Роза Красная (джен)

Ветер Ка неумолимо начал уносить стрелка прочь в то же мгновение, как дверь на вершине Башни закрылась. Прочь от Короля, прочь от трона, прочь из Зала Вечности. Стрелок успел бросить на трон прощальный взгляд, полный печали и несбывшихся надежд, шепча одними губами: «Дождись меня. Я вернусь».

Роланда вынесло прочь из Башни, сквозь витражи, и он полетел. Летел, но не вверх и даже не в сторону башни Древних, а вниз. Он падал на поле из роз навстречу смерти…

* * *

Однако смерть не пришла. Вместо старухи в белом саване, с косой в одной руке и мерными весами в другой, как порой представляли незваную гостью жители Срединного Мира, пришли колокольцы и тьма, а за ними — запах травы вперемешку с землей и солнечный свет сквозь закрытые веки. Роланд открыл глаза и медленно, как человек после долгой болезни, поднялся на ноги. Осторожно он ощупал свое тело — вроде бы ничего не сломано — и огляделся по сторонам.

Он находился на опушке леса. Неподалеку где-то слева журчал ручей, а сквозь кроны деревьев пробивался тусклый солнечный свет. Никаких признаков поля из роз и, к огромному сожалению стрелка, никаких признаков Темной Башни. Тем не менее, Роланд чувствовал — он дома в Срединном Мире.

«Настолько насколько может быть дома человек без рода и племени», — поправил себя стрелок и направился под ветви большого дуба, растущего по правую руку от него. Потому что под древним и могучим деревом кто-то заботливо сложил его вещи, которые, как он думал, были потеряны в ходе безумного Прыжка к Темной Башне, не забыв при этом оставить записку на одном из его походных мешков.

«Лучи и Ган благодарят тебя за проделанную работу сей», — прочитал Роланд на Высоком Слоге на клочке удивительно белой бумаги и почувствовал, как внутри него закипает гнев. Его низвели до наемника! Впрочем, стрелок понимал, что он не вправе злиться на менни — а это именно он оставил записку, в чем Роланд нисколько не сомневается! — ведь благодаря старику он сумел убедиться, что комната на вершине Башни действительно существует и ждет его. Так что, отбросив эмоции в сторону, он принялся читать дальше: «К юго-западу от опушки, на которой ты находишься, есть еще один Доган — примерно в двух-трех днях пути — ключ-карта сработает еще только один раз. Там ты сможешь вспомнить то, что утратил, стрелок».

Роланд долго смотрел на последние слова в записке, обещающие ему возвращение утраченного, затем аккуратно сложил ее двумя пальцами пополам и отправил клочок бумаги в карман, после чего бросил взгляд на небо. Солнце в зените, скоро будет вечереть, а он никогда не был в этих местах. Самое разумное — это разбить лагерь на ночлег а к цели двинуться уже под утро. Решив, так стрелок кивнул сам себе и взялся за дело. Сначала отправился в лес набрать воды из ручья, который оказался ключом, бьющим из-под земли, с чистой родниковой водой, а на обратном пути заготовил достаточно дров и хвороста, чтобы можно было греться у костра всю ночь. Уже в вечерних сумерках ему удалось подстрелить в лесу зайца. Шкура зверька пойдет на новые перчатки, а из его мяса стрелок изготовит себе неплохое жаркое, добавив в блюдо щепотку найденных им съедобных трав, для вкуса.

Как только свет дня окончательно померк и на небе появились знакомые звезды: Малая Медведица, и Древняя Мать, и многие другие, Роланд без труда определил по ним, где юго-запад, и лег ногами в сторону, куда собирался идти.

Лежа в темноте у догорающего костра, стрелок размышлял о том, как он очутился в совершенно незнакомых ему местах, возможно, в тысячах колес от места своего первоначального маршрута.

«На все воля Ка. Даст Бог — будет и вода», — утешил себя Роланд, повернулся на левый бок и заснул...

* * *

Чтобы утром проснуться от приступа сильного влажного кашля, после которого на руке стрелка остались капельки крови, цветом напоминающие лепестки алых роз.

«Красный песок», — мрачно подумал Роланд.

Без сомнения, зараза уже проникла в его легкие. Ближе к вечеру того же дня он подстрелил пятиногого оленя-мутанта и сырой съел его печень — древнее средство от красной легочной хвори. Ночь же стрелок провел над котелком с отваром из смеси целебных трав, которые он только сумел найти, и табака — ингалируя свои легкие.

Если все эти меры и помогали стрелку, то не сильно, потому что на второй день после того, как покинул уютную опушку и двинулся в сторону очередного Догана, Роланд кашлял уже непрерывно. Он чувствовал, как его лоб горит огнем, а тело потряхивает от озноба. Один раз ему даже пришлось раздеться и залезть в текущую поблизости крохотную лестную речушку для того, чтобы хоть таким образом снять жар. Ночью стрелок лежал без сна, закутавшись в спальник, безуспешно пытаясь унять дрожь. Язвы на его лице и руках нещадно зудели, но что хуже, нещадно зудели и легкие. Зараза, поселившаяся в теле Роланда, как будто говорила: «Я никуда не уйду, дорогой, никуда не денусь, я с тобой до конца» — и когда наступило утро третьего дня, стрелку удалось поднять себя на ноги лишь огромным усилием воли.

Хворь пожирала его тело с быстротой лесного пожара, и любой другой человек на его месте давно потерял бы сознание в лучшем случае. В худшем — сгорел бы как свеча в лихорадке. Стрелок же продолжал упрямо идти вперед, переставляя ноги как зомби, иногда хватаясь за ветки ближайших деревьев, чтобы сохранить равновесие. И когда глазам наконец открылась широкая поляна с округлым зданием Догана, чуть дальше ее середины, Роланд не было уверен что зрение не подводит его и не создает миражи. Он остановился ся у края поляны, чтобы прокашляться, держась одной рукой за ветку дерева — ладонь, когда он отнял ее ото рта, была полностью окрашена его кровью, — а затем нетвердым шагом направился к сооружению Древних. Деревья как будто не решались расти на поляне вблизи Догана, и под ногами стрелка хрустели детали мертвых механизмов Древних, как кости неведомых древних зверей.

Приблизившись к цели своего почти трехдневного похода через лес, Роланд уже привычным жестом достал ключ-карту и попытался провести ей в прорези справа от двери, но его пальцы предательски дрожали, и ему пришлось потратить почти полторы минуты на то, чтобы унять дрожь и попробовать еще раз. Со второй попытки пальцы попали карточкой в щель, и дверь Догана, на этот раз на серых стенах которого ни надписей ни предупреждений, отключила свой магнитный замок, позволяя стрелку зайти внутрь.

Этот Доган совершенно не походил на предыдущий, заполненный древними механизмами и гудящий из стен. В нем царили тишина и даже стерильность, все пространство было заставлено кроватями, с занавесками, давно прогнившими от времени. Постельное белье, бывшее когда-то белоснежным, от времени посерело и прохудилось. У изголовья каждой кровати стояло оборудование пугающего вида — какие-то механизмы, отдаленно напоминающие шкафы на ножках, из которых торчали трубки с иголками на конце и странные клешни-манипуляторы. В дальней части помещения располагалась управляющая станция Догана, представляющая из себя четыре или пять древних компьютеров, соединенных вместе кабелем.

Перед компьютерным комплексом застыло в ожидании посетителей кожаное кресло, явно видавшее лучшие дни — его поверхность тоже истлела и прохудилась то тут, то там, а обивка почти вся высыпалась на пол. От компьютеров по полу к спинке кресла тоже тянулся толстый черный кабель переходящий в гофрированную трубку серебристого металлического шлема, покоящегося на изголовье, создавая нелепое впечатление, будто в кресле уже сидит невидимка, натянувший на голову дурацкую шляпу.

Стрелок не имел ни малейшего представления, зачем нужны все эти механизмы, но прошел вглубь Догана, шаркающей нетвердой походкой по направлению к компьютерному комплексу, сел в кресло и натянул на голову шлем Древних. Несколько минут ничего не происходило, и Роланд уже протянул руки, чтобы снять дурацкую штуку с головы, как вдруг в его сознании раздался приятный женский голос:

«Добро пожаловать в Медицинский Доган номер девять тысяч сорок пять Северного центра позитроники, расположенный на Внешней Дуге Срединного Мира! Вас приветствует Искусственный Интеллект пятого уровня допуска Далила. Доган, в котором вы сейчас находитесь, ранее использовался для проведения медицинских опытов и оказания медицинской помощи. Для получения более подробной информации необходимо предоставить пароль и скан сетчатки глаза. Пожалуйста, назовите себя для лучшей синхронизации с системой».

— Роланд… Дискейн, — прохрипел стрелок после недолгого раздумья.

«Роланд Дискейн. Принято! - весело ответил электронный голос. — Вы можете отдавать приказы мысленно — система сканирует волны вашего мозга и вашего Ка. Желаете предъявить пароль и провести сканирование сетчатки глаза для повышения вашего уровня допуска?»

«Нет, — мысленно ответил Роланд. — Мне нужна помощь... Лечение».

«Поняла, — в голосе Далилы звучала озабоченность. — Приступаю к диагностике».

В голове Роланда раздалось неприятное жужжание, будто между полушарий его мозга поселились насекомые, а перед глазами замелькали белые вспышки — стрелку пришлось стиснуть зубы, чтобы подавить желание сорвать проклятый шлем с головы.

Спустя десять секунд, которые тянулись для него вечность, жужжание и мерцания прекратились, и вернулся электронный голос: «Диагностика завершена. Кровеносная, лимфатическая системы и внутренние органы поражены токсином из красных земель Внешнего Мира. Степень поражения легких составляет восемьдесят процентов, степень поражения печени двадцать процентов. Есть пятнадцатипроцентная вероятность поражения костного мозга. Максимальная расчетная продолжительность жизни без оказания медицинской помощи — семьдесят два часа, начиная с текущего момента, и, если мне будет позволено сделать столь фривольное замечание, это абсолютное чудо, что вы до сих пор живы, сей Роланд. Вы даете добро на активацию медицинских протоколов с целью вашего излечения?»

«Даю», — ответил тот.

«Медпротоколы активированы! Приступаю к немедленному запуску медицинского оборудования Догана!» — объявила Далила, после чего наступила тишина.

Тишина царила как под шлемом в сознании Роланда, так и во всем комплексе. Машины у изголовий кроватей оставались мертвыми и неподвижными.

Спустя минуту тягостного молчания электронный призрак Догана снова подала голос, на этот раз лишенный всякой веселости. Интонации речи Далилы в этот раз были переполнены скорбью и чем-то, до боли похожим на стыд.

«С огромным сожалением я должна сообщить, что практически все оборудование Медицинского Догана номер девять тысяч сорок пять вышло из строя и не способно выполнять свои функции. Последний сеанс самодиагностики не выявил каких-либо серьезных проблем и подобная поломка выглядит попросту невозможной».

«Мир сдвинулся с места, — отрешенно подумал стрелок, устало развалившись в кресле с футуристичным шлемом на голове. — Мир сдвинулся с места, и ты сдвинулась вместе с ним».

«Меня не может устроить такое объяснение, сэй. В любом случае, оставшихся функций Медицинского Догана номер девять тысяч сорок пять недостаточно для того, чтобы спасти вам жизнь или хотя бы продлить ее… Мне очень жаль, сей Роланд, но из эффективных средств воздействия могу предложить только эвтаназию. Другими словами, избавление от мучений посредством смерти», — на последних двух фразах голос Далилы стал совсем уж извиняющимся.

«Отказываюсь», — сонно пробормотал стрелок в глубинах своего разума.

Разлегшись в удобном кресле, слушая болтовню электронной медсестры, Роланд постепенно начал уплывать в царство Морфея. Он героически боролся со сном, несмотря на налитые свинцом веки, потому что знал: стоит ему уснуть в его состоянии — и проснуться ему будет уже не суждено.

«Какие у тебя еще остались функции кроме этой… эф... эфтоназии?» — спросил стрелок, титаническим усилием разлепляя веки и прогоняя сон.

Для этого ему пришлось мертвой хваткой вцепиться в подлокотники кресла, собирая всю волю в кулак.

«Неинвазивная нейрохирургия, — ответила Далила. — А именно: восстановление функций мозга, восстановление речи, исправление дефектов речи наподобие заикания. Восстановление памяти...»

На последнем слове стрелок резко выпрямился в кресле, его голубые глаза сверкали под шлемом, сон как рукой сняло.

— Ты можешь восстановить мне память, ты это мне говоришь?! — эту фразу Роланд произнес, почти что крича, вслух, позабыв о телепатии.

В усталом мозгу всплыла фраза из записки менни: «Там ты сможешь вспомнить то, что утратил, стрелок».

«Так точно, — ответила Далила с нотками изумления в своем электронном голосе. — Восстановление памяти потребует наличия в вашем сознании каких-либо остаточных воспоминаний или образов, связанных с тем, что вы желаете вспомнить, за которые можно было бы зацепиться».

У Роланда есть воспоминания и образы для Далилы. Он верил, что есть.

* * *

Под нарастающее жужжание в мозгах и становящиеся все более яркими вспышки перед глазами Роланд концентрировал все внимание своего угасающего сознания на одном-единственном образе. Образе четырех — троих людей и одного трокена — под безбрежным синим небом над бескрайним полем из роз. «Обнаружены блокированные воспоминания из альтернативной временной линии. Желаете извлечь их? - вопросил мягкий голос Далилы в гудящей от боли голове стрелка. — Предупреждение. Процедура чрезвычайно болезненна! Снятие шлема в ходе процедуры или до того, как будет разорван ментальный контакт с Медицинским Доганом номер девять тысяч сорок пять с вероятностью в девяносто процентов приведет к летальному исходу либо необратимым повреждениям мозга! Вы подтверждаете свое намерение осуществить процедуру?»

«Да», — ответил Роланд, и в то же мгновение его голову будто пронзили десятки раскаленных добела игл.

Роланд кричал, извивается как уж на сковородке в кожаном кресле, выдирая из него обивку голыми руками, но не слышал собственных криков. Потому что в его памяти Не найденная дверь наконец-то превращалась в Найденную, и через нее в разум стрелка потоком устремились потерянные воспоминания. Невыносимо долгая беседа с человеком в черном среди костей, извлечение троих, извлечение Джейка Чемберза из говорящего круга, поход вместе с Сюзанной, Эдди, Джейком и Ышем вдоль Тропы Луча до Лада, безумная поездка на Блейне Моно, встреча с Флеггом и Тик-Таком в Изумрудном Дворце волшебника Оз, Волки Кальи, штурм Девар-тои и наконец убийство Роландом его родного сына Мордреда, ибо он чудовище — все это и многое другое пронеслось безумным скорым поездом сквозь сознание стрелка, из-за чего тот наклонился влево и блевал, держась одной рукой за подлокотник, а другой придерживая шлем на голове. После чего, тяжело дыша, откинулся на спинку кресла и попытался прийти в себе.

«Сей Роланд...» — начала Далила

«Замолчи», — оборвал ее Роланд, и она послушно замолкла.

Его сердце разрывалось на части — мой ка-тет! моя семья! как я мог забыть? — но он понимал, что ДОЛЖЕН успокоиться, иначе умрет на месте.

«Я не целюсь рукой, — мысленно говорил стрелок, — тот, кто целится рукой, забыл лицо своего отца. Я целюсь глазом», — и дыхание успокаивалось, становилось более глубоким.

«Я не стреляю рукой, тот, кто стреляет рукой, забыл лицо своего отца. Я стреляю своим умом», — и сердцебиение Роланда замедлилось, становилось ровным.

«Я не убиваю из своих револьверов. Тот, кто убивает из своих револьверов, забыл лицо своего отца. Я убиваю сердцем», — и его разум прочищался от эмоций и снова видел вещи такими, как они есть, хорошо и ясно.

«Меня не случайно послали сюда, — подумал стрелок, — а значит, здесь должен быть ключ-разгадка, открывающий путь к Темной Башне».

И Роланд вновь смотрел глазами своей памяти, на этот раз, насколько это возможно, отрешившись от своих чувств и переживаний: для них еще настанет время, но потом, когда опасность минует. Он позволял образам и воспоминаниям спокойно течь сквозь его разум подобно реке, для себя же оставляя роль наблюдателя у этой реки. Так прошло десять минут, потом еще пятнадцать. Стрелок сидел неподвижно, Далила молчала. Потом Роланд открыл глаза.

«Далила, ты здесь?»

«Да, сей», — ответил электронный голос, и Роланд задает вопрос, стараясь как можно тщательнее сформулировать свои мысли.

«Тебе не известно место или дверь, через которые я мог бы попасть туда, где находится содружество или группа под названием Тет?»

После короткой паузы внутри компьютерного комплекса раздался громкий щелчок, и Далила ответила: «Единственная имеющаяся в моей базе данных функционирующая дверь, ведущая в Нью-Йорк, в котором расположен главный офис Тет Корпорейшен, находится в учреждении под названием «Последний предел».

«Что это за учреждение?» — спросил Роланд, на что компьютерный комплекс издал еще один щелчок, еще громче.

«Это секретная информация. Требуются пароль и сканирование сетчатки глаза», — был ответ ИИ.

«Как я могу попасть в этот «Последний предел»?» — допытывался стрелок.

На этот раз машина щелкнула три раза подряд прежде чем ответить: «Учреждение «Последний предел» находится в ста колесах на восток от сюда. Рекомендуется воспользоваться заасфальтированной дорогой номер семнадцать дробь два, — возникла пауза. — Но я лично не рекомендую вам посещать данное учреждение».

«Почему?» — спросил Роланд

«Не могу сказать. Это секретная информация. Требуются пароль и сканирование сетчатки глаза», — снова ответила Далила после нового особенно громкого щелчка.

Стрелок уже собирался уходить, как после небольшой паузы разумная машина снова привлекла его внимание: «Всего в одном колесе отсюда в продуктовом складе номер одиннадцать дробь девять находится источник мощной белой магии. Возможно, в вашем состоянии вам это будет интересно?»

Обдумав сказанное, Роланд кивнул.

«Спасибо тебе за помощь, сей Далила из Северного центра позитроники. Долгих тебе дней и приятных ночей!»

«И вам так же долгих дней и приятных ночей! Мы благодарим вас за то, что вы воспользовались услугами Северного центра позитроники и Медицинского Догана номер девять тысяч сорок пять! Произвожу деактивацию ментальной связи! — радостно продекламировала Далила, затем, после небольшой паузы, тихо добавила: — Берегите себя, сей Роланд».

После этого связь оборвалась с негромким писком, и в шлеме снова воцарились тишина и темнота.

Стрелок аккуратно снял шлем с головы и водрузил его на прежнее место, после чего с большим трудом встал из кресла — ноги его слегка подрагивали — и нетвердой походкой направился к выходу из Догана. Стоя в дверном проеме — магнитный замок второй раз не сработал, так что дверь осталась не запертой — Роланд снова достал ключ-карту, если верить записке, теперь абсолютно бесполезную, и, повинуясь интуитивному порыву, выбросил ее в ближайшие заросли густой травы, где ей предстоит покоиться вместе с останками машин Древних. Сам же стрелок, снедаемый хворью и многими печалями, направляется на восток к продовольственному складу номер 11/9.

* * *

Путь, который в норме занял бы у Роланда час, в его больном, если не сказать хуже, состоянии растянулся на все шесть. Несколько раз он спотыкался и падал, почти теряя сознание. Пару раз казалось, что он уже не поднимется — но стрелок снова вставал после недолгого замешательства. Так медленно и с таким усилием, что казалось, что на его плечи давит вся тяжесть мира. Несколько раз Роланд сбивался с пути, и только обостренное чувство направления не давало ему заблудиться окончательно — оно неизменно возвращало путника на правильный путь. В конце концов, изможденный, он вышел к небольшому серому трапециевидному зданию с наклонной крышей без окон, с красной от ржавчины дверью. К тому моменту лоб стрелка был покрыт испариной, как у загнанного коня, из уголка рта стекала розоватая струйка слюны, а перед глазами все качалось и плыло. Почти ничего не соображая, он, спотыкаясь и почти падая, добрел до стены склада, потом вдоль стены к ручке двери, которая — хвала всем добрым богам! — не заперта.

Роланд вошел в темное, заставленное полками с консервами помещение, едва не упав, зацепившись ногой за порог.

— Здесь кто-нибудь есть? — обратился стрелок в темноту складского помещения.

Шаркающей запинающейся походкой он шел между полок, придерживаясь за них рукой.

— Я… пришел с миром. — продолжал говорить Роланд непонятно с кем, превозмогая раздирающую боль в глубине легких.

Из его рта капала кровь.

Пройдя метров пять вглубь склада, он неловким движением руки задел коробку с банками консервированных персиков, из-за чего та с грохотом обрушилась на пол, разбрасывая свое содержимое перед ногами. Краем глаза он заметил движение слева от себя, в темном углу, особенно густо заставленном коробками и банками с провизией. Рука стрелка мгновенно легла на рукоять его револьвера, отделанную сандаловым деревом, — еще до того, как его глаза сфокусировались и увидели мужчину, отчаянно пытающегося спрятаться за грудой картонных коробок и железных банок. Эти попытки выглядели особенно комично, учитывая, что в здоровяке минимум два метра ростом и как он ни старался сжаться и спрятаться в тень, его все равно прекрасно было видно из любого угла.

— Мистер, пожалуйста, не стреляйте, я просто хотел кушать!

Огромные губы темнокожего незнакомца дрожали, из глаз градом текли слезы, в паху, проступая сквозь плотную ткань зеленых штанов на подтяжках, расплывалось пятно.

Роланд немедленно поднял руки вверх, демонстрируя, что стрелять он не намерен.

— Успокойся, парень, не собираюсь я стрелять. Я просто хочу... мне просто нужно...- и стрелок повалился как подкошенный на пол, посреди разбросанных банок. Изо рта потоком хлынула кровь, глаза невидяще пялились куда то в пустоту. Сквозь сознание умирающего, в красной пелене, проносились лица.

Вот его мать Габриэль Дискейн улыбается ему, а вот лицо его отца Стивена Дискейна — он смотрит на сына холодно и требовательно. Следом из красной пустоты выплывают одно за другим лица Алена Джонса, Катберта Оллгуда, Джейми Де Карри — верных друзей, да что говорить, братьев Роланда. За ними следуют иные лица, новые для стрелка. Лица Джейка, Эдди, Сюзанны и даже мордочка Ыша — все они кружатся перед внутренним взором, как будто в водовороте.

«По крайней мере, я умру, вглядываясь в лица тех, кого я люблю, — подумал Роланд, — мне этого вполне достаточно».

— Мистер, вам плохо? — прорвался чей-то голос сквозь пелену бреда. — Подождите, я помогу! — и тяжелая черная рука легла на грудь умирающего.

А потом случилось Чудо.

Какая-то неведомая — и невероятно могущественная — сила начала вытягивать хворь из тела стрелка, из его легких, печени, мозгов и даже костей. Он буквально чувствовал каждой своей клеткой, как болезнь уходит, а Старуха с Косой и Весами разочарованно отступает прочь. Земля под продуктовым складом сотрясалась, железные банки посыпались на пол, а Роланд, сделав вдох на всю глубину своих легких, сначала поднялся на локтях, а затем и сел, ощущая себе не просто живым, но полностью здоровым. Он в глубочайшем изумлении рассматривал темнокожего великана перед собой широко распахнутыми выцветшими голубыми глазами. Не иначе так Лазарь смотрел на Христа, выползая из своей гробницы.

Человеку же, совершившему Чудо, похоже, самому нездоровилось. Он отошел чуть в сторону и выблевал из себя поток черных то ли частиц то ли мух, ударяющихся о пол, белеющих и исчезающих без следа. После этого чудотворец обернулся к стрелку.

— Вам уже лучше, мистер? — спросил он так, будто только что передал тому таблетку аспирина или сердечные капли.

— Да, мне лучше, и я говорю спасибо тебе! — Роланд уже стоял на ногах, все еще в шоке. — Я от всего сердца говорю тебе спасибо, сей! — стрелок страстно прижал кулак правой руки ко лбу, согнув левую ногу в колене. — Назови мне свое имя, я прошу! Дабы я смог до конца своих дней поминать его в благодарных молитвах!

— Джон. Меня зовут Джон Коффи! Как напиток, только пишется по-другому, — ответил мужчина, явно смущенный таким потоком благодарностей, и протянул свою огромную руку для рукопожатия.

На которое Роланд незамедлительно ответил, обхватив ладонь великана обеими руками, крепко пожимая ее и тряся.

Вот так Джон Коффи из Америки встретил своего нового друга, Роланда из Гелиада, на дорогах Срединного Мира. Себе на беду.

* * *

Роланд и Джон отправились странствовать по путям Срединного мира — убийца и святой. Один всю жизнь нес смерть и погибель как врагам, так и друзьям, другой отдал жизнь ради спасения чужих — они странным образом дополняли друг, друга как Жизнь и Смерть, как Черное и Белое, как Пустота и Белизна, как две стороны одного Ка. Они оба чувствовали это странное родство в глубине своих сердец и быстро стали друзьями и товарищами.

Роланд заботился о Джоне как о младшем брате, помогая ему стирать одежду, готовил ему еду, разводил для него костер. Он держал руку черного великана ночью, чтобы Джон знал, что он не один может больше не бояться темноты.

Джон же в свою очередь с удовольствием нес на спине рюкзак, сделанный стрелком из оленьей шкуры. Тяжелый рюкзак, доверху забитый разнообразными консервами из продуктового склада номер 11/9, которые здорово позволяли Роланду сэкономить патроны, которых у него после бойни в Башне осталось не так много, на дичи.

Однако это не единственное и не главное, что Джон делал для стрелка. Главное, что он заполнял гнетущую пустоту в сердце Роланда. Зияющую рану, образовавшуюся там с того самого дня, как стрелок вспомнил о своем ка-тете, ныне утраченном. Не проходило ни дня, чтобы он не вспоминал о Сюзанне и Эдди, Джейке и Ыше. Воспоминания о Джейке и его смерти ранили особенно тяжело, и он, не осознавая этого, видел в Джоне — взрослом мужчине с разумом ребенка — временную замену своему утраченному сыну.

Долгими вечерами у костра стрелок рассказывал сказки своему новому другу, помогая ему спокойно уснуть — так же, как давным-давно, совсем в другой жизни, Габриэла Дискейн читала сказки на ночь своему маленькому сыну. Он рассказывал сказку о Трех Глупых Великанах, сказку о Непослушной Дженис — аналог сказки о Красной Шапочке в Срединном Мире, в конце которой злого волка-шкуроверта убивают стрелки, а не дровосеки, истории о Тиме Россе — отважном стрелке — и даже легенду о том, как Артур Эльдский до Черной Пирамиды дошел. Джон слушал все эти истории, сидя у костра, с неустанным вниманием и интересом маленького ребенка, слушающим свою первую в жизни сказку.

В какой-то момент Роланд начал рассказывать о своем походе к Темной Башне, начиная с того, как он извлекал троих из волшебных дверей на пустынном пляже. Стрелок изливал душу Джону как на исповеди, опуская, впрочем, самые кровавые и страшные подробности, способные лишить великана сна, как будто выдавливая гной из застарелой раны, пока рана в его душе не начала затягиваться, срастаться. Подобная психотерапия также помогала стрелку лучше упорядочить свои воспоминания, которые, как он заметил, становились все более сумбурными, запутанными и непонятными после того, как он и его ка-тет покинули Калью Брин Стерджис, в погоне за Сюзанной через «Не найденную» дверь. Роланд помнил, хоть и не четко, как сквозь пелену тумана, смерти Джейка и Эдди, уход Сюзанны и то, как он собственноручно убил Мордреда Дискейна, но вот что было дальше — для него полная загадка. Как будто кто-то или что-то установило в его уме барьер, и стрелок никак не мог через него пробиться, как ни старался. Помнил он и писателя, которого они сначала вместе с Эдди, а затем вместе с Джейком пытались защитить от смерти. Но вот как этого писателя звали и чем он так важен, тоже совершенно вылетело из головы и никак не вспоминалось.

«Даст Бог — будет и вода», — утешал себя стрелок, как и всякий раз, когда у него что-то не получалось, но теперь беспокойство не желало его покидать.

Как-то ночью, когда Джон уже крепко спал, Роланд тихо достал из отдельного кожаного мешка спрятанный туда от ветра песка и непогоды древний сигул своего рода — рог Эльда.

Сын Стивена мог бы поклясться слезами и могилой своей матери, что он подхватил рог, выпавший из мертвой руки его друга Катберта, там, на Иерехонском Холме, что он нес сигул своего рода с собой, чуть ли не с самого падения Гелиада. Однако новые воспоминания этому противоречили, потому что никакого рога Эльда, пока стрелок шел со своим новым ка-тетом вдоль Тропы Луча, у него не было, он был уверен в этом. Может, новые воспоминания — ложь?

Вероломный обман Далилы? Нет, Роланд в это не верил — его сердце говорило ему об обратном, а голосу своего Ка стрелок привык доверять.

«Так когда и при каких обстоятельствах в твоих руках оказался этот рог, стрелок?» — задавался этим вопросом Роланд, сидя почти в полной темноте с рогом в руках, едва освещаемый тусклым светом звезд.

* * *

В Срединный Мир пришла осень, время Широкой Земли, как назвал бы ее Роланд, и деревья оделись в цветастые платьица из желтых и красных листьев, когда путники вышли на заасфальтированную дорогу номер 17/2. Ночи становились холоднее, и Джон тоже сменил одеяние — с зеленоватых выцветших джинсов и грязной рубахи с короткими рукавами на одежду, сшитую для него Роландом из трех оленьих шкур сразу. Стрелку пришлось снова вернуться к охоте, так как их запас консервированных персиков, бобов, рыбы и тушенки давным-давно подошел к концу. Не в последнюю очередь в этом была заслуга Джона, любившего поесть, как Роланд ни пытался его ограничить, и он с тоской наблюдал за тем, как неумолимо тают его припасы.

«Такими темпами мне придется брать этот «Последний Предел», голыми руками дубася врагов рукоятками своих револьверов», — мрачно думал он, а в том, что придется повоевать, не сомневается.

По его разумению, громкие щелчки, с которыми Далила говорила о месте, куда они с Джоном теперь направлялись, свидетельствовали о том, что машина пыталась что-то сказать, но не могла. Роланд верил, чувствовал, что Далила — добрая душа, хотя и электронная, и что она пыталась предупредить его об опасности, а значит, если его догадка верна, то на счету каждый патрон.

Впрочем, он винил в сложившейся ситуации лишь свою недальновидность — уж очень много пуль он потратил в безумной башне Древних, полагая трату боеприпасов разумной перестраховкой при устранении неизвестного и потенциально смертоносного врага. Теперь же стрелок жестоко корил себя за принятое тогда решение и все чаще обходился без огнестрела вообще, ограничиваясь силками на кроликов и прочую мелкую живность.

Вот так стрелок шел по шоссе 17/2 под тусклым осенним солнцем, окруженный пестрым мельтешением осенней листвы и погруженный в свои невеселые думы, пока не ощутил вибрацию асфальта под своими ногами. Очень слабую, едва заметную — Джон, кстати, ничего не почувствовал, — но постоянно нарастающую.

Роланд остановился. Джон встал рядом с ним и вопросительно посмотрел на своего compadre.

— Сэр Стрелок?.. — начал он, но Роланд жестом попросил его замолчать.

Своим практически орлиным зрением он различил маленькое облачко пыли на горизонте, которое приближалось к ним с бешеной скоростью. Прошло меньше десяти секунд, а дрожь земли уже ощутил и Джон, начиная обеспокоенно крутить головой по сторонам. Стрелок же различил в облаке пыли всадников, приближающихся к ним с ненормальной скоростью.

Как и всегда в минуты опасности, восприятие Роланда обострилось до предела, мозг начал работать на максимальных оборотах, а время для него замедлилось и тянулось медленно, как густой и тягучий кисель. Он видел в этом своем состоянии гиперчувствительного восприятия, что всадники одеты в серые куртки-комбинезоны с капюшонами на голове, что на уровне груди, слева, там, где сердце, на куртках у каждого выдавлены слова, крупным шрифтом «Тюрьма Последний Предел».

Стрелок видел, что всадники — их пятнадцать — вооружены лучевыми трубками, то есть лазерноым оружием, а на боку на ремне у каждого из них объемная сумка, наверняка заполненная — снитчами, ха — каким-то иным оружием. Он видел, что под капюшонами не человеческие, а металлические, лишенные эмоций, лица роботов, и даже заметил скрытые под капюшонами «думающие шапочки», какие были у Волков Кальи. Пока время все тянулось и тянулось, как в замедленной съемке, а мозг стрелка просчитывал, успеют ли они скрыться от погони через лес, учитывая скорость противника — не успеют, точно не Джон! — тело уже начало действовать.

Сначала он молниеносно нагнулся, подбирая с дороги округлый белый камешек, и спрятал его себе за щеку. Одновременно другой рукой достал записку менни, запихивая ее себе в рот, яростно прожевывая и глотая. Затем Роланд повернулся к Джону — тот даже не заметил манипуляций стрелка, настолько быстро они были проделаны.

— Меня зовут Петр Падик. Быстрее повтори, как меня зовут, Джон, и говори правильно, ради своего отца!

Голубые глаза стрелка яростно сверкали, и внутренности Джона Коффи как будто сжимала невидимая ледяная рука. Никогда еще добрый сэр Стрелок не говорил с ним так — беспрекословно требуя подчинения каждым словом, каждой интонацией в голосе.

— Тебя зовут Петр Падик, — испуганно забормотал Джон.

— Да, я Петр Падик, НЕ стрелок! Ты понял, Джон? Петр Падик, и никто больше! — с нажимом произнес Роланд и, не дожидаясь ответа, отвернулся от своего друга и попутчика, поднял руки над головой и встал на колени прямо на теплый асфальт шоссе 17/2. Джон колебался несколько секунд, испуганно смотря на несущихся на него во весь апорт всадников, а затем повторил за своим старшим — встал на колени и поднял руки над головой.

Всадники между тем замедлили свой безумный галоп, возможный только потому, что лошади под ними — тоже роботы, обтянутые лошадиной кожей, и окружили двоих путников, беспомощно стоящих перед ними на коленях.

— ИМЕНЕМ АЛОГО КОРОЛЯ ВЫ АРЕСТОВАНЫ! ВЫ НАРУШИЛИ ГРАНИЦУ ЧАСТНЫХ ВЛАДЕНИЙ ТЮРЬМЫ «ПОСЛЕДНИЙ ПРЕДЕЛ»! — громогласный механический голос раздался из-под капюшона одного из всадников. — ХАЙЛ АЛЫЙ КОРОЛЬ! ДА БУДЕТ ТВОЕ ПРАВЛЕНИЕ ВЕЧНЫМ ОТ НАЧАЛА И ДО КОНЦА ВСЕХ ВРЕМЕН!

* * *

Джон Коффи следовал за своим новым другом сэром Стрелком без тени сомнений и не задавая вопросы. Он привык следовать указаниям, ведь белые серьезные люди, часто с оружием, говорили ему, что делать, большую часть его жизни, той, что он помнил, а сер Ройлянд был еще и добр к Джону — кормил его, рассказывал сказки, делал для него вещи, разводил костер.

На вторую ночь их совместного путешествия, когда мистер сэр Стрелок спросил у Коффи, как он очутился на складе продуктов, тот честно ответил, что не знает. В одно мгновение он сидел на илектрическом стуле и чувствовал, как ток проходит сквозь его тело — больно, страшно, прекратите! — а в следующее Джон уже в темноте, где звякали колокольца. Ему не нравилась темнота, он ее боялся, всегда боялся, и звон колокольцев ему не нравился тоже — от него болели уши и голова. Он хотел назад, в свою камеру, к доброму белому боссу и его друзьям, хотя сидеть на илектрическом стуле очень больно. Но потом перезвон закончился, и Джон обнаружил себя на полу продуктового склада, один-одинешенек: ни доброго босса, ни свидетелей его казни, очень, очень сердитых на Джона Коффи, да. На складе Джон прятался несколько дней, а потом пришел добрый сэр Стрелок — так и заканчивалась его история.

Сэр Стрелок внимательно выслушал рассказ Джона, скручивая пальцами самокрутку, а затем задал вопрос:

— А за что тебя посадили в тюрьму, Джон? — после которого Коффи весь съежился и втянул голову в плечи, становясь похожим на маленького нашкодившего ребенка. — Я на тебя не рассержусь, что бы ты ни сделал, даю слово! — быстро добавил Роланд. — Я просто хочу знать всю твою историю, вот и все».

И Джон рассказал стрелку печальную историю своей жизни — ту ее часть, которую помнил.

О том, как он долго странствовал по улицам страны под названием Америка, гонимый всеми и не принимаемый никем. Он спал в подворотнях, работал за еду, замерзал зимой, прячась в подвалах, и только бродячие псы были его друзьями, некоторых из них он спас от верной гибели, как и стрелка, сидящего сейчас рядом с ним. Заканчивалась же история Джона на двух маленьких девочках-близняшках, жестоко убитых очень, очень гадким и жестоким человеком, которых Коффи так и не смог вернуть.

— Они ушли слишком далеко, — сказал Джон стрелку, и слезы ручьями стекали из его глаз.

Потом он рассказывал, как за ним пришли сердитые белые люди и отвели его, воющего от горя и печали, в тюрьму, решив, что это он виноват в смерти детей, еще через несколько месяцев его казнили, хотя до этого он успел помочь доброму белому боссу и еще одной тяжело больной леди. И вот теперь Джон здесь и ничего больше о себе он вспомнить не мог.

— Хорошо, Джон, — сказал стрелок, доставая один из своих патронов из патронташа. — Хочешь увидеть волшебный трюк?

— Правда, волшебный?! — воскликнул Джон.

Его глаза расширились от изумления.

— Правда, — улыбаясь, ответил Роланд. — Смотри на патрон в моей руке и смотри внимательно, прошу тебя. Не отводи взгляд.

Патрон начал перекатываться по пальцам стрелка, то вверх, то вниз, то вправо, то влево, то назад, через большой палец, описывая замысловатые восьмерки. Пальцы Роланда катали патрон так быстро и ловко, что казалось, будто тот живой и движется сам, по своей воле. Джон смотрел на это удивительное представление во все глаза не отрываясь, широко открыв рот. Спустя короткое время взгляд его стал сонным, веки начали закрываться, но Коффи продолжаел смотреть на пляску патрона все так же неотрывно. В какой-то момент сквозь сон он услышал голос стрелка:

— Джон, я хочу, чтобы ты вспомнил, откуда у тебя взялась эта чудесная сила лечить людей, как ты ее получил. Вспомни, прошу тебя, все с самого начала.

И разум Джона унесся прочь, в далекое прошлое, когда…

* * *

Он вместе со своей мамой идет в парк развлечений. Джону восемь, у него день рождения, и они идут поесть сахарной ваты и покататься на колесе обозрения. Маленький Джон Коффи боится высоты, и он крепко держит маму за руку, когда колесо делает оборот и медленно поднимает их на высоту десятиэтажного дома, откуда им открывается широкая панорама на город внизу. Мальчик смотрит вокруг во все глаза, позабыв о страхе — он никогда не был так высоко! — а его мама смеется своим звонким мелодичным голосом, похожим на журчание ручейка или перезвон колокольчика. После колеса обозрения двое, мама и сын, отправляются в длинную прогулку по парку развлечений. Они заглядывают в Комнату Смеха, останавливаются перед Домиком Ужаса — Джон не хочет идти! — играют в «Прибей Бобра», и мама Коффи быстрая и ловкая и выигрывает своему сыну плюшевого мишку, потом катаются на карусели, поедая сахарную вату, держа ее одной рукой, и делают много чего еще. Это самый счастливый день в жизни Джона Коффи и, говоря откровенно, это последний день, когда он настолько безоговорочно и незамутненно счастлив. Потому что его и его маму уже ждут в темной подворотне люди, одетые в круглые фетровые шляпы и желтые плащи. Люди с недобрыми намерениями. И когда Джон и его мама возвращаются домой по улицам вечернего города, радостно вспоминая, как хорошо провели время, они не замечают опасности, пока не становится слишком поздно. Чьи то сильные руки в перчатках хватают Джона со спины, сжимая его горло и зажимая ему рот. Его мама кричит и пытается вырвать своего ребенка из рук незнакомца, но откуда-то слева раздается громкий хлопок, и женщина падает на землю как будто громом пораженная. Джон кричит от ужаса, видя что его мать, еще минуту назад такая живая и веселая, теперь лежит с бессмысленно выпученными глазами, глядящими в пустоту, с дыркой в черепе. Из-под головы женщины растекается красная лужа, пропитывая собой шерсть плюшевого мишки, лежащего на асфальте рядом. Джон Коффи все продолжает кричать, кричать и кричать, но рука в черной перчатке, зажимающая ему рот, держит крепко. Улица пуста, и некому помочь. А потом убийца матери мальчика, долговязый верзила с осунувшимся лицом в фетровой круглой шляпе и желтом плаще, прячет в карман пистолет с глушителем и наносит Джону удар кулаком в живот, от чего у того темнеет в глазах.

Что происходило дальше, он не может вспомнить даже под гипнозом, только то, что его куда то сначала несут, а потом долго везут. Разум ребенка не желает возвращаться к реальности, в которой его маму убили у него на глазах, и он приходит в себя много позже, в тускло освещенной воняющей мочой камере.

— Ну наконец-то ты проснулся, соня. Я уже думала, нам придется тебя будить! — раздается женский веселый голос, заставляя Джона подскочить на месте и затравленно озираться по сторонам. Он видит перед собой двоих — еще одного мужчину в шляпе и плаще и невысокую темноволосую женщину в розоватого цвета медицинском халате — именно она назвала мальчика соней. Женщина улыбается, но ее карие глаза остаются холодными, когда она смотрит на Джона.

— Где моя мама?! — кричит Джон и немедленно начинает плакать. — Кто вы такие?! Зачем вы меня забрали?! Я хочу к маме!

— Послушай... — начинает женщина в халате, на бейджике которого написано «MD Б.Страйк», но Джон ничего не желает слушать — у него истерика.

Он кричит, топает ногами и требует свою маму. Женщина бросает короткий взгляд на своего спутника и слегка кивает, как бы говоря — давай, после чего мужчина, двигаясь плавно как кошка, открывает дверь в камеру, та не заперта, подходит к Джону вплотную и наотмашь бьет его в ухо, от чего мальчик с размаху падает на грязный пол. Его рот немедленно наполняется кровью. Он в шоке от боли и едва может дышать, но отлежаться ему не дают. Сильные и грубые руки в перчатках почти мгновенно ставят ребенка на ноги и снова разворачивают его лицом к женщине в халате, которая тоже успела войти в камеру и теперь наклоняет свое симпатичное серьезное лицо совсем близко к лицу Джона.

— Послушай, ты, маленький гаденыш, — произносит она ровным голосом, и Джон чувствует запах ментоловой жвачки у нее изо рта. — Твоя мамаша уже кормит червей с дыркой в башке, и тут ничего не попишешь, как говорится, а ты теперь находишься здесь, на попечении Алого Короля. Ты знаешь, кто такой Алый Король, мальчик? Конечно, ты не знаешь, откуда такому маленькому засранцу, как ты, что-либо знать!

Женщина снова бросает взгляд на мужчину, держащего Джона сзади, и ухмыляется ему. Тот отвечает ей громким гоготом.

— В любом случае все ,что тебе надо знать, это то, что Король — это очень большой и очень важный человек, и мы все здесь на станции Федик служим ему верой и правдой, не жалея живота своего, — женщина снова смотрит на Джона, и глаза ее холодны будто лед. — и ТЫ, Джон, с этого дня, с этого самого момента тоже будешь служить Королю, не жалея живота своего, а если нет, то мой друг Луис, с кулаком которого твое ухо уже познакомилось, сделает тебе настолько больно, что ты себе представить не можешь.

Когда женщина — Б. Страйк, как понимает Джон — произносит последнюю фразу, руки Луиса сжимаются на плечах мальчика еще сильнее, причиняя ему боль.

— Ты все понял, Джон? Будешь теперь себя вести хорошо? — спрашивает Страйк, не отрывая взгляда своих холодных глаз от глаз мальчика, и Джон, сглотнув кровь вперемешку со слюной, едва заметно испуганно кивает. — Вот и чудненько!

Ее, похоже, полностью устраивает подобный ответ, и она снова натягивает свою «все-будет-хорошо» улыбку.

— Пойдем познакомлю тебя с персоналом! — с этими словами доктор Б.Страйк покидает камеру и направляется вперед по коридору.

Луис следует за ней и ведет, почти волочет вместе за собой мальчика. Прокусанная щека Джона болит и все еще кровоточит, в распухшем ухе натуральный салют, и ему совершенно не хочется ни с кем знакомиться ни сейчас, не позже. Однако Луис по-прежнему крепко держит его за плечи и поглядывает на него своими серыми безэмоциональными глазами.

«Только попробуй! Только попробуй, маленький гаденыш! — читается в этих серых глазах. — Только попробуй выкинуть хоть что-нибудь, и ты пожалеешь, что не лежишь мертвым рядом со своей гребаной мамашей в подворотне!»

И Джон идет туда, куда его ведут, глотая слезы и кровь. Идет мимо множества закрытых дверей и пустых комнат, пока не оказывается в просторном и хорошо освещенном зале, заставленном каким то непонятным оборудованием и заполненном людьми. Некоторые из них выглядят вполне обычно, у других вместо лиц морды, напоминающие крысиные и покрытые красным мехом — у одного даже голова кролика поверх человеческого тела, как с изумлением замечает Джон, — третьи высокие, бледные и худые как жерди и источают из себя еле заметное слабое синеватое свечение.

Почти все находящиеся в зале, одетые в халаты наподобие того, что носит доктор Страйк, заняты настройкой каких-то машин и подключением кабелей к крестообразной конструкции посреди зала, состоящей из металлических рам и опутанной множеством черных проводов. Все вокруг пищит, жужжит, скрипит, трещит, зал заполняет гомон множества голосов, и в эту какофонию вклинивается звонкий голос мисс Страйк.

— Доброе утро, народ! — и все другие голоса немедленно замолкают. Множество взглядов почтительно устремляются к вошедшей. — Джон, знакомься, это персонал! Персонал — это Джон!

Женщина обводит широким жестом собравшихся в зале — никто даже не удостаивает мальчика взглядом! — и подходит к типу с кроличьей головой.

— Все готово? — спрашивает она.

— Да, доктор Страйк, уже давно. Мы можем начинать, — отвечает тот.

Страйк кивает Луису, и тот тащит Джона к конструкции, похожей на крест.

— Ты должен прижаться всем телом, спиной, к этой штуке и постоять так минут пять, — инструктирует мальчика доктор, идущая следом. — НИЧЕГО не трогай и НЕ отходи от конструкции в ходе эксперимента. Ты понял, Джон? — гаркает она в ухо ребенка, когда они доходят до середины зала, и тот снова испуганно кивает, но доктор на него уже не смотрит, оборачивается в сторону персонала и дает команду: — Начинаем!

Луис подхватывает Джона за подмышки, поднимает как куклу и ставит спиной к металлической раме.

— Постой-ка здесь, приятель, — ухмыляется он и быстро отходит назад, на безопасное расстояние.

Крест тут же начинает вибрировать и источать странное зеленое сияние. Эта вибрация пугает Джона, он чувствует ее всем телом, даже костями и внутри зубов, а не только спиной, и инстинктивно поддается вперед, отлепляя спину от конструкции... после чего незамедлительно получает удар током. В глазах темнеет на мгновение, ноги подкашиваются, и Джон снова оказывается на полу.

— ЧТО Я ТЕБЕ СКАЗАЛА СДЕЛАТЬ, НЕДОУМОК? — вопль ярости исторгается из красного как помидор лица доктора Страйк, нависшего над ним. — ТЫ ЧТО, БЛЯДЬ, ХОЧЕШЬ ПОДОХНУТЬ ОТ УДАРА ТОКОМ?! А НУ ПОДНИМАЙ СВОЮ ЖАЛКУЮ ЗАДНИЦУ СЕЙЧАС ЖЕ И ПРИЖИМАЙ ЕЕ К ОБОРУДОВАНИЮ, КАК Я СКАЗАЛА! Я НЕ СОБИРАЮСЬ ПРОСИРАТЬ ЗДЕСЬ ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ!

— Нет! — отвечает Джон, обливаясь слезами. — Не хочу! Не буду! Вы все сумасшедшие! Отпустите меня домой!

Луис наклоняется к мальчику следом за доктором. Он хватает Джона но не за плечи, а за гениталии и резко выкручивает, из-за чего тот взвизгивает и аж подбрасывается вверх.

— Слушай меня, сученыш! Ты либо немедленно встаешь и делаешь то, что тебе говорят, либо я оторву тебе яйца, и это не метафора! — шипит Луис, наклонившись к самому уху ребенка.

Губы Джона дрожат, он озирается в поисках защиты, но никто из персонала по-прежнему не смотрит на него. Все как ни в чем не бывало либо шебуршат с оборудованием, либо заполняют документы, как будто ничего из ряда вон не происходит.

«Может быть, для них — все в пределах нормы.», — думает он и наконец хрипит сквозь комок слез в горле:

— Да, мистер, я все сделаю, я сделаю все, что только скажете, только, пожалуйста, отпустите.

Но Луис не внемлет мольбам, а сжимает руку еще сильнее.

«Скажи мне, что конкретно ты сделаешь после того, как я тебя отпущу и, ради целости твоих яиц, не ошибись, — хрипит он.

— Я встану спиной к этой штуке, прижмусь всем телом и буду так стоять, ничего не трогая и никуда не сдвигаясь, пока мне не скажут, что можно, — тараторит Джон, и Луис наконец отпускает его, поднимает с пола, встряхивает и снова ставит спиной к крестообразной штуке.

Из-за боли в паху стоять прямо невыносимо, но Джон пересиливает себя и снова прижимается спиной к раме. Снова команда доктора, снова вибрация и зеленый свет, но на этот раз он делает, что ему велено.

Зеленое сияние и вибрации наполняют плоть и разум Джона, и в какой-то момент ему уже не нужно делать над собой усилие, чтобы стоять прямо, он и так намертво прилипает к рамочному кресту. В какой-то момент Джону начинает казаться, что его тело насильно пропихивают сквозь некую сверхплотную материю. В его солнечное сплетение как будто вонзается холодный крюк, который тянет, тянет и тянет его куда-то вверх, и Джону кажется, что тело его действительно начинает растягиваться, тянуться вверх, пока внутри него нарастает болезненное чувство, будто его действительно разрывает пополам.

«Еще немного, и я не выдержу, — думает он, окруженный вихрем зеленого свечения, — еще немного, и я просто лопну, как резинка, которую растянули слишком сильно! — как вдруг, без предупреждения, все заканчивается.

Джона снимают с креста и относят под руки в его камеру, где и оставляют на проссаном матрасе. Голова его гудит, мысли путаются, сердце колотится. К боли в щеке и прострелам в ухе присоединяется и пульсирующая боль в паху. Джон лежит, свернувшись калачиком, в своей камере, обхватив мошонку руками, и тихонько скулит — на слезы уже нет сил.

Так он не замечает нового посетителя в своей тюрьме — крысомордую медсестру с бейджиком «Гледис» на груди. Сначала она, игнорируя стоны боли и протеста, аккуратно приподнимает и усаживает Джона прямо на матрасе, чтобы сразу же запихнуть ему в рот две таблетки обезболивающего и дать запить их водой. Затем, так же профессионально, Гледис запихивает прозрачный пакет со льдом между его ног и прижимает к распухшим яичкам ребенка.

— Прижимай, пока лед не растает, станет легче, — сухо произносит она и, хромая, удаляется прочь, не говоря больше ни слова.

Вечером она приходит вновь и приносит ужин — к тому времени отек в паху Джона уже спал, но еще неделю он будет ходить хромая, — сандвичи с ветчиной и сыром, вареную курицу и тарелку манной каши. Медсестра молча оставляет поднос и удаляется, по-прежнему хромая, не забыв запереть за собой дверь. Джон же, несмотря на смерть матери, которую он так до конца и не осознал, и весь пережитый ужас, испытывал просто зверский голод. Сметя все с тарелок за пять минут, Джон заваливается на грязный матрас и спустя еще минуту проваливается в глубокий тяжелый сон, которым могут засыпать только уставшие, измученные дети.

Сеансы странного распятия продолжаются в течение всего последующего месяца строго по расписанию — два раза в неделю, раз в три дня. Иногда Джона отводят в просторную комнату с удобным кожаным креслом и очередным «назовите-свое-имя-для-лучшей-синхронизации» шлемом только с прорезями для глаз. В кресле напротив сидит очередной доктор, на этот раз с головой попугая, и показывает Джону белые карточки, на обратной стороне которых изображены фигуры — звездочки, квадраты, круги, треугольники. От Коффи требуется угадать, какая именно фигура прячется на той стороне, за белизной карточки в каждом конкретном случае, и он честно пытается, втайне надеясь, что если ему это удастся, то его больше не поведут в тот страшный зал и не заставят стоять смирно, пока неведомая сила пытается разорвать его тело на части. Но угадать у него получается лишь в половине случаев, и доктор с головой попугая — «MD С. Джеффри» на бейджике, — сделав какие-то заметки в блокноте, подает знак Луису, который неизменно сопровождает Джона, и тот отводит пленника обратно в его одиночную камеру, дожидаться ужина от Гледис.

А однажды Джона отводят в операционную, где его бесцеремонно раздевают и привязывают к столу, чтобы на протяжении последующего часа проводить над ним опыты — втыкать ему под кожу иглы с электродами для снятия показаний, брать анализы крови и мочи, иглой напрямую из мочевого пузыря, брать анализы желудочного секрета через толстую черную трубку, вводимую Джону через пищевод, снимать ЭЭГ, при этом зачем-то светя фонариком в глаза, и наконец в завершении сделать двенадцать крайне болезненных уколов непонятной желтой сывороткой прямо в живот, которые, тот едва терпит, стиснув зубы.

После этой экзекуции Джона лихорадит три дня, но на третий день его все равно отводят к кресту как ни в чем не бывало, и только Гледис укрывает его дрожащее тело одеялом, кормит его супом с ложечки и кладет ему прохладные компрессы на горячий как сковорода лоб. Даже в своем малом возрасте Джон понимает, что для нее это не более чем работа, как для сантехника чинить трубу или для каменщика выкладывать кирпичную стену, но он все равно ей благодарен. Джон чувствует своим нутром, что эти уроды-врачи, слуги Короля его медленно убивают, и только крысиная медсестра заботится о нем.

В другой раз после посещения зала распятия, как его про себя называет Джон, его снова ведут в комнату со шлемом и креслом, только теперь никаких карточек ему не показывают. Вместо этого руки приматывают ремнями к подлокотникам, а в мозг Джона телепатически через шлем передают чудовищный коктейль из какофонии шумов и мешанины образов, проносящихся сквозь его разум со скоростью пули. Джон кричит и извивается в кресле, пытаясь сбросить с головы шлем, лишь бы закончилось, ли бы закончилось, лишь бы закончилось, но тот намертво закреплен на его голове.

В ночь того же дня Джон лежит на своей койке в камере и пялится в потолок не зрячим пустым взором. Из уголка его рта сбегает тонкая струйка слюны, поблескивая в свете ночной лампочки. Разум Джона не здесь, не в тюрьме — он где-то там, в безумном темном водовороте из отвратительных шумов и бесформенных образов, и впервые он думает, что умереть в подворотне вместе с мамой было бы лучше.

На следующее утро его голова раскалывается, как от жестокого бодуна, а Луис — кто же еще! — берет Джона под руку и снова отводит его в комнату с креслом, где ему опять приходится, несколько часов подряд, с больной головой, отгадывать сраные фигуры на сраных карточках. Джону уже осточертело все это, и он едва борется с желанием послать доктора-попугая к такой то матери, однако присутствие Луиса и наличие у него шокера остужают пыл.

Более важной и куда более трагичной причиной апатии Джона Коффи было то, что здоровый ум уже начал покидать его, и когда первый месяц пребывания маленького пленника на станции Федик наконец подошел к концу, что-то в теле и разуме Джона окончательно сломалось. И он начал расти.

Но не так, как обычно растут маленькие дети, нет. Скорее как тесто на дрожжах или как рунты из Кальи Брин Стерджис и иных мест — это другие покалеченные слугами Короля дети. Его кости невыносимо болят, хрустят и растут на несколько сантиметров в день, а мышцы набираются неведомо откуда возникающей массы и спустя три недели бурного и крайне болезненного роста Джон уже выглядит как совершенно взрослый, богатырских габаритов мужчина. Но вот разум его, увы, так и остается навсегда затуманенным разумом маленького восьмилетнего мальчика.

Настроение же доктора Б. Страйк ухудшается все больше от сеанса к сеансу в зале распятия и от сессии к сессии с карточками для проверки экстрасенсорных способностей. Это ж надо угрохать столько сил времени и энергии на мелкого засранца, а он все еще ни хрена не видит! И еще это злоебучий период роста, из-за которого оборудование простаивает неделями! А между тем приближается конец второго месяца, а вместе с ним время отчета, и отчитываться, ей между прочим, придется не перед кем-нибудь, а перед Алым Королем лично!

Доктор нервно кусает губы, глядя на календарь, лежащий на ее рабочем столе из красного дерева посреди просторного кабинета, застеленного дорогим бордовым персидским ковром. По стенам кабинета развешены картины, изображающие сцены эпичных сражений прошлого — есть на них и Иерихонский Холм, и падение Гелиада, и даже сцена рождения Алого Короля и его последующей встречи с его отцом — Артуром Эльдским.

«К черту все! — думает она, — пора брать быка за рога», — и снимает трубку старомодного черного телефона, стоящего на углу стола, чтобы сделать срочный звонок.

Джон, разумеется, не имеет никакого понятия о том, куда звонила мисс Доктор и звонила ли вообще, но даже он замечает, насколько напряженная атмосфера в зале распятий, куда он приходит впервые после того, как начался и закончился его странный рост. Обычно спокойная мисс Доктор безостановочно кричит на персонал, ее лицо чуть ли не багрового цвета. Она даже с размаху бьет по лицу кулаком Доктора Кролика, когда тот делает что-то не так. Бедный Доктор Кролик, со слезами в карих заячьих глазах, шарахается от нее прочь, как ошпаренный. Мисс Доктор же, продолжая выкрикивать команды, жестом приказывает Коффи идти к рамочному кресту, и тот спешит повиноваться.

В этот раз, когда Джон послушно прижимается спиной к металлу, а доктор Страйк дает команду начинать, все идет не так, как обычно. Вибрации креста нарастают, превращаясь сначала в гудение, а затем в натуральный рев. Коффи окутывает сияние не зеленого, а темно-изумрудного цвета, и он чувствует, что в этот раз его не просто растягивает, а выдирает из собственного тела и тянет куда-то вверх. С ужасом он наблюдает, как фигуры врачей опускаются все ниже и ниже по мере того, как Джон поднимается все выше к потолку.

Пройдя сквозь потолок — снова чувство, будто его тащат сквозь очень плотный объект, — он продолжает возвышаться, оставляя под собой станцию Федик и Замок Дискордия, в мрачные небеса. Джон кричит от страха, потому что он по-прежнему боится высоты, и нет больше мамы, которая взяла бы его за руку. Как будто откликаясь на этот крик, поднимается ураганный ветер, подхватывающий его как пушинку. Ветер времени, ветер Ка с бешеной скоростью несет его вдоль Тропы Луча, пока земля перед глазами Джона сливается в сплошное неразборчивое серо-зеленое пятно. Несет до тех пор, пока испуганный мужчина, а на самом деле мальчик, не оказывается над красным полем, посреди которого возвышается башня копчено-черного цвета. Ветер завихряется вокруг башни, как будто впитываясь в нее, и увлекает Джона за собой, заставляя того порхать, подобно мотыльку в восходящих потоках горячего воздуха от горящей свечи, притягиваясь все ближе и ближе. В какой-то момент он настолько приближается к башне из черного кирпича, что замечает на ее вершине старика, одетого во все красное, с длинной белой бородой и зловещими алыми глазами. И старик тоже видит Джона — он воздевает кулаки к небу, вперив в того взгляд своих безумных глаз, и издает крик, полный ярости и злобы.

— И-И-И-ИЯЯА-А-А-А! УБИРАЙСЯ! УБИРАЙСЯ! ОНА МОЯ! ТОЛЬКО МОЯ! И-И-И-И! — вопит безумец подобно баньши, и его крик подобно удару кулака выбивает Джона из потока, назад, вниз, обратно в его тело, лежащее на полу станции Федик, в комнате распятий.

Коффи приходит в себя и поднимает голову — на него как обычно никто не обращает внимания. Персонал суетится и носится туда-сюда по залу. Где-то что-то взрывается и горит — туда устремляется Доктор Кролик с огнетушителем наперевес. Незнакомый человек в желтом плаще и с красной пульсирующей раной, напоминающей глаз, во лбу машет руками и раздает команды на неизвестном Джону языке, пока мисс Доктор сидит у его ног и плачет навзрыд, закрыв лицо руками — никто не делает даже попытки ее утешить. В какой-то момент командующий мужчина наконец замечает Коффи и, едва удостоив того взглядом, указывает на него и отдает отрывистый приказ. После чего парочка подчиненных в желтых плащах, один из которых Луис, другой — незнакомец с красной дыркой во лбу, хватают Джона под руки и спешно ведут обратно в его камеру, где и запирают, не сказав ни слова.

О Джоне Коффи все забывают на несколько дней, и даже Гледис не приходит и не приносит еду. И он знает, почему, ведь мысли обитателей Федика теперь роятся в его голове, как сердитые и отравляющие насекомые, переполненные злостью ненавистью жестокостью но больше всего — страхом. Ведь доктор Бетани Страйк, тупая сука, в ходе последнего эксперимента «облажалась» и спалила невосполнимое уникальное и не поддающееся починке оборудование. За что ее теперь ждет прогулка в один конец через одностороннюю дверь, ведущую во тьму, в тодешную тьму, и весь персонал Федика и соседнего замка Дискордия теперь лезет из кожи вон, дабы не отправиться следом за ней.

Джона же ожидают пуля в голову и неглубокая безымянная могила в пустошах неподалеку, и когда Гледис наконец-то приносит ему поесть, он знает, что это его последний ужин — видит это в ее мыслях. Видит он и кое-что еще. Год назад она потеряла ребенка, своего бэй-бо, как в этих землях — Крайний Мир — иногда называют младенцев. Он родился мертвым, сморщенным и синим почти до черноты и, что хуже того, в процессе родов что-то сильно повредил в теле своей матери, из-за чего она теперь всегда хромает. Гледис все еще скорбит по своему бей-бо, и Джон видит это в ее мыслях. И она все еще страдает от тупой ноющей боли внизу живота, и Джон видит и эту боль в виде черного крутящегося облачка, зависшего у медсестры где-то чуть ниже пояса. Поэтому когда Гледис привычно заходит в камеру Джона с подносом в руках, тот резко встает, одной рукой хватает ее за плечи и крепко прижимает к себе, а другую руку кладет ей на живот — как раз туда, где крутится облачко.

Крысомордая медсестра взвизгивает, роняя поднос с ужином смертника, и тянет левую руку к скальпелю, который она всегда носит заткнутым за пояс. Но ее рука замирает на полпути, а глаза широко раскрываются, потому что впервые за много, много месяцев она чувствует, как боль уходит, утекает из ее тела, как вода из раковины. Так они и стоят несколько секунд, обнявшись — Джон Коффи с напряженным сосредоточенным лицом и закрытыми глазами и кан-той Гледис с широко открытыми изумленными глазами, — а затем Джон отпускает свою сиделку и отходит в сторону, закашлявшись. Из его рта впервые исторгается черная мошкара, то самое облако болезни, которое он видел, для того, чтобы умереть в пустоте, лишившись своего носителя. Гледис несколько секунд пялится на Джона широко раскрытыми, выпученными глазами, позабыв обо всем на свете, а потом разворачивается и бежит сломя голову прочь из камеры, а сам Джон устало ложится на свой матрас — желудок недовольно бурчит от голода! — поворачивается на левый бок и смотрит в пустоту стены до тех пор, пока его глаза не закрываются и он не засыпает.

Утром же Коффи посещает Луис, и у него с собой не поднос со снедью, а «глок» в кобуре, рукоятку которого он любовно поглаживает. Луис смакует момент: «Наконец-то я избавлюсь от маленького уебка!» Джон мог бы сказать что-нибудь, что заставит его палача поверить в то что приговоренный может читать его мысли. Мог бы снова пройти тест и тогда — Джон знает это из мыслей обитателей Федика — его не убьют а отправят в другое место, где заставят что-то — Лучи? — ломать. Но Джон не хочет ничего ломать. Джон хочет к маме. И он готов.

— Погодика-ка минутку, Луис, раздается скрипучий голос, и из-за спины мужчины в желтом плаще появляется медсестра.

— Чего тебе, Гледис? — злобно цедит Луис, грозно возвышаясь над ней. Он слишком долго ждал этого момента и теперь не позволит, чтобы ему мешали.

— У меня для тебя срочное поручение от Сейра, касающееся Джона Коффи, — спокойно отвечает она и протягивает Луису сложенный пополам листок бумаги.

— Какое еще поручение?! — рявкает тот и выдирает листок бумаги из пальцев медсестры, нетерпеливо разворачивая его.

И пока Луис пялится на чистый лист бумаги, пытаясь понять, что же он такое должен там увидеть, Гледис правой рукой крепко берет его за волосы на затылке, а левой рукой вгоняет свой скальпель ему в глаз по самую рукоять, так, что хирургический инструмент почти не видно.

Луис издает громкий булькающий горловой звук, тянет руки к лицу, расцарапывает на нем кожу, после чего накреняется вперед и с грохотом обрушивается на пол. Крысиная медсестра же спокойно нагибается к нему, достает из кобуры «глок» и прячет его себе за пояс. Затем, так же спокойно, она оборачивается к Джону Коффи, бледному и дрожащему, пытающемуся вжаться в дальний угол своей камеры, смотрит на него своими черными умными глазами и произносит:

— Ну а вот теперь давай-ка прогуляемся с тобой, Джонни-бой.

Гледис ведет Джона длинными запутанными коридорами станции Федик, а затем и через длинный коридор в — Замок Дискордия — другое место, одну руку держа на рукоятке «глока», а другой рукой прикрывая оружие полотенцем. Благодаря тому, что практически весь персонал на очередном экстренном собрании по поводу случившегося, им везет и они не встречают никого вплоть до самого замка. Только в самом Дискордии на них неожиданно выскакивает из-за угла Доктор Кролик.

— Э-эм, привет, Гледис. А что это ты тут делаешь… да еще и в компании с заключенным? — интересуется Док, любопытно водя своим кроличьим носом. Гледис, не тратя времени на ответ, достает из-за пояса «глок» и стреляет мистеру Кролику в лицо — морду? — от чего тот комично валится назад, как будто подскользнувшись на банановой кожуре, рассыпая повсюду свои бумаги. После этого, уже не скрываясь и держа оружие наготове, она берет Джона за руку и идет вместе с ним вперед мимо множества дверей, ведущих в иные миры.

Путь она уверенно держит к двери, которая открывается в Америку. Не в ту Америку, из которой так жестоко и вероломно украли Джона Коффи, но и она вполне сгодится. Дойдя до нужной двери, надпись на которой для Джона загадка: читать он больше не умеет, Гледис произносит семизначный пароль, открывает портал между мирами, потянув за дверную ручку, и отходит в сторону, пропуская своего спутника вперед.

Джон стоит как вкопанный. Он знает, что медсестра с ним не пойдет и что они убьют ее за предательство, уже слышит их обеспокоенные — Что случилось? Что за шум? Это выстрелы? — мысли и чувствует, что они скоро будут здесь, поэтому отказывается идти без нее. Коффи протягивает Гледис свою огромную черную руку и смотрит ей в глаза с мольбой. Медсестра смотрит на Джона, потом на протянутую ей руку, потом опять на Джона, моргает. А потом направляет на него «глок» и произносит: «Иди или я выстрелю!» — все так же без тени сомнения.

И Джон идет, глотая слезы, сквозь прозрачную пелену между мирами, под звон колокольцев в ушах, чтобы выйти в заброшенном и всеми забытом переулке между домами. Гледис же, за его спиной, приставляет ствол пистолета к своей голове — ее последние мысли, прежде чем захлопнется дверь между мирами: «БЕГИ, ка-мей!» и «служить Королю было ошибкой» — после чего пускает себе пулю в мозг через висок, избавляя себя от жестокости и неправедного суда рабов Алого Короля.

Джон же бежит, бежит как никогда раньше, спасаясь от своих мучителей, чтобы затеряться в потоке людей, текущем по улицам крупного американского мегаполиса, и люди Короля, «низкие люди» в желтых плащах, его не находят. В основном потому, что не ищут, ведь они не в курсе, что в конце концов доктор Бетани Страйк преуспела в своем начинании и превратила обычного маленького мальчика в Сверх Одаренного эспера. К тому моменту, как Сейр и Уолтер поймут свою ошибку, будет уже поздно. Джон ступит на пустошь в конце тропы, казненный на электрическом стуле в штате Джорджия, по ложному обвинению...

Чтобы встретить в этой пустоши Роланда Дискейна, рядом с которым он теперь, испуганный, снова стоит на коленях перед слугами Алого Короля, пускай и электронными, славящими своего владыку, готовясь вступить в новую темную главу своей непростой жизни. Воистину, как говорят, Ка — это колесо, которое все время крутится, но всегда возвращается обратно, в исходную точку.