Вечный сон (джен)

It's so hard to get out of this cage

When the outside is so much worse

It's so hard to get rid of these chains

As there's nothing left to fight for⁽¹⁾

* * *

«Этот мир погиб вместе с тобой, Эрвин».

Ветер стучался в немытые окна, выл за стеклом, как сумасшедший. Весна выдалась холодной и пасмурной. Недолгое тепло исчезло, стоило только разведчикам, пережившим битву за Шиганшину, вернуться за стены.

— Ты готов?

Леви не ответил. Он не хотел, чтобы его спрашивали о таком. Даже Ханджи. Повозка стояла у дома. Конечно, даже на ней добираться будет тяжело — дороги теперь приходилось прокладывать заново.

— Его будут хоронить в открытом гробу. Пусть все посмотрят смерти в лицо, — отчеканил Леви на одном выдохе и замолчал. Рука дрогнула, занесенная над пыльной дверной ручкой. За ней находилось то, к чему Леви не был бы готов никогда.

Дверь отворилась со скрипом несмазанных петель, спертый воздух обдавал тяжелым смрадом смерти. Леви увидел зеленое пятно впереди — потемневший плащик, так и укрывавший Эрвина от всего мира, как от самой большой напасти. Эрвин оставался не упокоенным около года. И было мучительно всякий раз думать о том, что он все еще оставался брошенным в какой-то лачуге, точно ненужный мусор. На вопрос, почему не нашлось хотя бы одного дня, чтобы предать тело земле, никто не мог ответить без сомнений.

Ханджи не стала переступать порог. Она занесла руку над плечом капитана, но в последний момент отдернула, а затем Леви пошел вперед, шаг за шагом наступая собственным страхам на горло.

Леви оказался вовсе не в комнате случайного дома, куда он перенес когда-то окоченевшее тело Эрвина со сжатыми губами. Нет. Это была маленькая комната в подземном городе, где он остался совсем один подле тела Кушель. Леви вернулся туда в собственных воспоминаниях, где ничего, кроме беспросветного одиночества и сильного голода не было. Леви не осознавал, что случилось тогда. Теперь же он знал название всему тому, что видели пасмурно-серые глаза, точно полные застывших слез.

Смерть. Немилосердная смерть, уродовавшая все, до чего дотягивались ее костлявые руки. Во что же она превратила Эрвина Смита — доблестного командора Легиона Разведки! Леви, поднявший ткань плаща, смотрел на увиденное, не мигая. Проливавшийся из-за приоткрытой двери красный свет закатного солнца падал как раз на лицо мумифицированного тела.

Леви хорошо помнил, каким было выражением лица Эрвина, когда они оставили его здесь: точно он вот-вот готов был заплакать.

Что-то внутри, в груди Леви, оборвалось и вдребезги разбилось. Не было в поступках детей той благодарности, которой он втайне ждал. Ни единого доброго слова. «Там, за океаном, враги!» — кричал Эрен. Он до сих пор кричит. Микаса же глядела на командирский состав сычом — они чуть не убили их драгоценного друга. Как же посмели! Как же им в голову пришла идея променять мальчика на командора, отдавшего сердце — человечеству, а руку — монстру за одного перевертыша? А Ханджи кричит по ночам, пробуждаясь в окружении фантомных рук покойников. В этом мире не стоило искать справедливости.

Леви посмотрел на то, что осталось от Эрвина. Как же его теперь донести такого до повозки? А если он обратится в прах, рассыплется в руках? Белые руки тряслись, дрожь едва ли можно было унять. Леви обернулся, поймав понимающий кивок совсем сникшей Ханджи, а затем она закрыла дверь. Леви обнял сумрак, как раньше это мог сделать Эрвин. От тринадцатого командора осталась лишь усохшая уродливая оболочка. Он не откроет глаза, не посмотрит строго и не скажет, что его мучает. «Ничего, — произнес про себя Леви, — ничего тебя больше не мучает».

Он опустился на колени перед койкой и, уткнувшись лбом в деревянный каркас подле хрупкой иссохшейся ладони, затрясся в рыданиях. Ханджи не должна была этого слышать, да она, вестимо, и не слышала ничего — женский голос, пронзительный, острый, как нож, бился в стенах у самой лестницы на первый этаж. Зачем Эрвин показал им океан? Это была его заслуга, но какой в ней теперь толк? Зачем им теперь было все это знать? Стало еще хуже. Мир, как оказалось, снаружи был еще ужасней, чем внутри. Замкнутый круг трагедий и боли не разомкнется, пока все они не погибнут — редакторы «Берга» были правы.

«Мир, в котором я все потерял, мне не нужен».

* * *

Боль утраты колотила Леви по всем точкам тела, а в горле стоял такой ком, точно там засох шмат штукатурки. Негнущиеся ноги сами несли его вслед за катафалком — большим, крытым экипажем, покрытым черным лаком. Он чем-то был похож на карету, вот только карета была для покойника. Леви засунул руку в карман макинтоша и, нащупав камушек галстука-боло, крепко сжал его в руке. Это все, что осталось от Эрвина.

Леви помнил, как встречал командора с известиями из столицы, иногда такого счастливого, словно все сокровища мира достались ему одному. Эрвин сиял, глаза его горели, когда случался именно такой день. Теперь же в открытом гробу, утопая в белых весенних цветах, лежала мумия в окровавленных одеждах. Тело Эрвина было решено предать земле, как есть. Не сжигать. Драпировки из дорогого бархата, лошади в вышитых золотом попонах — королевская казна не скупилась на достойные проводы в последний путь. Горожане выстроились поглазеть на процессию, точно хотели убедиться, что того, кого они привыкли называть «демоном», не спрятали. Что «демон» больше не заберет их детей и не поведет за собой умирать. Родители покойных разведчиков плевали под ноги участникам процессии. Они тоже хотели убедиться, что Эрвин Смит мертв. И Леви смотрел пустыми глазами сквозь толпу, которая с упоением ждала слез от них с Ханджи. Они, эти мерзкие неблагодарные свиньи, ничего не получат.

Ханджи как-то показывала трюки с магнитами, и не было ничего, что сильней бы напомнило Леви о том, на что была похожа непреодолимая тяга идти вслед за Эрвином до самого конца.

Колокола звонили по усопшему. На голых ветвях старого граба расселась стайка воронья. Хмурое свинцовое небо, казалось, вот-вот большим пластом мокрой тяжелой ваты рухнет на плечи и начнет гнуть к земле. Леви смотрел, как упряжь вороных коней тянула скрипучую повозку. Такую же скрипучую, как кровать, в которую Леви никогда не ложился, потому что нужно было охранять чужой сон. Потому что ему дали жизнь взаймы, потому что его разубедили… разубедил Эрвин в том, что Леви не было дозволено по праву рождения чувствовать счастье. И, вопреки всему, что было для Леви привычно, одного лишь касания чужой кожи было достаточно, чтобы обрести чувство тепла и безопасности — особенное чувство дома, даже внутри зловонного промерзшего штаба.

Процессия остановилась, добравшись до закопченных кованых ворот кладбища. Леви с тревогой смотрел на экипаж. Он надеялся, что раны смогут затянуться. Эрвину нужно было даровать заслуженный покой и воздать почести за заслуги. Уже как почти год земля не помнила его взгляда. Эрвин первым выпорхнул из этой зловонной клетки. Может, оно было и к лучшему, но то, с каким довольством львиная доля зевак наблюдала за процессией, шумя и толкаясь, ужасно злило. Леви поднял пустые глаза к небу — было пасмурно, как и всегда. Ветер пронизывал до костей.

«Ведь это же неправда! — кричало что-то внутри. — Это все неправда! Это не Эрвин!»

Леви пытался не думать о том, что отбившиеся от рук дети, которые не пошли под трибунал только в силу особых обстоятельств, полными ненависти глазами смотрели ему в затылок. Ведь Эрвина похоронили с особыми почестями. Эрен начал себе бурчать что-то под нос, но получил тычок локтем под ребра от Армина и просьбу помолчать. Леви даже не обернулся. Он смотрел только на Эрвина, гроб которого водрузили на огромные носилки из темного дерева и медленно понесли к глубокой могиле.

Леви думал, они попрощались еще там, на поле боя. Как оказалось, Леви не попрощался с Эрвином до сих пор. Когда новый пастор культа Стен — мужчина почтенных лет с блаженным лицом — вышел к свежевырытой могиле, подле которой стоял и курил старый копальщик, то все внутри Леви с хрустальным звоном затряслось.

«Вечный покой даруйте ему, Роза, Мария и Сина. И светом вечным озарите…» — монотонно начал пастор, и Найл с красными глазами потянулся за фляжкой, будто забыл о том, что стоял в первом ряду едва ли не подле генералиссимуса Закклая. И Найлу с трудом верилось, что человека, который оставил след и в его собственной истории, человека с золотым сердцем и железной волей, вот-вот предадут земле. Вышли люди с мотками толстых веревок, вперед вышла Военная Полиция с ружьями. Настало время отсалютовать в последний раз доблестному командору Легиона Разведки.

«Готовься! Пли!» — по отданной команде раздались первые залпы орудий.

Это были выстрелы по командору и боевому товарищу. Леви направился к людям, окружившим гроб, чтобы опустить на него крышку. Вмешался. Где были все эти люди, когда нужно было уносить Эрвина с поля битвы? Где они были, черт возьми, когда его нужно было вынести из того дома? Там он, совсем один, равно как и в жизни, оставался до тех пор, пока Леви не пришел за ним. Теперь Эрвина ждал сон длиной в вечность под этой лаковой крышкой. Он заслужил этот блаженный сон. Заслужил эту процессию.

Он не заслужил пересудов. Не заслужил злого взгляда мелюзги, готовой выбрать друга вместо командора. Не заслужил всей пережитой боли. Не заслужил мыкаться с культей последние месяцы жизни. Не заслужил родиться и умереть в этом скотном дворе.

Еще выстрелы. По незаменимому для Леви человеку. По дому и семье. По возлюбленному. По безумной мечте. По жизни, которую они никогда не проживут, ни вместе, ни по отдельности.

Эрвин не заслужил всех выпавших на его долю страданий, которые он стойко принимал, утешаясь тем, что все это было во благо человечества. А «человечество» не заслужило его, Эрвина Смита.

«Никто не сможет тебя заменить, Эрвин».

На веревках гроб опускали вниз. Леви взялся за одну из веревок. Страшное дело, когда какая-нибудь пьянь опрокинет гроб — не имели привычки хоронить по чести, земли было мало, оттого очень часто тела просто жгли. В могилу кто-то бросил ком земли, кто-то — сорванный с соседской клумбы цветок, а кто-то просто плюнул. Леви ничего не сказал, но запомнил пару толстых хряков, которым было суждено получить по зубам позже. А с вдов и матерей спросу никакого. Они тоже потеряли кого-то очень близкого.

Эрвин по синей лавочке как-то пошутил про детей, да так пошутил, что Леви кошмары мучили целую неделю. Но и те кошмары не могли сравниться с похоронами, потому что осознание ледяными водами прибудет позже и попытается поглотить с головой, топя в горе несчастного скорбящего.

На улице был май. И в тот май пошел снег. Ледяной ветер задувал Леви под макинтош. Так сильно еще ни разу не хотелось лечь рядом, в могилу, в сырую землю к червям. Чувство невосполнимой утраты невыносимо скребло легкие, горло, отнимавшиеся отчего-то ноги. Некуда было себя деть, невозможно было избавиться от этого чувства. Повернувшись к Ханджи, Леви не смог поймать ее отсутствовавшего взгляда. Она смотрела в сторону. Как оказалось, на переживший войну молодняк. Выглядели они так, точно вздохнули с облегчением. Быть может, все это паранойя?

Вот и все. Леви смотрел на большой земляной курган, опустив голову. Не покидало чувство, что им не дали времени попрощаться. Момент, когда нужно было отпустить человека навсегда, оказался для Леви столь тяжел, что не осталось сил ни на брань, ни на крик, ни на любую другую защитную реакцию от боли. Эрвину не суждено было увидеть ни подвала, ни океана. Не суждено ему было и поселиться в собственном доме, вдали от города, как и состариться в собственной постели. Эрвина не сожгли — ни живым, ни мертвым. Леви все еще ловил себя на самой мучительной на свете мысли — тщетно раздувавшей в груди пламя надежды, — что все это было просто вымыслом. Что Эрвин ждал их всех где-то, быть может, на большой земле или в малонаселенной деревушке, в лесной глуши. Что он всех обманул.

Или, и того хуже, — что курган зашевелится.

Нет. Не зашевелится. Сказки это все. Кенни говорил, что в сказки верят только дураки.

Эрвин умер. Леви умер вместе с ним, в тот день, на крыше одного из домов.

Из земли тянулись невидимые кандалы к его ноге. У случайного прохожего могло создаться впечатление, что капитан Легиона Разведке не мог уйти оттуда, потому что его что-то держало. Но не было и никаких прохожих в тот непогожий день. Снег мокрыми шматами валился на плечи. Погода становилась все хуже.

«Нет никому до бывшего командора дела, да, Эрвин? Не нужны им ни свобода, ни просторы, которыми ты грезил. Нихуя им не всралось это все! Это стадо стояло в ожидании, что тебя зароют, чтобы глаза не мозолил… — Леви почувствовал, что крупные горячие слезы снова покатились по щекам. Слезы обиды, у которой не было адресата. Уста зевак и участников процессии были запечатаны малодушными словами облегчения, что, благость, это случилось не с ними. — Они просто хотели поскорее тебя закопать и убраться в свои свинарники. Они не заслужили всего того, что ты сделал для них…»

Неужели было лучше оставить его в живых и позволить увидеть подвал? Леви не мог ответить на этот вопрос теперь, когда увидел средь возданных командору почестей скупые на благородство рожи мирян. Сомнения валом обрушивались на Леви. И чья-то рука тяжело легла на плечо.

Его позвали по имени.

1) Текс песни «‎Arcana — A Cage»‎

Вернуться к тексту