофо, у нас к тебе есть вопросы.
— С удовольствием отвечу, — Асофо опять прижал ладонь к груди. — Но, может, не здесь? Не согласитесь ли почтить мой дом своим присутствием и разделить со мной трапезу?
— Только если ты не откажешься принять от нас скромное подношение, — ответил Антиох.
Щёлкнул пальцами, и у их ног появилась завёрнутая в вышитую льняную скатерть туша косули, бочонок медовухи и корзины с фазанами и сыром.
— Королевский подарок, — кивнул на косулю Асофо. — Благодарю.
— А вот ещё, — спохватился Игнотус и вытащил из-за спины абак. — Смотрите.
Перехватил абак поудобнее, сначала накидал одно число, стряхнул абак и накидал другое. Коснулся палочкой справа и косточки передвинулись сами, показывая результат математического действия.
— С другой стороны коснуться — будет вычитать. Снизу — делить, сверху — умножать. Вот.
Кадм и Антиох с гордостью за младшего брата смотрели, как меняется лицо Асофо, как перестаёт оно быть спокойным, как из-под маски вежливого достоинства вырывается мальчишка-маг, жадный до знаний и чудес. Он почти выхватил из рук Игнотуса абак. Его большой и указательный пальцы замелькали над костяшками, вспорхнула палочка.
— Угадали, удружили! Как я хотел что-нибудь такое. Да ещё от самих Певереллов! — Асофо заозирался, обшаривая взглядом полки. — Эх, у меня тут ничего нет… Пойдёмте скорее ко мне домой, пойдёмте.
Повернулся к прилавку, позвал: «Амессан», сказал несколько слов на гортанном языке непонятно откуда появившемуся человеку, закутанному по самые глаза в синие одежды, распахнул входную дверь лавки и сделал приглашающий жест.
Хотя солнце уже явно склонялось к закату, после сумрачной лавки оно казалось ярким, как в полдень. Асофо махнул рукой в сторону блестящего церковного шпиля.
— Я живу неподалёку, сразу за Святым Олафом. Я надеялся, что вы примете моё приглашение, и нас ждут. Мой помощник присмотрит за лавкой и позаботится о ваших подарках. Но это… — он поднял вверх руку с абаком. — Это я никому не доверю.
Дом Асофо действительно был совсем рядом. Новый, каменный, трёхэтажный, во фландрийском стиле — он был настоящим украшением улицы. Асофо открыл дверь.
— Заходите, друзья. Вы не в гостях, вы у себя.
За входной дверью было пусто — никого, кроме мужчины с саблей наголо, точно так же, как Амессан из лавки, закутанного в синее. Мужчина охранял вход на лестницу, ведущую на второй этаж. Увидев зашедшего вслед за Певереллами Асофо, он поклонился и отошёл от лестницы.
— Я думаю заняться ещё сукном, и здесь у меня будет склад или ещё что-нибудь, пока не придумал, — сказал Асофо. — Идёмте наверх.
Сквозь приоткрытую дверь, ведущую в комнаты второго этажа, доносилось тихое пение, сопровождаемое ритмичным перебором тамбурина. Асофо отворил дверь шире и пригласил братьев войти.
Навстречу им, с возвышения перед очагом, застеленного коврами и пёстрыми, богато украшенными подушками, поднялась изумительной красоты женщина. Волнистые тёмно-золотые волосы красавицы ниспадали из-под затейливого драгоценного венца на плечи густо расшитой по вороту и краям рукавов белой льняной туники, обёрнутой по стройным бёдрам яркой разноцветной тканью. Поддерживающий эту ткань пояс, сплетённый из блестящих нитей, пышными кистями почти доставал до острых носов мягких кожаных туфель без задников. Мелодично прозвенев многочисленными серебряными украшениями, она шагнула к Асофо.
Игнотус прерывисто вздохнул: на свету красота женщины стала ещё ярче. Эту красоту не портили даже кресты, свастики и ещё какие-то символы, вытатуированные на лице незнакомки — а лишь добавляли ей таинственного, сакрального волшебства. Кадм незаметно ткнул Игнотуса в бок.
— Моя жена Дихья, — просто и веско сказал Асофо, нежно пожав той руку.
Игнотус зажмурил глаза и поклонился долгим поклоном…
Далеко отсюда, за сотни миль, вскрикнула, больно уколовшись веретеном, дочка мельника. И глухо охнула, до мяса обжёгшись о раскалённые щипцы, дочка кузнеца.
1) Худ — капюшон с пелериной и длинным хвостом, в котором часто прятали деньги и мелкие предметы.
2) Кинед — в Древнем Риме мужчина-проститутка, пассивный гомосексуалист.
3) «Девятый час» — ежедневное католическое богослужение (три часа дня).
4) Бегуин — мужской чепец, надевался под головной убор. Иногда носился самостоятельно.
5) «и их гусыни» — в средневековом Лондоне прозвище «Винчестерские гусыни» носили проститутки. Лицензия на занятие проституцией в Саутворке выдавалась Винчестерским епископом. В Лондоне официально проституция запрещалась.
6) Мария Медиланская — такой святой не существует, но подразумевается раскаявшаяся блудница.
7) «к ёжикам в епископы» — Джарви намекает, что Игнотус похож на священнослужителя с выбритой тонзурой (чем выше сан — тем больше тонзура).
8) Гроупкант (Gropecunt Лейн) — общее название для улиц «красных фонарей» в средневековой Англии.
9) Почтенный фримен — Асофо официально платит налоги в казну Лондон Сити и имеет статус свободного, не крепостного. На социальной лестнице — почти вплотную к мелкопоместному дворянству.
10) Аба — длинный плащ из верблюжьей шерсти с прорезями для рук.
 |
|
|
Как же так, у такой хорошей работы ни отзывов, ни рекомендаций? Замечательно, и очень интересно - что особенно радует, Средневековье описано верибельно, и речь персонажей, и их взаимоотношения соответствуют.
1 |
|
 |
Ho_moавтор
|
|
Daylis Dervent
Я не историк, и этот фик даётся мне тяжеловато. На почти каждое предложение - страницы матчасти. И так здорово, что вы заметили это и оценили. Спасибо! 1 |
|
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу