Лили запуталась (гет)

Солнце, купи мне гитару,

научи курить план

<...>

В общем, сделай все так,

Чтобы было ништяк.

Кошки Jam, "Солнце, купи мне гитару"

На-ко-нец-то. Ура. Я избавлюсь от этого каждодневного притворства и вздохну спокойно — до пятого числа, больше, чем на неделю.

Чемодан катится за мной по каменному полу. Пластиковые колесики издают ни на что не похожий скрежещущий звук, далеко разносящийся по пустынным коридорам — мне даже неловко, что издаю столько шума. Хорошо, что сейчас коридоры замка пустынны, время ужина. Мысли о нем заставляют меня улыбнуться — вместо общей трапезы я собирала вещи, чтобы исчезнуть из гостиной факультета, не прощаясь.

Подойдя к каменной горгулье, я жестом заставила чемодан остановиться и порылась в кармане — записка с паролем где-то там.

— Aurora borealis, — стоило произнести это, как горгулья отпрыгнула в сторону.

Я поставила чемодан на первую ступеньку лестницы, встала рядом. Голова почти привычно закружилась, когда винтовая лестница подняла меня к двери в кабинет директора.

Я постучала, и, не дожидаясь ответа, вошла.

— Добрый вечер, директор, отец, — улыбнулась.

Папа тепло улыбнулся в ответ, Макгонагалл кивнула.

Мама приготовила целый пир. Пришли Альбус и Джейми, что меня порадовало — давно не видела своих братьев. Ал явился в обществе Тедди, с которым вот уже полгода снимал квартиру в Инвернессе — Тедди расстался с Виктуар, хотя все ждали свадьбы. Честно говоря, совсем не жалею, в отличие от большинства родственников, что не сложилось — уж очень они разные. А Джейми вспомнил, что волшебник, и даже надел мантию. Правда, в горошек — его "новое слово в моде". Больше всего это чудо напоминало мне мундир злого гения — воротник-стойка, два ряда зеленых пуговиц, верх тесно прилегает к телу. Впрочем, горошек портил все зловещее впечатление.

Ал тут же со смехом потребовал, чтобы Тедди сменил цвет волос на расцветку мантии Джейми. Они чуть не разругались на этой почве, и Тедди уступил только после того, как взял с Ала обещание: с превращениями на этот вечер покончено.

Все разговоры так или иначе возвращались к теме поездки в Грецию. Каждый ждал чего-то своего... И только я толком не могла сказать, чего же мне хочется. Полежать на берегу Эгейского моря — да с радостью. Скалолазание тоже не стоит сбрасывать со счетов, как и "культурное наследие древних греков". Но настоящей причины — выбросить из головы Лахи — не назвала. Не люблю обсуждать в семье свои ошибки — я на них попросту не имею права.

Мы с Тедди взяли лодку напрокат. Попытались уговорить кого-нибудь поехать с нами, но наткнулись на невнятное мычание со стороны Ала — тот увлекся каким-то манускриптом — и протяжный стон Джейми. Он ухитрился за три часа взобраться по практически отвесному утесу, и мышцы жаждали отмщения за такое надругательство над ними.

В общем, в лучах клонящегося к закату солнца мы загрузили в лодку, оснащенную дизельным мотором, корзину с едой и отплыли курсом на солнце.

Сейчас же я полулежала на носу и смотрела в небо. Звезды, звезды, звезды... Казалось, они так близко — только руку протяни. Тихий плеск волн о борта лодки, запах соли и подгнивающей пакли. Тедди молчал, слышался только шелест папиросной бумаги и шуршание пакета с табаком. Вот он чертыхнулся — видимо, ночной бриз сдул табак, и самокрутка не удалась.

Зашипела спичка, вспыхнул на мгновение оранжевый огонек. Потом я почувствовала запах табачного дыма.

— Тед...

— Да?

— Почему ты не покупаешь сигареты?

Он немного подумал, прежде чем ответить.

— Что бы ты выбрала — гелеподобное пюре из пакетика, полное каких-то там глютаматов и прочих усилителей вкуса и ароматизаторов — или пюре из свежесваренной картошки, которое только что в кастрюле растолкла?

— Второе.

— Так и у меня с сигаретами... Куда больше удовольствия получаю, когда сам себе забиваю косяк и вместо патентованного фильтра у меня сложенная бумажка.

— Научишь?

— Да не вопрос.

Следующие несколько минут я слежу за пальцами Тедди — вытянуть бумажку из коробочки, взять щепоть табака, разложить по бумажке. Сложить фильтр — обрывок листа, вырванного из блокнота. Завернуть бумажку, пальцами уминая табак — точно сворачиваю суши-ролл, только совсем небольшой. И, наконец, провести языком по клеевой полоске. Спичкой затолкать табак поплотнее и завернуть кончик самокрутки. Вроде бы — просто. Но с первого раза у меня выходит что-то бугристое. Тедди усмехается и заверяет меня, что его первый косяк при дневном свете выглядел хуже.

Потом он очень удивляется, когда узнает, что я в жизни не курила. И что вряд ли собираюсь.

Он учит меня и этому.

Пятая самокрутка выходит аккуратной — точно я всю жизнь этим занималась. Может, я вошла во вкус. Терпкий дым в легких заставляет голову чуть-чуть кружиться, а звезды, кажется, улыбаются мне — как люди в рекламе жевательной резинки.

— А знаешь, — говорю я, — на Кубе сигары сворачивают на бедре горячих латиноамериканских красавиц.

Тедди смеется и говорит, что стоит как-нибудь попробовать.

Он достает из корзины стеклянную бутыль с лимонадом и бутерброды. Тихий плеск волн о борта лодки — фоновая музыка нашей трапезы.

Мы раскуриваем еще по косяку. Тед говорит, там чистый табак, без примесей, а в голове все равно как-то легко и пусто. Мои терзания по поводу Лахи кажутся мелочными и глупыми. Ну да, совершила ошибку. Ну так знаешь, как исправить. Настроение повышается, и кажется, так будет всегда... Но тут Тедди прорывает на откровенность, и я долго-долго разговариваю с ним о Виктуар. Пытаюсь повысить ему настроение ироничным рассказом о Лахи. И, в конце концов, мы смеемся над собственными неудачами в личной жизни. Под этим звездным небом, кажется, все-все возможно.

Во втором часу ночи мы поворачиваем к берегу. Тедди плачет. Но ему легче — я знаю это. И я плачу, завернувшись в его джинсовую куртку. А потом мы замечаем это, и вновь смеёмся и вытираем слезы.

На берегу гораздо теплее, пахнет влажной землей, водорослями и рыбой. Мы идем к отелю по проселочной дороге, взбирающейся вверх по скале. Слева — шершавая, неровная скала, ночью кажущаяся сплошь черной. Справа темнеют какие-то низкорослые кусты. Мелкие острые камешки чувствуются сквозь подошвы сандалий, а ветер приносит запахи ночных цветов и коз.

Деревянная калитка со скрипом раскрывается, и мы с Тедди тихо-тихо идем через патио в свете звезд. Ступени, крашеные известью, белеют в темноте. На галерее мы с ним шепотом прощаемся и расходимся по комнатам.

Наутро едва не опоздала к завтраку. Он — общий, хозяйка отеля накрывает длинные столы и уставляет их всем, что только под руку подвернется. Козий сыр, творог, свежее молоко в крынках, оливковое масло и сами оливки в невероятном количестве, помидоры и что-то вроде каши, точного названия которого я не знаю. И, конечно, медовые пирожные, которые буквально тают во рту.

Мама и папа еще спят, и я откладываю им немного еды. Ал весь погружен в книгу, а Джейми картинно стонет и корчит рожи — будто бы совсем без сил, но это не мешает ему есть за четверых.

Я наклоняюсь к Алу — положить ему нарезанных помидоров в тарелку.

— Лил, от тебя табаком пахнет? — хмурится он.

— Черт, — с досадой в голосе говорю я. Так торопилась на завтрак, что не потрудилась надеть не вчерашний желтый сарафан. — Это все он — растлитель малолетних, — взмахом руки указываю на Теда.

Ал, с укоризной глядя на Люпина, качает головой:

— Тедди, какого боггарта? Научил девочку плохому.

— Ха! — жизнерадостно заявляет он и ерошит темно-фиолетовые волосы. — Самое время, между прочим. А то уж больно серьезная.

— Пфе, — задрав нос и сложив руки на груди, говорю я. — Кто бы говорил, Мистер-Три-Слова-В-Час.

Ал и Тедди смеются, Джейми, проглотив оливку, присоединяется к ним.

На пляже с Джейми творятся чудеса: гримасы исчезают с его лица, и он бежит в воду. Мы с Тедди расстилаем полотенца на крупном песке. Ал стаскивает с себя футболку и небрежно кидает ее на край полотенца, затем прыгает на одной ноге, надевая ласты, и, высоко поднимая коленки, бредет по песку в воду. Пара девиц провожают его весьма красноречивыми взглядами.

Тедди остается загорать, а я присоединяюсь к братьям. Они уже затеяли плыть до буйка и обратно на скорость.