Шаг в сторону (гет)

Двери были слишком тонкими, поэтому я отлично слышала всё, что происходило в коридоре. Что-то упало, кто-то выругался, помянув многострадальные мерлиновы подштанники... Мистер Корвин опять отчитывал своего ассистента за мелкую провинность. Хорошим он был человеком, хотя и дотошным, словно гоблин. Поэтому его подчиненные никогда не позволяли себе халатно относиться к работе: боялись.

— Крауч, хватит мечтать! — я пощелкала пальцами возле длинного носа моего визави.

Он фыркнул и, качнувшись на стуле, сказал:

— Я не мечтаю. Эти бумаги, — Барти взял в руки несколько исписанных листов, — шеф не подпишет.

— Но почему?

— Потому что надо заполнить стандартный формуляр 97А, заверить его у командующего группы и главы аврората, подождать, пока сверху придёт запрос и...

— ... пройти ещё дюжину инстанций, пока мне наконец-то не поставят подпись и не заверят бумажку печатью. Знаю-знаю, вам, бюрократам, только дай развернуться: будете гонять по всем этажам до седьмого пота за паршивой справкой, — проворчала я.

Крауч-младший становился на редкость бестолковым и занудным, когда дело доходило до бумажной волокиты.

— У меня через два дня задание. Мне позарез нужна запасная палочка, — чуть наклонившись вперёд, я постаралась улыбнуться как можно обаятельней. Тщетно! Он откинулся на спинку стула и бросил скучающий взгляд на часы, которые стояли на столе.

— Всё воюешь, Лонгботтом... И не надоело ещё? — Барти с любопытством посмотрел на меня.

— Нет, — чуть помедлив, я добавила: — Это мой долг.

— Как пафосно. Долг, — он сделал паузу, смакуя слово. — У меня через двадцать минут перерыв. Пообедай со мной, и я подумаю, как достать для тебя разрешение.

— Вымогатель, — рассмеявшись, я встала со стула и пошла к выходу.

— Через двадцать минут, — повторил он, а потом чуть тише добавил: — Алиса.

* * *

Мы сидели в кафе. Барти изучал меню, я пила кофе и смотрела в окно на проходящих мимо людей. Они были похожи на тараканов: вечно спешащих, бодрых и слепых. Что им стоило остановиться хоть на мгновение и оглянуться вокруг? Увидеть, что уже наступила осень, что в лужах на асфальте плавают жёлтые листья, а другие, рыжие, кружатся в воздухе, подхваченные лёгким ветром. Просто остановиться...

Но времени всегда не хватало, а голова вечно была забита тысячей и одной заботой. Какая осень, какие листья? Всё потом, а сейчас надо было идти на работу. Или за покупками в магазин, или на встречу, которая не принесёт никакого удовольствия, но ты всё равно на неё пойдешь, потому что так нужно.

Я украдкой посмотрела на Крауча — он с аппетитом ел блинчики с джемом. Барти всегда заказывал блинчики на ланч. Удивительно, как они ему ещё не надоели?

— Ты точно ничего не хочешь? — спросил он. — Кофе вредно на голодный желудок.

Я улыбнулась и покачала головой.

— Нет, не хочу. Скоро идти на тренировку.

Тренировки по боевой магии у нашей группы вёл Муди. Они проводились раз в неделю и были обязательны для всех. Старый аврор считал, что двигаться надо много и быстро, поэтому сумасшедший ритм занятий, приправленный острым запахом пота и десятком заклинаний, заставлял жертвовать такими милыми сердцу вещами, как ланч.

— Мистер Корвин не подпишет разрешение на вторую палочку, пока ты не принесёшь все необходимые бумаги. Но, — Барти сделал паузу, — можно пойти другим путем.

— Каким? — поинтересовалась я.

— Купить её в Лютном переулке, — он усмехнулся и отправил в рот ещё один кусочек блина. Джем капнул ему на подбородок, и я, не удержавшись, протянула руку и стерла каплю пальцами.

— Это противозаконно. Палочка наверняка будет незарегистрированной.

— Зато она у тебя будет, — Крауч пожал плечами. — Что для тебя важнее: безопасность или законность?

— И то и другое.

— Ты неисправима, — он покачал головой и, поймав мою руку, стал вытирать салфеткой липкие пальцы. Руки у него были мягкие и влажные, совсем не такие, как у Фрэнка.

Сердце привычно заныло, но я постаралась быстрее выбросить опасные мысли из головы. Мне казалось неправильным сравнивать их даже в мелочах.

— Не глупи, — голос Барти стал терять привычную мягкость, вместо нее появилось раздражение. — Хотя бы раз поступись своими принципами и подумай о будущем.

— Хорошо, — я примирительно улыбнулась, сжав его руку, а он сделал вид, что поверил мне.

* * *

Палочку я так и не купила. Зря, как оказалось позже. Несмотря на тщательно спланированную операцию, мы столкнулись с жестким сопротивлением со стороны Пожирателей Смерти. Фабиана Прюэтта ранили, Уайта убили, а нам удалось схватить живым только одного преступника, и то он оказался совсем ещё ребёнком — только год, как закончил Хогвартс.

Мне тоже пришлось несладко. Я была под оборотным зельем, изображая жену политика, который чем-то не угодил Волдеморту, а Уайт играл роль моего супруга. Нас попытались вывести из игры первыми, но мы вступили в бой и вполне удачно держали оборону до первого Непростительного. Оказалось, что убивать сложно. А после так трудно отрешиться от чувств, от ненужных, пагубных эмоций. Продолжать драться, сжимая в руках волшебную палочку, которая стала такой родной ещё со школы. И больно, безумно больно, когда друг и напарник умирает, нелепо споткнувшись и выпустив из рук свою палочку. А ведь если бы была запасная, то он мог бы ею воспользоваться. Был бы шанс. И мне всего-то нужно было бы сделать шаг в сторону и прикрыть его щитом.

Но палочки не было, и какой теперь смысл думать о том, как могла бы закончиться схватка, наведайся я накануне в Лютный переулок?

Домой я не пошла. Фрэнк все еще был в командировке. Наша квартира без него казалась холодной и мрачной, а ещё душной. Столь любимые Августой фиалки соседствовали на подоконнике с гибискусом, создавая безумно сладкий аромат, дразнящий и чуть приторный. И сколько бы я не проветривала комнаты, он не исчезал. Казалось, что запах красных цветов въелся в сами стены, вещи и даже в нашу кожу.

Но больше всего меня пугала тишина. Я мечтала, что когда-нибудь она заполнится детским смехом и топотом маленьких ножек. К сожалению, Фрэнк не хотел заводить детей. «Не время, — говорил он, — идёт война».

Я почти ненавидела его за эти слова, за зелье, которое приходилось варить и регулярно пить трижды в неделю. За горький вкус во рту — полынный и гадкий. За ощущение усталости и разочарование после секса. Поэтому я сбегала к Барти. Ведь он был своим, родным, изученным до кончиков пальцев. Крауч никогда ничего от меня не требовал.

* * *

Трансгрессировав в переулок рядом с домом Барти, я настороженно осмотрелась. Нужно было быть осторожной. Они-то, Пожиратели, знали нас поименно, а вот нам оставалось только гадать, кто скрывался под серебряными масками.

Вокруг было спокойно, безлюдно и уныло. Погода ничуть не улучшилась, по-прежнему моросил дождь. Холодные капли падали на лицо, несколько задержались на губах, и я невольно провела по ним языком. Было удивительно хорошо, свежо. Воздух стал чище, и все посторонние запахи исчезли — остался только тяжелый и влажный аромат дождя.

Постучав в дверь квартиры Крауча, я замерла, ожидая, когда меня впустят. Барти не так давно стал жить отдельно от родителей, поэтому в квартире до сих пор царил бардак. Чемоданы стояли в коридоре, некоторые были ещё не распакованы. «Нет времени. Вот придут выходные — я всё-всё сделаю!» — обещал он. И забывал то ли из-за рассеянности, то ли из-за лени.

— Заходи, — Крауч открыл шире дверь. — У меня на ужин будет рагу, сам готовил.

В его голосе чувствовалась гордость. Я, хмыкнув, полюбопытствовала:

— А почему тогда пахнет горелым?

— Чтоб его! — воскликнул друг, опрометью бросившись на кухню.

Прикрыв входную дверь, я заперла её несколькими заклинаниями понадёжнее и пошла следом за Барти.

Рагу было безнадежно испорчено. Ужинали мы кофе и крекерами. В тишине, но она не тяготила меня. Было уютно. Светлые волосы Барти смешно топорщились в разные стороны, и мне всё время хотелось пригладить их рукой, но я сдерживала порыв. Приходилось сдерживать, ведь мы с ним и так зашли слишком далеко.

В какое-то мгновение мне надоело наблюдать за тем, как он читает газету, озабочено морща лоб. Барти-клерка я недолюбливала, а вот школьного приятеля и раздолбая обожала. Забрав у него Пророк, я поманила друга пальцем, чтобы он наклонился. А потом, когда он повёлся на уловку, легко поцеловала в губы. Он не возразил, даря мне восхитительный поцелуй с терпким привкусом кофе.

Позже были привычные, но такие необходимые ласки, поскрипывающий диван и прерывистое дыхание. Барти в постели был жадным, эгоистичным, но мне нравилось. Ведь, даже закрыв глаза, я не могла спутать его с Фрэнком. А всё дело в запахе: дождливом, пронзительном, мятежном — мне его всегда было мало.

После, лёжа рядом, я всегда клала руку ему на сердце, чувствуя кожей ровные, приглушённые удары. И мне казалось, что они у нас одни на двоих. Я не любила Барти, но он был мне нужен как панацея от всех моих проблем.

— Ведь это всё несерьёзно, правда? — иногда спрашивал он меня.

— Правда, — подтверждала я. — Всё скоро закончится.

У нас были правила: я никогда не оставалась у него ночевать, он никогда меня не провожал. За полгода таких отношений выработался свой определенный ритм, состоящий из полунамёков. Они жутко раздражали Барти, и он, словно в отместку, перестал во время нашей близости снимать всю одежду. Всегда оставлял рубашку: расстёгнутую, помятую или даже порванную — не важно, она всегда была на нём.

Впрочем, к чудачествам друга я уже давно привыкла.

* * *

Метка была отвратительной. Чёрный череп со змеей, выползающей изо рта, казался живым. А вот кожа, на которой он был выжжен, — мёртвой.

— Запомните, как она выглядит, — Аластор Муди ткнул пальцем в Метку. — Её нельзя ничем скрыть: ни иллюзией, ни оборотным зельем, ни чарами маскировки. Метка может быть у вашего соседа, друга, коллеги. Да у кого угодно! Но, — он сделал паузу, — вы должны понять одну вещь: её принимают добровольно. Каждый из Пожирателей Смерти знает, на что идёт, поэтому жалость может стоить вам жизни. Запомните это хорошенько или ищите новую работу. Я не потерплю среди авроров слабаков и слюнтяев!

Я была полностью согласна с шефом. Какая могла быть жалость? Какое сочувствие? Понимание? Лишним, всё было лишним. Глядя на мальчишку-Пожирателя, испуганно смотревшего на шефа, я ощущала лишь слабый интерес. И желание задать ему один единственный вопрос: «Зачем он принял Метку?» Но разве он бы мне ответил?

Войдя в кабинку лифта, я встретила Крауча-старшего — отца Барти — и, поздоровавшись, отошла в сторону — рядом с этим человеком я чувствовала себя неуютно. Он совершенно не был похож на своего сына. Я отлично понимала чувства друга, его обиду, боль. Трудно было остаться собой рядом с таким человеком, особенно, когда ты не мог оправдать его надежд. Барти в шутку называл себя «папочкиным разочарованием», но это был смех сквозь слёзы. Когда годами не можешь добиться понимания от родного человека, устаёшь бороться, что-то доказывать, спорить. Зачем? Ведь он все равно пройдет мимо, даже не заметив твоих усилий.

С работы мы возвращались вместе. В последний месяц я стала проводить больше времени дома у Барти, чем у себя. Привыкла, наверное, но это было опасно — кто-то мог узнать.

— А я сегодня видела твоего отца, — сказала я, искоса наблюдая за его реакцией на мои слова.

— Ходит всё такой же кислый, как лимон? — улыбнулся друг. Затем вздохнул и попросил: — Не надо говорить о нём. Пожалуйста.

Я кивнула и, встав на цыпочки, легко прикоснулась губами к его щеке. Он улыбнулся, чуть застенчиво, мило. Всё-таки мой Барти был хорошим человеком.

* * *

Ночью в него как будто вселился бес. Он был на удивление настойчивым, первым начав меня целовать. Затащил на наш диван и стал стаскивать мантию. Жадно покрывая поцелуями шею, ключицы, покусывая грудь, руками он начал расстёгивать молнию на маггловских брюках — сегодня опять была моя очередь патрулировать улицы. Когда я осталась в одном белье, Барти уложил меня на спину и раздвинул ноги. Дышала я тяжело, взгляд блуждал по стенам и потолку. Было невероятно трудно на чем-то сосредоточиться. Когда он лёг сверху, я стянула опротивевшую мне рубашку с его плеча и укусила, а потом лизнула влажную, пахнущую дождём кожу. Он хрипло застонал, перехватывая мои руки и не давая снять последнюю вещь, которая оставалась на нём. Сама-то я давно уже была голой. Фыркнув как рассерженная кошка, я обхватила его ногами за талию, притягивая к себе близко-близко, растворяясь в карих, голодных глазах, запуская пальцы в светлые волосы. В ушах набатом стучала кровь, и я никак не могла понять, чьё сердце бьётся так громко: его, моё, наше?

Да, наше. Улыбнувшись, я прошептала:

— Барти... люблю...

И пусть завтра я наверняка пожалею о своих словах, но сейчас они были необходимы нам обоим.

* * *

Утром я впервые проснулась в объятиях Барти. Он спал, забросив одну руку за голову, а другой обнимая меня. Было так просто, так естественно лежать рядом с ним, чувствовать на губах вкус его поцелуев — сладких, как джем. Я осторожно высвободилась из-под его руки и села на диване. Потянулась, откинула с глаз непослушные волосы и замерла, удивленно рассматривая его левую руку. Рубашка в результате наших ночных баталий лишилась пары пуговиц, в том числе и на манжетах. Ткань сбилась, открывая полоску белой кожи и что-то продолговатое, похожее на змею, на предплечье.

Сглотнув, я бросила быстрый взгляд на Барти — он спал. Протянув руку, аккуратно потащила вверх рукав и замерла, ошеломлённо глядя на Метку.

Было такое впечатление, словно меня с размаху ударили по голове, оглушая и тем самым делая безмолвным зрителем. Я не хотела верить своим глазам. Это ведь шутка, правда? Наверняка Барти сейчас откроет глаза и скажет какую-то милую глупость, а я облегчённо рассмеюсь. И мы забудем об этом розыгрыше, как о старой разбитой чашке или потерянной пуговице. Ведь правда?

Но Барти не просыпался, Метка не исчезала, а мне по-прежнему хотелось закричать от ужаса. И всё, что я смогла сделать, — опустить ткань его рукава как можно ниже и сбежать из его объятий, из его квартиры, из его жизни. Впервые я испугалась настолько сильно, что потеряла контроль над ситуацией.

* * *

День я провела словно в бреду. Соврав, что заболела, отпросилась с работы и заперлась в нашей с Фрэнком квартире. Никого не хотелось видеть. Более того, я опасалась, что в таком состоянии не смогла бы удержать язык за зубами. А о Барти нельзя никому рассказывать. Даже страшно подумать, что Крауч-старший сделал бы, узнав, что его единственный сын стал Пожирателем Смерти.

Вечером вернулся из командировки Фрэнк. Неожиданно, на неделю раньше, он вошёл в квартиру таким счастливым и беззаботным, что мне стало завидно. Я смотрела на него как на пришельца с другой планеты, не зная, что сказать и куда деть от стыда глаза. Я его обманула и предала — об этом нельзя забывать. Но почему-то именно сейчас мне хотелось немного человеческого тепла, заботы и понимания. Хотелось, чтобы вернулся тот Фрэнк, с которым мы рисовали карикатуры на преподавателей, ели сэндвичи и могли часами болтать о всяких глупостях. Быть просто самими собою. Быть счастливыми.

Я не удержалась и разрыдалась, закрыв лицо ладонями.

— Ну что ты, моя хорошая? Не плачь! — шептал он, обнимая меня и гладя рукой по волосам, как маленького ребенка.

Мужу было удобно плакаться в жилетку — он всегда готов выслушать и помочь. Фрэнк Лонгботтом — настоящий рыцарь, жаль только, что я никак не подходила на роль его леди.

* * *

— Смешная ты, — произнес муж, делая глоток из чашки. Он всегда пил только чёрный чай без сахара.

— Почему?

— Потому что плачешь, когда всё хорошо.

Протянув руку, он переплёл наши пальцы. На его добром, простодушном лице играла тёплая улыбка. Я понимала, что Фрэнк искренне хотел мне помочь разобраться с проблемой, но я не смела просить у него помощи, ведь речь шла о Барти.

Опустив голову, я невесело усмехнулась.

— Нельзя помочь всем, — сказала я.

— А тебе?

— Мне помощь не нужна.

— Алиса, почему ты отгораживаешься от меня? — в его голосе слышалась обида. Неужели Фрэнк не понимал, что мы уже давным-давно отдалились друг от друга?

Я хотела ответить ему, что нет, я не отгораживаюсь. Успокоить и заверить, что я его люблю и всё ещё нуждаюсь в его крепких объятиях, но не смогла. Просто поняла, что обманывать мужа подло. Мосты, связывающие нас, тлели долгое время, но сейчас вспыхнули ярким пламенем. Они на глазах истончались и превращались в пепел.

— Посмотри на меня, Алиса, — попросил Фрэнк.

Я подчинилась и, глядя в родные глаза, вдруг поняла, что старые мосты сгорели ещё тогда, когда я впервые шагнула в сторону Барти. Я не споткнулась и не допустила ошибки, лишь прожила кусочек жизни с другим, но не менее дорогим мне человеком. А сейчас, опять делая шаг в сторону, я возвратилась к тому, с чего начала. Ну и что, что пути назад не было? Я — нет, мы! — пойдём вперёд и создадим новые мосты и новую жизнь.

* * *

С Краучем я встретилась спустя неделю. Он стоял на противоположной стороне улицы и тоскливо смотрел на меня. Выглядел он неопрятно, под глазами залегли глубокие тени. Хотя Барти был усталым, рассеянным и нелепым в своей рабочей мантии, меня всё равно тянуло к нему.

Перейдя через дорогу, я замерла в шаге от него.

— Я скучал, — Барти первым нарушил тишину.

— Я тоже, — призналась я. — Нам надо поговорить.

Он кивнул и, взяв меня за руку, повёл в сторону кафе.

— Блинчики с джемом? — улыбнулась я.

Он отрицательно покачал головой и сказал:

— Нет аппетита.

Войдя в помещение, я тут же попала в обволакивающие объятия сотни разнообразных запахов. Корица, ваниль, горький шоколад, кофе, жжёный сахар, клубника и персик — всё это было лишь малой долей того великолепия, которое нас окружило.

Мы сели за дальний столик и заказали по чашке кофе. Молчали долго, лишь украдкой поглядывая друг на друга. Хотелось рассказать Барти так много всего, поделиться планами на будущее, но что-то меня останавливало. Возможно, это был взгляд, колкий и чужой. Или же горькая складка в уголке рта — раньше её не было. Длинный нос заострился ещё больше, и в облике Крауча стало проглядывать что-то птичье.

— Значит, это конец, — он первым нарушил молчание.

— Мы знали, что это было временно.

Я пожала плечами, уткнувшись взглядом в чашку с ароматным напитком.

— И ты в это до сих пор веришь?

Мне на мгновение показалось, что самообладание подвело Барти и в его голосе прозвучало раздражение.

— Фрэнк... Я больше не хочу его обманывать. Мне кажется, — я запнулась, — нет, я уверена, что мы можем начать всё сначала. Мы уже начали!

— Ты оправдываешься. Прекрати, это звучит жалко.

— Что ты хочешь от меня услышать? — вспылила я, повысив голос.

— Правду, — признался Барти.

Я сглотнула и беспомощно посмотрела на него. Как? Здесь было так много людей и лишних ушей, что я не могла рисковать, говоря об этом вслух. Вместо слов я сжала его левое предплечье. Там, где была метка, и, внимательно посмотрев в его глаза, сказала:

— Я знаю, — сжав его руку сильнее, продолжила: — У рубашки оторвались пуговицы, и я видела её тем утром.

Крауч сглотнул и невесело улыбнулся. Неужели он подумал, что я его сдам аврорату?

— Я никому не скажу. Не могу — это ведь ты.

— Я? И что с того? — спросил он. — Быть собой недостаточно для того, чтобы оправдаться.

— Для меня достаточно, — я упрямо сжала губы. — Но... зачем? Зачем ты это сделал?

— Мне было скучно, — ответил он, высвободив свою руку и сделав глоток кофе.

— Что?

— Скучно, — повторил Барти, — воевать скучно, работать в офисе скучно, жить скучно. Мне везде скучно. Я не могу так, понимаешь?

— Нет, — честно призналась я.

О чём он вообще говорил? Какое отношение скука имела к принятию Чёрной метки?

— И не поймёшь. Ты никогда по-настоящему не оставалась одна. Любящие родители, друзья, муж, я. — Барти едко усмехнулся. — Рядом всегда кто-то был. Поддерживал, направлял, поощрял... Ты не знаешь, что такое настоящее одиночество. И скука. Она приходит не сразу, а позже, гораздо позже. Медленно отравляет жизнь. В какой-то момент ты понимаешь, что нужно кардинально всё менять, иначе какой смысл жить?

— Говоришь, как самоубийца со стажем, — хмыкнула я, — но при чём здесь...

— Метка?

— Тише! Могут услышать, — шикнула я, тревожно оглядывая помещение. Слава Мерлину, на нас никто не обращал внимания.

— Моё место там. Я чувствую себя счастливым, став частью организации.

Его слова звучали серьёзно, искренне и до боли правдиво. Мне хотелось накричать на него, обозвать дураком, сказать, что он уничтожает свое будущее, свою жизнь. Я обязана была остановить его, ведь он стал для меня за эти месяцы больше, чем другом, ближе, чем любовником. Но я не могла произнести ни слова, чувствуя, что не вправе учить его, как жить.

— Знаешь, Алиса, ты похожа на собаку на сене. И меня не хочешь отпускать, и Фрэнка не можешь бросить.

— А ты изменился, — заметила я.

— Зато ты осталась прежней.

Я зажмурилась, пытаясь справиться с подступившими слезами. Это ведь было временно, я знала это. Барти был моим лекарством от проблем, а я его — от скуки. Тогда почему же мне так больно?

— Мне надо идти, — я положила на стол пару сиклей. — Это... слишком. Я не могу принять твой выбор. Прости.

Встав, я направилась к выходу, не оглядываясь. И лишь когда за спиной закрылась дверь, сумела дать волю слезам. Возможно, если бы выплакалась — мне стало бы легче. Жаль, что рядом не было Фрэнка.

* * *

Наверное, я подсознательно верила, что Барти догонит меня. Остановит, обнимет и прошепчет, что ничего не закончено, что всё можно переиграть заново. И мы будем жить долго и счастливо, как в дешёвом женском романе.

Крауч действительно пошёл следом за мной. Затащил в переулок, подальше от любопытных глаз, и прислонил спиной к стене. Я же беспомощно смотрела на него, не понимая, зачем он это сделал. Не было смысла отрицать — я никогда не смогла бы отпустить его добровольно. Такое сокровище нельзя было отпускать.

А он ласково провел ладонью по моему лицу, очерчивая скулу, нос, скользя пальцами вдоль губ... Он целовал меня, не касаясь губами, но разве так могло быть? Оказывается — могло. Щемяще, нежно, с надрывом, словно в последний раз. А потом Барти направил мне в лицо волшебную палочку и прошептал:

— Обливейт.

... вспышка. Чей-то счастливый смех, плавно переходящий в шёпот. Улыбка Фрэнка, такая счастливая, когда он назвал меня своей женой. Барти, целующий меня в щеку, и его тихое: «Поздравляю».

... вспышка. Весенний бал. Ссора с Фрэнком. Он не хотел заводить детей ни сейчас, ни в ближайшие годы. «Зачем спешить? Вся жизнь впереди!» Бутылка огневиски и Барти — он был таким теплым. Тогда я искала утешения, а Крауч оказался рядом.

... вспышка. Мы занимались любовью. Барти был нетерпелив, до боли сжимал меня в своих объятиях, словно боялся потерять. Дурашка! Я ведь всегда буду рядом с ним.

... вспышка. Мы гуляем по маггловской части Лондона. На нас нелепые костюмы и яркие куртки. Плохая маскировка, просто отвратительная, но, тем не менее, мы счастливы. Словно два психа, сбежавшие из Мунго, бродили по городу и целовались. А люди смотрели на нас понимающе, так, словно всё-всё знали.

... вспышка. Мы сидели рядом на диване в квартире, в которую он только вчера переехал, и слушали радио. Вокруг был ужасный беспорядок, но нас это мало волновало. Гораздо важнее была песня: о любви и звёздах, о метле, летящей ввысь, и о пончиках. Плохая была песня, бездарная. Барти тихонько подпевал, безбожно фальшивя, а я, не удержавшись, спросила:

— Это ведь временно, правда?

— Правда, — подтвердил он, сжимая мою руку. — Правда, Алиса.

... вспышка. Я с ужасом смотрела на Метку, не зная, что делать. Мне было страшно. До дрожи в пальцах, до искусанных губ и крика, застрявшего, словно кость в горле. Но разве можно было бояться Барти? Такого родного и теплого, любимого Барти.

... вспышка. Разве можно целовать пальцами? А кричать глазами о том, что любишь? Фрэнк не умел так делать, да и зачем, если были слова и губы. Но Барти... он всегда был другим, сумасшедшим в своей нелепой гениальности.

... вспышка.

Я стояла в переулке, рассеянно глядя перед собой. И что я тут забыла? Пора было идти домой, к Фрэнку. Мы сегодня будем праздновать первую годовщину со дня нашей свадьбы. Всё же это был тревожный год, но я верила, что мы с ним справимся со всеми проблемами, ведь мы так сильно любим друг друга.

Сделав шаг в сторону, я вышла из переулка и направилась в Дырявый котел. Навстречу мне шёл Крауч-младший. Я улыбнулась ему и кивнула в знак приветствия. Он кивнул в ответ и отвернулся. Странно... Впрочем, какое мне до него дело? Меня ждал Фрэнк, и только это было важно.