С этого дня (джен)

Всякий хороший слуга или сообразительный подмастерье (а я удачным образом сочетал в себе обе эти ипостаси) знает, что ежели хозяин не в себе, так и всем домочадцам покоя не будет. Его Темнейшество, господин Эпос, со вчерашнего дня мучился меланхолией. Явившись с конклава магов против обыкновения раньше полуночи, учитель не сказал мне ни слова и отправился к себе в опочивальню, а затем залёг там, не подавая признаков жизни. Предположив, что господин перебрал хересу или какой-нибудь другой жидкости из щедро использовавшихся колдунами в целях расширения сознания, поздним утром я поднялся к Эпосу в покои, держа наготове умывальный таз с холодной водой и кувшин с опохмельным лекарством собственного изобретения. О, этой своей микстурой я гордился до крайности. Немного ума надо, чтобы отнимать жизни, и ещё меньше — чтобы дарить, а вот поднимать на ноги полумёртвых от похмелья магов одним лишь настоем на солёных огурцах — это и есть признак очевидной гениальности, которой я, без сомнения, обладал. Как-то я предложил господину поставить производство лекарства на широкий поток, и даже отослал в качестве экспериментальной партии пару кувшинов его заклятому другу Пафосу, но отчего-то понимания у учителя не нашёл. Жаль, на вырученные деньги можно было бы хотя бы шторы в гостиной заменить на что-то более приличное. «Иди к ляду со своими шторами», — сказал мне тогда Эпос, — «их ещё моя бабушка вешала. Они дороги мне как память о её тонком художественном вкусе». Более мы к этой теме не возвращались. Ну да, впрочем, я отвлёкся.

Итак, господин мой и учитель Тёмный Маг Эпос, поджав костлявые ноги и поворотясь к стене, лежал на своём ложе, всем видом излучая обречённость. Если бы кому-то вздумалось отыскать вещь, отражающую саму суть беспробудной тоски, то напряжённая спина Эпоса, несомненно, обратила бы на себя внимание первой. "Всё тлен", — казалось, было начертано на ней.

— Господин Эпос? — позвал я. — Как вы себя чувствуете? Сразу лекарство выпьете или опять будете капризничать и бросаться тапочками?

— Оставь меня, Гамеш, — Эпос неопределённо махнул рукой. — Я в печали.

Да, дело определённо было дрянь. Учитель частенько бывал в гневе, в предвкушении гадостей, которые он устроит смертным, в ударе или, если уж на то пошло, в маразме... но в печали?

— Что вас расстроило? — осторожно поинтересовался я, пытаясь прикинуть, чем мне грозит текущее положение.

— Что меня расстроило? — он снова взмахнул рукой. — Что меня расстроило? Этот мальчишка ещё спрашивает!..

По его словам можно было бы предположить, что причиной расстройства стала какая-нибудь моя проделка, однако сколь я не силился, никаких серьёзных прегрешений в последнее время за собой припомнить не мог.

— Мир! — прервал мои мысли учитель, — этот клятый мир меня расстроил! Весь целиком, в нём ничего уже не исправишь! Скучно, скучно, Гамеш! — Эпос накрылся с головой одеялом.

— Скучно, господин? — я почесал в затылке. — Экая странность. Подите, да соблазните какую-нибудь прелестную крестьянку, что ли, или нашлите на соседнее королевство саранчу. Раньше вас это веселило, помнится.

— Раньше!.. — Эпос выпростал руку из-под одеяла и сделал неопределённый пасс, — вот именно, Гамеш, раньше! Какие раньше были селянки, а, Гамеш? Кровь с молоком! А сейчас? Тьфу! А королевства? На такие жалкие королевства и саранчу тратить не хочется!

— Ну, насчёт селянок ничего сказать не могу, — горько вставил я, — вы меня уже лет пятьдесят держите в десятилетнем возрасте, и оценить девичьи прелести я не имею никакой возможности. А что до саранчи...

— Довольно! Ты меня утомил. Я изволю скорбеть и не хочу выслушивать нытьё злопамятного мальчишки, — Эпос шмыгнул носом. Даже жалко его стало.

— Может, вы откушать изволите? — предложил я со всею любезностью. — На сытый желудок и печалиться как-то веселей. Я оладушки приготовил. С вареньем.

Эпос фыркнул.

— Твержу ему о бренности бытия, а он мне об оладьях. Ты, Гамеш, как был туп, так и не умнеешь с годами.

Я ждал. Ситуация плавно поворачивала в знакомое русло, а, значит, была надежда договориться.

— С вареньем, говоришь? — учитель наконец повернулся ко мне и страдальчески сморщился.

— С малиновым, — уточнил я.

И мы пошли завтракать.

За едой учитель был так задумчив, что ни слова не сказал, когда под его зубами в оладьях захрустели яичные скорлупки: никак у меня с клятой стряпнёй не складывалось, и даже магия не помогала — нет-нет, да и ронял в тесто что-нибудь лишнее. Как-то Эпос рассказал мне, что в яичной скорлупе есть кальций, от которого у детей растут кости. Наверное, подсознательно я пытался вырасти. Ну, или хотя бы добавить в размеренную жизнь щепотку неожиданности.

— Гамеш, — неожиданно окликнул меня Эпос, — нынче совсем тепло на улице. Принеси-ка мой выходной летний плащ.

Чертыхаясь, я направился в кладовую. Летний плащ Эпоса — отрез дорогого чёрного бархата — отчего-то облюбовала для весенней линьки Кос, и, хотя я два дня потратил на то, чтобы отчистить ткань от кошачьей шерсти, до конца извести белые волоски не удалось.

Эпос, будто бы и не заметив неладного, принял плащ, завернулся в него и подошёл к зеркалу.

— Чёрный, — задумчиво отметил учитель.

— Ещё бы не чёрный, — подтвердил я, — вы же Чёрный Маг. Вот и плащ у вас чёрный, сапоги чёрные, дублет чёрный, душа чёрная-пречёрная, а про тапочки и бельё я вообще молчу…

Эпос поморщился.

— Вчера я был на конклаве, Гамеш, — неожиданно начал он. — Знаешь, что все эти второсортные колдуны мне сказали? Что я скучный. Что я устарел. Что не могу предложить миру злокозненной волшбы ничего нового. «Все эти твои генетические эксперименты, крестьянки, разжигание межклассовой ненависти — это так пошло», — заявили они. А знаешь, кто кричал громче всех? Этот треклятый Пафос.

— Да что они понимают, Ваше Темнейшество, — примирительно сказал ему я. — Господин Пафос ещё пешком под стол для жертвоприношений ходил, в то время как Вы уже устраивали первоклассные геноциды.

— Так, всё так. Но самое возмутительное, Гамеш, что Пафос пришёл в головном уборе из павлиньих перьев. Можешь себе представить? Да ещё бороду намаслил и глаза подвёл.

— Вы там поосторожней с ним в следующий раз, учитель, — забеспокоился я. — Главное, спиной не поворачивайтесь и на пол ничего не роняйте.

— Я всегда старался не оставлять его сзади… — Эпос задумчиво почесал нос. — А тебе не кажется, Гамеш, что чёрный нынче вышел из моды?

— Чёрный никогда не выходит из моды, — авторитетно заявил я. — Это вечная классика. Если мне не верите, то вот, смотрите, я тут на днях в городе на ярмарке был, и мне свиток сунули презанятного содержания. Секундочку, в кармане где-то завалялся.

— Вечно ты в дом всякую дрянь тянешь, — но свиток Эпос всё же принял. « — Не умеете сочетать чёрное с чёрным? Ищите идеальный образ для раскрытия Вашего внутреннего коварства? Опасаетесь надевать чёрные чулки в присутственные места? Дьявольски талантливый имиджмейкер всегда придёт на помощь, дабы выпустить наружу Вашу внутреннюю черноту! И запомните, милые дамы: чёрное — нестареющая классика порочности». Кхм.

— Там и адрес есть, — услужливо подсказал я. — Если ничего не путаю — «Чёрное королевство, Чёрный замок, обращаться к Чёрной К.».

— «Милые дамы?»

— Ой, не будьте шовинистом, господин Эпос. Может, она и с мужчинами так же успешно работает.

— Чушь какая, — господин отшвырнул свиток в сторону и начал мерить шагами комнату.— Но павлиньи перья!.. Подумать только.

— И правильно, не думайте, — закивал я. — У нас с вами всё равно павлинов нету. Только курицы. Чёрные.

Эпос застонал.

— Должен же быть какой-то выход? — он остановился с выражением мрачной решимости. — Неси-ка сюда чернильницу и перо, Гамеш.

Она явилась на третий день, эта леди, хотя, глядя на разрез её юбок, мне хотелось вспомнить какое-нибудь другое определение, вроде как из тех манускриптов, которые господин Эпос всегда убирает на верхние полки. Голову гостьи венчала шапочка в виде ястребиной головы, и я заподозрил, что и с Пафосом, наверное, тоже она. Поработала.

— А кто тут у на-а-а-с? — женщина сложила трубочкой напомаженные губы и потрепала меня за щёку. — Какой противный маленький мерзавец! У меня дома тоже есть парочка таких. Очаровательные подлецы.

Тут дама, откинув голову, начала хохотать, и я от души посочувствовал собратьям по несчастью, кем бы они ни были. Мой-то хотя бы тихий.

— Госпожа, — Эпос торопливо вышел навстречу, потирая руки, — мы не ждали Вас так скоро. Какая радость.

— Неописуемая, — уныло подтвердил я.

— Гамеш, дама хочет выпить, — учитель ухватил меня за плечо. — Неси вина, и поживее.

— Откуда вы знаете, что она хочет выпить? — вяло огрызнулся я.

— Да ты посмотри на неё. Конечно, хочет.

Госпожа прекратила хохотать.

— Неси вина, гадёныш! Совсем распоясался.

Ну, мелькнуло в моей голове, началась свистопляска, а то мне одного самодура была мало, можно подумать. Разливая по кубкам вино, я исподлобья смотрел на гостью и мысленно практиковал заклятье по удушению. К несчастью моему, действовало плохо, а скорее — вообще никак. Хоть бы чихнула, зараза.

— Итак, господин Эпос, я гляжу, что при поиске своего собственного стиля Вы зашли в тупик? — дама развалилась поудобнее в кресле, закинув ногу на ногу. Я оценил. Эпос, кажется, тоже.

— Видите ли, госпожа моя, — учитель оттянул воротник, — стиль мне диктует моя профессия, и я всегда думал, что посему проблематично проявлять определённую гибкость…

— И скатились к закостенелости! — дама похохотала ещё пару минут, а потом вдруг заявила:

— Но чёрный — не ваш цвет.

— Но как?.. Ведь вы же сами пишете — классика, венец порочности...

— Мало ли что я пишу. Глупости всякие. А чёрный — не ваш цвет, однозначно. Он вас убивает, делает жалким. Бесцветным. Ску-у-учным.

Эпос ощутимо расстроился. Осознал, наверное, что всю жизнь выглядел уныло. Я не мог не вступиться за душевное равновесие своего учителя.

— Господин Эпос — не скучный. Он очень даже весёлый. Вот в том году Луну заколдовал, и теперь она всю ночь соседскому королю песни поёт, да с таким усердием, что государь и делом заняться толком не может. Подданные всё спрашивают — где наследник? Как же так? А ещё его Темнейшество забавный, когда из купальни выходит. У него на голове тогда очень презанятный, так сказать, ёжик образуется. Харизматичный.

Учитель, кажется, усердия моего не оценил и показал из-под стола кулак.

— Так какой же цвет вы бы мне посоветовали, госпожа? Может быть, тёмно-зелёный?

— Болото, — поджала губы дама. — Я рекомендую, скорее, лиловый.

Эпос на секунду замер, а потом осторожно уточнил:

— Лиловый?

— Совершенно верно. Но, впрочем, я бы сначала проверила ваш цветотип. Пройдёмте же в ваши покои, я взяла с собой образцы.

Следующую дюжину дней покоя мне не было. В наше жилище поступали отрезы тканей, какие-то притирания и вино, много вина. Каждый раз, когда я относил кувшины в покои Эпоса, глазам открывалось зрелище одно другого чудней — то господа кусочки огурца на лицо класть изволят, да и сидят так, то колдунья учителю моему брови маленькими ножничками ровняет. Всё происходящее я находил премерзким и даже противоестественным.

— Я, конечно, всегда понимал, что когда-нибудь вы приведёте домой девушку, — бубнил я как-то Эпосу, намазывая его по указке гостьи какой-то очередной зелёной дрянью, — но представлял себе это как-то по-иному.

— Госпожа Чёрная Королева — цветок экзотический и прелестный, — возразил мне Эпос, — леди нежная и тонко чувствующая. А как она ценит мой острый ум и дерзновенные чаяния!

— Не ум она ваш ценит, а жилплощадь. Не далее как вчера всё на кухне вертелась и к столовому серебру присматривалась, я сам видел.

— Ты мерзкий маленький мальчишка, — фыркнул Эпос, — и тебе надобно усвоить, что я не позволю говорить про свою сердечную подругу подобные гадости. Изволь прикусить свой язык.

— Вот значит так, да? — мне стало до крайности обидно. — Мы с вами уже который десяток лет вместе живём, а эту ведьму вы две недели назад первый раз увидели. И не идёт вам лиловый, опять же.

— Пошёл вон, — лениво ответил учитель, и вот в таком примерно духе заканчивался каждый наш разговор.

С тоской вспоминал я о минувших днях, которые ранее казались мне однообразными и серыми. Если бы кто сказал мне, чем обернётся явление ведьмы в наш дом, я бы сжёг треклятый свиток в полночь на перекрёстке, и кровью чёрной курицы залил бы сверху, чтоб наверняка. Но сделанного не воротишь и, отставив уныние, на исходе третьей недели я решил действовать.

В тот день с самого утра господин Эпос отлучился по каким-то своим делам, а наша гостья, нежась, полулежала в любимом учительском кресле и кушала вишни. Мысленно пообещав себе, что ежели колдунья оцарапает обивку своими ногтями, то в следующий раз вместо ягод получит что-нибудь более захватывающее, я бочком протиснулся в двери и, нацепив на лицо самую приторную из имеющихся у меня гримас, приступил к штурму.

— Ах, какая вы сегодня мерзейшая, госпожа! Как вы прекрасно отвратительны, как головокружительно ужасны!

— Продолжай, маленький негодяй,— промурлыкала ведьма. Предпочтения её по части лести были достаточно нестандартными, но в то же время крайне незатейливыми, что облегчало мою задачу.

— Не хочет ли такая гадкая дама сделать что-нибудь совершенно прегадкое?

— Нам лучше продолжить этот разговор когда ты подрастёшь, — ведьма разочарованно поджала губы и замахала на меня руками.

— Я не расту. Да и не об этом толкую, миледи, — удержать рвущийся наружу смех было тяжело, но, чёрт меня побери, я пятьдесят лет жил с Эпосом под одной крышей. — Подумал вот, что любопытно вам было бы, верно, взглянуть на вещицу, которую господин мой уже третью неделю скрывает от вашего претёмного взора…

— Хочешь обмануть своего господина, значит? Прелестно! — колдунья принялась хохотать и даже вишню в корсаж уронила от волнения.

Я ждал.

— А тебе от этого какой прок? — ведьма, оборвав смех, сощурила глаза.

— Да так, — я скромно потупился. — Хотелось, знаете, хоть немного побыть таким же злобным и отвратительным, как вы… Вы — мой кумир, — в этот момент следовало повозить носком башмака по полу, и да, я так и сделал.

— Тогда отчего ты все ещё стоишь на месте, мерзавец? Веди, я хочу немедленно это увидеть!

— Извольте, миледи.

Самым трудным было не сбиться на бег. Ещё каких-то несколько минут, и я избавлюсь от дамочки насовсем. Десять ступенек, двадцать, тридцать… Волшебное зеркальце я спрятал под столом в лаборатории заблаговременно. Не сказать бы, что Эпос действительно его скрывал — так, сунул в ящик и забыл, постоянно с ним такое случалось. Но для этой госпожи требовалась интрига — и вот, она её получила. Сполна. С полупоклоном я протянул ведьме магический артефакт.

— И что это?

— Волшебное зеркало, миледи, — услужливо ответил я. — Показывает всё, что пожелаете. Редкий, ценный экземпляр! Как сейчас помню — выиграл его Эпос у одной эксцентричной госпожи в карты на раздевание, всё она тогда сняла, только зеркало и оста… кхм, то есть забрал его учитель у страшного чародея, после долгой изнуряющей битвы, ещё не вытерев кровь врага с…

— И что же оно мне покажет? — перебила меня колдунья, заволновавшись.

— Сейчас, сейчас…дайте мне, пожалуйста. Хочу увидеть короля Ромуальдо!

Как и обычно, в двенадцать часов пополудни молодой король Ромуальдо совершал водные процедуры в ближайшей к своему замку реке. Иногда знание чужого распорядка дня чудным образом может подсобить в деликатных делах. Найти нужного кандидата и подходящее время было нелёгкой задачей, я даже начал подозревать, что никогда не стану прежним…но чего только не сделаешь ради любви к привычной жизни!

Ведьма прерывисто вздохнула и вперилась глазами в открывшуюся ей впечатляющую картину.

— Кажется, я давно не была в родных краях, — сказала она.

Когда господин Эпос вернулся, сжимая в руках охапку отвратительных белых лилий, я невозмутимо подметал пол его кабинета. Учитель растерянно замер на пороге.

— Где бриллиант моих очей? Где моя Тёмная госпожа?

— Хм, позвольте-ка…что-то я её давно не видел… Ах да, господин Эпос, Чёрная Королева изволили уехать к себе восвояси.

— Как?.. — тут господин сполз по стене, и я понял, что где-то в мой чёткий план заползла коварная ошибка.

Вытянувшийся на кровати Эпос был очень слаб, и лишь вяло мотал головой, пытаясь увернуться от ложки с бульоном, которым я кормил его третий день кряду.

— Ну что вы, Ваше Темнейшество, — расстраивался я. — К чему такие драмы? Уехала — и хорошо, и славно, пусть даже не думает возвращаться. Не оценила она вашего пылкого сердца.

— Гамеш, — подбородок Эпоса в очередной раз ловко уходил от поднесённой к его лицу ложки, — я понимаю, это было неизбежно. Я вышел из моды. Я устарел. Что мог я предложить этой… этой…

— Стерве? — услужливо подсказал я.

— Этой невероятной женщине, — господин вздохнул и смежил веки. — Но уйти вот так, без предупреждения, не оставив ни письма ни весточки…

— Да выбросьте её из головы. Скушайте вот ещё бульончика…

— Не могу. Не могу уже есть это варево и думать о том, как коварно был обманут! — Эпос с внезапной резвостью соскочил с постели. — Пойди вон. Нет, принеси мне сначала тот ящичек, с которым она приехала. Что за странность — не забрала его, забыла отчего-то… во всём теперь я вижу насмешку, Гамеш!

— Она такая, — вздохнул я, и отправился за искомым.

Заполучив вещи колдуньи, учитель выставил меня за дверь и заперся в опочивальне.

— Как ты думаешь, — поинтересовался я у Лоса, свернувшегося на коврике подле камина, — у неё в вещах могли быть острые предметы?

Лос фыркнул и оставил мой вопрос без ответа.

Спустя несколько часов, не выдержав, я постучался к учителю.

— Заходи! Заходи, Гамеш.

Я вошёл. И тут же пожалел об этом — что ни говори, хоть мне и за пятьдесят, а психика у меня до сих пор детская, хрупкая. Его Темнейшество сидел перед зеркалом, тщательно втирая в ушные раковины лиловую краску. На нём был новый балахон, также лиловый, и тюбетейка того же цвета, а губы были накрашены едва ли не ярче, чем у давешней гостьи.

— Кхм…господин Эпос? — робко окликнул я.

— Ну как, Гамеш, как? — учитель поворотился ко мне, излучая лихорадочную радость. — Всё, что осталось мне, Гамеш — это её советы, её тонкое чувство прекрасного, выраженное в изящном стиле… Как тебе? Разве посмеет кто-нибудь сказать теперь, что я скучен? Что я не иду в ногу со временем?

— Никто не посмеет, Ваше Темнейшество, — подтвердил я. — И теперь-то вы уж точно не выглядите скучно. За это я вам ручаюсь…

— С этого дня! — в его голосе зазвенело торжество. — С этого дня я всегда буду выглядеть так, Гамеш!

— Я вас понял, учитель. С этого дня. Да, конечно. Могу я идти?

…Спускаясь по лестнице в свою комнату, я не мог отделаться от мысли, что жизнь наша отныне круто изменится. Глядишь, теперь и шторы заменим. Но главное — меланхолию мы, вроде бы, благополучно перебороли с незначительным ущербом для души и тела. Дамочку, опять же, выдворили восвояси — немного неудобно, конечно, перед Ромуальдо… Но, с другой стороны, у него хотя бы меч есть, а я мог рассчитывать лишь на свой острый ум. Что же до нового облика господина Эпоса, то со своим чувством прекрасного я как-нибудь договорюсь. С этого дня.