Красен долг платежом (гет)

Save breed, to brave him when he takes thee hence.

And die as fast as they see others grow;

And nothing 'gainst Time's scythe can make defence

W.Shakespeare — Sonnet XII

* * *

Августовским ранним вечером Гарри Поттер, с уменьшенной заклинанием бутылкой автомобильного масла в кармане, шел по одной из малолюдных улочек британской столицы. Шел не торопясь, с интересом рассматривая все, встречающееся по пути. Ему, взрослому занятому человеку, только что сделавшему, хоть и непривычную, но очень важную покупку (через пару недель предстояла поездка в этот же город, на вокзал Кингс-Кросс, только уже всей семьей) нестерпимо захотелось просто прогуляться. Слишком уж эта улочка была похожа на улицы его детства. С высоты своего роста и своих лет было забавно подмечать общее и сравнивать частности.

И, словно возвращаться во времена, «когда деревья были большими». Пусть даже, тогда, в детстве, они, в основном, всего лишь помогали выживать...

Быть может, поэтому он и не подошел с приветственными возгласами к не заметившей его женщине? Женщине, которая, по его представлениям, должна была в такое время находиться за много миль к северу, в уютном коттедже, готовя ужин для своей семьи. Либо же, что менее вероятно, сидеть за письменным столом в своем рабочем кабинете, дописывая очередной срочный документ. А вместо этого ходила между стеллажами, рассматривая безделушки. Странно. Вроде, ни у кого из ее близких не предвидится дня рождения...

Выйдя из магазинчика, особа, заинтересовавшая Гарри, быстрой походкой направилась к небольшому уличному кафе и расположилась там. Поттер, применив к себе уместное в таком случае заклинание, следовал за ней буквально по пятам. Не прошло и пяти минут, как к «объекту наблюдения» подсел молодой мужчина и сделал заказ. На двоих. С подноса на клетчатую скатерть перекочевали высокие креманки с мороженым ожидаемого зеленоватого цвета — любимым мятным, изящные кофейные чашки и ликерные рюмки прозрачного стекла. Судя по оживленному разговору, собеседники друг друга хорошо знали. О чем, собственно, велась беседа, понять было, увы, невозможно: "Муффлиато" действовало безупречно.

Официант, обслуживавший посетителей с ленивой медлительностью приближающейся ночи, произвел, в конце концов, расчет. От взгляда наблюдателя не ускользнуло, что за все платил мужчина. Кто он такой, во имя Мерлина?!

Парочка поднялась и... разделилась: собеседники разошлись в разные стороны. Поттер поколебался мгновение и решил, что неизвестный, пожалуй, обойдется без его внимания.

Потому как женщина явно не торопилась. Двигалась не спеша, легким прогулочным шагом, заглянула в несколько лавочек, потом перешла улицу и... повернула обратно. Вот теперь темп ее шагов ускорился, было похоже, что движение имеет ясную конечную цель.

Перекресток. Гарри едва не пропустил момент, когда за качнувшейся дверью гостиницы мелькнуло знакомое платье.

«И, что теперь? Зайти? Не странно ли будет — самооткрывающаяся дверь? Значит, придется ждать удобного случая...» Случай пришлось ждать долго, мелькнула мысль махнуть рукой на всякие там таинственные встречи и таинственных неизвестных, в них участвующих, и отправиться домой. Все решил какой-то приезжий, предоставивший возможность незаметно попасть вовнутрь здания. Будучи невидимым, Поттер просто проскользнул вслед за ним и быстро поднялся на второй этаж: только туда и могли проходить постояльцы.

«Ну, и где ее теперь искать? Да и надо ли?» Волшебник продолжал идти по коридору, обдумывая эту мысль, когда вдруг из-за одной из дверей раздался женский стон.

Рефлексы оказались быстрее разума. «Аллохомора», распахнуть бесшумно дверь, в два прыжка переместиться за простенок, дверь запереть, заглушки наложить, палочку наизготовку. Шаг вперед. Осторожно выглянуть.

И остолбенеть: буквально на расстоянии протянутой руки двое занимались сексом.

Сказать, что увиденное его потрясло — значит, не сказать ничего. Поттер почувствовал, что сердце упало, а кое-что ...гм... наоборот. Осознавал, что положено, нужно развернуться и уйти, но желания еще достаточно молодого здорового мужчины были сильнее — он не сдвинулся с места. В таком, весьма соблазнительном, ракурсе ему свою жену, к которой продолжал испытывать интерес и с которой снова и снова получал удовольствие, не приходилось видеть — в подобной позе это было попросту невозможно.

Поэтому Гарри в течение нескольких, показавшихся бесконечными, ударов сердца, не мог оторвать глаз от открывшейся картины. Но вот женщина ликующе ахнула, запрокинула голову и замерла ненадолго, едва заметно содрогаясь. А затем, резко выдохнув, рассмеялась счастливым тихим смехом.

— Гермиона?! — узнавание было столь оглушающе внезапным, что Поттер не удержался от возгласа. И... не удержал дезиллюминационные чары: владение мантией — Даром смерти явно не способствовало оттачиванию умения их накладывать.

Несколько мгновений ничего не происходило. А затем... Женщина, словно подхваченная вихрем, вышла из состояния покоя, в мгновение ока оказалась у тумбочки, быстрое, почти неуловимое движение рукой — и глава аврората понял, что слишком засиделся в высоком кресле. Потому как, более чем на мысль, оказался неспособен — его тело было надежно спеленато невербальным Петрификусом и зафиксировано у стены.

— Гарри?! — женщина подходит ближе и пристально всматривается в его лицо. А сам рассматриваемый благодарит мысленно Мерлина, Моргану и всех остальных за свою неподвижность, за то, что может видеть только глаза, лоб и нимб кудряшек над ним.

— Джин, кто это?! Что происходит?! — в поле зрения появляется мужчина. А, неизвестный из кафе! Гарри смотрит, а перед глазами — увиденное несколько минут назад. Ему*показалось, что в животе у него заворочалось что-то громадное и чешуйчатое, раздирая когтями внутренности. Кровь горячей волной хлынула в мозг, все мысли угасли, осталось только дикое желание превратить *незнакомца* в студень.*

— Все в порядке, Генри, не волнуйся. Я его знаю. Думаю, этого человека подослал мой муж.

— Откуда у тебя оружие?!

— Я тебе все объясню. Послушай, можешь его постеречь? Я оденусь, а потом поговорим с ним.

Гермиона отходит и этого Генри становится видно полностью. Ну, почти полностью, если не брать во внимание часть туловища, замотанную в покрывало. Худощав. Темные волосы. Темные брови. Тонкие черты лица. Обеспокоенные глаза, вроде как голубые. Кажется, где-то видел... Нет, незнаком.

Ишь, как нервничает: губы сжаты, вцепился в пистолет, направленный на Гарри, как в родного. Действительно, откуда у подруги маггловское оружие? Вопрос толком обдумать не получается: злодейка-память услужливо подсовывает то, что Поттер, будучи поглощенным несколько другим, не брал во внимание. Как, где и, главное, кого касались эти смуглые пальцы, крепко держащие сейчас вороненую сталь...

И от этого не то воспоминания, не то припозднившегося осознания увиденного яростное желание разделаться с темноволосым незнакомцем становится нестерпимым. Превратить в камень. Развеять по ветру. Уничтожить...

— Генри, спасибо. Теперь я сама. Возьми, это тебе.

Гарри видит, как Генри, Вольдеморт-его-побери, отдает пистолет и выпивает из протянутого ему стакана. Как буквально через несколько секунд начинает заваливаться назад и исчезает из поля зрения. «Наверное, Левиосса, — отмечает аврор механически, — шума то от упавшего тела нет»... Мерлин, все, на что он способен сейчас — прислушиваться: к звукам передвигаемой мебели, торопливым легким шагам, шелесту ткани...

Наконец, вместо опостылевших мелких цветочков на голубом фоне, в зоне видимости появляется Гермиона.

— Фините Инкантатем!

Гарри ощущает, что заклятие слетает с него, что он снова в состоянии двигаться, в состоянии говорить.

— Как ты могла?!

— Что могла?

— Как ты могла... с этим, с этим, — Гарри тычет в сторону Генри, покоящегося с закрытыми глазами в широком кресле и укрытого, теперь уже полностью, все тем же покрывалом.

— Ну, не всем же так повезло в семейной жизни, как некоторым! — подруга детства язвительно улыбается.

Гарри чувствует, как из него словно выпустили воздух. Конечно, у них с Джинни не обходится без ссор и непонимания, но ведь так у всех, не так ли? Он был уверен, что у друзей всяко лучше: ведь они все друг о друге знали, столько лет рядом, а уж ссориться им и вовсе — как дышать.

— Гарри, присядь, — голос собеседницы становится опасно звенящим. — Как ты здесь оказался? Может, тебя, и правда, подослал Рон?

— Что ты, — Гарри отшатывается. — Рон здесь ни при чем! Я совершенно случайно тебя увидел, мне стало любопытно. Я не хотел, честно...

— Случайно, говоришь... Да, с тобой это может быть... — Гермиона задумываясь, опускается в кресло и выжидающе смотрит прямо в глаза. — Тогда я тебя слушаю. Итак, что ты хотел мне сказать?

Гарри многое хочется ей сказать, но мыслям так тесно в голове, что он хватается за первую попавшуюся:

— Откуда у тебя оружие?

— Это не оружие, Гарри. Это нанесенные чары двойной иллюзии. Для всех, кроме меня, моя волшебная палочка принимает тот вид, который я задумываю, беря в руку. Согласись, голая женщина, нацеливающая на вломившегося в номер мужчину тонкий прутик, выглядит несколько...неубедительно. К тому же, я меньше всего ожидала увидеть здесь кого-то из волшебников, не говоря уж о тебе.

Гарри соглашается, кивая. И следующий вопрос, удивляющий его самого — нет, не это он хотел узнать в первую очередь — незамедлительно слетает с его губ:

— С этим ко..., то есть, с этим Генри, что?

— Спит, как видишь. Пять капель Сна без сновидений на стакан и одна — Дивных грез. Проснется — решит, что все ему привиделось.

Гарри кивает снова. Все верно, все правильно, вот только неправильно все! И он почти орет:

— Гермиона, но почему?!

Та закатывает глаза, вздыхает и скрещивает руки на груди. Гарри плюхается на кровать: это надолго. Он столько раз видел подругу такой, что не сомневается — разговор коротким не получится.

— Скажи, Гарри, что ты знаешь о Долге жизни?

— Что?! — Гарри искренне удивляется повороту разговора, но раз его спрашивает Гермиона Уизли, в девичестве Грэйнджер, то проще ответить: — Ну, если волшебница или волшебник спасет другому магу жизнь, то между ними возникает особая связь.

— И?

— И тогда тот, которого спасли, должен вернуть Долг жизни. Это получится, если спасти жизнь своему спасителю.

У Гермионы вид учительницы, которую радует ответом не самый старательный ученик.

— Основное правильно. Но, это не все. Как у всех законов магии, там есть масса оговорок и условий.

Например, магия учитывает, представь себе, наличие или отсутствие злого умысла, в ситуации, когда потребовался сам факт спасения. Нельзя подстроить несчастный случай, спасти, а потом требовать возврата долга. Не сработает.

При этом не важно, что это из-за Рона я плакала в тот далекий Хеллоуин в том злосчастном туалете. Как неважно и то, что это ты закрыл в нем тролля, не зная, что я нахожусь там же. Что ты так смотришь? — Гермиона лукаво улыбается. — За эти годы Рон мне много чего порассказал, о чем я даже не подозревала.

Так что вы оба постарались, создав угрозу для моей жизни. Вот только желания причинить мне вред у вас не было. А потому мое спасение, с которого и началась наша дружба, было подлинным. Значит, Долг возник. И я обязана была его вернуть. Вам обоим.

Вначале я, конечно, ничего не поняла и ни о чем не догадывалась. Было так здорово просто дружить с вами. Просто сидеть вместе на уроках, гулять по Хогсмиду, так захватывающе влазить в переделки и выпутываться из них. Да даже заставлять вас учиться — и то, порой, бывало весело: вы выглядели такими смешными, когда пытались меня разжалобить и увильнуть!

А связь все крепла, не имея возможности быть разорванной. Я обеспокоилась, что что-то не то, после четвертого курса. Я так соскучилась по папе с мамой за тот год, так хотела куда-нибудь с ними поехать; куда-нибудь, где мы могли бы побыть всей семьей долго-долго. А выдержала совсем немного. Не могла нормально спать, не могла есть, не могла учиться. Я чувствовала настоятельную потребность быть рядом с тобой... с вами. Решила, что просто скучаю, писала письма, но они не помогали. Тогда выдумала для родителей какую — то историю о необходимости находиться в волшебном мире, чтобы полноценно выполнить домашние задания, и буквально сбежала в Нору.

Рядом с Роном мне стало чуть легче. Но, не намного — ведь тебя все не было. А в вечер, когда на тебя напали дементоры, я и вовсе места себе не находила. И поняла, что это не просто так.

На мысль меня натолкнула Тонкс. От нее я услышала аврорскую байку о волшебнике, который попал в Мунго потому, что не мог вернуть Долг жизни.

Я бросилась в библиотеку — кому, как не тебе, знать, что у Блэков она шикарна. И, действительно, многое нашла. Что, как и почему.

Ты прав, но только отчасти. Да, вернуть Долг можно, спасши жизнь. Вот только спасти нужно с риском для собственной жизни и имея выбор — делать или не делать. Магические проценты на одолженную сумму, так сказать. Когда я толкнула Квирелла на твоем первом квиддичном матче, магия это не зачла. Потом было много подобных моментов, но либо мне не угрожала опасность, либо, спасая вас, я спасала заодно и себя. А это тоже не засчитывается. Вот так вот...

— Это все, конечно, удивительно интересно, Гермиона, но не делай из меня идиота! Причем все то, что ты рассказываешь, к нему?! — Гарри взрывается. И, не глядя, кивает в сторону кресла, не желая даже смотреть в сторону любовника своей собеседницы. Да, любовника, решившись, наконец, называет вещи своими именами. От этого ярость в его крови, кажется, еще жгуче. Жгуче и горше.

— Имей терпение, Гарри! Тебе не шестнадцать и на твоей должности пора уже научиться держать себя в руках. Все мной рассказанное имеет, как ты выразился, отношение к нему.

Волшебница сосредоточена и деловита, будто ведет обсуждение поправок к законопроекту, а не оправдывается в измене. Но Гарри не может, не хочет восхищаться этим хладнокровием. А женщина продолжает лекторским тоном.

— Так вот, помимо ответного спасения, Долг жизни можно вернуть, выполнив просьбу. Только просьба, которую нужно исполнить, должна быть очень-очень важной для, скажем так, кредитора. Буквально, вопрос жизни и смерти. Именно так Рон меня и попросил.

— И, что за просьба?

— Банальная до невозможности. Руки и сердца. Он попросил меня выйти за него замуж.

— И ты?..

— Я не могла ему отказать, просто не могла. Для Рона Уизли эта просьба была действительно важна. И, потом... Я прекрасно видела, что я ему нравлюсь, поняла, что он раскаивается, что бросил нас тогда в палатке, что он старается быть со мной откровенным и искренним. Он стал заботливым и внимательным. Он так переживал! Он рисковал жизнью ради меня!

Гарри молчит. Воспоминания живы в его памяти, но он молчит.

...* Рон при ней держался неестественно скорбно, как бы в знак глубокого раскаяния. Пока они втроём сидели в палатке, Гарри чувствовал себя единственным бестактно бодрым гостем на небогатых похоронах. Зато когда они вдвоём отправлялись за водой или за грибами, Рон начинал беззастенчиво радоваться жизни.*...

...*— Ты просто перед ней выслуживаешься, и больше ничего.

— В любви и на войне все средства хороши, — бодро ответил Рон.*...

Он не может рассказать об этом подруге, хладнокровие которой все же видимость: слегка успокоившись, он замечает и напряженный взгляд, и чуть побледневшие в переплетении рук пальцы, и слишком деловитый голос.

— Значит, ты его не любила, когда выходила замуж?

— Не любила.

— Но, но... раньше, в Хогвартсе, и потом, когда мы блуждали в поисках крестражей, ты ведь так к нему относилась...

— Ты точно ничего не путаешь? Это Рон ко мне относился, а не я к нему!

— Но приглашение на вечеринку, Макклаген, канарейки, наконец!

— Гарри, тебе без малого сорок, у тебя Джеймсу через пару — тройку лет будет, как нам тогда. И, что? Ты будешь его наставлять, что это по-дружески: бросить друга прозябать в одиночестве, а самому идти веселиться и наслаждаться своей принадлежностью к сливкам общества, имея возможность изменить для него ситуацию в лучшую сторону?

Или, что абсолютно нормально — на ровном месте изводить подругу придирками и грубостью, словно забыв про годы дружбы и пройденные опасности, к тому же получив от нее подтверждение хорошего к себе отношения? Может, демонстративно выказывать предпочтение другой девушке, высмеивая у нее на глазах ту, первую, — правильно?

А что подскажешь Лили, не дай Мерлин, она окажется, в моей тогдашней ситуации? Как себя вести? Вот как? Неужели все простить, сделать вид, что ничего не произошло, и продолжать жить как жила? Мило улыбаться в ответ на грубости? Благословить демонстрацию чувств к другой? Принимать как должное пренебрежение к себе, словно так и должно быть? Помогать, выручать, как ни в чем ни бывало?

Ну, Гарри Джеймс Поттер, ты так посоветуешь своим детям?!

Гарри в растерянности. Фундамент его жизни продолжает рассыпаться.

— Почему же ты так переживала, когда мы с Роном разругались, и он ушел?

— Я не просто переживала. Я извелась вся, представляя, что его схватили, что на него накладывают Круцио, что он мучится. Я плакала по ночам от бессилия — возможно, его жизнь в опасности, а я не могу ничем помочь — я далеко. Да я даже с тобой не могла нормально разговаривать, все прислушивалась к себе — не отзовется ли связь.

Но ничего не ощущалось — и я успокоилась: значит, он в безопасном месте.

— Тогда почему ты осталась?

— Но, ведь это понятно! Чтобы спасти человека, нужно рядом с ним находиться. Иначе ведь не получится.

— Нет, непонятно. Почему ты выбрала меня?

Пауза настолько крохотна, что Гарри ее не замечает.

— Сам понимаешь, Пророчество, — у Гермионы отчего-то жарко запылали щеки, — ты был Избранным, только ты мог уничтожить Вольдеморта. Именно это имело значение. Это было самым главным. Все остальное — неважно.

Гарри понятливо кивает. Но странная обида наполняет его сердце.

— Ну, хорошо, — мужчине явно не хочется расставаться с такими привычными представлениями, он упорствует. — А тот поцелуй в коридоре Хогвартса, после уничтожения чаши? Ты же на Рона буквально набросилась, вы оторваться не могли друг от друга, я сам видел!..

Гермиона снова улыбается, на этот раз в улыбке сквозит грусть и какая-то светлая печаль. Он не может в том ошибиться.

— Ты видел... А тебя не удивило, что я сделала это не в Ракушке — после спасения из дома Малфоев, удвоившего, кстати, мой Долг, не в Тайной комнате, сразу после уничтожения крестража — на волне эйфории и облегчения, а лишь после того, как Рон с заботой высказался о домовых эльфах? Хороша любовь, при которой поцелуя дождешься, лишь пожалев бесправных!

— Можно подумать, в ту ночь мне больше нечему было удивляться, — бурчит ее собеседник.

— Гарри, — она не впервые за этот изматывающий разговор обращается к нему прямо. Но, впервые, ее голос звучит мягко: — Нужно было вынудить Рона захотеть жить, захотеть со страшной силой, чтобы хотя бы один из нас троих уцелел. У него шансы были. В отличие от... Я с самого начала выжить не надеялась — меня бы не пощадили ни при каких обстоятельствах. Так что, если поцелуй сработал на пятом курсе, почему не должен был снова? И Рон, согласись, действительно, был великолепен!

Гарри вздыхает.

— Значит, ты любишь его? — кивает на соседнее с Гермиониным кресло. И, почти спокойно, ждет ответа.

— Нет... Да... Не знаю... Я просто чувствую себя рядом с ним молодой. Словно ничего плохого со мной не случилось. Между нами не стоит война, предательство и смерть. Я могу позволить себе быть глупой, слабой. Я могу не быть «главным магом», хотя бы потому, что он не знает, что я волшебница. И могу чувствовать себя так, точно невозможное стало возможным...

Гарри вспыхивает, он снова злится, словно имея на это право, словно обманут он:

— Всего-навсего? И, ради этого, ты изменяешь Рону?! Значит, он ничего для тебя не значит?

— Почему это вдруг? Значит, и очень многое.

— Но ты ведь его не любишь, сама сказала!

— Смотря что понимать под любовью. Я люблю Рона. Как память о несостоявшейся сказке, как спутника жизни. И всегда поддерживала. Я никогда не забываю, что я — миссис Рональд Уизли, хозяйка его дома и мать его детей. И его друг.

— Но, ведь это подло! И этот, этот... болван! Ведь он ничего о тебе не знает! Он не знает ни кто ты, ни какая ты. Он даже не знает, что ты не любишь кофейный ликер! Единственное, что его интересует — это затащить тебя в постель!

— А, даже, если так? Твое какое дело?

В голосе собеседницы нет и следа недавней мягкости. В нем сталь и холод. Гарри опускает глаза. Ему кажется, в воздухе повисает незаданный вопрос «Хочешь оказаться на его месте?» И этот вопрос, пусть и не прозвучавший, но столь явственно им слышимый, вынуждает признаться самому себе.

Да, хочет. Хочет превратить стены в зеркала и увидеть в них отражения... Их обоих... И всю ее — взволнованную, задыхающуюся, раскрасневшуюся — от его слов и его прикосновений...

— ...Я продолжала искать...

Гарри уже не вникает в слова Гермионы. С каждой минутой он все больше погружается в ощущение желания и понимания, чего он хочет...

— ...Каково было мое удивление, что, оказывается, мне впору благословлять судьбу, что я родилась девочкой...

...Почувствовать ее всю, дать прочувствовать себя. Услышать ее ликующий крик и тот незнакомый счастливый тихий смех, от которого все в душе перевернулось. Знать, что это он доставил ей наслаждение. Испытать наслаждение самому. И никуда не отпустить...

— ...если родить ребенка...

Поттер механически кивает. И, когда решается взглянуть перед собой — оказывается лицом к лицу с Гермионой. Она так близко...Голова начинает кружиться от этой близости. Мягкие руки охватывают его шею, тело, на котором снова ничего нет, — на расстоянии дюйма, у самых губ — дурманящий шепот, от которого голову он окончательно теряет. И, сквозь стук крови в висках, едва может разобрать «...всегда...надеялась...»

* * *

Гарри Поттер вместе с семьей сосредоточенно толкал тележку по*платформе девять и три четверти, окутанной густыми клубами белого пара от ярко-алого «Хогвартс-экспресса...

*— Ал, вот они, по-моему, — вдруг сказала Джинни.

Из тумана возникла группа людей, стоящих у последнего вагона. Лишь подойдя совсем близко, Гарри, Джинни, Лили и Альбус смогли ясно увидеть их лица.

— Привет! — сказал Альбус с огромным облегчением в голосе.*

А Гарри лишь кивнул. Он не мог почему-то ни разговаривать со своими старинными друзьями, ни смотреть на них, хотя не виделся несколько недель. Потому, наверное, что сердце его разрывалось от предстоящей потери — разлуки с сыном.

И, одновременно, он не мог отделаться от ощущения, что уже потерял. Совсем недавно. Нечто очень-очень важное, что-то, что всегда было неотделимо от него самого, что-то, что всегда согревало его душу, в которой вдруг стало зябко и пусто.

Вот только не мог вспомнить, что именно...

* * *

Двадцатилетие падения Волдеморта отмечалось с большим размахом и помпой. Среди несколько скучающих участников торжественных мероприятий по-настоящему живым и счастливым выглядел лишь мистер Рональд Уизли, уважаемый предприниматель и Герой войны.

К удивлению немногочисленных непосвященных, он был один. Его жена, также Героиня войны, ведущий работник отдела магпорядка, на празднествах предсказуемо отсутствовала. Причина была более чем уважительна: в ночь на первое мая она родила.

Малютку, с хохолком очень темных, практически черных, волос и, пока еще синенькими, как почти у всех новорожденных, глазками, назвали в честь бабушки — Джин.

Отец не возражал. Впрочем, о рождении еще одной дочери он попросту не знал — Гермиона и не собиралась ему об этом сообщать.

Долг жизни был возвращен.

Все стало хорошо.

* * *

Себя от смерти можно защитить,

Продлив в потомке жизненную нить.

В.Шекспир, 12сонет, пер. А.Кузнецова