Сказка без названия (джен)

Бог дал людям бесценный дар — свободу выбора.

Часть I

В одной стране — назовем ее княжеством Соль — жил мудрый князь. Он был вспыльчив, но отходчив, правление его отличалось полезными союзами, благоденствием и возрождением интереса к музыке и многим изящным искусствам. В целом, народ любил и уважал его.

Лишь одно удручало князя, а тем пуще — его двор: единственная наследница его сбежала с безродным проходимцем. А горячо любимая супруга скончалась от неизлечимой болезни, и никого милее не мог он найти, чтобы и себе по сердцу, и ко двору пришлась.

Так жил он в одиночестве. И огромный, залитый солнцем, полный драгоценных полотен и красивейших статуй, серебра и золота — замок грустил вместе с ним.

Но вот однажды к правителю прибыл гонец. Был он весь в пыли, изможденный и едва не падал, как и его покрытый пеной конь. Гонец желал как можно скорее видеть князя, но его не хотели пускать, потому что был он такой грязный, и его простая одежда истрепалась в лохмотья, а лицом он был столь дик и мрачен, что начальник замковой стражи вообразил, будто сей господин желает убить правителя. На счастье гонца, сам князь как раз проходил по галерее и признал в усталом посланнике своего друга и полководца, которого отправлял много лун тому назад за сбежавшей дочерью. Он сделал знак страже, и гонца нехотя пропустили. Тот же сразу повалился князю в ноги.

— Господин мой, Кароль, горе! Горе, князь! — воскликнул он.

Ибо так звали повелителя — Кароль[1]. И словно в насмешку над этим сыпались на него неприятности да несчастья. Он уже так привык к этому, что без страха обратил свой взор на прибывшего.

— Говори.

— Страшная беда. Князь страны Сомбр пленил мою госпожу, вашу дочь, и велел объявить вам войну. Лишь обманом удалось мне свидеться с нею, и она велела отдать вам это письмо с кольцом. И еще — свое дитя.

— Свое дитя?

Кароль удивился, несмотря на тяжкие думы, одолевшие его от этого известия. Ведь он считал, что ему уже никогда не нянчить младенцев, продолжателей своей крови.

— Так где же оно, это дитя?

— Со мною.

С этими словами посланец откинул плащ, которым до того укрывал сверток с младенцем, боясь гнева своего князя. Но его сомнения были напрасны. Кароль взял младенца на руки и прижал к своему сердцу.

— Как же дочь моя назвала дитя?

— У нее не было времени ни крестить его, ни назвать, мой повелитель. И она просила вас дать ребенку имя, ведь лучше вас все равно никто не придумает.

— О, моя Жаклин! — вскричал в тоске князь. — Жан! Мериль! Мы идем войною на Сомбр.

Гонец, чье имя было Сурре, и кто лишь временно исполнял обязанности гонца, нерешительно коснулся плаща князя.

— Но что же с именем?

Кароль кивнул и велел позвать капеллана, чтобы крестить ребенка. Оказалось, что это девочка. Ее назвали Ален[2], а воспринимал ее от купели Сурре, который через то сделался ей крестным отцом, поскольку искать восприемницу было не досуг.

Сразу же после крестин было велено служить молебен, и на следующий день Кароль увел своих людей на войну.

В той войне погибли многие: молодые и старые, мужи и жены. Без счета было порублено деревьев и спалено селений, загублено лошадей и разорено земель.

Каролю не удалось спасти свою дочь: когда его войска подошли к замку князя Сомбра, тот приказал сбросить ее из окна высокой башни на мощеный двор, после чего бежал в земли заходящего солнца, а владетель Соля вернулся в свой замок.

И так велико было горе, что ослепило оно сердце Кароля и затворило его глаза. Желал он теперь только одного — чтобы все оставили его и не мешали горевать.

О малышке Ален он совершенно забыл. А она тем временем росла и радовала своих воспитателей.

Раз случилось так, что она попала в ту часть замка, где никогда не бывала. Она шла и шла анфиладой полутемных комнат, пока не оказалась в огромном мрачном зале. Там невозможно было разглядеть что бы то ни было, поскольку портьеры и гардины были задернуты, и ни одной свечечки, ни одного факела не было у двери.

Ален была совсем не робкой девочкой. Она взяла на галерее факел и вернулась. Удивительное зрелище представилось ей. Везде, по всем поверхностям были разложены и расставлены музыкальные инструменты со всего света. А стены! Ален выше подняла факел и увидела, что от пола росли, высились и исчезали в кромешной тьме вверху бесчисленные полки с книгами. Тысячи, миллионы, мириады книг!

Как она любила читать... И все это время совсем рядом находилась такая сокровищница! Кто же так мог обращаться с книгами? Сыро, холодно, пыльно, в воздухе пахло плесенью...

Она взялась за ближайший томик и читала, пока не погас факел.

Тогда ей пришлось уйти.

Но она запомнила, где находится зал, явилась к ключнику и велела ему прибраться там, вымыть полы, открыть окна, поставить стол с креслом и письменными принадлежностями, да заготовить дров для камина.

— А еще, — добавила она, — я хочу, чтобы там всегда были свечи.

— Там? О чем вы говорите, дочь моя?

Это Сурре, прослышав о ее странных распоряжениях, зашел узнать, что происходит. За время войны он отличился, был удостоен рыцарского звания и графского титула, но предпочел не покидать замок, поскольку любил Кароля и его внучку всем сердцем.

— Крестный, как здорово, что ты пришел! Я нашла библиотеку, но там так мрачно, что ее надо привести в порядок.

— Ален, если твой дед узнает, он...

— Мы не расскажем ему. Никогда, ни за что не расскажем. Ведь правда?

Ален глянула на ключника, и когда тот нерешительно сначала, затем более уверенно помотал головой, взяла за руки Сурре.

— Пожалуйста. Ну пожалуйста. Я так люблю читать!

Сурре, конечно, считал, что будущей княжне куда больше пристало учиться вести дом, да рукодельничать. Но она была всего лишь ребенком, к тому же, заброшенным собственным дедом. И вот, он согласился молчать. Да почему нет, когда Кароль почти не выходил из своих комнат, а о библиотеке, куда приказал перенести все музыкальные инструменты после возвращения из похода, вряд ли помнит...

Шло время.

Со дня рождения Ален уже минуло двенадцать зим, и все чаще поселялось в ней смятенное беспокойство.

Она почти каждый день пропадала в библиотеке, читала запоем все, что подворачивалось под руку, но особенно ей нравились сказания о рыцарях, подвигах и драконах. Не раз ей представлялось в мерцании свечей, как дрожит солнце в начищенных латах, как оттягивает руку пика...

Ржал во дворе конь, и ей хотелось тут же бежать прочь, на солнце.

А потом вдруг задумывалась, почему столько инструментов в этой зале и никто на них не играет. Может, все, как и она, боялись коснуться лакового изгиба арфы или подержать в руках тяжело вздыхающую волынку, не решаясь нарушить суровую тишину замка?..

Одним прекрасным зимним утром, едва проснувшись, она поняла: дальше так продолжаться не может. Она должна, должна что-то сделать, как-то нарушить сложившуюся унылую традицию!

Ален накинула теплую мантию на горностаях, сунула ножки в меховые ботиночки и побежала по замку. Снаружи светило солнце, фианитами искрился снег, и Ален распирало от какого-то огромного, неведомого чувства, у которого даже не было имени. Ей хотелось и кричать от радости и плакать от грусти одновременно, а взбегая по лестнице — она напевала себе под нос.

Она разбудит это зачарованное царство своей музыкой!

Здесь должны снова поселиться любовь и счастье.

Распахнув двери, Ален бросилась к арфе, прижала ее к груди и закружилась по комнате в танце.

В это время повелитель Соля ненадолго вышел на галерею, чтобы чистый воздух освежил его мысли.

И услышал Кароль веселое пение арфы. Сердце его сжалось от горькой смутной надежды, и он бросился в библиотеку, чая найти там свою Клэр[3], обожаемую и незабвенную супругу. Сколько раз заставал он ее и в саду, и в общем зале, а летом и на галерее, у окна, играющей на арфе, склоняющей голову и поющей тихим голосом.

В два счета достиг он дальней залы.

И что же?

Клэр?

Неужели Клэр?

Волнение так затуманило его взор, что он видел лишь русую головку, да светлое облако платья. Но вот — она запела. То был совсем другой голос — глубже, ниже и... моложе.

— Вы не Клэр, — пробормотал он.

Музыка и пение прервались.

С изумлением смотрела Ален на исхудавшего, убеленного сединами, иссушенного отчаянием и скорбной тоской человека, находя в нем лишь смутное сходство с портретами в парадной галерее.

— Дедушка Кароль?

Тот прищурился, разглядывая ее в скудно свете свечей.

— Кто вы такая?

— Я Ален. Ваша внучка.

Он медленно покачал головой.

— У меня есть внук Ален, сын моей Жаклин. Подите прочь отсюда. Не издевайтесь над моим горем. Да и не пристало молодой женщине находиться в библиотеке!

— Но я...

— Вон!!!

Слезы застили Ален свет, она бросилась прочь, а добравшись до своей комнаты, ничком упала на кровать и долго рыдала там, и даже окна плакали вместе с ней. Снаружи шел дождь.

Но долго плакать человек не умеет. Вот и Ален вскоре поднялась и обнаружила, что простыни под нею стали алыми.

«Ах, это разорвалось мое бедное сердце!» — в ужасе подумала девочка.

Она свернулась на постели калачиком, закрыла глаза и стала ждать смерти.

Смерть все не шла и не шла, но в конце концов явилась — почему-то в образе ее старой кормилицы Тэмми. Та внесла свечи и всплеснула руками.

— Боже мой! Госпожа моя. Голубка, что ж вы меня-то не позвали?!

— Я умираю, Тэмми. У меня разорвалось сердце — видишь, сколько крови, — и я теперь нынче должна предстать перед Господом. Ты пришла проводить меня?

Однако, к ее удивлению, Тэмми рассмеялась.

— Ну какой же вы еще ребенок, голубка моя! Вставайте сей же час. Я приготовлю вам ванну. А пока вы изволите мыться, старая Тэмми все-все вам расскажет. Да не бойтесь за ваше сердечко, уж оно-то у вас покрепче любого мужского.

Пришлось Ален отложить смерть до лучших времен. Пока она мылась, кормилица все ей объяснила, как умела.

— Какая, в самом деле, я глупышка. Но только знаешь, Тэмми... детей я рожать не могу.

— Это почему это?

— Видно, придется мне стать мальчиком.

— Да как же... — кормилица даже уронила кувшин, и тот с печальным звоном разлетелся по каменному полу на тысячу осколков. — Горлица неугомонная, ну что вы еще удумали?

— Тише, Тэмми, тише. Вот, послушай сама...

Ален рассказала ей про то, как встретилась с дедушкой Каролем, и что услышала от него.

— Я думаю, что он немного лишился ума, но если я стану мальчиком, вдруг ему это поможет?

Тэмми промолчала, но решиться на подобный немыслимый обман не могла и позже все передала графу Сурре. Только, к ее удивлению, тот лишь махнул рукой.

— Уже двенадцать лет я пытаюсь вытащить князя на свет Божий. Если и ее придумка не спасет его, то я уж и не знаю, что поможет моему сюзерену и другу стать прежним.

И решено было так.

Ален забинтовала свою белую грудь, отрезала роскошные косы и надела мужское платье. Все теперь было ей внове — и ходьба, и бег, и седло. Всему пришлось учиться сначала, но она восприняла это с восторгом.

Ей совсем разонравилось быть девушкой — как будто до того она спала, а теперь проснулась и поняла, что все, чем она жила раньше, выдумка, чья-то фантазия про ее жизнь — не более.

Куда как интереснее было с учителями, чем с глупыми подружками, которые кроме как о нарядах, вышивке, да женихах ни о чем не могли думать.

— Дайте мне свою шпагу, — потребовала она месяц спустя у крестного.

Но тот лишь покачал головой.

— Сначала научитесь обращаться с нею.

— Да как же я научусь, если не смогу даже взять ее в руки?!

В нетерпении топнув ногой, Ален направилась на двор, где воины князя тренировались и проводили свой досуг.

— Научи меня обращаться с оружием, — обратилась она к Мерилю, занявшему к тому времени место Жана и ведавшего всеми войсками.

— А ты кто такой будешь, парнишка?

— Я внук Кароля.

— У его высочества нет внука, только внучка.

— Значит, учи меня как любого другого в твоем отряде.

Мериль посмеялся, но все же самолично занялся обучением. И был поражен тому, какой талант проявляет нахальный мальчишка в воинском искусстве и истории. Но особенно удавалось ему фехтование...

Затем настал день, когда Ален всем без исключения велела звать себя Аленом.

Послушались ее приказа не все и не сразу, но постепенно привыкли, поскольку внучка Кароля не только на словах вела себя подобно пареньку, но и в движениях и решениях подтверждала свою правду.

Часть II

Прошло еще два года.

Все и помнить забыли, что у Кароля была внучка, и даже кормилица Тэмми вспоминала о природе Алена лишь время от времени, когда та брала свое.

Наконец Ален решился второй раз увидеться с дедом.

Кароль сидел в кресле, утонув в своем просторном стариковском одеянии и ждал смерти.

Без удивления или узнавания смотрели его глаза на вошедшего.

— Я Ален, дедушка. Ваш внук.

— Сын Жаклин... — взгляд его ожил, оттаял — так быстро исчезает иней с трав, стоит только показаться солнцу. — А что, Ален... Ярко ли сегодня светит солнце?

— Ярко. Снег совсем сошел, и птицы поют.

Ален поспешил отдернуть тяжелые портьеры и распахнуть окна, в комнату хлынули потоки воздуха и света.

— Смотри, дедушка! Погляди на меня.

Кароль смотрел. И не верил своим глазам — так назвавшийся его внуком был похож на Клэр и Жаклин. Как же он мог пропустить столько лет, когда они все это время были рядом с ним? Он окинул взглядом свою комнату. Каким же гадким показалось ему это пристанище грустных мыслей, каким пыльным! И этот затхлый воздух он променял на свежий ветер, а мир — блистательный, великолепный, удивительный мир — на склеп? Как же слеп и глух он был, закрываясь от жизни и зарастая паутиной...

— Вели седлать коней, мальчик. Мы едем на прогулку.

Счастливый, смахивающий слезы радости — Ален понесся прочь. Никогда, кажется, его сердце так не пело.

И хотя Кароль долгое время после того еще не мог подолгу оставаться в седле или помногу ходить, он все же постепенно становился собой-прежним. Вновь появился у него интерес и вкус к государственным делам, еде, женскому полу и охоте на зверя. А граф Сурре с удовольствием и облегчением сложил с себя обязанности регента.

Таким образом, все должны были бы жить долго и счастливо, но людям все время неймется.

Для большинства из них недостаточно бывает каждый день просыпаться и понимать, что нет войны и стихийных бедствий. Так и приближенных Кароля вскоре заинтересовало, почему молодой княжич не проявляет должного интереса к девушкам. Месяц-другой, и вопрос этот уже задавался не только в замке.

Ответа не было.

Тогда Калле, принц по праву рождения, нищий волею судеб, пригретый Каролем из жалости и в память об отце-короле, близком друге и союзнике князя, дал себе клятву — разузнать об этом все, что возможно, и начал следить за внуком своего благодетеля. Разумеется, он делал это из лучших побуждений, поскольку подозревал, что несчастного князя обманывают.

В конце концов он заметил, что каждый месяц Ален по нескольку дней не показывается из своих покоев, и к нему никто не входит, кроме старухи-кормилицы. Калле показалось это странным. И потому он нарочно втерся к молодому княжичу в доверие, однако и вблизи не было в княжиче ничего странного, разве только — что был тоньше большинства юношей его возраста. Но стрелял из лука он лучше иного лучника, а шпагою владел искуснее самого Калле. Многое получалось у княжича ладно, да быстро. Да и как не быстро, когда тяжелым золоченым доспехам предпочитал он иноземные чудные кольчуги.

Неспокойное сердце рано или поздно находит путь к цели.

Случилось им сражаться вместе на турнире, и Ален при Калле выронил пику. Принц поднял ее, и оказалось, что она куда легче подобного оружия других воинов. Выглядела точь-в-точь такой же, а возьмешь в руку — и, кажется, взлетишь, так она неожиданно легка.

Тогда Калле приступился к Алену с расспросами.

— Скажи. Почему у тебя такое странное оружие? Как получается, что оно намного легче другого, на вид такого же?

— Оружие мое выковано великим мастером, принц. Он всю свою жизнь посвятил плавке и ковке, и ему ведомы секреты, о каких другие мастера и не слыхали.

А Калле того мало. Он решил зайти с другой стороны.

— Твои руки, друг. Почему они так малы и нежны?

— Это родовое отличие моей семьи, принц. Обладающие такими руками — прекрасные врачеватели и мудрые летописцы.

Но Калле и тут не может успокоиться.

— У тебя на щеках нет щетины. Сравнить мою кожу и твою — они разные, а возраст у нас одинаковый. Отчего так?

— Это оттого так, принц, что в твоих жилах течет южная кровь, а в моих — северная.

Тверды были ответы Алена, но Калле все равно удалось выведать его секрет, когда он волей случая столкнулся с Тэмми, несущей в стирку простыни. И он вновь пришел к Алену.

— Скажи, друг, отчего каждый месяц ты истекаешь кровью?

— Оттого, принц, что я болен. Каждый месяц возвращается ко мне лихорадка из Желтых земель.

Но Калле не поверил ему.

— Ты девица! — уверенно заявил он.

Нахмурился Ален.

— Что позволяет тебе говорить так? Разве я хуже тебя знаю историю походов? Или, может, хуже тебя владею луком, шпагой, дерусь в седле? Уступаю тебе в беге или в дозоре?

— Это все так. Ты лучше, — отвечал Калле. — Но я готов спорить с тобой, что нет у тебя естественного мужского меча, коим совершаются подвиги не менее славные, чем те, что свершаются на поле брани. Но ты не волнуйся. Я никому не раскрою твоего секрета, если ты согласишься выйти за меня замуж.

Ален рассмеялся ему в лицо.

— Да где ж то видано, чтобы парень на парне женился?!

И ушел к себе в комнату.

А Калле остался, затаив недоброе в мыслях.

Злые слова больно ранили Алена в самое сердце. «Не может быть, чтобы в целом свете не было человека, зверя, волшебника или высшей силы, что не согласились бы мне помочь», — так подумал он и велел седлать коня. И в час, когда злой нищий принц рассказывал обо всем Сурре, побоявшись сразу идти к князю, славившемуся своею вспыльчивостью, Ален покинул замок.

Калле же совершил ошибку, доверившись графу, поскольку тот приказал немедля схватить наглеца, посмевшего оскорбить кров, принявший его, шпионажем и наветом, бросить его в самую глубокую темницу и наутро казнить. Истинное положение дел по-прежнему скрывали от князя, и граф не желал рисковать.

Но, увы, было поздно.

Как ни искал он своего крестника, не смог найти, и все княжество погрузилось в печаль.

Только Кароль не унывал, хотя и ослеп от горя.

«Ничего, — говорил он, — детское сердце жестоко, но чисто. Ален вернется.»

Часть III

Прошло немало дней, уж и реки начали мелеть, а листва на деревьях запылала румянцем от студеных рос и густых туманов.

А Ален ехал и ехал себе, не разбирая границ, по великолепным наливным лугам и светлым звенящим рощам, по плавным холмам и болотам, всем в кислице и хвощах, пока не заехал в такую глушь, что совершенно сбился с пути. Окружали его коряги, да зловещие ели, сень которых холодила кровь.

Уже темнело, и ему очень не хотелось заночевать в этом странном месте в полном одиночестве, где и коня нечем было накормить. Но вдруг промеж деревьев мелькнул огонек, затем — вот же, снова! — послышались дикие вольные напевы, протяжный плач скрипки, и княжич вскоре выехал на поляну.

Оказалось, что среди леса расположился на отдых табор. Смуглые веселые цыгане сновали туда и сюда, обустраивая стоянку. Нашлась и дорога. Где цыгане — там всегда дорога.

Хотя учителя и воспитатели всячески предостерегали от цыган, говоря, что все они обманщики и воры, Ален все же решился просить у них приюта. Не будем забывать — ведь ему было всего восемнадцать зим, и он никогда еще не покидал пределов замка и, кроме выходки Калле, не сталкивался еще с человеческой злобой и хитростью.

Он направился прямо к высокому чернобровому и черноглазому мужчине, полагая его главным, поскольку он всем заправлял, представился ему как сэр Ален из Соля и попросил разрешения разбить лагерь рядом с их стоянкой.

Мужчина махнул рукой в сторону самой большой кибитки.

— Ступай к маме Мичел[4]. Если она тебя примет, то и остальные не погонят.

И Ален пошел в указанном направлении.

Мичел оказалось лет сто на вид, но все зубы у нее были целы, а белые глаза пронизывали душу насквозь. Еще прежде, чем Ален достиг ее передвижного дома, она изнутри позвала его.

— Входи, Ищущий.

Он вошел. И первым, что он увидел, была прекрасная девушка в богатом платье.

Мичел захихикала в своем углу, что напомнило одновременно скрип несмазанной телеги и карканье ворона.

— Наконец-то вы встретились. Как зовут тебя, Ищущий?

— Ален, внук Кароля.

Оказалось, что солгать этой старухе куда сложнее, чем сказать правду.

— Ален, сын своей матери, вот твоя спутница, Шарли[5], дочь своего отца.

Отныне вам по пути. Ешьте сегодня с нами. Танцуйте и пойте с моими детьми. Но спите вне круга табора. Завтра ваш путь укажет восход.

Ален удивился.

— Почему я должен поступить по твоему слову?

— Мы ждали тебя здесь. Ты пришел. Мы — дети дорог, верны им всю жизнь от рождения и до перекрестья. Мы идем туда, куда ведет нас путь. И приходим туда, куда он приводит. Еще вчера не было дороги, кроме той, какой мы пришли, а теперь она тянется в обе стороны. Наша встреча — судьба.

Ни слова больше не сказав, Мичел вышла.

— Ну здравствуй, — сказала поименованная Шарли.

Больше они не успели ничего друг другу сказать: их позвали к общему костру.

Ален и Шарли ели, пили и танцевали вместе со всеми и ушли в шатер княжича, когда взошла луна. А следом за ними вошла старая Мичел. Она протянула каждому по талисману. Алену — небольшой нож, Шарли — деревянный челнок.

— Разденьтесь нынче же. И поймете через то, почему свел вас путь.

— Раздеться?

Ален в недоумении посмотрел вслед Мичел.

— Рассказать друг другу свои души.

Шарли повернулась к нему спиною.

— Задерни полог.

И пока Ален выполнял ее просьбу, Шарли сбросила с себя одежды, так что когда Ален вернулся, с ней случилась перемена. Тонколицый, с фарфоровой кожей, да длинными волосами — такими густыми и волнистыми, каким позавидовала бы любая женщина, в нижних юбках — но вне сомнения, перед княжичем стоял юноша.

Видя замешательство Алена, он улыбнулся.

— Полагаю, и над тобой природа сыграла ту же шутку, что со мной?..

Справившись с удивлением, княжич только молча кивнул.

— Я давно с цыганами. Мы встретились в Закатных землях. Я искала там одну колдунью.

— Колдунью?

— Ее прозвали Красной Ведьмой. Говорят, что ей ведом секрет: как изменить природу человека.

— И это в самом деле так?

— Не знаю. Ее давно уже никто не видел. Ходят только слухи, что она удалилась на Железную гору и живет там в полном одиночестве.

— Если все так, как ты говоришь, то я хотел бы поехать с тобой.

— Я буду признательна тебе за компанию. Вдвоем легче.

Они улыбнулись друг другу, и каждый уже знал в своем сердце, что они друзья, потому что дружба начинается с правды, улыбки и единой цели.

Путники покинули табор, как и было им сказано, на рассвете и направились навстречу восходу.

А чтобы сделаться менее заметными, пришлось одеть Шарли в мужскую одежду. И хотя видно было, что ей неуютно, ничего нельзя было поделать: девушка в дорогом платье и верхом — отнюдь не самое привычное зрелище на дороге.

Поначалу пришлось им ехать в одном седле. Затем в селении у опушки Ален купил ладную послушную кобылку, и дальше они уж ехали поврозь, но все равно рядом.

Время летело для них незаметно. Кажется, не осталось ничего, о чем бы они не говорили. Они делились детскими воспоминаниями и надеждами, страхами и разочарованиями. Шарли была из бедной семьи, рано потеряла родителей и жила с родственниками. А убежала из-за того, что ее привычки невозможно было скрывать долгое время. С тех пор она много скиталась по земле в поисках Красной Ведьмы, пока не встретила цыган. Те пригрели ее, одели и научили актерской игре и музыке, шитью и прочему рукоделию. Шарли была неграмотна, но умела предсказывать погоду и ставить хитроумные ловушки для птиц и мелкого зверя. Тем они и жили в дороге, когда у Алена закончились деньги.

— Ах! — воскликнула Шарли однажды. — Как я мечтаю стать настоящей женщиной, выйти замуж и подарить любимому много детей!..

Ален покачал головой. Ему хотелось с той же силой быть мужчиной, а не только лишь казаться таковым...

И вот достигли они леса — еще более темного и страшного, чем те, в каких им прежде доводилось бывать.

Навстречу им из этого леса ехал на дрожках крестьянин. Увидев, что двое статных и красивых молодых людей направляют своих коней по тропе, уводящей от дороги в лес, заговорил с ними. Он рассказал, что в лесу живут разбойники, и не стоит въезжать в их лес ночью, поскольку именно тогда они орудуют на дорогах.

— Переночуйте у меня в амбаре, — настаивал крестьянин. — А назавтра по свету спокойно проедете, пока разбойники будут спать.

Решили, что так и сделают.

Но пока они ели, да укладывались, хитрый крестьянин послал со своим сынишкой в лес весть, что у него остановились двое красивых, богатых и явно знатных молодых путешественников. Разбойники платили ему немалые деньги, если он выдавал им путников, за счет которых можно было так или иначе поживиться.

Вот как получилось, что в полночь явилась вся разбойничья шайка и сразу же сунулась в амбар, где ночевали друзья.

Только Шарли, конечно, не поверила крестьянину, поскольку была куда опытнее своего спутника, успела услышать шум и спрятаться в пустых коровьих яслях, мудро рассудив, что спасти кого-то легче, оставаясь на свободе. Когда же проснулся Ален, было слишком поздно. Его скрутили, надвинули на глаза мешок и повезли в чащу.

Дождавшись, пока все утихнет, Шарли вышла и столкнулась носом к носу с их двуличным хозяином, который никак не ожидал этой встречи и вышел во двор помочиться. Попятившись, он собрался звать на помощь, но тут его горло сдавили пальцы давешнего гостя, и сила их была совсем не девичьей.

— Ты знал?! — прошипела Шарли. — Говори, хуже будет...

Крестьянин сказать ничего не мог, уж очень сильно его горло стиснула эта рука. Он только кивнул.

— Жалкий предатель... Ты нарушил законы гостеприимства. Так прими мой ответный дар.

Сверкнула сталь, и мужское естество крестьянина шлепнулось наземь.

Тот хотел было заорать от боли, но Шарли мрачно усмехнулась.

— Не вздумай, если не хочешь, чтобы туда же отправился и лживый твой язык.

Потом Шарли переоделась в женское платье, перевязала лошадям копыта мешковиной и сеном, подожгла амбар и ушла с лошадьми и поклажей в лес.

Луны в ту ночь не было, но разбойники так шумели, привыкнув к своей безнаказанности и радуясь добыче, что ей удалось без труда догнать их и следовать за ними до самого их убежища, оставаясь незамеченной.

Часть IV

Добрались разбойники до своего логова, радуются, представляя, как за знатного наследника потребуют выкуп, уже спорят, кому за ним ехать, а Ален сидел-сидел, слушал-слушал, а затем возьми да и спроси, что те делать будут, если никакой он не знатный принц и даже не бастард и не принесет им никакого выкупа.

— А тогда мы отведем тебя на поживу Красной Ведьме! — расхохотался атаман, и люди его — вместе с ним.

Неожиданно хрупнула ветка.

Атаман насторожился, и повинуясь его знаку один из разбойников волчьей тенью метнулся в темень лесной сени. Вскоре оттуда донесся его голос.

— Атаман! Да тут девчонка!

Затем он и сам явился, ведя за локоть потупившую бархатные свои очи Шарли. Ален стиснул зубы и молчал: плохо будет, если кто догадается, что они знакомы.

— Что же... Коли твой спутник сбежал, то вместо него дорога подарила нам потеху.

— Атаман... — вдруг промолвила Шарли, и от этого голоса у всех, даже у Алена, по спинам побежали мурашки, да волоски на руках-ногах встали дыбом. — Дозволь сказать.

— Смотрите-ка. Диво дивное: лань заговорила.

Разбойники вновь засмеялись, но Шарли это не смутило. Она подошла и шепнула что-то атаману. Тот довольно улыбнулся и одобрительно шлепнул ее по заду.

— Вот что. Сегодня с нею развлекаюсь я, а завтра — ваша очередь. Согласны?

— Согласны! — один за другим взревели разбойники и один за другим потянулись к общему костру, оставляя пленника, атамана и ночную гостью в одиночестве.

Ален только молча молился Богу, уповая на то, что Шарли знает, что делает. Ведь если атаман обнаружит, как его надули, он разозлится. А был он с виду так могуч, что одной рукой мог сшибить с ног лося.

Шарли же только незаметно подмигнула своему другу, а затем распустила тесемки на атаманских штанах, стащила их и начала творить с его мужским достоянием нечто такое, от чего лицо Алана запылало, и он поспешил отвернуться.

Лишь когда утро позолотило верхушки сосен, весь лагерь успокоился и затих.

Тогда Шарли оставила спящего разбойника и тихонько подобралась к Алену. Прижав палец к его губам, она достала из-за корсажа кинжал и перерезала путы.

— Самое время бежать, — шепнула она. — Сними сапоги и следуй за мной.

Когда проходили мимо атамана, тот громко всхрапнул, и у Алена едва душа в пятки не ушла. Он крепче сжал свой нож (тот был спрятан в голенище сапога, и его не нашли) и приготовился задержать врага, пока Шарли будет убегать. Но мужчина лишь сладко потянулся, почесал промеж ног, обнял плащ Шарли и перевернулся на другой бок. Протяжный храп и вовсе заглушил их легкие шаги.

За поворотом ждали их стреноженные кони. Друзья вскочили в седла и отправились в глубину леса.

Очень нескоро решился Ален задать вопрос.

— То, что ты делала там... Зачем? Тебе же наверное было противно...

Шарли звонко рассмеялась.

— Нет, Ален. Не тревожься об этом.

Алену не захотелось об этом говорить. Он торопливо рассказал, что разбойники говорили о Красной Ведьме.

— Так значит, она все-таки существует. Вот и хорошо.

Далее они ехали в полном молчании. И чем дальше они молчали, тем ближе становилась Железная гора.

Потом лошади отказались идти дальше, и им пришлось оставить их и пойти пешком.

Чем выше они поднимались, тем холоднее и бесприютнее становилось вокруг. И вот уже тропу скрыли лед и снег. Ален снял с себя плащ и набросил его на дрожащую Шарли. Та совсем выбилась из сил и еле плелась, ступая в следы Алена. Но дул такой ветер, что даже это не помогало. А ветер к тому же все крепчал и в конце концов стал обрушивать на них целые горы снега.

В конце концов Шарли поскользнулась и едва не сорвалась в пропасть.

— Вернемся! — жалобно крикнула склонившемуся рядом Алену.

— Нет. Если сдадимся сейчас, продолжим отступать и впредь. Мы сами выбрали этот путь.

И хотя ему было очень тяжело, он взвалил Шарли на спину, потому что сама она не могла больше идти, и двинулся дальше, упрямо сцепив зубы.

Замерзшие, полуослепленные вьюгой — они одолели перевал. К их удивлению, вершина горы оказалась вогнутой наподобие чаши. И в этой ложбине было тепло, сухо и тихо. А на другой ее стороне, как прекрасное видение, стояла под защитой трех огромных валунов неприметная хижина.

Шарли лишилась чувств, разомкнула руки и соскользнула со спины Алена. Он наклонился, взял ее на руки и из последних сил добрался до двери. Княжич успел только постучаться, когда выдержка ему изменила, сраженная голодом, усталостью и холодом, и он рухнул там же, у порога.

Им снился сон — один на двоих.

Идут они по солнечной долине. Каждая травинка, и каждый кустик, и всякий цветочек кивают им. Вокруг мелькают бабочки, но две из них — больше и ярче других и формою крылышек совершенно отличаются от своих подруг. Так они летали и играли друг с дружкою, пока не налетел шквал. Он измял одну из бабочек, швырнул оземь, и она лежала, жалобно раскручивая и скручивая хоботок. Вторая бабочка села рядом и обняла первую лапками, а затем подхватила и унесла с собой...

Ален очнулся, открыл глаза и пораженно уставился на деревянные балки, с которых свешивались пучки трав и глиняные бутылочки, силясь понять, где он и как удалось ему попасть сюда. Но от усталости все никак не мог собрать обрывочные воспоминания воедино.

А произошло вот что.

Пока молодые люди лежали в беспамятстве, дверь хижины отворилась, и оттуда вышла красивая молодая девушка. Нисколько не удивившись столь неожиданному подношению гор, она быстренько внесла их в дом одного за другим, что, казалось, не составило для нее никакого труда. И пока варились на огне снадобья и курились травы, ее верный друг — черный кот — умыл иссеченные снегами и ветрами лица путников и согрел их своим горячим телом.

Семь дней и семь ночей спали Шарли и Ален.

И все семь дней и семь ночей ухаживала за ними девушка. А большой черный кот помогал ей.

И вот, Ален очнулся.

— Долго же ты спишь, путник, — насмешливо сказала девушка и подала ему воды в кувшине.

Ален приник к нему и пил, пил, пил — так долго, что, казалось, никогда не напьется. Да и как было оторваться от воды — столь чистой и свежей? С каждым глотком в него словно вливалась новая жизнь. А поданная вслед за тем каша показалась ему вкуснее самого изысканного блюда с королевского стола.

А там и Шарли пришла в себя, и ее точно так же напоила и накормила их странная хозяйка.

Сытые и немного осоловелые — они смотрели друг на друга и улыбались. Девушка не мешала им. Ей принадлежало все время мира.

Наконец, Ален опомнился и перевел взгляд на приютившую их. Туман, застилавший его взор, к тому времени рассеялся, и увидал он, что девушка эта сказочно хороша собой, но вовсе не так уж молода. Глаза ее были мудры, а взгляд тяжел. Платье на ней было диковинное: то горело темным багрянцем, как умирающие угли, то вскидывалось кумачовыми сполохами драгоценных камней горных глубин; виделось в нем не то рассветное небо, не то зарево волчьей луны. И только теперь начал он понимать, кто же она такая.

— Так ты, должно быть, и есть Красная Ведьма?

Девушка покачала головой.

— Я Ирмина[6]. А та, о ком ты говоришь, была моей бабкой.

— Так значит, мы зря пришли сюда? — опечалилась Шарли.

Ирмина долго вглядывалась в них, а потом покачала головой.

— Совсем не зря. Вы повстречали в пути друг друга.

— Но мы...

Девушка жестом велела Алену замолчать.

— Я знаю вашу печаль. Но никому не под силу превратить мужское тело в женское и наоборот. Можно отрезать там, приставить в другом месте, но это не сделает мужчину женщиной, а женщину мужчиной. Но вам это и не нужно. Ваше путешествие — лучшее тому доказательство. Жаль, что люди больше склонны слушать то, что у них тут, — она коснулась пальцем виска, — и совсем разучились слышать то, что у них здесь, — она коснулась груди. — Потому что когда не знаешь, кто перед тобой, надо спрашивать не голову — голову можно обмануть — сердце никогда.

Ален и Шарли переглянулись. Не такого они ожидали, когда шли сюда. Но каждое слово Ирмины все равно западало им в душу.

— Впрочем, кое-чем я могу вам помочь. Сначала ты, Ален. Идем со мной.

Они вместе вышли из хижины.

Ирмина показала Алену несколько трав. Из них он узнал лишь крапиву, остальные были ему неведомы, а называла их Ведьма на чужом языке.

— Взвар из этих трав поможет тебе справляться с обычным женским недомоганием. И хотя вряд ли вовсе избавит от него, но ты сможешь больше не прятаться и даже сражаться во время своей луны.

Затем они вернулись, и Ирмина скинула с себя платье, оставшись нагой, и протянула его Шарли.

— Носи его. Оно соткано из женской крови, лучей закатного солнца и языков пламени. Ему не страшны ни лезвия, ни огонь, ни вода. Ты будешь желанна, любима и счастлива. Кстати, счастье твое не так далеко, как кажется.

Она повернулась к ним обоим, ничуть не стесняясь своей наготы — прекрасная, словно горная река. И столь же коварно-немилосердная.

— Вам пора уходить. Здесь вам нечего больше делать. Никому не говорите, что видели меня, и что я помогла вам.

С этими словами она исчезла с их глаз вместе со своим котом.

Часть V

Обратный путь показался им не в пример легче и короче. Не то ветер утих, не то они отдохнули и набрались сил, а скорее все вместе. Когда спустились они с железной горы, обнаружили, что лошади их никуда не убежали и ждали все это время у дороги.

— Ален... А как же мы будем возвращаться? Там же разбойники.

— Господь миловал. Может, и в этот раз обойдется.

— А как ты думаешь, что она имела в виду, говоря, что мое счастье близко?

Ален пожал плечами.

И вышло по его словам.

Не оказалось на старом месте и следа разбойничьего пристанища. Лишь у погасшего костра сидел атаман, мрачно глядя перед собой. Заслышав конскую поступь, он поднялся и заступил им дорогу.

— Вот и вы.

Ален спешился, выхватил из ножен шпагу и заслонил собой Шарли.

— Опусти свой прутик, малый. Я вас ждал не для того, чтоб сквитаться.

Недоумение Алена отразилось в лице Шарли как в зеркале.

— Я... ее вот ждал.

Атаман отчего-то сел голосом и вроде даже покраснел.

Шарли с интересом глянула на него, и неожиданная улыбка тронула самый краешек ее рта.

А атаман вдохнул побольше воздуха, словно собирался прыгнуть в омут.

— Будь моей.

Алену вдруг сделалось смешно. Шарли против этого человека-горы была все равно что тростинка перед медведем, тот мог взять свое силой, а вместо этого мялся и краснел, как деревенский простак на смотринах. Впрочем, он был воспитанным юношей и сдержал не только смех, но и улыбку.

Шарли же тем временем и сама словно смутилась и уставилась в землю под своими ногами.

— Но я... Я же... не...

Атаман криво усмехнулся.

— А то я не заметил. Но для меня ты всегда будешь прекраснейшей из подруг. Потому что у тебя самая женская душа изо всех женщин.

— Обещаешь так думать даже через много лет?

— Обещаю.

— У нас не будет детей.

— Мы возьмем найденыша.

— Люди будут говорить...

— Я найду как заставить их замолчать.

— Ты лучше сказал бы даме, как тебя зовут, — хмыкнул Ален.

Атаман бросил на него волчий взгляд.

— Аможер[7].

— Отчего же так прозвали тебя? За ратные дела или за другую доблесть ?

— Хватит, Ален! Атаман. Я буду твоей. Но сперва мы должны завершить наш путь.

И дальше они ехали уже втроем. До самого Соля не встретили они никаких преград на своем пути.

В замке князя заранее прознали об их приближении.

Кароль, постаревший и ослабевший, тепло обнял Алена, ласково покорил за то, что никому не сказался, что уезжает.

На следующий день в честь его возвращения устроили большой пир.

А утром Аможер и Шарли обвенчались...

Эпилог

Все завершилось хорошо, но Алену не сиделось на месте. Какая-то смутная тоска владела им безраздельно, и он не находил себе места. Не увлекали его больше ни любимая прежде музыка, ни друзья детства — книги.

Вскоре его вновь позвала дорога, и он уехал.

Быстро пошла о нем молва, что он женат на дороге. И люди прозвали его Странствующим Князем.

Но он всякий раз возвращался, когда был нужен.

В последний же раз вернулся не один, а с чужим черноволосым и черноглазым юношей, чрезвычайно сведущим в лошадях.

Больше он уж не отлучался никогда надолго, хотя его прозвание так и осталось за ним до конца жизни. Кароль вскоре скончался, и Ален занял его место, а советниками своим поставил Сурре, Аможера и юношу, с которым вернулся из последнего путешествия и с которым был неразлучен.

Ален не оставил по себе наследника, и после его смерти Соль долго еще раздирали смуты.

Но это — совсем другая история.

февраль — март, 2009

сентябрь, 2009

__________________

[1] франк. — «песнь счастья».

[2] фр. — согласие

[3] фр. — свет

[4] иск. от англ. и фр. цыганск. — божья близость

[5] фр. — мужество, герм. — смелость

[6] Значение и происхождение имени: имя происходит от названия древнегерманского божества Ирмина (Германа), легендарного родоначальника сакского племени гермионов. По всей видимости, речь идет об общем для всех арийских народов божестве: в Ведах Ирмину соответствует Арьяман (Ариман), у южных славян — божество плодородия Герман или Яриман (Ярило). Первый слог имеет значение "благородный, истинный, жизненный".

[7] (фр.) — work-spear