Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

Я даже не успел поздороваться, как Гермиона торопливо спросила в трубку:

— Берти, что ты знаешь о судьбе китов?

— Кого? — переспросил я, решив, что ослышался из-за помех на линии.

— Китов, Берти! Голубых китов, полосатиков, косаток, белух и многих других! Берти, это же просто ужасно! Только 50 стран подписали мораторий на отлов китов, и то — с оговорками! До сих пор действуют варварские квоты, согласно которым ловят тысячи китов ежегодно! Одна Гренландия за прошлый год убила тысячу восемьсот восемьдесят шесть китов. И это только официальные цифры, без учёта деятельности браконьеров! А белух и нарвалов истребляют и вовсе бессчётно!

— Гермиона… какие киты? — у меня голова шла кругом. Подруга тяжело вздохнула:

— Голубые. Серые. Полосатики. Косатки. Белухи. Нарвалы. Киты-лоцманы. ВСЕ КИТЫ, Берти! Прямо сейчас, пока мы разговариваем с тобой, где-то умирают десятки китов! Их вытаскивают гарпунами, они падают на палубы китобойных судов и молчаливо молят о пощаде, но их не слышат и продолжают убивать. Прямо сейчас, понимаешь?!

Я ещё до конца не понимал, но на глаза наворачивались слёзы. Одно дело — слышать где-то там что-то про китобойный промысел и точно знать, что в Британии он запрещён. И совсем другое — представлять чудовищные мучения добрых гигантов, которые не хотят никому навредить. И которых вылавливают из морей и океанов, из их домов, и ради чего?

— Это ужасно, — постыдно хлюпнув носом, согласился я, и Гермиона тут же сбавила обороты:

— Ты расстроен, Берти? Прости! Хотя я тоже плакала, это нормально. Но я думаю, что наше сочувствие делу не поможет.

— А что поможет? — я напоминал себе, что мне уже почти тринадцать лет, и реветь в обнимку с телефонной трубкой совсем-совсем не положено.

— Действия! Я хочу провести у себя в городе акцию в защиту китов. Чем больше людей узнает о проблеме, тем больше надежды, что ситуацию удастся изменить. Конечно, идея топить браконьерские суда мне тоже нравится, но я пока не совсем разобралась в том, насколько это законно. Поэтому начнём с малого, да?

— Да… — неуверенно протянул я.

— Ты мне поможешь? Я все организую, у нас есть экологическое общество, которое считает мою инициативу отличным примером вовлечения молодёжи в общественные дела. Но я думаю, что твоё присутствие придаст нашей акции более официальный характер, о нас напишут в СМИ!

Я честно признался, что сам не могу решать такие вопросы — но дал клятвенное обещание попытаться что-нибудь придумать.

Это лето началось уже стандартной встречей с мистером Дженкинсом. Он поблагодарил меня за рассказ о событиях в Тайной комнате и спросил, как мне показалось, осторожно выбирая выражения:

— Что заставило вас, Ваше Высочество, лично спуститься в логово василиска? Как я понимаю, вы уже знали о том, что эта тварь невероятно опасна.

— А вы считаете, — уточнил я, — что мне следовало ждать наверху? Пока мои друзья рискуют жизнями? Почему вы улыбаетесь, мистер Дженкинс, я сказал что-то смешное?

— Ни в коем случае, Ваше Высочество, — тут же заверил он меня. — Однако мне пришла в голову неуместная мысли о том, что вы совершенно не похожи на своего отца. Зато в ваших интонациях отчётливо слышится голос его высочества герцога Эдинбургского.

Я нахмурился и признался:

— Не знаю, хотели вы меня похвалить или оскорбить, но…

— Это констатация факта, Ваше Высочество. И только время покажет, на пользу нам ваша отвага или во вред. Боюсь, в этом году я был куда менее осведомлён о ваших делах, сэр: некоторые мои осведомители уже окончили школу, а другие пока недостаточно… исполнительны.

— Вы не думали, — проговорил я, — что наше сотрудничество будет куда эффективнее, если я пойму, чего вы от меня хотите?

— Несомненно, сэр. Однако мы считаем, что вы ещё слишком, простите, юны, чтобы брать на себя ответственность и выступать в роли публичного лица. Скажу только, что всем пойдёт на пользу, если вы будете, например, раз в две-три недели сообщать мне о самых значимых, по вашему мнению, событиях в школе. Со своей стороны я могу обещать, что окажу вам всю помощь, на которую способна наша организация. И хотя нам нет хода в волшебный мир, поверьте, возможностей у нас много. Мы на вашей стороне, Ваше Высочество.

Мне показалось, что за год Дженкинс постарел, кожа ещё сильнее обвисла, и его манера общения несколько изменилась — появилось чуть больше мягкости. Тем не менее, мне он по-прежнему не нравился, а я едва ли мог с этим что-то поделать — разве что, по примеру бабушки, улыбаться и вести себя вежливо. Почти сразу после встречи с мистером Дженкинсом мне удалось увидеться с отцом.

Дойдя до этого места в повествовании, я осознал, что до сих пор у меня не было возможности, да и повода, чтобы немного рассказать о родителях. Мой читатель, конечно, знает о них достаточно, но, подразумевая, что однажды эти записки могут попасть в руки менее сведущих лиц, я всё же уделю внимание принцу Джорджу, герцогу Йоркскому, и его жене — Мэри Элизабет Рассел.

В газетах любят писать, что принц Джордж ненавидит принца Чарльза и чуть ли не в постоянной ссоре с ним. Конечно, это всё выдумки. Папа и дядя могут поругаться, даже и на публике, но на самом деле любят друг друга. Правда, папа считает, что дядя слишком уж мягкотелый и негибкий; за негибкость он критикует и дедушку. Прежде, чем стать герцогом Йоркским и заняться делами семьи, папа получил юридическое образование в Кембридже. Он любит политику и законодательство, а вот «солдатские» замашки не одобряет — так же, как и слабость. Папа — крепкий, высокий мужчина, у него густые брови, из-под которых толком не видно глаз. Каждое утро он делает зарядку, а его документы всегда в полном порядке. Мама — маленькая, темноволосая и очень скромная — часто теряется рядом с ним. И я ни разу в жизни не слышал, чтобы она с ним спорила.

С сожалением (хотя сейчас оно уже не такое искреннее, как в те времена, когда мне было одиннадцать или даже тринадцать) должен признать, что я никогда не соответствовал представлению родителей об идеальном сыне. Справедливости ради скажу, что Анна также не подходила под определение идеальной дочери. Папа даже как-то говорил, что если бы Анна с её любовью к верховой езде и фехтованию, бегу и автогонкам родилась мальчиком, а я, мышонок и нюня, девочкой, то в семье бы царили мир и благополучие. Но, увы, изменить это под силу разве что Господу, поэтому папа смирился — только время от времени, когда мы встречаемся в неподходящий момент, просит меня собраться, быть мужчиной и не хныкать. А Анну — быть помягче и оставить эту «блажь». В зависимости от ситуации, блажью могут быть гонки, фехтование или манера упорно отстаивать своё мнение.

Так подробно я описал родителей, потому что именно к отцу обратился, когда осознал всю ту ужасающую правду о китах, которую на меня вывалила Гермиона. В случае с дедом достаточно просто не мямлить и говорить по существу. Чтобы получить одобрение папы, этого мало — нужно ещё и подготовить развёрнутую аргументацию и ответы на любые вопросы, которые он пожелает задать. Поэтому сначала я спросил про китов у миссис Томпсон. Потом — у мистера Кларенса. Дальше мне удалось расспросить Анну, которая строго заметила:

— Лично я больше беспокоюсь о голодающих детях, которые не имеют доступа к базовой медицине и даже к чистой питьевой воде. Но если, по-твоему, киты важнее… — потом она смягчилась и добавила. — Поговори с папой. Он порадуется, что тебя волнуют общественные проблемы. И заранее будь готов, что они заставят тебя произносить речи, — Анна наморщила нос.

— А без них никак? — нервно переспросил я.

— Никак. Так что подумай, хочешь ли ты в это лезть.

Идея произносить речи меня напугала до трясущихся поджилок. Но я подумал о китах, о том, как будет разочарована Гермиона — и решился. В отцовском кабинете пахло одеколоном, старыми книгами и чем-то ещё, мне незнакомым, едва уловимым, горьковатым.

— Заходи, Альберт, — кивнули мне, и я остановился перед широким письменным столом, разглядывая стройные ряду папок и органайзеров. — Чем я могу тебе помочь?

Папа не поднял головы от бумаги, на которой что-то писал, но я знал, что могу говорить — он услышит. Поэтому, собравшись с духом, изложил суть проблемы, и замер, ожидая… Не уверен, чего именно, но скорее всего — критики, отказа, раздражения. Папа отложил ручку и посмотрел на меня очень внимательно. Я моргнул, но справился с нервным желанием расправить рубашку.

— А ты вырос, Альберт. Не так ли?

— Думаю, да, сэр.

— Я был против этой твоей школы. Если бы не особые обстоятельства, ты пошёл бы в Горденстаун, и в два-три года там из тебя сделали бы настоящего мужчину.

— Да, сэр.

— Однако я вижу, что и Хогвартс неплохо справляется. Во всяком случае, твой голос перестал дрожать как лист на ветру, и эти перемены я, за неимением лучшего, приветствую.

— Благодарю, сэр.

— Мне плевать на китов. Да останется это только в стенах моего кабинета, но, повторюсь, мне плевать на китов, акул, тюленей и прочие вопли зелёных. Человек владеет этой планетой, и остальные должны либо служить его пользе, либо исчезнуть без следа. Не сомневаюсь, через столетие-два так и будет, — проговорил отец ровным сильным голосом. — Однако твой интерес к общественной деятельности я нахожу полезным, поэтому препятствовать не буду. Более того, поспособствую. И, Господи, пусть тебе закажут новый костюм или как-нибудь перешьют этот! У тебя лодыжки видны из-под штанов!

— Простите, сэр.

* * *

Два дня ничего не происходило. Если бы я не знал своего отца, то решил бы, что он обо мне забыл. А потом на пороге моей классной комнаты появился незнакомый мужчина, одетый в строгий костюм, но с буйной рыжей шевелюрой — такой яркой, словно он состоял в близком родстве с семейством Уизли. Для кого-то, кто работает во дворце, он выглядел очень молодо, лет на тридцать.

— Ваше Высочество, — произнёс он приятным голосом, улыбнулся и поклонился. — Прошу прощения за беспокойство и появление без предупреждения.

Мистер Кларенс тут же поднялся со своего стула в углу, но ничего не предпринял: мне показалось, что он знает рыжего типа.

— Чем обязан, мистер?.. — осторожно спросил я.

— Паркер. Как Питер, только Барни. Впрочем, подозреваю, принцу комиксов не дают.

Невольно покраснев, я быстро ответил:

— Дают, но не одобряют. Мне нравится Человек-паук!

— В таком случае, — улыбнулся, показывая крупные желтоватые зубы, мистер Паркер, — у нас есть все шансы сработаться, Ваше Высочество. Вообще-то, меня должны были представить вам по всей форме, но я подумал, дело слишком важное, чтобы медлить. Говоря кратко, я ваш, возможно, временный, ангел-хранитель и пресс-секретарь.

Мне бы следовало сердиться. Или переживать. В конце концов, как часто ко мне в комнаты вламываются посторонние? Но при одном взгляде на мистера Барни Паркера хотелось улыбаться. Просочившись в полуоткрытую дверь, он одёрнул рукава пиджака и доверительно сообщил:

— Ненавижу эту униформу. Ну-с, Ваше Высочество… Мистер Кларенс, вы своим взглядом проделаете во мне дыру таких размеров, что лучшие хирурги города не смогут зашить! Пожалуйста, позвоните пресс-секретарю Его Высочества герцога Йоркского и убедитесь, что я имею право здесь находиться. Внутренняя линия, номер…

— Я знаю номер, — сухо ответил молчаливый телохранитель и действительно позвонил по внутренней линии, после чего снова сел на стул в уголке и замер.

— Формальности улажены, — довольно сообщил мне Паркер, подошёл поближе и принялся меня изучать, наклонив голову влево. Потом вправо. В этих движениях мне почудилось что-то воронье, и сходство только усиливалось из-за того, что у мистера Паркера был огромный, похожий на клюв нос. — Значит, киты?

— Отец всё же одобрил китов?

— О, больше проблем было с мистером Дж. Ну, знаете, — он фамильярно подмигнул, — учитывая, где вы учитесь, публичные выступления всё только усложнят. Летом принц спасает китов, а осенью исчезает, как Золушка после полуночи. Но мы это решим.

— Мистер Паркер… — я нахмурился и спрятал руки за спину, — вы знаете, где я учусь?

— Хогвартс? Конечно, знаю. Я сам там учился, — совершенно спокойно отозвался мистер Паркер, а я вытаращился на него во все глаза. — Ну, не смотрите так, Ваше Высочество! Правду сказать, очень немногие волшебники возвращаются в мир магглов, но я тот ещё могучий колдун, так что предпочитаю мир, где работают телефоны, факсы и пейджеры. И компьютеры, конечно. Что бы я делал без компьютера? Ваше Высочество, этот костюм никуда не годится. Дело даже не в том, что вам коротки брюки, а в том, что… Вы же молодой человек! На острие прогресса! Откуда эти дедушкины штаны? Поменяем. Дальше…

Паркер прошёл по комнате, напевая себе под нос что-то смутно знакомое. Не могу сказать, что мне часто позволяли смотреть телевизор, но я готов был заключить пари на то, что слышу: «Мы не жалкие букашки — супер-ниндзя-черепашки». Я постарался удержать серьёзное выражение лица.

— Дальше, ваше высочество, вы расскажете мне всё про эту трагическую китовую историю. Потом мы позвоним сэру Дэвиду… нет, не будем. Перебор, — остановил сам себя Паркер. — Обойдёмся моим приятелем — морским биологом. Ну-ка, расскажите мне, чем вас так киты затронули?

Сглотнув, я быстро пересказал речь Гермионы, добавив к ней немного собственных находок. Паркер быстро захлопал рыжими ресницами и воскликнул:

— Ужас! Так я и знал, что с японцами какие-то проблемы. Но Гренландия?! Да, Гренландия удивила.

Со временем у мистера Паркера обнаружилось множество талантов. Во-первых, он помнил наизусть несколько сотен телефонных номеров. И никогда их не записывал с аргументом: «Я знаю личный телефон королевы Дании! Что, если книжку украдут?!» Во-вторых, он смотрел на мир под каким-то особым ракурсом: в поле его зрения не попадал тот факт, что вокруг существует насилие, зло и ужасы. Собственно, я до сих пор убеждён, что Барни Паркер считал и продолжает считать каждого преступника случайно оступившимся беднягой. И, в-третьих, в любой ситуации он мог раздобыть еду. Не важно, ждём мы прибытия королевы в Аскоте или я репетирую речь в каком-нибудь маленьком городке, под навесом, в дождь и снег — магическим образом в руках у Паркера непременно возникает термос с чаем, несколько бутербродов, а то и тарелка с рагу из ягнёнка. Но был и один анти-талант: в самой неподходящей ситуации он начинал петь. И отнюдь не оперные арии.

Но в тот момент обо всех этих особенностях своего нового (возможно, временного) пресс-секретаря я не подозревал — только наблюдал, слегка сбитый с толку и испуганный, как он готовит моё первое в жизни выступление на публике.

Гермиона жила в маленьком симпатичном городке в Нортгемптоншире. В день акции «Поговорим о китах» было солнечно и тепло. Мы приехали с мистером Кларенсом, мистером Паркером и ещё двумя телохранителями за час до начала. Меня провели в небольшое кафе, которое на время переоборудовали в технические помещения с помостом, и я впервые столкнулся с таким пристальным вниманием.

Одно дело — когда меня замечают во время прогулки с родными или фотографируют из-за ограды. Это напрягает, заставляет всегда помнить, что рядом может появиться человек с камерой, конечно. Но всё же я всегда понимал, что сам по себе никого не волную. Я ещё не сделал ничего, что заставило бы людей интересоваться лично мной. И если посмотреть упоминания в газетах, там даже редко пишут моё имя. Скорее уж: «Как герцог и герцогиня Йоркская одевают своего сына» или «Как отдыхают герцоги Йоркские», или «Рождество королевской семьи». Что-то в этом роде. Но тут — совсем другое дело. На меня смотрели как на принца Альберта, человека, который должен был вот-вот выйти на трибуну и выразить мнение королевы и всей семьи по важной экологической проблеме.

— Могу я увидеть Гермиону? — негромко спросил я у Паркера, тот вздохнул, улыбнулся и исчез безо всякой аппарации — просто растворился в толпе, чтобы спустя минуту появиться, ведя за собой Гермиону. Я едва узнал подругу! Она остригла волосы, — теперь они торчали нелепыми кудряшками в разные стороны — и загорела. Из-под коротких шорт торчали тёмно-коричневые, все в ссадинах, ноги. Честно говоря, в шортах и в голубой волонтёрской футболке она смотрелась куда как органичнее на этом событии, чем я в костюме, пусть и современного покроя. На глазах у толпы обниматься было как-то неловко, поэтому я просто помахал Гермионе рукой и спросил, как дела.

— Лучше не бывает! — воскликнула она, отбрасывая с лица прядку волос. — А ты вырос! Ничего себе! Готов?

— Нет, — признался я. — Боюсь сбежать со сцены.

— Мистер Паркер не позволит, — серьёзно заметила Гермиона, пожелала мне удачи, извинилась и сбежала — ей надо было раздать какие-то листовки.

Несмотря на то, что над сценой был установлен навес, солнце всё равно припекало. Под воротник рубашки щекотно стекали капельки пота, и я боялся, что волосы тоже взмокнут, и всем это будет видно. Но всё же я вышел к микрофону, положил перед собой папку с речью, которую написал Паркер, прочистил горло и заговорил.

Это было совсем не то же самое, что отвечать в классе! На меня смотрели люди — чужие, незнакомые люди, которые пришли на эту акцию не только и не столько сочувствуя китам, а, в первую очередь, желая провести приятно время и посмотреть на принца. Для небольшого города это целое событие — наверное, такое же, как и приезд какой-нибудь не слишком знаменитой рок-группы. И мне надо было оказаться не слишком уж скучным, чтобы эти люди не разочаровались во мне, а через меня — в королеве. Тряслись коленки, пальцы дрожали так, что я бы, наверное, и листок бумаги не удержал. Что, если я начну заикаться? Прямо сейчас? Господи!.. Я выдохнул и подумал — мысль мелькнула очень быстро, — что мой прадед, в честь которого я назван, по-настоящему заикался, и всё равно произносил речи. И научился произносить их так, что его с замиранием сердца слушал весь мир. Он справился! И мне придётся.

— Вы знаете, сколько китов было убито в прошлом году? Четыре тысячи шестьсот восемьдесят шесть. И это при том, что никто не считает убитых нарвалов и белух, а также не вносит в статистику данные по браконьерскому улову. Да, кто-то может назвать это уловом. А я скажу — мучительное и бессмысленное истребление.

Учитель риторики говорил мне, что лучше всего найти в толпе одного человека и обращаться к нему, но я никак не мог зацепиться взглядом за кого-то конкретного — чужие лица мелькали, смазывались в цветные пятна. Но я говорил, совершенно не узнавая собственный голос, искажённый микрофоном. А когда замолчал, мне аплодировали. И я стоял и всё никак не мог уйти, не знал, как повернуться спиной к этим людям, которые хлопали и улыбались мне.

* * *

— Вам надо поработать над автографом, Ваше Высочество, — заметил Паркер, когда мы ехали обратно. Я с трудом держал глаза открытыми, понимая, что вот-вот засну прямо в машине. — Что-нибудь более изящное, выверенное, но недлинное. Ну, как, продолжим защищать китов? Или переключимся, скажем, на бедственное положение амурских тигров? Африканские слоны? Брюхоногие моллюски?

Против воли я сначала улыбнулся, а потом и рассмеялся по мере того, как предлагаемые объекты защиты становились всё нелепее. Однако, отбрасывая в сторону шутки, скажу, что за это лето я принял участие в четырнадцати экологических акциях по всей стране и снялся в шести роликах. Паркер сказал, что мне лучше выбирать небольшие организации, поэтому мы с ним объездили Британию вдоль и поперёк. Я говорил о проблеме загрязнения мирового океана, рассказывал, что я и моя сестра отказались от натурального меха в одежде, объяснял, как важно выбросить бумажку в урну, а не на поляне, предостерегал от разведения костров, чтобы избежать лесных пожаров. В газетах (наверняка с лёгкой руки Паркера) меня обозвали «Зелёным Принцем». Я едва поверил своим глазам, когда увидел на календаре «30 августа», и спросил растерянно:

— Уже?

— Не хочется в школу, Ваше Высочество? — спросил Паркер с улыбкой. Он повадился работать у меня в классе, перетащил туда компьютер и что-то серьёзно клацал на клавиатуре, пока я делал домашние задания по волшебным и обычным предметам.

— Хочется, — осознал я. — И нет. Странное чувство! — я отложил в сторону учебник истории, из которого выписывал даты в тетрадь, и продолжил, переводя взгляд за окно. — Когда уезжаю из Хогвартса, мне грустно и тянет остаться там. А когда я здесь…

— Хогвартс кажется далёкой сказкой, — вдруг очень точно угадал мои мысли Паркер. — Это нормально для таких, как мы с вами. Для тех, кто родился в маггловской семье, не важно, насколько у этой семьи высокий статус.

— Ты предпочёл остаться в этом мире, — заметил я.

— Компьютер. Меня убедил компьютер, — фыркнул Паркер. — И некоторая орнитофобия. Не люблю сов.

— Я тут подумал… Ты ведь знаком с мистером Дженкинсом, — и я перевел взгляд на своего пресс-секретаря, которого почти что начал считать другом. Паркер не покраснел и не смутился. просто пожал плечами.

— А кто покупал вам учебники все эти годы? Очень немногие волшебники остаются в мире магглов, я же говорил. И ещё меньше тех, кто хочет работать на правительство. Особенно когда оно представлено такими, кхм, мерзкими типами как наш мистер Дж. И его босс. Поверьте, он ещё противнее.

— То-то Дженкинс не появлялся, — протянул я. — И ты теперь вместо него?

— Если вы захотите этого, Ваше Высочество.

Я задумчиво спросил:

— Может, хотя бы ты скажешь мне, чего они все от меня хотят?

— А вы как считаете, Ваше Высочество?

— А я не знаю, — раздражённо ответил я. — Уже думал, целый год. Не знаю.

Паркер принялся насвистывать своих чёртовых черепашек-ниндзя, и я подумал, что хочу в него чем-нибудь швырнуть. Или наслать заклятие. Но вместо этого я сказал спокойным тоном:

— Дженкинс так ничего и не объяснил.

— Потому что он старый. И дело не в возрасте, он старый в голове — забыл о том, как кипит кровь, когда тебе тринадцать. На самом деле, Ваше Высочество, мало кто прыгал от счастья, узнав, что вы волшебник — нейтральный статус королевской семьи был очень выгоден. Но раз уж вы теперь в Хогвартсе… Это главный принцип политики — обрати себе на пользу любую ситуацию. Даже принца-волшебника.

— В нашу первую встречу, — после паузы сказал я, — Дженкинс упоминал влияние на волшебников, их лояльность короне. Но ведь он не думает в самом деле, что я один могу… Бред!

— Как минимум, вы можете стать неплохим переводчиком. Видите ли, наш премьер-министр не в большом восторге от того, что странно одетые типы шастают к нему в кабинет как к себе домой, пользуясь при этом камином, превращают мебель в тушканчиков и несут околесицу, которую он никак не может проверить.

— А кто бы был в восторге? — пробормотал я.

— О том и речь. Но, знаете, на вашем месте я бы не забивал сейчас этим голову. Учитесь, взрослейте и постарайтесь попадать хотя бы не во все возможные неприятности, а только в половину.

На какое-то время мы оба замолчали. Паркер снова принялся клацать по клавиатуре, а я сделал вид, что вернулся к событиям Великой войны. Но через некоторое время я снова заговорил, резко сменив тему.

— На третьем курсе в Хогвартсе ученикам разрешено посещать соседнюю деревню.

— Хогсмид. Отличное местечко… первые раза три. К пятому курсу я его ненавидел ничуть не меньше, чем замок, — поделился Паркер. — Чувствуешь себя заключённым в клетке, а я люблю путешествия и движение. Простите, Ваше Высочество, — он вдруг вздохнул и грустно посмотрел на меня, — не в этом году. У них там сбежал сумасшедший убийца. Есть опасения, что он охотится на вашего друга, мистера Поттера. Так что, боюсь, и вы, и он в этом году не сможете посещать Хогсмид. Не говоря уже о том, что по периметру школу поставили дементоров, а это… — Паркера передёрнуло, — мерзость, к которой вам бы лучше не приближаться.

Я ничего не ответил, стараясь сделать вид, что мне совсем не грустно и не обидно. Я принц, у меня есть обязательства. Я не могу рисковать напрасно, особенно в такой ситуации. Мы с Гарри найдём, чем заняться.

— Я постараюсь за этот год найти вам волшебного телохранителя, — добавил Паркер мягко, — и с ним ходите, куда хотите. Но пока придётся посидеть в замке.

— Одного убийцу, который охотится за Гарри, я знаю. Это другой?

— Другой, но вроде как его бывший сторонник. Учитывая тенденцию… Ваше Высочество, могу я попросить вас не пытаться его найти, арестовать или ещё что-то в этом роде?

— Разумеется, — честно ответил я, ещё не подозревая, что очень скоро это слово мне придётся нарушить.