Маленькие трудности при написании великих книг (джен)

Гилдерой Локхарт, как и любой другой не столь блистательный волшебник, знал, что в этом сумасшедшем мире нет и быть не может идеальных людей. Все более-менее наделённые разумом существа обладали полным набором милых привычек, особенностей и черт характера, которые могли привести в ужас неподготовленного индивида. Описание особенностей которого, в свою очередь, также могло привести в ужас уже последующего индивида — и так вплоть до бесконечности.

Гилдерой не знал никого (кроме Сюзанны и себя любимого, но, как известно, исключение лишь подтверждает правило), на кого можно было посмотреть и сказать: образец без сумасшедших тараканов или их не менее развесёлых аналогов.

У Гарри была сумасшедшая звезда/судьба/предназначение (нужное подчеркнуть). У его крёстного было неуёмное желание во что-нибудь влезть. У старого домовика Блэков банально поехала крыша, а знаменитый Аластор Грюм и вовсе оказался зазнавшимся мракоборцем с Параноей с большой буквы.

Мэтью и Миранда также были не идеальны. Агент до дрожи в коленках любила контролировать всё, что хоть как-то, хоть где-то касалось её и её окружения. Уэлш, помимо сования носа куда надо и не надо, поражал безграничным оптимизмом и воистину грифиндорским духом авантюризма.

Они были не идеальны, они были противниками идеи «сидим тихо и не отсвечиваем», но они всегда были рядом, и, самое главное, многие вещи они понимали без слов.

Чувствовали каким-то журналистским нюхом, что где-то случилось что-то интересное.

Чувствовали, что они ему нужны.

Литературный агент чисто случайно заметила, что знаменитый писатель забыл подписать какую-то бумажку. Журналист внезапно вспомнил, что обещал кому-то книгу с автографом.

Словом, утром первого ноября оба, по странному стечению обстоятельств, оказались в Хогсмиде.

Оба пожелали его увидеть.

Оба быстро переглянулись и даже вроде как ничуть не удивились, когда бледный как смерть великий писатель молча рухнул в кресло, старательно отводя в сторону покрасневшие из-за бессонной ночи глаза.

Молчание было недолгим, поскольку, поняв, что с его стороны инициативу ждать, по меньшей мере, глупо, Миранда просто спросила:

— Я так понимаю, это как-то связанно с Гарри?

Вопрос был, в принципе, логичным, и потому чисто риторическим. Агент знала о теории тридцать первого числа, прекрасно понимала, что именно руководило храбрейшим магом мира, когда он гордо объявил, что будет защищать и обучать детишек в эти смутные времена, а также помнила, что до встречи с Мальчиком-Который-Выжил её подопечный не страдал бессонницей. Так что вместо ответа Гилдерой лишь неопределённо повёл плечами. Не подтверждая, но и не отрицая очевидного.

Вчера вечером, во время разговора, Дамблдор так мило обошёл все острые углы, деликатно сказав, что сообщает ему всё это, чтобы профессор ЗОТИ не волновался. Просто, чтобы приглядывал за мальчиком в школе, понимал, что к чему, и если надо, совсем чуть-чуть, помогал по мере сил.

Возвращаясь прошлой ночью от директора, Локхарт не просто понял, что к чему, он осторожно, по стеночке, пробираясь в свои комнаты, понял ещё и то, что дело дрянь. Не то чтобы дела и раньше не принимали подобный оборот, но в этот раз понятие «это конец, товарищи» побило все мыслимые и немыслимые антирекорды. Пробив пол у отметки «мы все умрём» на его личной шкале неприятностей, оно со свистом промчалось мимо свеже открывшейся отметки пояснения «…медленно и очень мучительно» в сторону ещё более страшной, можно даже сказать, трагической «…и о нас никто не вспомнит».

Особенно ирреально на фоне этих размышлений звучало знаменитое ободряющее директорское «всё будет хорошо». Сам факт упоминания которого говорил, что хорошо не будет точно, а просто и быстро — тем более, поскольку всё вышесказанное не просто намекало, а прямо-таки кричало о том, что всё будет долго, сложно и, мягко говоря, малоприятно.

Во всё это долгое, малоприятное и уже сейчас дурно пахнущее Гилдерой уже благополучно влез и, что ни говори, шансов вылезти без потерь не имел от слова совсем. У Миранды и Мэтью эти шансы ещё были. Причём не просто были, а были до неприличия высоки. Им можно было прямо сейчас на всё плюнуть и уехать туда, где до них тёмный лорд не дотянется ни сегодня, ни завтра, ни даже через много-много лет.

Правда, судя по выражению их лиц, эти двое даже не рассматривали такую возможность. Что-то в надменной ухмылке агента и преувеличенном спокойствии журналиста давало понять, что они никуда не уедут. Останутся здесь и будут разгребать то, во что он вляпался. Вытягивать из этого болота проблем его самого и Поттера, из-за которого вся эта заварушка началась.

Гилдерой Локхарт нерешительно покусывал верхнюю губу, прекрасно зная, что, во-первых, это некрасиво смотрится со стороны, во-вторых, жутко нервирует Миранду, в-третьих, выдаёт его состояние с головой, но ничего поделать с собой не мог. В нём, против его воли, боролись две противоположные натуры, одна из которых требовала всё немедленно рассказать и спихнуть ответственность на кого-нибудь другого — благо он сам на всё «это» не подписывался, и вообще, в контракте на обучение детишек не было ни единой строчки упоминания о том, что ему вчера рассказал директор школы. Вторая же настаивала на том, что как-то неправильно втягивать этих двоих во всё это. Он же герой! Настоящие герои, борцы за всеобщее счастье и прочие социально ответственные личности столь малодушно себя не ведут. Это их долг, крест и бремя тянуть на себе подобный груз ответственности, не скидывая его на только вылезшего из предыдущей неприятности журналиста и на агента, которой… которая…

Талантливейший писатель магического мира в глаза не видел контракт Миранды и до сего момента никогда не задумывался о том, что именно входит в её обязанности. Объявившаяся в его жизни уже через месяц с небольшим после победы над ирландским приведением агент столь властно вломилась в его жизнь, отдавая приказания направо и налево, что он даже не задумывался, а в её ли компетенции всё это?

Сейчас задумался.

А ещё Дамблдор со своим «если считаете нужным, то, конечно, говорите, но если нет, то чем меньше людей об этом знает, тем лучше». И мысли о том, что у неё с Мэтью вроде как…

Что у неё там с любителем покопаться в чужом грязном белье, он доразмышлять не успел, поскольку литературный агент, явно не желая даже в чужих мыслях фигурировать как слабая и нуждающаяся в защите личность, громко фыркнула и участливо осведомилась:

— Дай догадаюсь, его хочет убить Сам-Знаешь-Кто?

Гилдерой Локхарт растерянно переводил взгляд то на журналиста, то на агента. Оба, похоже, прекрасно видели, что творится с их подопечным, и знали не так уж и мало о происходящем. Знали, но почему-то рвались влезть во всё это посильнее. Сам Гилдерой, возвращаясь к себе в комнату после беседы о Гарри, двигаясь на автомате и не замечая никого и ничего вокруг, с тоской осознавал, что не глядя и не думая махнулся бы сейчас местами с любым, абсолютно любым мракоборцем. Встал плечом к плечу с главой авроров и повёл всех в атаку. В атаку на пожирателей смерти они пошли бы всей толпой. Справа Скримджер, слева Грюм, а впереди десятков двадцать авроров рангом поменьше. Он бы предпочёл быть там, в гуще событий, чем здесь, в этой пугающей своей мнимой безопасностью школе.

Ключевым словом было бы предпочёл, но в сложившейся ситуации его предпочтения уже никого не интересовали. Он не мог рвануть в Лондон в патриотическом порыве — слишком много умудрился наговорить о защите детей, да и к тому же в те моменты, когда воображение рисовало его впереди крушащей всё на своём пути армии министерства, начинал звучать тихий голос где-то в его голове. Голос профессора Дамблдора, который, выпроваживая из своего кабинета храбрейшего волшебника мира — у которого ноги дрожали так, что он их еле передвигал, — мягко похлопал его по плечу, сказав, что ему нечего беспокоиться. Даже если он решит их покинуть, приняв предложение Скримджера, и не дай Мерлин попадёт в ловушку, подстроенную превосходящими силами врага, — бояться нечего. Дамблдор из проверенных и самых достовернейших источников узнал, что Волан-де-Морт справедливо считает Локхарта одним из самых близких для Гарри людей. Человеком, который знает о Поттере если не всё, то почти всё, а потому — приказ брать живым. Память словно в насмешку детально восстанавливала картину этого момента и то, как директор, задумчиво погладив бороду, сказал, что, правда, странно всё это. У Гилдероя хорошая защита против зелья правды и, по слухам, Империо, как же они в таком случае собираются вытянуть из него информацию?

— Вы не понимаете, на что подписываетесь!

— Да, разумеется, не понимаем. Особенно я. Все девять месяцев этого не понимал и даже сейчас понять не могу, — насмешливо протянул журналист, подражая голосу Миранды. Сама агент также не стала хранить молчание:

— Гил. Ты ведь в последнее время не читал газеты, да?

Он нашёл в себе силы кивнуть.

— Тогда расскажу коротко, что происходит за пределами школы.

Краткое описание происходящего заняло минут десять, хотя, если разобраться, всё можно было сократить ещё больше, до куда более ёмкого, но, увы, немного матерного слова. Слово Миранда, кстати, всё-таки сказала. Под конец. Когда, мягко улыбнувшись, подытожила всё выше сказанное, подсчитав общие шансы на то, что в конце творящегося вокруг безумия про них будет сказано «и жили они долго и очень счастливо».

Ситуация за стенами школы медленно, но верно выходила из-под контроля, так что по окончании внутренний голос со вздохом признал, что даже если отбросить в сторону «подозрительные намёки директора» — которые он, конечно, не собирается отбрасывать! — то разницы никакой нет. А если не отбрасывать, то по итогу всё идёт строго по первоначальному плану и у Гилдероя ещё есть целых семь месяцев спокойной жизни.

Семь месяцев спокойствия, по окончании которых совершенно точно и без всяких «если» разразится настоящий ад.

— Это секрет. Причём не мой, — обречённо прошептал он, уже зная, что эти двое не отступят, да и он сам, если честно, не хочет, чтоб они ушли.

Журналист и агент уходить не собирались, наоборот, услышав в голосе жертвы пораженческие нотки, приступили к тому, что умели лучше всего. Мягко, ненавязчиво принялись убеждать в том, что нет ничего страшного в разговоре по душам, в котором они получат всю нужную информацию, которая, по большей части, не составляет для них никакой тайны. Они и так всё уже знают, а эта беседа нужна лишь для того, чтобы подтвердить кое-какие догадки.

— Я же десять лет профессионально взламываю чужие шкафы со скелетами, — доверительно начал Уэлш, — так что могу с уверенностью сказать, что ни один волшебник не признается в том, что его бабка до последнего своего дня танцевала в неглиже под луной, что у него троюродный брат оборотень, или в том, что он любит посмеяться над маглами, продавая им исчезающие ключи. Всё это они пытались скрыть. Все эти милые сведения вкупе с куда менее безобидной информацией рано или поздно — при моей скромной помощи — всплывают наружу в результате пары случайно брошенных слов, сопоставленных с датами и малозначимыми на первый взгляд событиями.

Каждое дело, за которое я брался, требовало лишь стартовой информации и немного времени. И того, и другого у нас было даже слишком много, поскольку речь идёт о Гарри Поттере.

Гарри Поттер — Мальчик-Который-Выжил. Ребёнок, за которым который год подряд охотится один из самых страшных тёмных магов столетия. Верите или нет, но ещё когда эта история только началась, мне уже хотелось спросить, на кой-чёрт он за ним вообще охотится?

— Он мстит за потерянное могущество, подпорченную репутацию непобедимого, — не глядя на этих двоих, пробурчал Гилдерой. В его глазах версия о том, что «ты много-много лет изучал тёмные искусства, мнил себя самым сильным на свете, а потом тебя победил годовалый ребёнок — стало немного обидно», была не лишена смысла.

— Перефразирую вопрос, — мгновенно среагировала агент, с такой непринуждённостью влезшая в беседу, что у Гилдероя даже мелькнула мысль, что речь была заготовлена заранее. — На кой-чёрт он вообще начал за ним охотиться? Вот только не надо мне рассказывать, что Лили и Джеймс Поттеры были все из себя крутые мракоборцы и участники наполовину секретной организации «орден Феникса». В ордене было много волшебников на порядок сильнее этих двоих. На порядок опаснее этих двоих. Да они пару раз выворачивались из лап тёмного лорда буквально в последний момент — но что с того? Что значили какие-то позавчерашние школьники, по сравнению с тем же Аластором Грюмом? Грозный глаз лез в самое пекло, отправляя пожирателей то к предкам, то в Азкабан. Причём к предкам даже чаще, чем к дементорам! Однако нет же — именно позавчерашние школьники, не отжившие и четверти века, не прославившиеся на весь мир как великие волшебники и явно не убившие и с десяток пожирателей.

— Это ещё ничего не значит. Достали они его, вот он и…

— Лично? В одиночку? Хочешь сказать, что они его так достали, что он решил их просто убить? Пойти однажды вечером и убить, даже предварительно не помучив? Он никого с собой не взял — раз. Дамблдор выделил особою защиту этой семейке — два.

— В те времена нападали на всех, а Цель ордена была защита против него, — неторопливо пояснил Уэлш. — На всех членов охотились априори, но под замок посадили только две семьи. Поттеров и Лонгботомов. Обе славились храбростью и активной деятельностью против лорда. У обеих семей в конце июня родился сын.

— С чего вы вообще приплели сюда…

— С того, что Беллатриса Лестрейндж была фанатичкой, но не дурой. Кого-кого, а дураков тёмный лорд на дух не выносил. И вот эта особа, как утверждают свидетели и она сама, бросилась искать лорда. За информацией она помчалась не в Лондон, где в тот момент был Дамблдор, доказывающий верность своего виденья будущего Гарри. Не к тогдашнему министру, что отчаянно пытался добиться популярности на этой теме и стремился побывать везде, что ставило его безопасность под угрозу. Даже Аластор Грюм, правая рука директора по части орденских дел, не привлёк её внимания. Её внимание привлекли те самые Лонгботомы, которые — интересная деталь — почему-то из ярых борцов с тёмным лордом превратились в ярых домоседов.

Мы прошерстили все доступные материалы и парочку не слишком доступных источников. Ни в одном из них нет упоминания об Алисе и Френке касательно периода, предшествовавшего падению лорда. Который, вот совпадение, абсолютно совпадает со временем исчезновения данных о Поттерах.

Смею предположить, что события развивались так. Лонгботомы узнали, что лорд мёртв и, как и прочие волшебники, решили, что всё кончено — бояться нечего. Они сняли защиту, и не прошло и суток, как у них на пороге появилась честная компания из трёх пожирателей: супруги Лестрейндж и Крауч.

— Крауч?

— Да, единственный сынок знакомого тебе Бартемиуса Крауча, главы отдела международного магического сотрудничества, был приговорён к Азкабану именно из-за свидетельских показаний по этому делу.

— Эти данные…

— Собирались в течение четырёх лет. С тех самых пор, когда ты стал преподавать в Хогвартсе. Впрочем, мы об этом уже говорили. Я ещё тогда упоминала, что должна знать всё о тех, с кем ты общаешься, а дело Блэка, в ходе которого уже официально потребовалась информация об обстоятельствах смерти Поттеров, лишь окончательно развязало мне руки.

Гилдерой невольно хмыкнул. Да уж, информация для этих двоих была всем. Они, кажется, проще перенесли бы отказ от магии, еды и воды, чем от поиска данных, поскольку Мэтью нравился сам процесс добывания, а агент банально любила знать обо всём и быть в любой ситуации на шаг впереди. Собственно, именно поэтому она на дух не выносила президента фан-клуба. За все девять лет она так ничего о ней и не сумела узнать.

— Ты слышал о нападении на Министерство? — неторопливо, с извечным чувством собственного превосходства продолжала агент.

Локхарт сдержанно кивнул.

— Как ты думаешь, зачем они туда пошли? — Не дождавшись никакого ответа, она наигранно растерянным голосом протянула: — Может, потому что тёмный лорд хотел посидеть в кресле Министра магии? Или, может, его заинтересовал архив, где хранятся данные на всех чистокровных волшебников? А может, он зачем-то хотел проникнуть в Отдел тайн?

— Если вы всё уже знаете, то зачем этот допрос?!

— Ну, допустим, знаем мы, увы, не всё, — чуть пожав плечами, поправил Уэлш. — Далеко не всё, поскольку те, кто работают с пророчествами, не сильно любят болтать и оставлять без присмотра учётные книги. Трудоголики, трезвенники, нестяжатели и, по сути, конченые альтруисты, готовые работать за кнаты на Министерство: худшая, на мой взгляд, клиентура. Хотя другие, как я понимаю, туда и не пойдут: отстойная работа, поскольку львиная доля пророчеств — это туманные высокопарные слова или прогнозы погоды.

— Пророчество же никто не знает?! — заёрзав в своём кресле, спросил Локхарт, удивлённо глядя на этих двоих. Только сегодня ночью Дамблдор утверждал, что это самая большая тайна. Тайна, из-за предполагаемого обладания которой, его, такого молодого и ещё жаждущего жить нормальной спокойной жизнью, желает пригласить на долгий разговор по душам ни много ни мало, а сам Волан-де-Морт, и вот пожалуйста — эти двое уже всё разрыли! Может… может, это значит…

— Да? А надпись с именами на шаре с пророчеством там появилась сама по себе или её всё-таки повесил смотритель?

— То есть вы всё-таки знаете?

— В том-то и дело, что не знаем. Мутная история с этим предсказанием. Мы знаем, что оно было. Знаем дату, когда оно было сделано. Знаем, когда оно было внесено в каталог. А дальше начинаются странности.

— Странности?

— Смотритель, получив пророчество, промолчал. Они там, конечно, все идейные, но перед начальством в этой ситуации он же должен был отчитаться. А наверху, сам знаешь, всё, что связано с Сам-Знаешь-Кем, просто обязано было тут же стать сенсацией.

— Чары неразглашения?

— Чушь для непосвящённых, — буркнул Мэтью. — Обычное стариковское упрямство, помноженное на принципы.

Самый великий волшебник мира сосредоточенно вертел в руках маленькие золотые часики, что безжалостно отсчитывали оставшееся у него спокойное, относительно лишённое тревог время, и пытался понять, с кем из них на самом деле «что-то не так». С ним или со всеми остальными. Почему он, всеми силами старающийся убежать от этого бардака, оказывается постоянно втянутым в самую гущу событий? Почему все остальные, кто может в это всё не влезать, маниакально лезут на рожон? Почему?!

— Гилдерой, мы с Мэтью не будем вмешиваться, если ты не хочешь, но подумай сам: ты справишься один?

— С Дамблдором.

— Да хоть с Папой римским! Гил. Ты хоть знаешь, что будет, если Он победит? Ты полукровка. Твой отец — магл, а сёстры не имеют магических способностей. В лучшем случае им светит роль прислуги, поскольку даже у домашних эльфов есть хоть какая-то магия. А твои книги? Шестьдесят процентов повествования отводится спасению маглов в том или ином смысле.

— Ну, вообще-то, всего лишь…

— Мерлин великий, Гил! Мы уже выяснили насчёт нашего понимания ситуации, перспектив выживания в творящемся вокруг, а также не забыли тот факт, что мы и так влезли по самое не балуйся. Хватит! Чары на комнату уже наложены, так что никакие жучки-червячки нас больше не подслушают. Выкладывай давай, если уж мне светит быть грязнокровкой, подлежащей уничтожению, то я желаю перед смертью попортить достаточно крови этим… — пара-тройка отнюдь не литературных слов в исполнении Миранды в адрес пожирателей, или, как она их ласково окрестила, «плод порочной связи кентавра с русалкой, которые в отхожем месте, за деньги вступили в противоестественные отношения, порочащие честное имя всех живых существ», более чем наглядно показывало всю серьёзность её намерений.

Упираться и изображать из себя невесть что Гилдерой Локхарт больше не стал — рассказал всё как есть. Он же не смотритель зала пророчеств, с ним, в случае чего, агент церемониться не будет.

В Хогвартс он вернулся уже ближе к вечеру, дав себе клятву расслабиться, ни о чём не думать и, позабыв о тревогах, попытаться провести оставшиеся ему дни в тишине и спокойствии.

Крайне наивные мечты для человека, имевшего несчастье три с половиной года назад поверить красивым словам и согласиться добровольно стать преподавателем в школе чародейства и волшебства.

Будущий глава авроров, вероятный победитель Волан-де-Морта и личная головная боль профессора ЗОТИ, сидел под дверьми его кабинета с выражением мрачной решимости на лице.

Решимость была, к слову, настолько большой, а сцепленные в замок руки столь явно выдавали состояние гостя, что только мантра «сейчас ноябрь! В ноябре ничего страшного не происходит» заставила Гилдероя всё-таки пойти к кабинету, а не проскочить дальше по коридору с видом «мне вовсе не сюда».

— Я хотел прийти вчера, — сходу сказал подросток. — У Вас был такой странный вид и Вы весь вечер не спускали взгляда с часов и своей палочки, словно ждали чего-то. Но Гермиона сказала, что лучше этого не делать.

Гилдерой в очередной раз порадовался благотворному влиянию мисс Грейнджер, а также тому, что Гарри не пришёл сюда, как задумывал. Не увидел то существо, что таки доползло до этих самых дверей в районе второго часа ночи.

— Да, этого делать определённо не стоило, — стараясь как можно незаметней снять ту прорву заклятий, что защищала дверь, сказал Локхарт. — В жизни каждого человека, независимо от того, магл он или волшебник, наступает такой момент, когда его лучше не трогать и позволить…

— …справиться со своими проблемами в одиночку. Поскольку… — дальше у Грюма — которого и процитировал подросток — шло весьма красочное описание того, почему надо позволить всяким не обременённым разумом индивидам решать свои проблемы лично, не позволяя втянуть себя в них. Старый мракоборец вообще любил делать упор на то, что влезать во что-либо без подготовки — сомнительное действие, но в данном случае он со свойственным ему сарказмом и скептицизмом добавлял, что если ты влезаешь без приглашения в проблемы своих друзей, то, вполне вероятно, на этом ваша дружба и закончится. В последнем, учитывая «стандартные» методы решения проблем, сомнений не возникало.

В кабинете, в который они прошли, повисло молчание. Было очевидно, что Гарри пришёл именно за приключениями на свою голову, а Гилдерой, хоть и мог обеспечить его всем необходимым для этих «приключений», молчал.

Просто не знал, что сказать.

Не знал, как сказать.

Это Миранда могла со смехом заявить «его опять хочет убить Сам-Знаешь-Кто?» или, узнав о сказанном Дамблдором, протянуть «аваду пережил, философский камень не отдал, василиска убил, на дуэли уделал — у лорда нет ни единого шанса!»

Он так сказать не мог. Знал, какой ценой всё это далось. Помнил, что всегда Поттер был не один. Понимал, что если скажет сейчас хоть слово, то Гарри мало того, что полезет сломя голову, так ещё и опять втянет его во всё это, причём прямо сейчас, не дожидаясь июня.

К счастью, гриффиндорец, задумчиво глядя на сунутую ему в руки чашку с чаем, думал уже о чём-то своём. Уловив, что сегодня никаких вселенских откровений не предвидится, он, очевидно, задался другим, как видно, не менее волнующим его вопросом.

— Профессор, как Вы считаете, надо следовать всему, что он советует в этой книге?

Удивление от этого вопроса было столь явным, что Гилдерой даже немного растерялся. Он мог сколько угодно фыркать в сторону зазнавшегося мракоборца, но поставить под сомнение написанное в той-самой-книге?! Нет, он не всегда следовал её инструкциям, но каждое нарушение было итогом: обстоятельств, забывчивости или просто следствием его невнимательности. Случайностью, но никак не осознанным действием. Это же как можно поставить под сомнение текст, написанный Грюмом, когда его паранойя ещё не так сильно взяла верх над разумом? Текст, полезность и сила которого лишь самую малость уступали гениальности его собственных книг!

Словно прочитав его мысли, Поттер быстро продолжил.

— Он хороший учитель, он знает, каково это — бороться с силами зла, но…

— Но?

— Это было смешно, когда он обратил Малфоя в хорька. И его сто двадцать пять способов выявить предателя тоже весьма интересны, но Вам не кажется, что ему не хватает чего-то человеческого? Веры в людей, например?

— Никогда не знаешь, когда твой друг может оказаться предателем и…

— Но с Мэтью-то вы друзья, несмотря на всё произошедшие! И я дружу с Гермионой и Роном и даже думать не хочу, что мои родители так же доверяли Петтигрю!

Гилдерой неловко поёжился в своём кресле, прикидывая, как вообще можно ответить на подобный вопрос. Вопрос, над которым он сам раньше никогда не задумывался. Ведь вера — это понятие зачастую иррациональное. Либо веришь, либо нет. Вера в людей — тем более.

Грюм не верил никому, кроме себя, а потому в книге — особенно в первой её части — с завидной регулярностью проскакивала подобная мысль и утверждение, что предавший раз предаст и во второй.

— Ну, я думаю, в данном случае написанное можно принять скорее как рекомендацию, но не план действий, — осторожно начал он. — В конце-то концов никто не в силах указать тебе, с кем дружить, а с кем — нет. Тем более побитый жизнью мракоборец, который может запросто запустить заклинанием в собственную тень, решив, что она его преследует. С его точки зрения, мир полон опасности, и, убрав от себя всех друзей, он попросту минимизирует шанс удара в спину — вот и всё.

Гарри едва заметно кивнул, продолжая крепко сжимать в руках чашку, видно было, что ответ принят к сведению, но не рассматривается им как полный. Локхарт тяжело вздохнул и нехотя пояснил:

— Мы все через многое прошли: я, ты и он. Всё дело в том, осталась у тебя эта вера в людей или нет, способен ты дать им второй шанс или решишь себя обезопасить.

— Я помешал Сириусу убить Петтигрю. Если бы я не остановил его, то Волан-де-Морт никогда бы не вернулся!

— Все совершают ошибки, к тому же по молодости.

— Такие?! — полные ярости зелёные глаза уставились на него в упор. — Такие, в результате которых гибнут другие люди?!

Здесь крыть было нечем, и в комнате опять повисла неловкая, гнетущая тишина.

— Как-то странно у нас повернулся разговор, — нервно хихикнул Локхарт. — Начали с человечности и пришли к тому, чем могут обернуться ошибки.

— А у вас, профессор? У вас были такие ошибки, о которых вы жалеете? Ошибки, которые в корне изменили вашу жизнь и жизнь окружающих?

Перед глазами величайшего волшебника мира против его воли вспыхнули яркой вспышкой воспоминания. Расширившиеся от удивления серые глаза. Поднятая в бесполезной попытке защититься рука.

Он выдавил из себя усмешку и с деланным, как ему самому показалось, насквозь фальшивым весельем в голосе сказал:

— Да. Когда я почти три с половиной года назад согласился преподавать в этой школе. До сих пор думаю, как это повлияло на жизнь окружающих и скольких убитых нервных клеток это мне стоило.

На лице гриффиндорца появилась невольная улыбка, и Локхарт поспешил закрепить успех:

— И вообще, что об этом сказал Дамблдор? Я уверен, что ты у него это уже спрашивал.

— Сказал, что рано или поздно это всё равно бы случилось и что я не виноват.

— Ну вот! Вот видишь, и он так думает. И вообще, Дамблдору стоит верить. Даже Грюм ему верит! Собственно, — он откинулся на спинку кресла, готовясь высказать очередную крайне гениальную и не менее философскую мысль, — это, наверное, и будет ответом на твой вопрос о человечности. Способность верить другим людям и давать им шанс на исправление.

— Вы сейчас говорите прямо как профессор Дамблдор, — не удержавшись прервал его подросток.

— Естественно, у гениев мысли всегда похожи.

Ответ, как видно, его полностью устроил, так что остаток вечера они мирно проболтали о подвигах величайшего мага мира и отсутствии человечности у немного параноидального, но всё-таки, надо признать, отличного мракоборца.

Уже в дверях Гарри повернулся и тихо сказал, что ему, конечно, жаль все эти мёртвые нервные клетки, но лично он очень рад тому, что три с половиной года назад Гилдерой Локхарт принял предложение стать преподавателем ЗОТИ.

— Не знаю, понравилось ли это бы Грюму, но я действительно верю многим людям и готов им многое прощать. Вы правы, все порой совершают ошибки или вынуждены говорить неправду, но им надо верить. Я не верю, что Дамблдор видит в зеркале Еиналеж пару носков и в то, что вы на самом деле жалеете о том, что приехали сюда.

Наверное, самая очаровательная улыбка по версии одного из не самых популярных женских журналов в это мгновение дрогнула, поскольку Поттер поспешно добавил, что каких бы ошибок Гилдерой в прошлом ни совершил, каких бы дров ни наломал, он ему всё равно верит.

В этот раз дрогнула не только улыбка, что-то заставило его окликнуть эту ходячую неприятность. — Гарри, подожди, у меня… кое-что есть для тебя.

На негнущихся ногах, сам не веря, что он это делает, Локхарт прошёл во вторую комнату, что служила ему спальней. Достал тщательно спрятанный бабушкин подарок, который он с тех пор, как всплыла правда о его настоящих способностях, всюду таскал с собой. Глаза черепушки испускающие бледно-зелёный свет, смотрели прямо в душу великому писателю, будто спрашивая, уверен ли он в том, что собирается сделать. Как ни странно, но уверенность была. Такая же необъяснимая, как и той ночью, когда он дарил книгу.

— Что это? — спросил Поттер, с удивлением заглядывая в нежно-голубой мешочек, в который был упакован подарок.

— Ой, вот только не говори, что ты не знаешь? О нём, по-моему, даже в Ведьминой удаче написали.

— Но это вещь…

— Да, да… Зло отгоняет, тёмные мысли рассеивает и всё такое.

— И… я должен носить его с собой?

— Нет! Конечно, нет. Э… положи его… ну, скажем, под подушку?

— Но на ней тогда нельзя будет спать.

— Ну, тогда положи в тумбочку возле кровати, главное, чтобы когда ты спал, он был неподалёку.

* * *

Наверное, он прогневил какие-то высшие магические силы, или пресловутый магловский бог обозлился на беспрестанное упоминание его имени всуе, но дни отныне летели с ужасающей скоростью. Казалось, только вчера он сообщил Дамблдору о том, что в его распоряжение на добровольно-безвозмездной основе переходят двое лучших специалистов издательства, в то время как третий — бесспорно, самый лучший — будет пока прикрывать тылы и оказывать посильную моральную поддержку, однако вот уже пролетел ноябрь, и половина декабря осталась позади.

Надвигалось Рождество — дурацкий магловский праздник, который для волшебников за столько лет из чисто символического — праздновавшегося, лишь чтобы соседи-маглы не задавали лишних вопросов, — стал настоящим всеобщим праздником. Рождение магловского бога не считалось зазорным праздновать даже в чистокровных семьях, а уж в магических организациях и подавно, а потому не было ничего удивительного в том, что за пару недель до этого праздника Гилдерою Локхарту пришло коротенькое письмо от Руфуса Скримджера.

Точнее, нет — не так.

В десятых числах декабря Гилдерою Локхарту, почётному члену Лиги защиты от тёмных сил и не менее почётному кавалеру ордена Мерлина третьей степени пришло официальное письмо из Министерства Магии, в котором Руфус Скримджер — Глава Аврората — при участии Корнелиуса Фаджа — Министра Магии, кавалера ордена Мерлина первой степени — и ещё десятка волшебников статусом чуть поменьше нижайше просили его соблаговолить найти в своём графике свободную минутку, дабы вырваться в Лондон и в Главном — парадном — зале Министерства Магии прочитать лекцию о тёмных силах и методах борьбы с ними.

Не будь этого самого «нижайше просим», «почтить своим присутствием» и места действия, Главного парадного зала, Гилдерой Локхарт с чистой совестью отправил бы письмо в камин, сопроводив парой-тройкой едких высказываний, общий смысл которых сводился бы к «ищите другого дурака, меня и здесь неплохо кормят!»

Однако в итоге всё вышло несколько иначе.

Величайший герой магического мира говорил, что у него масса дел в Хогвартсе и старательно отворачивался от письма, чтобы всего через мгновение уже раз в двадцатый, если не в тридцатый жадно прочитать список тех, кто нижайше просит. Целых двадцать подписавшихся! И все как на подбор кавалеры ордена да главы департаментов!

Дрожащей рукой собирался отправить лист в огонь, дабы не впадать в соблазн, но память, коварная память величайшего писателя мира с тоской подсовывала воспоминания о том, как в этом самом Главном — парадном — зале ему вручали орден Мерлина третьей степени. Руки сами собой опускались, а перед глазами плыли дивные и такие сладкие воспоминания.

Первый красавец Англии сквозь стиснутые зубы бурчал, что он не идиот! Его так просто не проведёшь — знает он все эти лекции! Тихий голосок сладко шептал слова подтверждения. Он не идиот, не самовлюблённый кретин, не ослеплённый тщеславием слепец. В Министерстве же не идиоты сидят. Они видят — видят! — кто по-настоящему достоин читать в главном зале такие лекции! А потому пригласили именно его — Гилдероя Локхарта. Его, а не этого зазнавшегося мракоборца!

Борьба была тяжёлой.

Борьба была неравной.

Утром двадцать четвёртого декабря Гилдерой Локхарт в новеньком, с иголочки, костюме персикового цвета — который, увы, не сильно подходил к его прекрасным глазам, но, по крайней мере, делал его бледность не столь заметной — стоял в роскошном холле Министерства магии.

Щёлкали фотокамеры, журналисты наперебой задавали вопросы, фанаты отпихивали друг друга, умоляя об автографе. Величайший писатель мира улыбался от уха до уха в счастливо-сладостном тумане, не замечая лёгкой усмешки, что играла на губах извечно хмурого главы Аврората.

Усмешку заметила вездесущая Миранда. Агенту не понравились ни усмешка, ни выбор времени, ни эйфория, что захлестнула её подопечного, который таки сдался и явился в Министерство, хотя она и была против, не без причины утверждая, что его именем, славой и, возможно, даже им самим банально хотят воспользоваться.

Особенно ей не понравилось то, что всё, что касалось защитных амулетов и оберегов двойного назначения, надо было сдать при входе.

Гилдероя последний пункт так же смутил, и он хотел возмутиться. Прочитать лекцию о неприкосновенности своей персоны, праве на исключительность, но…

Скримджер явно не только писал то письмо, он и выступал главным организатором лекции. Всё было рассчитано предельно точно и, как принято у мракоборцев, с целым набором дополнительных инструкций и планов.

Агент могла переспорить самого дьявола и перекричать банши, но до сих пор не могла вести себя подобным образом при своём старом начальнике. Стоило мистеру Лайтнеру появиться в дверях и лениво поинтересоваться, что тут за шум, и самые цветистые выражения застряли в горле вместе с предложениями об упрощённой системе проверки, которая должна действовать для высокопоставленных особ, к числу которых относится её подопечный.

Подопечный же, как ни хотел возмущаться, как ни желал высказать своё высокопрофессиональное мнение, оказался попросту не готов к той высшей мере грамотно спланированной психологической ловушке, в которую его заманили.

Все проходили через магическую рамку, касались детектора и сдавали магические обереги двойного назначения. Все: высокопоставленные лица, журналисты, фотографы, заполучившие приглашение поклонники и просто служащие, которым посчастливилось в этот день быть на работе, выполняли требования зорко следящих за всем авроров и проходили дальше. Туда, в Главный зал. Туда, откуда звучала божественная музыка, а со стен глядели портреты министров и особо знаменитых кавалеров ордена Мерлина. Туда, где он — Гилдерой Локхарт! — должен был стать центром внимания.

В Хогвартсе было тихо, спокойно и безопасно. В Хогвартсе на первом месте всегда и везде был Гарри Поттер. Неважно было, что мальчик не хотел этой славы и популярности. Не имело никакого значения, что он всячески старался избежать всеобщего внимания. Важно было то, что самый скромный волшебник Англии с тоской наблюдая за тем, как весь Большой зал смотрит как ест зеленоглазый мальчишка или как начинают перешёптываться окружающие, если гриффиндорец просто пройдёт мимо по коридору, понимал, что не он главный герой на этом празднике жизни.

Замешательство и неуверенность длились не долго. Быстро сорвав с себя амулеты, вытащив из потайных кармашков припрятанные обереги и свалив в итоге всё это в коробку перед молоденьким аврором, у которого от такого количества подобных вещей, навешанных на одного человека, глаза стали размером не меньше блюдца, он радостно устремился вперёд.

Истосковавшаяся по вниманию нежная натура летела навстречу вниманию, всеобщему уважению и признанию. Летела, махнув рукой на все заветы Грюма. Летела, не замечая, как торжествующе сверкнули глаза главы Аврората, что внимательно следил за этим душераздирающим моментом.

Сама лекция пролетела для Локхарта незаметно, хоть и длилась почти четыре часа с коротким перерывом на выступление Корнелиуса Фаджа, который в очередной раз напомнил, что они тут, несмотря на роскошное угощение, музыку и прочие атрибуты министерского фуршета, не на фуршете, а на лекции по защите от тёмных сил. И он — министр магии — здесь просто в очередной раз напоминает о том, как важно в это нелёгкое время избегать конфликтов и разногласий, а не агитирует за себя любимого, поддержка которого стремится к психологической отметке в пятнадцать процентов, что по сведению пронырливых составителей графиков общественного мнения является уровнем поддержки Все-Знают-Кого! Он ещё много чего говорил — когда во второй раз взобрался на импровизированную кафедру, что соорудили специально для этой лекции, — во многом убеждал, но время близилось к вечеру сочельника, а потому величайший маг мира, скромно потупив свои прекрасные глаза, обратился к одному из многочисленных служащих, что деловито сновали между столиками с вполне естественным вопросом: где он может передохнуть минут пятнадцать в тишине и одиночестве. Надо прийти в себя, глотнуть воды и собраться с мыслями перед тем, как он возьмёт финальное слово, ибо значащаяся в конце предложенного Скимджером плана подтема «ради победы», которая, по мнению главы Аврората, и должна была подвести красивый итог речи, на его взгляд, требовала лёгкой подготовки.

Немного суеты, скомканных извинений по поводу, что долго не могли найти подходящее помещение, и Гилдероя препроводили в маленькую комнатку позади зала. Обитая дубовыми панелями, с камином и огромным креслом, что горделиво стояло на явно увеличенной магией шкуре белого медведя, она производила более чем приятное впечатление, которое не могло испортить даже побитое молью и жизнью чучело уже бурого медведя, что стоял в углу, тускло поблёскивая искусственными глазами. Здесь не было вечно следящих за всеми портретов, сюда не долетал гул голосов из зала, и самого Гилдероя ничто и никто не могло отвлечь.

Никто, кроме верного и к тому же высокопоставленного фаната, который почему-то постеснялся до этого попросить автограф. Локхарт смутно помнил, как этого степенного волшебника в светло-серой мантии ему представляли как главу одного из департаментов. Как одного из подписавшихся под письмом. Как одного из тех, кто нижайше просил его соблаговолить приехать сюда с лекцией.

Отказать такому человеку в автографе было нельзя, но в чёртовой комнате не было даже намёка на нормальный стол, а потому пришлось положить раскрытую книгу прямо на массивную спинку кресла.

Что случилось после того, как он аккуратно начал выводить очередное «преданному фанату от…» сказать сложно. Он стоял спиной, а потому грянувшие откуда-то сбоку и сзади две яркие вспышки в первую секунду застали его врасплох, а во вторую…

А во вторую всё уже было кончено. У его ног валялся обездвиженный волшебник, возле которого на корточках сидел сам Руфус Скримджер, брезгливо, но вместе с тем осторожно осматривая лежавшего.

— Я же говорил, что купится. Мозгами они никогда не отличались, — проскрипел чей-то до боли знакомый голос из того угла, где стояло отвратительное чучело. Чучела, к слову, в углу уже не было, зато там стоял, опираясь на свою палку и грозно осматривая всю комнату волшебным глазом, не кто иной, как живая легенда аврората — Аластор Грюм.

— Не думал, что они так быстро доберутся до глав департаментов.

— Фаджу это сообщить не забудь. А то он только и знал, что ныл, «зачем это устраивать»?! «У нас в бюджете нет денег на подобный приём». Тянул до Рождества, а я говорил, что это надо было проделать ещё месяца три назад.

— Ну уговорили же, — всё ещё не отрываясь от лежащего, задумчиво заметил глава авроров, — к тому же Аргус не такая видная фигура и назначен всего месяц назад. Вряд ли он много успел им передать.

Даже если бы Гилдерой Локхарт и не был гением — коим он бесспорно был, — то и тогда бы он понял из этого короткого диалога не только смысл произошедшего, но и ту роль, что, по замыслу двух авроров, ему была в этом действии отведена. Роль ему не нравилась. Это было не слыхано! Не мыслимо! Он отказывался в это верить, и потому всё же решился спросить:

— И что это значит?

— Это значит, что кто-то повернулся спиной к Пожирателю смерти и, потеряв бдительность, чуть не схлопотал Империо, — не глядя на по-прежнему стоявшего у кресла с книгой и пером в руках писателя ответил Грюм.

— Это значит, что от лица всего Министерства магии мы приносим вам благодарность за посильное участие в обезвреживании особо опасного противника, — поспешил поправить Скримджер, выпрямившись во весь рост.

Заметив, что величайший писатель мира собирается высказать всё, что он думает по этому поводу, он холодным, официальным тоном, чуть приподняв одну бровь, добавил:

— Вы можете не одобрять мои методы, но я подумал, что человек, добровольно пошедший в логово трёх ведьм, замок вампира, деревушку, которую осаждали упыри, и в полнолуние вышедший против оборотня, должен понимать, что иногда риск и ловля на живца — единственная возможность получить шанс обезвредить противника. Заставить его поверить, что он контролирует ситуацию, и тем самым усыпить его бдительность— или я не прав?

Что оставалось делать знаменитому герою в подобной ситуации? Только поправить свою причёску и дополнить перечень вспоминанием о том, как он полез в логово василиска.

— Времена сейчас такие, — кивнул Скримджер, — не знаешь уже, кому можно доверять, а кому — нельзя. Кто подозревал Аргуса до этого момента? Никто, включая меня и грозного глаза. Надо рисковать, надо наносить опережающие удары, — он посмотрел на Локхарта взглядом, который выдавал в этом решительном человеке всю накопившуюся усталость и хронический недосып. — Сейчас не время для сантиментов и строгого следования букве закона. Я знаю, что порой перегибаю палку и могу случайно записать в пожиратели невиновного. Но я знаю и то, что правило «лучше сохранить жизнь ста преступникам, чем убить невиновного» не работает в военное время. Нам нельзя терять человечность, но мы не имеем права проиграть. Я стал аврором для того, чтобы такие, как тёмный лорд, не взяли власть. Чтобы защитить тех, кто не может этого сделать сам. Это ведь наш долг, да? — мягко усмехнулся он, глядя на Гилдероя. — Побеждать чудовищ.

В комнату, расталкивая окружающих, пролезла Миранда, и Локхарт только сейчас понял, что маленькая потасовка привлекла всеобщее внимание. Волшебники толпились за дверьми, испуганно переговариваясь и с ужасом поглядывая на скрючившееся на полу тело. Следом за ней протиснулся и Фадж, который с неподдельным ужасом и удивлением в глазах разглядывал лежащего на полу волшебника.

— Но это… Это же не слыхано. В самом Министерстве?!

— А мы о чём говорили последние месяцы? — буркнул Грюм, недовольно и вместе с тем торжествующе посмотрев на министра.

— Да… я… я понял. — Он быстро оглядел стоящих в дверях и, наткнувшись взглядом на мистера Лайтнера и не пойми как оказавшегося здесь Мэтью, поспешно добавил: — Это так неожиданно. Надо срочно сделать сообщение для прессы и…

— Если позволите, мы с Аластором Грюмом уже побеспокились об этом. — Он вытащил из кармана пару листков и протянул их министру, лицо которого, едва он быстро пробежал их глазами, осветилось счастливой улыбкой. — И это ещё не всё. Думаю, после всего произошедшего самое время немного успокоиться и прослушать финальную часть нашей лекции «Ради победы», в которой наш лучший специалист по борьбе с пожирателями смерти расскажет и объяснит, что мы должны делать, чтобы обезопасить себя, и на какие жертвы в будущем нам придётся пойти.

— Но я думал, — неуверенно начал Фадж, с удивлением переводя взгляд со Скримджера на Гилдероя и обратно, — что эту часть тоже…

— О, нет. Мистер Локхарт рассказал действительно много интересного и полезного, и мы ему очень благодарны за это, но эта часть как бы подведёт итог всему. К тому же он больше специалист по животным и малым магическим народностям, а в данном случае нам нужен специалист по борьбе с тёмными волшебниками, и тут как никто более подходит Аластор Грюм — как лучший специалист в этой области.

Быть может, Фадж сказал бы что-то ещё или вмешался бы кто-то со стороны, но в этот момент Грозный глаз направился к выходу из комнаты, бурча себе под нос, что пора уже заканчивать с этим балаганом. Он почти пять часов проторчал в образе чучела, и у него нет никакого желания более сидеть без дела.

Толпа расступалась перед ним.

Толпа с благоговением смотрела на него.

Толпа послушно пошла за ним в зал, где блистательный и овеянный славой мракоборец, который только что у всех на глазах вычислил и обезвредил пожирателя смерти, должен был прочитать последнюю, финальную часть лекции.

Через две минуты в маленькой комнатке и возле неё не осталось ни одной живой души, кроме, конечно, писателя, его верного агента и журналиста.

— То есть я… то есть меня… — Гилдерой Локхарт, человек, в общем-то крайне культурный и очень воспитанный, отчаянно пытался припомнить то слово, что употребила как-то агент. То самое. Которое метко и довольно-таки цинично, без прикрас описывало именно то, что с ним, пусть и фигурально, зато публично только что проделали.

— Нет.

— Нет? — с надеждой переспросил он.

— Нет, — печально подтвердил Уэлш. Кинул быстрый взгляд на агента и тихо закончил: — Это когда за деньги. А нас вроде как… ну… на альтруистических началах.

Комментарий журналиста ещё больше погрузил великого писателя в уныние, и даже сделанный агентом в успокаивающих целях подсчёт, сколько стоила бы такая вечеринка с журналистами, фотографами и сливками общества в Главном зале Министерства, вздумай они организовать её сами, не сильно радовал. Никакие финансовые выгоды, первые полосы газет и удачные снимки не могли компенсировать или хоть немного сгладить то, что произошло пару минут назад. В голове, к однажды уже озвученному Скитер «писака средней руки», добавилась новая, ещё более неприятная фраза.

Спец по зверюшкам и малым магическим народам.

Ему не хотелось никого видеть, слышать и, упаси магловский бог, идти слушать Грюма, поэтому он молча, глядя исключительно перед собой, побрёл к выходу из Министерства.

Тихо улизнуть незамеченными не вышло, в коридоре их уже ждал Грегор Маккой собственной персоной, и впервые за без малого два года с их официального знакомства вид бывшего начальника службы безопасности старого министра не вызвал у Локхарта панического желания забиться в дальний угол. Хотя, если честно, наверное, это просто не чувствовалось на общем весьма неприятном фоне. Так что, проходя мимо, приветственно кивнув и заметив, что волшебник неторопливо присоединился к ним, он думал о чём угодно, но только не о случившемся много лет назад.

О Рэйчел, которая уже давно ушла в декрет, и потому не присутствовала на мероприятии: он хотел как-нибудь её навестить, но с этой нервотрёпкой совсем забыл. О том, что, собственно, мужчина здесь делает и почему.

— Вы знали? — просто спросил он бесцветным голосом, едва заметно кивнув в сторону зала.

— Догадывался. Скримджер уже воплотил в жизнь добрую половину грюмовских методов выявления и ловли пожирателей. Было бы странно, если бы он пропустил его любимую ловлю на живца.

Гилдерой хмуро кивнул, протягивая руку к агенту: его летучий порох остался в мешочке, который он неосмотрительно вышвырнул вместе с остальными вещами. Он не мог пересилить себя и вернуться за ними в ту комнатку, где тот, в числе прочих предметов, должен был его дожидаться.

— Вы не подумайте на него, что он такой плохой, просто он делает то, что считает правильным для спасения жизней. Та методичка по защите маглов для их соседей-волшебников — это практически его личная инициатива, — словно пытаясь оправдать главного аврора, сказал волшебник, выуживая откуда-то пакет со всеми аккуратно расфасованными амулетами, оберегами и прочей мелочью.

— Но эти методы…

— Не гуманны? Это так, но, увы, альтернативы нет. Тех, кто находится под Империо, вычислить ничуть не легче, чем тех, кто служит тёмному лорду добровольно, да и кто из них приносит больше вреда, тоже сложный вопрос. Он ведь при вас даже не заикнулся о черепе, да? Толку от него мало, если заклятие наложил по-настоящему сильный волшебник, но даже мысль, что находящийся под Империо на пару секунд вернёт над собой контроль, поражает.

Гилдерой удивлённо покачал головой. Начальник авроров ни разу даже не намекнул на бабушкин подарок.

— Это потому, что он точно знает, что в холле от одного черепа будет мало проку. А точнее, вообще не будет, поскольку его тут же заберёт себе Фадж.

— В любом случае, у меня его больше нет. Он в школе, там нужнее, — сказал он, даже в мыслях не позволяя себе думать о том, кому нужен в школе этот странный предмет и по каким причинам.

Маккой лишь одобрительно усмехнулся и также уточнять не стал, вместо этого бросив быстрый взгляд на часы, напомнил, что сегодня вроде как сочельник.

Гилдерой воспринял эту информацию более чем равнодушно. Оставаться в Министерстве он не желал, возвращаться в Хогвартс не хотел, да и большой шикарный дом, оформленный согласно всем последним веяниям моды, богато украшенный и столь же обильно увешанный собственными изображениями, его не прельщал.

Величайший писатель магического мира с каким-то странным равнодушием неожиданно для себя понял, что идти ему в этот сомнительный, но всё-таки светлый праздник некуда. Сестёр и их семьи из-за его пусть и больше показушной, чем активной борьбы с Волан-де-Мортом, было решено спрятать, так что нагрянуть к ним в дом было не лучшей идеей. Можно, конечно, было отправиться к мистеру и миссис Локхарт, эти двое, как и положено всем хорошим родителям, всегда были рады видеть своего знаменитого сына, но после сегодняшнего он, наверное, бы не вынес их восторгов на тему своей гениальности и неминуемых вопросов о том, как прошла его лекция в Министерстве, о которой трубили направо и налево со всех радиостанций и газет.

Увидев, что никто из них не рвётся к рождественскому столу, Маккой усмехнулся и предложил — коли никто из них не спешит — заглянуть к ним с Рэйчел.

Миссис Маккой обнаружилась на втором этаже маленького аккуратненького дома в графстве Девоншир. Рэйчел сидела в кровати, обложенная со всех сторон подушками, и тихонько надиктовывала текст перу, что, легонько поскрипывая, послушно записывало за ней очередное послание в Министерство, состоявшее большей частью из малопонятных, чисто канцелярских слов и выражений.

— Она не спит, — мягко успокоила их она, едва они вчетвером пересекли порог. И тут же ослепительно улыбнувшись, словно сияя изнутри, кивнула Локхарту, показывая на трепетно прижимаемый к груди свёрток:

— Хочешь подержать?

В последний раз к нему обращалась с этим вопросом без малого три года назад, когда самая младшая из его старших сестёр родила третьего ребёнка. Тогда он отговорился тем, что ему надо будет бежать на интервью, и если не дай Мерлин пострадает костюм, то Миранда будет не в восторге. В этот раз отказываться он не стал. То ли сыграла роль усталость, то ли то, что после случившегося на этот персиковый костюм он не сможет смотреть без содрогания, то ли ему было действительно интересно подержать на руках это только появившееся на свет существо. Ребёнка, который ещё не имел ни малейшего понятия о людской жестокости, коварстве и разбитых вдребезги мечтах.

Он осторожно взял маленький свёрток: чуть темноватый пушок вместо волос и огромные светло-серые, как у мамы, глаза изучающе смотревшие на него из-под смешно нахмуренных бровок.

— Мама хотела, чтобы ребёнка назвали в вашу честь, — усмехнувшись, сказал волшебник, очевидно, имея в виду самую старшую миссис Маккой.

— Это была бы слишком большая честь для меня, так что не думаю, что это было бы хорошей идеей.

— Ну, в любом случае, это девочка, так что всё равно бы ничего не вышло.

— Как её зовут?

— Ещё не придумали. По всем признакам было похоже, что родится мальчик, так что мы даже ни разу и не задумывались о том, что будем делать, если это окажется девочка.

— Да, тут как с рубашечками, ползунками и прочим не получится. Там перекрасил из синего в розовый — и всё, а тут всё намного сложнее.

— Говорят, что достаточно просто посмотреть на ребёнка, и тогда сразу понимаешь, каким именем его назовёшь. Но вот сколько ни смотрю, всё не знаю, — тихонько рассмеялась Рэйчел.

Гилдерой смотрел на маленькое существо, завёрнутое в розовое, обильно украшенное кружевами одеяльце, на глаза, что, казалось, смотрели прямо в его сердце и душу. Серые глаза, глядя в которые, он чувствовал, как уходят печаль и обида, уступая место спокойствию и непонятной, тихой радости. Совсем, как если бы он смотрел на…

— Я… я знаю одно имя, — нерешительно начал он, не смея отвести взгляд. — Красивое имя.

Мэтью, не удержавшись, прыснул в кулак, Миранда страдальчески закатила глаза. Мистер и миссис Маккой удивлённо переглянулись:

— И какое?

Когда они снова оказались в доме знаменитого писателя, тот уже был готов снова возглавить неравную борьбу с Волан-де-Мортом, несправедливым миром и Грюмом до кучи. Энергия и желание немедленно действовать, казалось, переполняли его изнутри, и двое его спутников были только рады видеть такой энтузиазм.

— Надо поговорить с Гарри — немедленно. Мэнди, организуй приглашение от Блэка для Гарри, Рона и Гермионы на проведение каникул у него в доме.

— Он уже обращался с подобным к Дамблдору, и тот был не в восторге от идеи того, что Гарри покинет школу.

— Он разрешит. Пусть Сириус явится в Хогсмид, а оттуда уже аппарирует вместе с ребятами к себе — там и увидимся. Там, — он выразительно поднял к потолку указательный палец, — мы и начнём нашу борьбу. Мы им всем ещё покажем, кто тут самый великий волшебник, народный герой и главный специалист по борьбе с тёмными искусствами!