Тот самый автобус (джен)

Хаус замер на мгновение, когда увидел перед собой бармена. И тот подошёл к нему и забрал у него ключи. Все повторялось. Хаус осторожно огляделся вокруг. Да, он находится в баре "Шерри". Он знал, что это просто химическая реакция в мозгу, но ощущение дежавю было таким ярким, что ему показались знакомыми лица некоторых из окружающих людей.

Всё это уже было когда-то.

Он не был здесь с того дня, когда это произошло... Со дня смерти Эмбер.

И вот — всё повторяется. Сегодня Хаус вернулся в тот самый день, когда она должна умереть.

Что случилось однажды, того не изменишь.

Но, вернувшись в прошлое, можно подправить кое-какие мелочи...

— Дайте мне хотя бы позвонить. Только один звонок, — просит он бармена, и тот, хмурясь, протягивает ему телефон.

Уилсон сегодня на дежурстве. Хаус набирает номер Уилсона. Он точно знает — автобус, тот самый автобус, которому суждено разбиться, прибудет на остановку только после того, как здесь появится Эмбер. Почему он так уверен в этом? Он сам не знает. Так часто бывало у него с постановкой диагнозов. Что-то крутится в голове, а потом складывается в логичную картину. Сейчас он чётко знает только одно — кто-то должен довести его до остановки. Он до того пьян, что даже пешком не сможет добраться домой.

Хаус возвращает телефон бармену.

— Ещё виски, — просит он. — Для прекрасной дамы, что сейчас подойдёт.

И бармен наливает.

Сегодня — день, когда он, Хаус, умрёт. Он готовится к этому. Он пьёт один бокал за другим. Отныне его команда будет разбираться с загадочными болезнями без него. Конечно, они все, как один, тупые идиоты и недоумки, но ничего — может быть, немного поумнеют, когда придется работать самостоятельно. Натренируются на пациентах, ставя диагнозы, делая анализы, подбирая лечение. Так уже было с его первой командой. Выходцы из неё — эта сладкая парочка, Чейз и Кэмерон — стали всё-таки неплохими врачами. И Форман. В Формане он уверен. Уж под его-то началом новая команда точно выдюжит.

Хаус залпом осушает еще пару рюмок.

Когда он пьёт третью, в баре появляется Эмбер. На ней знакомый красный шарф, которым он тогда — после катастрофы — пытался перевязать ей ногу.

— Не будь вы лучшим другом Джеймса, я бы ни за что не приехала, — заявляет она, едва подойдя к нему.

"А я, между прочим, собираюсь спасти тебе жизнь", — думает Хаус.

— Ничего не поделаешь. Выкуси, зайка, — говорит он вслух.

Он суёт руку в карман за викодином и кивает бармену на Эмбер:

— Она заплатит за выпивку.

Эмбер кладёт свою сумочку на столик. И пока она расплачивается, Хаус, как будто случайно, неловким движением смахивает эту сумочку на пол и наклоняется, чтобы поднять. Еще с прошлого раза ему отчётливо запомнился модный лейбл на замочке. Он подбирает рассыпавшиеся вещи и засовывает внутрь. Вот оно — лекарство, погубившее её. Уничтожившее печень, сердце и легкие. Противогриппозный препарат, который сделал её организм непригодным к трансплантации. Никто не заметит, как Хаус подменит его викодином, сунет свои таблетки в сумочку, а её смерть в пластмассовой капсуле спрячет себе в карман.

— Увидимся в автобусе, — Хаус кивает Эмбер и идёт, шатаясь и хромая, к выходу, позабыв трость у столика, натыкаясь на людей и не перед кем не извиняясь.

— Грег! Подожди! — кричит она ему вслед, подхватив свою сумочку.

Задержавшись на секунду на пороге, Хаус оглядывается на неё и затем выходит за дверь, уже чувствуя, как знакомая боль охватывает ногу. Достав из кармана капсулу, он глотает сразу две таблетки. Никто не поймёт, зачем он это сделал. Катнер, Тауб и Тринадцатая будут теряться в догадках. Кадди станет задаваться вопросом: почему, почему? Уилсон, когда узнает всё от Эмбер, начнёт ломать голову, расспрашивая её снова и снова, придумывая различные версии…

А вот и автобус. Хаус тяжело поднимается по ступенькам и подает деньги за проезд.

— У тебя пузырёк воздуха в зубе. Воздушная эмболия, — говорит он водителю. — Обратись к врачу, как только сможешь. Кстати, я — доктор Хаус.

— Ладно, — говорит тот, удивлённо покосившись на него.

Хаус идёт в салон. Он садится на то место, где в прошлый раз сидела Эмбер. Случайно взглянув в окно, он вдруг видит, как она бежит к автобусу, на ходу сморкаясь в салфетку, другой рукой сжимая его трость. Хаус отворачивается от окна. Почему-то ему невыносимо тяжело это видеть. Да, он всё решил правильно. Пусть они будут счастливы. Откинувшись на спинку сиденья, он ненадолго закрывает глаза. Когда открывает, Эмбер стоит перед ним и протягивает ему трость.

— Ты забыл свою трость, — говорит она.

Хаус берёт трость.

— Я сделал это ради вас с Уилсоном, — тихо говорит он, когда она садится напротив. — Если будешь когда-нибудь спрашивать себя: "Зачем он это сделал?" — вот и ответ.

Эмбер приподнимает бровь:

— Говоришь загадками…

— Боюсь, что нет, — качает головой Хаус.

Эмбер снова чихает в салфетку и, ругнувшись, достает из сумочки капсулу с викодином. Открывает и глотает таблетки.

— Ты должна быть благодарна мне за это, — говорит Хаус.

— Ты сегодня странный какой-то, — отвечает Эмбер.

— Я знаю, — говорит Хаус.

Автобус сворачивает на соседнюю улицу.

— Мы с Уилсоном говорили о свадьбе, — как бы между делом сообщает Эмбер.

— И свадьба обязательно состоится, — кивает Хаус.

— Если ему вздумается пригласить тебя, будь добр надеть смокинг.

— Увы. Это совершенно исключено.

— Так положено. Это официальное мероприятие.

— Ну, раз официальное, то конечно… — иронически протягивает Хаус. — Кстати, ты уже решила, в честь кого назовёшь маленького?

— Я не беременна.

— Но ведь собираешься забеременеть после свадьбы?

— Мы с ним не говорили об этом.

— Грегори Уилсон, Роберт Уилсон, — начинает он перечислять имена, — Алиса Уилсон, Крис Уилсон, Эрик Уилсон, Ханна Уилсон, Макс Уилсон, Арнольд Уилсон, Ребекка Уилсон, Кадди Уилсон, Вашингтон Уилсон, Шерлок Уилсон, Уотсон Уилсон, Шон Уилсон, Гас Уилсон…

И в этот момент автобус сотрясается от удара. Трость вылетает из рук Хауса, его самого подбрасывает куда-то к потолку, и всё кружится в каком-то безумном, непрекращающемся вихре. Повсюду крики, сыплющиеся осколки стекла, звон и скрежет металла. Сквозь этот круговорот, сквозь дождь осколков Эмбер из последних сил тянет руку к Хаусу, и он тянется к ней. Они отчаянно цепляются друг за друга, пока с новым поворотом кувыркающегося автобуса их опять не расшвыряет в разные стороны. Потом руки их на секунду соединяются опять, уже в последний раз.

Автобус переворачивается несколько раз и вылетает на обочину на глазах потрясённых, застывших от ужаса прохожих. Кто-то срочно набирает на телефоне номер службы спасения.

…Так в этот день свершилось то, что должно было случиться: ради счастья Уилсона Хаус отдал свою жизнь в обмен на жизнь Эмбер.

Когда Хаус приходит в себя, весь хмель уже выветрился из головы. Он чувствует, как в левое плечо постепенно вползает жгучая боль. Он не может пошевелиться. "Это шок", — думает Хаус. Наверняка и таблетки уже сделали своё дело. Рядом на полу лежит Эмбер, глаза её закрыты. Под головой у неё чья-то сумка. Видимо, она смягчила силу удара. Над ними висит, за что-то зацепившись, трость Хауса.

Через некоторое время Эмбер начинает шевелиться, открывает глаза и приподнимается.

— Грег… — испуганно говорит она, глядя на него.

— Не беспокойся. Со мной всё хорошо, — говорит Хаус и тут же, поморщившись, болезненно стонет. — О-о…

— Господи, да что ты такое говоришь! — Эмбер срывает с себя шарф и начинает перевязывать ему левое плечо.

— Мне просто холодно.

— Цуцик…

— Зато я не разбил себе башку, как некоторые, — замечает Хаус.

Эмбер проводит рукой по виску и подносит к глазам окровавленную ладонь.

— Ой…

— Хватит изображать героизм. Отдохни.

Эмбер чихает в руку.

— Тебе нужна помощь врачей больше, чем мне, — прибавляет Хаус.

Ему становится всё холоднее. Клонит в сон.

— Скорая помощь вот-вот приедет, — говорит Эмбер. — Держись возле меня.

— Со мной все будет хорошо, — заверяет её Хаус. — Скоро меня окружат лучшие доктора Нью-Джерси. А я не нуждаюсь в их идиотских советах.

— Держись. Ты должен прийти на нашу свадьбу, Хаус. Слышишь?..

Глаза Эмбер закрываются, и она теряет сознание, не успев договорить.

— Я постараюсь, — говорит Хаус.

Застывший от холода, терзаемый чудовищной болью, Хаус лежит и держится за бедро. Он постарался бы уснуть, но боль не даёт ему спать. Таблетки викодина всё ещё в сумочке у Эмбер, если только не вылетели, когда автобус перевернулся. Но внезапно боль проходит сама собой. Он уже почти ничего не чувствует. Тело совершенно заледенело. И Хаус долго-долго лежит и смотрит в потолок, вспоминая всю свою жизнь.

Несколько месяцев назад он отредактировал своё завещание. Кадди и Кэмерон получат по образцу его спермы, которую он заблаговременно оставил в нескольких пробирках. Труп его послужит науке — студенты будут практиковаться на нём, изучая анатомию. Хаус закрывает глаза и долго перебирает в памяти другие пункты, отмеченные им в завещании, пока сознание наконец не покидает его.

Когда Хаус снова приходит в себя, он уже в больнице. Он не сомневается, что открыл глаза в последний раз. Вокруг него смутные очертания фигур в белых халатах. Конечно, это его маленькие кретинчики. Его команда. Впрочем, уже не его, а Формана. Форман стоит здесь же. Он один без халата и выделяется среди других своим тёмным костюмом и каменно-холодным, неподвижным, как у робота, лицом.

— Что с водителем? — спрашивает Хаус. — У него был пузырёк воздуха…

— Мы удалили пузырёк, — говорит Тринадцатая.

— Хаус, зачем вы выпили амантадин? — спрашивает Форман.

— Ах, вы всё равно мне не поверите, — картинно отзывается Хаус.

— Постараемся, — вставляет Тауб.

— Мне приснился сон, что Эмбер погибла в катастрофе. Вот я и решил, что если кому-то суждено умереть, то пусть это лучше буду я. А почему бы и нет?

— Будущее предвидят только экстрасенсы, — замечает Форман. — Вы умираете, Хаус. Мы не можем вам ничем помочь.

— Катнер! — обращается Хаус к индусу.

— Да? — отзывается тот.

— Будь проще. Больше доверяй людям. Поверь, никто не хочет, чтобы ты покончил с собой. Ты думаешь, никто не понимает, что творится у тебя на душе? Мы все — люди, и все мы хоть раз в своей жизни через это проходим.

Катнер молчит. Тауб, вопросительно подняв брови, переводит взгляд с коллег на Хауса.

— Пойми, если ты покончишь жизнь самоубийством, тебе уже никто не сможет помочь. Мне осталось жить меньше суток. У тебя есть друзья. И если ты только посмеешь наложить на себя руки, я не дам тебе покоя и после смерти. Я буду преследовать тебя там, я превращу твою загробную жизнь в ад…

— Он бредит? — спрашивает Тауб.

— Нет, — говорит Тринадцатая.

— Сердце отказало, лёгкие отказали, и, как следствие этого — полиорганная недостаточность, — Хаус бросает взгляд на Формана и Тринадцатую. — А вы не давайте вашим отношениям встать на пути работы в команде.

У Тринадцатой испуганно раскрываются глаза:

— Хаус, откуда вы знаете, какие органы у вас отказали?

Не отвечая ей, Хаус окидывает взглядом всю команду.

— И что вы смотрите на меня, как на самоубийцу? Думаете, я хотел уйти в такой унылой обстановке?

— Нет, — коротко отвечает Форман.

— Вот и прекрасно. И не думайте, что вам удастся от меня избавиться. Я и после смерти буду шастать по клинике и заглядывать к больным.

Тринадцатая уходит из палаты. Она не в силах больше сдерживать слёзы.

— Зачем же пугать больных? — спрашивает Форман.

— Да, это довольно жутко, — поддерживает его Катнер.

— Да что вы понимаете. Тебя лечит доктор-призрак… — мечтательно протягивает Хаус. — Это же круто!

— Только не называйте им своё имя, — пытаясь подыграть Хаусу, в тон ему говорит Форман.

— Да без проблем. Назовусь твоим.

— У вас нет ничего святого, Хаус, — констатирует тот.

— А ты думал, Терминатор, — парирует Хаус, имея в виду непроницаемый вид Формана.

Форман, хмыкнув, поворачивается и уходит из палаты. Катнер, постояв минуту, тоже уходит, напоследок похлопав по спинке кровати Хауса — неловкий, прощальный жест.

Оставшийся в палате Тауб с благоговейным ужасом смотрит на Хауса. В глазах его немой вопрос. Но Хаус, поймав взгляд Тауба, лёгким кивком разрешает ему уйти.

Он не хочет, чтобы Тауб отключал аппараты.

Тауб уходит. Хаус остается один в палате.

Он знает, что уже практически мёртв, и лишь благодаря аппарату его сердце ещё бьётся.

Ему больше не холодно. Он чувствует боль в ноге.

Он замечает на тумбочке капсулу с викодином. Взяв её, Хаус вытряхивает и кладет в рот сразу три таблетки.

Положив викодин на место, он вдруг замечает на тумбочке сложенный, чуть помятый листок бумаги. Он берёт и разворачивает его, но в записке ничего нет, кроме знакомой размашистой подписи Кадди с хвостиком, доходящим до самого края листа.

Бумага под пальцами бугрится неровными пятнами — от слёз? Кадди плакала? Почему она сама не пришла к нему в его последние минуты?

Видно, не хотела видеть его в таком жалком состоянии…

Свернув бумажку, Хаус засовывает её в капсулу с викодином.

Потом опять откидывается на подушки и принимается ждать.

Он ждёт Уилсона.

Если кто-то должен отключить его от аппаратов, то пусть это будет его лучший друг.

— Хаус, ты идиот!

Задремавший было Хаус просыпается от возмущённого возгласа Уилсона. Уилсон стоит в ногах его кровати. Вид у него такой, будто он не спал целые сутки, волосы всклокочены. Рукава рубашки закатаны до локтей.

— Смеёшься? Да я настоящий гений! — возражает Хаус.

— Скажи, зачем ты выпил лекарство Эмбер? — спрашивает Уилсон.

— Потому что я люблю тебя и хочу, чтобы ты был счастлив.

Уилсон озадаченно глядит на него, явно не понимая, что его друг имеет в виду.

— Да мы понятия не имели, что ты был в том автобусе! Только сегодня утром Эмбер вспомнила, что как будто видела тебя в тот вечер! Никто не знал, где ты находился всё это время! Откуда нам было знать? Мы думали, что ты у себя дома!

— И тогда ты бросился искать меня по больницам, — кивает Хаус. — Нашел в Центральном госпитале…

— Да, мы с Форманом нашли, — машинально уточняет Уилсон, расхаживая перед его койкой. — По пути в Принстон-Плэйнсборо, в машине скорой помощи, у тебя остановилось сердце. И ты поменялся таблетками с Эмбер. Зачем? Ты выпил амантадин…

— И теперь ты пришёл попрощаться со мной, — добавляет Хаус. Он чувствует, как в ногу снова возвращается боль. Берет с тумбочки викодин, вытряхивает оставшиеся три таблетки и глотает, вполуха слушая, что говорит Уилсон.

— …Если бы ты любил меня и желал мне счастья, ты не стал бы садиться в этот проклятый автобус! Если бы ты в самом деле любил меня, ты вызвал бы такси! Ты не стал бы пить эти таблетки! Я не могу понять, зачем ты это сделал… Конечно, это поступок чисто в твоём духе…

— Ты просто нервничаешь, — говорит Хаус. — Но это и понятно. Я тоже нервничаю... Как там Эмбер?

— Дома, спит, — отвечает Уилсон.

Хаус молчит. Он размышляет над словами "Мы думали, что ты дома". Да, он мог бы и по-другому изменить прошлое, не принимая амантадин. Просто вызвать такси в том баре и поехать домой. Но всякий раз, когда он представлял себе версию событий, где он не стал бы звонить домой Уилсону, и Эмбер не приехала бы за ним, его охватывало странное, необъяснимое чувство, что так нельзя... Что невозможен тот вариант, где никто бы не умер.

Хаус не изучал теорию струн и не особо разбирался в параллельных вселенных, но какое-то интуитивное ощущение подсказывало ему, что, если бы он и не поехал на том автобусе, катастрофа все равно бы произошла. Что бы стало тогда с водителем автобуса? Возможно, в этом случае он все равно поступил бы к ним в больницу и оказался пациентом Хауса. А может быть, и нет.

— Уилсон, — тихо говорит Хаус. — Пообещай мне одну вещь…

— Умереть, как пропавший без вести, в чужой больнице, не предупредив своих близких о том, где тебя носило! — продолжает восклицать Уилсон. — Так похоже на тебя! Твоя безответственность и эгоизм…

— Не называй ребёнка в мою честь, ладно?

— Я не собираюсь называть твоим именем каких-то несуществующих детей!

— Вот и хорошо. Ужасно, если ребёнок и правда вырастет похожим на меня — мрачным эгоистом, который разбивал сердца всем, кто его любил. Да и сам в итоге не очень-то будет счастлив…

Помолчав немного, Хаус прибавляет:

— Но, с другой стороны, даже у таких людей в жизни всегда находится друг, который залечит их раны. Как ты, например. Ты всегда готов был излечить меня от чего угодно...

— Я не могу тебя излечить! — возражает Уилсон.

— Глупости. А что же, по-твоему, ты делал во всё время нашей дружбы? Ты всегда был рядом. И я всегда буду рядом с тобой. Даже после смерти…

— Ты веришь в загробную жизнь? Ты же всегда говорил, что не веришь!

— Я лгал, — просто отвечает Хаус. — Все люди лгут.

Уилсон обхватывает двумя руками руку друга.

— Ты негодяй. Ты мерзавец. Ты это знаешь?.. — Голос Уилсона дрожит, руки сжимают руку Хауса.

— Один замечательный человек сказал: "Я твой друг. И всегда им буду"…

— Этого человека никогда не существовало, — Уилсон выпускает руку друга, выпрямляется и подходит к аппаратам.

— Что правда, то правда, — кивает Хаус.

И Уилсон жмёт на все кнопки аппарата.

— Я не оставлю тебя, — говорит Хаус. — Я буду рядом. Правда.

На секунду Уилсон замирает, положив руку на холодную металлическую поверхность.

— А с другой стороны… — тихо говорит он, не поднимая головы и не оборачиваясь. — Грег Уилсон — очень хорошее имя.

Взгляд Хауса скользит к окошку из реанимации в коридор. За стеклом видны фигуры двух женщин. Да, ему не показалось — они стоят там, рука об руку — Кадди и Стейси.

— Или Лиза Уилсон, — добавляет он, чувствуя, как онемение разом охватывает всё тело.

— Мне кажется, у нас с ней вполне могут быть близнецы. Обычно люди называют детей в честь близких людей или именами, которые им просто нравятся…

Но тут слова Уилсона прерывает длинный гудок аппаратуры.

Уилсон чувствует, как его словно обдаёт холодом. Он застывает, не в силах сдвинуться с места. Но потом всё-таки поворачивается и смотрит на часы, чтобы зафиксировать время смерти.

По коридору больницы Принстон-Плэйнсборо идёт человек.

Он прихрамывает. В руке у него трость.

Это врач. Но на нём нет белого халата.

Человек входит в одну из палат. Он садится на стул перед койкой пациента по имени Джейкоб Робертсон. Это мужчина лет тридцати, одетый в клетчатую рубашку, жилетку и синие джинсы с дырками на коленях. Глаза у него немного косят.

— Доктор Хаус… то есть, я хотел сказать, доктор Эрик Форман, — говорит человек без халата. — Какие у вас жалобы?

— Это… очень личное… — смущённо выдавливает Робертсон.

Хаус удивлённо приподнимает брови.

— Испытываете сексуальное влечение к своей матери? — заговорщицким тоном спрашивает он, наклонившись к пациенту.

Робертсон отшатывается с выражением глубокого возмущения.

— Моя мать умерла, — с оскорбленным видом отвечает он.

— Сочувствую, но помочь ничем не могу, — Хаус встаёт и, опираясь на трость, ковыляет к двери.

— У меня… э-э… я… у меня из сосков течёт молоко! — выпаливает ему вслед Робертсон.

Хаус, уже взявшийся за ручку двери, оглядывается.

— Лечитесь гормонами? — спрашивает он.

— Нет, нет. Никогда не получал никаких гормонов!

— Тогда, значит, вы родились девчонкой, — заключает Хаус.

— Что? — потрясенно переспрашивает Робертсон. — Нет, такого не может быть… Мои родители не стали бы скрывать это от меня!

— Может, они решили, что вы гермафродит?

Робертсон обиженно скрещивает руки на груди.

— Я мужчина…

— Вам когда-нибудь кололи витамины внутривенно? — спрашивает Хаус.

— Нет, никогда.

Теперь Хаус явно заинтересован этим случаем.

— Когда в последний раз болели?

— Три месяца назад.

Пролистав историю болезни, Хаус берёт стетоскоп и поворачивается к Робертсону.

— Поднимите-ка рубашку.

Робертсон поднимает рубашку, и взору Хауса предстаёт округлившийся, выступающий живот. Хаус в изумлении смотрит на него.

— Так что у меня? — спрашивает Робертсон.

Хаус приставляет к его животу металлический кружок стетоскопа.

— Ага… Так, так… Ну, в общем, мне все ясно, — он убирает стетоскоп. — Месяцев через шесть вам понадобится кесарево сечение. Обратитесь к хирургам. Я рекомендую доктора Роберта Чейза.

— Вы не ответили мне, доктор. Что со мной?

— Вы — второй мужчина в мире за всю человеческую историю, который смог забеременеть.

Лицо Робертсона резко бледнеет. Он теряет дар речи.

— Я смотрю, вы не очень-то удивлены, — Хаус бросает взгляд на пациента. — У вашего сожителя есть медицинская страховка?

Робертсон растерянно кивает.

— А детей он любит?

Робертсон молча пожимает плечами.

— Вы-то сами хотите ребёнка?

Робертсон опять молча пожимает плечами.

— Как вы себя чувствовали в последнее время?

— Это… я… — заикаясь, лепечет Робертсон. — Были головные боли, часто хотелось в туалет. И насморк не проходит…

— Вот видите, — говорит Хаус. — Так кто же это всё-таки с вами сделал?

— Мой… э-э… мой…

— Ну, не стесняйтесь! — подбадривает его Хаус. — С него можно будет вытрясти деньги на ребёнка...

— Мой брат. Мы с ним поспорили…

— А яйцеклетку вы тоже на спор проглотили?

— Что?! Боже мой…

Хаус внимательно смотрит на больного.

— Похоже, вы не подозревали о яйцеклетке… Куда он вам её подмешал? В газировку? Сок? Пепси-колу? В какао?

Робертсон не отвечает. Он отворачивается, и его рвёт прямо на пол.

Хаус встаёт, подходит к телефону и набирает номер вызова санитара.

— Алло, — говорит он. — Да, это я. Палата номер один. Тут надо немного прибраться…

Хаус кладёт трубку.

— Я забеременел… — с ужасом произносит Робертсон.

— Поздравляю, — отвечает Хаус и направляется к двери, стуча тростью.

Дверь закрывается за ним. Робертсон отрешённо смотрит в пространство.

— Я убью его! — говорит он, сжимая кулаки.

Тут дверь снова открывается, и появляется Тринадцатая.

— Здравствуйте, я ваш лечащий врач, — говорит она, доставая блокнот и подходя к койке больного.

— Я беременный! — с ходу заявляет Робертсон.

Тринадцатая застывает с блокнотом в руках.

— Простите, что?

— Доктор Хаус… то есть нет, доктор Форман сказал мне, что я забеременел! Я не могу быть беременным! Я ещё слишком молод!

— Кто, вы говорите, вам это сказал? Как он выглядел?

— Белый парень лет за сорок, с тростью…

— Это доктор Хаус! Вы его знали раньше?

— Нет.

— Но он умер на прошлой неделе…

— О… о боже… — И беднягу Робертсона снова тошнит.

А по больничному коридору то здесь, то там раздаётся стук невидимой трости. Призрак Хауса появляется в самых разных местах.

Вот он сидит в смотровой на первом этаже. Перед ним две женщины — пациентка и её дочь. Девушка взволнованно объясняет, что с некоторых пор её мать перестала разговаривать — молчит, как немая.

Хаус удивлённо поднимает бровь. Он берёт молоточек и стучит по колену женщины. Никакой реакции.

— Ваша мама обязательно заговорит. Поднимитесь сейчас на второй этаж, спросите доктора Хауса. Это глава отделения диагностики, — Хаус пишет пару слов на листке бумаги, суёт его в руку дочери. — Скажете, что вас направил доктор Форман.

Потом он выходит из смотровой и, хромая, направляется к лифту. Он просто обязан увидеть своими глазами "чудесное исцеление" пациентки.

Такого зрелища Хаус — мёртвый или живой — пропустить никак не может.