Забытая Осень (джен)

Шип проснулся рано, еще до рассвета, но шевелиться не спешил, знал, что одно неосторожное движение — и крохи тепла, старательно сберегаемые всю ночь, тут же улетучатся. Холод давил на прочный хитин, узкий длинный лаз эхом доносил крики ночных бегунов — они были бы оглушительными, если бы охотники не имели привычки во сне прикрывать не защищенные хитином от страшной жары и лютого холода уши передней парой лап. Средней же парой лап они прикрывали нос и рот, чтобы вдыхаемый воздух хоть чуть-чуть нагревался или остывал перед тем, как попасть в легкие.

Кот вздохнул чуть глубже, окончательно просыпаясь, осторожно открыл глаза. Мутная со сна слезная жидкость не сразу обрела прозрачность, но, как только охотник смог сфокусировать взгляд, то едва не дернулся от неожиданности. Совсем рядом с ним стояло наистраннейшее существо, хрупкое, покрытое не привычным и понятным хитином, а мягкой даже с виду шерстью — говорят, такая же была у бегунов. Его огромные зеленые глаза светились в темноте, изредка эти два огонька гасли — оно моргало.

Шип хотел рыкнуть, вскочить на лапы, прогнать этого пришельца снаружи, но вовремя вспомнил — нельзя. Глотнешь чистого морозного воздуха — задохнешься, зайдешься в кровавом кашле, с каждым новым вздохом делая себе только хуже. И он остался лежать в той же позе, в которой провел всю ночь, следя за странным существом так пристально, как только мог. Впрочем, оно не делало ничего подозрительного — просто ходило туда-сюда, иногда зачем-то наклонялось к спящим охотникам, и раз от раза выражение его обрамленной усами морды становилось все более отчаянным. А Шип тщательно давил в себе омерзение при виде этого мягкотелого создания, которое наверняка так легко смять, зажать в угол и нанести смертельный укус.

…Начало светать, лаз окрасило оранжевым. Рядом осторожно зашевелились, просыпаясь, остальные охотники. Совсем скоро они все — все, кроме единственной кормящей, что сейчас ютилась в дальнем углу пещеры, пряча котенка под животом — рванутся на пустошь, выискивая юрких землероек и съедая их там же, наверху, стремясь убить, насытиться до того, как от раскаленных солнечных лучей начнут размягчаться скалы. А после охоты они вновь залягут в эту пещеру и задремлют до заката, с наступлением которого опять выбегут наружу на несколько минут, чтобы с приходом ночи вновь уснуть в своем убежище.

Существо развернулось, готовясь уходить, напоследок зачем-то оглянулось, тоскливо посмотрело на охотников и исчезло в лазе — как раз вовремя, потому что Луч, старший среди охотников, открыл глаза и начал подниматься на лапы. Следом вскочил второй кот, после него третий, и вскоре уже все охотники пещеры были готовы к выходу. Шип поспешно выбросил из головы все мысли о пришельце с поверхности, потому что сейчас первостепенной была охота.

И, когда он привычно шагнул на оправляющуюся от очередной смертельно холодной ночи поверхность, время столь же привычно замедлилось для него, как и для всех остальных охотников, серыми мазками разбежавшихся по пустоши, пригнувшись, чтобы не попасть под удары беспощадного ветра.

У всего живого, выбегающего на поверхность с рассветом или закатом, всегда было только две цели: съесть и не быть съеденным.

Шип видел, как стремительно прокалывают потрескавшуюся от холода каменную поверхность бледно-зеленые стебельки, как начинают мелькать между ними темные точки землероек — и вот он уже стоял, держа в зубах первую за этот день добычу. Землеройка была еще жива, но стиснутые на ее жестком хитиновом загривке зубы быстро исправили это — и охотник заглотил добычу, не жуя, после чего почти тут же помчался, почти полетел за новой. Ветер надсадно выл, носясь по камню, но он не мог сдвинуть охотника с места или как-то помешать ему.

Камень под отверделыми подушечками лап начал нагреваться, смертоносные солнечные лучи потянулись от горизонта, и уже успевшая расцвести трава начала сохнуть. Остервенело вгрызаясь в тушку следующей землеройки, Шип ощутил на языке капли драгоценной крови, за один глоток которой многие старики отдали бы жизнь.

Размытые мазки серого хитина охотников потянулись к скрытому в куче валунов лазу, но Шип знал, что это убегают молодые охотники, хитин которых хуже защищает от жары и холода. У него была еще целая минута — а после находиться на пустоши станет смертельно опасно.

Великолепным прыжком настигнув третью землеройку, уже готовившуюся скрыться в трещине, охотник заглотил ее так же, как и двух предыдущих, и тоже помчался было к лазу, но остановился, удивленный и заинтересованный.

В тени одного из особенно крупных валунов лежала гигантская туша, пахнущая остро и ядовито. Шип сморщил нос, но все же подошел поближе, осторожно рассматривая огромное двуногое существо с длинными хвостом и шеей.

Ночной бегун. Один из тех, чьи переливчатые крики каждую ночь раздаются на вымороженной пустоши, один из тех, кто живет всего одну ночь, успевая за эту ночь вырасти, найти пару, спеть с ней любовную серенаду и отложить яйца с твердой жаропрочной скорлупой в укромное место, один из тех, кто неизбежно умирает с рассветом. Редкое существо, покрытое не прочным хитином, а мягкой черной шерстью; Шип аж загляделся на лежащий волосок к волоску мех, невольно сравнивая его с рыжей шерстью недавнего ночного гостя и не находя ничего общего.

Но в бегуне не было ничего омерзительного, хоть его мех и напоминал о пришельце с поверхности. При жизни он наверняка был мощным и красивым, а его пронзительная брачная песня неслась над заледенелой пустошью…

Он резко вернулся в реальность от удушающего жара вокруг, судорожно вздохнул и закашлялся, когда грудь изнутри словно выжег огонь — и с ужасом осознал, что безопасная минута давно прошла. Камень под лапами размягчился, окружающий воздух давно уже начал «плыть», искажая перспективу, а желтый солнечный свет ослеплял. Каждая клетка в организме охотника, казалось, сгорала в сумасшедшем жару, испытывая невероятную боль.

Туша бегуна начала гореть, низкое бледное пламя лишь добавило жара, а ядовито-горький дым, едва коснувшись ноздрей, тут же застрял в глотке омерзительным привкусом. Грудь словно проткнули множеством игл, в легких бешено танцевало пламя, чувствительные мягкие уши, кажется, высохли и отвалились — вот почему он их не чувствовал. Лапы увязали в убийственно горячем мягком камне, слезная жидкость шипела, испаряясь.

Шип инстинктивно дернулся в сторону лаза — но, оглохший, ослепший в этом чудовищном пекле, он еле сдвинулся с места, ткнулся пару раз туда-сюда слепым котенком и понял, что его ошибка, его непростительное выпадение из реальности было роковым. И, надеясь хотя бы не предотвратить, а хотя бы отсрочить конец, он лег прямо на исходящий жаром камень, привычно закрыл передней парой лап уши — точнее, их жалкие отсыхающие остатки, буквально взорвавшиеся болью от этого движения, — средней парой накрыл нос, туго обтянутый стремительно ссыхающейся кожей. Зажмурил глаза, свернулся клубком и, не в силах больше сдерживать отчаянный агонизирующий крик, завопил, разрывая напрочь что-то в горле.

А потом невыносимые жар и боль обрушились на него с новой силой, прочный хитин пошел трещинами. Кот выгнулся, захрипел отчаянно — кричать он уже не мог — дернулся в сторону с непонятной ему самому силой, случайно убрав лапы с носа…

Последним его ощущением было что-то такое вязкое в легких, что ни вдохнуть, ни выдохнуть шанса уже не было.

* * *

Колючка последние луны просыпается с трудом. Сердце гулко бухает в ушах, собственное дыхание кажется неимоверно загнанным, от знакомо пахнущей рыжей шерстки рядом, кажется, пышет жаром, как и от всего вокруг.

Осеннелапка, тоже еще полусонная, переворачивается на другой бок, будто пытаясь спрятаться от вездесущей жары. Впрочем, здесь, в палатке, еще не так жарко — а вот снаружи, на солнцепеке, просто неимоверно тяжело. Поэтому коты всех племен теперь ведут в основном ночной образ жизни, днем прячась везде, где только можно.

Колючке уже полтора года, скоро посвящение в воины, и он — из тех, кто помнит времена, не наполненные чудовищной жарой, времена, когда растения еще были зелеными, времена, когда все четыре племени не молились Звездам о том, чтобы единственная оставшаяся река не пересохла.

Осеннелапка рядом с ним ворочается вновь, глубоко вздыхает, просыпаясь окончательно. Ее обещали посвятить в воины в ближайшее время, ведь она сдала охотничье испытание — что в условиях почти полного отсутствия дичи было настоящим подвигом.

Рыжая кошка фокусирует взгляд на чем-то за спиной Колючки, и тот медленно поворачивает кружащуюся от жары, голода и жажды голову в сторону входа. Там стоит Яркозвезд, тоже измученный, отощавший, задыхающийся, валящийся с лап от усталости. Он пытается что-то сказать, но из пересушенного горла не сразу начинает выходить звук, а когда это, наконец, происходит, предводитель хрипло-надтреснутым тоном выдает предельно короткое:

— Осеннелапка, идем. Посвящение.

Ученица медленно поднимается на дрожащие от слабости лапы, следом тянется и Колючка. Он рад бы остаться в душной жаре палатки, но что-то забытое тянет его туда, наружу, в невероятный жар, не разгоняемый никаким ветерком.

Он с тоской отмечает, как исхудала его приятельница, в каком состоянии ее некогда мягкая рыжая шерсть. Им всем сейчас приходится нелегко, но именно Осеннелапку он видит чаще остальных — и, вспомнив, какой она была полгода назад, котик ужасается произошедшей перемене.

Снаружи совершенно нечем дышать, раскаленный воздух струится у самой земли, причудливо искажая происходящее, закатное небо пылает во всю мощь слишком яркого, слишком горячего солнца. Яркозвезд не идет на Скалу, с которой обычно говорил и на которой проводил посвящения — Колючке кажется, что предводитель сам не уверен, что сможет залезть на нее — он останавливается посреди поляны и хрипло кричит, сзывая племя.

Грозовые коты подтягиваются медленно и неохотно, никому не хочется выходить под прямые солнечные лучи, которые сейчас, на закате, освещают все, и от них толком не спрятаться.

Но вот все измученное, смотрящее жалобно и сердито племя собирается на затененном пятачке земли за Скалой, и Яркозвезд начинает.

— Осеннелапка! Ты уже взрослая, прошла путь оруженосца и научилась всему, что надо, так готова ли ты стать воином? Обещаешь ли ты быть верной своему племени, обещаешь ли ты никогда не предавать его?

Колючка, часто и тяжело дыша, отмечает, что Яркозвезд переврал почти все слова посвящения — он явно разрывается между желанием не сотрясать лишний раз и так горячий воздух и желанием провести церемонию как положено. Все-таки Осеннелапка — первый оруженосец, которого обучали в условиях этой невероятной жары.

— Обещаю… — голос рыжей ученицы похож на воронье карканье, она стоит на лапах нетвердо, готовая вот-вот упасть. Ее дыхание становится загнанным, а взгляд уходит в никуда, словно бы она ослепла.

— Тогда я волей Звездных предков даю тебе новое имя — Забытая Осень. Носи его с гордостью! — последние слова Яркозвезд произносит почти так, как надо, но Колючка не обращает на это внимания, очень и очень удивленный выбором имени — ему чудится в нем страшный намек.

— Забытая Осень! — все же первым вопит он во всю силу пересохшего горла, следом подтягивается остальное племя.

— Забытая Осень! — подхватывает кто-то из задних рядов так же хрипло, как и он сам только что. — Забытая Осень!

А рыжая теперь-уже-воительница вдруг шатается, неспособная дальше стоять, и падает, содрогаясь всем телом в слабых судорогах. Колючка кидается к ней, следом за ним из толпы выбирается Маколап, целитель племени, и оба кота практически одновременно склоняются над Забытой Осенью.

Рыжая кошка жива, дышит — но ее все еще ломают, корежат судороги, она суматошно хватает пастью горячий воздух, а от мягкой шерсти исходит жар, несравнимый с теплом тела здорового кота.

— Ты можешь ей помочь? — надрывно спрашивает Колючка — и видит, как в глазах Маколапа расцветает странное чувство, похожее на отчаяние, но им не являющееся.

— Нет… — едва слышно говорит он, будто пытаясь скрыть это от племени — племени, впрочем, нет никакого дела до них, и оно разбредается по палаткам. — У меня нет целебных трав. Вообще.

Колючка делает такой резкий вздох, что со стороны наверняка похоже на всхлип, и утыкается носом в шерстку Забытой Осени.

— Ты не можешь просто оставить ее умирать! — отчаянно вскрикивает он. — Не можешь!

— Я могу ее убить, чтобы не мучилась. Тебе это надо? — сощурившись, шипит целитель. Оруженосец непроизвольно замолкает, расширившимися глазами глядя на Маколапа. Он знает, что жара меняет их всех — но подобного цинизма от целителя он ожидал в последнюю очередь.

— Нет… — еле шепчет он. Глубоко в груди медленно разрастается тяжелый скользкий ком тоски и скорби — и Колючка знает, что скоро этот комок вырастет до огромных размеров.

А дыхание Забытой Осени становится все тише и медленней с каждой минутой.

* * *

Шип просыпался медленно; будь рядом Луч, он бы закатил нерадивому подчиненному оплеуху. Перед закрытыми глазами мелькали странные видения — некогда зеленый, а теперь иссыхающий на жаре лес, прочерк рыжей шерсти упавшей практически замертво кошки — и сменялись другими, более понятными. Ночные игры бегунов, носящихся по пустоши наперегонки с ветром, полеты странных крылатых существ, что высвобождались из вскипающих на жаре металлических озер днем и возвращались в них вечером…

Но вот ему словно действительно дали оплеуху — он вскочил на лапы и осмотрелся, втянул привычно бедный кислородом воздух, затряс головой, не понимая.

Заветный лаз был совсем рядом, и его привычно освещали закатные лучи. Да, надвигалась ночь, а это означало, что каким-то чудом он смог пережить невероятную дневную жару.

Но сейчас было не время рассуждать, и он помчался к остальным охотникам, серый хитин которых знакомо мелькал среди расцветшей вновь травы.

Но что-то было не так. Нет, тело привычно и послушно отзывалось на команды мозга, а все органы чувств почти мгновенно отыскали добычу, но…

Что именно «не так», Шип выяснил почти тут же. Набросившись на землеройку, он привычно склонился над ней, готовясь укусить добычу за слабо защищенную шею, как делал уже множество раз — но вдруг обнаружил, что у него в лапах ничего нет.

Времени на сомнения и догадки не было, и охотник, глухо рыкнув, помчался за следующей землеройкой бок о бок с сородичем. Странно было, что тот не сворачивал — охотиться вдвоем на одну землеройку было нелогично, неправильно и не нужно.

Но вот они оба прыгнули на дичь, и именно второй охотник смог поймать ее и умертвить. Шип же с хриплым воплем непонимания пролетел сквозь него и растянулся на увядающей траве, не понимая, что происходит и как реагировать.

А солнце уже садилось, и становилось все холоднее. На траве выпал редкий иней. Охотник, не делая попыток подняться, лежал и смотрел на эти совершенные в своей красоте замерзшие капельки воды. Какая-то мысль мучительно скреблась в его мозгу, пытаясь пробить себе путь на поверхность сознания, но пока что это у нее не получалось.

— Эй, ты! — позвали его откуда-то сбоку, и кот мгновенно оказался на лапах. Он удивился, что его вообще позвали — ведь охотники говорили мало, а многие и вовсе уже забыли кошачий язык.

Рядом стояло то самое существо, которое он видел ночью. Шип не сразу осознал этот факт, но еще больше он удивился, что теперь не считает его отвратительным и непонятным — странные сны, которые он видел днем, что-то поменяли в его мировоззрении.

— Чего тебе? — огрызнулся он, ощериваясь. — Отвяжись, мне в пещеру пора.

Ему действительно было пора. Солнце скрылось за горизонтом, и теперь стремительно холодало. Ветер усилился, норовя снести с лап, и охотник присел, прижался к земле, чтобы этого не произошло.

— Ничего с тобой не случится на открытом воздухе, — досадливо прошипело существо. — Ты умер потому что.

Повисла оглушительная тишина, такая, что Шип отчетливо расслышал клич детеныша бегуна, донесшийся откуда-то из-за горизонта. Мысль, которая все это время царапалась в голове, обрадованно расправила крылья и теперь порхала в гулкой пустоте черепа: «Я мертв».

— А остальные? — тупо спросил он, все еще не осознавая, не желая осознавать неизбежное.

— Остальные вполне себе живы, — бросило существо, разворачиваясь. — А тебе надо идти со мной.

— Куда? — не понял кот.

— Как же бесит! — в голосе ночного пришельца снова появились шипящие нотки. — Год от года вы все тупее! Другие могли умереть, но не я! С другими может случиться все, что угодно, но не со мной, нет! В Звездное племя тебе надо идти, олух! — сменил он тему так внезапно, что Шип удивленно заморгал.

— Что такое Звездное племя? — охотник все же поднялся на лапы и осторожно последовал за существом.

Существо невнятно прорычало что-то, скребнуло когтями по ледяному камню.

— Я Забытая Осень, — представилось оно, не оборачиваясь. — А ты…

— Шип, — он догнал свою новую знакомую — как он раньше не заметил, что это самка?! — и пошел рядом. Отчего-то вспомнился странный сон, и мелькнула мысль об одинаковости имен той рыжей кошки и его новой знакомой.

Кошки… нет, этого не могло быть. Кошкой эта пушистая неженка, которая не прожила бы на пустоши и нескольких минут, называться не могла. Котами могли считаться лишь они, выбегающие на поверхность на несколько минут каждый день, чтобы поохотиться и протянуть еще полсуток до следующей охоты.

— Так что такое Звездное племя? — повторил он свой вопрос.

— Место, куда после смерти попадают все коты, — мрачно отозвалась Осень. — Место, в которое вы уже не верите. И поэтому кому-то, то бишь мне, приходится каждого умершего лично брать за шкирку и тащить туда, ведь сами дорогу вы не найдете!

— Уже не верим? — Шип нахмурился. Пейзаж вокруг не менялся — все так же тянулась заледенелая пустошь, все так же мелькали вдали стройные силуэты ночных бегунов.

— С тех пор, как началась Жара, племена стремились лишь выжить. Тут уж не до веры было. А мне не повезло сдохнуть в самом начале Жары и стать этаким промежуточным звеном между Звездными котами и вами всеми. Забытая Осень, как саркастично, Яркозвезд не подкачал, — проворчала кошка. — Меня все забыли, но я живу, пусть даже не так, как вы — вот парадокс, верно?

Она оскалила красивые острые зубы в беззвучном не то смехе, не то плаче, затем вновь посмотрела на охотника:

— Не удивляйся, что я так много болтаю. Просто ты — один из самых адекватных за последние несколько лет.

Но Шип уже не слушал ее, в недоумении глядя вокруг. Повеяло теплым ветерком, и картинка резко изменилась: теперь они пробирались через заросли самых настоящих кустов, а под лапами были многочисленные опавшие листья. Между кустов иногда мелькали гибкие тела котов, напоминавших Осень, их шерсть блестела, усыпанная звездами. А откуда-то неслось щебетание, какого охотник никогда не слышал от ночных бегунов.

Он не сразу понял, что остановился, очарованный и завороженный, и вернулся в реальность только тогда, когда Забытая Осень обвила хвостом его шею и потянула дальше.

— Но мы же пришли, разве нет? — растерянно произнес он, глядя, как исчезает среди ветвей очередной Звездный предок.

— Почти, — неуловимо помрачнела Осень. — Осталось еще немного.

Несколько минут молчаливой ходьбы — и все переменилось вновь. Навалилась удушающая тьма, лапы начали тонуть в вязком черном тумане. Искореженные силуэты деревьев выныривали из этой неестественной темноты лишь тогда, когда до них оставалась пара шагов, после чего пропадали.

— Что это за место? — длинный тонкий хвост Шипа нервно задергался из стороны в сторону, кот по-настоящему испугался. Там, в жизни, все было просто и понятно, опасность представляли голод, холод ночи, жара дня и некоторые крупные хищники. Здесь же неведомая опасность подглядывала из переплетения черных ветвей и мерзко хихикала, наблюдая, как слабеет от страха очередная жертва.

— Сумрачный Лес, — скривилась Забытая Осень, делая шаг назад. — И ты проведешь здесь всего лишь…. Вечность.

— Что?! — в голову не вовремя хлынули не свои, чужие воспоминания, страшилки, которыми кормящие — королевы! — пугали крошечных котят. — Но я же ведь… хороший!

— Прости, — вздохнула кошка, разворачиваясь и готовясь уходить. — Не я выбирала, куда тебя вести.

Шип хотел закричать, хотел догнать Осень, остановить ее, уговорить отвести его туда, где всегда тепло и где шелестят листья на ветру — но черный туман взметнулся вверх, забился в рот и нос, заставив закашляться и попятиться, лапы увязли в непонятной темной жиже, и кот издал вопль, полный боли, страха и отчаяния.

…Когда из черной чащи донесся жалобно-панический вскрик, Осень даже не обернулась. Как всегда, глухо болело что-то в груди — возможно, сердце — а в уголках глаз собиралась непрошеная влага.

В такие моменты она по-настоящему ненавидела Звездное племя и их холодно-расчетливое «Им здесь не место, они слишком… другие». В такие моменты она по-настоящему ненавидела Жару, сотворившую с племенами такое. В такие моменты она по-настоящему ненавидела свою должность проводника.