Поэтому (гет)

* * *

Я допиваю пятую чашку душистого чая, медленно жую теплую булочку и так же медленно думаю, какой все-таки неприятный месяц — июль. Идет дождь, душно, под потолком вьются мухи, и мы все — не Орден Феникса, который защитит мир, а кучка мух — лениво бродим из комнаты в комнату, я пью чай, Сириус весь день смотрит в окно, Артур в сотый раз раскладывает железки в правильном порядке, даже близнецы притихли.

Не люблю июль, пусть это и глупо.

И дом этот не люблю, здесь все время что-то стучит и капает, шуршит и дует — я пожаловался Сириусу, что не могу здесь спать, и он спросил, как вышло, что я не привык к шуму в Хогвартсе. К тому шуму я привык, в замке звуки были ласковыми, приятными, а в доме Блэков ничего приятного не было. Мы все это чувствовали — июль или ноябрь, май или декабрь — все валилось из рук, и не было сил, чтобы поднять; даже портреты не скандалили, а тихо бурчали вслед, даже Кричер молча выполнял приказы и только провожал нас недовольным взглядом, — все превращалось в склизкое желе в доме Блэков.

Но, конечно, не Молли.

Наверное, поэтому я ее и люблю.

* * *

Каждое утро я говорю про себя, здравствуй, мир, я Молли, давай-ка сегодня будет хороший день.

Иногда это помогает.

Все лето мы живем в доме Сириуса, и иногда мне нужно несколько раз в день напоминать себе, что это хорошо — большой и старый дом, всем хватает комнат, здесь даже есть эльф — все, как я хотела. Иногда и это не помогает, иногда мне приходится сжимать кулаки так, чтобы ногти впивались в ладонь, и повторять все хорошее, что я знаю:

я замужем за Артуром Уизли, и я до сих пор его страшно люблю

у меня самые замечательные дети в мире

мы все обязательно переживем этот кошмар

Каждый раз, когда мне тяжело, я знаю, Ремус смотрит — это странно, так странно, его взгляд должен делать хуже, но отчего-то мне становится легче.

Наверное, поэтому я позволяю ему смотреть.

* * *

Я уже и сам не помню, как все началось. Однажды утром после полнолуния, когда Молли не стала расспрашивать, как я себя чувствую, а ласково улыбнулась и предложила чашку чая и тыквенный кекс — я не люблю тыкву, но тогда съел, и мне понравилось. Может, раньше, когда мы только познакомились, когда Орден еще был больше о том, как нам весело друг с другом, а не о войне — Молли была словно огонь, словно солнце, хохотала и болтала, я знал, конечно, знал, что она замужем и никогда не обратит на меня внимания, но продолжал смотреть.

Был октябрь, наутро мы отправлялись в Кардифф — неделю я ходил с предчувствием, что не вернусь, а раз так, то незачем молчать, и я решился. Когда все уснули, спустился в гостиную, она часто сидела там ночью, смотрела на огонь, и в ту ночь тоже, я сел рядом, а потом рассказал все как есть.

Вышло жалко, Мерлин, я сам слышал, как это жалко, но Молли не рассмеялась, не прогнала меня, она обняла меня крепко-крепко и сказала, бедняжка, мне тоже страшно, но мы справимся, мы обязательно справимся. Так и сказала — мне тоже страшно.

То есть она решила, что это не любовь, а что-то совсем другое.

Мы сидели долго, она гладила меня по руке, а наутро мы с ребятами отправились в Кардифф, и предчувствие меня не обмануло — я не вернулся. Я сбежал и жил по очереди у тех редких знакомых, которые были не против приютить оборотня, я ненадолго остановился у отца, а спустя две недели, тридцатого, отправил ей огромный букет рыжих гербер.

Глупо, но в марте я ждал подарка.

* * *

Артур едва не погиб, его спас Гарри, слава Мерлину, слава всем, кто меня слышит. Мы были в Мунго, дети паниковали, я чувствовала, как им страшно, но моих сил хватало только держать Артура за руку и не плакать. Потом появился Ремус, растрепанный, пуговицы застегнуты неправильно, а взгляд серьезный и злой, он успокоил детей, поговорил с каждым, каждого чем-то занял, куда-то отправил, а потом коснулся моей руки и сказал, прости, что так долго.

* * *

Я был так счастлив в тот год в Хогвартсе. Сириус, Сириус вернулся, я общался с Гарри и Альбусом, с Минервой и Филиусом, и даже придирки Северуса не могли испортить мне настроение.

Любая привязанность — как сильная болезнь. Кажется, прошло, исчезло, а потом Рон на уроке громко говорит, мне об этом мама рассказывала, и вот я уже и не преподаватель защиты от темных сил, а глупец под дождем с букетом, бормочу глупости и не могу насмотреться в ее янтарные глаза.

* * *

Это было просто невыносимо. Сначала Ремус признался мне в любви — я подумала, он напуган, вокруг война, и каждому хочется тепла, я обняла его, наговорила каких-то ободряющих глупостей и решила, что все будет хорошо. Не стало. Он и вправду был влюблен, он сбежал из защищенного дома, бродил где-то, пока мы сходили с ума, а потом, вместо того, чтобы объяснить, что происходит, прислал мне неприлично огромный букет с безумным признанием в записке.

Дальше — только хуже. Когда он вернулся, несчастный и худой, он снова признался, а затем снова, и снова — и скоро весь Орден знал о том, что Ремус в меня страшно влюблен.

Месяц спустя Артур спросил, собираюсь ли я закрутить с ним роман. Конечно, нет, ответила я. Уверена, спросил он, я не буду ревновать.

Я просто утоплю его в ближайшей луже.

Я и так могу, если он тебе надоел, только скажи.

Но я не сказала.

* * *

Однажды я решил, что намного проще не любить Молли, а ненавидеть Артура. Я честно пытался целых пять дней, а, может, и шесть. Невозможно ненавидеть Артура, он прекрасный человек, он обожает Молли, он замечательный муж и отец, он до сих пор получает от нее улыбки, от которых мне хочется умереть. И они очень счастливы вместе.

Июль, дождь, душно, мы с Сириусом пьем огневиски и невесело вспоминаем прошлое, Джеймса и Лили, Фрэнка и Алису, и Сириус спрашивает, а помнишь, как на тебя помутнение нашло и ты Молли прохода не давал. Я тогда удивлялся, что тебя Артур на ближайшем суку не вздернул, мы с Джеймсом как на иголках все время были, все ждали драки, скандала.

Не напоминай, прошу я.

Удивительно, как все складывается, верно, спрашивает Сириус. Такая любовь, такой накал — и как не было ничего.

Молли на кухне, готовит и напевает, поет она очень тихо, стесняется своего голоса, никто не слышит, но я — слышу. Я бы многое отдал, чтобы подойти к ней, обнять, поцеловать в висок и слушать ее песни.

Удивительно, соглашаюсь я с Сириусом.

Удивительно.

* * *

Каждый раз, когда мы не видимся больше недели, Ремус смотрит на меня несчастными глазами и говорит, здравствуй, Молли, ты такая красивая сегодня.

Мне смешно. Я теперь на десяток размеров больше, чем была, у меня огрубели руки и, сколько ни расчесывай, сбиваются в неопрятный ком волосы, у меня морщины, у меня потемнели зубы. Иногда я говорю, перестань, Ремус, какая уж тут красота, тогда он волнуется, путается в словах, но пытается объяснить, что красивее меня — не бывает, он проверял.

Иногда я молчу, и он добавляет, что скучал.

Иногда я быстро вручаю ему кусок пирога или чай, потому что у меня нет сил это слушать.

* * *

У меня будет сын. Никто не знает, только Молли и Артур, они поздравили меня, она весело улыбнулась, и мне захотелось взлететь.

Никто не знает, что я представляю Молли на месте Тонкс, каждую минуту, каждую ночь.

Никто не знает, как часто я хочу попросить Тонкс превратиться в Молли хоть ненадолго, но я не решаюсь, я продолжаю говорить, что хочу видеть только ее, хоть она и продолжает спрашивать.

* * *

Лето в доме Блэков, и я не понимаю, что удерживает меня от безумия. Я всегда думала, чем больше человек занят, тем легче, некогда впадать в отчаяние, но я занимаю каждую минуту каждого дня, а отчаяние вот оно, за спиной, под рукой, внутри.

Я стараюсь, я правда стараюсь, но сырость и духота расползаются по дому, Артур появляется только раз в неделю, я могу назвать сотню причин, но мне нет оправдания. Однажды ночью я оставляю постель, тайком, под шепот портретов, пробираюсь по коридору и лестнице и стучу в комнату Ремуса.

На секунду я выдыхаю, его нет, можно вернуться, но дверь открывается, и я захожу.

Я люблю Артура, я хочу только Артура, я отвыкла от других мужчин и не испытываю желания к ним привыкать, но в эту ночь мне нужно, чтобы кто-то говорил, как я красива, как я нужна, как меня любят.

Ремус шепчет, Мерлин, Молли, я так тебя люблю, так сильно, так сильно, послушай, как сердце бьется, я кладу руку ему на грудь и отдергиваю — он страшно горячий.

Он целует меня, он тяжело дышит, он останавливается и бормочет, секунду, дай мне секунду, я боюсь превратиться.

Я ничего не боюсь. У меня нет секунды.

* * *

У меня нет работы и нет денег, но есть вещи поважнее принципов, я беру нужную сумму из наследства отца, я покупаю омут памяти и флакон из драконьего стекла, я оплачиваю ячейку в Гринготтсе и запираю там воспоминание, я знаю — это единственное, что у меня есть.

Я не могу пересматривать его бесконечно, воспоминания, даже спрятанные во флаконы, теряют краски, смазываются, перестают быть четкими.

Не чаще, чем раз в год.

Раз в полгода.

* * *

Когда мне нужно сбежать, я отправляюсь в Мунго. Это плохо, но с возрастом учишься не только строго рычать на детей и продавцов бакалеи, с возрастом перестаешь винить себя за то, что ты неожиданно не такая хорошая, какой когда-то хотела быть.

Я навещаю Алису и Фрэнка, они не боятся меня, дарят фантики и показывают рисунки, я рассказываю им о радуге, каждый раз о новом цвете и заново, они всегда с удовольствием слушают, и Августа, если мы сталкиваемся, — тоже.

В этот раз я говорю об оранжевом — мои волосы и волосы Артура и наших детей, апельсины и мандарины, закат и морковка, и тыква с кривой улыбкой в магловский праздник, и герберы.

Августа что-то замечает, мы пьем кофе, она щедро доливает в него коньяка из фляжки, вокруг бегают молодые ведьмы в халатах, шум, гам, я отчего-то думаю не о ночи, а о том, как до рассвета стояла под водой в душе, горячая кончилась, и я согревалась заклинанием, пока совсем не устала.

Августа спрашивает, все ли в порядке.

Я мотаю головой, и мы говорим о погоде, о том, что скоро детям в школу, прощаемся, и я сажусь на скамейку и пишу Артуру письмо. Записку.

Я изменила тебе с Ремусом. Это было ужасно.

Дома меня ждут три совы. У первой на клочке отчета — моя бедняжка, у второй на салфетке — постараюсь вырваться домой вечером, у третьей на обожженном пергаменте — так мне теперь убить его, или не надо?

В доме душно и плохо пахнет, близнецы громят чердак, Рон скандалит с Гермионой, Сириус, кажется, собирается спиться, а я улыбаюсь.

Мерлин, как же я люблю Артура.

* * *

Когда Артура выписывают из больницы, Молли светится, и я не могу не смотреть. Я уверен, что делаю это незаметно, в доме много людей, кто обратит внимание, но Сириус обращает.

Он говорит, ты с ума сошел. Он говорит, подумай о Тонкс, девчонка в тебя по уши влюблена. Он говорит, Ремус, пожалуйста, отпусти ее уже.

Я киваю и больше не смотрю, веселю Тонкс и смеюсь сам. Только все не могу успокоиться, повторяю про себя то, что Сириус сказал, и хочу объяснить ему, как он не прав.

Я не могу ее отпустить, потому что из нас двоих я не тот, кто держит.

* * *

Я страшно волновалась, что рано или поздно нам придется объясниться, я была уверена, он захочет узнать, что значила та, первая, ночь, и что значили три другие.

Молли, однажды говорит он, ты меня избегаешь, ты от меня прячешься.

Нет, отвечаю я, конечно, нет, тебе кажется, Ремус, тебе показалось.

Эта ночь — пятая.

* * *

Молли приходит после полуночи, у нее дрожат руки, она грустит, она прижимается ко мне и просит, скажи, что любишь меня.

Скажи, что я самая красивая.

Скажи, что нет никого лучше.

Что ты без меня не можешь.

Я не могу, я повторял бы это все каждую секунду, но нельзя, разве можно, она любит Артура, я помолвлен с Тонкс, у них дети, вокруг война.

Я готов износить семь пар железных башмаков, чтобы она осталась со мной.

Когда Молли уходит, я прижимаю к лицу простыни, на которых остался ее запах, глубоко вдыхаю и плачу.

* * *

Ремус говорит, иногда я думаю схватить тебя за руку и аппарировать куда-нибудь далеко-далеко, где никто нас не узнает и мы сможем быть счастливы.

Зачем, спрашиваю я.

Потому что у нас роман, отвечает он очень серьезно, а всякий роман должен заканчиваться так, огромным счастьем.

Нет, говорю я, мне кажется, мы герои не этого романа.

* * *

Сириус мертв.

* * *

Однажды Ремус пришел ко мне домой и сказал, я не могу без тебя, я — буквально — не могу дышать, когда ты далеко.

В тот день я была в дурном настроении, у Джинни начали резаться зубки, близнецы и Перси были совсем невыносимы, Рон ходил за мной и требовал партию в шахматы, Артур пропадал в Министерстве, и я резко сказала Ремусу, хватит.

все

я устала это слушать

я ничем не могу помочь

Он ушел, извинился и ушел, а я вышла во двор, под дождь, прислонилась к забору, закрыла глаза и представила, как мельчайшими частицами разлетаюсь во все стороны, пока ничего, совсем ничего не останется.

Поздно вечером Артур собрал меня обратно.

* * *

Хогвартс, весна, Джеймс где-то пропадает с Лили, Питер в библиотеке, мы сидим на ограде, и я говорю Сириусу, что беспокоюсь, не знаю, смогу ли найти работу, получится ли чего-то добиться.

Сириус делает большие глаза и спрашивает, на кой черт тебе работа, Луни. У нас масса других дел.

Черт — это из магловских сказок, которые рассказывала мама. Сириус из чувства противоречия обожает все магловское.

Мы разные, мы такие разные — он рассказывает об идеальной девушке, чтобы брюнетка и ноги длиннющие, чтобы боевая и смелая, в морду могла дать и все такое. А у тебя, спрашивает он, какая мечта.

У меня нет мечты. Рыжие волосы, умная, с хитрой улыбкой.

Рыжая, подозрительно уточняет Сириус, рыжая, значит.

Не Лили, нет, успокаиваю его я.

Он спрашивает, тогда кто.

Я не знаю.

* * *

Иногда я продумываю, что делать, если я буду с тобой и превращусь, говорит Ремус и невесомо целует мое плечо.

Я усмехаюсь, ты, может быть, и страшный серый волк, но я-то скорее дровосек, а не Красная Шапочка.

Он поражен.

Молли Уизли, восклицает он, откуда? Откуда ты и это знаешь?

Я подмигиваю и не отвечаю.

* * *

Молли приходит.

Я говорю, уходи, я не могу, не сегодня. Я в ярости. Я хочу плакать.

Тихо, мой хороший, тихо, говорит Молли и обнимает меня.

Это первый раз, когда она в моей спальне, и мы просто обнимаемся.

Это первый раз, когда она остается до утра.

Нечестно, думаю я, когда она засыпает и прижимается ко мне, это несправедливо. Я так долго ждал, но получил только в самую страшную ночь.

* * *

Сириус мертв.

Артур спрашивает, может…

Может, пойдешь к нему?

Да, отвечаю, думаю, нужно.

Бедный парень, бормочет он, пока мы обнимаемся, ты не беспокойся, я скажу детям, что ты уснула. И не броди ночью по дому, любовь моя, не тревожь портреты.

Не потревожу.

* * *

Говорят, нельзя так думать, но кто мне запретит. Война начинается, и я хочу умереть, я должен был умереть в прошлый раз, нет, я должен был умереть сорок лет назад, когда Фенрир вонзил в меня зубы — но выжил. Со мной все не так, существо, которое я ненавижу, — мой патронус, женщина, которую я люблю, — меня не любит. Мои друзья мертвы, моя шкура стоит полторы тысячи галлеонов на черном рынке в Мьянме, а чего стою я?

Артур берет меня за локоть и тянет за собой, надо поговорить.

В Норе шумно, весело, взволнованно, скоро начнется свадьба. Я уверен, он хочет дать мне речь или что-то, но он говорит, слушай, Ремус, сегодня важный день, поэтому, если ты собираешься делать щенячьи глаза и расстраивать этим Молли, мне придется тебя прогнать.

Я краснею. Я мотаю головой и говорю, конечно, нет, о чем ты, Артур.

Он замирает, смотрит на меня с жалостью, и у меня даже получается немного его ненавидеть. Ты думаешь, я не знаю, спрашивает, ты думаешь, она не рассказала мне в тот же день.

Он продолжает, и я снова не могу.

Он говорит, это любовь, парень, настоящая любовь, когда она знает все, что делаю я, а я знаю все о ней.

Что же у меня, хочу спросить я. Что же тогда я чувствую?

Но не спрашиваю.

* * *

Если родится дочь, говорит Ремус, я назову ее твоим именем.

Не надо, говорю я. Ты же не хочешь, чтобы ее всю жизнь преследовал влюбленный юноша.

Он краснеет.

* * *

Альбус мертв.

* * *

Утром я лежу с закрытыми глазами. Я чувствую тяжесть, как будто на мне не тонкое одеяло, а весь дом, со всеми, кто в нем, и всеми, кто уже никогда в нем не появится. Потом я встаю.

Гермиона говорит, миссис Уизли, простите, но вы плохо выглядите. Я знаю, волшебники не очень любят магловские лекарства, но попейте вот это, мама всегда пьет эти капли, когда нервничает.

Лекарство пахнет патокой и залежавшимся лимоном. Двадцать капель, когда Министерство пало.

Двадцать капель, когда Рон, Гарри и Гермиона исчезли.

Двадцать капель, когда Ремус и Артур ищут их и не возвращаются до утра.

Никогда не любила запах лимона, никогда не любила обманывать себя, но двадцать капель, запить водой и поморщиться — может, и вправду поможет.

* * *

Все происходит очень быстро, я не успеваю моргнуть, как приходят новые дурные новости.

Я знаю, когда-нибудь потом эта война превратится в увлекательный, а, может, если Биннс останется преподавать, — скучнейший рассказ. Если останется, где преподавать.

Но не будет ни запаха крови и страха, ни криков, ни слез, ни страшной усталости.

Волк говорит со мной, он требует бежать, схватить Молли, забрать у родителей Тонкс моего сына и бежать, бежать, пока не будет безопасно.

Это первый раз, когда я с ним полностью согласен. Тонкс протягивает мне руку, и я тянусь к ней — мне нужно что-то, за что можно ухватиться.

Как жаль, что не получится взглянуть на Молли еще раз.

* * *

Фред мертв.

* * *

Я думал, смерть — это быстро. Я думал, умираешь — и больше не нужно ничего решать.

* * *

Мы лежим рядом и тяжело дышим, его рука у меня животе, мои ноги перекрещены с его. Я начинаю говорить, и Ремус приподнимается на локте, чтобы не только слушать. Он любит на меня смотреть.

Я рассказываю, как всегда мечтала об огромном доме, много комнат и света, эльф и семейный призрак вместо упыря на чердаке.

Мне иногда кажется, говорит он, что я с самого детства мечтал только о тебе.

Я ухожу к себе, а наутро мы идем за покупками. Лондон сегодня неожиданно тихий и светлый, дождь перестал, выглянуло солнце — и сразу стало лучше, легче.

Ремус шутит и смеется, он знает тысячи забавных историй и разбирается в овощах. Мы немного спорим об арбузах и берем два.

Посмотрим-посмотрим, хохочет он, наверняка мой будет более сладкий.

* * *

Что-то держит меня, не так сильно, что я не смог бы разорвать связь, но мне интересно взглянуть.

Кто-то отговаривает меня, что-то убеждает остаться здесь, в месте без звуков и запахов, но волк зовет, и я с ним согласен — нужно узнать.

* * *

У меня нет сил ни горевать, ни плакать, я узнала о смерти сына час назад, а теперь смотрю на Ремуса — черты заострились, он побледнел, выглядит старше и строже, а я отчего-то вспоминаю те два арбуза, из-за которых мы смеялись весь день.

Оба оказались недоспелыми — светлыми и кислыми.

* * *

Я хочу сказать, ты же мечтала о семейном призраке — кажется, я сойду.

Молли печально улыбается:

— Ремус, не все сразу. Тебе нужно учиться, чтобы я могла услышать, что ты говоришь.

Она в черном. Завтра ее день рождения. Через три дня полгода с моей последней битвы.

Я приближаюсь к Молли. Я пока не умею проходить сквозь стены или управлять предметами — я едва научился передвигаться, а не висеть под потолком серым облаком. Никто, кроме Молли и Артура, не знает, что я здесь.

Я прижимаюсь к ней, я чувствую ее тепло, она кладет руку мне на затылок — держит у затылка, — я пытаюсь сказать, чтобы она убрала, у нее ведь больное плечо, незачем утомляться из-за меня, но она говорит:

— Тихо, мой хороший, — и не убирает руку.

Наверное, поэтому я ее и люблю.