Башня (джен)

Её жизнь с самого начала складывалась… не так. Девочкой она родилась сильной, но при этом некрасивой. «Крепкая» — так её описывали, сколько она себя помнила. Как и было принято, когда ей исполнилось шестнадцать, мать нашла ей мужа, и вот так Сорн оказалась в маленьком оазисе посреди здешней пустыни. В то время он был полон жизни, и Сорн, вероятно, со временем привыкла бы к новой жизни и даже смогла бы её полюбить, но через пару лет выяснилось, что она не способна стать матерью, и этой жизни настал конец. Закон позволял её мужу взять другую жену, а первой выбрать, оставаться ли в его доме или его покинуть. Она ушла и оказалась одна в чужом поселении, без поддержки и какой-то особой, ценящейся здесь профессии. Работу она, впрочем, нашла, нанявшись служанкой в один из состоятельных домов, да и прижилась там. И всё было не то чтобы хорошо, но, по крайней мере, неплохо до тех пор, покуда в пустыню не пришёл этот рыжий песок, и оазис не начал хиреть. Торговля постепенно почти замерла: всё меньше людей решались пересекать пустыню, переходя из Изара в Элкаргун и обратно, — песок заносил маленькие оазисы и колодцы, вырытые вдоль караванного пути. Но не это было главной причиной, а он сам. Мелкий, словно пыльца, он легко забивался в лёгкие, и если люди быстро научились закрывать себе лица и дышать через ткань, которую, правда, приходилось складывать в несколько раз, то верблюдам и тромпам — низкорослым лошадкам с верблюжьими ногами и небольшим, от силы в локоть, хоботом — морду не закроешь. И караваны иссякли, а с ними из оазиса начала уходить и та жизнь, которую они с собой приносили.

Вместе с пришедшим запустением испортились и людские нравы: устойчивый достаток располагает к доброму отношению с окружающими куда больше, нежели внезапная бедность. Сорн ощущала это на себе с каждым днём всё сильнее, но терпела и несправедливые упрёки, и даже побои — благо, те случались нечасто и гордость задевали сильнее тела. Когда у её хозяев закончились деньги, она то ли предложила, то ли попросилась остаться: идти ей всё равно было некуда, да и привыкла она жить здесь за прошедшие годы: четырнадцать лет срок немалый. Они разрешили, но теперь её жизнь стала ещё тяжелее. Её винили во всём — вплоть до пыльных бурь и почти переставших нестись в последнее время кур. Сорн всё равно терпела, но когда однажды проснулась посреди ночи от навалившегося на неё тяжёлого мужского тела, в котором сразу опознала среднего хозяйского сына, грузного мужчину, отсчитывающего свою двадцать третью зиму, чья жена уже третий раз была в тяжести, Сорн не выдержала.

Руки у неё всегда были тяжёлыми, глазомер точным, а реакция быстрой, и деревянная шпилька вошла в глазницу несостоявшегося насильника легко и почти мгновенно. Крови почему-то практически не было — даже когда Сорн шпильку выдернула. Некоторое время — недолго, наверное, всего пару минут, во всяком случае, так показалось Сорн — она молча сидела на своей циновке, глядя на лежащее на полу у её постели мёртвое мужское тело, потом встала и быстро начала собираться. Да, она имела право убить его — закон был на её стороне, — но кого в их оазисе сейчас интересовал закон, и кто поверил бы ей? В городе — да, там у неё был шанс: в конце концов, в крайнем случае, обвиняемый в убийстве имел право требовать проверки памяти. Но здесь её просто зароют в песок и оставят умирать — не от жажды, ибо как раз только что начался сезон дождей — а от холода, голода и, возможно, путр, огромных чёрных птиц с похожими на змей голыми шеями и железными когтями. Их считали падальщиками, но все знали, что они имели обыкновение начинать свою трапезу, не дожидаясь смерти своей жертвы. Она сама как-то видела, как путры отрывали куски от заблудившейся в песках козы. Говорят, первым делом они выедают самое вкусное: глаза и язык… Сорн не желала проверять это на себе.

Она понимала, конечно, что у неё не так много шансов добраться даже до Элкаргуна, находившегося на целых два перехода ближе к их оазису, чем прекрасный Изар, но идти она решила именно туда. Потому что если родственники убитого и отправятся за нею в погоню, они наверняка будут искать её на дороге в Элкаргун. И когда поймут, что ошиблись, пройдёт слишком много времени, чтобы догнать её, ведь пойдут они тоже пешком: ни лошадей, ни даже тромпов у её хозяев давно не осталось.

Она должна была попытаться. Что ей ещё оставалось? Выбор был совсем невелик, а кто между надеждой и смертью выберет костлявую? И потом, Сорн считала, что сейчас, в сезон дождей, у неё действительно есть шанс пересечь пустыню — по крайней мере, она не погибнет от солнца и жажды. Разве что заблудится… но песок ещё не до конца занёс помечающие путь столбы — Сорн видела их, собирая в пустыне сухостой. Значит, она доберётся. Должна.

Своих вещей у Сорн было немного, а воровкой она не была, и все её пожитки с лёгкостью поместились в старый заплечный мешок, который она привезла ещё из родительского дома. Единственным, что она взяла чужого, были миска, кружка, ложка да нож — и, конечно, еда. Последней, впрочем, Сорн взяла немного, по мешочку размером с кулак взрослого мужчины сушёных фиников и вяленых оливок и вдвое меньший мешочек миндаля.

Бурдюк у неё был свой, привезённый ещё из дома и аккуратно хранимый всё это время. Воды в оазисе было, по счастью, в избытке, и Сорн без колебаний наполнила свой бурдюк из наполненного ею же вечером ведра. Потом напилась сама, стараясь выпить как можно больше, впрок, и, уже перед самым выходом вспомнив что-то, вернулась и отсыпала себе в платок немного соли. И ушла, прихватив один из стоящих у двери посохов — тот, что принадлежал убитому мужчине.

Дорога оказалась легче, чем думала Сорн — до тех пор, пока не начался дождь. Оранжевая пыль у неё под ногами мгновенно раскисла, став вязкой и скользкой, и когда завязший в этой каше ботинок второй раз соскочил с её ноги, Сорн просто разулась. Идти стало легче, но даже её привыкшие к отсутствию обуви ноги быстро замёрзли. Но что она могла поделать? Ничего, лишь идти и надеяться, что рано или поздно ей попадутся остатки какого-нибудь убежища. Когда-то, как говорили, их было достаточно, чтобы даже пеший путник мог отыскать ночлег, но пока ничего похожего Сорн не попадалось.

Первую свою ночь в пустыне она провела под открытым небом, промокшая и продрогшая. Она почти не спала — подремала от силы часа два и, проснувшись от холода и от жажды, немного поела, попила из наполнившейся дождём миски и, едва рассвело, двинулась дальше. Погони она уже не боялась: видно в пустыне даже во время дождя далеко, и она давно заметила бы своих преследователей. Впрочем, время от времени Сорн всё равно оглядывалась, но вокруг была лишь пустыня.

Вновь пошёл дождь, и Сорн в который раз порадовалась тому, что прихватила с собой посох: без него идти по этой липкой густой каше было бы куда тяжелее. Почти высохшая было одежда снова промокла, но Сорн уговаривала себя, что это намного лучше палящего солнца: в конце концов, пока она двигалась, холод был не так уж и ощутим. Или, по крайней мере, его можно было как-то терпеть — да и смерть от жажды ей наверняка не грозила.

Ничего. Она непременно дойдёт — Сорн твердила это себе, иногда даже вслух. Если бы передохнуть где-то ночью и, главное, обсушиться! Пусть даже без возможности развести огонь, пусть её одежда потом снова промокнет — но выспаться бы в сухости! Но нет — ничего похожего на те убежища, о которых она слышала в детстве столько историй, Сорн не попадалось.

А ближе ко второму вечеру она вдруг увидела на горизонте башню. Высокую и широкую башню… библиотека! Это же сама МорХитза! Значит, это не легенда! Сорн даже остановилась от волнения и острейшего приступа досады. Если бы она умела читать! Глупо и, наверно, стыдно приходить в библиотеку, не умея прочитать даже собственное имя. Впрочем, Сорн слышала, что в МорХитза всегда тепло принимали любых путников, и никто им не устраивал экзаменов — что ж, скоро она узнает, правда ли это. Ну не выгонят же её в ночь! Правда, заплатить ей нечем, но она может отработать свой ночлег: никакой работы Сорн не боялась.

К башне она добралась к ночи — Сорн уже готовилась второй раз ночевать под открытым небом, опасаясь в темноте сбиться с пути, когда вдруг поняла, что очередной ручей бежит здесь слишком уж ровно и течёт прямо в сторону башни. А значит, она вышла на ту самую старую дорогу, что когда-то, как говорили, была вымощена глиняными плитками и уходила в обе стороны от библиотеки едва ли не на четверть дневного перехода. Кто её сделал и зачем, люди уже не помнили, но говорили, что до прихода в пустыню оранжевого песка дорогу всегда тщательно расчищали — но теперь… Хотя кто мог знать? Может быть, её и теперь чистили — просто сейчас она была залита дождём?

Как бы то ни было, теперь Сорн не боялась сбиться с пути — и вот так и оказалась у двери библиотеки почти в середине ночи.

* * *

В соседней кладовке нашлись ячменная и даже пшеничная мука и те же, а ещё просяная, крупы и довольно много высохших до каменного состояния абрикосов, инжира, фиников, оливок и каких-то незнакомых Сорн плодов, высушенных в виде тонких пластинок. Были там и орехи, и засахарившийся до каменного состояния мёд в похожих на невысокие столбики глиняных горшках, и запаянные воском и сургучом пузатые бутылки с узким горлом, внутри которых тяжело плескалась какая-то жидкость, и какие-то травы... Были и никогда не виденные Сорн прежде длинные и очень тонкие палочки, связанные наподобие лучин в маленькие вязанки, и неизвестные крупы — одна напоминала крохотные тёмные пирамидки, другая напоминала ячмень, но была для него слишком белой. Впрочем, всё это было не так уж важно: это была еда, и хотя Сорн не знала, как её нужно готовить, её это не смутило. Почти всё на свете можно просто сварить — и она собиралась сделать именно это.

Кот не отходил от неё ни на шаг, тёрся об ноги, глядел своим единственным зелёным глазом и мурлыкал так громко, что перекрывал шум разыгравшейся не на шутку бури. Сорн ссыпала во взятую здесь же кастрюлю немного похожей на пирамидки крупы, добавила туда оливок и каких-то трав, чей запах показался ей подходящим для каши. Затем положила в другую кастрюлю по несколько абрикосов, инжиров и фиников, а также тех непонятных тонких пластинок, поставила на дно самый маленький горшочек мёда и вернулась к печи. Оставалось добыть воды — и Сорн, наклонившись, погладила вьющегося в ногах кота и спросила:

— Здесь есть колодец?

Кот громко мяукнул и побежал к двери, и Сорн последовала за ним. Они прошли по длинному закругляющемуся вправо коридору, пол и стены которого были выложены длинными и узкими глиняными плитками, и вышли к небольшой двери, перед которой стоял тяжёлый табурет. На полу под ним была лужа: видимо, вода натекла из небольшого смотрового окошка, ничем не закрытого — вероятно, для того, чтобы кот мог выбираться наружу. Этой же цели, видимо, служил и стоящий у двери табурет, который Сорн пришлось отодвинуть. Затем она подняла тяжёлый засов и, толкнув дверь, поставила лампу на табурет и вышла наружу.

Она оказалась, видимо, с другой стороны башни — впрочем, в темноте сложно было что-то понять, и Сорн, не оглядываясь, просто пошла, почти побежала за своим маленьким проводником, очень скоро приведшим её к колодцу. Ведро было на месте, как и цепь, удерживавшая его, а воды в колодце оказалось достаточно, так что через несколько минут совершенно промокшая Сорн уже ставила на печку две кастрюли и наливала воду в стоящую в углу комнаты миску.

А потом сидела у печки, прямо на полу, прижималась к ней то спиной, то боком, наконец-то, отогреваясь, и думала. Здесь явно не было никого, кроме этого старого рыжего кота, громко урчавшего сейчас на её коленях. Что же случилось? Вряд ли библиотекари просто ушли отсюда, оставив его здесь — кошки в пустыне были ценностью, да и просто жестоко оставлять здесь животное в одиночестве. Нет, здесь что-то произошло — возможно, они просто умерли? От какой-то болезни — или от рук человека. Или просто от старости. Так или иначе, библиотекари умерли, но разве может существовать библиотека без них? Почему никто не пришёл на смену? И что теперь будет с МорХитза? Нет, вероятно, они просто уехали и скоро вернутся — и вряд ли обрадуются, обнаружив, что здесь кто-то хозяйничает. Впрочем, она ведь завтра уйдёт, а перед уходом тщательно приберётся, убрав все следы своего пребывания.

Каша оказалась на вкус странной, но скорей приятной, и Сорн пожалела, что не знает названия этой странной крупы. Она и с котом поделилась, положив немного каши себе на ладонь — и когда он, обнюхав еду, начал с неожиданной жадностью её глотать, улыбнулась. В её родной земле разделить трапезу с кошкой считалось добрым знаком, и она подумала, что, значит, действительно доберётся до Изара и найдёт там работу.

Спать Сорн собралась здесь же: комната нагрелась, и даже пол стал тёплым, и ночевать на нём уж точно было удобнее, чем на мокром песке, но едва она начала устраиваться, кот заволновался и, громко мяукая, вновь позвал её за собой. Сорн подчинилась и лишь тогда увидела неприметную дверцу, за которой обнаружилась ещё одна небольшая комнатка с крохотным оконцем. Вот только кровать оказалась занята…

Так вот что произошло с последним библиотекарем! Сорн стояла у узкой кровати и смотрела на тёмное иссохшее тело. Что ж, похоже, завтра утром никуда она отсюда не уйдёт — нельзя же оставить его здесь навечно. Надо будет, как положено, сжечь его, только как это сделать под этим проливным дождём?

— Кажется, я здесь задержусь, — сказала она нервно топчущемуся в изножье кровати коту. — Когда закончится дождь, я всё сделаю, обещаю, — она погладила кота и попросила: — Отведи меня в кладовку? Нельзя спать на месте мертвеца, пока он не упокоен.

Спать она легла в той же комнате, где и ела — постелила на пол одеяло, положила на неё маленькую, набитую шерстью подушку и укрылась вторым. И уснула почти мгновенно, едва успев осознать, что кот устроился вместе с ней. В ногах.

Вот так Сорн и осталась в башне — и, пока ждала окончания едва начавшегося сезона дождей, решила убрать скопившиеся за, кажется, довольно долгое время пыль и песок. Сперва из коридоров, а затем и из комнат, и с книжных полок — тем более что занять время ей было больше нечем. Никогда в жизни она не то что не видела — даже не представляла себе такое количество книг. Если бы она хоть немного умела читать! Если бы она хотя бы просто знала буквы! Сорн рассматривала непонятные значки на страницах — они были разными, как и те языки, что они изображали, и отчаянно жалела, что единственное живое существо здесь кроме неё — кот, который, конечно, не может помочь ей.

Попадались ей и книги с картинками — и Сорн разглядывала их порою часами, вглядываясь в мельчайшие детали и представляя себе изображённые города, животных, растения… Или людей. Люди там тоже были — то со странной, розово-белой кожей и нежными, словно у детей, чертами, то с кожей чёрной, как древесная смола, и суровыми лицами, то с хищными, тонкими чертами… Они были очень разными, эти люди, но куда более разными были звери, чьих изображения в книгах встречались ничуть не реже. Некоторые из них поражали Сорн: так, она никак не могла представить себе огромное, размером с дом создание с ушами, похожими на листья озёрных кувшинок, которые Сорн видела в детстве, когда они все ездили на свадьбу её старшей сестры, и с длинным, словно змея, гибким хоботом, совсем не похожим на маленькие толстенькие хоботы тромпов. Или вот странные грызуны с длинными ушами и задними лапами, или создания, похожие на мохнатых человеческих детёнышей с длинными хвостами, жившие в густых лесах на деревьях… Сорн так хотелось узнать о них больше, но ей оставалось только разглядывать картинки.