Лети, сокол (гет)

Если я умру на твоих руках,

Ты меня оплакивать не спеши —

Как могу уйти, возвратиться в прах,

Не насытив глаз, не смирив души?

Не при звездах приду да не при луне —

В темный волчий час на твое крыльцо.

Выйди, выйди, сердце мое, ко мне,

Дай мне вновь увидеть твое лицо...

Мельница, «Как умрет богач»

День — длинный, тягучий, липкий, как ночной кошмар — наконец закончился. На самом деле он закончился уже давно, близился рассвет, но хлопот в отбитой у нежити крепости было по горло: позаботиться о раненых и похоронить мертвых, на скорую руку починить разрушенные постройки, очистить от скверны молельню, проверить и пересчитать запасы пищи и воды, заново распределить пайки на ближайшее время, назначить караулы у гробницы Фиал Дарг... В самый темный час Аренор возвращалась в свои покои с одним желанием: упасть и уснуть, не раздеваясь, забыть про все до зари. Завтра Кирой напомнит ей, что еще нужно сделать.

Кирой.

Бескровное, постаревшее за один миг на десятки лет лицо, навсегда погасшие глаза, тело в общей могиле, завернутое в оранжевый плащ смотрителя... Нет, нельзя думать об этом сейчас. Иначе останется только лечь в ту самую могилу.

Аренор отогнала все мысли усилием воли и переступила порог. В спальне было холодно, а постель и вовсе казалась ледяной, однако это не имело значения. Она смежила веки, но сон никак не шел. В голове все еще звучали голоса, требующие, обвиняющие, вопрошающие — они сливались в единый гул, и Аренор могла бы поклясться, что различала за ним ту проклятую песню, что пробуждала нежить. Но нет, это лишь шумела в ушах ее собственная кровь.

Ощутив чужое присутствие, она резко открыла глаза, села и схватилась за меч — да так и замерла.

Рядом с кроватью стоял... Кирой. Совершенно живой, такой, каким она его помнила — не гниющий труп, поднявшийся из могилы, не бесплотный дух; даже отблески солнца играли на доспехах. Но Аренор сама закрыла ему глаза и провела ритуал, чтобы он не вернулся нежитью, чтобы ничто не нарушило его покой.

И еще. При жизни Кирой никогда не бывал здесь — ему бы и в голову не пришло войти в спальню верховной смотрительницы без дозволения.

Аренор разжала пальцы, выронив бесполезный меч. Если Кирой пришел забрать ее с собой — что ж, пусть будет так. Нянька когда-то пугала их с братом сказками о том, как мертвецы возвращаются из-за порога смерти вопреки любым чарам, чтобы покарать убийцу — а кто она, как не его убийца? Он пожертвовал собой, исправляя ее ошибку, а она даже не помешала ему, не опередила, не сделала все сама. Многие погибли сегодня по ее вине, и из них Кирой имел больше всего прав на то, чтобы отнять и ее жизнь тоже.

Но Кирой не сдвинулся с места, ничего не сказал; он просто смотрел, и не было в этих задумчивых темных глазах ни обвинения, ни разочарования, ни гнева.

Да полно, видел ли он ее вообще? В голове всплыли наставления времен ученичества: призраки, ищущие избавления, ощущают только чужие чувства и магические ауры, а в остальном слепы и глухи; Аренор не раз имела возможность в этом убедиться. Обманывает ли она сама себя, приписывая ему то, что хочет видеть, или же это не простой призрак? Не спит ли она, не сошла ли с ума?

И все же, опровергая все ученые труды, Кирой смотрел прямо на нее, и взгляд был живым, светящимся мыслью и чувством; он будто пытался навсегда запечатлеть ее в памяти. Только теперь Аренор вспомнила, как он молод на самом деле — конечно, она всегда сознавала, что Кирой молод, ведь в крепость он приехал шестилетним мальчишкой, а сама она в ту пору уже прошла посвящение в смотрители. Но в последние годы она так привыкла на него полагаться, сделав своей правой рукой, что редко о том задумывалась. Железные Соколы нечасто доживают до старости, и каждый из них должен отдать свою жизнь, если потребуется, как бы мало она ни продлилась; однако сердце Аренор сжалось — совсем юноша, почти мальчик.

«А ведь он любил меня — не только как сестру и наставницу, не только как главу ордена», — вдруг осознала Аренор. Она никогда этого не замечала, да и Кирой не давал понять о своих чувствах ни словом, ни жестом. Он просто всегда был рядом, когда она в нем нуждалась.

Что он пытался сказать тогда, умирая у нее на руках? «Я должен был это сделать», «я прошу прощения» или...

— Прости меня, — наконец смогла вымолвить Аренор; горло словно стиснула рука в стальной перчатке. Услышит ли?

Кирой лишь улыбнулся еле заметно. Он никогда не винил ее, не сомневался в ней — как при жизни, так и теперь.

— Не уходи, — отчаянно попросила она, так же, как просила, когда Кирой умирал, сама зная, что это глупо и бесполезно. — Ты не можешь...

Он покачал головой. А потом протянул к ней руку — Аренор зажмурилась, чтобы не видеть, как пальцы пройдут сквозь тело, на долю мгновения вообразить, что он жив, и все, что случилось днем — лишь безумное видение; ей казалось, что касание будет ледяным, пробирающим до костей, но рука, дотронувшаяся до щеки, была теплой.

Когда Аренор снова открыла глаза, в выстывшей комнате никого, кроме нее, уже не было.