Приют раненых душ (джен)

Когда дверь каюты закрылась, в помещении повисла обволакивающая спокойствием тишина. Капитан медленно выдохнул, почувствовав некоторое облегчение. Тишина, уединение и мерное покачивание в такт волнам — что ещё может быть нужно человеку? Желание спать куда-то исчезло, а невесть откуда взявшийся прилив сил будоражил и призывал чем-то заняться. Оглядев каюту в поисках дела, Отто остановил взгляд на уснувшем лейтенанте. Осмотрев его с ног до головы, капитан цокнул и покачал головой:

— Карл, Карл...

Если бы не мертвенная бледность, Карл был бы похож на озорного ребёнка, свалившегося в сон после очередной проказы. Растрёпанные волосы, умиротворённое лицо, дурацкая поза полусидя... Подойдя ближе, Бюнц присел рядом. Убрав волосы спящего лейтенанта назад, он несколько минут всматривался в его лицо, думая о том, что, возможно, сон — единственное время, когда он спокоен.

Отто улыбнулся и развёл руками:

— Ну, так ведь нельзя.

Забавно. Он ведь фактически разговаривает сам с собой. Совсем, наверно, с ума уже сошёл.

Приподняв Карлу голову, капитан аккуратно стянул с него рубаху, критически осмотрел брюки с сапогами и раздел лейтенанта полностью. Бюнц решил, что лучше положить его поближе к переборке, ну вдруг свалиться во сне надумает?! Накрывая Карла одеялом, Отто против воли разглядывал чужое тело, и взгляд его зацепился за правую руку. Медленно проведя пальцами от локтя до ладони, едва касаясь шрама, Отто подумал, что никогда раньше не задавался вопросом откуда у Карла такой шрам. А похоже, следовало.

Бюнц не слышал, как открылась дверь. Зато слышал, как мичман спросил разрешения войти.

— Разрешите войти? Я не помешаю?

Когда заглядываешь к капитану и обнаруживаешь, что он совершает какие-то загадочные поползновения к раздетому и спящему лейтенанту, логично предположить, что ты можешь помешать. Ну, да.

— Чем, интересно, вы могли бы мне помешать? — немного недовольно пробормотал капитан, явно расстроенный тем, что его прервали. — Входите, присаживайтесь и рассказывайте. И пожалуйста, Вальтер, правду. Клянусь вам, я устал вытягивать из своих людей правду силой.

Последняя фраза была сказана очень усталым, удручённый тоном. Бюнц всё-таки накрыл Карла одеялом по плечи и повернулся к мичману, всем видом выражая исключительную заинтересованность.

Искренний интерес на лице капитана... удивлял. Ну, надо же, неужели на самом деле хочет услышать, в чем дело? В любом случае, стоило попробовать еще немного потянуть время.

— Тогда позвольте уточнить один нюанс, — Фейнбрахт сел и поставил локти на стол, сплетя пальцы. — Вы собираетесь говорить со мной как капитан или как знакомый мне человек?

По лицу капитана плясали тени от масляной лампы, выхватывая одну часть лица и до неузнаваемости искажая другую. Правду говорить, значит... Ну, капитану такая правда может и не понравиться, причем очень сильно.

— Позволяю, уточняем, — хмыкнул Отто и пересел за стол прямо напротив Вальтера, так что теперь они могли смотреть друг другу в глаза. — Если бы я хотел говорить с вами как капитан, я бы просто подписал ваш рапорт. Даже составить бы помог! Но раз я не хочу вас отпускать, было бы логично предположить, что я хочу видеть своим мичманом именно вас, а посему мне необходимо знать, что будоражит вашу душу настолько, что вы готовы попрощаться с нашей красавицей.

— Коли уж желаете знать... Мою душу, по вашему выражению, будоражит то, что я, переоценив себя, оказался не способен сдерживать некоторые свои, сказать так, душевные порывы. Вследствие продолжения моего пребывания на «Весенней Птице» эти порывы могут усиливаться, что может повлечь за собой весьма печальные последствия для моей службы. Вот, собственно, и все. Чтобы избавить вас от необходимости терпеть это дольше, чем следовало бы, я и решил написать этот рапорт. Вы удовлетворены? — Последний вопрос со стороны Фейнбрахта был чисто воды ухарством, но сейчас изображать из себя особо добропорядочного служаку уже не имело смысла.

— Чтобы быть удовлетворённым, мне нужна выпивка и красивые парни, — покачал головой капитан, — так что нет, не удовлетворён. Знаете, меня терзает смутное подозрение, что вы, столкнувшись с проблемой, решили вести себя как страус: спрятать голову в песок. Но безвыходных ситуаций не бывает, Вальтер. Бывает, что нас не устраивает ни один из имеющихся выходов, но это уже вопрос нескольких зол... Понятия не имею, что именно у вас там за порывы такие, что вы рассматриваете вероятность печальных последствий, но давайте вы расскажете мне об этом, а печальные последствия останутся на моей совести?

Капитан выжидающе посмотрел на Вальтера и добавил иронично:

— У меня её всё равно нет.

— Меня терзает ответное подозрение, что вы из имеющихся данных построили картину, весьма отличающуюся от реальной. Я бы не сказал, что столкновение с проблемой было для меня неожиданным. Это был один из закономерных вариантов развития имеющихся обстоятельств, причиной претворения которого в жизнь была в основном моя самонадеянность. О порывах или о последствиях? — уточнил Фейнбрахт. — Если о последних, то спросите завтра господина Айсена, он их сегодня наблюдал, и, насколько я могу судить, был довольно впечатлен.

— Вас терзает обманчивое подозрение, ибо никакой картины у меня нет. Как и данных не имеется, их от меня все вокруг упорно скрывают. Не иначе, боитесь, что капитан такая недотрога, что не переживёт.

Фейнбрахт прикусил губу, пытаясь составить более связный ответ:

— Понимаете ли, капитан... Впутывая вас в мои проблемы, я взвалю груз уже на свою совесть, которая, к сожалению, не настолько гибка, как ваша. Так что мной движет исключительно шкурный интерес, как можете видеть.

Бюнц хмыкнул и кивнул назад, в сторону Карла.

— Видите ли, в последнее время у нас на корабле со всеми случаются какие-то странности, порывы, мистика и прочие подозрительные вещи. Жертвы почему-то решают, что лучшее, что они могли бы сделать для себя, меня и корабля — подать рапорт. Я недоумеваю, — грустно ответил капитан и провёл рукой над лампой, стоящей слишком близко к краю стола. — О порывах. Хотя, потом можно и о последствиях. С Айсеном я, конечно, поговорю, но и вас хотелось бы услышать.

Отто старался следить за каждым жестом Вальтера, чтобы не упустить что-нибудь важное.

— Моя совесть отнюдь не гибка, — продолжал Бюнц. Он покачал головой и понизил голос. — У меня просто нет совести, и я не могу сказать, что это хорошо. А про шкурный интерес — это вы зря. Обычно именно этот интерес помогает людям сохранить себе жизнь. В море, знаете ли, пригождается.

— Их от вас скрывают исключительно потому что жаловаться старшим по званию, во-первых, глупо, а во-вторых, себе же во вред, — поморщился Фейнбрахт и продолжил:

— Хорошо. О порывах, так о порывах. Иногда меня обуревают некоторые... дурные воспоминания в особо тяжкой форме, из-за чего я впоследствии на некоторое время теряю связь с внешним миром, причем не так давно это начало учащаться. Как метко выразился по этому поводу все тот же господин Айсен, в последнее время скелеты в моем шкафу слишком сильно напирают на дверцу.

При упоминании Конрада Фейнбрахт неосознанно потер основание шеи, там, где еще виднелся след от укуса.

— В последний раз мое желание сохранить себе жизнь обернулось для меня появлением тех самых порывов, так что... Некую неприязнь к своим шкурным интересам я испытываю.

— Всегда подозревал, что у меня неадекватный экипаж, но чтоб кто-то на Птахе думал, что поговорить со мной по-человечески это мало того, что «жаловаться», так ещё и во вред себе любимым... Ну, знаете ли! — возмущение Бюнца было весьма неподдельным, хотя он и отнесся к услышанному с долей юмора.

— Скажите, Вальтер, — осторожно начал капитан. — А скелеты в вашем шкафу метафорические?

— Капитан — не тот человек, с которым принято вести задушевные разговоры, — заметил Фейнбрахт. — А касательно скелетов... Для окружающих — да, это просто метафора, — осторожно заметил он.

Разговор зашел в ту область, которой он предпочел бы не касаться никогда. Ну, делать нечего, придется продолжать.

— Поподробнее о капитанах, пожалуйста, я чего-то о себе не знаю, — Бюнц улыбнулся, хоть это и не соответствовало разговору. — Вас послушать, так вы не у меня, а у БеМе служите.

Умалчивает, осторожничает, не стремится продолжать. Для окружающих... Мда. Всё любопытственнее и любопытственнее на вашем кораблике, господин капитан.

— Так, это уже хорошо. Для окружающих, значит. А для вас лично?

— Старые привычки и вежливость нелегко изжить, — пожал плечами Фейнбрахт.

Ну, если после этой реплики его не отправят куда подальше, то это будет уже совсем ни с чем не сообразно.

— А для меня, господин капитан, не совсем. С одной стороны, реально они не существуют. Ну, или существуют, но не в моем прямом доступе. А с другой — я имею возможность наблюдать их в видениях, которые я бы затруднился квалифицировать как прекрасные. Вот, где-то так.

— Дурные привычки и чрезмерное воспитание, — поправил Бюнц наставительным тоном.

Когда-нибудь он отучит своих птенчиков от этой чуши. Когда-нибудь... Интересно, он сам-то в это верит?

— Не все, в отличие от вас, считают их дурными, — хмыкнул Фейнбрахт.

Определенно, происходящее становилось все более странным.

— Верно, — кивнул Бюнц. — Не все такие умные, как я, чтобы понимать, как дурны такие привычки.

Надо же какой... строптивый. Неожиданно.

— Либо не у всех такие взгляды на жизнь и общение. А вообще, изживание эти, как вы считаете, дурных привычек может сослужить мне очень плохую службу в отдельных случаях, господин капитан.

— Бросьте вы этих «господинов», а? Терпеть их не могу. Скелеты вообще сложно квалифицировать как нечто прекрасное. Поправьте меня, если что-то не так. — Отто задумчиво переводил взгляд с Вальтера на свечу и обратно. — Вам мерещатся настоящие скелеты? Живые? И... что они делают в этих видениях?

— Как скажете, — согласился Фейнбрахт. — Ну, я знавал одного человека, который искренне восхищался скелетами, но... Это было издержками его профессии.

— Какой пугающий человек, восхищаться скелетами... — притворно испугался капитан.

Фейнбрахт вежливо улыбнулся в ответ на пантомиму капитана:

— Он был сьентификом, так что его увлеченность понятна. Весьма приятный в общении был, кстати. Простите, я отвлекся. «Живой скелет» звучит несколько абсурдно, но, в принципе, вы правы. В основном разговаривают, воплощая собой людей, которые когда-то имели для меня значение, и наоборот. И напоминают мне про обстоятельства, возникшие по моей вине, в которых я для них иметь какое-либо значение перестал, в связи с... некоторыми изменениями в их физическом состоянии.

Дослушав, Отто немного помолчал, усваивая услышанное.

— Обстоятельства, возникшие по вашей вине, в которых вы перестали иметь значение для некоторых людей, в связи с изменениями в их физическом состоянии? Так? Они умерли?

Ну надо же, капитан даже не поленился искать смысл в заковыристых официальных конструкциях.

— Да, именно так. Это иногда случается, знаете ли.

— У меня, кстати, взгляды на конкретно тебя и конкретно меня, согласно которым тот факт, что я твой капитан, не обязывает тебя строить из себя паркетного щенка, когда я уже разрешил этого не делать. К тому же, меня действительно это раздражает, — за то время, что капитан распинался, он успел подойти к буфету, достать оттуда пару стаканов и бутылку с бесцветной жидкостью и вернуться к столу. — Я не требую резко сменить мировоззрение, но ты хотя бы попробуй немного расслабиться...

Наливать капитан не спешил, так что его манёвр остался загадкой. По крайней мере, пока.

— Иногда... А как часто? И почему? И много их?

— Как скажете. Попробую, но не обещаю, — пожал плечами Фейнбрахт. Раз уж пошли такие разговоры, то и тут уж как ни обращайся, все едино.

— Ну надо же, какой шквал вопросов. Обычно... Где-то пару раз в месяц, не чаще. Да и то, если постараться, то можно сохранить более-менее человеческий вид и не давать знать о подобных... проблемах окружающим. Я-то откуда знаю, почему? Просто мне в напоминание, наверное, чтобы не забывал, что случается от избытка доверия и слишком сильной привязанности, — Фейнбрахт редко позволял себе такое кому-то рассказывать, но раз уж затребовали откровенности — получайте. — Обычно... Двое, много — трое. Впрочем, мне хватает. Те, с кем я был наиболее близок.

— Попробуй, — кивнул капитан.

Неважно, как Вальтер будет обращаться. Важно, чтобы он усвоил, что иные обращения не являются нарушением. Любопытно, он понял?

— Человеческий вид... А бывает нечеловеческий? Двое, трое, наиболее близок... — капитан перечислял услышанное с таким спокойствием, что его, пожалуй, можно было принять за сына Ледяного Олафа. — Избыток доверия, слишком сильная привязанность. Ну, и кто же? Что они натворили? Что впоследствии натворили вы? Или наоборот? Просто даже кошки не родятся, а значит, от ваших видений можно избавиться.

Хотя я пока не знаю, как.

— Бывает. Это когда ни на какие внешние раздражители не реагируешь, а занят исключительно тем, что является тебе. Успешному несению службы не способствует. Если я правильно понял, вас интересуют имена? Вследствие действий, на нецелесообразность которых я им не указал, узнали то, что им знать не следовало, и вследствие чего были убиты, или, как принято говорить в тех сферах, — ликвидированы. Впоследствии я ничего не творил. Просто помнил, что я слишком сильно им верил и, вследствие этого, не попробовал донести до них, что их эскапада может неприятно окончиться.

Фейнбрахт хрустнул пальцами.

— Простите, мне сложно разговаривать об этом в другом тоне. А избавление... Кто знает, я пока поостерегусь утверждать.

— Да ладно. Успешному несению службы, конечно, не способствует, но уж с нечеловеческим вы явно перегнули палку, — покачал головой капитан. — Всё-таки на этом кораблике видали и похуже. Да, имена. А ещё желательно прояснить, на нецелесообразность каких именно действий вы им не указали, что они узнали и кем были ликвидированы.

Разлив таки можжевеловую, а это была именно она, Бюнц придвинул один стакан к Фейнбрахту:

— С вашим тоном всё в порядке. Выпейте. Немного вам не повредит.

— Ингвар Кунц, Макс Зауэр, Одо Умлауф. Можете отправить запрос в архив Адмиралтейства, по спискам служивших на корабле «Морское сердце» начиная со второго квартала 397 года круга Скал. Не указал на то, что в процессе посещения некоего питейного заведения не стоило откровенно интересоваться тем, о чем разговаривали рядом. К сожалению, поведать вам то, что они узнали, не могу из нежелания отправлять вас той же дорожкой. Имени того, кто приказал, тоже не знаю, есть только догадки, — виновато развел руками Фейнбрахт.

— Спасибо, но, я откажусь, — и он слегка поморщился он при виде стакана. — Не слишком хорошо переношу хмельное, а что-то мне подсказывает, что мои пьяные откровения — не то, что вы хотели бы услышать.

— Мы пришли в тупик, и мне пора думать, чем вас запугивать, или вы всё-таки продолжите? Знаете, мне бы хотелось, чтобы наш разговор не превращался в допрос... Отто Бюнц много раз ходил в Закат, поверьте мне, меня оттуда выгоняют поганой метлой. — Бюнц хмыкнул и передёрнул плечами, будто вспомнил что-то гадкое. Он покрутил в руках стакан и залпом осушил его.

— Пьяные откровения — это как раз то, что я люблю. А если я прикажу?

— Боюсь, на этот раз вас там могут принять с распростертыми объятьями, — нахмурился Фейнбрахт. — Можете и запугивать, воля ваша. Мне неохота сознавать, что я по своей воле подвел под монастырь не самого плохого человека. Но свои пьяные откровения не люблю уже я, вот в чем загвоздка. Ну что ж, приказывайте. Вы в своей воле и в своем праве.

— А вы не бойтесь. Все там будем, рано или поздно, так или иначе, — засмеялся капитан. — А про монастырь вы зря, я туда сам недавно начал собираться. Хотя... Про человека вы, конечно, промахнулись. Я не могу точно сказать, человек ли я, но «не самый плохой» определённо не моя характеристика. Хотя лестно, спасибо.

— Раньше времени туда попадать вряд ли кому охота, — скривил губы Фейнбрахт. — И из-за чего вы собираетесь лишить корабль вашего общества? И, кстати, снова себя очерняете. Я могу понять это, если вы разговариваете с дамой, но я-то не дама, меня подобное не очаровывает.

— О-о-о-о.... — многозначительно протянул капитан, поглядывая на Вальтера слегка прикрыв глаза. — Как и большинство людей, уходящих в монастыри. Любовь. Что же до очернения себя...

Бюнц постучал пальцами по столу, отрицательно покачал головой и очень серьёзно сказал:

— Поймите правильно, по обычным морально-этическим меркам я не только «не самый плохой», я даже не «не слишком хороший». Я лицемер, я эгоист, я жесток... У меня недостатков — линеал и маленький фрегат. Так что я вам правду говорю.

Отто грустно улыбнулся и налил себе ещё немного.

Принуждать мичмана пить капитан не торопился, но и стакан не убрал.

— Не поведаете, кто же настолько пленил ваше сердце? — вопросительно склонил голову Фейнбрахт. — И откуда в вас, капитан, такое стремление к идеалу? Лицемерие, эгоизм, жестокость... Этим может похвалиться большая часть жителей Золотых Земель. Так что на общем фоне вы смотритесь вполне выигрышно. Это правда для вас. У меня правда другая, у лейтенанта Леманна — вообще третья, короче говоря, у каждого своя. Так что тут, скорее всего, все останутся при своих мнениях.

А вот и не скажу.

— Оу... Это тяжело. Давайте, в другой раз? — Отто бы ответил, если бы сам знал. С этой эмоциональностью... Сможет ли он заменить себе кем-нибудь Берто? И самое главное — а хочет ли он теперь кого-то другого? Сможет ли забыть? Нет, не думать об этом. Слишком много других проблем. — Ладно, признаю, ты прав в отношении правд.

— В другой раз, так в другой раз, — пожал плечами Фейнбрахт. Перевести разговор на другую тему не вышло. Снова. Как и следовало ожидать.

— Благодарю, — насмешливо склонил голову Бюнц. — То есть я-таки вам не нравлюсь? Вальтер, вы делаете мне больно.

— Уж простите. Как я могу загладить свою вину? — закономерным последствием тяжелого разговора стало ерничанье. Оставалось надеяться, что капитан не будет против, потому что оно же чуть позже могло прорваться уже вспышкой ярости.

— Даже не знаю, молодой человек. Вы ранили меня в самое сердце, я не уверен, что эта рана когда-нибудь заживёт... Но мы можем хотя бы попытаться загладить вашу вину, хм... — капитан оценивающе осмотрел Фейнбрахта и утвердительно кивнул. — Раздевайтесь.

— Пожалуйста, поясните причины подобного решения? — самообладание Фейнбрахту удалось сохранить с трудом. Так... Глубоко вдохнуть, медленно выдохнуть. И так четыре раза.

— Какого именно решения? — ухмыльнулся капитан и пожал плечами. — Вас не затруднит изъясняться более конкретно?

— Приказа раздеваться, — конкретизировал Фейнбрахт. — Насколько я вижу, никаких внешних причин для такого указания нет.

— Ах, это... Ну, что тут непонятного-то? Вы же хотели загладить вину? Вот и заглаживайте. — Бюнц развёл руками, показывая, что не видит сути проблемы.

— Каким образом? Не думаю, что лицезрение меня обнаженного доставит вам большое удовольствие.

Это уже отдавало фарсом.

— Отчего же? Именно лицезрение кого-нибудь обнажённого мне сейчас доставит особое удовольствие. Я бы даже сказал «созерцание»... — лениво протянул Бюнц, пальцами ухватив мальчишку за подбородок, приподнимая лицо. — Или вы жаждете, чтобы я вас раздел?

Глупая затянувшаяся шутка. Интересно, откуда у его экипажа столько терпения? Он сам бы давно взорвался... Наверно.

— Ни капли. Я вообще не жажду раздеваться. — Фейнбрахт перехватил руку капитана, пытаясь отвести ее от своего лица. Конечно, шутить можно по-разному, но вот подобное уже выходило за грань приличий. Оставалось надеяться, что капитан все-таки образумится и не станет пытаться дальше, потому что устраивать еще одну драку Фейнбрахту не хотелось.

— Зато я жажду. Жажду видеть, как вы раздеваетесь, — пожал плечами Бюнц и оценивающе посмотрел на попытки лейтенанта убрать его руку. — Я бы не стал так делать. Привяжу.

Как всё интересно. Бред какой-то. Но какой занимательный.

— И зачем же вам это? И куда вы меня планируете привязать? — кажется, разговор начинался по второму кругу.

— К стулу привяжу, чтобы не рыпались. — Бюнц вздохнул так, будто объяснял очевидные вещи. — Как это «зачем»? Ночь, романтика, сон не идёт, так хоть на красивого обнажённого парня посмотрю.

Поразительная выдержка. Нечего парнишке в мичманах шляться. Надо занять его делом посерьёзнее.

— А как я смогу раздеваться, если вы привяжете меня к стулу? — вопросительно склонил голову Фейнбрахт. — Красивый обнаженный парень уже лежит на вашей кровати, смотрите сколько душе угодно. Или вам одного мало? Но за комплимент все равно спасибо.

— Ну, милейший, если вас привяжу, то и раздевать буду сам. — Отто продолжал оценивающе разглядывать Фейнбрахта. — Безусловно, Карл красив, но он спит, а я, может, хочу на бодрствующего парня смотреть. Комплимент? Сухая констатация факта. Фейнбрахт, вы никогда не задумывались о повышении? С чем вы вообще связываете своё будущее?

Какой идиотский диалог у них получается. И ведь Фейнбрахт подыгрывает. Далеко ли пойдёт?

— Ну надо же, как вы мне льстите. — Услышав о повышении, Фейнбрахт напрягся: такие разговоры сулили не самое приятное времяпрепровождение. — Думал о возможной сдаче экзамена на лейтенанта. Будущее? А о насколько отдаленных планах на него вы хотите услышать?

— О ближайших. Допустим, сейчас ты собираешься мне рассказать о твоих скелетах… Слушай, я не хочу прибегать к методам, которые мне глубоко противны. Тебе придётся поделиться всей известной тебе информацией, но я бы хотел, чтобы ты сделал это относительно добровольно, — с нажимом произнёс он, не мигая глядя Вальтеру в глаза.

Ну надо же, какие методы уже в ход пошли. На него уже пробовали так давить, и это вызывало глухое отторжение. Фейнбрахт почувствовал, как волна злости захлестывает его с головой. Слишком резким был переход от шутки.

— Какое вам дело до этой информации? — прошипел он в лицо Бюнцу. — Так захотелось развлечься политикой? Или жаждете попасть в поле зрения Штар... — и осекся, поняв, что ответ на один вопрос он уже дал. «Оказывается, меня надо всего лишь грамотно отвлечь и спровоцировать. Хорошо, что спрашивавшие меня об этом раньше до этого не додумались. Ну, я к ним и относился враждебно, так что душой бы не стал за них болеть», — подумал Фейнбрахт.

Когда Вальтер подался вперёд, капитан удивился резкости перехода, но говорить об этом не стал.

— Ну? Что же вы замолчали? Продолжайте. Лично у меня — думайте обо мне потом что хотите — нет никаких оснований опасаться этих людей. — Капитан наклонился поближе к мичману. — И да, вы правы. Мне захотелось развлечься. В том числе политикой. Если вас устраивает такой ответ. Хотя вообще-то я просто за вас беспокоюсь. Но этот факт вы можете опустить.

Создатель! Ну как объяснить, что это уже даже не мелкие стычки в Адмиралтействе, кто лучших выпускников Навигацкой школы перехватит, а интриги, от которых может зависеть благосостояние Дриксен в целом? И что там не место капитану Западного флота? Фейнбрахт отодвинулся назад, упершись затылком в стену. Бюнц, находившийся на расстоянии вытянутой руки, нервировал.

— И что же я о вас должен думать после этого признания? Можете развлекаться чем угодно, хоть с Леворуким в кости играть, но я в меру своих сил в этот гадючник лезть вам не позволю. И спасибо за заботу. Я ценю ваше отношение, — кивнул Фейнбрахт, прикусив губу.

Снова. Или опять? Бюнц не любил так поступать, это доставляло ему чисто физически неприятные ощущения. Но ему так часто не оставляли выбора... Капитан присел на край стола напротив Вальтера, схватил его за ворот камзола, с силой дёрнув на себя, — пара пуговиц тихо зазвенела на полу — и медленно процедил сквозь зубы:

— Вальтер, раздери вас кошки! Я и так уже в этом гадючнике! Говорите, наконец!

Значит, дошло до рукоприкладства... Он рефлекторно дернулся, ворот мундира впился в горло. В голову пришла идиотская мысль: «А что будет, если капитан увидит след от укуса?».

— Будьте добры просветить меня, у вас имеется там личный интерес? Если имеется, то какой? В противном случае, я отказываюсь от этого разговора. Догадываетесь, почему?! — сверкнул глазами Фейнбрахт.

— У меня такие же интересы, как и у большинства — защитить себя, своих друзей и товарищей и, вы не поверите, Вальтер, но я служу своей стране! — Отто был даже не зол, он просто задыхался от возмущения. До взрослых лет ещё не дожил, а будет его — Отто — поучать как ему жить и куда соваться. — Не смею даже предположить, почему. Просветите уж меня, пожалуйста.

Опять. Ведь капитан совсем не хочет опять ругаться. Раньше же он был совсем не такой. Да что же с ним такое происходит?

Пальцы разжались, отпуская чужой камзол. Капитан провёл рукой по лицу. Вдох-выдох.

— Простите, Вальтер. Но мне необходимо знать. И в ваших интересах, и в интересах всего офицерского состава флота. Неужели, вы не замечаете, что наш флот — этот тот же самый гадючник?

— Вы очень хорошо думаете о людях, капитан. Учитывая ваш статус, это даже странно. — Фейнбрахт знал, что, если его довести, то хамить он начнет напропалую, невзирая на все чины и звания собеседника. — Просвещаю. Мне не хочется заиметь вас в числе моих постоянных собеседников во время приступов видений. Верите, совсем не хочется.

Фейнбрахт оправил воротник.

— Я всегда думаю о лучшем. Ели буду думать о худшем, полезу в Закат самостоятельно, а это не входит в мои планы на ближайшие двадцать лет, — вздохнул Бюнц и недовольно нахмурился. — Ну, вот. А я думал, я вам симпатичен и вы будете счастливы лицезреть меня и после моей смерти тоже.

Что за несносный мальчишка. Всю душу вытряс, и спрашивается: кто кого допрашивал?

— Могу только пожелать успешного осуществления ваших планов на ближайшие двадцать лет, — хмыкнул Фейнбрахт. — Если я вас и переживу, то предпочту видеть в качестве собеседника, а не напоминания о собственном серьезном проступке.

— Так говорите же наконец! — не выдержал Отто, терзаемый и любопытством, и тревогой.

— Хотите знать, капитан? Просветите-ка тогда меня, в порядке ответной любезности, какое дело офицерскому составу флота до того, что Фридрих — незаконнорожденный? Знаете... По сравнению с порядками высших эшелонов власти, наш флот — просто Рассветные сады, — улыбнулся Фейнбрахт, следя, как бьется в темноте огонек свечи. — Простите, капитан, я был не сдержан в выражениях. — Как только запал схлынул, ум тотчас же напомнил об уставе и необходимости его придерживаться.

— Чушь кошачья. — Капитан категорически отверг услышанное. — Этого не может быть. Если бы это было правдой, она бы... Нет, они не стали бы молчать. Фридриха бы стёрли уже. Нет, это невозможно.

Он не верил. Или не хотел верить. Нет, если бы это было правдой... Нет. Ни кесарь, ни его семья не дали бы ему столько власти. Не было бы Бермессера. Не было бы Маргариты. Нет, это просто не может быть правдой. Олаф бы узнал. Да и он сам обладает достаточным количеством источников информации. Это бред какой-то.

Чушь кошачья, значит. Как и следовало ожидать. Ну, раз уж он начал, то придется идти до конца.

— Это правда. Известная немногим, но все же. Если быть совсем конкретным, то она известна Элизе фок Штарквинд и Урсуле Зильбершванфлоссе, матери Фридриха. А Элиза готовит хорошую почву для того, чтобы посадить на престол кого-то из своего лагеря. Это же очевидно. — Во всяком случае, Фейнбрахту точно, а вот капитану лучше объяснить. — Дать Фридриху побольше власти, дождаться, пока он настроит против себя достаточно людей, и с грохотом свергнуть его с пьедестала, окончательно добив слухами о том, что он не имеет никаких прав на власть. После этого народ законному кесарю обрадуется, как отцу родному, даже будь он не самым лучшим, а фок Штарквинд выберет того, кто сумеет править. Думаю, где-то так.

Следовало дать капитану переварить информацию, и Фейнбрахт немного расслабился.

Как всё интересно... Но как такое возможно? Да и Элиза бы... Нет.

— Герцогиня имеет столько рычагов давления на эту ущербную ветку династии, что имей она такой козырь, она бы не стала...

Не стала что? Жертвовать тысячами людей, чтобы добиться своего? Что, серьёзно? Эй, капитан, ты уже забыл, что о ней говорил Олаф?

— Допустим. Не вижу причин убивать ваших... они были вам друзьями? В конце концов уж сколько мы разнюхали чужих тайн, включая принцессу, а нас никто никогда не стремился убивать. Хотя, может, эти ребята были из лагеря Фридриха?

— Наверное, да. Вас прикрывает та же Элиза, это во-первых, а во-вторых, пожертвовать не самыми плохими капитанами ради сохранения не так дорого стоящих тайн — неравноценный обмен. Насколько я помню, с соратниками Фридриха никто из них дружбы не водил, да и неудивительно — куда им, мужичью безродному, до белой кости и голубой крови? — зло усмехнулся Фейнбрахт. — А вот среди тех, с кем они общались, Фридриховым дружкам кто-то стучал. Но, подозреваю, Элиза не захотела вникать в такие мелочи и предпочла бить в корень проблемы, что было вполне понятно — всем сплетникам рты не закроешь, — покачал он головой.

«Вас прикрывает та же Элиза».

Бюнц поморщился, услышав это. Подобные фразы его раздражали. Он никогда не стремился под защиту кого-либо и все свои проблемы предпочитал решать сам. Что не всегда шло ему на пользу.

— Меня прикрывает моя голова, Вальтер. И иногда адмирал. Но даже его участие требуется крайне редко. Но не об этом сейчас. Я никак не уловлю причин вашей... ммм... особенности. Эти люди были не с небом и не с землёй, сделали глупость и за эту глупость поплатились, но при чём тут вы? И, кстати... Где они такое услышали? Благоразумные люди по кабакам о таком не свищут, в целях сохранения как тайны, так и собственных шкур.

Отто не сводил глаз с Вальтера. То ли он стал излишне подозрителен, то ли парень действительно недоговаривает.

И как можно вежливо и доступно объяснить капитану, он не может ответить на следующий вопрос ничего вразумительного?

— И ваша голова тоже. А почему вы спрашиваете у меня? Я не могу знать, почему, мне они сами не являлись и не рассказывали о причинах. Нет, те люди как раз были очень благоразумными. Взяли отдельную комнату, и так далее, и тому подобное... Только трактирщик не удосужился заткнуть щели между досками, так что, если бы один слишком любознательный человек приложился бы к этой стене ухом, то тайна бы перестала быть таковой. Вот, собственно, и все.

Взгляд капитана нервировал, но Фейнбрахту пока что удавалось сохранять более-менее спокойный вид.

Темновато. Тяжело поддерживать непрерываемый зрительный контакт.

— Жаль, что они не удосужились объяснить вам причины. Придётся нам искать их самим. — Отто снял с руки жемчужный браслет и покрутил его на пальцах. Дурная привычка. От неё тоже пора избавляться. Подавшись вперёд, он ухватился руками за спинку стула:

— Если бы мне захотелось обсудить с кем-нибудь незаконнорожденность каких-либо членов правящей династии, я бы точно не повёл предполагаемых собеседников в трактир. А вы бы повели, мой благоразумный?

Фейнбрахт отвел со лба волосы. Тяга скептически поморщиться в ответ на реплику капитана о поиске причин была сильна, но он смог удержаться от нового витка пререканий.

— Я бы не повел, но только потому, что обсуждать подобные вопросы с кем бы то ни было почитаю излишним. А если бы это было насущной необходимостью, то трактир был бы наименьшим из всех зол, уж поверьте.

На последующую реплику Отто лишь цокнул языком и несколько минут сохранял молчание. Руки по-прежнему держались за спинку стула, по обе стороны, лишая Вальтера возможности встать, капитан оперся коленом на стул, где сидел мичман, и наклонился к нему буквально лоб в лоб. Он явно злился.

— Вальтер, даже мой юнга назовёт вам парочку куда более безопасных мест. Если вы не идиот и не мещанин, то не станете обсуждать важные тайны в трактирах. Так только в глупых книжках делают. Кто, кстати, обсуждал? Кого ваши друзья подслушали?

— А откуда я могу знать? — огрызнулся Фейнбрахт, вжавшись в стену. — Я не в курсе, почему они пришли именно туда, уж извините, не расспрашивал. И я не знаю имен, потому что они не соизволили представиться, знаете ли. А если вы меня в чем-то подозреваете, выскажитесь сразу, второго разговора по душам я могу и не выдержать.

— Вальтер, с ваших слов выходит, что с вашими знакомыми приключилась неприятная вещь по их же собственной глупости, а вы чувствуете себя виноватым, вследствие чего с вами происходит что-то мало понятное. Странно, знаете ли. Но когда я начну вас в чём-то подозревать, вы переедете в трюм, например. Когда это было и как вы об этом узнали?

— Что именно странно? Глупость — вполне обычная вещь, чувство вины за не предотвращенную неприятность — тоже. Вас интересует дата, верно? Самое начало весны, третий день Весенних Скал. А узнал я об этом постфактум. То есть, в то время, когда они подслушивали, я отсутствовал, потом вернулся, что, наверное, меня и уберегло от их судьбы, — поежился он.

— Глупость вполне обычная вещь для малолетних и для идиотов. Для дворян — непозволительная роскошь. Чувство вины, простите, за что? И как же вы могли её предотвратить? Они рассказали вам сами? Если да, то к вашему возвращению они были живы. Почему тогда с вами упорно всё в порядке? Хотите сказать, старушка Элиза узнала о них, но не узнала о вас?

И снова о том же самом. Кажется, написать объемный отчет про это событие было бы проще чем отвечать еще на тысячу вопросов.

— Повторю еще раз: вы слишком хорошо думаете о людях. Дворяне тоже бывают дураками. Я собрался их покинуть, когда им только пришла в голову эта идея, и у меня был выбор: уйти, или попытаться их разубедить. Я выбрал первое, и выбрал неверно. О том, что именно они подслушали, я узнал позже и не в трактире. После этого мы не встречались, а об их смерти я услышал уже на следующий день. Не скажу, что меня хранил Создатель, но, скорее всего, потому что те, чей разговор они услышали, не подумали, чтобы сразу же заплатить кому-то, чтобы проследить за ними. Так что могла и не узнать, она ведь не всесильна.

— Судя по тому, что вы живы, — ухмыльнулся капитан, — вы как раз выбрали верно, в отличие от ваших знакомых. Элиза не всесильна, — подтвердил Бюнц и мечтательно добавил: — Но почти. Кстати, а вы не думаете, что я вас ей теперь сдам?

Отто — слишком хороший капитан, чтобы его убивать, это будет неразумно. Тем более что с друзьями Фридриха Отто не общается.

Он тряхнул головой, пытаясь прогнать сонливость.

— В этом смысле — да, верно. А мои взаимоотношения со знакомыми — это уже совсем другой коленкор. — Он на минуту запнулся, раздумывая над ответом. — Нет, не думал. Наверное, слишком вам доверяю. Но даже если сдадите, то это может быть не смертельно.

Лжёт или нет? Сложно понять. В конце концов, ему же надо поспать хоть немного.

— Допустим, у меня к вам нет более вопросов. Пока. Хотите уйти?

Каюта и капитан слегка расплывались перед глазами, голова отяжелела.

— А как же ваше желание полюбоваться на меня обнаженного? Уже завяло? — ляпнул Фейнбрахт раньше, чем подумал, и тут же прикусил язык. — Вообще-то, да.

— Ну, вот. Только я собрался отпустить вас спать и собираться с силами для следующего разговора, как вы напоминаете мне, что я до сих пор не видел вас без штанов... Вообще-то нет, не только не завяло, а даже усилилось. Но я сегодня добрый и очень человечный, посему... — Капитан кивнул одобряюще и махнул рукой. — Идите уж. Отоспитесь. У вас впереди много работы.

Поспать ему действительно следовало, чтобы на следующий день не пугать всех встречных видом выходца и заторможенностью.

— Надеюсь, следующий наш разговор, если он будет, сложится так, что мне не придется раздеваться, — ухмыльнулся Фейнбрахт. — Благодарю за снисхождение. Доброй ночи, капитан, — и аккуратно прикрыл за собой дверь каюты, стараясь не грохотать.

Оставшись в одиночестве, капитан оглянулся на лейтенанта. Спит. Так спокойно. Подойдя к окну, Отто прислонился к нему лбом и вгляделся в такое тихое и спокойное ночное море. То ли море усыпляет, то ли он и впрямь устал, но спустя несколько долгих минут он всё-таки вернулся к койке. Обращаясь скорее в пустоту — Карл-то всё равно не слышит — капитан пробормотал:

— Здесь много где можно лечь спать. Но я так не хочу сегодня спать один... Полагаю, ты простишь меня потом?

С этими словами он стянул сапоги и лёг рядом. Поразмыслив немного, Отто взял Карла за руку. Да, так определённо лучше. Надо же. Неужели Леманн совсем ничего не чувствует? Засыпая, капитан размышлял о том, что его экипаж — лучший в мире. По крайней мере, он не знал другого корабля, где капитан мог бы побыть слабым перед подчинёнными и не стать при этом изгоем. Бюнц так и уснул, вцепившись в лейтенанта, как ребёнок в мягкую игрушку.