Безумие (гет)

Я никогда не задумывался о том, что меня ждет после смерти. То ли любви к жизни было достаточно, то ли ума. По крайней мере, то место, куда я попал после падения за Арку, меня ничуть не разочаровало — не было надежд и ожиданий, которые должны были разрушиться. То была обыкновенная комната среднего размера. Стены и потолок закрывала плотная темно-бардовая ткань, пол был выложен красной и черной плиткой, мебели стояло тут не так уж и много — два черных бархатных кресла, высокий торшер с темным винтажным абажуром, да деревянная тумба со старым граммофоном, из которого постоянно лилась странная джазовая мелодия. Я видел, что там, за слоями ткани была двустворчатая дверь. Но идти к ней почему-то не хотелось, и я просто сидел в кресле, закрыв глаза от безысходности и слушая музыку, которая была мне не по вкусу. Вид мой после смерти, к слову говоря, тоже поменялся — на мне чудесным образом появился черный костюм-двойка в тонкую белую вертикальную полоску, красная рубашка и черный же галстук. Лакированными туфлями потусторонние силы меня тоже не обделили. Не знаю, в чем было дело — в моей смерти или в магии этого места — но я ничему не удивлялся: ни этой странной комнате, принадлежащей загробному миру, ни уж тем более моей такой непривычной одежде. Я не удивился даже тогда, когда двустворчатые двери открылись, впуская ко мне странное создание.

Я не могу описать точно, как Оно выглядело. Когда Оно навещало меня, я всматривался в его черты, пытаясь запомнить их, уж не знаю, зачем мне это было надобно, но стоило ему уйти за дверь, как мое сознание заволакивал туман, и я не мог вспомнить ни детали из его внешнего облика. Но ни внешность, ни имя не были такими важными (и, наверно, страшными), как его сущность. С самой первой нашей встречи я испытывал к этому существу странную смесь чувств, содержащую в себе и страх, и отвращение, и даже некоторую степень благоговения. Казалось, Оно олицетворяло собой сущее зло и безумие, но вместе с этим, каждый его жест обдавал меня жгучей волной шарма и очарования. Неужто зло и вправду так привлекательно? О да. И я это знал не понаслышке с самого моего детства.

Уж не знаю я, чего ему было надобно от меня, но он с таким упорством старался склонить меня последовать за ним в двустворчатые двери, что я упирался уже чисто из-за бунтарского духа. Но в глубине души (если она, конечно, осталась при мне после смерти) я чувствовал, что не позволю утянуть себя туда, потому что меня еще ждало что-то здесь, в этой красно-черной комнате. Да и поддаться уговорам существа я мог в любое другое время — у меня впереди, насколько я понимал из туманных речей дурманящего меня создания, целая вечность. К тому же, после общения с моим загадочным собеседником, мне навязчиво начинало казаться, что там, в темном дверном проеме, клубится черным дымом безумие, поджидая меня, когда же я, наконец, попадусь в его жуткие щупальца. Но я не хотел продаваться своим внутренним демонам, как это делали из поколения в поколение в роде Блэков. Я хотел принадлежать себе, хотя бы так иллюзорно, а не поддаваться своим одержимостям, которые при малейшем признаке слабины и сомнений, я уверен, не упустят возможности закружить мой разум в своем безумном танце, подобно разбушевавшейся стихии. Поэтому я раз за разом отвечал своему демону отказом и оставался в глубоком кресле ждать, не понятно чего. Но Оно продолжало появляться в комнате с завидным постоянством, за что я ему был все-таки благодарен — если бы не наши задушевные беседы, я бы просто умер (ха-ха) со скуки.

— Почему ты не хочешь пойти со мной, Блэк? — Оно расположилось в кресле, наблюдая за мной с издевкой.

— Зачем мне идти с тобой? Здесь такая чудесная музыка, — в этом месте мне почему-то плохо удавался сарказм.

Существо глазело на меня и жеманно причмокивало губами. Я кривился от отвращения, не желая признавать, что даже в таком виде Оно буквально сшибало меня своим обаянием. Это было вдвойне омерзительно.

— И все-таки. Я не думаю, что дело в музыке, ты обманываешь меня! — глаза демона хитро блестели. — Как тебе не стыдно обманывать?

Я лениво оперся на бархатный подлокотник.

— Но ведь и ты чего-то не договариваешь. Чем тебе плохо, что я нахожусь здесь? Почему ты так хочешь затащить меня?

Создание в черном кресле безобразно и очаровательно ухмылялось.

Подобного рода диалоги имели место быть в этой комнате раз за разом. Аккомпанементом нам служила все та же джазовая мелодия, льющаяся из-под иглы граммофона. Порой мне жутко хотелось встать и резко выдернуть надоевшую пластинку, но что-то удерживало меня на месте, подсказывая, что это было бы ошибкой.

— Не желаешь сменить музыкальное сопровождение? — демон потряс перед моим лицом двумя эбонитовыми дисками.

Я хотел было согласиться, но маниакальный блеск глаз этого субъекта заставил меня начать подозревать, что вопрос вовсе не такой невинный, каким показался.

— Нет, спасибо. Мне и это по душе, — сказал я, откидываясь в кресле и сцепляя руки в замок напротив груди.

Существо закивало, продолжая ухмыляться.

Когда его не было рядом, я много думал о призрачном и вечном. Очень редко мои мысли текли в направлении своей семьи или друзей. Я почти не вспоминал ни о Хогвартсе, ни о Джеймсе, ни даже о Гарри. Вообще ни разу я не подумал о войне и о Волан-де-Морте, ни разу не задался вопросом: «А как они там? А выиграют ли?». Здесь время и мысли текли так, как они не текли никогда в обычной моей жизни. Или это просто я стал отвыкать, заразился этой дурацкой, посторонней философией. Здесь меня больше волновали вопросы жизни. Не вида: «Жив ли мой крестник?», а типа: «Что есть жизнь?». Меня интересовало не: «Победит ли сила любви, в которую верил Дамблдор?», а: «Что есть любовь?». Если бы я был жив, я бы посмеялся над собой.

— Мне кажется, ты уже засиделся здесь.

— А вот мне так не кажется.

Демон ел меня взглядом, и сегодня я почти не ощущал его обворожительного шарма — видимо, столь зол он был на меня за мое упрямство.

— Почему ты так противишься естественному ходу вещей? Тебе некуда больше идти, кроме как за мной, Блэк. Нет пути обратно, нет пути влево или вправо. Есть только эта дверь. — Оно впивалось в мое лицо глазами одно долгое мгновение. — Неужели тебе не интересно, что там, за ней?

— Я и так знаю, что там.

Демон склонил голову.

— И что же?

Я ощутил жгучее волнение, но понимал, что этого нельзя показать. Однако голос мой от дрожи сорвался, и, вместо того чтобы сказать ровно и уверенно, я прохрипел:

— Там безумие.

Существо разглядывало меня с непостижимым для моего человеческого восприятия выражением довольно долго и томительно. Его губы медленно разъезжались в чудовищной и очаровательной улыбке. Сам того не желая, я начал говорить, будто бы пытаясь оправдаться.

— Я хочу принадлежать себе. Что хорошего в том, что бы быть больным? Это ведь всего-навсего сумасшествие.

Демон склонил голову, насмешливо перебивая:

— Кто-то сказал, что безумие — гениальность, вышедшая за грани привычного понимания.

Я отмахнулся, всем корпусом подался вперед и горячо заявил:

— Я не хочу страдать этой твоей гениальностью!

Мой оппонент наклонился мне навстречу, обдавая меня волной ослепляющего шарма.

— Зачем страдать, когда можно наслаждаться каждой секундой? — протянуло Оно, смакуя слова и жмурясь от удовольствия. — Просто позволь показать тебе, что это такое — быть безумным. И ты осознаешь, как это притягательно и прекрасно. Не стоит отнекиваться от этого. Безумие живет в каждом из нас. Оно подобно гравитации — надо только немного подтолкнуть. Пойдем со мной. А если тебе не понравится, ты всегда можешь вернуться в эту комнату, чтобы послушать джаз.

Мне стыдно, но, если быть честным, первые мгновения я уже почти был согласен принять его предложение, но последняя фраза подействовала на меня как ледяная вода. Ложь. Единожды поддавшись безумию, я уже никогда не вернусь. Не пожелав озвучить свои мысли, я откинулся в кресле и лениво протянул:

— Чуть позже.

Наверно он сильно разозлился, потому что не появлялся очень долго. Будь я в обычном мире, я бы сказал, что его не было где-то с месяц. Но здесь не существовало дней и недель. Здесь была только красно-черная плитка, ржавый свет лампы, зудящий джаз, манящая двустворчатая дверь и обманчивый уют бархатного кресла. Пусть мне не нравился этот демон, но я по нему немного скучал, все-таки наши разговоры были хоть каким-то развлечением. Однако я был уверен, что он так просто не забросит свои попытки затащить меня в пристанище безумия за двустворчатой дверью, а это значило, что он еще посетит мою скромную обитель.

И вот в один прекрасный день, точнее, в один прекрасный миг, я заметил слабое колыхание тяжелых гардин. Меня сначала немного смутило, что демон решил появиться не из двери, как обычно, но какое мне дело, если вот оно — долгожданное вознаграждение за столь длительные и мучительные пытки в образе осточертевшей джазовой мелодии, которая, казалось мне, была уже выжжена на внутренней стороне моего черепа. Однако из-за шторы появился не мой собеседник, а кое-кто гораздо лучше.

Когда я увидел Беллатрису Лестрейндж в изумительном черном платье в пол, я не испытал то, что должен был — ненависть и злость. То ли я уже был настолько мертв, то ли на меня так действовало это место, то ли я и никогда вовсе не испытывал к ней все это в той мере, в какой пытался это показать перед остальными. Моя обострившаяся потребность философствовать позволила мне взглянуть сейчас несколько иначе на свою родственницу, без пелены обиды и ярости за совершенные в прошлом деяния. Да и какой был в этом смысл сейчас, когда мы оба были по ту сторону жизни. Кстати, у меня даже не возникло желания позлорадствовать по поводу ее кончины, честное слово. Я просто не мог об этом думать, глядя на ее кошачью походку, маниакально блестящие глаза и вьющиеся черные локоны. Когда мы дрались в Министерстве, мне показалось, что за годы заточения в Азкабане она несколько подурнела — сама она осунулась, кожа посерела, а волосы потускнели. А сейчас передо мною стояла все та же Беллатрикс Блэк — гордость и радость, одна из самых красивых женщин нашего рода. То ли она вернула себе былую свежесть за то время, пока я был мертв, то ли это магия потустороннего мира. В конце концов, может быть, я тоже изменился после смерти и стал вновь тем красавцем, каким был в Хогвартсе.

Дикая улыбка всегда красила ее, на мой взгляд, копна волос не делала ее голову вороньим гнездом, а напротив, прибавляла ей чудесного очарования, делая ее вид восхитительно небрежным и растрепанным, а ее движения всегда были для меня захватывающим и смертельно опасным танцем. Но самым опасным в ней было то, что я был одержим своей кузиной. Я восхищался ей, как… Ну явно не как брат сестрой. Я любил ее, как коллекционеры любят свой самый редкий экспонат, как ценитель любит произведения искусства. Да, я любил ее гораздо больше, чем следует любить родственницу, Пожирательницу смерти, свою убийцу. Но все это осталось за рваной тканью Арки, здесь было лишь восхищение и ее кожа, кажущаяся матовой в свете торшера.

Она села во второе бархатное кресло и закинула ногу за ногу движением бывалой соблазнительницы, улыбнувшись мне не без кокетства. Ах, что за дивная женщина! Должно быть, внутри нее бушует пламя — ее глаза горят даже ярче, чем у моего демона-искусителя. Я отрешенно вспоминал, с каким видом она отзывалась о Темном Лорде, и опять испытывал лишь бесконтрольное восхищение.

— Скучал?

Насмешка в этом голосе была для меня самой восхитительной на свете мелодией, даже джаз перестал звучать так раздражающе.

— Конечно. А ты?

Она улыбнулась мне, промолчав, а я мгновением позже вернул ей такой же изгиб губ в ответ. В этом мы похожи — годы Азкабана превратили наши улыбки в оскал, добавили в наши движения животной грации, а в интонации особую извращенность. Мы с ней как отражения в кривом зеркале — отображаем одно, но каждый в своей уродливой манере.

Мне отчаянно захотелось коснуться ее, убедиться, что она тут, не живая, но настоящая. Из-за странной неуверенности, охватившей меня, я не сразу придумал повод, но, в конце концов, с языка сорвалось:

— Потанцуем?

Не дожидаясь ответа или даже кивка головы, я встал, подошел к ней и протянул руку в приглашающем жесте. Белла сжала мою ладонь своей и позволила вытянуть себя из бархатного кресла. Я осторожно положил ей руку на талию и плавно повел под музыку в центр комнаты.

Мы несмело вальсировали под хриплый джаз, держась на довольно-таки приличном расстоянии друг от друга. Мне почему-то было не очень уютно, будто за нашим танцем наблюдали сотни пар глаз сквозь плотную ткань, да и сама атмосфера была странной, словно искрящейся, это напрягало. Желая хоть как-то разрядить обстановку, я стал ностальгировать.

— А помнишь, как мы вместе дразнили Нарциссу и прятали ее игрушки? Сколько же нам тогда было? — Белла лишь очаровательно улыбалась, склонив голову. — Мы тогда чуть не довели ее до слез, и нам чуть не досталось. Бабушка еще делала нам внушение: «Детям из такого древнего и уважаемого рода не подобает вести себя таким образом!» — мне плохо удалось сымитировать ее интонации — мой голос слишком охрип, но, кажется, сестре понравилось.

Отсмеявшись, она покачала головой, как бы успокаивая себя, и сказала:

— Ну же, громче.

Я хотел уже было поинтересоваться, что она подразумевала под этим, но ответом мне послужила увеличившаяся громкость музыки. Я среагировал на это автоматически — прижал Лестрейндж к себе ближе, сжимая ее точеную фигуру в своих объятьях. Ощущение, что кто-то за нами наблюдает, исчезло, остались лишь тени на ее щеках от потрясающе-длинных ресниц, которые мне хотелось стереть с ее нежной кожи подушечками пальцев. В этой комнате не было никаких запахов, но мне настойчиво мерещилось, что я слышу тонкий аромат ее парфюма. Я прижал ее сильнее, хотя ближе, казалось, некуда.

Ее теплое тело в моих руках, томные искры глаз из-под густых ресниц, щекочущие мою шею, блестящие кудри и обжигающее район моего левого уха дыхание сводили меня с ума, заставляя трепетать от ощущения нашей забытой с детских лет близости. Но и тогда мы не были так близки, как сейчас.

— А помнишь, после того, как меня распределили в Гриффиндор, когда летом мы приехали к вам, мы с тобой делали вид, что не знали друг друга, чтобы моя мать не гневалась, а ночами сидели в саду, болтая?

Белла мазнула губами по моей шее, будто говоря, что помнит все это также живо, как и я. Внутри меня бушевал пожар. Я помнил, чего хотелось мне в мои подростковые годы при одном только взгляде на свою сестру, и от этих воспоминаний становилось душно. Я смотрел на нее и видел самую прекрасную для меня женщину. Быть может, я просто видел то, что хотел.

— Ты любила его? — вопрос сорвался с языка неожиданно для меня, но Лестрейндж, в девичестве Блэк, не показала признаков удивления.

Она лукаво улыбнулась, заставляя мои внутренности сжиматься, и ответила вопросом на вопрос:

— Кого?

А правда, кого я имел ввиду — ее мужа или Темного Лорда? Сам не знаю. Да и знать, признаться, от этого ее взгляда расхотелось. Зачем мне это, если сейчас я танцую под звуки джаза с очаровательной женщиной, являющейся предметом моей одержимости с ранних лет. Двоюродная сестра, которая старше меня на добрых восемь лет, несомненно, достойная персона для обожания.

— А помнишь…

— Не помню.

Она взяла меня тонкими пальцами за подбородок и обжигающе поцеловала.

Я плавился в этом вихре, сбитый с толку. Все ориентиры сбились, стрелка моего компаса указывала на нее. Мне казалось, что пол под ногами шатался, и все демоны, что наблюдали за нами, застыли в зависти, глядя на это ведьму. Я не мог соображать, пока она вырывала из меня стоны жаркими укусами. Ведьма. Колдовское отродье. Самая прекрасная, самая опасная, самая желанная двоюродная сестра. Меня затягивало в ураган по имени Белла, и я ничего не мог с этим поделать. Я плавился под напором ее опытной и сумасшедшей страсти. Порождение дьявола, она прибыла, чтобы затащить меня в преисподнюю, не иначе. Джаз взрывал мои уши, и каким-то образом мое сердце билось в унисон с этой ужасной мелодией. Я потерял самого себя в этом чертовом поцелуе.

Когда Белла отстранилась, тяжело дыша, я прохрипел:

— Ведьма.

Она улыбалась мне, и мое сердце сковало страхом и одержимостью.

— Пойдем со мной, — шептала пленительная искусительница, утягивая за собой в сторону двустворчатой двери, я пытался сопротивляться, но ее теплые пальцы в моей ладони действовали как Империус.

Я нашел в себе силы лишь на еще одно слово хриплым шепотом:

— Безумная.

Белла подняла мою руку и коснулась губами кончиков пальцев. Моя кузина уже перешагнула порог, и теперь мне осталось лишь сделать два шага, чтобы присоединиться к ней. В этой ситуации была чудовищная ирония — эта женщина всегда была больна, ей ничего не стоило продаться своим демонам. Но я был приворожен ей. И если бы я не был столь очарован своей сестрой, то я, может быть, заметил бы, как затаилась тьма в дверном проеме, предвкушая новую жертву.

Я не хотел, правда, совсем не хотел. Но почти уже растворившийся в дыму образ Беллатрикс манил, притягивал меня магнитом, и я уже не мог сопротивляться этой силе притяжения. И правда, как гравитация. Как говорил демон? Надо только подтолкнуть? А Лестрейндж просто-напросто столкнула меня в эту пропасть. И теперь мне не выбраться.

Я переступил порог одной ногой, и в образе обожаемой сестры увидел своего демона, довольно причмокивающего. Мне больше не казалось это отвратительным, теперь в этом жесте для меня было лишь обаяние.

Я почти слышал его удовлетворенный голос: «К каждому сердцу есть свой ключик. К каждому сумасшествию есть своя дверца».

Нет уж, дрянь. Так просто ты меня не возьмешь. Не получишь. Не дождешься.

Я сделал шаг.

Я иду не вслед за тобой, демон. Я иду вслед за своей болезнью, за своей одержимостью, за своей сестрой, имя которой — Беллатрикс Блэк.

Я иду к своей любви.

К своему безумию.