Человек с Драконьего Камня (гет)

Путь от Черного Замка до Восточного Дозора был неблизким и нелегким, и Джон уже привык к тому, что его прославленный предок в трудную минуту поддержит его и добрым словом, и быстрым делом, и хорошим советом. Конечно, не всех советов Эйгона Завоевателя, не заезжавшего на Север дальше Винтерфелла, стоило слушать — примерно на половине дороги вдоль Стены, которая немало Эйгону наскучила, Эйгон предложил перебраться на другую сторону Стены, где лес ему казался поживописней. Призрачный Эйгон видел цель, верил в себя и не замечал препятствий — он несколько раз прошел сквозь Стену туда и обратно, горько сетуя при этом «Кто так строит!» и поминая прекрасную исчезнувшую Валирию, а потом все же снизошел к нуждам живых, не умеющих проходить сквозь стены, и отправился искать тоннель под Стеной. Джон тем временем поел, поспал на дневном солнышке и снова поел, с усмешкой думая о том, что Дозор тоже не лыком шит, и тоннели под Стеной наверняка все давно обнаружили и завалили, — когда великий владыка Эйгон, для которого не было ничего невозможного, вернулся и объявил, что нашел дорогу.

Если Джон рассчитывал на что-то, похожее на широкий тоннель, ведущий за Стену от Черного Замка, то дорога, найденная Эйгоном, была на это совсем не похожа: царственный призрак молча указал ему на расщелину в холме, на который взбиралась Стена, и Джон с трудом повел туда упирающегося коня. Вскоре Джон понял, что оказался в довольно широкой пещере и зажег факел, а дорога все шла и шла под уклон, пока не дошла до подземного озера, на берегу которого уже ждал призрак Эйгона, обходящийся без факела, одним своим призрачным светом.

В пещерах, в которые Эйгон завел Джона, было прохладно и сыро, но куда теплее, чем на ночном морозе и ветру наверху, так что Джон в своем тулупе, таща за собой упирающегося коня и даже часть поклажи, которая цеплялась за стены в узких местах, успел запариться и ничуть не удивился, когда Эйгон королевским жестом показал ему на воду, словно приглашая Джона не то попить от королевских щедрот, не то искупаться.

— Призраки не чуют запахов, — поведал Эйгон, всегда бывший острым на язык, — но я могу поспорить, что от тебя сейчас несет козлом на всю пещеру. Давай лезь и отмокай, потом постираешь свою одежду. А то вести тебя такого к твоим невестам даже как-то неудобно.

Джон в очередной раз не нашелся, что ответить, потому что возразить ему было много на что, включая множественное число слова «невеста», да и с неизбежностью своей скорой женитьбы, на которой настаивал Эйгон, радевший о продолжении своего рода, Джон хотел бы поспорить, но вот не знал, с чего начать.

— Не буду смущать тебя своим присутствием, — иронично сказал Эйгон, как всегда любуясь эффектом своих слов. — Я бы даже пошел пригнал тебе какую дикарку, чтобы ты поплескался подольше и с удовольствием, но, боюсь, я опаздываю на ужин, а заставлять прекрасных дам ждать не в моих правилах. И, хотя ты не сообразил этого попросить, я передам им обеим от тебя привет: одной от Джона Сноу, другой — от таинственного принца Таргариена.

Первое время после исчезновения призрака Джон гулко костерил его на все пещеры, чувствуя, что ничего не может поделать ни с его визитами к Арье и Сансе, ни с тем, что хитроумный Эйгон им там плетет. Потом Джон приступил к мытью и стирке, а потом факел потух, и, добираясь до него в темноте, чтобы снова зажечь, Джон припомнил все истории о призраках, скрывающихся в Ходе Горна. Ход Горна лежал к западу от Черного Замка, а не к востоку, это Джон, вроде бы, помнил, но все равно с опаской посветил зажженным факелом в ту сторону, где пещера сужалась и уходила во тьму и где Джон еще не бывал.

Знал ли начитанный король Эйгон и легенды о заблудившихся в Ходе Горна Одичалых, чьи души якобы бродят по пещерам под Стеной по сей день, или просто в кругу семьи любил пошутить, но когда Джон поужинал и собирался ложиться спать, все еще с опаской поглядывая туда, куда недавно светил факелом, из внушавшей Джону опасения тьмы донесся густой потусторонний голос.

Кто обладатель священного рога?

Кто созовет их у Черного Камня?

Тот, чьему предку служили неверно

Люди, забытые в сумерках серых,

Тот, кто откроет забытые двери,

Тот, кто проследует Тропами Мертвых…⁽¹⁾

— Даже не думай, без этого корону не дают, — добавил Эйгон, появляясь из-за поворота, который делала пещера. — Передаю тебе привет от обеих, сочувствие Сансы и восхищение Арьи. Отличные у тебя кузины, Джон. Даже не знаю, что там выбирать — я бы взял обеих.

— Знаешь что! — наконец вскричал Джон, в котором чувство опасности, пробужденное декламацией Эйгона, разбудило решительность и мужество.

— Знаю: мертвые не кусаются, как говорит мой Мейгор, — поделился ободряющей мудростью Эйгон, удаляясь обратно во мрак. — Правда, в Валгалле пострадавшие от него постоянно стараются вернуть ему должок, но Валгалла от тебя еще далеко. Спи себе, я пойду посмотрю, что там за Стеной. Джейхейрису жена рассказывала, что ее дракон туда лететь не хотел. Она, конечно, не боец была, ей бы только с кумушками судачить да свадьбы устраивать, может, заартачилась просто у нее змейка, бича запросила, но вдруг что.

После ухода Эйгона Джон почему-то почувствовал себя очень спокойно, рассудив, что, если в пещерах и прячутся призраки, то теперь, когда на них идет Эйгон, это уже их проблема. Джон раскатал скатку, подложил под голову вещмешок и заснул, проспав по солдатской привычке не сколько нужно, а сколько дают и проснувшись от ироничного монаршего покашливания над своей головой.

— Уже даже девочки вылезли из своих мягоньких постелек, — сообщил Эйгон с ухмылкой, с интересом при том гадая, какую из своих кузин Джон сейчас представляет соблазнительно сонной и полуодетой. — Мы с ними и позавтракали, а ты тут даже котелок еще не поставил.

И все же, добравшись до Восточного Дозора и безнадежно опоздав к кораблю, на котором прибыли Санса и Арья, Джон чувствовал, что ироничный и немного ехидный призрак Эйгона покинет его в самый нужный момент, как будто для того, чтобы полюбоваться его смущением и неловкостью.

Так оно и вышло: Санса и Арья ждали Джона на причале, где уже утихла суета после прихода корабля, а рядом с ними возвышался призрак в черных чешуйчатых доспехах, словно Эйгон Завоеватель сменил сторону.

Арья, конечно, бросилась Джону навстречу и повисла у него на шее, а Санса высматривала кого-то, кидая на веселого Эйгона вопросительные взгляды. Джон же, почувствовав, что Арья обнимает его как воскресшего из мертвых, немного смутился: он так и не узнал, что за истории про его боевые подвиги сочинял для Арьи Эйгон, да и узнай он это, вряд ли бы он смог решить, признаваться ли Арье в том, что все это выдумки, или присоединяться к таргариенским вракам и поддерживать свое геройское реноме.

Арья тем временем спрыгнула с Джона на снег и тихо охнула, увидев его левую кисть, кое-как перебинтованную, местами желтую, а местами фиолетовую.

Хотя истории Эйгона о подвигах Джона за Стеной и были выдумкой, за Стеной Джон побывал и нашел на свою голову приключений, столкнувшись в Зачарованном Лесу с отрядом мертвяков.

— Зажигай огонь, — скомандовал Эйгон, раньше Джона почуяв неприятеля, но больше почти ничем помочь Джону не смог: хотя мелькавший в их рядах призрак и отвлекал нападавших, Джону пришлось нелегко. Нескольких мертвяков Джон смял конем, нескольких поджег; когда мертвые руки стащили его с коня, Джон не растерялся и хорошо отбивался щитом от превосходящих сил противника, поджигая мертвяков одного за другим, пока ремни на щите не лопнули; когда же Джон потерял щит, он все же сумел еще раз раскидаться и встать, используя вместо щита корягу и постоянно получая по левой руке. Факел Джона потух, меч не убивал мертвяков до конца, и дела его были плохи, но у благородного и рыцарственного Эйгона Завоевателя всегда был в рукаве козырной туз.

— Мейгор, ты где, прекрасный ты мой живодер? — вскричал Эйгон, и прямо с неба, изрыгая проклятия и богохульства, на нападавших обрушился призрак Мейгора Жестокого, ошеломив их описаниями жутких пыток, которым он их подвергнет, найдя их на том свете хоть на нижнем дне нижнего ада, да и на этом сейчас добавит, если боги будут к нему милостивы. Даже мертвяки смешались и дрогнули от таких речей, а Джон успел вскочить на коня и хотел было броситься рубить неприятеля дальше, когда Эйгон рявкнул ему в ухо приказ отступать.

— Мейгор, ты по подземным ходам специалист, найди мне поблизости проход под Стеной, — распорядился Эйгон, когда Джон проскакал вдоль Стены пару миль и остановился. — А ты, Джон, учись у Мейгора: настоящий драконий владыка должен голосом останавливать кавалерийскую лаву. В бою как ведь бывает: дракон ревет, ветер свистит, внизу, на земле, крики ужаса. Тут глотка нужна луженая, чтобы дракон не только услышал, но и послушался.

— В остальном же хвалю. Молодец! — продолжал Эйгон. — Мне особенно бой дубовой корягой понравился: тебе бы еще дракона и гору золота, а прозвище Дубощит у тебя уже в кармане. Ты даже не погибнешь трагически и неуместно, ты под тулуп панцирь надеваешь.

Джон тогда в первый раз посмотрел на свой тулуп и подумал, что тулуп его стал летним, а не зимним, настолько он был изрублен, а теперь на тот же тулуп смотрела Арья распахнутыми от ужаса глазами.

— Значит, все правда, — тихо сказала Арья, схватив Джона за здоровую руку. — Твой Эйгон все с шуточками и прибауточками рассказывает, а на тебе же живого места нет.

— Да разок всего порубились, — беззаботно сказал Джон, но прозвучало это не успокаивающе, а неожиданно браво и даже героически. — На мне панцирь был, так что не досталось почти.

— Да уж, разок, — недоверчиво и с каким-то отчаянием ответила Арья, и тут в трогательную семейную сцену вмешался Эйгон, который уже достаточно повеселился, наблюдая за тем, как Санса все кого-то высматривает.

— Позволь представить тебе этого замечательного юношу, — провозгласил Эйгон, широким жестом указывая Сансе на Джона, а Санса взглянула на Эйгона с небольшим осуждением, словно говоря: «Опять розыгрыш, да?» — Перед тобой законный сын Лианны Старк и Рейгара Таргариена, принц Джон Таргариен, наследник Железного Трона.

— Неправда! — вскрикнула Арья, загораживая Джона собой, прежде чем ошарашенная Санса смогла что-то сказать.

— Правда, — возразил Эйгон. — Фамильный призрак может скрыться ото всех, кроме своего потомка, — с этими словами Эйгон исчез для Арьи и Сансы, но Джон видел, как Эйгон направился к краю причала. — Джон, когда я остановлюсь, скажешь, где я стою.

— На южном краю причала, — сказал Джон, и призрак Эйгона стал виден Сансе и Арье, от чего Санса ахнула, а Арья только упрямо помотала головой.

— Ты можешь переноситься за секунду на любые расстояния и оказаться в любом месте, которое Джон назовет, — сердито сказала Эйгону Арья, все еще не веря.

— Я действительно видел, как он туда шел, — подтвердил простоватый Джон, а Эйгон только усмехнулся и в мгновение ока перенесся к Арье и Джону.

— Я вовсе не отнимаю у тебя брата, — тихо, так, что даже Джон не расслышал, прошептал Эйгон, наклонившись над левым плечом Арьи, словно заправский бес-искуситель. — Ты можешь любить его так же, как прежде, даже более того...

Сансе поверить в слова Эйгона было не легче, но по другой причине: заставая ее одну у борта идущего сквозь кипучее северное моря корабля, Эйгон даже пел ей старинные баллады, подходящие к романтической судьбе таинственного принца Таргариена. Частью баллады и действительно шли к Джону: Сансе запомнилась, например, строфа «о том, как он слово умел держать, о том, как за грех он чужой платил», — частью Эйгон переделывал баллады на ходу, но частью и оставлял как есть, не найдя нужного варианта или решив, что сойдет и так. И вот уж в то, например, что «пел — да что там твой менестрель!» Санса поверить не могла, слышала она, как Джон поет: и без вина как пьяный. Санса все же была очень молода, и горький опыт последних месяцев, когда она обманулась в принце, еще не разубедил ее в том, что книжные романтические принцы существуют и в жизни, пока что она просто стала подозрительнее к претендентам на это звание, хотя, может, и стала уже догадываться, что главное — не пение и не внешняя красота.

— Я сказал правду, — еще раз подтвердил Эйгон, заметив тень сомнения на лице Сансы. — «В истинном золоте блеска нет».

Этой цитатой из очередной баллады Эйгон красиво открутился от необходимости объяснять Сансе впоследствии, почему настоящий Джон не похож на героя других баллад, которые Эйгон пел до этого, а то, насколько цитата правдива, Санса поняла не сразу, но почти сразу о сказанном задумалась. Эйгон же, заронив семена, тут же исчез, оставив Джона наедине с кузинами, и Джон, провожая их до замка Восточного Дозора, где по малолюдству Дозора можно было рассчитывать на хорошее помещение, от некоторой неловкости понес залихватские байки о Дозоре, своей жизни в Черном Замке и путешествии вдоль Стены, так что Коттер Пайк, вышедший лично встречать высокородных гостей, глянул на черный плащ Джона, скатанный в скатку, и подумал, что пропал у Дозора хороший рекрут: вон как девушкам на уши присел, никак жениться задумал.

1) Оригинал и разные переводы пророчества о Арагорне Элессаре можно найти здесь https://www.kursivom.ru/стихи-д-р-р-толкина-в-разных-переводах-59/

Вернуться к тексту

Предоставив молодежь самой себе, ибо в праздности и безопасности она сама додумается до того, до чего Эйгону было надо, Эйгон Завоеватель перенесся в Королевскую Гавань, где царствовал суровый и сухой Станнис Баратеон, Эйгону не прямой потомок, но все-таки родственник, братняя кровь. Станнис к моменту появления Эйгона обдумывал, как ему справиться с Тайвином Ланнистером, горящим жаждой мести за все, что натворили в столице сестры Старк, но обдумывал Станнис свое положение не в присутствии генералов и лордов, а тет-а-тет с рыжеволосой красавицей, чему Эйгон, уже немного узнавший Станниса, сначала удивился, но довольно скоро понял, что происходит.

Чтобы скрыться от взгляда Станниса, в чьих жилах тоже текла кровь Таргариенов, Эйгон перенесся к нему за спину и некоторое время с ухмылкой наблюдал за красной жрицей, обещающей произвести тень, что убьет лорда Тайвина, причем произвести тем же самым путем, которым порядочные женщины рожают лордам наследников. Эйгон даже пару раз глянул сбоку на лицо Станниса, никак не годившегося в ловеласы и встречавшего такой наглый подкат серьезной задумчивой миной, но когда красная жрица перешла к грубой лести и объявила Станниса Азор Ахаем, Эйгон не выдержал и решил, что хватит извращений.

— ААААА! — закричал Эйгон, от чего Станнис подскочил на месте, а красная жрица, неожиданно увидев знакомое лицо драконьего владыки прямо перед собой, побледнела как полотно. — Мелони! И ты здесь, старая ты вешалка! Сколько лет, сколько зим!

Мелисандра вскрикнула и бросилась от слишком дружелюбного призрака наутек, а развеселившийся Эйгон, встретивший подругу юности, вошел в роль дикого, но симпатичного привидения и полетел вслед за Мелисандрой, громогласно призывая ее вспомнить, как она навещала подростка Эйгона на Драконьем Камне еще до Завоевания Вестероса, как юная Висенья ревновала и хотела Мелисандру с Драконьего Камня вытурить и как все якобы божественные рецепты, которыми жуликоватая молодая Мелисандра сулила усилить драконье пламя, привели только к тому, что у Балериона случился понос и он загадил сверху весь замок.

— Ну признай, шарлатанство же твое рглорианство, — доносился затихая голос Эйгона, — ну куда ты полезла туда, о чем ты ничего не знаешь? Дракон же не голубь, сто холопов неделю после него отмывали. Ты же не человек, Мелони, ты оружие массового поражения — но не в смысле твоих теней, а в смысле дурости...

Проводив Арью и Сансу в их комнаты и оставшись в своей комнате один, Джон наконец стряхнул с себя наваждение и даже устыдился того, как он распушил хвост и что при этом нагородил. Не сказать, чтобы честный Джон сильно привирал, но его байки развивались по законам жанра, и из них, как Джон ни держался реально происходившего, выходило, что и в Черном Замке Джон был первым парнем на деревне, и лорд-командующий его среди всех молодых выделял и чуть не в наследники себе прочил, и с великим Эйгоном Завоевателем Джон был на дружеской ноге, словно со старшим братом. И вообще не надо за Джона волноваться, ему ни живые, ни мертвые воины не соперники, он пару дюжин мертвяков легко порубил и теперь на верном коне хоть целое войско один погонит.

В общем, Джону стало все-таки совестно, что он так расхвастался, и он даже хотел пойти распорядиться, чтобы ужин Сансе и Арье принесли в их комнаты, а ему бы не пришлось тогда за ужином показываться им на глаза, не говоря уж о сидеть рядом — и вместе с этой мыслью Джон, храбрый и решительный в бою, провалился в трясину размышлений об этикете: прилично ли будет, если в первый день Санса и Арья не появятся на ужине, или их положение почетных гостей Дозора к тому их обязывает?

С формальным этикетом у Джона действительно был швах, хоть иди к мейстеру и бери почитать какое пособие для начинающих, а тут еще и Эйгон Завоеватель подбросил дровишек: в важных вещах Эйгон Джону помогал и его поддерживал, но в том, чтобы поглумиться по мелочи, отказать себе не мог и по дороге до Стены пару раз проехался по застольным манерам Джона.

— Не утирайся рукавом, — строго сказал владыка Эйгон, когда Джон на привале в очередной раз рубал из котелка. — И уж тем более рукавом не занюхивай. Право, ты недоволен тем, что я постоянно ужинаю с твоими кузинами, но трапезничать же с тобой — никакого удовольствия, и вовсе не потому, что я гетеросексуален.

— И что, я из котелка ножом и вилкой есть должен? — огрызнулся Джон.

— Ты должен хотя бы не чавкать, — немного надменно ответил просвещенный валириец Эйгон. — И не сгибаться над котелком, как медведь.

— Он горячий, — пояснил Джон. — Лучше я к нему наклонюсь, чем поднимать его буду. Или что, «огонь не может навредить дракону»?

— Дракону нет, — согласился Эйгон. — Но ты человек, а не животное. Если у тебя достало ума не хватать руками горячий котелок, может, у тебя достанет ума и красиво возлечь рядом с ним, как подобает особе королевской крови? — с этими словами Эйгон красиво возлег в воздухе, но потом махнул рукой и исчез.

Вплоть до следующего привала Эйгон не появлялся, и Джон даже начал задумываться, не настолько ли плохи его манеры, что способны оскорбить короля, а на следующем привале перед Джоном появилась призрачная валирийская красавица, чья красота была холодна как лед.

— У тебя не только с застольными манерами беда, — заметила валирийская красавица, смерив Джона тяжелым взглядом. — Предложи хотя бы даме сесть.

— Вам же не надо, — попытался отговориться Джон. — Вы призрак.

— Мне не надо, — согласилась собеседница Джона. — А тебе надо. Ты бирюк. И не потому бирюк, что характер такой, как у моего Мейгора, а потому что не знаешь, как можно иначе.

— Пожалуйста, присаживайтесь, леди Висенья, — тут же сказал Джон и даже сбил снег с поваленного дерева, пока учить его хорошим манерам не прибыл сам Мейгор Жестокий.

— Пока что плохо, — строго сказала Висенья усаживаясь. — Ухаживаешь как слуга за госпожой. Слуг у каждой леди десятки, их забота не приятна и не неприятна, их для того и держат, чтобы они прислуживали. Приятна забота короля — и оказывать ее ты должен как король. Попробуем еще.

— Что попробуем? — не понял Джон, когда Висенья поднялась на ноги.

— То же самое. Предложи даме сесть.

— Садитесь, миледи, — сказал Джон как мог куртуазно и даже сбил шляпой снег с бревна, не смущаясь тем, что вместо шляпы у него треух.

— Фатоват, — немного поморщилась Висенья. — Но ты и при дворе не жил, и настоящего короля в его столице не видел. Пойдем дальше — доставай столовые приборы и показывай, как ты их держишь.

— Послушайте, можно я хотя бы поем? — наконец не выдержал Джон.

— А чем ты заслужил? — строго ответила Висенья. — Блестящим обшлагом, как у каторжника?

Рукав Джон после этой встречи отстирал и даже научился правильно держать вилку, но уверенности в себе ему такой суровый урок не прибавил, и ужина в Восточном Дозоре он немного побаивался: с братьями-дозорными он бы порубал, как рубал и в Черном Замке, да и лорд-командующий Восточного Дозора, Коттер Пайк, выглядел простецом, но перед кузинами Джону теперь за свои манеры было неудобно и хотелось показать, что манеры эти улучшились. Так что Джон все смекал да прикидывал, как бы ему увильнуть от ужина в общем зале, или поужинать с бойцами Дозора без кузин, или (здесь уже сказывалось влияние Эйгона, которому Джон всю дорогу до Восточного Дозора завидовал) как бы поужинать с кузинами сам-третий, ну или хотя бы сам-четвертый, если Эйгон опять их навестит, — а гостей, и довольно неожиданных, в это время принимал Коттер Пайк, лорд-командующий Восточного Дозора.

Коттер Пайк был храбрым воином и хорошим солдатом, но чертовщины все же побаивался и немного опешил, когда вошел в свою комнату и увидел на фоне зажженного уже стюардами камина огромного мрачного призрака с королевским обручем на голове.

Эйгон Завоеватель был далеко не единственным из Таргариенов, кто надеялся на Джона в смысле продолжения династии и рассчитывал, что Джон не станет вести себя с Арьей и Сансой как со своими сестрами, и потому Мейгор Жестокий, поворчав о ханжестве андалов, отправился в Восточный Дозор позаботиться, чтобы Джона ни в коем случае не приняли за сводного брата Сансы и Арьи и не мешали бы ему устраивать свою личную жизнь.

— Узнаешь меня? — грозным громовым голосом спросил Коттера Пайка Мейгор.

— Никак нет, ваше величество, — отрапортовал Коттер Пайк, догадавшись, что перед ним не призрак Роберта Баратеона, чей портрет Коттер Пайк однажды видел, и не призрак тощего Эйриса или более изящного Рейгара, о чьей внешности он слыхал.

— Я король Таргариен, за жестокость свою названный Мейгором, — со свойственным ему черным юмором пояснил Мейгор, которому нравилось, как пугались его имени: даже принца Деймона-Негодяя, который сам был не промах, называли вторым Мейгором (а не первым Деймоном, как со зловещим смехом всегда подчеркивал Мейгор), а сына бестолкового Эйриона, названного Мейгором, из-за имени и вовсе не захотели пускать на трон даже ребенком, выбрав вместо него Эйгона Невероятного.

— Знаешь ли ты, что за благородный юноша прибыл сегодня в твой замок в компании двух красавиц? — продолжал Мейгор. — Не отвечай, ты не можешь этого знать.

— Это же гигант мысли и надежда вестеросской монархии, — ехидно заметил невидимый и неслышимый Коттеру Пайку Эйгон Невероятный, рассчитывая на то, что неповоротливый и упертый Мейгор, занятый разговором, не догадается, как его прогнать. — Извини, Мейгор, я просто не мог не подойти.

— К гостю своему наедине будешь обращаться «ваша светлость», — повелел лорду-командующему Мейгор. — Среди остальных, пока он еще не явлен миру, называй его лорд Страйдер.

— Или Бродяжник, или Колоброд, — тут же ввернул Эйгон Невероятный. — Ну жжете же, многоуважаемые предки, и это вы еще драконов не вывели.

Кейтилин Старк не любила Джона, считая его бастардом, которого лорд Эддард прижил в гражданскую войну, будучи уже с Кейтилин помолвленным. Не все в Винтерфелле переняли ее отношение к Джону, но и среди служанок, и среди латников таких было немало, а Санса последние годы в Винтерфелле просто не замечала Джона, смотря то мимо него, то даже сквозь него. Джон отмечал про себя, что чем старше Санса становится, тем она делается красивее, но даже не пытался с ней заговаривать — не то что обижался, а просто цепенел при виде этой гордой красоты.

Джон совсем не ожидал, что Санса постучится к нему вечером, и чуть не онемел от удивления, увидев ее на пороге. Санса, стоявшая на пороге, по-прежнему на него не смотрела, но уже не как в Винтерфелле, а виновато опустив голову, и Джон словно в первый раз увидел, что Санса очень тоненькая и хрупкая, и ему захотелось обнять ее за плечи и утешить.

— Прости меня, Джон, — тихо сказала Санса. — Когда Эйгон рассказывал о тебе, я еще не знала, о ком он рассказывает, а теперь понимаю, что тебе не очень хорошо с нами жилось.

— Да не слушай ты, что он сочиняет, — великодушно сказал Джон и действительно приобнял Сансу и проводил ее в свою комнату.

— Может, что-то он и сочиняет, но и правду он часто говорил, просто говорил ее так, чтобы я не догадалась, о ком он, — ответила Санса, а Джон подосадовал на себя, что откровенничал с Эйгоном по-родственному и подкидывал ему тем самым материал для его рассказов.

— Я понимаю, как все это выглядит, — продолжала Санса, по-прежнему не поднимая на Джона глаза. — Мне нужно было попросить прощения до того, как я узнала, что ты принц Таргариен, а теперь уже поздно. Я ведь хотела… в плену и в беде понимаешь, что такое семья и кто тебе друг…

Пламя свечи в руке Джона прыгало и колебалось, и в этом изменчивом свете он заметил заживающий красный рубец слева на челюсти Сансы, который Джон не увидел раньше, при свете дня, и Джон накрыл рубец рукой, словно это могло исцелить.

— Тому, кто это сделал, я потом горло перерезала, — сказала Санса, наконец поднимая голову, и Джон удивился, увидев, каким твердым и жестким стал в этот момент ее взгляд. Вот за это Санса не просила прощения, ни у него, ни у богов, и правильно делала. — Только отметина все равно останется, и не одна.

— Боевые шрамы украшают, — ободряюще сказал Джон.

— Мужчину, а не женщину.

— Доблесть к лицу всем, — возразил Джон. — Только больше я тебя от себя не отпущу. Я, конечно, и сам мастер попадать в неприятности, — Джон махнул рукой в сторону своего изрубленного тулупа, — да и выпутываться из них у меня получается не так ловко, как я рассказывал, но только мне так спокойнее будет, если ты всегда на глазах будешь.

— Давай полушубок свой, залатаю, — предложила Санса.

— Да ладно, — отмахнулся Джон. — Я солдат, сам подлатаюсь. Этому нас тоже учат.

— Вижу я, как ты подлатался, — улыбнулась Санса. — Давай-давай.

Так Джон остался без полушубка (к его удивлению, вернувшегося к нему уже следующим утром совсем без прорех) и с необычными мыслями на ночь, которые всего пару дней назад он бы от себя гнал. Если бы Джона сейчас спросили, с кем бы он согласился провести всю жизнь на пустынном острове или в заброшенном замке, из всех людей на земле он без сомнения выбрал бы Арью, о которой по-прежнему иногда думал как о маленькой сестрице, как ни пытались шкодливые бесы и лично Эйгон Завоеватель намекнуть ему, что на самом деле Арья его симпатичная и шаловливая кузина. Но именно из-за этого конфликта привычки и бесенят Джон не мог себе представить, что он будет играть с Арьей в эту старую как мир игру, в которой для юноши наградой за находчивость, остроумие и безрассудство становится веселый девичий смех и восхищенный взгляд. А вот с Сансой, с которой они выросли, можно считать, что поврозь, Джону хотелось быть веселым и немного дерзким, чтобы видеть то ее улыбку, то ее потупленные глаза.

Как говаривал Эйгон Недостойный, имея в виду себя любимого, «каждое утро, когда просыпается Таргариен, боги подбрасывают монету, а весь мир, затаив дыхание, ждет, что он удерет сегодня». Джон был очень добропорядочным, положительным Таргариеном, и за него присказку Эйгона Недостойного оправдывали предки, полные неожиданностей и сюрпризов. В свое первое утро в Восточном Дозоре Джон толком не успел умыться и стоял над тазом воды без рубашки и в кальсонах, когда в его комнату вошла призрачная среброволосая красавица, чья красота была ослепительной, блестящей и игривой.

— Вот ты каков, мой далекий потомок, — со смешинкой в голосе и озорными искорками в глазах сказала гостья Джона, налюбовавшись на ладную фигуру смущенного ею Джона, который в свою очередь засмотрелся на нее. — Рот закрой, ну или скажи что-нибудь.

— Присаживайтесь, моя госпожа, — галантно сказал Джон и указал гостье на единственный стул в своей комнате таким широким королевским жестом, словно дарил ей целый Красный Замок.

— Ну какой молодец, — с той же игривой улыбкой похвалила Джона его гостья и уселась на стуле так, что можно было подумать, что она вот-вот вспорхнет и улетит, как редкая пташка. — Все-таки Висенья неправа, считая, что строгостью можно добиться большего, чем лаской. Как знать, если бы в Дорне в мои времена правила не эта жирная жаба Мерия Мартелл, а красавец король, похожий на тебя — может, нам и не пришлось бы воевать.

— Весь Дорн не стоит никакого внимания, леди Рейнис, если он не смог оценить вашу красоту, — неожиданно для самого себя сказал Джон, в присутствии веселой и лукавой Рейнис в его голову приходили слова и мысли, которые никогда там не бывали. Рейнис, явившаяся Джону, выглядела так, словно она была его ровесницей — призраку ее брата Эйгона Завоевателя Джон дал бы лет сорок: Эйгон был строг, между его бровями залегли суровые складки, а в короткой бороде проглядывала седина; Висенье, которая учила Джона хорошим манерам, было на вид около тридцати; а Рейнис выбрала остаться в посмертье юной и свежей, как весеннее утро.

— Ого! — рассмеялась Рейнис удачному комплименту Джона. — Да ты опасен для нежного девичьего сердечка. Признай, я не первая, кому ты такими речами кружишь голову.

Джон, и сам не ожидавший от себя такого красноречия, смешался и замолчал, не зная, как ответить на этот вопрос: правда разоблачила бы Джона как неопытного юнца, а как удачно соврать, он придумать не мог, а Рейнис и не собиралась ему помогать, поглядывая на него искоса и слегка прикусывая губу.

— А теперь внимание, правильный ответ, — четко и бесстрастно произнес Эйгон Завоеватель, и от его появления Джон смутился еще больше, как будто Эйгон застукал его наедине со своей женой в плохом смысле слова. — «Вы первая, миледи, кому я могу это сказать, не покривив душой». И дружеский совет, для земной жизни: если девушка тебе по душе, как можно скорее предъявляй на нее права. Если начнет так морочить тебе голову, пусть это ей придется смущаться и оправдываться, когда ты спросишь, где она этого набралась.

— Эйгон, он принц Драконьего Камня, — очаровательно надувшись на своего серьезного брата, сказала Рейнис. — Сотни дочерей лордов и без твоих советов склонят перед ним головы, как покорные овечки, стоит ему лишь взглянуть в их сторону. Но так же неинтересно, правда?

— Кому как, — все так же сурово отозвался Эйгон, и даже Рейнис немного присмирела, а Джон так и вообще растерялся: ему было очень трудно не поддаваться на очарование Рейнис, и чувствовал он уже, что почти влюблен, а потому осознавал свою вину перед своим великим предком и признавал его право гневаться.

— Мне нужно поговорить с Джоном, Рейнис, — строго сказал Эйгон, Джону и не пришло бы в голову так властно и жестко с Рейнис обходиться. — Ты не мешаешь, но все-таки помолчи.

— Вот еще, — дернула плечиком Рейнис и направилась к двери. — Не забывай меня, далекий потомок.

Джон мог бы неожиданно галантно для себя ответить, что леди Рейнис невозможно забыть, но в присутствии Эйгона он придержал язык, боясь, что и так позволил себе лишнего, и только сдержанно и учтиво поклонился, совершенно забыв, что он по-прежнему стоит в одних кальсонах, не добавляющих ему куртуазности.

Стоило Рейнис уйти, как Эйгон изменился и повеселел.

— Только так с ней и можно, а то совсем на голову сядет, — пояснил Эйгон. — Как дотракийский скакун: примет только того всадника, чью твердую руку будет уважать. И немного хитрости, конечно, тоже не помешает: когда хочешь, чтобы она ушла, достаточно попросить ее помолчать. Тогда она послушно уйдет, но будет чувствовать себя при этом независимой и непокорной.

— Я подожду с разговорами о твоих делах сердечных, пока ты оденешь штаны, — с небольшой насмешкой добавил Эйгон, и Джон бросился одеваться, настолько обрадовавшись тому, что Эйгон на него не сердится, что даже не стал сердиться сам на очередной прозрачный намек на своих кузин.

Впрочем, Эйгон тоже был полон сюрпризов и умел ошеломить противника, не только свалившись ему на голову на огнедышащем драконе.

— Вам незачем долго торчать здесь, в Восточном Дозоре, — сообщил Эйгон, когда Джон оделся. — Санса и Арья везут в Винтерфелл валирийский клинок лорда Эддарда; там же тебе стоило бы объявить о помолвке с той из них, на ком ты намерен жениться.

— Рейнис правильно сказала, что ты кронпринц, — продолжал Эйгон, заметив сомнения и нерешительность на лице Джона. — У Станниса нет сыновей, а у Ренли их быть не может из-за его постыдного порока. По той же причине Станнис с большей охотой сделает наследником тебя, а не Ренли — стоит во всеуслышание заявить о противоестественном грехе Ренли и привлечь к делу церковь, как кандидатура Ренли-наследника сразу станет провальной. Твой кузен Робб Старк объявил себя Королем Севера — если ты сделаешь предложение одной из его сестер, это будет самый щедрый мир с Железным Троном, который он может получить.

Джон хотел было возразить, что Робб и Кейтилин вряд ли первым делом подумают о его щедрости, если узнают, что он женится на Арье, но Эйгон не дал Джону времени подвергнуть сомнению его, Эйгона, дипломатические таланты, перейдя в атаку.

— Против женской красоты ты слаб, Джон, — с усмешкой сказал Эйгон, а Джон вспомнил о Рейнис и смутился так, что вряд ли смог бы теперь Эйгону возражать. — Не надо искушать себя выше сил. Санса красавица уже сейчас, а спустя несколько лет надолго станет самой красивой женщиной Вестероса. Все будут тебе завидовать; тебе самому же будет легче противостоять другим красавицам, которые обязательно захотят привлечь твое внимание и чего-то от тебя добиться: потешить свое тщеславие, заманив в свою постель короля, получить места при дворе для своих родственников, просто обогатиться.

— Об Арье я позабочусь и найду для нее хорошую партию, — пообещал Эйгон, и Джон ухнул в расставленную ему ловушку с головой.

Джону приходилось бывать на соседских свадьбах; Кейтилин упрямо придерживалась обычаев Речных Земель, по которым не приехать на свадьбу в семье своего вассала почти равносильно оскорблению. Если лорд Эддард, которому при северных расстояниях эта традиция казалось дикой, отказывался ее сопровождать, Кейтилин брала с собой Робба, даже маленького, чтобы вассалы Эддарда видели, что приехала не только жена их лорда, но и наследник. Когда лорд Эддард находил себе в свадебном замке дело, Джона тоже брали с собой, а потом и Сансу, и даже Бран ездил последний раз, хотя и всего лишь к Селвинам. Поэтому Джон насмотрелся на пиры, пьяные драки и провожания жениха и невесты, во время которых смеющихся, подвыпивших, краснеющих невест гости волокли в супружескую спальню, по дороге под скабрезные шуточки лишая одежды, чтобы представить невесту молодому мужу в лучшем виде, а точнее, в чем мать родила.

Так что Джон смог представить очень живо, как где-то в чужом замке Арью с гоготом и криками волокут в спальню, рвут с нее одежду и бросают ее, голую и беззащитную, на постель к какому-то прыщавому юнцу или старому волосатому вдовцу, который самодовольно думает, что ее тело теперь принадлежит ему. От такой мысли у Джона сразу сжались кулаки, и он понял, что никогда никому Арью не отдаст, а сам в свое время тихо унесет подросшую Арью на руках, не дав никому вмешиваться и даже идти рядом. Арья и без того будет смущаться и спрячет у него лицо на груди, и он медленно разденет ее в темноте, шепча милые и нежные слова. Может быть, подумал Джон, и Рейгар так унес на руках свою Лианну, разглядев в девочке-сорванце скрытную и ранимую душу, ощетинившуюся всем навстречу, и именно поэтому все случилось посреди степи в почти безлюдной Башне Радости, а не в столице с торжествами и шумным пиром.

— По твоему молчанию я делаю вывод, что моя идея тебе неугодна, — напомнил Джону о своем присутствии дьявольски веселый Эйгон. — Мне в принципе все равно. Если ты упорствуешь в том, что женишься только на одной, то пожалуйста, женись на Арье, Сансу я легко сосватаю в какой-нибудь из великих домов. Что у Тиреллов, что у Хайтауэров наверняка немало галантных и красивых сыновей, а с такими нашими союзниками у себя в тылу Ланнистеры уже не побегают по Речным Землям. Мы тут же перережем им Золотую Дорогу, и я посмотрю, как скоро они запросят мира на наших условиях.

«Сансу уже сватали за принца», — хотел напомнить Джон, вдруг вспомнил заживающий рубец на нежной коже Сансы и вздрогнул как от удара. Конечно, теперь можно было рассчитывать на то, что Эйгон присмотрит за Сансой: он уже кратко рассказал Джону о том, как привел на помощь Сансе и Арье корабли Давоса Сиворта, и случившееся после этого в Красном Замке должно было послужить многим уроком — не говоря уж о том, что, если Драконий Камень теперь отойдет Джону, Джон вспомнит семейные традиции и принесет пламя и кровь любому дому, в котором Санса будет несчастна.

Поэтому Джон представил себе, что Санса будет счастлива — может, будет даже навещать его на Драконьем Камне вместе с молодым рыцарственным мужем. Джон будет сидеть во главе стола, как обычно немного мрачный и неловкий, а Санса будет перешептываться и смеяться с незнакомым Джону юношей. Конечно, она вряд ли будет смотреть мимо Джона, как в детстве, но ее улыбка, смех, короткие взгляды будут снова предназначаться не ему — и теперь, когда Джон уже обнимал Сансу, говорил с ней наедине, ловил после этого ее чуть смущенные взгляды за ужином, мысли о том, что этого уже никогда больше не будет, наполняли Джона безысходной волчьей тоской.

— Как говорит вестеросский народ, «и так не сяк, и эдак не так», — притворно пожаловался Эйгон, его забавляла жестокая игра с сердцем Джона. — Ну подумай еще, кого берешь, от кого отказываешься. Моногамия требует жертв. Хотя могу сказать тебе еще кое-что: мастерство властителя состоит в том, чтобы уметь поручить нужные вещи нужным людям. Но в самом важном и для короля на Железном Троне работает правило: хочешь сделать хорошо — сделай это сам.

В Красном Замке тем временем по распоряжению Мелисандры готовилось сожжение статуй Семерых — а владыка Эйгон, так и не обнаруживший Семерых за гробом, готовился вступаться за кумиров и набирать вистов как защитник истинной веры.

Статуи Семерых, стащенные со своих постаментов в дворцовой септе, стояли в середине двора, будто сбившись вместе перед лицом опасности, возле ворот замка толпились сотни людей, уже обращенных Мелисандрой в рглорианство и пришедших посмотреть, как жгут их прежних богов, а за ними, отделенное крепостным рвом, бушевало людское море, посылающее проклятия огнепоклонникам.

«Мейгор хотя бы полез на рожон ради короны и ради того, чтобы обзавестись наследником, — подумал Эйгон, взглядом выхватывая в толпе во дворе Красного Замка тех, на кого он мог рассчитывать и с кем успел переговорить: Давоса, его сыновей и суеверных моряков, пришедших вместе с Салладором Сааном. — Ради возрождения нашего рода и я, пожалуй, вскоре полезу на рожон. Но чего ради устроен этот балаган?»

Мелисандра тем временем пошла вокруг подготовленных на заклание кумиров с зажженным факелом в руке.

— Рглор, озари нашу тьму, — возгласила Мелисандра на валирийском, чтобы молитвой на неизвестном языке придать действу таинственности, но Эйгон, у которого валирийский был родной, только усмехнулся ее простонародному произношению. — Владыка Света, мы приносим тебе в дар этих ложных богов, семь образов врага твоего. Прими их и озари нас светом своим, ибо ночь темна и полна ужасов.

— Вот уж воистину! — в ответ на последнее прогремел Эйгон, появляясь перед опешившей Мелисандрой. — Лопнуло на небесах терпение, и переполнилась чаша гнева до краев. В этот раз, Мелисандра, рассердила ты небеса всерьез!

На этих словах Эйгона в нескольких местах двора вспыхнуло пламя, изображая павший с неба огонь, который должен покарать святотатцев, а вслед за этим, удивив даже самого Эйгона, и несколько рглорианцев вспыхнули как факелы, потому что пираты Салладора Саана были злопамятны и круты на расправу. Стоящая за крепостным рвом толпа пораженно вздохнула и даже начала петь гимны Семерым, показавшим нечестивцам, кто здесь истинные боги, а кто что-то с чем-то, а Мелисандра не успела прибегнуть к своей магии, потому что у нее за спиной раздался незнакомый ей строгий голос.

— Чик разочек волшебными пассатижами — и нет твоего ожерелья с рубином, — сказал Мелисандре строгий голос, и Мелисандра капитулировала — лишиться ожерелья, а вместе с ним и чар, возвращающих ей молодость, было для нее страшнее смерти.

— Ты высок, Высокий Дункан, — похвалил Эйгон. — Все-таки не зря мы тебя кормим.

— Рад стараться, государь! — браво отозвался покойный лорд-командующий Королевской Гвардии, который погиб в Летнем Замке вместе со своим сердечным другом Эйгоном Невероятным, рука об руку с ним попал в Валгаллу, да так и задержался во Дворце Пламени и Крови, куда еще было податься сироте. Постепенно Таргариены к бравому рыцарю привыкли, Эймон Рыцарь-Дракон полюбил слушать байки Дункана о геройских подвигах его, Эймона, преемников-гвардейцев, Лионель Смеющийся Вихрь принял боевого товарища как родного, а Бейлор Сломи Копье, как и при жизни, взял Дункана под свое покровительство.

— Так-то, Мелони, — наставительно сказал Эйгон, когда Давос подошел подсобить призрачному рыцарю и скрутил Мелисандре руки. — Ты вот все в пламени будущее свое высматриваешь, а меня там не видно. Кроме Таргариенов, видят меня только те, кому я сам хочу показаться — а сэр Дункан у нас вообще невидимка, у него, как у рыцаря Королевской Гвардии, потомков нет.

На этом месте сэр Дункан Высокий немного смутился.

Джон нашел Арью во дворе рядом с оружейной, где Арья плясала со шпагой и периодически колола видавшие виды чучело, а братья Ночного Дозора подбадривали ее неорганизованными выкриками, радуясь, что их суровая мужская компания теперь разбавлена такой боевой девчушкой. От стены оружейной за Арьей следила невидимая никому, кроме Джона, Висенья Таргариен, и Джон коротко, но почтительно ей поклонился, чтобы Висенья не затеяла снова учить его хорошим манерам, а Висенья милостиво кивнула в ответ.

— Ты дуешься на меня, что ли? — весело спросил Джон, когда Арья закончила со своим танцевальным фехтованием — или фехтовальными танцами, как посмотреть.

— Тебе так нравится быть принцем? — сердито сказала Арья. — Не успел приехать, как всем за нашим столом раззвонил. «Ваша светлость»...

— Это не я, — пожал плечами Джон. — Наверно, кто-то из моих Таргариенов постарался обеспечить мне королевский прием — отсюда, кстати, только что ушла Висенья, ты ей понравилась.

— Ну вот, теперь они тебе уже свои, — недовольно отозвалась Арья.

— Я же не отрекаюсь от семьи, — пояснил Джон. — Я сын Лианны Старк. Мне казалось, она тебе всегда нравилась.

— Ты мне нужен, Джон, — тихо сказала Арья, немного помолчав. — Зайти к тебе вечером, посидеть с тобой рядом. Я все это время по тебе скучала, мне всегда хотелось тебе что-нибудь рассказать, посоветоваться, пожаловаться. А теперь ты принц Таргариен — тебе же не надо, надеюсь, объяснять, почему незамужней девушке неприлично проводить слишком много времени с тем, кто ей не брат?

— Ну, досюда же вы с Сансой доплыли вдвоем, без своей септы Мордейн, — немного растерянно ответил Джон, который о таких вещах как-то не думал.

— Не надо о септе Мордейн, — резко сказала Арья, которой пришлось снимать с крепостной стены голову септы — и казнить тех, кто казнил ее. — Ничего-то ты не понимаешь, Джон.

Джон не стал ничего спрашивать и терпеливо ждал, когда Арья перестанет сжимать эфес своей шпаги и заговорит снова, только приобнял ее привычным жестом.

— Там, на корабле, были только простолюдины, на них никто не обращает внимания, — наконец пояснила Арья, дернув плечом, но не выскользнув из-под руки Джона. — А если мы с тобой будем и в замках часто стоять вот так, все будут думать, что мы жених и невеста.

— Ну и пусть думают.

— Ты же не женишься.

— Женюсь.

— Ну ты совсем дурной! — рассердилась Арья и убежала, но Джон почему-то так и не мог решить, обиделась она или обрадовалась.

Хотя Эйнис, сын Эйгона Завоевателя от Рейнис, вырос мямлей, Эйгон так и не сделал своим наследником куда более сурового и решительного Мейгора, потому что Мейгор при всех своих выдающихся бойцовских качествах был прям и туповат и во всем предпочитал брать силой, в том числе в дознавательствах и допросах. Сам же Эйгон никогда не опускался до живодерства, смотря на допрос как на поединок умов и воль, а такие поединки великий Эйгон Завоеватель выигрывать умел хорошо, так что мог даже позволить себе хорошую шутку и ехидную усмешку.

— Вижу, Мелони, мои разговоры на тебя не действуют, — посетовал Эйгон, входя через закрытую дверь в темницу, куда прямой и суровый Станнис, порой напоминавший Эйгону Мейгора на минималках, зачем-то притащил палача. — Ты все такая же шалунья и попрыгунья-стрекоза.

— Только учти, что лето красное ты уже пропела и зима близко, — продолжал Эйгон уже суровее, надвигаясь на Мелисандру. — Ну-ка, расскажи мне, чем тебе ожерелье это, с рубином, так дорого.

Секрет ожерелья Эйгон уже выведал, еще при своей жизни, дивясь под старость на то, как Мелисандре удается оставаться молодой, и именно по его приказу призрак Дункана Высокого встал у Мелисандры за спиной, нацелившись на ее ожерелье, хотя угрожать «волшебными пассатижами» придумал не Эйгон — вернее, скорее всего, тоже Эйгон, но Невероятный, а не Завоеватель.

— Память это мамина, — начала юлить Мелисандра, рассчитывая благородного Эйгона разжалобить и навести на добрые воспоминания о былых временах. — Последняя память по маме моей дорогой. Знаешь же, что осталась я теперь одна-одинешенька на всем белом свете, и ни от кого мне ни помощи, ни поддержки. Только ты, Таргариен, стараешься побольнее меня обидеть. Еще ужаснее сделать жизнь мою...

— Это ты не знаешь пока, что такое ужасная жизнь, — строго сказал Эйгон. — Королевской крови захотела? На Эдрика Шторма пиявки ставишь, а потом их жжешь? Да и самого его сжечь собираешься при случае — подбивала же уже Станниса родного брата убить? За такое отвечать придется тебе всерьез.

— Наговариваешь ты на меня, Таргариен, грех это, — попыталась возразить Мелисандра, но уже испугалась она того, что невидимый Эйгон много при чем присутствовал, и врать и отпираться может быть себе дороже.

— Мы отправим тебя в Валирию, драконьи яйца искать, — пообещал Эйгон. — Давос отвезет, а Дункан проводит. Дункан уже мертвый, ему и Рок Валирии не страшен, а ты уж поберегись, не помирай там сразу-то.

— Сколько времени прошло после Рока, нет там в Валирии больше ничего, ни драконьих яиц, ни проклятия, — ответила Мелисандра, которую при упоминании Валирии все же пробрало холодком. — Не бери на понт, Таргариен.

— Что за вульгарные у тебя выражения, Мелони? — посетовал Эйгон, которому, наоборот, становилось веселее и веселее. — Ты мне молодого человека испортишь, — и Эйгон сделал жест в сторону лысого Станниса, по сравнению с древним Эйгоном и столь же древней Мелисандрой и впрямь выходившего молодым.

— Многое погибло в Валирии, а многое и выжило, — продолжал Эйгон. — Помню, была у нас в роду такая история, когда Балерион мой, старый дуралей, принцессу Эйрею туда унес. Она до этого тоже непокорная была и смутьянка, вот как ты. Попала она в лапы к тамошним мутантам, и они месяцами над ней бесчеловечные эксперименты ставили. Так она и умерла в страшных мучениях, когда Балерион наконец одумался и домой ее принес. А последнее время там еще больше странного творится — Давос вот там в свое время ходил, он подтвердит. Давос, верно я говорю?

— Истинная правда, ваше величество, — с готовностью отозвался Давос, ему такие методы вразумления куда как больше нравились, чем костры да темницы, и он с удовольствием во всем Эйгону подыгрывал. — Сам не знаю, как я живым да в здравом уме из этой Валирии ушел, а от того, что Салладор недавно рассказывал, так вообще кровь в жилах стынет. Я, с вашего позволения, только в Дымное море с ней зайду, — и Давос кивнул на Мелисандру, — а потом высажу ее в шлюпку и деру дам.

— Подожди, Эйгон, — попросила напуганная Мелисандра. — Если тебе драконьи яйца нужны, так зачем в Валирию плыть? Есть три драконьих яйца у твоей Дейнерис, я и дорогу до кхаласара покажу.

— Вот это мысль, Мелони, — похвалил Эйгон, хитростью добившийся своего. — Я вижу, у тебя начинает просыпаться гражданская сознательность.

Пока Эйгон Завоеватель наводил порядок в Королевской Гавани и конкретно среди советников Станниса Баратеона, его тезка и прапрадед Джона Эйгон Невероятный заглянул к Арье, про которую Завоеватель не раз говорил ему, что для маленького Эгга Арья была бы хорошей подружкой. Эйгон Невероятный, конечно, уже не был маленьким Эггом — с тех пор он провел полвека в земной юдоли и еще полвека на пажитях небесных, — но маленький Эгг все еще жил в нем, да и будучи уже королем, Эйгон Невероятный любил пошутить, по-доброму схитрить и душевно поговорить с кем-нибудь из своих подданных.

— Да, я тоже Таргариен, — согласился Эйгон Невероятный, ничуть не обескураженный не слишком ласковым приемом. — И, представь себе, тоже Эйгон.

— Значит, боги и вас обделили фантазией, как говорит наш пращур Брандон Строитель, — заключила Арья. — Наши Брандоны представляются своими прозвищами: Строитель, Крушитель, Корабельщик.

— Тогда я Невероятный, — заново представился Эйгон. — И боги не полностью обделили меня фантазией: своего старшего сына я назвал Дунканом, а сам в детстве представлялся как Эгг.

Выдуманная Эйгоном Невероятным короткая форма своего имени развеселила Арью, потому что она приложила ее к суровому и величественному Эйгону Завоевателю, на которого Арья дулась уже третий день — ведь это же он все запутал, объявив, что ее Джон теперь принц Таргариен.

— А что в тебе невероятного? — спросила Арья, она еще ершилась, но уже заинтересовалась своим веселым гостем и незаметно перешла с ним на ты.

— Наиболее скромным и правдивым с моей стороны было бы сказать, что невероятным было мое восшествие на престол, потому что я был четвертым сыном четвертого сына и никак не должен был наследовать за своим дедом Дейроном Добрым. Но это печальная история, и я лучше расскажу тебе о других невероятных вещах, которые со мной происходили. Например, в детстве я был странствующим принцем — служил оруженосцем у простого межевого рыцаря, а однажды вместе с ним раскрыл заговор против короля и остановил Второе Восстание Черного Пламени.

Историю про турнир в Белостенном Замке Арья не знала, а Эйгон рассказывал ее интересно и забавно, попутно поясняя и про гербы, и про участников Первого Восстания Черного Пламени, и про Бриндена Риверса, которого почему-то заждались в Валгалле, так что к концу рассказа с лирическими отступлениями Арья неплохо подтянулась по истории, а заодно начала считать Эйгона Невероятного лучшим из Таргариенов — хотя неплохо бы было уговорить его привести с собой в следующий раз еще и его дядю Бейлора Сломи Копье, и заодно уж его друга Лионеля Смеющегося Вихря.

— А дальше? — совсем по-детски спросила удобно устроившаяся Арья, когда закончился не только рассказ про Белостенный Замок и про последующий визит в Винтерфелл, но и рассказ про Эшфордский турнир и поездку в Дорн к кукольникам.

— А дальше после всех этих приключений я неожиданно стал королем, хотя совсем не обрадовался этому, — ответил Эйгон Невероятный, который невероятно хорошо чуял момент, когда можно исподволь перейти к делу. — Не обрадовался я в том числе и потому, что королю слишком часто нужно думать о том, как не ущемить гордость какого-нибудь лорда, и любой поступок короля имеет слишком много последствий. А иногда королю приходится отвечать и за чужие ошибки: например, Лионель Смеющийся Вихрь был добрым другом и мне, и Дункану; мы оба, и я, и Лионель, хотели породниться и устроили помолвку моего старшего сына и его младшей дочери — а мой сын изменил своему слову и женился на простолюдинке. Лионель вспылил и объявил себя Штормовым королем, сказав, что не хочет иметь ни со мной, ни с Королевской Гаванью ничего общего. Я был вынужден повернуть оружие против своего старого друга, и только мужество и искусство Дункана, который вызвал Лионеля на поединок и сумел с риском для жизни обезоружить его, предотвратило ужасную братоубийственную войну, о которой я бы жалел всю оставшуюся жизнь — и всю вечность в посмертии.

— А ты мог бы спросить своего сына, прежде чем его сватать, — дерзко сказала Арья. — Если бы меня просватали вот так, за глаза, я бы поступила точно так же, как он — ну или не совсем так: может, я вообще не собираюсь замуж.

— Совсем не собираешься? — с похоронной серьезностью переспросил Эйгон Невероятный, потому что на самом деле ему было очень смешно: он вырастил пятерых детей, и чего-чего им только не взбредало в детстве в голову, так что Эйгон слышал уже всё. — Хорошо, я скажу Завоевателю: он-то хочет выдать тебя за Джона.

— Да при чем тут Джон, — немного смутилась Арья. — Я говорю, что, если бы меня сосватали за какого-то Фрея, которого я и в глаза не видела, я бы просто сбежала!

— Сбегали и у меня, — вздохнул Эйгон. — Джейхейрис и Шейра, они росли вместе, все детство секретничали друг с другом, всем друг с другом делились, а потом, как узнали, что я хочу женить Джейхейриса на Селии Талли (она, кстати, приходится тебе прабабушкой), а Шейру выдать за одного из братьев Тиреллов, — сбежали из дома и поженились. К счастью, Тиреллы и Талли не стали поднимать против меня восстание, но я бы был очень признателен им двоим, если бы они сбежали пораньше, пока я не успел устроить их помолвки. Я бы и тебе дал тот же совет, если бы ты не сказала, что вовсе не собираешься замуж: беги с тем, кто тебе по сердцу, до ближайшей септы, пока твоя семья не надумала в нынешние неспокойные времена заключить с каким-нибудь домом брачный союз. Ну да ладно, — и Эйгон Невероятный откланялся, сказав то, за чем приходил.

Арье после ухода Эйгона все же начало казаться, что ее заявление о том, что она не собирается выходить замуж, ни сейчас, ни потом, — довольно глупое, хотя бы потому, что таким решением от нежеланной помолвки не отговоришься. Раньше Арья иногда мечтала о том, что отец отдаст Джону какой-нибудь замок, и в случае чего она сбежит к Джону и будет жить у него. Потом эта мечта рухнула, когда Арью повезли в Королевскую Гавань, а Джон решил уйти в Ночной Дозор, и о пролитых об этом слезах Арья не сказала даже Джону. А теперь старая мечта распустилась с новой силой — Джон ведь оказался ее кузеном, а не братом, и можно было выскочить за него замуж и не бояться больше никаких заочных помолвок, не думать о том, чем будешь жить, не ожидать, что кто-то из семьи решит тобой покомандовать. Джона, конечно, придется слушаться, но ведь он все равно умней и больше знает.

Только вот сбегать с Джоном Арье было некуда — не могла же она бросить Сансу.

Высокий и строгий сэр Дункан, которого Эйгон Завоеватель определил Мелисандре в спутники, немного пугал Мелисандру своей молчаливостью, а вдобавок еще и тем, что порой непочтительно скрывался от ее взгляда, и Мелисандра никак не могла понять, удалился ли он куда-то или по-прежнему идет рядом, невидимый и неслышимый, и за ней наблюдает. Поэтому Мелисандра даже обрадовалась тому, что на корабле Давоса Сиворта ее встретил еще один призрак, стройный и изящный король Таргариен с задумчивыми темно-фиолетовыми глазами.

Но встретивший Мелисандру призрак был возвышен и куртуазен только на вид.

— Ну что, Дунк, стянем опять драконье яйцо? — весело сказал призрак, не удосужившись представиться Мелисандре. — А там и драконов возродим, а?

— Вот уж надеюсь, что возрождать драконов будешь не ты, Эгг, — панибратски ответил Дункан Высокий.

— Ладно, — c хитрой и ехидной фамильной усмешкой согласился Эйгон Невероятный. — Буду возрождать дотракийцев к новой, благородной и рыцарственной, жизни. Их не жалко. Если полыхнут они когда-нибудь в каком большом шатре — ну скажем, что сгорели от стыда. Или что на них загорелись шапки.

— Этого не надо тем более, — строго сказал сэр Дункан, к старости он стал ворчлив, а годы в Валгалле так и не добавили ему понимания таргариенского юмора. — Знаю я эти задумки: то колесо истории останавливать, то людей от самих себя освобождать, то Дикий Огонь внутрь принимать — причем последнее из всех трех самое безвредное.

— Не ворчи, Дунк, — весело ответил Эгг. — Меня же почему сюда послали: потому что я самый изобретательный и здравомыслящий. Помнишь, как я сначала на Эшфордском турнире пятерых незаинтересованных в исходе дела рыцарей на смертный бой подписал? А как у лорда Баттервелла заговор против короны в одиночку раскрыл?

— Ну давай, давай, расскажи мне про это, — саркастично ответил Дунк, усаживаясь на бухту троса, а Мелисандра, так и стоявшая рядом, стала задаваться вопросом, зачем она тут нужна. — Я таких историй и не слышал даже, куда мне хоть глазком поглядеть. Так что ври смело.

— А сейчас изобретательность и здравомыслие говорят мне, что, раз кхал женился в Пентосе, то заезжать через Пентос, чтобы воровать у него же драконьи яйца, мы не будем, — заметил хитроумный Эгг, с ностальгией поглядывая на удалявшуюся от корабля Королевскую Гавань. — И через Волантис, где нельзя высморкаться, не попав на красного жреца, мы в Дотракийское море заходить не станем тоже. Кварт и Миэрин туда же, то есть к черту, там продажных людей ровно вдвое больше, чем продажных женщин. А пойдем мы в Порт Ихос.

Вот тут Мелисандра начала понимать, что ее шансы откосить от добычи для Таргариенов драконьих яиц становятся, можно сказать, призрачными.

Джон толком не знал, что ему делать в Восточном Дозоре и по привычке жил жизнью дозорного, но при этом пользовался своим положением таинственного лорда. Обедал Джон за одним столом с лордом-командующим и мейстером, замечая, что еда на этом столе получше и посытней, чем за столами простых дозорных, хотя перед Сансой и Арьей за сомнительные таланты повара Джону все равно было немного неудобно. Застольное соседство с мейстером Джону тоже пригодилось: Джон подумал да и написал Джиору Мормонту в Черный Замок письмо о том, как сражался с мертвяками, и посоветовал впредь в землях за Стеной смотреть в оба. Письма рекрута Джона Сноу мейстер отправлять бы не стал, а желанию рекрута написать самому лорду-командующему Ночного Дозора немало подивился бы; сейчас же мейстер взял письмо и сказал «слушаюсь, ваша светлость» — и на этом историю с мертвяками за Стеной Джон постарался выкинуть из головы.

По утрам Джон ходил на тренировку к рекрутам — мастер над оружием Восточного Дозора оказался поумней Аллисера Торне и ничуть не возражал против того, что Джон частично выполняет его работу. Заложив за спину пострадавшую в бою с мертвяками руку, Джон легко побивал рекрутов, после боя коротко и толково разъясняя им их ошибки, а мастер над оружием только подсовывал и подсовывал ему новых, для разнообразия вооружая их порой то молотом, то булавой.

Иногда после обеда на тренировки собирались разведчики Восточного Дозора, и Джон с бóльшим трудом, но и бóльшим удовольствием побивал и их — это отвлекало Джона от тяжелых мыслей о том, что где-то в Речных Землях Робб и северяне ведут войну, что сам Джон при плохом развитии событий может оказаться в войнах за Железный Трон одним из противников Робба и отвергнувшего власть Железного Трона Севера. Эйгон, конечно, обещал, что женитьба Джона на Сансе или Арье принесет мир, но такие мысли Джона не радовали, а только больше запутывали и приводили в растерянность. Вот на дворе у оружейной, среди мечей и копий, Джону все было привычно и понятно — и таинственный лорд Страйдер в его лице угрюмо молчал, отводил раненую руку за спину и быстрыми и сильными ударами меча заставлял сдаться очередного противника, даже если тот выходил на Джона со щитом и мечом или с мечом и кинжалом.

Если в Черном Замке слишком борзого и немного надменного рекрута Джона Сноу любили далеко не все, то в Восточном Дозоре его превосходство принимали как должное: Джон держался как лорд, был одет и вооружен как лорд, и молчаливый мрачный лорд Страйдер, искусный в бою и украшенный боевой раной, внушал юным рекрутам почтение и даже благоговение, так что когда Джон приходил в столовую слишком рано или уходил слишком поздно, они устраивали к нему паломничество. Джон иногда досадовал на это, потому что ему в такие моменты хотелось поболтать с Арьей или поиграть с Сансой в игру, в которой взгляды стоят больше слов, но и без подсказок Эйгона Джон понимал, что толпа бойцов, не обязанных ему ничем, но признающих его лидерство, красит его больше, чем куртуазные манеры, которых у Джона и не было. И действительно, Санса, никогда не интересовавшаяся тренировками бойцов в Винтерфелле, уже не один раз приходила посмотреть на то, как фехтует Джон — может, из любопытства, стараясь выяснить, что же в Джоне заставляет рекрутов и даже дозорных собираться вокруг него, а может, победы Джона уже нравились ей как свои.

Мудро предоставленный Эйгоном самому себе, Джон довольно быстро эволюционировал в правильную сторону: в беседах с кузинами он стал более раскован и речист, а в беседах с бойцами Дозора более краток и серьезен, но пока еще не полностью избавился от воспитанной в нем благородным лордом Эддардом прямоты.

— Лорд Страйдер, вам приходилось бывать за Стеной? — с уважением спросил один из рекрутов, когда после завтрака вокруг Джона, как обычно, собралась целая толпа, чтобы он вел ее на тренировку.

— Приходилось, — кивнул Джон, разминая левую руку и думая о том, что можно уже вооружать и ее да набираться опыта в бою против нескольких соперников. — Эти синяки как раз оттуда.

— Вы сражались с Одичалыми, милорд? — спросил другой рекрут.

— Мне пришлось столкнуться с худшим врагом, — ответил Джон, который всегда говорил правду, а в этом случае хотел еще и предостеречь своих товарищей. — Я бился с ожившими мертвецами, которых чертовски тяжело окончательно убить.

Было видно, что Джону не поверили; многие были готовы принять слова уважаемого ими лорда Страйдера за шутку, но Джон был по-прежнему серьезен, и, невзирая на реакцию на свои слова, пошел напролом.

— Вы слышали о том, как погиб за Стеной Уэймар Ройс? — спросил Джон. — Один из его спутников погиб вместе с ним. Второй бежал, и я говорил с ним незадолго до его казни. Он был старым разведчиком и клялся мне, что Уэймара Ройса убили ожившие мертвецы. Я не поверил ему тогда, и земли за Стеной заставили меня раскаяться в этом.

Джону не поверили все равно, и некоторые даже стали отходить от него, думая теперь, что неспроста Джон путешествует в диких краях вместо того, чтобы со своими талантами бойца выигрывать на турнирах общие схватки и нести в одном из великих домов или даже в Королевской Гавани почетную службу. Молчаливый лорд Страйдер оказывался чудаковат, если не помешан — а помешанный, будь он сколько угодно искусен в бою, не может быть вожаком и может вызывать только страх, а не уважение.

Помощь пришла к Джону с необычной стороны — в столовую вернулся мейстер Восточного Дозора, рассчитывая застать Джона до начала утренней тренировки. Тренировки бойцов мейстер не любил, потому что они только добавляли ему работы, и посещать их избегал, за что простые бойцы, считавшие встречу с мейстером или септоном плохим предзнаменованием, были ему только благодарны. Кроме того, мейстер, служа под началом неграмотного Коттера Пайка, приобрел привычку читать все письма Джиора Мормонта и после пересказывать их, если только Коттер Пайк не потребует важное или непонятное письмо зачитать как есть.

— Лорд-командующий Мормонт благодарит вас за ваше письмо, милорд, — сказал мейстер, остановившись перед Джоном с письмом Мормонта в руке. — Он пишет, что оно спасло ему жизнь.

— Что произошло? — коротко и сердито спросил Джон: ему было неприятно, что только что ему не поверили товарищи, а еще он не любил, когда читают его письма.

— Лорд Мормонт пишет, что рядом со Стеной были найдены мертвыми двое дозорных, — продолжал мейстер, и в зале стало тихо, хотя и более многолюдно — послушать редкие новости на краю света охочи все. — Павшие разведчики были перенесены по нашу сторону Стены, но по какому-то колдовству ночью восстали из мертвых и убили троих дозорных, прежде чем лорд Мормонт, по вашему совету, скомандовал применить огонь. Также лорд Мормонт пишет, что мертвые разведчики были из тех, что ушли в разведку с так и не вернувшимся отрядом Бенджена Старка…

— Это мое письмо, — резко сказал Джон, встав и отняв письмо у мейстера. — Свои письма я в состоянии прочесть сам.

— Простите меня, ваша светлость, — испугавшись своей оплошности, ответил мейстер, и в столовой стало еще тише.

Призраки могут переноситься на любое расстояние, но живым в этом не может помочь никакое колдовство, и последние несколько дней путешествия по Дотракийскому морю Дунк и Эгг, уже не раз побывавшие в кхаласаре Дрого, только и делали, что подгоняли Мелисандру.

— Я убью ее! — негодовал Эгг, обращаясь к Дункану, пока Мелисандра спала отпущенные ей по нормам военного времени четыре часа, а в вынужденно праздном Эгге запевала нетерпеливая таргариенская кровь. — Кхал помирает, правнучка моя рожает — ну или вот-вот начнет. Там нужна магия, их всех спасать, столько они наворотили — а наша магия вон, похрюкивает во сне, подложив под голову седельную сумку! Сколько ж можно: то сон, то обед, то водопой!

— В ухо не хочешь, а, Эгг? — урезонивал Дунк своего друга старым добрым способом. — Забыл, каково оно бывает, когда живот от голода подвело?

— Так то совсем другое дело, — возражал выросший Эгг, но гневные складки на его лице разглаживались. — Одно дело на тощий желудок коня скребницей чистить, с этим, действительно, правильно я тебя порой в задницу посылал. А тут дело жизни и смерти.

— Ничего, Эгг, — усмехался Дунк, припоминая, как он гонялся за оговористым принцем с вожжой. — Доедем — разберемся.

Дунк и Эгг в сопровождении Мелисандры действительно едва успели: когда они добрались до Дейнерис, мейга Маз Дуур уже танцевала с мертвецами в шатре кхала, и даже Мелисандра, прожившая на земле почти четыре века, не знала, как остановить происходящее — а вот Дунк и Эгг знали и решительно шагнули к шатру, вынув свои призрачные мечи, закаленные в битвах Валгаллы.

— Сейчас мы посмотрим, кто здесь самый страшный призрак, — пообещал сэр Дункан Высокий, которого и спустя десятилетия после его смерти помнил Вестерос, а теперь и воины кхаласара невольно расступились в стороны, увидев его светящуюся синим огнем огромную фигуру. — Сейчас мы их быстро поделим на ноль.

— На ноль делить нельзя, Дунк, — тихо подсказал Эгг. — Врага на ноль надо множить.

— Ты еще позли меня перед боем, — огрызнулся сэр Дункан и шагнул в шатер сквозь стену, и его боевой товарищ Эйгон Невероятный пошел за ним вслед.

Дунк и Эгг порубили призрачную нечисть на славу, некоторую даже догоняли, затаскивали в шатер кхала за хвост и дорубали, и посмотреть на такой бой подошло немало таргариенских призраков: некоторые в бою поучаствовали, а один, мудрый Эйнар Таргариен, вошедший в историю своей пророческой присказкой «Если выпало в Валирии родиться, лучше жить в глухой провинции у моря», даже задержался после боя, потому что болел душой за культуру родовспоможения — и конкретно за успешное разрешение принцессы Дейнерис от бремени.

— Единственное, что можно вам доверять, дорогая моя, это доить коров, — желчно говорил Эйнар Мелисандре, ничуть не смущаясь тем, что Мелисандра все делает, а он только говорит под руку. — Бога ради, продезинфицируйте руки, возьмите хотя бы бренди.

— Вы так решительно даете такие элементарные советы, — саркастично отвечала Мелисандра, которая родилась уже после Рока Валирии, но знала многих, кто Валирию хорошо помнил. — Вы какой факультет заканчивали, милорд — государственного управления?

— Драконостроительный, — в свою очередь огрызался Эйнар. — Куда вас черти несут обезболивать перорально? Это же все попадет в кровь и ребенку! Эпидурально надо.

— Я ценю полет вашей фантазии, милорд, но таких анестетиков у меня нет. Это не Валирия, милорд, это Вестерос: национальный вид спорта — бег по граблям. Слово «прогресс» не входит в их лексикон, а слово «анестетик» — тем более.

— Знать не знаю никакого вашего Вестероса, пропади он пропадом! Мы сейчас в Эссосе, сударыня, а лично вы за ваши четыреста лет, для которых вы неплохо сохранились, могли бы и самостоятельно дойти до некоторых элементарных результатов в медицине. Чем вы, в конце концов, занимались все это время — сеяли бардак и разрушения? Вы пытались думать головой? Попытайтесь, может быть, вам понравится.

— Очень умный будет у меня праправнук, — заметил Эйгон Невероятный, которого развлекала эта перебранка. — При его рождении звучат такие мудреные слова, что и я половину не понимаю.

Дейнерис, которую все-таки обезболили, чтобы не мешала интересному разговору, очнулась уже под утро, когда Эйнар отбыл обратно на пажити небесные и беседы в шатре кхала стали более приземленными.

— Я тебе говорил, Дунк: не надо рубить мейгу, все кувырком полетит, — говорил Эгг, созерцая распростертого на земле кхала, то ли бесчувственного, то ли мертвого.

— Я не рубил, чем мне ее рубить? — возражал Дунк. — Я в ее сторону махнул мечом, а она с испуга окочурилась. Меч же призрачный, на живых не действует — а ведь жаль.

— Дрого! — позвала Дейнерис, но вместо мужа Дореа подсунула ей мирно сопящего сына.

— Где кхал Дрого? — потребовала Дейнерис, пытаясь приподняться. — Где мой муж?

— Мелисандра? — окликнул Эйгон Невероятный.

— Что еще? — ответила сонная Мелисандра, которая в принципе понимала, что миссия Дунка и Эгга еще не закончена, и они от нее не отвяжутся.

— Давай, приведи кхала в чувство.

— Что значит «приведи кхала в чувство»? — сорвалась Мелисандра. — Он что, пьяный там лежит? Я даже не знаю, жив он или умер, что значит «приведи его в чувство»?

— Ты морочить мне мозги даже думать не моги, лучше все свое искусство на работу напряги, — вступил Дунк, который в свое время ухаживал за кукольницей и заучил несколько пьес, в том числе с насмешками над монархией, словно Эшфордский турнир ничему его не научил.

— Ты давай мозги продуй, да потщательней колдуй, — поддержал Эгг, которому в бытность оруженосцем у Дунка приходилось смотреть вместе с ним по десятку раз те же самые пьесы. — Кхал он что-то вроде лорда, не какой-то обалдуй.

— Это будет дорого стоить кхалиси, — произнесла Мелисандра условленную вчера фразу — а может, и условленную позавчера, поспать ей в эту ночь почти не дали.

— Не отдам! — вскрикнула Дейнерис, прижимая к себе ребенка, слышала она уже эту фразу от мейги, творившей волшебство крови.

— Да вы что, принцесса, мы звери, что ли? — даже опешил благородный сэр Дункан.

— Отдаришься потом, правнучка, — пообещал Эйгон Невероятный, который уже ходил в шатер Дейнерис и приметил драконьи яйца. — Здоровый ребенок, здоровый муж — что еще тебе надо, молодой и красивой? Плюнь ты на эти завоевания — вы только начали, а ты уже чуть не овдовела. Ни к чему все это.

Санса не забыла наставления Брандона Строителя, который упрекал ее в Королевской Гавани в том, что она покинула отчий дом без верного лука и меча на поясе, — и ведь, как показала жизнь, упреки его были справедливыми. Короткий пехотный меч и острый кинжал, при помощи которых была совершена расправа в Тронном Зале, прибыли с Сансой из Королевской Гавани, уложенные в сундук вместе с ее платьями; лук подарил ей сам Коттер Пайк, выбрав для благородной дамы красивый белый лук из чардрева. Коттер Пайк, насмотревшись за обеденным столом на платья Сансы как на диковинку, не очень-то верил, что из этого лука будут когда-нибудь стрелять, но привычки лорда-командующего взяли верх, и он подобрал Сансе легкий и сильный лук по ее росту.

Чтобы лук стал оружием, к нему должен прилагаться лучник, а стрелять Санса совсем не умела. Может, приди ей дикая мысль тайно научиться этому год назад, еще в Винтерфелле, у нее хватило бы нахальства подойти к бастарду Джону Сноу и потребовать ее научить. Но здесь, в Восточном Дозоре, Джон был всеми почитаемым лордом Страйдером, за две недели легко ставшим живой легендой, и это несмотря на то, что главная его тайна: что он принц Таргариен и наследник Железного Трона, — была известна только Сансе и Арье. Подойти к Джону с такой просьбой было теперь просто боязно: перед принцем Таргариеном Сансе хотелось быть красивой, очаровательной и умелой, а не одетой кое-как неумехой — до того, что из лука нелепо стрелять в хорошем платье, Санса тоже догадалась.

В прошлой, винтерфелльской жизни Санса и не подумала бы, что будет когда-нибудь подбивать сестру на то, чтобы ранним утром, чуть свет, прокрасться к оружейной — в той жизни самой большой общей проказой сестер было воровство с кухни лимонных пирогов, да и это Санса оставила довольно рано, после того как узнала, что леди так не поступают.

— Зачем же рано-то так, — недовольно сказала Арья, проснувшись от толчка сестры почти в полной темноте. — Пошли бы как обычно, после завтрака. Мастер над оружием здесь мировой мужик, и дозорные дружелюбные ребята.

— Я не хочу, чтобы они видели, что я ничего не умею, — призналась Санса.

— Ну Джона тогда попроси, — предложила Арья. — Давай за ним зайдем. Хватит ему уже таскаться с толпой обожателей, как королю со свитой. Пусть пользу приносит.

— Он тоже подумает, что я не умею ничего, — смущенно сказала Санса, она уже не думала о Джоне как о брате, да и как о кузене тоже не думала: мать Джона она никогда в жизни не видела и не называла ее тетей. Джон, с его биографией, был скорее ожившим персонажем из рыцарских романов об эпохе Ста Королевств — в романах рассказывалось о принцах, спрятанных в детстве добрыми простыми семьями от врагов королевского рода, а потом подвигами стяжавших великую славу и вернувших отцовскую корону.

— Ну да, а так Джон думает, что в тебе возродилась Черная Али, — предположила Арья, натягивая свои любимые потертые штаны. — Как будто сейчас Джон ходит и ждет, когда ты с утра выйдешь да набьешь к завтраку голубей. Ну идем уже, чего ты?

— Мне надеть нечего, — пожаловалась Санса, копаясь в своем сундуке.

— Костюм для верховой езды есть же? — тут же предложила Арья и засунула голову в сундук сестры. — Вот!

— Он неприличный какой-то, — с сомнением сказала Санса. — Я себя в нем чувствую так, будто вышла в нижнем белье.

— Ну приплыли, — удивилась Арья. — Мы от Дредфорта верхами поедем, ты всю дорогу боком ехать будешь, что ли?

Костюм Сансы был, конечно, не самой большой проблемой: когда сестры в полутьме пробрались к оружейной, оказалось, что накинуть тетиву на боевой лук не так легко, как на детские луки в Винтерфелле, так что пришлось упираться вдвоем.

— Поставь ногу через лук, — посоветовал строгий женский голос, и обе сестры впервые увидели призрак Висеньи Таргариен, которая не раз подходила посмотреть и на бои Джона, и на разминку Арьи, но сестрам тогда не показывалась. — Упри лук снизу в икру и сгибай. Не рукой сгибай, корпусом.

Может, раньше Санса и попыталась бы показать свою начитанность и учтивость, рассказав Висенье, с какими сказаниями она ее сравнивала и как ее узнала, но опыт общения с призраками научил Сансу, что с теми, кто приходит из Валгаллы в боевых доспехах, уместнее простота и искренность.

— Спасибо, леди Висенья, — сказала Санса, а Арья теперь посмотрела на призрака с интересом: из Таргариенов Арье Висенья нравилась по рассказам больше всех, и еще Рейнис Почти Королева, отважно погибшая в неравном бою.

— Можно без «леди», — ответила Висенья и подошла к мишени, возле которой стало светло от сияния ее призрачной руки. — Пальцы под стрелу, никуда она не денется. Не поднимай левое плечо!

Больше всего Санса боялась вместо мишени выстрелить в Висенью, и ее первая стрела полетела именно в ту сторону.

— Мне это не может повредить, — напомнила Висенья, ничуть не обидевшись; ей, напротив, нравились такие невесты наследника, боевые, как она сама. — Не нужно отдергивать руку, пальцы уходят назад, к уху, а не вбок.

— После выстрела уходят к уху, а не перед выстрелом, — пояснила Висенья, когда вторая стрела полетела в землю. — Натягивать тетиву нужно до дальнего конца губ, и рукой можно немного касаться лица. И не целься по стреле, целься по вырезу на луке.

С третьего раза Санса все же попала в мишень, а с седьмого раза — и достаточно близко к центру, и Висенье даже стало жалко, что лук у девочек один.

— Я не хочу сегодня стрелять, — отговорилась Арья, она стреляла куда лучше сестры, но при Висенье не хотела этого показывать, чтобы Сансе не было обидно.

— До завтра все-таки найдите второй лук, — распорядилась Висенья. — И приходите в то же время, раз уж вы любите стрелять одни.

Висенье было еще труднее, чем Арье, уразуметь, почему ее подопечные ускользают почти сразу после восхода, не желая никому попадаться на глаза: Висенья была своенравна и считала, что доспехи и оружие красят любого. Единственной удачной отговоркой оказалось то, что новый образ Сансы должен стать сюрпризом для Джона, но серьезная Висенья приняла отговорку тоже всерьез и стала готовить сестер к отъезду как солдат к смотру. Из сундуков были извлечены легкие кольчуги, которые лорд Эддард, собираясь отправить дочерей домой после смерти Роберта, положил им на самый черный день. Короткий меч, который Санса привезла из Королевской Гавани, был найден в сундуке завернутый в юбку, и это Висенью сильно раздражило: мечу были подобраны ножны и перевязь, за которыми вызвалась сходить Арья, а потом она же бегала за вторым колчаном, а Санса пыталась как-то объяснить Висенье, почему юные леди такие плохие солдаты, что за безобразие. Когда же Арья вернулась, она узнала, что в воине все должно быть прекрасно: и оружие, и доспехи, и одежда. Иначе, строго сказала Висенья, это не воин, а млекопитающее — и тут уже Сансе пришлось выручать сестру, спешно чистить и латать ее дорожную одежду.

Но сюрприз в день отъезда удался: даже Коттер Пайк прицокнул языком, различив за экипировкой сестер твердую и опытную руку, и долго потом ставил их своим бойцам в пример: одеты по форме, обмундирование подогнано одно к одному, кольчуги начищены — не то, что вы, расхристанные и небритые, будто пятилетние.

Но, конечно, больше всех был потрясен Джон: он увидел ярко-медные волосы Сансы, рассыпанные по золоту кольчуги, ее тонкую и гибкую фигуру, которую подчеркивала почти мужская одежда, и на минуту онемел, так что Санса даже застеснялась. Правоту Висеньи, что костюм для верховой езды красит девушку больше, чем пышное платье, было нельзя не признать, но слишком сильнодействующее получилось средство.

Мелисандра в кхаласаре уже потеряла счет времени, и не потому что время тянулось медленно, а по ровно противоположной причине — сейчас она проснулась уже днем, но понимала, что поспать ей по-прежнему не дали.

Ритуал воскрешения кхала Мелисандра тоже проводила сонная, но от души, даже поцеловала кхала в холодный лоб и сказала на валирийском: «Дрого, сын Фродо, вернись к нам».

— Это Фродо — сын Дрого, а не наоборот, — влез Эйгон Невероятный, который никогда не мог помолчать и к тому же почитывал хорошую валирийскую литературу, там и про дракона было, еще до Фродо, в первой части.

Вероятно, Рглора такой ритуал немало развлек, и Владыка Света исполнил просьбу Мелисандры — мнимый сын Фродо открыл глаза, столкнулся взглядом со склонившейся над ним рыжеволосой красавицей, устыдился своих торчащих из-под одеяла волосатых ног и твердым голосом приказал подать ему одеться и умыться.

— Ну что ж, Мелисандра, — удовлетворенно сказал Эйгон Невероятный, дав Дункану пять, а Мелисандра поняла, что и на этом ее не оставят в покое. — Переводить на дотракийский надо будет быстро. Бахнете с кхалом по кружке кумыса, и начнем откровенный разговор о яйцах.

— Драконьих, — уточнил Дункан, все-таки он был рыцарственный и в присутствии дам вежливый.

Воскресший из мертвых кхал был серьезен и строг, но сговорчив, и Эйгону Невероятному даже не пришлось врать о том, что на Железном Троне уже сидит Таргариен, так что драконы и конный десант теперь неактуальны.

— Ты разрушила ворожбу мейги и спасла моего сына? — спросил Дрого, воссев на подушках, крепкий и здоровый, как прежде.

— Аз есмь, — ответила Мелисандра, которая учила дотракийский несколько веков назад.

— Житие мое! — подсказал продолжение Эгг, пару слов на дотракийском он все-таки знал.

— Какое твое житие, дух прозрачный, — неожиданно для Эгга ответил кхал, которого пребывание в мире мертвых наделило способностями духовидца, хотя и не научило ни валирийскому, ни вестеросскому. — Ты посмотри на себя! Житие!

Эйгон Невероятный носил вместо короны золотой обруч, не прибавлявший ему в глазах кхала дипломатического веса, поэтому Эйгон привычным жестом залез в сапог и продемонстрировал кхалу перстень Мейкара с четырьмя драконами.

Кхал Дрого был не силен в геральдике, но хорошо умел торговаться.

— Столько нет, — сурово сказал кхал, приняв четырех драконов за деловое предложение. — Дам два яйца — за себя и за сына.

— Три, — перевела Мелисандра. — За убитую мейгу и за то, что твоя жена не сгинула в степи, оставшись вдовой.

— По рукам, — быстро сказал кхал, пока гости не попросили осмотреть окаменевшие яйца, из которых драконы еще поди и не выведутся.

— По рукам, — подтвердил Эйгон Невероятный, он ходил смотреть яйца не только один, но и с мудрым Эйнаром Таргариеном, который разбирался в драконах и имел насчет яиц другой прогноз, «если только вы, дебилы и деграданты, все не испортите своими кривыми руками, да отсохнут они тогда у вас во веки веков!»

Если Мелисандра и надеялась, что после такого дипломатического успеха ей дадут выспаться и отпустят с миром, то надеждам ее не суждено было сбыться: пока вымотанная Мелисандра спала без задних ног в шатре кхала, бодрый кхал обошел свой кхаласар и бранился так, что его не слышала только Мелисандра — кхал обнаружил, что половина его кхаласара ушла под кощунственным предлогом, что он, великий и могучий Дрого, упал с коня, а половина оставшейся половины шарахается от кхала как от ожившего мертвеца и полагает его одержимым злыми духами.

— Я бы посоветовал ему не носиться по лагерю как шайтан, но Мелисандра спит, перевести некому, — проворчал Дунк, наблюдая за тем, как кхал в ярости зарубил троих человек, но тем ничуть не разубедил остальных, что он одержим именно злыми, а не добрыми духами.

— Пусть уж Мелисандра поспит, — махнул рукой Эгг, он перестал волноваться за свою правнучку Дейнерис и смягчился сердцем. — Ей еще Черное Пламя для нас разыскивать. Впрочем, стой, сейчас мы двух зайцев одной стрелой, как Бринден Риверс делал.

Так и получилось, что Мелисандра проснулась от громких криков на валирийском: толпа призрачных Таргариенов привела к шатру кхала Эйгора Биттерстила и нескольких примкнувших к нему Блэкфайров, и теперь родственники художественно бранили Эйгора на нескольких языках сразу, вворачивая даже дотракийские слова.

— Ты куда меч дел, лишенец? — доносилось до Мелисандры из-за пределов шатра, где вокруг и видимых, и слышимых всем призраков уже собралась встревоженная толпа.

— На себя посмотри, блошиный принц, ты свой вообще утопил в Божьем Оке.

— Мой через пару лет достали, кутынгясске джаляб!

— Я умер с мечом в руке, откуда мне знать, куда потом делся меч?

— Нет такого слова «потерян в бою», есть слово «пролюбил».

— Ну да, а он должен был, умирая, написать завещание на сапоге убитого товарища?

— Ты вообще не лезь не в свой разговор, человек-железяка! Взял себе фамилию по имени клинка, вот молодец.

— Понятное дело, время на то, чтобы завещать Золотым Мечам свой позолоченный череп он нашел, а фамильный меч можно и бездарно просрать.

— Где меч, лишенец?

— В жопе у Бриндена!

— Там уже смотрели, там только Темная Сестра.

В этот момент из шатра на крик вышел Дрого, который из всех этих речей понял только вестеросское слово «меч» и родной его уху оборот «кутынгясске джаляб».

— Отдай меч, — строго сказал кхал на вестеросском, останавливаясь напротив Эйгора Биттерстила. — Нехорошо.

— Тебе даже дикарь уже говорит, что нехорошо, — наставительно сказал на валирийском Джейхейрис Миротворец, которому принадлежала последняя реплика про Темную Сестру, немного разрядившая обстановку.

— Ну черт с вами, упертые бараны, пойдемте искать, — махнул рукой Эйгор, и вся шумная компания призраков покинула кхаласар, а кхала Дрого дотракийцы после этого стали считать великим заклинателем теней, и вскоре его кхаласар вырос больше прежнего, благо что призраков вернувшийся с того света кхал действительно видел и порой даже мог ошеломить их забористой бранью.

— Мелисандра, — окликнул Эйгон Невероятный, когда разбуженная Мелисандра, протирая глаза, вышла из шатра кхала на свет божий. — Видишь эту милую толпу моих родственников? Вот нам за ней, Черное Пламя искать.

Мелисандра предполагала, что путешествие с призрачными Таргариенами Рглор послал ей за ее грехи, но в этот момент она в первый раз приблизилась к покаянию и подумала, что многовато она в своей жизни грешила.

Как говорила добрейшая королева Алисента, оттаскивая за шиворот своих сыновей Эйгона и Эймонда от лупимых ими братьев Стронгов, «Хорошенького — понемножку». Джон был просто ослеплен образом Сансы как прекрасной воительницы, но во время плавания до Дредфорта ему больше видеть ее в таком наряде не приходилось, оставалось только вспоминать — и если в Джоне и были по отношению к Сансе братские чувства, то по мере таких воспоминаний они куда-то улетучивались, а сменялись другими, эйгоноугодными. На борту Санса тут же юркнула в каюту и переоделась в теплое шерстяное платье, поверх которого надела тяжелый плащ на меху, с милым капюшоном, под который она спрятала свои пламенные волосы, и Джону постоянно хотелось этот капюшон с нее снять: не как в детстве, подкрасться сзади и сдернуть, а действовать с ее полного позволения: тихо коснуться ладонями ее лица, опустить капюшон на спину, высвободив тяжелую волну волос... Джон с такими мыслями боролся, потому что все равно не знал, с чего начать, и изучал такелаж и морские узлы, чтобы отвлечься.

Санса тоже наблюдала за Джоном и тоже не решалась к нему подойти, и только Арья просто радовалась тому, что Джон теперь свободен и лазала вместе с ним по вантам. Пару раз Арья чуть не сорвалась, повиснув на одной руке, словно обезьяна, и каждый раз Джон оказывался рядом, чтобы подхватить ее, а потом дать шлепка. Санса и в Винтерфелле, наблюдая за братьями, обращала внимание на то, что у Джона есть это умение оказаться рядом в нужную минуту, поддержать и подставить плечо, но тогда она воспринимала это как ожидаемую от бастарда услугу и только теперь увидела, почему Бран считал Джона старшим братом — может быть, даже больше, чем Робба: чтобы Джон был твоей надежной опорой, надо было играть в его игры. Вот и сейчас Джон ушел переставлять парус, велев Арье без него больше на мачту не лезть, что даже сработало, но не до конца: Арья ушла вслед за Джоном, заучивать названия ветров и «не лезть под рею».

Конечно, Джон был не таким уж робким юношей, чтобы так и не подойти к Сансе, когда она была одна, тем более что кутающаяся в плащ девичья фигурка была весьма трогательна и притягательна.

— Скучаешь по Эйгону? — весело спросил Джон и нарвался на неожиданный ответ.

— Ну ты же мне ничего не поешь, — искоса глянула на Джона Санса, словно ожидать от Джона серенад было вполне естественно.

— Я надеюсь, Эйгон пел вам не то, что мне, — ответил Джон, и от второго взгляда Сансы его уже понесло, как одного игрока в кайвассу. — Репертуар у него, конечно, боевой: «Окончен бой, погас огонь, и не осталось ничего...»

— А дальше?

— Поверь мне, ты не хочешь это слышать.

— Ну рискни.

Джон был практически уверен, что у Эйгона хватило такта не петь такую ухарскую песню при юных девушках, иначе разговор становился совсем уж неприличным, — и Джон рискнул по-другому, решив не обращать внимание на мнение Висеньи, что есть какие-то ноты, в которые Джон попадает далеко не всегда.

В полях, под снегом и дождем,

Мой милый друг, мой бедный друг,

Тебя укрыл бы я плащом

От зимних вьюг, от зимних вьюг.

Санса знала получше Джона, в какие ноты ему стоило бы попадать, но сейчас это было не важно, потому что слова песни били в самое сердце, словно в них была другая судьба Сансы, которая могла бы сложиться, если бы гнев богов не выплеснулся на Вестерос десятком призраков Старков и если бы на кормило истории после этого не легла железная рука Эйгона Завоевателя, надежного защитника своей семье и своей стране. Может, не будь этого вмешательства, Сансе и пришлось бы пробираться к Джону под снегом и дождем, по пустым зимним полям — потому что даже если бы изменился весь мир, Джон остался бы прежним: тем, у кого всегда можно искать помощи и защиты.

А если мука суждена

Тебе судьбой, тебе судьбой,

Готов я скорбь твою до дна

Делить с тобой, делить с тобой.

Джон потом, вспоминая, и сам не знал, с чего он так распелся: раньше он за собой такого не замечал. Эйгон, конечно, его предупреждал, когда по дороге к Восточному Дозору их накрыл ледяной, тут же замерзающий на одежде дождь и Эйгон снова нашел какую-то пещеру, в которой можно было только жечь костер и петь. Тогда-то со слов Висеньи Джон и узнал, что на свете есть какие-то ноты, а вот предупреждение Эйгона не запомнил, не ощутив еще тогда на себе действие прекрасных женских глаз: «Подошла и прищуренным глазом хулигана свела с ума».

Пускай сойду я в мрачный дол,

Где ночь кругом, где тьма кругом, -

Во тьме я солнце бы нашел

С тобой вдвоем, с тобой вдвоем.

Конечно, в море Джон уже не был легендарным лордом Страйдером: мечником он был талантливым и хорошо вымуштрованным, а вот моряка из него не получилось, хотя кое в чем Джон и разобрался. Сансе за несколько дней плавания Джон перестал казаться романтическим героем, с которым даже боязно заговорить, но она стала замечать, что даже в такой невыгодной для себя ситуации Джон держал себя ровно, дружелюбно и немного отстраненно, так что матросы не забывали, что рядом с ними работает лорд, а боцман не орал на Джона так, как на всех. Не имея ни выучки, ни талантов морехода, Джон все же прослыл среди команды корабля толковым и достойным парнем, и Санса однажды подумала, что, если Джону понадобится сейчас повернуть корабль прямо к Драконьему Камню, моряки не воспримут это как каприз лорденыша, а по-доброму потолкуют с Джоном, на чем-нибудь с ним поладят — и корабль поплывет к Драконьему Камню. И тогда Санса поняла, что легендарный лорд Страйдер был сделан не из удачи, данных богами талантов или благородной крови: легенда росла прямо из Джона, и, какие бы карты ему ни сдала судьба, он все равно найдет способ добиться своего и завоевать уважение и авторитет. На глазах Сансы ставил паруса и ловил ветер будущий король, которым Джона делали не столько обстоятельства его рождения, сколько живущая в нем неброская, твердая и упорная сила. И если красивые слова менестрелей, которые обещали хоть звезду с неба, но только в стихах, стоили не очень много, то слова будущего короля, что он готов отдать за тебя целый мир, могли перевернуть все сердце.

И если б дали мне в удел

Весь шар земной, весь шар земной,

С каким бы счастьем я владел

Тобой одной, тобой одной.⁽¹⁾

Все плавание до Дредфорта Эйгон не появлялся, и сначала Джон думал, что, спроси он Эйгона о причине его отсутствия, Эйгон только усмехнется и ответит, что в делах сердечных третья в самый раз, а четвертый точно лишний. Но чем ближе становился Дредфорт, тем больше Джону хотелось поговорить с Эйгоном и спросить его уже всерьез, почему Санса и Арья решили плыть из Белой Гавани к нему в Восточный Дозор.

Тогда, когда Эйгон направлял и Джона к Восточному Дозору, Эйгон был весел и подавал все так, словно он уболтал девушек и приманил их на таинственного принца Таргариена, но, поразмыслив, Джон начал понимать, что в военное время Арье и Сансе ехать от Белой Гавани одним было небезопасно, а сколько дружинников осталось у старого Мандерли и сколько он выделил бы им в сопровождение, — неизвестно. Да Мандерли в ответ на такую просьбу вполне мог очень настойчиво предложить маленьким леди свое гостеприимство, чтобы не отправлять людей, которых у него и так, может быть, в обрез, в столь дальнюю дорогу. Мандерли жил с краю, он был богат и постоянно боялся, что на него налетят пираты, а в военное время на него мог налететь и чей-нибудь флот.

А теперь Джон начал догадываться, что Арья и Санса из Королевской Гавани не просто сбежали, а, вполне возможно, оставили там по себе такую память, что нажили немало врагов, которые теперь отдадут многое, чтобы сделать их дорогу домой небезопасной — и поэтому Арья и Санса укрылись у Джона, затерявшись на самом краю Севера. Эйгон в своих рассказах о Королевской Гавани был краток, и вот его бы Джон порасспросил, а будить в своих кузинах тяжелые воспоминания Джон не хотел, но Эйгон все никак не показывался.

Арью Джон до сих пор считал маленькой — Арья всегда могла задать такой вопрос, что ответить на него всерьез мог только Джон.

— А я могу стать десницей короля? — спросила Арья Джона почти год назад, когда лорд Эддард собирался в роковую поездку в Королевскую Гавань, чтобы стать там десницей.

— Если бы я стал королем, то я бы ответил да, — сказал тогда Джон, и сейчас он об этом вспомнил: с тем, с чем ему не к кому больше было пойти, он мог пойти только к Арье.

— Отец хотел уйти к тебе в Ночной Дозор, — коротко ответила Арья, когда Джон начал спрашивать ее о Королевской Гавани. — Взять на себя вину в том, в чем он не был виноват, чтобы спасти нас. Этот Ланнистер, который считал себя королем, нарушил свое слово и приказал его казнить. Теперь Ланнистер мертв — так же, как и все, кто стоял рядом и не остановил его.

— Эйгон рассказывал, что он привел к вам флот Драконьего Камня и пиратские корабли, — припомнил Джон, ему теперь хотелось думать, что и расправу Эйгон взял на себя, призраку никакие враги не страшны. — Остальные его видели?

— Нам помогали многие, — кивнула Арья. — Там были Криган Старец, Брандон Строитель, Брандон Корабельщик. Но судили тех, кто изменил нашему отцу, мы с Сансой. И мы же привели приговор в исполнение, как отец вас всех и учил.

— Ох ты ж елки, — только и сказал на это Джон. — Кто-то ведь теперь может и не пожалеть денег и послать за вами Безликого. Надо было нам сразу плыть на Драконий Камень. Туда к Таргариенам кого только ни присылали, все там и остались.

— Отец заслужил справедливости, — твердо сказала Арья. — Его убийцы должны были быть преданы суду. А мы должны вернуть Лед в Винтерфелл.

Поэтому в порту Джон уже больше не глазел на дорожный наряд Сансы, поняв, что кольчуга ей действительно может пригодиться, и решил быть осторожным: они миновали Дредфорт, чтобы не задерживаться в замке и чтобы их прибытие прошло незамеченным, и, найдя лошадей, сразу пустились в дорогу, а когда Дредфорт остался в нескольких милях позади и они втроем выехали на холм, Джон даже обернулся, чтобы убедиться, что никто не увязался за ними — и только потом посмотрел вперед.

Впереди свора псов гналась за растрепанной девушкой, и Джон тут же пустил коня вскачь, понимая, что скорее всего не успеет. Джон даже поначалу принял псов за волков, только удивился большой стае днем и так близко от человеческого жилья, и лишь потом заметил, что в полусотне ярдов за собаками следуют восемь всадников, словно загонщики на охоте.

— Стойте! — скомандовал Джон, когда понял, что не успел, он и не сомневался, что Арья и Санса последовали за ним, они так же, как и он, поступали так, как им велели их пылкие и справедливые сердца, не думая, куда это может привести.

Затравившие собаками несчастную служанку не были похожи на разбойников или лесников, на них были доспехи Болтонов, а тот, кто подъехал поближе к останкам, хищно ухмыляясь, даже соорудил себе какой-то личный герб, но Джон все равно попробовал взять застигнутых с поличным лиходеев на испуг.

— Именем Робба Старка, Короля Севера, я приказываю вам сложить оружие! — выкрикнул Джон, и у пары бастардовых ребят все же екнуло сердце, только их главарь остался невозмутим, с той же глумливой улыбкой на губах.

— Если нам грозят именем короля, то дело наше плохо, — признал Рамси. — Но ведь король может и ничего не узнать — если вы не уйдете отсюда.

Арья и Санса спешились и накинули на луки тетиву, Висенья могла бы гордиться их спокойствием, только жалела бы, что не научила их стрелять из седла.

— Думаю, отец хотел бы, чтобы в этот момент Лед был у тебя, — сказала Санса, открепляя от своего седла огромный меч Старков.

— Путь в Валгаллу краток и славен, — добавила Арья, словно прощаясь. — Может, нам и не придется надолго расставаться, только на несколько минут.

— Я зайду на них немного сбоку, чтобы не быть на линии огня, — сказал Джон, собираясь в одиночку в безнадежную атаку на восьмерых всадников. — Может, они повернут на меня и подставят вам свой бок, в них тогда будет проще попасть.

— Подождите, милорд, — окликнул Джона кто-то, когда Джон уже вынул из ножен легендарный Лед, и Джон увидел еще не являвшегося ему призрака королевского гвардейца. Призрак был огромен, заметно выше Мейгора Жестокого и даже немного шире в плечах, а на его белом нагруднике, вопреки обычаю Королевской Гвардии, был герб — разлапистый вяз на фоне закатного неба и белая падающая звезда над ним. Вторым отличием от королевских гвардейцев было то, что призрак держал одной рукой длинный боевой топор, но было и еще что-то, что отличало его от других призраков, посещавших Джона прежде: от явившегося на помощь не исходил голубой свет, а главное — он приминал траву.

— В жизни своей я просил богов о трех вещах, — густым могучим голосом сказал королевский гвардеец. — О первой я не скажу в присутствии этих мерзавцев, чтобы ее не марать. Вторым моим желанием было надеть белый плащ королевского гвардейца — боги исполнили это желание с лихвой, и я даже стал лордом-командующим. Третьим моим желанием было отдать мою жизнь за моего короля — но в Летнем Замке мне не удалось вынести его из огня.

— Сэр Дункан, — с глубоким уважением сказал Джон и поклонился герою своего детства.

— Боги дают мне второй шанс, — сказал сэр Дункан, минуя Джона и направляясь навстречу Рамси и бастардовым ребятам. — Но их всего восемь человек, так что, может, жизнь моя и не понадобится.

Появление королевского гвардейца в полях под Дредфортом было делом небывалым, да Рамси и его спутники, никогда не интересовавшиеся благородными рыцарями прошлого, и не признали сэра Дункана, так что их даже смешило то, что один пеший идет на восьмерых конных.

— Спусти-ка на него собачек, Бен, — предложил Рамси, и свора псов-людоедов рванулась вперед.

Для своего размера Дункан Высокий всегда был очень быстр, а теперь он вернулся на землю в самом расцвете своих сил и здоровья, но со всем многолетним боевым опытом, к которому прибавился опыт, полученный на полях Валгаллы. Только трем собакам из полутора дюжин удалось приблизиться к Дункану, избежав мелькавшего вокруг него боевого топора — двух из них сэр Дункан убил ударом ноги, а последней, прыгнувшей ему на живот, проломил голову латной перчаткой.

— Он убил моих собачек! — вскрикнул Костяной Бен и пришпорил лошадь, прежде чем его успели остановить.

Если Костяной Бен надеялся смять и растоптать сэра Дункана своей лошадью, как он со сладострастием топтал простолюдинов, то его затея была очень глупой, и меч в его руке никак не мог сравниться длиной с дланью сэра Дункана, легко державшей длинный топор. Сэр Дункан просто отступил в сторону от несущегося прямо на него всадника и длинным красивым замахом, будто играя в городки, отрубил лошади Бена переднюю ногу, а потом буднично зарубил слетевшего на землю Бена и добил его лошадь, словно колол дрова на дворе.

— Вас уже семеро, — спокойно сказал сэр Дункан застывшим на расстоянии в полста ярдов всадникам. — Если вы побежите, я найду каждого из вас и убью. Если же примете свою смерть с честью, сражаясь один на один, после смерти боги окажут вам снисхождение. Тот же, кто выйдет против меня первым в попытке спасти своих товарищей, получит по смерти прощение части своих грехов.

Напоминать бастардовым ребятам о чести было бесполезно: шестеро всадников пустили своих лошадей на спокойно ожидавшего их сэра Дункана, Рамси поехал чуть медленнее, надеясь избежать боя и успеть только к добиванию раненых, а Джон пустил своего коня в правый фланг противнику, не веря, что сэр Дункан выстоит один против семерых.

Если бы бастардовы ребята атаковали плотным строем, по всем правилам военного искусства, пешему сэру Дункану и впрямь могло прийтись нелегко, но бастардовы ребята были стервятниками, а не воинами, кони их скакали вразброд, а за десять ярдов до сэра Дункана оказавшиеся напротив него Кислый Алин и Живодер оба повернули коней на него, и сэр Дункан просто проскользнул между ними, позволив коням сшибиться. Безъязыкий Молчун, вместе с остальными проскакавший мимо, попытался повернуть коня, но к тому времени Дункан уже добил свалившихся с коней Алина и Живодера и рубанул не успевшего развернуться Молчуна так, что чуть не разрубил его надвое.

Джон сшибся с Деймоном, их мечи вышибли искры, рука Деймона дрогнула, и второй короткий удар он отбить уже не сумел, а вот Желтый Дик и Лутон проскакали мимо, услышав крики и хрипы своих товарищей, и повернули на Арью и Сансу, рассчитывая взять их в заложницы и тем спастись — но были убиты в спину мечами Алина и Молчуна, которые подобрал и богатырской рукой метнул сэр Дункан.

— Я предупреждал, — строго сказал сэр Дункан, неспешно подойдя и наклонившись над умирающим Лутоном. — Если побежишь, догоню и убью. В спину, как труса.

Джон тем временем красивым ударом снял голову с болтонского бастарда и подъехал к сэру Дункану, который, сняв свой белый шлем, со светлой улыбкой глядел на желтеющее поле и небольшую осеннюю рощицу вдали.

— Вы ранены, сэр Дункан? — спросил Джон, увидев пятна крови на белоснежном доспехе.

— Я забрызгался, — ответил Дункан, голосом выражая презрение к своим недостойным соперникам. — У вас разрублен рукав, милорд.

— Ерунда, я всегда в панцире под курткой, — отмахнулся Джон.

— Мудро, милорд, — похвалил сэр Дункан. — Осторожность хранит от подлого удара.

Дункан поклонился подошедшим к ним Сансе и Арье, а потом сбросил свой белый плащ и передал его Джону.

— Мне не довелось умереть за вас, милорд, — сказал Дункан. — Может быть, боги подарят мне эту смерть, когда вам снова придется нелегко.

Сэр Дункан вздохнул и еще раз окинул взглядом поля вокруг, а потом опустился на колено и погладил траву, сняв латную рукавицу.

— Смерть в бою — славная и лихая смерть, — продолжал сэр Дункан. — А как промедлишь, так не хочется уходить, — Дункан опустился на траву и вытянулся во весь свой немалый рост. — Когда я усну, накройте меня моим плащом.

— Нам жаль расставаться с вами, сэр Дункан, — сказала Санса. — И жаль, что мы не можем помочь вам задержаться.

Жизнь внутри легенды была простой и безыскусной: украшенное шрамом лицо сэра Дункана было лицом простеца, Джон с переброшенным через руку плащом и в очередной раз разрубленным рукавом был по-прежнему неловок и мил, и слова у Сансы были простые, подходящие к ее скромным героям. «В истинном золоте блеска нет», — припомнилась Сансе одна из баллад Эйгона, и она прочла один катрен про себя:

В истинном золоте блеска нет;

Не каждый странник забыт;

Не каждый слабеет под гнетом лет —

Корни земля хранит.⁽²⁾

Красивые слова действительно подходили и под их легенду: небо не забыло о трех странствующих по Северу храбрых детях, и годы не имели власти над их защитником, явившемся в полной силе. Но тем словам, которыми они обменивались сейчас, не нужно было блеска, как истинному золоту.

— Когда встретите мою правнучку, примите ее ласково, миледи, в память о моей службе, — попросил сэр Дункан. — У нее неповоротливый язык, но доброе и верное сердце.

— Как мы узнаем ее, сэр Дункан? — спросил Джон, накрывая плащом смежившего веки рыцаря.

— Бриенну трудно не узнать, — ответил сэр Дункан и исчез, оставив после себя только примятую траву и поверженных врагов.

1) Послушать песню "странного рыцаря с такими добрыми глазами" и вспомнить далекое детство можно здесь https://youtu.be/NOfHmAL5SYg

Вернуться к тексту

2) Оригинал и разные переводы стихов Бильбо Бэггинса можно найти здесь https://www.kursivom.ru/стихи-д-р-р-толкина-в-разных-переводах-32

Вернуться к тексту

Дунк и Эгг наконец дали Мелисандре выспаться, но только по причине своего отсутствия: проснувшись за полдень, Мелисандра обнаружила, что Дунк и Эгг ее покинули, оставив ее в компании двух других призраков, мрачного и похабного. Мрачного Мелисандра узнала, это был Эйгор Биттерстил, которого Таргариены провокационно ругали в кхаласаре, и Эйгор тоже Мелисандру поприветствовал, но не так, как ей хотелось бы.

— Ну что, проспалась, рыжая? — довольно весело сказал всегда мрачный Эйгор. — Давай рубай поскорее, и поедем дальше.

— Я Мелисандра.

— Ты не болтай, рыжая, ты шевели жвалами. Нам солнце не печет, но нам скучно.

— Ты можешь ко мне по имени обращаться?

— А это ты сначала заслужи.

— Ладно, — проворчала Мелисандра, разводя костер, ее жизнь помотала куда побольше Биттерстила. — Буду тогда звать тебя Эй-Егор.

— Я лучше сам представлюсь тогда, — предложил похабный призрак, ему понравился и Эй-Егор, и то, как Биттерстил поморщился. — Деймон Порочный, к вашим услугам, сударыня. Можете также называть меня Принц Негодяй, это мое второе имя. Позвольте скромно присоединиться к просьбе моего напарника шевелить-таки жвалами: я Городской Принц, я в этой степи меньше суток, и она мне уже обрыдла.

Пока Мелисандра налаживала себе завтрак, призраки Деймона и Эйгора молча смотрели на нее с крайним нетерпением, словно бы это они были голодны и наконец приладили Мелисандру их кормить, а она не справляется. А вот когда Мелисандра начала есть, призраков как нарочно потянуло поговорить.

— А поедемте в Лисс, — предложил Эйгор даже как-то мечтательно.

— Я насчет по шлюхам завсегда, — тут же откликнулся порочный Деймон. — Но мы вроде бы ищем Черное Пламя.

— Я же на Спорных Землях погиб, а Лисс за них постоянно воюет. Может, и меч мой туда ушел. Слышь, рыжая — ты возьми там себе в борделе среброволосую шлюху, постройней да посимпатичней, а мы на вас посмотрим.

— Эй-Егор, ты погиб в войне Мира и Тироша, — не осталась в долгу Мелисандра. — Так что в Лисс ехать незачем, можешь забыть о своих шлюхах.

— Признайся, Мелисандра, ты в меня тогда была влюблена чуток, такие детали моей биографии помнишь, — неожиданно начал повесничать Эйгор, мыслями уже находившийся в лисских борделях. — Ты бы хоть объяснилась тогда. Я вот, умирая, Золотым Мечам свой череп завещал, а тебе бы завещал кое-что еще. Был бы у тебя теперь золотой...

— Золотой Биттерстил, ты за кого воевал тогда? — перебил Деймон, не желающий отдавать свою роль порочного принца.

— Ну за мир же я не мог быть, я всегда за войну, — рассудил Эйгор, он и сам забыл, за кого он воевал вот уже почти век назад. — Значит, воевал я за Тирош, и поедем мы в Мир. Я вот не пойму, рыжая, молодая ты или не молодая, так что ты сама уж говори, что там тебе брать: лорнет с мирийскими стеклами или все-таки бельишко с мирийскими кружевами.

Джон, Арья и Санса весь день провели в пустынных северных полях, покрывая милю за милей, и перед закатом им даже показалось, что они уже видят начало Одиноких Холмов, а после заката Джон тряхнул головой и уселся спиной к костру, вглядываясь в полутьму.

— Будем сторожить в очередь, — предложил Джон, которому все приходили на ум то Безликие, нанятые Тайвином, то погоня из Дредфорта, где, вероятно, своих латников уже хватились, а то и нашли их трупы. — Время будем замечать по луне.

Вряд ли в Вестеросе нашелся бы еще один человек, который глухой ночью, опасаясь врагов и погони, обрадовался появившимся перед ним призракам — а вот Джон своим гостям был очень рад.

— Мейкар Гордый, прозванный бунтовщиками Наковальней, — представился первый.

— Бейлор Сломи Копье, прозванный бунтовщиками Молотом.

Джон при виде героя своего детства даже вскочил на ноги, но потом сдержался, чтобы не обидеть Мейкара Гордого, который при жизни считал несправедливым, что вся народная любовь достается его брату. А лучше всего было то, что сдержалась Арья: ей в Бейлоре нравилось то, что он на Эшфордском турнире организовал показательное битье заносчивого и вздорного принца Эйриона, но поздравлять Бейлора с этим при отце Эйриона было бы уж совсем неуместно.

— Мы с братом посторожим, — заверил Бейлор Сломи Копье. — Ложитесь, дети, к костру ногами, а друг к другу поближе.

— На много миль вокруг нет людей, — сообщил Мейкар. — А звери нас боятся, вон как ваши лошади далеко ушли.

Всех троих действительно уже клонило в сон, так что дежурная таргариенская шуточка Бейлора была принята за добрый совет, и Джон без смущения повернул одеяла поперек и укрыл ими и себя, и Арью, и Сансу, оказавшись в середине.

— Они все еще здесь? — чуть встревоженно шепнула Джону Санса, и только тогда Джон сквозь сон подумал, что ночью Эйгон подойдет точно, полюбоваться, как сближает походная жизнь — а потом еще и будет над Джоном подшучивать, уверяя, что раз уж Джон обеих кузин завлек в свою походную постель, то и жениться Джон теперь обязан на обеих, как честный человек.

— Здесь, — успокоил Джон: тактичные призраки скрылись от Арьи и Сансы, чтобы не мешать спать, но от Джона как прямого потомка они скрыться не могли, и Джон прекрасно видел, как братья сидят поодаль на траве, привалившись спиной к спине и поглядывая в разные стороны, и тихо что-то поют на два голоса.

… всегда мы в походе,

и только одно отрывает от сна:

чего ж мы уходим,

когда над землею бушует весна?⁽¹⁾

Роковой Эшфордский турнир, в котором Бейлор Сломи Копье вступился за молодого Дункана, действительно был весной: на Суде Семерых Бейлор сражался за Дункана против Мейкара и его сына, и Мейкар нанес брату удар булавой, оказавшийся смертельным. Вряд ли Бейлор на это обиделся, да и Мейкар, наверно, в посмертии перестал об этом грустить, так что печальные песни о весне теперь скорее напоминали братьям о чем-то хорошем, что они сделали вместе: бились вместе на Краснотравном поле, где Бейлор вовремя пришел с войсками брату на помощь, и вот эпичный поединок семь-на-семь, вошедший на века в историю, тоже устроили по весне.

Утром Джону не пришлось на свежую голову посмущаться из-за того, что он проснулся рядом с обеими кузинами: Арья и Санса проснулись раньше него и даже успели развести костер. Бейлор и Мейкар сидели уже чуть поближе к Джону и вспоминали молодость, когда они путешествовали вместе, со своими женами-дорнийками и без свиты.

— Просыпайся, рыцарь, — даже как-то ласково сказал Мейкар. — Солнышко всходит, девочки у костра хлопочут…

— Я помогу, — вызвался Джон, садясь на земле.

— Не, рыцарское поведение — это тебе не это, — остановил его Бейлор. — Бери коня да пойдем вон до той рощицы. Вытешем тебе копье, а то ты, видно, до сих пор думаешь, что турнирные поединки придумали для развлечения.

— Над таким копьем, из березки, смеяться будут, — предупредил Мейкар. — Но это пока ты копьем в лоб не заедешь на полном скаку, тут-то им уже будет несмешно.

— И еще кое-чему тебя научим, что на турнире позор, а в бою спасение, — пообещал Бейлор, и братья действительно многому научили Джона всего за полтора часа, найдя его в вопросах рыцарства даже более неотесанным, чем юного Дункана: с копьем Джон управляться не умел совершенно, хотя и быстро учился, а идеи убить коня под скачущим навстречу всадником или поднырнуть под удар, пригнувшись к холке своего коня, у Джона никаких возражений не вызывали — минус один у противника и слава богам.

Когда утренний туман развеялся, призраки простились с Джоном и его кузинами, пообещав заглянуть вечерком.

— Мы пойдем Дункана слушать, — сказал Мейкар. — Его куда-то забросило после вчерашнего, но теперь он до нашего дворца наверняка уже дошел и к Болтонам заглянул, проверить, чтобы не брали в Валгаллу кого попало.

— «Да не знаю я, милорды, что тут рассказывать», — весьма похоже изобразил голос Дункана Бейлор Сломи Копье, он и при жизни к смертельным схваткам относился легко. — «Шел по полю, никого не трогал. А их восемь человек. Хорошо я попался, другого убили бы кого…»

В логике Эйгора, который решил, что в свою последнюю кампанию он воевал против Мира, потому что всегда был за войну, Мелисандра сомневалась, но по дороге до Мира порочный принц Деймон поразил ее еще более извилистой логикой, поклявшись, что его легендарные битвы за Ступени начались именно так.

— Сидим мы, помнится, с Корлисом Веларионом, — рассказывал Деймон. — Корлис жалуется, корабль у него опять пропал. Я говорю: «Тот, кто корабль твой задержал, наверняка первостатейный мерзавец». Корлис подумал, отвечает: «Раз мерзавец, то наверняка из Мира». Ну и тут дело ясное, если из Мира, то Крагхаз Кормилец Крабов. Так оно и вышло.

— Дуришь ты меня, — засомневалась Мелисандра. — Какая связь-то между Миром и мерзавцем? Созвучие, что ли?

— Верно тебе говорю, — заверил Деймон. — Вот увидишь.

Мелисандра добиралась до Порт Ихоса, а оттуда до Мира не спеша и в основном в одиночестве, потому что Деймон и Эйгор в это время уже куролесили в Мире. Мелисандра еще была в лхазарянских землях, когда уже весь Мир знал, что в городе появились два отличных таргариенских призрака, ищущих фамильный клинок и обещающих за него драконье яйцо. Призраки ошивались по борделям и тавернам, пугали шлюх, выгоняя их на улицу неглиже, хулиганили и бранились, не давали алчным кабатчикам обсчитывать честных моряков и рассказывали фамильные легенды об обещанном принце, рождении драконов из камня и комете-знамении, предвещающей, что Железный Трон вернется Таргариенам, а над Узким морем снова появятся драконы — как только, так сразу.

Вскоре весь Мир болел за то, чтобы мировые призраки нашли свой клинок, а некоторые прощелыги даже пытались загнать им левые клинки под видом Черного Пламени — один даже надписал «Черное пламя» на рукояти, причем второе слово умудрился написать с ошибкой. Прощелыги были высмеяны и изгнаны с позором, а вот знаменитый пиратский капитан предложил призракам настоящий валирийский клинок, длинный и изящный, и был даже обрадован тем, что клинок оказался не Черным Пламенем и Деймон предложил за него золото, а не драконье яйцо.

— Клинок этот мне не по руке, да и дамский он какой-то, — сказал капитан Боунс. — Яйца драконьи мне тоже ни к чему, только ребята зубоскалить будут: скажут, что, Билли, своих нет, раз драконьи покупаешь? А вот три веса золотом я за этот клинок получу с моим превеликим удовольствием.

Деймон в ответ на это залез в свой призрачный карман и пересыпал из руки в руку призрачные монеты.

— Да ты издеваешься надо мной! — начал закипать капитан.

— Это ты издеваешься, — спокойно ответил Деймон. — Чем я его у тебя забирать буду? Через две недели приедет мой человек, привезет золото, заберет клинок. И да, два веса золотом, больше нет.

Капитан Боунс и порочный Деймон ударили по рукам на двух с половиной, а к Деймону и Эйгору вскоре пожаловал и более серьезный продавец.

Мирийский магистр Хулио Тигониш еще в далекой молодости заполучил Черное Пламя, вскоре после гибели Эйгора подослав наемных убийц к завладевшему мечом в бою солдату, и уже не надеялся получить с Таргариенов за их фамильный клинок, но и расставаться с ним не хотел. Мейлис Блэкфайр не показался Хулио Тигонишу серьезным покупателем, и он даже не стал Мейлису клинок предлагать, Эйгон Невероятный больше думал о возрождении драконов, чем о Черном Пламени, Эйрис слишком уж быстро сошел с ума; что же касалось истеричного и нищего Визериса или явно фальшивого Юного Грифа, то в их сторону старому магистру Тигонишу и плюнуть было жалко. До магистра доходили слухи, что Черным Пламенем интересуются пентошийский магистр Иллирио и евнух Варис из Вестероса; Хулио Тигониш знал обоих и считал, что с такими прощелыгами приличному магистру на одном акре высморкаться зазорно.

На таком фоне прибывшие в Мир призраки славного Эйгора Биттерстила и принца Деймона Таргариена были покупателями завидными, и начали они тоже интересно, с предложения драконьего яйца. Но магистру Тигонишу было мало драконьего яйца; магистр Хулио Тигониш хотел, чтобы для него из яйца вывели дракона: так сказал призракам верный слуга магистра — разумеется, не называя его имени. Деймон тут же на это согласился, обрадованный успехом своей миссии слуга отправился получать от своего господина награду — а вслед за ним в дом магистра Тигониша, невидимые и неслышимые, прошли Эйгор и Деймон.

Эйгор и Деймон ничем не выдавали своего присутствия, изучая все ходы и выходы в доме магистра. Они ждали Мелисандру, и первым делом, чтобы купить у капитана Боунса его валирийский клинок, вытрясли из нее все деньги, выданные ей Станнисом на дорогу. Денег предсказуемо не хватило, и Мелисандра была отправлена играть в карты.

— Государственное дело, ты улавливаешь суть? — дал Мелисандре установку на игру Деймон. — Висенья говорит, обе невесты моего потомка носят оружие, а Темная Сестра у нас одна. Меч — это тебе не золотой Биттерстил, на двоих не поделишь.

— Деймон, я тебя бить сейчас буду! — взорвался Эйгор, которого язвительный Деймон уже допек употреблением его прозвища в качестве эвфемизма.

— Ладно, впредь я буду говорить только Жгучий Клинок, — пообещал Деймон, но «Жгучий Клинок» он произнес с таким выражением, что даже Мелисандра вдруг прыснула как молоденькая девушка, при которой упомянули какой-нибудь «нефритовый жезл», и Эйгор, глядя на нее, такую красивую, смягчился и только назвал Деймона белобрысой сволочью.

Игра в карты у Мелисандры пошла хорошо, потому что вокруг стола ходили Эйгор и Деймон, которых слышала только Мелисандра, а не видел вообще никто, и беспардонно заглядывали в карты ее соперникам.

— В бубну ходи, век Вестероса не видать! — подсказывал Эйгор.

— Гни угол, тузы еще есть, — сообщал Деймон час спустя уже в другом игорном доме, и из колоды действительно выходил туз, как по заказу.

Но самой большой помощью, которую оказали Мелисандре опытные картежники Деймон и Эйгор, было филигранное вычисление момента, когда нужно забирать выигрыш, пока тебя за твою удачливость не начали бить. Выигрыш Мелисандры таким образом оказался увесист и никем не тронут, и из него получилось не только отсчитать нужное капитану Боунсу, но и выгадать на обратную дорогу и на создание для пообтершейся в дороге Мелисандры образа изысканной аристократки, так что капитан Боунс, увидев Мелисандру, даже не решился предлагать скидку в обмен на что-нибудь непристойное, а ведь в первый момент он хотел.

Так в доме магистра Хулио Тигониша появилась прекрасная незнакомка в костюме амазонки и с валирийским клинком на поясе, и старый магистр вновь почувствовал себя молодым на один вечер, даже хотел прокрасться в спальню Мелисандры, словно влюбленный юноша, но его сморил колдовской сон, а Мелисандра в сопровождении призраков добралась до его сокровищницы.

— Вон в том сундуке посмотри, — подсказал Деймон.

— Если в сундуке что-то спрятано, то это наверняка что-то длинное, — подтвердил Эйгор.

— А если длинное, то это меч.

— А если меч, то Черное Пламя.

— Да вы издеваетесь, что ли? — не выдержала Мелисандра, но во вскрытом ей сундуке, под богатыми одеждами и мешочками золота, действительно оказался легендарный клинок Таргариенов.

— Как думаешь, сказать ей, что мы не только сквозь стены можем проходить, но и в запертые сундуки заглядывать? — неслышно для Мелисандры спросил напарника Эйгор, и ухмыляющийся Деймон, любуясь ее потрясенным видом, только помотал головой.

1) Всю песню Окуджавы можно прослушать здесь https://youtu.be/pMy2hXzwkAs

Вернуться к тексту

Джон занял в Винтерфелле свою старую комнату, в которой он жил еще как бастард Эддарда Старка, и не стал требовать себе лучшей — да никто и не собирался предлагать ему те покои, в которых останавливался год назад король Роберт. Винтерфелл вообще принял Джона настороженно и недоверчиво: те, кто раньше поддерживал Кейтилин в ее неприязни к Джону, теперь обходили его стороной и старались не попадаться на глаза; тем, кого он мог числить своими друзьями, его новый статус принца крови был странен, и они делали вид, что ничего не изменилось. Джон был бы вторым даже доволен, если бы это не выходило фальшиво, а на первое не обратил бы внимания, если бы его не настигла мысль, какой редкостью на самом деле было то, что Санса пришла к нему в первый же вечер в Восточном Дозоре и попросила прощения за прошлое.

Джон так и уснул, думая о Сансе и вспоминая их короткий открытый разговор, на который способен не каждый — а проснулся в полной темноте от ее голоса.

Джон тут же вскочил на ноги, но окликнуть Сансу не решился — раньше к нему так пробиралась только Арья, и он не хотел обознаться.

— Прости, что я тебя разбудила, — сказала Санса из темноты, и Джон подхватил одеяло и укутал им Сансу, стоящую у двери, наверно, только в ночной сорочке.

— Мне приснился ужасный сон, — тихо сказала Санса, когда Джон усадил ее рядом с собой на постель и приобнял за плечи. — То поле рядом Дредфортом… Я бы не стала будить тебя и напоминать, но мне не с кем больше об этом поговорить. Я никому об этом не рассказывала, будут еще говорить, что ты был неосторожен — а ведь ты нас спас.

— Нас спас сэр Дункан, — напомнил Джон.

— Это твой гвардеец, Джон, — не согласилась Санса. — Он пришел к тебе — может быть, боги прислали его, когда увидели, как ты собираешься сражаться один против восьмерых. Когда гвардия идет вслед за своим королем, их победа становится победой короля.

Джон хотел возразить, что он не король и у него нет гвардии, он и на дорогу до Белой Гавани, а потом до Драконьего Камня вряд ли найдет в нынешнее немирное время спутников, но Санса снова вздрогнула, услышав в темноте шорох, и Джон пошарил рукой в темноте, не выпуская Сансу, и нашарил свечу.

— Ладно, не надо, — немного смущенно сказала Санса, но Джон все же зажег свечу, имея в этом и свой интерес: чуть только свеча загорелась, Джон снова удивился тому, какая Санса красивая — вроде бы и путешествовал с ней много дней, а теперь она красивая по-новому: с распущенными волосами, уютно кутающаяся в его одеяло.

— Мне снилось почему-то, что я здесь, в своей комнате, но снова в плену, — прошептала Санса, уткнувшись лбом Джону в шею. — На этот раз у того парня, которому ты снес голову. Я убежала, и они гнались за мною со своими собаками, так что мне стало казаться, что та несчастная на поле у Дредфорта — это я. А потом я проснулась, поняла, что я в своей комнате и так испугалась, что сначала не могла подойти к двери, не могла поверить, что я свободна.

— Их незачем больше бояться, — насколько мог уверенно сказал Джон и погладил Сансу по волосам. — Они мертвы — и те, у Дредфорта, и другие, в Королевской Гавани. Больше никто не напугает тебя. Даже если бы мне пришлось восстать из мертвых, как сэру Дункану, я бы все равно убил любого, кто захотел бы тебя коснуться.

Вместо ответа Санса закинула руки Джону за шею и робко поцеловала его в краешек губ.

Арья проснулась рано и не стала дожидаться завтрака, пробралась на кухню что-нибудь себе стащить, как делала раньше. К ее неудовольствию, на кухне была только толстая сварливая Ханна, а добрая кухарка Глэдис, ходившая прошлым вечером к родственникам на церемонию наречения имени, заночевала в Зимнем городке и еще не вернулась. Ханну Арья всегда не любила за то, что та не любила Джона и гоняла его с кухни, если это Джон с раннего утра шел стащить себе и Арье что-нибудь вкусненькое.

Арью, как хозяйскую дочь, Ханна прогнать не смела, но всегда ворчала на нее и стыдила ее плохими манерами, зная, что Арья не пожалуется на это матери — Кейтилин с толстой Ханной согласилась бы, да и расстроилась бы, что дочь позорит ее перед слугами.

Вот и сейчас Ханна не стала препятствовать движению Арьи к кускам вчерашнего пирога, но начала ее корить, пока еще по-доброму.

— Ты уже дома, вот и иди ешь со всеми в столовой, как приличная леди, — сказала Ханна, может, ей жаль было хорошего вчерашнего пирога с кроликом, который мог бы достаться и ей. — Больше тебе скитаться не надо, можешь вон переодеться в хорошее платье да приниматься снова за вышивку и шитье.

Упоминание о платье и шитье Арью окончательно взбесило.

— Я тут долго не задержусь, если у вас все те же порядки, — огрызнулась Арья. — Поеду с Джоном на Драконий Камень.

— Слыханное ли дело, незамужней девице одной в дорогу отправляться…

— Я за Джона замуж выхожу, — неожиданно для самой себя бухнула Арья в ответ.

— Постыдилась бы говорить такое! — ахнула Ханна. — Вы же как брат с сестрой росли!

— А ты раньше бы попробовала при матери сказать, что он мой брат, — зло сказала Арья, и дальше ее уже понесло. — Почти никто в замке его сыном лорда не считал, никто его не любил, кроме меня. Вы все и не думали тогда, что он мой брат.

Толстая Ханна хотела усмехнуться тому, что Арья опять защищает своего Джона, но взглянула на Арью и опешила: не по-детски суровыми были у Арьи глаза, и висела у нее теперь шпага на поясе, того гляди — проткнет тебя насквозь и приколет к стене.

— Вот отгадай загадку, — предложила Арья. — Твоей семье дальний родственник, а тебе самый близкий на свете человек. По-моему, это как раз муж и есть.

Может, Арья этого и не знала, всегда живя особняком и не интересуясь сплетнями, но сказанное Ханне с утра обычно становилось известно всему замку самое позднее к вечеру, и еще до ужина Санса поймала Джона между кузней и оружейной, Джон-то думал, что ей такие проулки в замке и вовсе неизвестны.

— Весь замок сегодня говорит о том, что Арья уезжает с тобой на Драконий Камень, чтобы там выйти за тебя замуж, — вроде как не всерьез сказала Санса, но за реакцией Джона она следила внимательно, и ей стало грустно от того, что Джон не удивился, а скорее смешался.

— Я понимаю, что она тебе ближе всех, вы всегда вместе были, — печально сказала Санса. — У любого принца много друзей, но ценен тот друг, который был с тобой, еще когда никого не было рядом. Теперь Арья поедет с тобой и перестанет стесняться тем, что ты не ее брат.

— А разве ты не поедешь? — спросил простодушный и искренний Джон, и Санса даже улыбнулась тому, насколько все его мысли всегда перед ней как на ладони.

— Ты никакого неземного благородства от меня не жди, — предупредила Санса. — Сама отказываться от тебя я не буду. Если прогонишь — уйду, настолько у меня еще гордости хватит. И любовницей твоей тоже не буду.

— А если Арья согласится? — вдруг брякнул Джон, он уже понял, что у него в любви как в бою, неизвестно откуда берется безумная смелость, но все равно пока себе удивлялся.

— Ты соображаешь, что говоришь, Таргариен? — опешила Санса. — К тебе Эйгон Недостойный заходил, что ли, делился опытом?

— Его в Валгалле нет, он же недостоин, — уверенно сказал Джон, он со своими фамильными призраками уже свое генеалогическое древо вплоть до дней Валирии выучил, и даже Рейну от Рейниры отличал, а Рейль от Рейлы. — Ты же знаешь, я много времени с Эйгоном Завоевателем провожу, а он был женат на двух сестрах.

— Наглец, — только и смогла сказать Санса. — Ты так уверенно это говоришь...

— Эйгон мне про Завоевание иногда рассказывает, — действительно уверенно продолжал Джон, он почему-то знал, что такому разговору быть, и даже готовился. — Говорит, когда спускаешься в замок на драконе, каждый третий лорд норовит тебе дочку свою сосватать, у каждого десятого — красивая. Черт знает, что могло бы выйти, но Эйгон тогда никого, кроме Рейнис, не видел, его ничья красота не трогала — как и я сейчас никого не вижу, кроме тебя.

— И дракон у тебя уже есть, — поддела Джона Санса, ей и побить его хотелось, и весело с ним было, таким неожиданно нахальным и бесшабашным, — и облет вассальных замков планируется.

— Эйгон говорит: драконы будут, — пообещал Джон. — Меня же спасать надо. Я как увидел тебя в Восточном Дозоре, так сразу понял, что пропал.

От того, что весь замок узнал о том, что он берет маленькую Арью в жены, Джон все-таки немного смутился — хотя это смущение не помешало ему найти Арью почти сразу после разговора с Сансой. Арья сидела на крыше конюшни и смотрела на скачущих по двору жеребят, и Джон почти сумел застать ее врасплох и как всегда улыбнулся тому, как она сначала на миг встревожилась, что ее застали за неподобающим леди занятием, а потом обрадовалась тому, что это он.

— Мы с тобой, как всегда, все слухи в замке узнаем последними, — сказал Джон, садясь рядом и немного откидываясь назад, чтобы их с Арьей головы были рядом. — Вот я только что узнал, что ты выходишь за меня замуж.

Вот теперь Арья действительно смешалась, словно ее застали за шалостью: ей в первый раз пришло в голову, что, может, нужно было сказать сначала Джону, что она собралась за него замуж, а не начинать с кухарки. Но она же не думала тогда об этом, просто выговорилось так...

— Мне казалось, что это я должен просить твоей руки, но я не знал, у кого, — весело сказал Джон. — В Винтерфелле теперь Бран за старшего, к нему идти надо… — и тут Арья все-таки фыркнула и рассмеялась, ей с Джоном всегда было легко и весело, вот и сейчас долго смущаться не пришлось, хотя все было как-то по-новому.

— Можно тебя хотя бы поцеловать? — хитро спросил Джон, и Арья поняла, что это он ее просит не щеку подставить, но нашла выход: сама клюнула Джона в щеку и спрятала лицо у него на груди — ненадолго, потому что Джон легонько потянул ее за плечи, и вдруг оказалось, что она уже лежит на крыше конюшни, а Джон склонился над ней, опираясь на локоть, и легко коснулся губами ее губ, чтобы не спугнуть.

Что-то говорило Джону, что из Винтерфелла ему пора сматываться — если планируемая женитьба на той, кого весь замок всегда считал его любимой младшей сестричкой, обитателей Винтерфелла против него еще не настроила, то то, что его постоянно кто-то застает за игривым разговором с Сансой в укромном уголке, точно всех доконает. Но Джон никак не мог смекнуть, как под благовидным предлогом прихватить с собой Сансу, а просто бежать с ней из ее родного дома не казалось ему хорошей идеей: все-таки оставлять о себе на Севере такую славу Джон не хотел, да и небезопасно было умыкать сестру у Короля Севера и по Северу же с ней неделями путешествовать.

Джон даже хотел поговорить об этом с Сансой, попросить ее совета, как бы им получше схитрить, когда в коридоре столкнулся с призраком Эйгона.

— Джон, ты дурак? — прямо спросил Эйгон. — Подумай сам: как Санса поверит тебе, что вопреки всему ты возьмешь ее второй женой перед всем Вестеросом, если ты даже не можешь придумать предлог, под которым она могла бы проехаться с вами до Драконьего Камня? Хуже неуверенного в себе мужчины только нервничающий мейстер с потеющими руками — такому руби голову сразу. У меня в семье как раз было три мейстера, чтобы знали, что незаменимых у нас нет.

— Эйгон, ну я правда не знаю, как увезти с собой Сансу, — воззвал к своему мудрому предку Джон. — Не могу же я просто ее умыкнуть.

— Да драконова матерь! — воскликнул Эйгон Завоеватель. — Чего проще: скажи, что Санса едет в Штормовой Предел и собирается выйти там замуж за Ренли Баратеона, чтобы Старки могли заключить брачный союз с правящей — пока что — династией. Арье я уже об этом сказал, она теперь считает, что это придумала их мать. А на твою долю остается только проводить кузину к ее жениху — впрочем, на Драконьем Камне вы можете задержаться, там-то никто не возразит своему принцу.

— Но ведь Ренли педераст, — помотал головою Джон, которому такой географически-политический ход не пришел в голову: и союзники такие Старкам нужны, и ехать к Ренли как раз в ту сторону, из Белой Гавани морем мимо Драконьего Камня.

— Ты хочешь, чтобы я поговорил с твоей маленькой кузиной и об этом? — усмехнулся Эйгон. — Я берегу этот аргумент на крайний случай. Может, Арье и так станет жаль расставаться с сестрой, и она согласится, что лучше выдать Сансу за тебя, а не за Ренли. Нынешние Баратеоны Арье, кстати, не нравятся, и трудно ее в этом винить.

Говорить о своей идее с Сансой Эйгон отказался наотрез и отправил к ней Джона, великодушно предоставив Джону возможность пользоваться плодами не своей находчивости и получать за эту находчивость лучшую награду для влюбленного: радостный и восхищенный взгляд дамы сердца — Санса обрадовалась и Джону, и хорошему поводу уехать вместе с ним.

— Даже не знаю, следует ли мне выглядеть радостной или печальной из-за готовящейся помолвки, — лукаво сказала Санса, пряча свои искристые глаза.

— А ты рада? — прямо спросил Джон, не такой уже он был неотесанный, чтобы не знать ответ, ему просто хотелось услышать этот ответ от Сансы.

— Ну, поскольку это неправда, то я рада, что ты у меня такой изобретательный.

«Только не говори, что это придумал Эйгон, — подсказал Джону внутренний голос, раз уж Джон вступил на скользкую дорожку пожинания того, что не сеял. — Не выставляй себя дураком».

— И чего же твой рыцарь добился своей изобретательностью? — спросил Джон, намекая на то, что находчивым рыцарям полагается награда.

— Я вышью тебе шарф, — пообещала Санса. — Могу даже вышить красного дракона.

— Это когда еще будет, — не согласился Джон и притянул Сансу к себе.

— А этого больше нельзя, — игриво сказала Санса, глянув на Джона снизу вверх дразнящим взглядом. — Я теперь невеста Ренли Баратеона. А у тебя, Таргариен, своя невеста есть.

— Никому я тебя не отдам, — решительно сказал Джон и поцеловал Сансу.

— Не отдавай, — прошептала Санса в его губы, прильнув к крепкому Джону как гибкая лоза к камню. — Не отдавай.

Хотя повод забрать с собой Сансу был найден и даже сообщен всему замку, через ту же болтливую Ханну, Джон торопился с отъездом — ну как кто-нибудь отправит Ренли ворона, поздравить его с помолвкой, и получит ответ, что никакой помолвки и нет? Как ни любил Джон Север, ему и с Севера хотелось убраться поскорее: если выбирать между Севером и возможностью быть со своими любимыми девчонками, он, конечно, их выбирал.

Джон и выехать положил ранним утром, не привлекая внимания, и даже вздрогнул, выйдя во двор и обнаружив там вооруженный отряд в двадцать человек, окруживший Арью и Сансу. Возглавлял отряд сэр Родрик Кассель, и даже его знакомый с детства вид не успокоил Джона: Джону представилось, что все его хитрости и матримониальные планы были как-то раскрыты, и теперь его арестуют за аморальное поведение и циничное приготовление к двоеженству.

— Мы проводим вас до Белой Гавани, ваша светлость, — пояснил свое присутствие сэр Родрик, вовсе не собирающийся арестовывать Джона. — В военное время на дорогах бывает неспокойно.

— Много ли людей осталось в Винтерфелле? — спросил Джон, которому хотелось побыть с кузинами наедине, словно бой у Дредфорта ничему его не научил, да и за свой бывший дом, могущий остаться без защиты, Джон тоже волновался.

— Я думаю, если вы распорядитесь, ваша светлость, то любой чужак, сунувшийся в Винтерфелл, побежит к Белой Гавани так быстро, что догонит нас и пронесется мимо сломя голову, — сказал сэр Родрик и слегка поежился. — А ко мне, пожалуйста, обращайтесь с приказами напрямую, не надо больше посылать Мейгора Жестокого.

— Один будешь ездить, когда станешь драконьим наездником, — строго сказал невидимый никому Мейгор у Джона прямо над ухом. — А пока без сопровождения тебе не положено.

Джон не нашелся, что ответить: повернувшись в седле, сам он Мейгора видел, но, судя по спокойствию остальных, никому, кроме Джона, Мейгор не показывался, и Джон не хотел на виду у всех беседовать с пустотой, как помешанный.

— Привыкай, кронпринц, — усмехнулся Мейгор. — Станнис, кстати, уже объявил тебя принцем Драконьего Камня — мы были очень убедительны. Так что считай, что я зашел поздравить.

В Винтерфелле Санса делала вид, что вернулась туда такой же, какой и уезжала — конечно, ни о каких визитах в оружейную и тренировках с новыми подопечными сэра Родрика и речи не было. Да и первый день в дороге Санса сэра Родрика стеснялась, ей было достаточно его недоумевающих взглядов, которые тот кидал на ее короткий меч и чардревный лук, так что Джону оставалось только вспоминать, как по дороге к Винтерфеллу он учил Сансу правильно держать меч и рубить, встав за ней и взяв ее хрупкую руку, сжавшую эфес, в свою. Мысли у Джона тогда, конечно, были не об обучении, а о Сансе, о тепле ее тела, о запахе ее волос — но чему-то Джон ее все-таки научил, и во второй день пути до Белой Гавани сэра Родрика ждало потрясение: прибежав с парой бойцов на звон двух мечей, сэр Родрик увидел примерную дочь леди Кейтилин с разметавшимися по плечам огненными волосами и с клинком в руке, со смехом ускользающую от Джона, и уже довольно умело.

— Подберите волосы, миледи, чтобы не летели в глаза, — посоветовал сэр Родрик, все же прежде всего он был старым мастером над оружием, учителем сотен солдат. — Вам так легче будет. И когда отбиваете его удар, постарайтесь тем же движением кольнуть в руку, в корпус вы все равно не достанете.

— Спасибо, сэр Родрик, мы сами, — ответила Санса, и Джон с ней согласился, отослав сэра Родрика: Джон-то знал, что эти распущенные волосы и танец со сталью для него.

Когда сэр Родрик ушел, напоследок удивленно покачав головой, Джон стал примериваться, как бы обезоружить Сансу и ненадолго ее пленить, но едва первое ему удалось, как он полетел с ног, потому что Арья решила присоединиться к веселью, подкралась и подсекла Джона под опорную ногу.

— Что, проспал? — весело сказала Арья, падая на правую руку Джона и прижимая ее к земле. — А туда же, в Восточном Дозоре пробовал против троих сражаться.

Сансе почему-то подумалось, что когда-то давно, еще в другой жизни, ей тоже стоило у Трезубца бить под опорную ногу, не дожидаясь, пока волчица вступится за сына мясника, и потом стоять с сестрой как один человек: одни друзья, одни враги, одна судьба. Санса подумала об этом без сожаления или раскаяния: прошлое было мертво, оно было с кем-то другим, не с ней сегодняшней; насквозь фальшивый принц, обманувший ее, получил полагающиеся ему дюймы стали в шею, и воспоминанием об этом Сансе был дорог ее короткий пехотный меч. И это тоже прошло и уже стало историей, при свете дня не омрачающей сердце, а осталось только удивление тому, как она могла не видеть, что ее настоящий принц был рядом столько, сколько она себя помнит: боевой, надежный и великодушный.

— Ну если вы вдвоем на одного, то моей куртке может прийтись плохо, — признал Джон и сбросил куртку на землю, открывая панцирь с железными нарукавниками, который в дороге он не снимал. — А потом плохо придется вам, если вы не перестанете раскрываться.

А про себя Джон подумал, что Эйгон Завоеватель был, конечно, отважный человек — даже не столько потому, что завоевал весь Вестерос, а потому что Висенья носила Темную Сестру и бодро рубила ей наемных убийц, а вот Эйгон не побоялся и взял при этом вторую жену. Хотя и Джону нужно было отваги не меньше — у него обе невесты хорошо с оружием обращаются.

Как говорил низкорослый Хоуленд Рид, который прошел с Эддардом Старком всю гражданскую войну, побывал в бою у Башни Радости и единственный, кроме Эддарда, вышел из него живым: «Опасное это дело, выходить за порог: стоит ступить на дорогу и, если дашь волю ногам, неизвестно куда тебя занесет». Отряд под командованием Родрика Касселя двигался к Белой Гавани по проложенному по карте маршруту, не выбиваясь из графика, но дорога все равно богата на сюрпризы и неожиданные встречи: на лесной дороге до Черной Заводи, откуда сэр Родрик планировал сплавляться на ладьях, отряду повстречался молодой и сердитый менестрель, разочарованный жизнью.

— Давай, садись с нами, певец, — предложил на привале сэр Родрик, памятуя о том, что менестрелей лучше не злить, чтобы они в своих песенках не ославили тебя жмотом.

— Может, вы и споете нам, дорогой менестрель? — предложила Санса, она любила пение и баллады, и вообще из всего отряда была самая вежливая, но разочарованный в людях менестрель глянул на ее походный наряд и хорошо подогнанную кольчугу и не признал в Сансе ценительницу прекрасного.

— Ну уж дудки, — отказался менестрель, а Арья на него фыркнула, даже грубит и отказывается этот пижон по-музыкальному. — Я вам буду петь про Флориана и Джонквиль, а вы будете отпускать ехидные комментарии и похабить песню.

— А ты спой про погребок с бочонками, там похабить дальше нечего, — предложила Арья под одобряющий хохот дружины сэра Родрика.

— Ничего петь не буду, — надулся менестрель. — Я, может, вообще петь бросил и в наемники решил податься. Пусть меня все называют «зверь Мариллион».

— Ну расскажи тогда что-нибудь, — предложил сэр Родрик, усмехаясь в усы — миловидный и худощавый менестрель, немного похожий на девушку, зверского впечатления отнюдь не производил. — Даром ты, что ли, землю столько топтал?

— Расскажу, — согласился Мариллион, который решил стать язвительным и циничным, раз черствые люди не хотят плакать над его трогательными балладами. — Вот про Рглора, Владыку Света хотя бы. «Говорят, что Рглор, Владыка Света, был всегда, еще тогда, когда ничего больше не было. Неизвестно, чем он там в пустоте и одиночестве занимался, но можно предположить, что для него тогда не было ничего святого, ибо первых святых существ он сотворил позднее...»⁽¹⁾

— Ври дальше, — одобрительно сказал сэр Родрик, когда дружина отсмеялась, и Мариллион загнул продолжение, про возникновение в мире зла и про Великого Иного.

— И сказал Рглор своим созданиям: поскольку я ваш в некотором смысле папа, то и все, что вы будете делать, сиречь моих рук дело. И даже то, что кто-то будет пытаться мне нагадить — не будем говорить кто, хотя это и будешь ты, Великий Иной, — так вот, даже это будет исключительно мне на пользу. «Вот тебе и раз, — подумал тогда Великий Иной, — стараешься, стараешься, а старикан берет и заявляет, что все к его вящей славе. Прямо руки опускаются». Но по зрелому размышлению он понял, какую великолепную индульгенцию вручил ему Рглор, и с тех пор творил зло, не иначе как приговаривая «Во славу Рглора на веки вечные — аминь!»

— А про Семерых такое же завернуть можешь? — спросил один из северных дружинников, потому что северяне верили в Старых богов, а остальных богов не ставили ни во грош.

— Да будет вам известно, государи мои, что разница между, скажем, Девою и Кузнецом не такова, какова разница между женщиной и мужчиной, — откликнулся Мариллион после недолгого размышления, во время которого он нарочно состроил отрешенно-возвышенную рожу. — Поэтому многочисленные похабные анекдоты из небесного жития Семерых мы отметем как несуразные...

— Э, нет, — не согласились северные дружинники. — Валяй давай с анекдотами.

— Не при барышнях, — осадил их сэр Родрик. — Вот как барышни на свою разминку уйдут, тогда можно.

Но у Джона были другие планы на решившего податься в наемники менестреля: Джону и самому хотелось пошутить, как шутят иногда над новобранцами, да и приметил он, что тщеславный и заносчивый менестрель Сансе все же не пришелся по душе: Санса после Королевской Гавани была очень предвзята по отношению к золотоволосым красавчикам.

— Пойдем подеремся, — задушевно предложил Джон, подхватывая менестреля за левую подмышку и ставя его на ноги.

— Я с тобой драться не буду, — благоразумно отказался менестрель. — Буду потом в кустах с разбитой головой валяться, а ты будешь рассказывать, что я хотел тебе доказать, что ты слабый мечник, а я очень сильный арфист, и в доказательство себе арфу об голову разбил.

— Вот излагает, черт! — в очередной раз порадовались северные дружинники, удачной шуткой Мариллиону оказалось проще найти дорогу к народному сердцу, чем заунывными балладами.

— Ну не со мной, — согласился Джон, уводя менестреля от костра. — Ты ведь в наемники собирался, а, зверь Мариллион? В Младшие Сыновья тебя не возьмут, если только ты не сын лорда, а в Золотых Мечах надо сначала доказать, что ты достоин. Был там не так давно командиром некий Эйгор Биттерстил, удачливый любовник своей сестры, неудачливый братоубийца, смутьян, бунтовщик и просто интересный человек...

— А еще какие отряды есть? — спросил Мариллион, которому на то, чтобы стать достойным славы Эйгора, не хватило бы и пяти жизней.

— Есть Кровавые Скоморохи, — припомнил Джон. — Только если я тебя в их доспехах увижу, отрублю тебе руки-ноги к чертовой матери. Вот и выбирай.

Джон был хорошим учителем фехтования и для его возраста очень опытным, сэр Родрик всегда готов был помочь советом, а Висенья в свое время вышколила самого Мейгора, поэтому радость Мариллиона, что он достался для тренировки Сансе, а не Джону, была недолгой.

— Вы, миледи, из тех красавиц, чьей красотой можно восхищаться только в возвышенном смысле — за первый же нескромный взгляд вы, чего доброго, и зарежете, — начал увиливать от боя Мариллион, потирая запястье после того, как шпага была выбита из его руки во второй раз. — Может быть, поговорим о прекрасной музыке? Кто, например, ваш любимый певец?

— Криган Старк, — ответила Санса, она как раз пришла в нужное настроение, чтобы припомнить свой первый бой и аховый репертуар своего предка.

— Я, признаться, не знал, что славный род Старков славен еще и поэтами, — почтительно сказал Мариллион, пытаясь припомнить из поэтического наследия Кригана хоть одну строчку, и Арья ему тут же помогла, потому что к ней всегда прилипали не совсем приличные песни.

— Он исполнял одну песню, которая как раз придется к случаю: «Что ж ты, щеголь, отступил? Иль не комильфо я тут? Лицезрей во взгляде пыл и не множь словес тщету!»

— Арья! — воскликнула Санса, потому что в этой песне Кригана Старка, словно специально сложенной для издевательства над трусливыми принцами, начиная с третьего куплета шло одно похабство, а после четвертого куплета призрачный дедушка Рикард строго-настрого велел сестрам закрыть уши.⁽²⁾

— А давайте играть в прятки, добрейшие дамы, — предложил с большой опаской Мариллион, потому что почувствовал, что его, такого сладенького, сейчас будут бить вдвоем. — Я полежу где-нибудь за бревном, а вы на пару минут сделаете вид, что не можете меня найти.

— Это можно, — согласилась Арья, и сестры действительно погнали Мариллиона вдвоем, для отработки навыков парного боя, и тот, пятясь и нелепо отмахиваясь, в результате как раз перелетел через бревно.

— Добрейшие леди! — воззвал Мариллион, нерешительно поднимаясь с земли. — Примите мою капитуляцию, я передумал уходить в наемники. Лучше я сочиню для вас песню, такую сладостную и печальную, что она растопит даже ваши ледяные сердца, — Арья в ответ на это предложение скорчила недовольную рожицу, и Мариллион тут же послушно сменил курс. — Или я могу рассказать вам страшную-престрашную историю, которая утолит вашу кровожадность — о том, как всех обитателей Красного Замка начисто вырезали две воительницы, умевшие вызывать призраков.

— Эту историю мы знаем, — жестко и мрачно сказала Арья, и Джон поставил Мариллиона на ноги, считая, что тому лучше все же учиться фехтовать, чем молоть языком.

— Куда тебе в наемники, зверь Мариллион, — покачал головой Джон и вернул Мариллиону его шпагу. — Тебе бы за себя постоять научиться. Вот смотри: твой клинок длиннее, чем их, и руки у тебя тоже длиннее. Так какого рожна ты отбиваешь удары чуть не гардой — ждешь, когда тебе пальцы оттяпают?

1) Здесь и дальше «зверь Мариллион» пересказывает, конечно же, Звирьмариллион

Вернуться к тексту

2) Полностью все куплеты в исполнении коллектива "Дореволюцiонный Совѣтчикъ" можно прослушать тут https://youtu.be/uPlfc7nYXpY

Вернуться к тексту

Сэр Дункан Высокий побывал за свою жизнь и бродягой, и десницей короля, и при всей своей видимой простоте легко вживался в любую роль, посланную ему судьбой. Вот и роль доброго, ворчливого и простонародного прадедушки ему пришлась впору.

— Нечего тебе в Штормовом Пределе делать, — сказал дедушка Дункан Бриенне, пока слухи о пышных турнирах и молодецких свершениях не повернули честную девушку на дурную дорожку, на которой и с Ланнистером каким можно спутаться. — Вьются там вокруг баретеоновых щедрот одни прощелыги, если боец какой толковый попадется — то и тот весь в золотых розочках.

— Ужас какой, — содрогнулась Бриенна, не любившая ни золото, ни розы.

— Истинно так, — подтвердил дедушка Дункан. — Да и нынешний лорд Штормового предела, прости меня, педик какой-то.

— Дед! — воскликнула Бриенна, сразу покраснев: в рыцарских балладах таких слов не писали, да и в остальном Бриенна была девушкой чистой и душой, и помыслами.

— Вот и я говорю: слушать противно, а уж якшаться с такими людьми доброму рыцарю ни к чему. Ты плыви в Белую Гавань, правнучка: там лорд — настоящий лорд, член ордена Зеленой Руки, хранитель лучших традиций рыцарства, — и Дункан, ничуть не стесняясь, начал расписывать для Бриенны дом Мандерли, из которого он и не знал-то никого.

Может, Бриенна и представляла замок Вимана Мандерли как обитель истинных рыцарей, и даже сначала подумала, что попала к началу большого турнира: вон сколько юных оруженосцев вокруг — но вскоре Бриенна поняла, что в замке заняты делом: чинят укрепления, ставят в гавани оборонительные эстакады, обучают крестьян солдатскому ремеслу. Оба сына лорда Мандерли были в армии Робба Старка, большинство бывших в силе латников были там же, а в замке собрались старики и молодежь, по возрасту негодные к строевой.

Старым латникам, помнящим еще Ступени и последнее восстание Блэкфайра, любой здоровый и крепкий юноша был в помощь, даже если этот юноша почему-то девушка. За несколько недель в замке лорда Мандерли Бриенна успела и пообучать рекрутов, и потаскать камни, и почитать чертежи. Узнав, что Бриенна чертежи читать умеет, лорд Виман вызвал ее к себе и потребовал, чтобы Бриенна хранила все узнанное о его замке в тайне.

— Даю вам свое слово... слово чести, лорд Виман! — пылко и громко ответила Бриенна и покраснела ушами.

— Верю, — добродушно сказал лорд Виман, он за это время успел узнать Бриенну с хорошей стороны, и по вечерам, когда его благородные гости собирались к столу, сажал ее поближе к своим внучкам.

Вокруг внучек лорда Мандерли постоянно вились собравшиеся в замок юнцы, без пяти минут герои и без двух лет рыцари, и компания устрашающей видом Бриенны, которая любое попрание приличий и нерыцарское поведение воспринимала как личное оскорбление, хранила внучек Мандерли от нескромных поползновений деду на радость, а внучкам на некоторую досаду. Виман и днем бы приставил Бриенну к своим внучкам, только его старые товарищи, трудящиеся над обороноспособностью замка, не хотели лишаться ее помощи, да и Бриенна на такое предложение обиделась бы. Лорд Мандерли поскреб бороду, почесал свое обширное брюхо — и приставил своих внучек к Бриенне.

— Вырастут еще дурехами, — сказал огорошенным таким распоряжением невесткам лорд Мандерли. — Выдам замуж за хорошего лорда, а им и замок оставить будет нельзя. Ну как, не дай Семеро, опять большая война, командир гвардии в походе, кастелян в походе, а они что? Бастион от балласта не отличают? Пусть, пусть погуляют по укреплениям, делать им ничего и не надо, но чего-то да наберутся.

Невестки лорда Вимана полагали, что наберутся их дочки на строительстве скорее дурных слов, но лорд Виман еще раз указал им в окно на Бриенну.

— При ней в задницу никого послать нельзя, не говоря по матери, она тут же краснеет и обижается, — пояснил лорд Виман. — Хороша девка, только уж больно страшна. А то б я, как вдовый, и женился бы.

— Она вас, папа, вместо того побила бы, как сэра Вагстаффа, что еще на Тарте к ней сватался, — сказала более дерзкая из невесток, которой отнюдь не улыбалось заполучить такую свекровь.

— Она бы могла, — беззлобно признал лорд Виман. — Она из тех, кто здесь остался, любых троих одна погонит. Видите, какую я вашим дочкам нашел отличную компаньонку.

Так Бриенна оказалась в центре компании молодежи: за внучками лорда Мандерли увязались несколько наиболее удачливых и упорных ухажеров, ради девичьих улыбок и щечек с ямочками готовых изображать крайнюю увлеченность фортификацией. Бесхитростная Бриенна приняла их интерес за чистую монету и увлеченно отвечала на их вопросы о тактике и стратегии обороны замка, а оставленная ей при этом в покое молодежь кокетничала, повесничала и строила друг другу глазки.

Отзывчивость Бриенны вскоре была замечена всей ее компанией, и в компании с тех пор начали тянуть жребий и составлять очередь, кому отвлекать Бриенну. Девушки участвовали в затее на общих основаниях и выслушали немало нужного о бойницах и бастионах, подтянувшись таким образом по службе, как и рассчитывал их дед. А вот юноши с одобрения своих пассий, а то и просто для того, чтобы их подразнить, начали изображать к Бриенне романтический интерес.

Для юношей из легкомысленного кружка, составившегося вокруг внучек лорда Вимана, все это было увлекательной игрой, победы и поражения в которой они воспринимали легко. Для искренней и немного наивной Бриенны такое внимание было внове, и она даже стала на него поддаваться — и удивилась тому, что, когда один из ее мнимых кавалеров допустил вольность и попытался ее приобнять, никто из других не бросился защищать ее честь. Вольничающий кавалер получил от Бриенны такого локтя в ребра, что на минуту забыл, как дышать, тогда как остальные кавалеры только смеялись его неудачливости, а один из них даже спросил его, хороша ли репка.

Было ли тому виной равнодушие тех юношей, которые не стали не в очередь играть свою роль рыцаря леди Бриенны или же слова про репку Бриенна приняла на свой счет, но Бриенна обиделась, а попытки внучек лорда Вимана с ней объясниться наедине вовсе не помогли, потому что со всей очевидностью открыли Бриенне, что интерес юношей к ней был фальшивым. Бриенна картинно завернулась в плащ эпических размеров и уехала в город, а лорд Мандерли, которому вскоре доложили об этом деле, дело разобрал и, узнав, что провинциальные парубки выражали свою мнимую привязанность к Бриенне, даря ей горшочки меда да печатные пряники, нашел их действия извинительными и велел им меда и пряников принести и ему.

Сэр Родрик Кассель выступил в поход до Белой Гавани недаром: с одной стороны, как не выступить, когда вечером тебя застает в одних кальсонах Мейгор Жестокий в черных доспехах и с черными мыслями, которые ему, оказывается, навевает твое бездействие, когда его наследник собирается в военное время путешествовать в одиночку. С другой стороны, обратную дорогу тоже надо в пользу обратить, и сэр Родрик собирался заехать к леди Хорнвуд, а там к вдовой леди и присвататься: время, конечно, военное, и Винтерфелл совсем оставлять нельзя, но сэр Родрик намеревался сделать леди Хорнвуд предложение впрок — на будущее, если все обойдется.

Прежде, конечно, сэр Родрик довез дочерей своего лорда до самой Белой Гавани и пожелал им совет да любовь, Сансе с надеждой, а Арье с уверенностью — Ренли Баратеона сэр Родрик никогда и не видел, а вот Джона, будь тот даже теперь принц Таргариен, он знал хорошо и полагал, что непоседливой и своенравной Арье такого мужа и нужно: твердого, живущего своим умом и снисходительного к причудам.

Полюбившегося дружинникам краснобая Мариллиона сэр Родрик брать с собой в скромный замок леди Хорнвуд отказался.

— Ступай к лорду Мандерли, да передай ему от меня поклон, — велел сэр Родрик. — Старик Виман любит выпить и посмеяться, так что можешь повторить ему все свои шутки, разве что похабных анекдотов про Семерых не рассказывай — Виман верит в Семерых, но не так, чтобы слишком. А вот в сторону его внучек даже не смотри, не говоря уж дотронуться — иначе старый Мандерли посадит тебя, сиволапого шалопая, на корабль и отошлет тебя в Дредфорт, а оттуда ему потом пришлют красивый чемодан — который из тебя же в Дредфорте и сделают.

Замок Мандерли и сами Мандерли нравились Джону куда больше, чем Дредфорт и Болтоны, но как только Джон после долгого путешествия по пустынным полям попал в первый раз в жизни в городскую сутолоку, в нем проснулась паранойя дедушки Эйриса, и в каждом пятом прохожем Джон начал подозревать Безликого, отправленного за его кузинами мстительным Тайвином. А тут еще и фигура сэра Дункана мелькнула в толпе, и это Джона дополнительно насторожило: раз сэр Дункан снова спустился к ним с небес, значит, причина была веская, и опасность грозит им всерьез. Джон пропустил Арью и Сансу вперед, и все трое двинулись за сэром Дунканом по всем походным правилам: многоопытный сэр Дункан во главе отряда, Джон, как самый крепкий боец после командира, замыкающим.

Сэр Дункан тем временем никуда их не вел, а только кружил по базару и порту, и наконец Джон не выдержал и окликнул его: сэр Дункан, услышав свое имя, удивленно остановился, снял шлем и оказался женщиной.

Джон немного прослужил в Ночном Дозоре среди каторжников и бродяг, некоторые из которых оказались неплохими людьми; Арья и Санса посмотрели на изнанку жизни при блестящем королевском дворе в столице, где за прекрасной внешностью прятались жалкие или жуткие душонки. Так что Бриенна не показалась им страшной — они, наоборот, сразу увидели, что у Бриенны добрые и искренние, немного печальные глаза.

— Извините нас, добрая леди, — сказала Санса, — мы приняли вас за рыцаря, который многое для нас сделал.

— Моего прадеда звали Дунканом, — ответила Бриенна, и Джон отметил, что она не назвала своего прадеда сэром Дунканом Высоким, словно отказываясь от не принадлежащей ей славы. — Мне хотелось бы думать, что я немного на него похожа — и хотелось бы считать, что есть на свете благородные дома, которые так долго помнят добро: мой прадед погиб сорок лет назад.

— Подвиги сэра Дункана невозможно забыть, — сказал Джон, принимая эту игру в недомолвки, и следующей фразой неожиданно для себя попал в яблочко. — Если ваш прадед и тот, перед кем мы в долгу, — один человек, то ваше имя Бриенна, и мы будем очень рады, если вы разделите наш путь.

В рыцарских сказаниях, на которых Бриенна выросла и где всегда стоит лето, все рыцари благородны, а все девы прекрасны, тоже были обетованные встречи и поданные из прошлого знамения. Бриенна думала, что заслужит вход в мир этих сказаний геройской смертью в бою, и была в этом недалека от истины, но теперь мир знамений и обетов пришел к ней и при этой жизни.

— Да, я Бриенна из рода Тарт, — ответила счастливая Бриенна. — Я вижу, что наша встреча назначена судьбой, милорд и миледи. Подождите же меня только один час, я должна проститься с лордом, который дал мне здесь приют.

Дунк и Эгг наблюдали за встречей Бриенны и ее будущего короля с почтительного расстояния, чтобы ни Бриенна, ни Джон их не заметили.

— Я бы этим сорванцам, что морочили твоей Бриенне голову своими ухаживаниями, уши бы пооткрутил, — с сердцем сказал Эгг. — А старому Мандерли, что приставил ее компаньонкой к своим внучкам, напихал бы в пюре червяков.

— Да ладно, ничего страшного ребята не сделали, — отмахнулся Дунк. — Себя припомни, тоже в их возрасте был тот еще обормот.

— А ну как твоя Бриенна уже привыкла заботиться о девичьей нравственности? — спросил Эгг, а Дунк понял, что Эгг, как всегда, соображает побыстрее него и просчитывает события дальше. — А ну как она теперь стала подозрительнее и ожидает от юношей в основном повесничества и коварства? Для чего нам это, Дунк, а? Вот заметит она на корабле, что мой праправнук — наконец-то! — любезничает то с одной своей кузиной, то с другой — пожалуй, и за борт его вывернет.

— Может, — согласился Дунк. — Он же даже не объявил ей, что он принц, я и отсюда вижу.

— Ну так ты пойди, введи ее в курс дела, — предложил Эгг. — Скажи, что так все и должно быть, серьезные люди посоветовались и решили, что это будет на благо державе.

— Оно так не работает, Эгг, — усмехнулся Дунк, — сам помнить должен.

— Я же не про ребят говорю, а про нее. Их сердцам да, не прикажешь, — пояснил Эгг. — А ты Бриенне пока объясни, что их семья согласна, что невесты сами мечтают, чтобы их похитили… ну и в общем бамбарбия кергуду, как говорят дотракийцы.

— Вот то-то и оно, что кергуду, — посетовал Дунк. — Это твоя семья согласна, а не их: я себе представляю реакцию Старков на ваши таргариенские планы. И реакцию девушек я тоже, кстати, имею в виду. Все идет к тому, что придется твоему праправнуку купаться. Не Бриенна за борт выкинет, так кто-нибудь из них.

Бриенна сразу понравилась Арье: сэр Дункан был прав, сказав, что у Бриенны доброе сердце, а у Арьи с Бриенной нашлось немало общих увлечений, относящихся в основном к оружию и способам доброго и благородного умерщвления недобрых людей. Так у Джона и Сансы наконец появилась возможность побыть наедине, но сразу воспользоваться этой возможностью так, как он хочет, Джон не смог — Санса на него обижалась.

— Арья теперь у тебя с рук не слезает, — сердито сказала Санса. — Я не думала, что я ревнивая, но если вы еще и целоваться начнете — я не выдержу.

— Арье пока это неинтересно, — мягко улыбнулся Джон.

— Да, целоваться неинтересно, а замуж интересно.

— Даже я причину понимаю, — развел руками Джон, он-то думал, что в таких вещах Санса куда сообразительнее него, но не учел, что Сансе сейчас сообразительной быть не хочется. — Семья рано или поздно Арью куда-нибудь просватает — и скорее рано. А расставаться со мной ей не хочется ничуть не меньше, чем мне не хочется расставаться с ней. Когда я уехал в Дозор, я ни по кому и ни по чему не скучал так, как по ней — как ты понимаешь, тогда я вовсе не собирался на ней жениться и даже постоянно усаживать ее к себе на колени.

— Вот пусть так бы все и оставалось, — недовольно ответила Санса. — Если ты любишь ее как друга или как сестру, мог бы и не становиться женихом.

— Это была не моя идея, — напомнил Джон. — Что я должен был сделать, после того как все узнали, что Арья собралась за меня замуж — отказать ей? А потом и вообще отказать ей в возможности иметь семью, просто потому что мне хочется держать ее рядом?

Санса по-прежнему дулась, но уже задумалась, и Джон решил, что пройдут и более рискованные разговоры.

— Ко мне недавно заходил принц Деймон, — весело поведал Джон, — в своем обычном виде, словно идет то ли из кабака в бордель, то ли из борделя в кабак, — и рассказал мне историю про то, как у него была любимая племянница Рейнира, с которой он был очень дружен с ее детских лет. «Я гнал от себя недостойные мысли, когда ей было тринадцать, — сказал мне Деймон. — Я крепился как мог, когда ей стало пятнадцать. Потом ей стукнуло шестнадцать, и все покатилось к черту — а мы покатились в постель».

— Джон, тебя навещают не лучшие представители твоего семейства, — покраснев от откровенности Джона, сказала Санса.

— Ну как не лучшие, плохих в Валгаллу не берут, — не согласился Джон. — Деймон же прав: Арье станет шестнадцать или восемнадцать, и наша близкая дружба внезапно, но предсказуемо закончится рождением бастарда — а я поклялся, что не стану отцом бастарда, я такой судьбы своему ребенку не пожелаю. А если мы с Арьей все же удержимся, то не удержатся все остальные — ты же знаешь, что говорили про Нейрис и Рыцаря-Дракона, не в песнях, а между собой.

— Я себе представляю, — согласилась Санса. — Пересказывать не надо, даже если принц Эймон сам заходил к тебе пожаловаться.

Принц Эймон, Рыцарь-Дракон, действительно заходил к Джону еще в Восточном Дозоре, но жаловался он на стиль боя Джона, называя его прямолинейным и топорным. Потом, правда, Эймон поделился несколькими хорошими советами, среди которых было и мнение о том, что если о тебе все равно распускают грязные слухи — так пусть они будут хотя бы правдивыми, чтобы не страдать напрасно и несправедливо. Эту мудрость Эймон усвоил уже за гробом, не найдя там ни Семерых, ни своей любимой сестры, — и даже возможности набить морду ее мужу и своему брату Эйгону Недостойному Эймон не получил, потому что Эйгон был Валгаллы недостоин. Тут-то Эймон и понял, что многого в земной жизни недобрал.

— Поэтому я и думаю, что лучше сразу по-честному, — сказал Джон, среди своих он так и оставался простым и прямодушным, даже если Таргариены его немного портили. — Я не буду давать обещаний, которых не смогу потом исполнить — например, я не стану обещать Арье, что не влюблюсь в тебя без памяти и не буду видеть тебя во сне каждую ночь.

— А выдавать меня за невесту Ренли Баратеона — это по-честному? — вернулась Санса к их привычной игре, не могла она сердиться на Джона, который так пылко объясняется ей в любви.

— Я объявлю, что ты моя невеста, как только мы сойдем на Драконий Камень, — пообещал Джон, заигрывания Сансы делали его безрассуднее и отчаяннее. — Только моя, и навсегда.

Арья полюбила стоять на носу корабля и всегда смотрела вперед, хотя, по мнению Джона, смотреть там было не на что. Берег всегда был справа, иногда были видны горы Долины, потом корабль прошел мимо Перстов, куда, наверно, уже довезли кости Бейлиша — но и туда Арья даже не взглянула и по-прежнему смотрела вдаль, словно ожидала вдруг увидеть перед кораблем Лисс и Летние острова — а может, просто ждала, когда перед кораблем появится Драконий Камень, их с Джоном замок.

Джон, подходя, только приобнимал Арью и ждал, когда она заговорит — Арья не любила, когда ее беспокоят, а сама могла огорошить вопросом, как за пару дней до конца плавания, когда она спросила, точно ли Джон никогда ее не оставит.

— Я же обещал, — весело сказал Джон. — Ты моя невеста, мы будем жить на Драконьем Камне вместе, а потом поженимся. Я не знаю, есть ли там богороща — если что, можем даже выписать из Винтерфелла саженец, до свадьбы он неплохо подрастет.

Арья боднула Джона головой в ребра, чтобы не дразнился, что она маленькая, и все-таки решилась.

— Джон, скажи Сансе, чтобы не выходила за Ренли, — попросила Арья. — Он со своими людьми сбежал из Красного Замка, когда умер король Роберт. Он бросил нашего отца — а нам не нужны в семье такие, которые бросают одного среди врагов. Эйгон говорит, Ренли даже у своего брата хотел отбивать корону — пока Эйгон их обоих не вразумил.

— Хорошо, — согласился Джон, он как раз этого и ждал всю дорогу, Эйгон Завоеватель ему обещал, что так и будет. — Думаю, Сансу не так уж трудно переубедить. Только уговор: пока она будет жить с нами на Драконьем Камне, вы уж не ссорьтесь, как раньше.

— Мы не ссоримся, Джон, — сказала Арья с упреком, будто корила Джона за ненаблюдательность, — с тех пор как остались без отца.

Дело было сделано, и задуманная Эйгоном хитрость удалась, но Джону было непривычно хитрить, тем более с Арьей, с которой у него всегда все было просто и откровенно.

— А почему ты сначала попросила меня сказать, что я тебя не оставлю? — рискнул спросить Джон и получил ожидаемый ответ, прямой, как удар навстречу в кулачном бою.

— Думаешь, я не вижу, как ты на Сансу смотришь?

— Ну, у каждого рыцаря должна быть дама сердца, чтобы совершать немного глупые, но славные подвиги, — с улыбкой ответил Джон, а про себя почувствовал, что опять хитрит, пошел он уже по скользкой таргариенской дорожке. Не была Санса для Джона дамой сердца из рыцарских романов, Джон был влюблен в Сансу как в земную женщину, телом тянулся к телу, и никуда бы не поехал совершать подвиги во имя ее, как в книгах делали странствующие рыцари — это было бы ему неинтересно, ему нужна рядом живая Санса, веселая и игривая, а не собственная мечта.

— Да, Санса для этого подходит, — согласилась Арья, и даже Джон немного улыбнулся, все по делу ведь, а не годятся такие формулировки для светской беседы. — Ей и самой понравится.

— А у меня так получилось бы? — спросила Арья, немного помолчав.

— А зачем? — не думая ответил Джон, с Арьей он всегда говорил то, что было на сердце. — Мне с тобой никогда не скучно, ты всегда все можешь мне рассказать. Нам нравятся одинаковые вещи — и знаешь, если бы на Драконьем Камне не оказалось ничего, кроме старого замка, нам все равно бы там вдвоем понравилось. Я не знаю, если Санса проживет с нами несколько лет, может, у меня с ней так же будет.

— Мне отец это объяснял, когда говорил, что я обязательно выйду замуж, — серьезно сказала Арья. — Он говорил, что сначала жених и невеста всегда чужие, нравятся они друг другу или нет. А привыкают друг к другу, начинают друг друга понимать они уже потом, часто не скоро — и только если хотят, а не отворачиваются сразу.

— А вот я схитрила, — вдруг весело сказала Арья из-под руки Джона и снова боднула его в бок головой, а Джон рассмеялся, сел на узкую доску, идущую вдоль борта, и потянул Арью к себе на колени. Джон всегда Арью с полуслова понимал, и сейчас понял, что он, как всегда, спас Арью от неприятных ей обязанностей. Страшно было маленькой Арье думать о том, что ей придется выращивать в новой семье любовь из небольшого росточка, вот она теперь и выходит замуж за того, кто всегда ее любил и понимал.

Пока Арья не боднула его головой и не забралась ему на колени, Джон думал почему-то о том, будет ли у него потом с Арьей так же, как с Сансой, хотя и рано было об этом гадать: будут ли случайные касания, от которых захватывает дух, будут ли такие же поцелуи, как те, от которых Санса обмирает в его руках? Меньше всего Джону хотелось, чтобы историки про него потом писали как про Эйгона: «Эйгон женился на Висенье из чувства долга, а на Рейнис по любви». А теперь, с Арьей на руках, Джону верилось, что все получится правильно: главное, что с Арьей всегда будет весело и легко.

— А все-таки обидно, — весело сказала Арья. — Почему это жена не может быть дамой сердца?

— Эйгон считает, что может, — ответил Джон, ему и впрямь в этот момент казалось, что у него все получится. — Эйгон же женился на Рейнис, и меня он подбивает взять Сансу второй женой.

— Эйгон только об одном, — отмахнулась Арья. — Его любимая история — это про то, как четвертый сын четвертого сына стал королем, и какой, оказывается, у семьи должен быть запас прочности: пять наследников, не меньше, и тех самих пораньше женить. Сам бы при жизни и старался, а то умный за чужой счет.

Арья немного задумалась, и Джон должен был признать, что вот здесь он ее не понимал, так легко прошла его реплика про вторую жену. То ли Арья совсем не ревнивая и ей достаточно того, что Джон будет с ней рядом, то ли она подумает еще об этих словах, а потом Джону их припомнит.

— Слушай, а если ты женишься и на Сансе, мне тогда не придется рожать тебе наследников? — очень серьезно и рассудительно спросила Арья. — Ну чего ты покатываешься, а?

Мейстер Крессен следил за прибытием корабля из окна своей башни: нога его, вероятно, срослась неправильно, и старому мейстеру не давались лестницы, так что нового хозяина Драконьего Камня он встретить не смог.

— Они вернулись, — пробормотал мейстер себе под нос, он много читал в последние дни о временах до Завоевания, и теперь образы из семейных летописей Таргариенов наслаивались у него на настоящее: серьезный и строгий юноша, его красивая веселая жена и его вторая жена, более недоверчивая и собранная. — Они ждут своих драконов, чтобы снова сделать Вестерос единым и послушным их воле. Висенья возродит Королевскую Гвардию, Рейнис снова соберет в Королевской Гавани скульпторов и певцов. А перед Эйгоном многие без боя преклонят колено — наша страна так устала от боев.

— Пилос, — окликнул Крессен, забыв, что его молодой помощник, которому лестницы не были препятствием, уже давно убежал, чтобы представиться своему новому лорду. — Таргариены всегда женились на своих сестрах. У нового лорда невесты — его кузины, то есть сестры ему только наполовину. Половина да половина в сумме дает единицу, так что он просто поддерживает семейные традиции. Стоит пригласить к нам на ужин септона Барре да испробовать на нем это рассуждение — если он поперхнется, мы его тут и откачаем.

В те дни, когда Мелисандра жила при дворе Станниса, она порой чувствовала себя уязвленной тем, что сухой и праведный Станнис не обращает внимание на то, что она женщина, и притом очень красивая. В странствиях в компании Деймона и Эйгора у Мелисандры поначалу была ровно противоположная проблема: Деймон и Эйгор постоянно пытались ее склеить, говорили пошлости, вгоняя ее в краску, делали ей сомнительные комплименты, на попытки серьезного разговора отвечали «молчи, женщина!», потом снова пытались Мелисандру закадрить — и в итоге достали ее как собаки.

Но чуть только в руки Мелисандры попало Черное Пламя, внимание Деймона и Эйгора полностью переключилось на семейную реликвию. То и дело то один, то другой заваливались в каюту Мелисандры, как в палатку старого боевого товарища, и даже если им случалось застать Мелисандру неглиже, ни Деймон, ни Эйгор не обращали на это никакого внимания.

— Слушай, покажи, а? — просил Деймон, и, хотя это был все тот же Порочный Принц, услышать в его словах что-то пошлое было почти невозможно.

— Что показать? — уже немного раздраженно спрашивала Мелисандра.

— Ну не сиськи же, — с обидным пренебрежением отвечал Деймон. — Этого-то я богато в жизни повидал. Черное Пламя покажи.

— У тебя же такой же меч на поясе, — возражала Мелисандра, и Деймон смотрел на нее с какой-то жалостью, как на калеку.

— Это Темная Сестра, Мел, — фамильярно говорил Деймон. — И то, все ж таки вроде как копия, а не оригинал. А это, — Деймон с уважением указывал на лежащий перед ним клинок, — Черное Пламя.

Мелисандра для безопасности реликвии Таргариенов, да и для своей безопасности, не оставляла Черное Пламя на виду и всякий раз после ухода Деймона прятала меч получше, но и пары часов не проходило, как в ее каюту сквозь стену приходил Эйгор. В Валгалле Эйгор первое время ходил с пустыми ножнами, как потерявший фамильный клинок, а потом получил обычный меч и ходил как приблудный Блэкфайр среди настоящих Таргариенов. Но теперь-то Эйгор, вернув клинок в семью, надеялся на пересмотр своего дела, и его все тянуло посмотреть на свой главный аргумент.

— Дай глянуть-то, — чуть сердито говорил Эйгор. — Зачем ты его все время под замок запираешь — ты просто ставишь меня в неловкое положение!

— А тебе охота его снова искать, когда его похитят? — раздраженно отвечала Мелисандра.

— Боец, который боится, что у него отнимут меч, недостоин меча, — наставительно говорил Эйгор, любовно разглядывая Черное Пламя.

— Я не боец, я женщина! — напоминала Мелисандра чуть более обиженно, чем хотела.

— Это, боец, никуда не годится, — задумчиво говорил Эйгор, поглощенный созерцанием меча и своими воспоминаниями о битвах, в которых меч ему служил, о молодости и о Деймоне Блэкфайре. — За это, боец, из Золотых Мечей гнать полагается.

Так Мелисандра и доплыла до Драконьего Камня, и даже на Драконью Гору она лезла под бодрое Эйгорово «ать-два, ать-два, начальство ждет!»

Рядом с одной из краснеющих в утреннем полумраке пещер, уходящих в глубь горы, к жерлу вулкана, Мелисандру действительно ждал Эйгон Завоеватель, скрестив на груди руки, и его тоже больше интересовали драконьи яйца и Черное Пламя, а не Мелисандра — чему Мелисандре впору было бы радоваться, потому что как только Эйгон о ней вспомнил, так ей сразу захотелось, чтобы он о ней забыл.

— Ну что ж... Мелисандра! — скомандовал Эйгон, поговорив с младшими. — Я смотрю, компания у вас сложилась душевная, — и Эйгон глянул на Эйгора, который, получив заверение, что Эйгон походатайствует за него в Валгалле, смотрел теперь орлом и поглядывал на Мелисандру, защипывая ус.

— Реликвий мои разгильдяи-потомки потеряли немало, этот вот, — Эйгон кивнул на Деймона, — меч свой утопил в озере, еле нашли — а потом опять потеряли как-то. Так что ступайте теперь за Темной Сестрой.

— А что мне за это будет? — спросила Мелисандра. — Храм Владыки Света в Королевской Гавани?

— А что мы с тобой захотим, рыжая, то тебе и будет, — начал повесничать повеселевший Эйгор. — Я тебя в Валгалле как дорогую гостью приму, спать рядом с собой положу...

— Куда тебе храм в столице строить, Мелони, — строго сказал Эйгон. — Не умеешь ты с людьми работать. Если бы не твой призрачный конвой, — и Эйгон снова кивнул на Деймона и Эйгора, — ты бы и досюда не дошла, порешил бы тебя местный народ, возмущенный твоим святотатством и разорением септы — моей фамильной септы, между прочим. Ну так попробовать никогда не поздно: я скажу, и Деймон с Эйгором объявят на обратном пути, что Таргариены больше тебя не защищают, даже наоборот.

Мелисандра оглянулась на своих спутников, но те прятали глаза, надеясь, что Эйгон не исполнит своей угрозы — не хотелось им ни выдавать Мелисандру на расправу, ни противоречить суровому Эйгону Завоевателю.

— Лорды, которые из-за тебя сидят в темницах Драконьего Камня, тоже не прочь тебя убить за нанесенное им оскорбление, и их подданные не преминут порадовать сеньоров, — добавил Эйгон.

— Ты их выпустил? — с опаской спросила Мелисандра и даже оглянулась.

— Зачем? — пожал плечами Эйгон. — Так и сидят, злятся же они при этом на тебя, а не на меня. А вот наследник мой приедет сегодня и выпустит, он добрый и справедливый человек — пусть его и запомнят таким.

— Я попрошу его суда и защиты, — сказала Мелисандра, понурив голову, но мысли лелеяла другие: очаровать нового Таргариена, если тот молод и мягкосердечен, и вернуть себе свое старое положение теневой госпожи Драконьего Камня — а если наследник еще и холост...

— Просишь суда и защиты? — усмехнулся Эйгон. — Я подумаю: может, наследник мой и примет твою вассальную клятву.

— Что же касается других твоих мыслей, — добавил проницательный Эйгон, который Мелисандру и при жизни знал, и за гробом о ней слышал, — то наследник мой, Мелони, уже помолвлен, даже дважды. И ему ты, обворожительная такая, вряд ли придешься по сердцу: парень он правильный, добропорядочный, погонит тебя как лишнее искушение. Так что право быть королевским вассалом тебе придется хочешь не хочешь, а заслужить.

Эйгору уже приходилось при жизни путешествовать в Восточный Дозор, но в качестве ссыльного — тогда ему удалось бежать с дороги, и все же воспоминания о ней у Эйгора остались невеселые. Теперь же Эйгор нашел в своем путешествии хорошую сторону.

— Слышь, Деймон, я тебе говорю, что Брин, Блэквуд проклятый, с собой меч на Стену упер, — в очередной раз начинал Эйгор. — И за Стену его потом утащил, да там и сдох. Искать нелегко будет, конечно, но представь — откопает его Мел, он лежит там, череп лыбой щербатой щерится, загляденье просто, какой он дохлый. А тут я еще попрошу — и Мел как треснет его Темной Сестрой по лбу! Черепушка вдребезги!

— Ой, дурак! — наконец схватился за голову Деймон. — Эй-Егор, ты подумай головой: если он Блэквуд, то ты тогда кто? Бракен, что ли?

— Я — сын Эйгона Таргариена, четвертого своего имени!

— Ну а Бринден твой тогда кто?

— Сволочь он! — убежденно отвечал Эйгор, Деймон снова закрывал рукой глаза, а Эйгор уходил, так и не дав Деймону развить мысль о том, что Бринден Риверс после смерти должен был попасть в тот же Дворец Пламени и Крови в Валгалле, в который пустили и Эйгора, бастарда Эйгона Недостойного и единокровного брата Риверса.

Отчаявшись пробудить мыслительные способности в Эйгоре, который с упоением предавался своим некрофильским мечтам, как он найдет дохлого Риверса и воткнет ему его меч куда не полагается, Деймон взялся за Мелисандру.

— Если бы я не был принцем, стал бы я благородным пиратом, — мечтательно говорил Деймон, развалившись на кровати Мелисандры. — Назвался бы капитан Кровь, потому что пламенный я и так…

— Кровь — это как тот каторжник-убийца, которого ты к собственному малолетнему племяннику подослал, да? — язвительно отвечала Мелисандра.

— Ну лады, назвался бы капитан Блад, так лучше? — Деймон ничуть не смущался своим негодяйским поступком, даже считал его удачной спецоперацией, оставшейся в истории. — Брал бы корабли на абордаж, вместо «бронзовой суки» захватил бы себе с боя красивую девчонку, вот такую, как ты, например…

— А как надоела бы, продал бы за мешочек золотых, — опять поддела Деймона сердитая Мелисандра, которая, в отличие от призраков, страдала от качки и от плохой морской еды, и этой репликой ей удалось Деймона задеть.

— Ты следи за языком, — холодно и строго сказал Деймон. — Я, принц Таргариен, никогда работорговцем не был. Работорговцев я жег без всякой жалости, а длинные языки заставлял умолкнуть мечом.

— Ладно, не обижайся, — примирительно сказала Мелисандра. — Был бы ты благородным пиратом, как был при жизни благородным принцем.

Но Деймон для того и вел себя с Мелисандрой нахально и вызывающе, ввалившись в ее каюту и не обратив внимание на ее сердитый и бледный вид, чтобы вызвать ее на грубость и после обидеться.

— Я тебе устрою ночь темную и полную ужасов, — зло пообещал Деймон, и вид его был действительно страшен, так что Мелисандра даже немного испугалась. — Лучше сразу проси пощады и начинай заглаживать вину. Можешь, например, подарить мне этот корабль — захватим его с тобой вместе, тогда я подобрею.

— И куда же мы поплывем, мой капитан? — чуть игриво сказала Мелисандра, которую ее красота часто выручала.

— В Суровый Дом.

— В Суровый Дом?!

— Ну да, в Суровый Дом. Это там, где зима, развалины, Одичалые, плохая еда, погода еще хуже… В Суровый Дом!

Ни Деймону, ни Эйгору не хотелось плыть прямо к Стене и в Ночной Дозор: в оттепель Стена подтаивала, по ней начинали течь струйки воды, и старые дозорные говорили тогда, что Стена плачет — а если кто из новобранцев спрашивал, по кому же это плачет Стена, то имена Эйгора и Деймона дозорные называли в первую очередь. Поэтому Деймон рассчитывал обойти Стену морем и высадиться у пустынных развалин Сурового Дома — ему-то, как призраку, ни провизия на дорогу, ни лошадь нужны не были, в отличие от Мелисандры.

Но Суровый Дом оказался ничуть не пустынным: когда запуганный призраками и Мелисандрой капитан привел свой корабль к северной оконечности мыса Сторролда, Деймон и Эйгор с удивлением увидели среди развалин огромные толпы Одичалых, а на рейде — два лиссенийских корабля, чьи названия Деймон сразу припомнил.

— Об этом мерзавце я только что в Мире слыхал, — заметил Деймон, и на его щеках заходили желваки. — Капитан Себастьян Перейра, торговец черным деревом. Эйгор, айда на берег — матросы небось струсят, а Мелисандра у нас все же одна, побережем.

Невидимые никому Деймон и Эйгор поспели на берег как раз вовремя: капитан Перейра притворялся перед туземцами благородным человеком и обещал перевезти их семьи в Эссос, чтобы за свой счет спасти сотни незнакомых людей от надвигающихся полчищ оживших мертвецов.

— Чем эти дикари обкурились, что от этого такой приход? — немного озадаченно спросил Эйгор, который в оживших мертвецов поверил не больше, чем капитан Перейра. — Хотя, с другой стороны, прикинь, Деймон: Бринден, сука, шатается там сейчас по тундре живым скелетом, а тут Мелисандра его нагонит и давай лупить, пока он дергаться не перестанет!

— Эйгор, займись пока капитаном, — распорядился Деймон как старший в роду. Он уже перестал удивляться одержимостью Эйгора Бринденом Риверсом, и даже подшучивать над ней почти перестал, потому что Эйгор все пропускал мимо ушей. — Поговори с ним как с врагом государства, ну или как с Риверсом. Слышь, чего говорю!

— Даже мертвые воскреснут, чтобы посмотреть на таких простофиль, — обратился Деймон к вождям Одичалых, неожиданно перед ними появляясь. — Этот капитан для того и берет сперва женщин и детей, что взять их можно побольше, а сладить с ними полегче. Как только он выйдет в море, он запрет их всех в трюме, а в Лиссе женщин продаст в бордели, а детей — либо туда же, либо на каменоломни.

Призрак Деймона Таргариена был гневен и грозен, так что ему не осмелились не поверить, но и благодарить за вмешательство не стали.

— У живых еще есть надежда, — после долгих тяжких раздумий ответил Деймону один из старых вождей. — Раб может убежать от хозяина. От того, что идет за нами, не убежишь, — и теперь уже Деймон не мог не поверить отчаянию человека, который делает такой выбор.

При жизни Деймона называли Принцем-Негодяем, но прежде всего он все-таки был принцем, хозяином своей земли и своего народа, и это он создал в Королевской Гавани отряды Золотых Плащей, городскую стражу. Подвигов, воспеваемых певцами, его отряды не совершили, потому что они приносили справедливость тем, о ком забыли и короли, и певцы. Деймона, всегда бывшего рядом со своими бойцами, при дворе прозвали Принцем Блошиного Конца, и Деймон не обижался на это прозвище, хотя его и выдумали в насмешку: Блошиный Конец действительно любил своего принца и заступника, которому единственному было дело до бедняков, и Деймон принимал эту любовь: пил в грязных харчевнях, где его все пытались угостить, захаживал в бордели, куда проститутки тащили его сами, не требуя платы, не отмахивался от тянущихся к нему рук и пытавшихся облобызать полы его плаща губ.

Одичалые, собравшиеся у Сурового Дома, выглядели не лучше, но и не хуже обитателей Блошиного Конца, и Деймон глядел через головы вождей теннов на их народ, молча смотрящий на него со страхом и с надеждой.

— Можете считать, что небо услышало вас, — громовым голосом ответил Одичалым Деймон, и его призрачная фигура словно увеличилась и стала ярче. — Возьмите в руки оружие! Возьмите оружие и захватите эти два корабля — свой я отдам вам сам.

— Мы не умеем управлять кораблями, добрый человек, — ответил Деймону один из старейшин.

— Это меня ты назвал добрым человеком? — усмехнулся Деймон. — Я принц Деймон Таргариен, враги считали меня большим чудовищем, чем Мейгор Жестокий. Я убил своего племянника Эймонда в бою, вонзив меч ему в глаз, а своего внучатого племянника шести лет от роду приказал убить на глазах его матери. Поэтому не называй меня добрым человеком — а обращайся ко мне «ваша светлость», так ты проживешь дольше.

— Я умею править кораблем и читать карты, — продолжал Деймон. — После того как вы захватите корабли лиссейницев, я проведу ваши корабли на границу Нового Дара и земель Амберов. Если — а скорее когда — вас там заметят, говорите, что вы люди Джона Таргариена, принца Драконьего Камня, что вы ловите рыбу, охотитесь и не желаете никому ничего дурного, а говорить о вас нужно с принцем Джоном.

— Мы не люди принца, мы принадлежим сами себе, — заносчиво ответил Деймону молодой вождь Одичалых.

— Так топай дотуда пешком! — взорвался Деймон. — Дому Таргариенов не нужны такие друзья, как ты. Я не стану обрекать твоих людей на смерть за то, что ты такой дурак — те из них, кто будет сражаться и поможет захватить корабли, смогут отправиться за Стену вместе со всеми. Но когда принц Джон сметет огнем ваших врагов, он вышвырнет всех твоих людей туда, откуда я их взял!

Было странно обращаться к Одичалым с такой угрозой, но Деймон уже чувствовал, что сейчас люди пойдут за ним, а не за теми вождями, которые будут ему противоречить, потому что люди испугаются потерять его поддержку и защиту.

— Если же вы попросите принца Джона о дружбе и сделаете это с уважением, — продолжал Деймон, обращаясь к вождям Одичалых, — то ваши враги станут его врагами. И тогда, живые или ожившие, они будут бояться вас.

Мрачный при взгляде снаружи Драконий Камень внутри оказался очень уютным и теплым, и было видно, что над замком когда-то давно трудилась старая, уставшая от времени цивилизация, чьи дети любили комфорт и имели возможность много времени уделять самым мелким деталям. В одной из больших комнат, через которые проходили Джон и его кузины, на полу был старый, смягчившийся от времени паркет; другая была устлана мягкими коврами; по дороге попадались коридоры с небольшими комнатами, которые все были устроены для своей цели: была курительная, была комната, полная струнных инструментов, были комнаты с карточными столами, с расставленными для игры кеглями. По сравнению с аскетичным Винтерфеллом или парадным Красным Замком Драконий Камень казался личным домом одной, пусть и очень большой, семьи, за века обросшей бесконечной мебелью и безделушками. Здесь отдыхали, думали, любили, это был, казалось, закрытый для посторонних мир, из которого валирийцы ушли только на время.

Но было в гостеприимстве Драконьего Камня и еще кое-что: люди здесь называли Джона «ваша светлость» и «ваше высочество», но не из уважения к титулу, а действительно ожидая его распоряжений и даже немного перед ним робея. И так же принимали Арью и Сансу: как хозяек Драконьего Камня, и обеим казалось, что стоит Джону ненадолго их оставить, уйдя к мастеру над оружием или к мастеру над конями, как кто-нибудь буднично скажет им обеим: «Прошу вас, миледи, спросите у вашего мужа, когда он вернется…» Кто-то, стоящий за этим приемом, явно предлагал им обеим целый огромный замок и весь остров в придачу, стоит им только ответить «да» — не во всеуслышание, просто в сердце своем согласиться с тем, что они — две невесты будущего короля Таргариена, просто промолчать, приняв происходящее, и пусть сказка продолжается.

— Ваше высочество, вас ожидают у Расписного стола, — обратился к Джону кастелян замка Ролланд Шторм и шумно сглотнул, а Джон наконец понял, почему его принимают с такими почестями и даже с некоторым страхом — не Станнис устроил ему этот прием, а призраки Таргариенов вернулись в свою вотчину, предваряя Джона, и теперь, наверно, здешние жители почитают его колдуном, вызвавшим призраков с того света.

Поэтому Джон совсем не удивился, когда, взобравшись вместе с Сансой и Арьей на вершину Каменного Барабана, нашел возле Расписного стола призрак Эйгона Завоевателя. Перед Эйгоном стоял богато украшенный ларец с красным драконом на черной крышке, а на лице Эйгона было уже знакомое им всем троим выражение, которое означало, что не только ларец таит в себе сюрприз — Эйгон и сам полон неожиданностями.

— Открывай, — весело предложил Джону Эйгон, и Джон, открыв ларец, увидел в нем три чешуйчатых яйца, похожих на огромные еловые шишки.

— Три дракона, королю и его королевам, — прокомментировал Эйгон. — Девушки, ничего не поделаешь, это судьба.

— Эйгон! — воскликнула Санса, которая наслушалась от Эйгона подобных шуточек еще в Восточном Дозоре, но теперь в ее возгласе было больше смущения, чем возмущения.

— А из этих яиц действительно вылупятся драконы? — спросила любопытная Арья, по чести говоря, ее пока драконы интересовали больше, чем свадьбы, она просто знала, что Джона никогда не отпустит, а о том, что из этого следует, она пока мало думала.

— Из этих да, — уверенно сказал Эйгон. — Смотри: чешуйки прилегают плотно, сохраняют прозрачность, внутри видно свечение. Вывести из такого яйца дракона — дело техники. Но эта техника, к сожалению, теперь утрачена.

— Как вы, вероятно, догадываетесь, выведение драконов в Валирии было секретом, доступным лишь сорока семействам драконьих владык, — продолжал Эйгон, а Арья разочарованно вздохнула: она-то хотела посмотреть на маленького дракончика, а не слушать лекцию по истории. — Наш род — единственный из этих семейств, уцелевших после Рока Валирии — ревностно этот секрет хранил, чтобы не допустить появления еще одного семейства, владеющего драконами. Драконьи яйца найти проще, чем вывести из яйца дракона, не имея драконихи, — для невежды это та еще задачка, от отчаяния он и в огонь вместе с яйцами кинуться может. К сожалению, из этой нашей ревностности в хранении секрета не вышло ничего хорошего: мои потомки все равно умудрились дотанцеваться до Танца Драконов, и над Вестеросом бились и гибли драконы, а секрет, доверяемый только наследнику трона, однажды сгинул вместе с наследником.

— Мы постараемся больше не повторять этих ошибок, — пообещал Эйгон Завоеватель. — Поэтому выводить драконов под нашим семейным руководством вы будете втроем — ну или вдвоем, если одна из вас почему-то собирается замуж не за Таргариена. И хотя ваше постоянное возмущение подобными намеками меня всегда развлекает, сейчас я говорю всерьез. Джон, бери ларец и иди за мной.

Джон, Арья и Санса долго спускались вслед за призраком Эйгона по лестницам, уходящим в самую глубь подземелий, а Эйгон шел не торопясь, то ли припоминая дорогу, то ли давая Сансе и Арье еще один шанс подумать, хотят ли они становиться частью семьи Таргариенов, да еще и таким скандальным способом.

Постепенно в подземельях становилось теплее, и наконец Эйгон довел своих спутников до кованой двери, обитой по периметру чем-то мягким.

— Джон, посмотри температуру, — велел Эйгон, погрузившись мыслями в милую ему старину.

— Посмотреть что?

— Вот ты, Джон, Таргариен, а все равно ничего не знаешь, — вздохнул Эйгон, возвращаясь в темную непросвещенную современность. — Впрочем, не ты один, целых Семь Королевств набиты невеждами аж до самого до Староместа. Видишь рядом с косяком линейку? А вертикальную черту в середине? До какого числа дотягивается черта?

— Сорок восемь, — сообразил Джон, отсчитав насечки.

— Сорок восемь градусов — это мало, — посетовал Эйгон, велев Джону отворять дверь, но Джону так не показалось — из комнаты на него дохнуло сухим жаром.

— Заноси; как занесешь, открывай заслонку в углу, — распорядился Эйгон, кивнув на ларец с яйцами, а потом весело глянул на Сансу и Арью. — Девушки, вы, как я вижу, уже смирились со своей участью? Не в обиду Джону, конечно — думаю, он не будет таким плохим мужем, что с его существованием можно будет только смириться.

— Эйгон! — воскликнули Арья и Санса уже хором.

— Нам все равно стоять здесь, следить за тем, достаточно ли поднимется температура, — заметил Эйгон. — А вы, милые дети, уже перестали меня забавлять своим упрямым отрицанием очевидного и неизбежного. Поэтому я сейчас проведу среди вас помолвку по валирийскому обряду, то есть быстро и с огоньком. Возьмитесь за руки и признайте наконец все трое, что вы не хотите друг с другом расставаться, будь это даже странно, скандально, неправильно и как угодно еще. После этого можете обниматься и целоваться, я все равно смотрю на термометр.

Эйгон проследил за тем, чтобы температура в комнате с драконьими яйцами поднялась до шестидесяти семи каких-то градусов, и отбыл, приказав открыть заслонку пошире, если температура будет падать, и пообещав, что скоро за дело примутся специалисты. Джон, чувствуя ответственность за не родившихся еще дракончиков, даже проснулся ночью и спустился в подземелья — где, конечно, нашел Арью. Арья уже заглянула в комнату, температура там сразу же упала, и Джон застал Арью распластавшейся по стене как ящерица и дышащей на градусник, чтобы температура поскорее поднялась.

Обещанные специалисты прибыли уже утром, если не раньше: уже спускаясь к завтраку, Джон застал в каминном зале, перед стеллажами с книгами, странно штатского призрака в камзоле, коротких щегольских бриджах и кружевной рубахе, кружева которой торчали и из ворота камзола, и из рукавов. Призрак придирчиво изучал книжные корешки и только махнул рукой в сторону малой столовой, чтобы Джон его не отвлекал.

— Приведи потом невест и вели подать свечи, — сказал призрак Джону в спину хриплым и сварливым старческим голосом. — Керосина нет, хорошего стекла нет, вставили витражи и сидите, как кроты. Нет, я найду того полуграмотного олуха, который вставил витражи в зале с книжными полками! Дикарь-эстет, как вам это понравится!

Джону не очень-то хотелось возвращаться к такому предку, но Джон справедливо опасался, что после «полуграмотного олуха» призрак найдет и его, и почел за лучшее ворчливого старика не сердить, а послать к нему для начала побольше свечей.

Небольшой каминный зал к приходу Джона и его кузин сиял как бальный чертог, и таргариенский призрак выглядел уже более довольным, сидя на диване перед низким столиком, на котором лежала валирийская книга. В отличие от призраков воинов, которые прибывали из Валгаллы статными и могучими мужами во цвете лет, даже если скончались дряхлыми стариками, ворчливый призрак был стар, его кудлатая голова была седой, а на морщинистом лице с кустистыми бровями застыло презрительное усталое выражение. На вид Джон дал бы призраку лет семьдесят, но, в отличие от вестеросских стариков, в нем не было еще никаких следов дряхлости.

— Эйнар Изгнанник, — представился призрак, заметив, что к нему не собираются обращаться по имени. — Конечно, статуи в крипте стоят не для вас, и портреты в семейной картинной галерее тоже писали развлечения ради. Можно выстроить фамильный замок, спасти весь свой род от Рока Валирии и не дождаться за это от наследников никакой благодарности, а дождаться незаслуженного забвения. Арья, садись рядом со мной, будешь переворачивать для меня страницы.

Джон не ожидал от такого начала ничего хорошего, потому что Арья и Эйнар были явно несовместимы, и Арья это тут же подтвердила, утащив книгу от Эйнара к себе и открыв ее, не дожидаясь его указаний.

— Ну-с, я весь обратился в слух, — ехидно сказал Эйнар. — Валирийский в устах прекрасной дамы звучит поистине волшебно — я вижу перед собой прекрасную даму, но не слышу валирийского.

— А мне казалось, что вы видите перед собой служанку, которая будет переворачивать для вас страницы, — дерзко ответила Арья.

— Будь я еще жив, я бы, конечно, справился и сам, — признал Эйнар. — Хотя, будь при мне мои руки, я бы для начала скинул с крепостной стены тех недоумков, которые не могут починить теплоизоляцию на одной двери в подземельях — а также потаскал бы за ухо одну девочку-дракона, которая думает, что ее дыхание горячее шестидесяти градусов, и греет им термометр, нашкодив — и дважды! — там, где и без нее теплоизоляция плохая.

От такой осведомленности Эйнара Арья немного притихла и открыла для него книгу на нужной ему странице. Эйнар пару раз кашлянул, прочитав про себя первый абзац, и немного скривился.

— Что будет непонятно — задавайте вопросы, — предложил Эйнар. — «Это случилось после того, как взорвалась паровая машина, которую мы с Эймоном делали из консервной банки. Эймон слишком сильно нагрел воду, банка лопнула, и горячим паром ему обожгло руку. Хорошо, что его мама тут же намазала ему руку нафталановой мазью. Это очень хорошее средство. Кто не верит, пусть сам попробует. Только мазать нужно сейчас же, как обожжёшься, пока не сошла кожа»⁽¹⁾

— Кхм, — сказал Эйнар, оглядев своих ошарашенных наследников, впервые столкнувшихся с валирийской культурой, можно сказать, с разбега головой. То, что было для валирийцев повседневностью, о которой писали детские книжки, за прошедшие четыре столетия стало для остальных частично магией, а частично абракадаброй. — Отреагируйте хотя бы как-нибудь. Кстати, любимой фразой андалов, которых я застал на этом островке и даже пытался хоть чему-то научить, была «Нам непонятно всё!»

Джону неожиданно пришло в голову, что штатский книжник Эйнар, вероятно, попал в Валгаллу за то, что перебил немало своих невольных учеников за тупость и непонятливость, и Джон решил принять удар на себя.

— Я не понял, что они в книге делали и из чего.

— Поясняю, — откликнулся Эйнар. — Паровая машина суть устройство, приводимое в движение энергией пара.

— Вижу, что мое вполне ясное изложение остается непонятым, — с недовольством сказал Эйнар, критически оглядев молодежь. — Санса, левый стеллаж, третья полка снизу — принеси-ка книгу в легкомысленном переплете с цветочками.

— Итак, нам понадобятся миска с водой, свеча и кубок, — с воодушевлением начал Эйнар, показывая на картинку в принесенной ему книге, вокруг которой были малопонятные его наследникам валирийские письмена. — Мдааа... «возьмите небольшую медную трубку»... Похоже, мне придется наведаться в кузницу, посмотреть, до какой степени деградировали эти бездельники и умеют ли они еще делать листовую медь... Значит, пока отложим.

И многомудрый Эйнар Таргариен продолжил чтение истории, ради которой он усадил Арью перелистывать страницы. В валирийской истории для младшего возраста рассказывалось о том, как делать инкубатор — волшебную машину, выводящую цыплят без курицы, — и даже проводились нехитрые хозяйственные расчеты:

«Мы стали высчитывать, сколько лишних яиц получится, если все куры не станут высиживать цыплят, а вместо этого будут нести яйца. Оказалось, что курица высиживает цыплят двадцать один день, потом она выращивает маленьких цыплят, так что пройдёт три месяца, прежде чем она снова начнёт нестись.

— Три месяца — это девяносто дней, — сказал Эймон. — Если бы курица не высиживала цыплят, она смогла бы снести за год на девяносто яиц больше. В каком-нибудь маленьком хозяйстве, где всего десять кур, за год получилось бы на девятьсот яиц больше».

— Как там говорят у вас на Севере, «зима близко»? — спросил Эйнар, которого вовсе не беспокоили немного недоверчивые взгляды, на него бросаемые. — Простолюдинам есть нечего будет, у них одна надежда — на своих лордов и на то, что природа не обидела лордов умом. Вот и додумались бы до чего-нибудь такого, Эйгон рассказывал, что ваш Винтерфелл стоит на горячих источниках.

— Эйгон, конечно, против того, чтобы эта технология попала в руки остальным, — добавил Эйнар, прочитав еще немного из своей истории, в которой уже появился диковинный агрегат «керосиновая лампа». — Боится, что так и другие догадаются, как выводить драконов — а из драконьих секретов у нас останется только нужная для их выведения температура, да и ту несложно померять, когда распространятся градусники. Честно признаться, в этих драконов упирается столько всего, что под старость я хотел даже их всех перебить, чтобы могущество нашей семьи опиралось на ум и знания, а не на огромных ящеров. Сыновья отговорили, да и своего Балериона мне было жаль.

Эйнар немного посидел молча, угрюмо глядя в стол, а потом продолжил читать и дочитал до того момента, когда инкубатор для цыплят был построен, и валирийские малыши Эймон с Неймаром уселись наблюдать за температурой, хотя Неймару больше хотелось погонять кожаный мяч.

— И на какие практические выводы навела нас эта история? — неожиданно спросил Эйнар, бросив читать.

— Нужно принести в подземелья воды, чтобы драконам было не слишком сухо? — догадалась Санса.

— Верно, — согласился Эйнар, в довольном виде он был похож на строгого и ворчливого дедушку. — Вот и ступайте, девушки, по воду, да не сильно торопитесь: Эйгон вот поторопился вчера, и теперь Джон будет чинить у драконов вентиляцию невзирая на жуткую жару.

Арья и Санса ушли, а Джон хотел им помочь с водой, но Эйнар его не пустил.

— Молоденькие еще какие, — сказал Эйнар, и что-то типично таргариенское проступило в его усмешке, показывая, что молодой Эйнар был не промах и взял себе даже не двух жен, а четырех. — Будь они постарше лет хотя бы на пять, я бы уточнил, что у драконов сейчас жара такая, что тебе голым придется работать. Быстро прибежали бы, и воду принесли бы заодно.

Эйнар сходил в кузницу и добился от кузнеца толку, так что уже вечером его наследники собрались в том же каминном зале, и Джон принес с собой из кузницы кубок с оторванной ножкой и продырявленными под самым верхом стенками. Медная трубочка, в середине скрученная в спираль, которую Эйнар с усмешкой нарек змеевиком, была вставлена в обе дырки, а кубок со свечой внутри и змеевиком над фитилем свечи Джон по приказу Эйнара поставил в миску воды. Кубок, изготовленный из довольно легкого металла, покачивался на поверхности воды, а Эйнар объяснял Джону, как набрать в медную трубочку воды, втянув воду в себя.

— Ничего-то вы не знаете, андалы, — в очередной раз покачал головой Эйнар, дивясь тому, как такая простая вещь может быть непонятной. — Ладно, давай зажигай свечку, — и вскоре после этого, словно повинуясь особой, валирийской магии, кубок со свечой стал вертеться в воде сам собой.

— И какие практические выводы мы делаем из этой демонстрации? — спросил Эйнар, но ответа не дождался. — Прежде всего, мы видим, что все тела… все вещи при нагревании расширяются. Например, в термометре повышается уровень ртути и отмеряет температуру; вода на огне превращается в пар; пар, не в силах удержаться в том же объеме, что занимала вода, рвется наружу — видите, на поверхности воды, куда уходят концы змеевика, идут пузыри? Энергия вырывающегося наружу пара двигает кубок — и может двигать много что еще. А если бы нагреваемая трубка была запаяна с обеих концов, то пар, не имея выхода, мог бы взорвать трубку изнутри. Таким образом персонажи детской истории, которую я вам читал утром, и взорвали свою паровую машину. Этим мы займемся завтра.

— А если наполнять закрытую трубку не до конца, то она не взорвется? — спросила Санса, которой как-то не хотелось, чтобы что-нибудь взрывалось.

— Верно, — согласился довольный дедушка Эйнар, почувствовав, что дело сдвинулось с мертвой точки. — Именно так работает, например, термометр — а если кузнецы составят мне компанию сегодня ночью, мы еще и консервы успеем с вами завтра наделать, не забывая не набивать консервные банки до краев — я помню, что еще утром Джон спрашивал меня о том, что такое консервная банка, и я все еще должен ему ответ.

— А теперь вопрос у меня, — продолжал дедушка Эйнар. — Девочка-дракон, ты вчера ночью трогала драконьи яйца, когда зачем-то к ним полезла? Переворачивала их?

— Ну переворачивала, — с некоторой опаской сказала Арья, попасть Эйнару на язык ей не хотелось.

— Вот, чует женское сердце, — усмехнулся Эйнар. — Так и надо, чтобы дракон не вышел хилый и кособокий. Идемте их переворачивать все вместе, это нужно делать минимум раз в двенадцать часов, а еще лучше раз в восемь. И да, если вы мне скажете, что не умеете пользоваться башенными часами, то я опять потеряю веру в человечество.

— Мы умеем, лорд Эйнар, — ответил за всех Джон, хотя на уме у него были слова Эйнара о том, что Арья, которую Джон и не помнил никогда с куклой в руках, интуитивно проявила заботу о малышах, пусть и о драконьих. Сансу Джон легко мог представить матерью многочисленного семейства, и теперь он уже отдавал себе отчет в том, что ему это в ней нравится, а вот об Арье в такой роли Джон даже и не думал — пока Эйнар не толкнул его мысли на этот путь.

1) Премудрый Эйнар Таргариен зачитывает рассказ для младшего школьного возраста "Веселая семейка", https://lukoshko.net/nosov/noskm9.shtml.

Вернуться к тексту

Премудрый Эйнар Таргариен посещал своих юных наследников еще много раз, появляясь в библиотеке после завтрака, но за завтраком ни разу к ним не присоединился, и Джон заметил эту дистанцию, которую надменный Эйнар сохранял с ними, в отличие от Эйгона Завоевателя, незаметно ставшего для всех троих по-настоящему родным.

Лорд Эйнар многое знал, еще больше мог объяснить и обладал цепкой памятью: на следующий день после опыта с паром он припомнил, что задолжал девушкам ответ на вопрос, что такое нафталановая мазь и керосиновая лампа, и проводил их и Джона в комнату со своей геологической коллекцией, где показал им кусок битума и рассказал о нефти и нефтяных месторождениях.

От битума и даже нефти до керосина и нафталановой мази было далеко, но лорд Эйнар легко покрыл в своем рассказе это расстояние: если бы его слышал просвещенный валириец, уже знающий химию, то такой благодарный слушатель признал бы, что лорд Эйнар изложил все кратко и изящно. Наследники же Эйнара потерялись еще на словах «реакция» и «пропорция», употребляемых в незнакомом им смысле, и вся валирийская премудрость о крекинге, пиролизе и низкооктановом топливе прошла мимо них.

— Так-с, — ехидно произнес Эйнар, глядя на озадаченные лица молодежи, — Эйгон ручался за вас, поэтому предположим, что дело не в вашей неспособности понимать вещи, доступные любому, кому доступна членораздельная речь, а в том, что в вашем дикарском обществе детей учат не естественным наукам, а противоестественным.

Джон к этому моменту уже знал от навестившего его вечером Эйгона, что Эйнар Изгнанник попал в Валгаллу как отъявленный в беспокойной молодости бретер и дуэлянт, и теперь в это легко было поверить — не будь Эйнар одновременно родственником, наставником и призраком, Джон и сам бы вызвал его на поединок за ехидство, нагло балансирующее на грани оскорбления.

— Сегодня мы разберемся с пропорциями и с отличием между долей по массе и долей по объему, — пообещал Эйнар. — И да, это все относится к драконам: нафталановая мазь помогает от ожогов, а на хороших картах, нужных драконьему всаднику, бывает масштаб.

Ни Джон, ни его кузины не могли, конечно, вообразить терзания Эйнара, в призрачном виде лишенного грифельной доски и мела, да и вряд ли они стали бы Эйнару сочувствовать: сами они страдали от Эйнара не меньше.

— Попрошу вас подумать и наконец осознать, что треугольники с общей вершиной являются подобными, если их противолежащие общей вершине стороны параллельны, — раздраженно говорил Эйнар в другой день, в который он начал было рассказывать про секстант и географические координаты, но опять столкнулся с тем, что его наследники не знают азов. — Или вы сейчас же вспомните теорему об углах при параллельных прямых, или я окончательно разочаруюсь в человечестве!

— Вы даже не рассказали нам о том, что такое теорема, — напоминал Джон.

— Теоремой называется математическое утверждение, обоснованное при помощи доказательства, — точно, быстро и слишком мудрено формулировал Эйнар. — Утверждение это должно быть именно математическим: например, утверждения о том, почему человеческая цивилизация после гибели Валирии повсеместно скатилась в прискорбную дикость, которую я тут наблюдаю, теоремами не являются. Хотя я с удовольствием докажу тебе, что проблемой вестеросской цивилизации являешься лично ты! Ведь это ты, и никто другой, бездарно провел свое детство, даже ни разу не взявшись за геометрию. А если бы так думал о себе каждый, ваша цивилизация не представляла бы из себя толпу неучей, которые ограничиваются каботажным плаванием и слыхом не слыхивали о географических координатах!

Лорд Эйнар еще некоторое время тихо бранился на валирийском, но потом переходил к практическим задачам, поясняющим важность подобия треугольников.

— Санса, соедини на карте Королевскую Гавань и Пентос, — командовал лорд Эйнар, потому что ему нравилось, как Санса чертит, а мысли о разнице между благородной дамой и мейстером никогда не приходили в его валирийскую голову. — А теперь рассчитайте, на сколько миль вы промажете мимо Пентоса, если пролетите ровно над замком Санглассов — за что вам будут весьма благодарны готовящиеся к обороне размалеванные петухи-магистры, которых мы маловато ссылали на каторгу при власти Валирии.

Устав ломать голову над заданиями, которые лорд Эйнар задавал им, как он выражался, на дом, Джон даже хотел написать по-родственному мейстеру Эймону в Ночной Дозор, попросить у него совета, но потом вспомнил, что мейстер Эймон слеп и письма ему зачитывают, а на Драконьем Камне есть и свой старый и многоопытный мейстер Крессен, с которым можно побеседовать куда более конфиденциально, не выставляя свое невежество на всеобщее обозрение.

К своему удивлению, Джон застал у мейстера Крессена лорда Эйнара, которому в мире живых не хватало образованных собеседников. Арья дернула Джона за рукав, предлагая остановиться и послушать, но Санса решила, что подслушивать недостойно, и первой вошла в комнату в тот момент, когда надменный и колючий Эйнар делал Крессену комплимент в своем обычном слегка оскорбительном стиле.

— Вы обладаете замечательной любовью к истине, которую я и не надеялся найти в мещанине, — заметил Эйнар, которому мейстер Крессен помог вспомнить некоторые приемы построений циркулем и линейкой. — Ваш давний предшественник, предложивший мне свои услуги вскоре после Рока Валирии, был таким же пытливым и любознательным — но он был благородного сословия, как и надлежит быть искателю истины.

— Мейстеры образуют особое сословие, милорд, — учтиво заметил Крессен. — Вам угодно считать, что каждый остается тем, кем он был рожден — но не все дети ремесленников хотят стать ремесленниками, как не все дети лордов хотят стать воинами. В Вестеросе таких детей принимают к себе мейстеры, их принимают септоны, и эти люди получают возможность найти в обществе свое место, несхожее с местом того сословия, в котором были рождены. За этот выбор желающие изменить свою судьбу платят дорогую цену: ни мейстеры, ни септоны не имеют семьи — но такой выбор должен быть у человека. В Вольных же Городах единственная лестница, по которой может карабкаться человек, это лестница к богатству, и это, по-моему, хуже, чем наше разнообразие путей к положению в обществе.

— Нет власти худшей, чем власть капитала, это валирийцы знали еще за тысячу лет до Рока, — ответил Эйнар, чуть поморщившись от упоминания о Вольных Городах. — И нет власти лучшей, чем власть аристократии, которая есть правление лучших. Властитель, ученый, священник должны быть бескорыстны — а для этого они должны быть с рождения избавлены от борьбы за богатство или общественное положение. Вы, Крессен, все-таки ковали свою мейстерскую цепь и наверняка старались быть лучшим учеником, чтобы попасть на Драконий Камень, а не в медвежий угол. Значит, тогда, когда вы были молоды и полны сил, вы искали не истину, а место под солнцем.

— А теперь взгляните на моих наследников, — сделал Эйнар щедрый жест, и Джон удивился тому, как изменились тон и обращение Эйнара в присутствии посторонних. — Попав сюда с Севера и найдя здесь иной климат и термальные источники, они заинтересовались измерениями температур, потом теплоемкостью и теплопроводимостью, потом конвекцией — и вы увидите, что судьба наградит их за их пытливость щедрее, чем вы можете себе представить. Я полагаю, что и к вам их привело сейчас разыскание истины и стремление проникнуть в глубь природных явлений, а потому не буду вам мешать.

Джон и так не совсем знал, как рассказать Крессену о своих затруднениях, не выставив себя невеждой, а теперь, после ухода Эйнара, его и вовсе придавило грузом ожиданий, которые на него и на его кузин возлагал требовательный предок. Эйнар ожидал от них не просто отваги и мужества, как от простых рыцарей — он действительно хотел, чтобы они стали лучшими людьми Вестероса: мудрецами, хранящими древнее знание, настоящими наследниками ушедшей Валирии — полубогами среди не видевших ее света людей.

— Я постараюсь помочь вам, милые дети, — с улыбкой сказал старый мейстер, заметив замешательство своих гостей. — Путь к знанию начинается с понимания, что ты чего-то не знаешь, и не стоит стыдиться в этом признаться.

— Нас учили по-другому, — напомнила Санса, и Джон в очередной раз удивился тому, как хорошо Санса приспосабливается к роли, которую ей дает судьба: ее не учили в детстве быть командиром и бойцом, но она научилась сама, и теперь Джон слышал в ее тоне, что она понимает его роль, уже примерив ее на себя.

— Да, лорд должен быть уверен в себе и не показывать слабости, — кивнул мейстер Крессен. — Его люди верят, что он всегда знает, что делать, и в бою колебание часто хуже ошибки. Вы трое будете лордами над лордами — я не удивлюсь, если после призраков здесь явятся и драконы, раз уж Эйнар столь многого требует от вас всех троих. Но власть ваша не будет держаться только на драконах, вы будете править настолько, насколько лорды будут считать вас выше них самих. Старую династию Таргариенов овевал миф об особой валирийской крови… но тому, кто живет мифом, опасно верить в собственный миф. Королева Висенья была сведуща в снадобьях и порошках и, верно, не сильно надеялась на то, что Таргариенам не страшна никакая хворь. Ее внук Джейхейрис, не сумев научиться от бабки в детстве, верил в особость Таргариенов, и трясучка унесла его старшую дочь.

При старой династии Таргариенов это были бы опасные речи, но мейстер Крессен был стар и боялся вельможного гнева не больше, чем смерти, в его лета подошедшей к нему уже очень близко. Да и не было в новых Таргариенах семейной спеси, а было сострадание к добрым людям, потому что в ранней юности они все трое хлебнули горя.

— Так что вы и ваши учителя совершенно правы, леди Санса, — продолжал старый мейстер. — На людях вам придется всегда быть уверенными в себе и своей непогрешимости, но когда вы одни, вы можете и должны отдавать себе отчет в своем незнании, если хотите стать мудрее. Хорошо, что вас трое и что вы дружная семья — поверьте, быть наедине со своими сомнениями порой невыносимо. Мейстеры и септоны отказываются от собственности и власти, наша присяга не дает нам ни владеть, ни править, а роль наша в том, чтобы быть рядом с лордом, когда он ищет доброго совета. С нами лорд может позволить себе быть просто человеком — разумеется, с теми из нас, кто верен своей присяге, не плетет интриг и не стяжательствует. Так окажите мне честь своим доверием, будущие государи — на чем вы сегодня застряли? Судя по чертежу, на теореме косинусов?

Эйгон Завоеватель в очередной раз нашел своих наследников в тишине библиотеки и, неслышно подойдя, некоторое время любовался их усердием и прилежанием.

— Трудно в учении, легко в правлении, — наконец нарушил тишину Эйгон. — Впрочем, вы, наверно, эту поговорку слышали от Эйнара уже не раз.

Наготове у Эйгона была удачная метафора, отражавшая процесс обучения у дедушки Эйнара, но Эйгон всегда помнил о том, что его собеседники знают, а что нет, и потому начал издалека.

— Наверно, вас не удивит, что Валирия, стоявшая на четырнадцати вулканах и населенная сотнями драконов, часто горела, — рассказывал Эйгон, а его наследники радовались передышке. — Поэтому валирийцы хорошо умели не только жечь, но и тушить — для этого у них были в употреблении большие гибкие трубы, вода из которых вырывалась под большим напором — била такая вода очень далеко, и в одну минуту одна труба, называемая валирийцами брандспойтом, извергала из себя десятки ведер воды. Вы можете представить себе силу таких водяных струй — некоторые затейники из сорока правящих семейств иногда использовали брандспойты для усмирения волнений среди черни: водная струя была недостаточно твердой, чтобы убить, но расшвыривала людей как куклы. А валирийские острословы, которым доставался учитель, похожий на Эйнара Изгнанника, говорили, что учиться у такого — все равно что пытаться пить из брандспойта.

Наследники Эйгона никогда не видели брандспойта, но неоднократно слушали дедушку Эйнара, а потому процесс питья из брандспойта представили себе очень живо и постепенно начали улыбаться от мыслей, сколькими ценными знаниями они, образно говоря, получили по сусалам, а сколько попало им за шиворот, а не в голову.

— А можно сейчас найти такие трубы? — спросила Санса, которая припомнила погоревшую после ее первого отъезда библиотеку в Винтерфелле, да и дымящаяся Драконья Гора, которую она теперь видела из окна, ее иногда пугала.

— Здесь, на Драконьем Камне, — можно, — что-то припомнив, ответил Эйгон. — Труднее будет с тем, чтобы создать нужное давление воды — вы же помните, как я рассказывал вам про давление, когда объяснял, как работает термометр?

— Эйнар рассказывал нам и о законе Бернулли, только мы мало что поняли, — тут же сказал Джон, надеясь, что Эйгон разъяснит им и это. — Что-то про жидкость и сохранение энергии…

— Вот-вот, — согласился Эйгон. — Я в молодости учил, а теперь уже забыл, помню только, что маленькому дракончику не стоит напрягать брюхо, чтобы плевать огнем — надо ткнуть его кулаком в пузо, тогда у него получится лучше. Я, как вы понимаете, в своей жизни больше воевал и правил, чем читал научные труды — может, и жалко, но одного человека на все не хватит. И поэтому я говорю вам, девушки — минимум пять наследников! Тогда, если старшие четверо доживут до совершеннолетия и удачно женятся, младших можно отдать в мейстеры или септоны, для семьи будет польза.

От внезапной, хотя и уже привычной выходки Эйгона и Арья, и Санса неожиданно покраснели — Арья потому что за последние недели снова стала относиться к Джону как к лучшему другу, с которым не собирается спать, а Санса, наоборот, потому что вечерами частенько бегала к Джону целоваться и спать с ним очень даже собиралась, только пока ей было боязно.

— А дочь не может стать мейстером или септоном? — спросила Арья, чтобы перевести разговор на другую тему, но получалось пока так, что она просто немного торгуется.

— Ты неправильно ставишь вопрос, — заметил Эйгон с усмешкой. — Ты достаточно взрослая девушка, чтобы знать, что среди мейстеров нет женщин и что септы всегда остаются на нижней ступени церковной иерархии. Поэтому тебе следовало бы спросить — смогут ли ваши с Джоном дочери заниматься наукой или богословием. Я лично не вижу этому никаких препятствий, а вижу только пользу для семьи. Висенья, например, была хорошим медиком и неплохим химиком, и я часто жалел, что у нее не было дочери — Мейгор был бойцом, а не книгочеем, а вот дочку Висенья могла бы научить многим вещам, которые невежды считали колдовством и которые ушли вместе с нею. Так что, Джон, старайся над дочерями — не только сделать их, но и выучить, — и Эйгон шутливо оглядел смешавшихся от его откровенности наследников.

— Будет, конечно, потом немного обидно отдавать хорошо выученную дочь замуж в чужой дом — таргариенское решение этой проблемы вы вроде как отвергаете, — и Эйгон немного провокационно прищурил один глаз, глядя на Арью, — но проблема это небольшая, не сложнее постижения ученой премудрости — вот ты, например, закон Бернулли понять не сумела, а жениха найти сумела.

Развязный тон Эйгона Арью окончательно смутил, а Эйгону только того и надо было: напомнить Арье, что она Джону не боевая подруга и не сестра, а невеста. А тут и Джон порадовал своего хитроумного предка, приобняв маленькую Арью за плечи и словно взяв ее под свою защиту.

— Это я ее нашел, — сказал Джон, и Эйгон одобряюще улыбнулся в ответ. — И довольно давно.

Во время своего визита в библиотеку Эйгон посоветовал наследникам спросить как-нибудь дедушку Эйнара про валирийскую свечу, если на учебе станет совсем невмоготу, и они довольно скоро этим советом воспользовались, обеспечив себе зрелище, достойное Валгаллы.

— В свечах, употреблявшихся в Валирии, не было ничего особенного, — поначалу ответил Эйнар. — Вместо пчелиного воска или китового жира, как у вас, в последние века Валирии для изготовления свечей использовались стеарин и парафин, а в мое время свечами пользовались уже редко, но знания об электричестве все равно мало чем вам помогут.

— Я слышал, что при помощи валирийской свечи можно было видеть происходящее за многие мили, — сказал Джон, и дедушка Эйнар удивленно взметнул кустистые брови, — а двое чародеев, глядя на свечи, расположенные за сотни миль друг от друга, могли общаться друг с другом.

— Вот, мы нашли в энциклопедии, — подтвердила Санса и раскрыла перед лордом Эйнаром большую книгу, написанную на языке Вестероса. На открытой странице было изображено нечто, более похожее на реторты, с которыми Эйнар уже познакомил наследников, чем на свечи, и Эйнара это сначала позабавило.

— Что ж, частично ваши слухи верны… — начал было Эйнар, но тут Джон его перебил, рассказав об обычае, по которому каждый будущий мейстер пытается зажечь гладкую валирийскую свечу, не имеющую фитиля, и с лордом Эйнаром что-то сделалось.

— Аааа, стронций меня разрази! — возопил дедушка Эйнар и прибавил несколько валирийских ругательств, несомненно, самых грязных. — Так вот каким идиотам здесь доверяют здоровье детей и стариков! Нет, больше я не удивляюсь, что ваши старики мрут, не дожив до шестидесяти, а ваши дети вырастают балбесами! Имбецилы! Дипломированные макаки! Ваши мейстеры со своими разноцветными цепями не умнее цепного кобеля! Они пробуют поджечь трубку кинескопа и после этого надеются что-то в нем увидеть, чертовы они придурки!

Кейтилин за последние месяцы почти привыкла к тому, что вокруг нее происходят небывалые вещи, хотя объяснение им она узнала не сразу, а только тогда, когда лорд Эстермонт прибыл с Драконьего Камня и немного нехотя передал Роббу древнюю корону Королей Севера. Лорд Эстермонт имел на это письменный приказ своего короля и сюзерена, Станниса Баратеона, но приказ этот ему нравился не больше, чем самому Станнису, и верный Эндрю Эстермонт нашел бы способ приказ этот замотать, а корону Королей Севера в крайнем случае утопить, если бы с ним не следовал устрашающий эскорт из фамильных призраков Старков. Призраки, которые направляли Робба в начале войны, не были видны Кейтилин, но на прощанье решили показаться и ей, раз уж лорд Эстермонт со своей драгоценной ношей застал ее рядом с сыном.

— Я Торрхен, последний, носивший эту корону до тебя, — представился Роббу призрак Торрхена Старка, когда лорд Эстермонт ушел, надеясь больше своих призрачных спутников никогда не видеть. — Хорошая новость: корона теперь твоя. Плохая новость: Брандон Крушитель, желая ее вернуть, сказанул лишнего, и в мир пришел призрак Эйгона Завоевателя. Так просто он не уйдет; лучше с ним не тягайся, просто напомни, что корону он отдал тебе сам.

— Вечно ты, Торрхен, какой-то пессимист, во всем плохое видишь, — перебил Брандон Корабельщик. — Эйгон твой получил за корону своего наследника, а потом еще на радостях привел нам в Королевскую Гавань флот Драконьего Камня. У нас с ним все путем, по-моему.

— Вот ты хитрый, Корабельщик, но наивно думаешь, что Эйгон взял своего наследника и больше ничего не возьмет, — не согласился Торрхен. — Ты подумай, зачем ему было брать Королевскую Гавань — не Баратеона же на престол сажать. Не его уровень, это он Ориса бы послал. А потом смекни: раз он столицу оставил, то что он оттуда мог забрать? Что ему дороже Красного Замка, за чем на самом деле он приходил-то...

— Многоуважаемые предки, — наконец смог вставить слово Робб, это для других северян он был Король Севера, а для древних Королей Севера — так, мальчишка. — Расскажите все новости по порядку, Старыми богами прошу.

— Криган? — окликнул Корабельщик. — Ты у нас самый красноречивый и самый галантный, даже девушкам про дредфортский конвой пел, который из всех самый злой. Изложи-ка, а то я от резни в Королевской Гавани в таком восторге, что у меня без мата не получится.

— Ваши дочери — это полный... восторг, миледи, — учтиво обратился к Кейтилин Криган Старец. — От души... вот просто от всего Чертога Зимы благодарствую. Настоящая волчья кровь! Вид крови не пугает их и не пьянит, в бою они не знают ни страха, ни жалости. Станнис Баратеон еще и приехать не успел, как казнить в Красном Замке стало некого. Думаю, мы с ними махнули и кого лишнего, но мало по кому за все тысячелетия справляли такую кровавую тризну, как по вашему мужу.

— Вы расстроено как-то выглядите, леди Старк, — сочувственно сказал Корабельщик, у Кейтилин и впрямь мутилось в голове и от вида призраков, и от известий о том, что ее юные дочери превратились в ангелов мщения. — Вы пойдите зарежьте кого, война же, кого-нибудь да надо. И душу отведете, и мы вас с нашим удовольствием в Чертоге Зимы потом примем.

— Ваши дочери сейчас в Белой Гавани, — наконец поделился нужными Кейтилин новостями Торрхен, — с ними Лед. И надеюсь, Корабельщик, что Эйгона с ними нет.

— Где наследник Эйгона? — спросил Робб, он от новостей отошел скорее, чем Кейтилин, хотя до сих пор не мог поверить, что мягкая вежливая Санса выносила смертные приговоры и рубила головы. — Он собирается вступать в войну? Претендовать на престол?

— Да кто его знает, — развел руками Корабельщик. — Какой-то парень на Стене, еще даже присягу Дозору не успел принести. К нему Крушитель ходил, а Крушитель — он ломать, он крушить, а думать уже потом или вообще никогда. Спутался дорогой, думал, идет к сыну Эддарда, а получилось, что и не к сыну. У тебя, парень, в Дозоре брата нет?

Как и в Винтерфелле, на Драконьем Камне Джон полюбил ходить в фамильную крипту — по сравнению с криптой Старков, где покоился даже Брандон Строитель, крипта на Драконьем Камне была невелика, потому что останки древних Таргариенов, живших до Эйнара, сгинули вместе с Валирией. Но мраморные статуи, украшавшие саркофаги Таргариенов, были не только красивее северных — они были реалистичнее, и Джон мог теперь знакомиться с предками заочно, прежде чем один из их призраков ошеломит его неожиданным визитом — да еще и обидится, что его не признали или с кем-то перепутали.

Прекрасная статуя над саркофагом Рейнис приковывала к себе внимание Джона каждый раз, когда он оказывался близко: словно угадав желание своей королевы, скульптор изваял Рейнис столь же юной и свежей, какой она захотела остаться и в загробной вечности. Но мысли, посещавшие Джона перед этой статуей, были невеселыми: из уроков истории Джон знал о гибели Рейнис в Дорне, знал и о «дорнийском письме», после которого Эйгон отказался от мести за сестру и заключил с Дорном мир. На уроках истории Джон думал, что Рейнис, искореженная после падения вместе со своим драконом, выжила, и дорнийцы шантажировали Эйгона, угрожая ее замучить. Теперь Джон лично знал и Эйгона, и Рейнис, и больше не хотел думать об этом, не хотел представлять прекрасную Рейнис в бесконечном плену, лишенную и красоты, и власти, и здоровья. С Эйгоном о дорнийском письме Джон, конечно, не заговаривал, но, проходя мимо гробницы Рейнис, только кидал на нее взгляд и печально опускал глаза — и однажды даже прошел таким образом сквозь сварливого дедушку Эйнара, немало его этим возмутив.

— При жизни никто не позволял себе даже смотреть сквозь меня, не удостаивая меня вниманием, — раздраженно заявил Эйнар прямо у Джона за спиной. — А после смерти ты еще и позволяешь себе проходить сквозь меня, вестеросский дикарь!

— Здравствуйте, лорд Эйнар, — как можно вежливее сказал Джон, потому что дедушка Эйнар мог разоряться добрые пять минут, и еще не далее как позавчера Джон в этом убедился, прогневав своего дальнего предка тем, что неверно составил пропорцию. — Прошу вас простить мою рассеянность.

— Когда шляешься по подземельям, не опускай глаза долу, как девственница перед алтарем, — уже более мирно сказал дедушка Эйнар. — Неровен час расквасишь себе нос или набьешь шишку на своей дурной башке.

— Не буду, — пообещал Джон, хорошо помня, что с дедушкой Эйнаром главное вежливость, спокойствие и еще раз вежливость.

— Я могу дать только два объяснения твоему странному поведению, — продолжал дедушка Эйнар, возвращаясь в свое обычное ехидное состояние. — Либо ты влюбился в статую Рейнис и, отводя от нее глаза и уставившись в пол, бежишь соблазна оживить ее при помощи темной магии и разрушить свою семью — кстати, в библиотеке есть и такая книга, почитай, когда выучишь валирийский наконец. Либо ты думаешь о «дорнийском письме» к Эйгону, и эти мысли наполняют тебя печалью и сочувствием к нему и к Рейнис.

— Вы угадали, лорд Эйнар, — признал Джон.

— Угадал в каком случае, в первом или во втором? — сардонически уточнил Эйнар, который, конечно, прочел по лицу Джона, когда именно он угадал. — Подойди-ка ко мне, мой мягкосердечный потомок, и взгляни без печали на место, где покоятся кости королевы Рейнис, наездницы дракона Мераксес.

— Кости Рейнис покоятся в Дорне, если они нашли там покой, — упрямо ответил Джон.

— Кости Рейнис находятся здесь! — раздраженно отрезал Эйнар. — Зачем, по-твоему, Эйгон летал на Драконий Камень, после того как получил «дорнийское письмо»? Письмо он, к сожалению, сжег, но после смерти встретился с принцем Мартеллом мирно, так что, думаю, я могу пересказать письмо близко к тексту. «Королева Рейнис погибла в драконьем пламени, как и многие из моего народа. Умирающий дракон накрыл ее останки собой, и ничья рука, кроме рук плакальщиц, не коснулась ее ни живой, ни мертвой. Пентошийский корабль, что привез гроб с костями королевы на Драконий Камень, сейчас стоит в его гавани. Вы показали свою силу, мы показали свою стойкость. Пришло время мира, пока и от нас, и от вас не остались только кости». Эйгон прилетел на Драконий Камень, велел перенести кости Рейнис в крипту и убедился в том, что это кости валирийца, сгоревшего в пламени дракона.

— Эйгон ждал этого письма целых три года, — уже мягче пояснил дедушка Эйнар. — Он не хотел верить, что Рейнис погибла — но еще меньше хотел верить, что она осталась жива и томится в подземельях Уллеров или в Солнечном Копье. Он не верил дорнийцам, прячущимся от его войск и наносящим удары исподтишка, а мир с недостойным доверия — это отложенная война. Но «дорнийское письмо» показало ему, что принц Мартелл — благородный противник, которому можно верить и который даже постарался облегчить боль от раны, что нанесла Эйгону гибель любимой сестры и жены. С таким человеком можно было заключать мир.

Следующие невероятные известия настигли Кейтилин в письменном виде: с юга привезли с почетным королевским эскортом кости лорда Эддарда, а с севера в тот же день прибыл ворон от Хорнвудов, тепло встреченный северянами, помнящими покойного лорда Хорнвуда, хлебосола и выпивоху.

— Лосиные печати — веселые вести, — заметил Большой Джон Амбер: многие свои письма лорд Хорнвуд писал в подпитии, шлепал на них щедрой рукой сразу несколько печатей с лосиными рогами и наполнял письма веселыми завиральными историями, например, про то, как с ним намедни случились обознатушки и в попытках победить прорвавшегося за Стену великана он поразил ветряную мельницу копьем в лопасть.

Письмо было адресовано Кейтилин, и под печатью она нашла знакомый ей прямой почерк сэра Родрика Касселя.

«Дорогая сердцу моему госпожа, леди Кейтилин, — писал сэр Родрик, которому недавно довелось с боями прорываться вместе с леди Кейтилин через Лунные горы, но зла на нее за тот ее опрометчивый поход он не держал, даже напротив, стал относиться к ней как к родной. — Во первых строках моего письма сообщаю вам, что ваши дочери при моем сопровождении и содействии благополучно прибыли обратно в Белую Гавань, откуда теперь полагают отплыть на Драконий Камень. Младшая дочь ваша, Арья, выходит там замуж за нашего Джона…» — на этом месте у Кейтилин немного помутилось в глазах, и ей показалось, что горизонт куда-то заваливается.

Джона Кейтилин не любила, считая его плодом измены уже обрученного с ней Эддарда, и вопреки всем добрым делам Джона предполагала о нем худшее, даже полагала, что на нем когда-нибудь исполнится выдуманная ей же самой мудрость о бастардах, склонных к предательству. Дружбу с Джоном своей младшей дочери Кейтилин не одобряла как могла и с великим облегчением восприняла в свое время решение Эддарда взять Арью с собой в Королевскую Гавань, а вскоре последовавшему решению Джона уйти в Ночной Дозор даже позлорадствовала. Была все-таки в Кейтилин мысль, что эта крепкая дружба может вырасти потом во что-то большее, скандальное, и в способность бастарда презреть святость кровных уз она верила, но на дочь свою все же надеялась и уж тем более не могла и подумать, что Джон обнаглеет до полной бессознательности и решит в открытую на Арье жениться. И ведь как спокойно об этом пишет сэр Родрик… Кейтилин скрепилась и решила читать дальше.

«… а Санса, имея на то ваше благословение, продолжит свой путь до Штормового Предела, где ее ждет жених, лорд Ренли Баратеон. Не прогневайтесь на дерзость мою, госпожа, ибо пишу я это, любя и вас, и леди Сансу, — присмотритесь вы к этому жениху: что среди менестрелей, что среди ленных рыцарей слухи о нем не страшные, но позорные. Леди Сансе такого бы жениха, как Джон — сердце радовалось, когда на них я в дороге смотрел: что в платье она рядом с ним, что с мечом, все одно обоим радость, и со стороны поглядеть любо-дорого», — и в этом месте Кейтилин почувствовала, что горизонт заваливается в другую сторону.

«К Джону же теперь обращаться нужно «ваше высочество Джон Таргариен, принц Драконьего Камня», если верить в том призракам Таргариенов. Хотя не верить Мейгору Жестокому — себе дороже, — продолжал в своем письме сэр Родрик, а пораженная Кейтилин отодвинула от себя письмо и даже повернула его вверх ногами, думая, что, возможно, читает его как-то не так. — А вот отец Мейгора, государь Эйгон, рыцарь благородный и обходительный: посетил меня сегодня в моей новой обители и поблагодарил за службу, даже рассказал, что дочери ваши на Драконий Камень прибыли благополучно, и велел Арье на свадьбу подарков прислать побольше. Дари, сказал, как на двух невест, не прогадаешь. Засим остаюсь вечно преданный вам сэр Родрик Кассель, лорд Хорнвуд».

Драконы появились на свет без таргариенских призраков — вернее, призраки-то могли при этом и присутствовать, зайдя сквозь стены и среди ночи в ту комнату, где в жаре от лавы вылупились дракончики, но Джон и Арья, заглянув туда с утра, призраков там не обнаружили, только дракончиков — и вдруг поняли, что не знают, что едят драконы. Эйгон не говорил, а сами спросить они как-то не догадались, думая, что, когда будет нужно, Эйгон сам расскажет. Книги о драконах в библиотеке были только на валирийском, мейстеры в ответ разводили руками, и к обеду Джон понял, как глупо они трое выглядят, с небольшими голодными ящерицами на руках.

Голодные драконы пронзительно и обиженно кричали, и Джон дал себе слово выучить как следует валирийский и не жить дальше бестолочью. Санса унесла своего кремового дракончика с собой в спальню и, вероятно, баюкала его там, пытаясь накормить молоком, как котенка. Арья отправилась ловить мышей для своего золотисто-зеленого дракона, но дракон не ел мышей ни мертвыми, ни живыми, только фыркал на них своим горячим дыханием. Черный дракон Джона улизнул под кровать и недовольно свернулся там в клубок. Джон вздохнул и пошел в библиотеку, спешно учить нужную валирийскую лексику — а потом Санса разыскала его и потащила на кухню.

В кухне красивый кремовый дракон Сансы, довольно урча, пожирал жареное мясо, а Арья уже жарила кусок для своего, держа мясо прямо над огнем, потому что запах горелого мяса ее дракона радовал.

— Отлично, — с облегчением вздохнул Джон, мысленно откладывая срочное изучение валирийского на пару дней. — Как же ты так догадалась?

— Я просто подумала о том, что бы я хотела, если бы я была драконом, — словно не веря себе, объяснила Санса. — А потом я почувствовала, что нужно именно жареное мясо, а не сырое...

— Вот оно! — объявил Эйгон Завоеватель, выходя из стены. — Сработало! Я прошу прощения, но я подслушивал — и даже немного подглядывал. Теперь садитесь, я начну рассказывать.

— Рассказывать надо было утром, — огрызнулась Арья, кормя своего золотисто-зеленого дракона свежепожаренным мясом. — Теперь мы уже сами разобрались.

— Мне нравится твоя самонадеянность, — с ехидцей сказал Эйгон. — Но ведь я могу и огорошить вопросом: ты для кого выращиваешь дракона? Даже в учебниках истории пишут, что драконы признают только тех, в ком есть кровь Таргариенов — а я ничего плохого про твою семью сказать не хочу.

— Во время Танца Драконов всадниками были не только Таргариены, — припомнила Санса.

— Да, тогда здесь, на Драконьем Камне, искали бастардов Таргариенов или их потомков, — уточнил Эйгон. — Не надо кидать на меня осуждающие взгляды, я тут ни при чем — мне всю жизнь хватало двух женщин. Лучше припомните уроки истории — почти все, кто пытался оседлать дракона во время Танца, погибли.

Эйгон замолчал и некоторое время хитро оглядывал своих наследников, пока они все трое не начали на него немного сердиться.

— За кого вы меня принимаете, дети, — вздохнул Эйгон, словно это не он наводил Арью и Сансу на мысли о его коварной кровожадности. — Я бы не подпустил вас к дракону и на сотню шагов, если бы не знал наверняка, что он вас примет — вернее, она, у вас обеих самочки. Очень правильно разобрали, кстати — Висенья видела, даже ее это тронуло.

— Ну садитесь, девочки, садитесь, — снова пригласил Эйгон, видя, что теперь его уже хотят послушать. — Джон, принеси своего дракона, покормишь — а я пока подразню еще их любопытство.

Вернувшись со своим драконом, Джон застал еще более довольного Эйгона — Санса на него уже немного дулась, а Арья махала на него руками, дразнить девичье любопытство Эйгон любил и умел.

— Говорят, что в жилах Таргариенов течет кровь драконов, и нас даже называли «сыны дракона» — за что я поначалу хотел рубить головы, потому что это подразумевает, что кто-то из моих предков согрешил так, что я даже представлять себе это не хочу...

— Эйгон, прекрати! — потребовала Санса, немного краснея.

— Я не виноват, что кому-то такое выражение взбрело в его темную андальскую голову, — развел руками насмешливый Эйгон. — Но просвещать я тогда никого не хотел, потому что варгов в Вестеросе больше, чем Таргариенов.

— Ты варг? — с интересом спросила Арья.

— Я нет, — признал Эйгон. — Вы трое — да. Вам никогда не приходило в голову, когда вы читали о Танце Драконов, что во время драконьих боев наездник скорее напоминает котлету, прилепленную дракону на спину? Когда драконы сцепились, управлять ими невозможно — хороший наездник может помочь своему дракону занять перед боем выгодную позицию и удачно напасть, но потом совершенно непонятно, что он делает у дракона на спине, кроме как ждет своей гибели. Другое дело, если наездник — варг: тогда в теле своего дракона он дерется сам, и драконий бой становится не поединком диких зверей, а схваткой наездников, искусством куда большим, чем рыцарский поединок. Так было в Валирии; валирийцы умели пробудить в себе талант варга и передать его детям. До меня этот талант, к сожалению, не дошел — я просто немного чувствовал Балериона, словно видел его с закрытыми глазами. Он тоже чуял меня, и нам было привычно и спокойно вдвоем, но в бою я даже не пытался управлять им силой разума, обходился поводьями и бичом. Вы — другое дело: если вы будете учиться — и выучите валирийский наконец! — во время боя вы будете жить в теле ваших драконов, как величайшие из валирийских драконьих владык. То, что вы сможете делать, не делал никто уже больше четырех веков — а это были славные, великие дела. Те люди, кто жил в своих драконах, были сильнее, чем самые могучие сказочные великаны.

— А наезднику-варгу обязательно сидеть на спине дракона? — спросил Джон, он при мыслях о драконьих боях подумал прежде всего о том, как обезопасить Арью и Сансу. — Во сне я вижу глазами своего волка, даже если он далеко от меня.

— Если дракон погибнет в бою, это все равно, что убьют тебя, — ответила Джону Санса вместо Эйгона, и Джон понял, что Санса говорит о том, что знает — Призрак и Нимерия были далеко, но Леди-то уже не было в живых.

— Прости, — тихо сказал Джон. — Я не хотел напоминать.

— Я рассчиталась с той, которая отдала приказ, — жестко и зло сказала Санса. — Голову за голову — она тоже посмотрела, как покатилась голова ее сына, а своей лишилась уже потом.

— Мне все это недоступно, — пожал плечами Эйгон. — Я знаю, что в Валирии были люди, которые управляли своими драконами из своей башни и почти не поднимались в воздух. Говорят, что это выматывает больше, чем вхождение в разум дракона, когда ты у него на спине — да большинство нормальных наездников это и делало-то редко: пока нужно было только лететь, все обходились поводьями и бичом. В бою — да, нужно быть единым со своим драконом. Те, кто управлял драконом из башни, по слухам, покидали его тело, если дракону грозила неминуемая гибель. Потом они брали нового дракона — в Валирии у таких людей была плохая репутация, их никто не любил, как у вас не любят чернокнижников.

— Давайте лучше про что попроще, — предложил Эйгон, словно воспоминания о прекрасной Валирии его совсем не трогали: он был непроницаемым даже в прозрачном призрачном виде, Таргариены и в годы Валирии были не самыми лучшими драконьими воинами, но хорошими дипломатами и переговорщиками. — Например, как вы назвали своих драконов.

— А я предупреждал, что могу ошарашить вопросом, — весело сказал Эйгон, любуясь немного растерянными и смущенными лицами молодежи. — Ничего-то вам, малыши, доверить нельзя. Но спокойствие, только спокойствие — у меня есть очень много интересных идей. Например, можно выбрать имя в духе примитивизма и назвать одного из драконов Драконом. Или Драгоном, или Дрогоном — или вот в детстве некоторые представители нашего славного рода выговаривают «длакон».

— А это кто так выговаривал? — неожиданно спросила Санса, она постепенно училась у Эйгона умению ошарашить вопросом.

— Замнем, — предложил Эйгон и решил больше не провоцировать, раз молодежь хорошо учится. — Я лично за классику: черный — Балерион, светлая — Мераксес, с золотом — Вхагар. Я же говорю, очень правильно разобрали.

Джон тоже хотел ошарашить Эйгона вопросом, но вопрос был серьезный, и Джон раздумал, а Эйгон пришел к нему в комнату, как только Джон остался один.

— Ты хотел что-то спросить, — напомнил проницательный Эйгон. — Я даже догадываюсь что, если с глазу на глаз.

— Я не в обиду, — немного растерялся Джон. — Просто насчет сынов дракона… говорили, что у Таргариенов бывают мертворожденные дети… с чешуей или даже драконьими крыльями.

— У тебя не будет, — уверенно сказал Эйгон. — Это по женской линии передается, а твоя мать не Таргариен, и мать твоих девочек не Таргариен. Такое может случиться с твоими дочерями — хотя, может, и обойдется, твой дар варга от Старков, а не от нас. Я даже несколько суеверно думал, что на драконе он не сработает, хотя старшие и пытались над этим смеяться — но, как видишь, сработало, а они больше не смеются, когда я напомнил им, чем кончились их эксперименты на своих же детях.

— Заметь, что некоторой информацией можно пользоваться, не до конца ее понимая, — наставительно добавил Эйгон. — Я вряд ли смогу тебе объяснить, что именно натворили наши кудесники, но могу при случае заставить их замолчать — или могу прислать их к тебе, чтобы говорили — но они не говорят на языке Вестероса, они жили еще до Эйнара. Так что учи валирийский, и вообще учись — пока что даже слово «вакуоль» тебя расстроит, а ведь есть еще и дезоксирибонуклеиновая кислота.

Если помнишь, я говорил, что валирийцы умели пробудить в себе талант варга и передать его детям — а еще они любили лезть в то, что до конца не понимают, в результате чего и угробили свою страну. В нашем роду кудесники начудесили менее масштабно: они пытались сделать нас всех варгами и сделать особенно сильной нашу связь с драконами, и этим экспериментам мы теперь обязаны тем, что у наших женщин появляются мертворожденные дети-ящерицы, а наряду с пророками и сновидцами среди твоих предков немало безумцев, полных и частичных, тогда как дар варга у обычного Таргариена рудиментарный.

Нам, владыкам Вестероса, конечно, удалось и это хорошо продать при грамотном пиаре: церковь утвердила для нас доктрину особости, мы же вроде как драконьи дети; мои потомки обосновывали своей «драконьей кровью» претензии на власть над Вестеросом; даже про наших дурачков и параноиков кто-то из молодежи красиво сказал: «Безумие и величие — это две стороны одной монеты, и каждый раз, когда рождается новый Таргариен, боги подбрасывают эту монету, а весь мир, затаив дыхание, следит, какой стороной она ляжет». Звучит претенциозно, но, как говорит дедушка Эйнар, дикари схавают.

— Тяжело, наверно, править одними дикарями, — с появляющейся в нем фамильной таргариенской язвительностью заметил Джон.

— Именно так, — кивнул Эйгон. — Именно эта надменность и ослепила наших валирийских кудесников, которые навлекли беды на всю нашу семью, не заметив решения, лежащего у них под носом. Я же говорил тебе: варгов больше, чем Таргариенов. Чем копаться в том, что наши кудесники называют «генетическим кодом», им стоило бы прежде подумать о простом и естественном: впрыскивать в род свежую кровь варгов, заключая браки даже с теми, кого валирийцы надменно считали дикарями. Да, это вылезло бы наружу, даже если браки были бы тайными, но ты, я думаю, согласишься с тем, что лучше быть брюнетом, чем психом.

— А в Валирии не было варгов? — заинтересовался Джон.

— Были, сорок семейств драконьих владык, — с усмешкой напомнил Эйгон. — Они так стремились сделать свою власть вечной, что почти истребили остальных варгов Валирии — а ведь варг может состязаться с варгом в своем искусстве, при попытке овладеть его фамилиаром у изначального хозяина куда выше шансы отбить его обратно. Но нет — на окраинах Валирии варгов ославили как колдунов и темных магов, в более просвещенных местах их называли ненаучными шарлатанами, и постепенно весьма полезный дар стал в Валирии очень мало распространен. А потом уничтоженное естественное стали заменять плохо сделанным искусственным, и делать так во всем — и вот весь этот горький катаклизм, который мы сейчас в Валирии наблюдаем, связан и с такими заменами тоже.

— А вот на Севере варги по-прежнему хороши, — весело заметил Эйгон. — Сильные и совершенно чистые, не замешанные в валирийских экспериментах. Как сказали бы в Валирии времен упадка, free-range organic-fed — впрочем, ты если и переведешь, не поймешь шутки. В общем, замечательные на Севере варги — некоторые еще и очень красивые.

Шутка Эйгона про подарки на двух невест из письма Родрика Касселя прошла незамеченной: сэр Родрик был для понимания таких шуток слишком честен и простоват, а Кейтилин над этим местом в письме сэра Родрика не задумалась — она и радовалась тому, что Эддард не был отцом бастарда, и огорчалась, что была к Эддарду поначалу несправедлива, и сердилась на него, что он не доверил ей своей тайны: в общем, испытывала по-женски противоречивую гамму чувств, и только к вечеру, все обдумав и взглянув на ситуацию так, как смотрел на нее лорд Эддард, поняла, что спрятать в своем доме принца можно только скрыв ото всех, что он принц. Слуги не должны были кланяться незаконнорожденному сыну лорда как наследному принцу, латники не должны были вставать перед ним навытяжку с малолетства, а отношение слуг и латников обычно копирует отношение хозяев. И здесь обманутая Эддардом Кейтилин хорошо ему подыграла: отношения к себе как к принцу Джон по ее вине не видел.

Вот примерно на этом месте Кейтилин и поняла, что отношения с будущим королем она испортила прочно и бесповоротно, и признала невольную правоту сэра Родрика, который писал, что это Сансе Джон был бы хорошей парой, — через послушную матери и гибкую Сансу еще можно было бы попытаться помириться с Джоном. Арья же была дикаркой, из всей семьи хорошо ладила только с Джоном и отцом, и женитьба Джона на ней была лишь гарантией его прохладного нейтралитета.

Сильный союзник в войне северной армии тем временем пригодился бы — после того как призраки Старков убыли в Валгаллу, Робб стал воевать на свой возраст и пытался бежать сразу в обе противоположные стороны: то распускал речных лордов по домам, чтобы они храбро и по одному обороняли свои угодья от всей армии Ланнистеров, то собирался дать генеральное сражение засевшему в Харренхолле Тайвину, и ни то, ни другое не шло армии впрок, это даже Кейтилин видела.

Принц Драконьего Камня, как понимала Кейтилин, воевать за ее родственников и Речные Земли не станет; методичный Станнис собирал силы, чтобы навалять сразу всем возмутителям спокойствия, включая и речных лордов, и северян, а пока ссорился с собственными знаменосцами и потом получал очередной разнос от призрака Джейхейриса Миротворца, тщетно учившего его дипломатии; сестра Кейтилин Лиза вела себя как свинья, сидела в Орлином Гнезде и не отвечала на письма, и Кейтилин решила списаться с Ренли Баратеоном, раз уж по какой-то причине его прочили к ней в зятья.

Ренли привычно околачивал персики в Хайгардене, и хоть и вынужденно, а учил историю своего рода и рода Таргариенов вдумчиво и углубленно, поэтому ответил нескоро и сразу по существу.

«Как говорил юный Джейхейрис, первый своего имени, с Драконьего Камня выдачи нет, — писал Ренли в ответ на завуалированный вопрос Кейтилин, доехала ли до него Санса. — Если я или кто из моих людей прогневал Старков, напишите прямо, давайте решим вопрос миром. А дочерей своих, леди Кейтилин, высылать ко мне не надо, ни двух, ни одну. Станнис неделю Тронный Зал от крови отмывал и еще неделю перед тем искал уборщиц не робкого десятка, так ваши дочки у него поураганили».

Полную версию истории про Джейхейриса, сбежавшего со своей Алисанной на Драконий Камень, и про истоки фразы «с Драконьего Камня выдачи нет» Ренли пересказывать в письме не стал из-за ее непристойности: самым пристойным в этой истории был финал, в котором Джейхейрис, возвращаясь в Королевскую Гавань, чтобы принять корону, посоветовал мейстеру записать в летописях, что брак короля с юной Алисанной не был завершен, пока невеста не пришла в возраст.

— Ваше величество, все слуги уже много месяцев говорят о том, что вы спите голыми в одной постели, — бесстрашно возразил Джейхейрису правдивый мейстер.

— Запиши и это, шила в мешке не утаишь, — позволил веселый и добродушный король. — А потом напиши, что по ночам мы только целовались. А то ты больно умный, надо тебе хоть раз в жизни и глупость написать.

Мейстер поступил по слову своего короля, и эту летопись стареющий Джейхейрис любил перечитывать наедине.

— Истинно так, — говорил сам себе седой король, вспоминая молодость и свою девочку-зажигалку. — Четырнадцати лет мы в спальне только целовались, а сорока шести лет заделали тринадцатого ребенка. Это вполне достоверно, ибо ни с чем не сообразно.

Кейтилин историю женитьбы Джейхейриса знала не в таких подробностях, но общая канва была ей знакома, и в следующем письме она напомнила Ренли, что речь идет о его невесте.

«Они красиво всех провели, — признал Ренли в ответном письме. — В первый раз слышу о том, что я якобы сватался к вашей дочери, но мне такие слухи только полезны. Вот если бы я был девицей, я бы распускал о себе такие слухи только с позволения того, кто уже берет замуж. Думаю, дело не обошлось и без Эйгона Завоевателя — он умел пожить: две красавицы-жены, три дракона, — и своему наследнику наверняка желает того же. Если северные легенды о том, что под Винтерфеллом спит дракон или хранится кладка яиц Вермакс, правдивы, я бы на вашем месте получше все это караулил. Девочек вы уже прошляпили, постарайтесь с Эйгона получить хотя бы за драконов».

Мелисандра закружилась на месте, это на снегу вышло не так ловко, как на мощеном дворе или на земле у вечернего костра, и вокруг нее вспыхнул огонь, захвативший обступавших ее мертвяков. Несколько из них все же осталось внутри огненного круга, двинувшегося вширь, и Мелисандре пришлось драться — валирийская шпага, купленная ей в Мире, очень ей помогла, и от одного лишь прикосновения мертвяки рассыпались в прах. А колдовской огонь все горел, захватывая новых и новых мертвяков, танцующих в нем, как факелы, и силы нападающих таяли, но с ними таяли и силы Мелисандры, поддерживающей огонь своей магией. А потом стена огня раздвинулась, уступая голубому холодному свечению, и через нее прошел Иной в пластинчатых доспехах и с ледяным копьем в руках.

Деймон и Эйгор многое повидали и при жизни, и после нее, но и они удивились, когда часть огня словно втянулась в воздетую к небу руку Мелисандры, вспыхнув в ее горсти маленьким солнцем.

— Я владею тайным пламенем и служу Свету Рглора, — разнесся над ледяной пустыней голос Мелисандры. — Ледяной огонь не поможет тебе. Возвращайся во мрак!

Золотой столб огня из руки Мелисандры ударил в Иного, но Иной устоял и шагнул вперед — вот только от огненного сияния он на пару секунд словно ослеп, и Мелисандре хватило этого, чтобы кинуться вправо и кольнуть Иного шпагой туда, где у человека было бы сердце. Вслед за этим сразу же раздался звон, словно кто-то опрокинул горку с хрусталем, и Иной развалился на тысячу ледяных осколков.

— После такого-то зачина я думал, что он все же заберет тебя с собой, достав предсмертным ударом, — заметил Деймон, ему какая-то недочитанная валирийская легенда вспоминалась, в которой маг и демон огня убили друг друга.

— Задержите их хоть немного, — попросила Мелисандра, опираясь на шпагу как на клюку. — Силы у меня кончились.

Стена огня, отделявшая Мелисандру от мертвого отряда, действительно стала истончаться и оседать, а за ней стояло еще немало мертвяков, которые не собирались убегать, лишившись своего командира.

— Если в бою силы кончились, то, значит, нужно нарубить еще столько, сколько нарубил, и еще немного, — строго сказал Эйгор, под чьим началом Золотые Мечи стали одной из лучших наемных армий.

А стена огня тем временем почти совсем растаяла, и мертвяки подались вперед.

— Мы попробуем, Мел, — пообещал Деймон. — Но в этом мире мы в воле богов, только они могут дать силу нашим словам или разрешить нам позвать подмогу. А вот там, за гробом, где мы по-настоящему живы, мы будем биться за твою душу так же, как рубились бы сейчас живые рядом с тобой. Даже если нежить заберет твое тело, ты сама уйдешь с нами во Дворец Пламени и Крови — чего бы это мне и Эйгору ни стоило.

Мысль о том, как она будет выглядеть в виде зомби, особенно когда волшебное ожерелье с рубином истлеет или потеряет силу, напугала Мелисандру и придала ей решимости и сил биться в рукопашной, раз уж магия ее иссякла — и в этот момент на толпу мертвяков с неба стали падать огненные стрелы. Словно направляемые колдовством, они разили без промаха одного мертвяка за другим, превращая их в ходячие факелы. Их соседи тоже занимались от них, и пытавшиеся бежать в ту или другую сторону вспыхивали небольшим костром, а стрелы все летели и летели.

— Сволочь, — вдруг с болью и горечью выговорил Эйгор, потому что летели эти стрелы точно так же, как когда-то на Краснотравном поле, где под их дождем погиб Деймон Блэкфайр и два его сына. — Так и не сдох, проклятый гребаный он сучий сын.

Наконец в сполохах от горящих мертвяков Мелисандра тоже разглядела на небольшом холме впереди сухого жилистого старика, одетого в черное — только его лук был белым, и белыми были его длинные волосы и вытянутое лицо, а на правой щеке алело родимое пятно, и единственный, правый глаз его тоже был красным.

Когда сгоревшие мертвяки начали падать, а Мелисандра зарубила нескольких, все еще пытавшихся до нее добраться, старик на холме опустил лук и слегка оперся на него: было видно, что из его древнего тела еще не ушла упрямая и гибкая сила, делавшая его в молодости куда опаснее в бою, чем можно было предположить, глядя на его худобу и узкие плечи.

Деймон и Эйгор не очень торопились навстречу старому лучнику, чувствуя и другую его силу, но последовали за Мелисандрой, когда она бестрепетно прошла по обгоревшим мертвым костям и начала карабкаться на холм, только в конце восхождения заметив, что хитрый старик остановился на краю склона, так что вставшая напротив него Мелисандра оказалась настолько ниже, словно бы она опустилась перед ним на колени.

— Я теперь не боюсь твоих стрел, — со злостью сказал Эйгор, взойдя на холм и встав сбоку от старика.

— А я не боюсь твоего меча, — ответил тот, скосив на Эйгора единственный глаз. — Тем более что у тебя его и нет.

И только тогда Мелисандра обратила внимание на меч, которым был препоясан спасший ее старец — точно такой же меч, как тот, которым был препоясан призрак Деймона. Темная Сестра.

— Я благодарю вас за вмешательство, лорд-десница, — сказала Мелисандра, она прекрасно помнила заносчивого и гордого Бриндена Риверса и при случае умела играть роль попавшей в беду красавицы. — Вы спасли меня от участи худшей, чем смерть.

Бринден Риверс в ответ на это молодо усмехнулся, словно он и действительно вырвал юную девушку из лап имевших грязные намерения негодяев, и свои несколько схожие намерения может теперь считать исключительно чистыми.

— Мы вот как раз за ним пришли, — встрял в эту минуту нахальный Деймон, кивнув на меч на поясе Риверса. — Судя по тому, как ты стреляешь, тебе он без надобности. А Эйгон Завоеватель возвращает своему потомку Железный трон и уже нашел ему боевых невест.

— Могу, кстати, пригласить сюда и его самого, — добавил Деймон, видя, что Бринден Риверс не удостаивает его ответом.

— Передай лучше Эггу, который упек меня в эти края, что он свинья, — усмехнулся в ответ Риверс. — Видишь, соседи тут у меня так себе — им не удается пока найти мое убежище, но, если это случится, я собираюсь погибнуть как доблестный воин, с мечом в руке, а не как вросший в дерево колдун.

— Ай, молодец, Бринден, — с декалитрами яда в голосе похвалил Эйгор. — Давай, погибай в бою поскорее и собирайся к нам в Валгаллу. Я там тебе оба глаза вырежу, бледная ты глиста.

— Пристрелю из лука, как твоего Деймона, — зло ответил Риверс, повернувшись к Эйгору, и Эйгор в ответ разразился такой яростной бранью, что не было сомнения в том, что, не будь Эйгор призраком, он давно вцепился бы Риверсу в горло — а Риверс только ухмылялся ему в ответ, чтобы дополнительно побесить Эйгора его бессилием.

— А ну брейк, старичье! — вдруг гаркнула Мелисандра, и Эйгор обиженно осекся, да и Риверс поморщился — получить такую характеристику от намного старшей Мелисандры, которая, тем не менее, выглядела куда моложе Эйгора, не говоря уж о Бриндене, обоим было весьма неприятно.

— Передай своему сюзерену, принцу Джону, что этот меч вручается только показавшим свое достоинство в бою, — холодно сказал Риверс. — Когда он выполнит хвастливые обещания Деймона, раздаваемые от его имени, и сметет огнем заполонившую эти края нечисть, когда та, для которой Эйгон готовит этот меч, пройдет путь войны рядом с ним — вот тогда пусть присылает тебя снова. Тем более что она сейчас еще с трудом сможет этот меч поднять.

— Значит, Эйгон уже приходил к тебе, — заключил Деймон. — Я бы поостерегся на твоем месте ему перечить, Риверс.

— Зачем мне говорить с ним, мне и так все видно, — надменно ответил Риверс, который теперь называл себя Трехглазым Вороном. — А за свою оговорку я рассчитываю на его благодарность: если ты не заметил, я сказал «когда», а не «если».

Мелисандра первой поняла источник уверенности Риверса: перед ней стоял не бывший десница, дезертировавший из Ночного Дозора и живущий теперь отшельником, а варг и древовидец, чья помощь Мелисандре пригодилась бы: как ни старались призраки Деймона и Эйгора, а отряд мертвяков, от которого Риверс спас Мелисандру, они все-таки прошляпили. Мелисандра даже заметила вдалеке силуэт огромного чардрева и снова вернулась к своим обольстительным манерам.

— На полях Валгаллы ты наверняка восстанешь статным и могучим, лорд Бринден, — начала плести свои сети Мелисандра. — Ради встречи с таким и голову в бою сложить не жаль.

— А я и сейчас ничего, старушка древняя моя, — насмешливо ответил Риверс, он долго на женщин не обижался, да и по ершистой ведьме Шире Риверс иногда скучал. — Пойдем-ка, напою тебя травяным отваром да дорогу до моря по карте покажу, чтобы ты не шарахалась зазря по лесу, как вот с этими двумя.

— Бринден, а ты можешь в медведя вселиться? — игриво поинтересовалась Мелисандра. — Будешь меня по дороге защищать.

— Я могу и в Одичалого вселиться, ночку с тобой скоротать, — откликнулся Риверс. — Полярную. Хотя это немного и не по правилам. Да только ты, красавица, заскучала поди — с призраками же хуже, чем с импотентами.

Эйгор Биттерстил еще не приблизился к покаянию и осознанию того, что ненависть к родственникам и семейные раздоры караются богами в ста процентах случаев, но уже начал понимать, что не только его мечта о дохлом Риверсе, пролетевшем мимо Валгаллы, пошла прахом — он уже даже догадался, что и за гробом, как и в молодости, они целую вечность будут собачиться, драться и состязаться за внимание одной и той же красавицы — на этот раз рыжеволосой.

Драконы подрастали быстро, летая на воле вокруг замка, а война в Вестеросе шла своим чередом, поэтому к мейстеру Крессену, который с трудом спускался по лестнице, гости пришли сами.

— С возвращением, леди Висенья, — поприветствовал призрака суровой и строгой валирийской красавицы мейстер Крессен. — Надеюсь, что вы мне не кажетесь: я стар, но еще не жаловался на свой рассудок.

— Не кажусь, — коротко ответила Висенья.

— Я очень рад, — улыбнулся детской улыбкой старый мейстер. — Право, такое волшебство мне куда больше по душе, чем то, что творила здесь эта красная жрица.

— Вы по-прежнему получаете почту, мейстер, — заметила Висенья, окидывая взглядом стол мейстера. — Не передавайте принцу Джону никаких вестей о войне. Его невестам — тем более не передавайте.

— Удивительно, что вы посетили меня именно сейчас, миледи, — признал мейстер Крессен. — Я всего час назад получил ворона от лорда Сервина, чей замок рядом с Винтерфеллом...

— Я знаю, — резко сказала Висенья. — Драконы еще очень малы, они даже не годятся пока под седло — а храбрые дети ринутся туда все равно. Погибнут и драконы, и они. Сейчас еще не время.

Мейстер грустно кивнул, вертя в руках письмо, которому он сначала не придал значения, ведь пришло оно от малого, неизвестного мейстеру лорда.

— Если сделанное вами раскроется, говорите, что выполняли мой приказ, — велела Висенья.

— Мне грустно, что к добрым влюбленным детям пришла беда, миледи, — сказал мягкосердечный мейстер, который даже строгого и сухого Станниса помнил ребенком и по-прежнему его так же любил.

— Беда пришла к тем, кто посягнул на их старый дом, — спокойным и жутким в своем спокойствии голосом ответила Висенья. — Эти люди уже мертвецы, они просто еще не знают об этом.

Все плохое в жизни рано или поздно кончается, но так же кончается и все хорошее — вот и счастливый период знакомства с Драконьим Камнем, игр с маленькими драконами и бесед со все более довольным ими дедушкой Эйнаром для Джона, Арьи и Сансы подошел к концу. Эйгон появился за завтраком, и прислуга снова начала шептаться о колдовских талантах юных Таргариенов, буднично завтракающих с призраком.

— Расскажу вам напоследок короткую притчу, которую можно принять за анекдот, — сказал в конце завтрака непроницаемый Эйгон, его подопечные так и не поняли, что у него на сердце. — Встретила благородная дама волшебника, и волшебник пообещал исполнить ее самое заветное желание. «Хочу сама распоряжаться своей судьбой!» — сказала волшебнику своенравная дама. «Будь по-твоему», — согласился волшебник, и оказалась дама на пустынном берегу в одинокой рыбацкой хижине. Затем волшебнику повстречался странствующий рыцарь, чьим желанием была вольная жизнь, свободная от любых обязательств, — и рыцаря волшебник тоже определил в рыбаки-отшельники, но только милях в пятидесяти от встреченной ранее дамы. Потому что если бы дама и рыцарь встретились, то обнаружили бы, что даже в семье есть долг, и твоя судьба уже не только твоя.

— А себя вы можете считать национальным достоянием Вестероса, все-таки семья единственного моего потомка, — подытожил Эйгон. — Вы и вовсе себе не принадлежите.

— Кажется, я слышала первую часть этой истории, — покачала головой Санса. — Только там было с рыцарями и совсем наоборот.

— С рыцарями все всегда наоборот, — ехидно заметил Эйгон.

— Про долг лорда нам тоже говорили, — угрюмо сказала Арья, которой после таких разговоров стало мерещиться ненавистное шитье.

— Так это вам только говорили, — строго сказал Эйгон. — А я буду делать. Я уже составил вам расписание — для придания вам утренней бодрости даже привез учителя танцев.

— О черт, только не эти полонезы, — недовольно сказала Арья, а Эйгон только усмехнулся.

— А я только гопак могу, — сообщил Джон с солдатским лукавством. Робб в Винтерфелле рос наследником, и ему, наверно, досталось и полонезов, а Джон рос бастардом и к таким вещам привлечен не был, проводя освободившееся время во дворе около оружейной. Поэтому Джон был немного неотесан, зато драться умел лучше многих и многих. Вот и теперь Джон рассчитывал откосить подобным образом, возмутив учителя танцев своим репертуаром, а потом, глядишь, и Арья к нему сбежит.

— Молодец, — чуть язвительно похвалил Эйгон. — Как говорит Невероятный: «Чтобы держать лордов в руках, монарх должен быть близок к народу». Но не настолько же. Так что вперед в Большой зал, все трое.

Санса только слегка улыбнулась энергичному Эйгону: все же Эйгон был мужчиной и воином, так что ему и не пришло в голову, что одежда, в которой спускаются к завтраку, не слишком подходит для занятия бальными танцами. Но учителя танцев Эйгон выбрал хорошего, если это, конечно, выбирал он, а не Рейнис: в большом зале детей ждал гибкий, артистичный и красиво одетый лиссениец, пусть даже Арье и хотелось бы, чтобы он был куда больше похож на Сирио Фореля, а Джон так и вовсе про себя охарактеризовал вид танцора как немного педиковатый.

Как Арья и боялась, приехавшие вместе с танцором музыканты, повинуясь движению его украшенных перстнями рук, начали играть бас-данс, и танцор галантно протянул Арье руку, справедливо рассудив, что с рослым Джоном Арье будет еще неудобнее. Джон неуклюже повторял фигуры танца вслед за Сансой, глядя на носки своих сапог и пытаясь ее хотя бы не толкать, Арья ступала куда легче, но откровенно скучала и строила своему партнеру рожи, и лиссениец, будучи хорошим учителем, вскоре махнул музыкантам и перешел с бас-данса на бодрую гальярду — и тут всем стало куда веселей, потому что Джон вместо легких порхающих прыжков начал выдавать народные коленца и действительно чуть не ударил гопака. Арья и сам Джон от души посмеялись и даже немного побесились, в основном в такт музыке, и Арья подумала, что с этим учителем танцев она поладит, пусть это даже и не Сирио.

— Джон, это все-таки не танец, — с легким укором сказала Санса. — То есть музыка хорошая, но то, что ты делаешь ногами, скорее устрашающе, чем прекрасно.

После этого оркестр опять перешел на бас-данс, и в этот раз бас-данс пошел лучше и был принят с улыбками и как необходимая передышка, а когда через полчаса Арья снова стала скучать, лиссениец воровато оглянулся, приложил палец к губам, словно говоря никому не рассказывать о том, что сейчас будет, и снова махнул музыкантам, протягивая Сансе руку.

Вот этот танец Арье понравился, в нем была гибкость, страсть и охота, а вот Джону почему-то захотелось съездить лиссенийцу по морде — когда приобщение Вестероса к новейшим веяньям в музыке было прервано строгим голосом с пустынных хоров.

— Витторио, я ценю вашу находчивость и гибкость в преподавании, — холодно сказала учителю танцев Висенья. — Но прошу вас оставаться в рамках приличий.

Лиссениец что-то ответил Висенье на своем варварском валирийском — языком Вестероса он владел не так уж хорошо, хотя по чуть заметно скривившимся губам Висеньи Джон понял, что и употребляемый в Лисе валирийский нельзя считать образцом.

— Я не собираюсь запрещать ваше лиссенийское танго, — ответила Висенья на языке Вестероса. — Благородным дамам, по-моему, не стоит танцевать его на людях, но наедине им оно пригодится. Просто не забывайте о том, Витторио, что девочки совсем юные.

Это было единственной скидкой на возраст, которую делали Таргариены, — когда урок танцев придал ученикам достаточно утренней бодрости, вплоть до гудящих ног, за ними пришел септон Барре и проводил их к Расписному столу.

Септон Барре не был ни мейстером, ни полководцем, и разложил на Расписном столе все те же генеалогические древа с гербами, которые еще в Винтерфелле надоели Арье хуже горькой редьки, хотя у Сансы тогда от громких имен и красивых девизов мечтательно туманились глаза. Но, разложенные на Расписном столе, поверх карты Вестероса, гербы и родовые древа выглядели уже по-другому, как планы будущих сражений, и смотрели на них сестры одинаково, внимательно и собранно, словно привыкая видеть Вестерос сверху, как положено драконьим всадникам.

Джон немного опасался того, что разговор дойдет до Западных Земель и дома Ланнистеров, ему не хотелось, чтобы что-то огорчило Арью и Сансу и напомнило им об их злоключениях в Королевской Гавани. Но Арья только сказала: «Врага надо знать в лицо», — и септон Барре уловил намек, сократив рассказ о благородстве Лимана Ланнистера и чуть подробнее рассказав о Кормежке Рыб.

А вот с семейным древом Таргариенов возникли неожиданные сложности.

— Эйрис — сволочь, — отрезала Арья, не собираясь выбирать выражения. — Он замучил нашего деда и нашего дядю. Когда попаду в Валгаллу, первым делом вспорю ему живот.

— Валгалла, о которой поют старые песни, не существует, — попытался возразить септон Барре. — Настоящая Валгалла — это ад, уготованный убийцам, и я молюсь, чтобы вы не попали туда, дитя мое.

— Я попрошу Эйгона Завоевателя зайти к тебе и объяснить, как выглядит посмертие, — пообещала Арья. — Славные воины, убивавшие врагов на поле боя и умершие от меча, попадают в Валгаллу — я убивала врагов, и умереть я собираюсь так, как умер последний Штормовой король: с мечом в руке и бранью на устах.

Септа Мордейн от таких речей Арьи наверняка упала бы в обморок, но либо теперешней Арье было страшнее возражать, либо Эйгон уже навестил септона Барре и объяснил ему, что тот будет обучать будущих властителей и воинов.

— Я рад, что вы вспомнили о Дюррандонах, миледи, — переменил тему септон. — Давайте перейдем к Штормовому пределу.

А Джону тоже хотелось поругаться, но он не мог сформулировать причину своего возмущения и уж тем более уверенно указать виновного, как Арья. Он понял, что Эйрис Безумный приходится ему родным дедом.

Каждому Таргариену хочется посмотреть на драконов, особенно тому, кто при жизни видел только их черепа на стенах тронного зала — но при этом хочется, чтобы их хозяева тебя не погнали в шею. Поэтому под вечер на дворе Винтерфелла, захваченного железнорожденными, появились два призрака — один огромный и грозный, а другой тонкий и нервный.

— Мальчик, ты жить хочешь? — спросил грозный призрак первого попавшегося под руку конюшонка.

— Очень, — признал мальчик, стуча от страха зубами.

— Тогда покажи нам покои, в которых спит главарь железнорожденных.

— Ты только покажи нам, — добавил тощий призрак и нервно дернул щекой, — где этот шакал спит.

Конюшонок, разумеется, не имел понятия о том, какие покои занял Теон, но призраки были неотвязчивы и очень убедительны: некоторое время они следовали за конюшонком, и тощий призрак направлял его язвительными комментариями, а потом уселись во дворе, и конюшонок ежился всякий раз, когда пробегал мимо.

— Где этот шакал спит? — иногда спрашивал его тощий призрак громким зловещим шепотом и веселился, наблюдая за тем, как конюшонок вздрагивает и ежится.

Наконец место лежки «шакала» было установлено, и даже сам Теон несколько раз попался призракам на глаза, но призраки ждали ночи, и в самый глухой час разбудили Теона исполнением песни про дракона, в которой большой не попадал в ноты, а тощий — в слова.

Проклинаю заклятое злато

За предательский отблеск тепла

душевно выводили два призрака, намекая, что Теону захваченное не пойдет впрок,

Вспоминаю о той, что когда-то

Что когда-то крылатой была -

на этих словах тощий призрак приблизил свое лицо к самому лицу Теона и заглянул в его глаза взглядом патентованного умалишенного

Она давно умерла!⁽¹⁾

— Мейгор Жестокий, — буднично представился огромный призрак.

— Эйрис Безумный.

— Вообще-то, тебе уже конец. Может, сам бросишься на меч?

— Избавишь от хлопот.

— Я не боюсь призраков, — как-то неуверенно заговорил наконец Теон. — Что вы мне сделаете, проклянете меня?

— Ты путаешь призраков и ведьм, — наставительно заметил Мейгор Жестокий. — Видимо, ты мало знаешь о призраках — а уже говоришь, что нас не боишься.

— Избавь себя от страданий, — в свою очередь предложил Эйрис, и в его голосе звучала такая похоронная уверенность в том, что страдания эти обязательно будут, что Теон все же струхнул. — Вот, можешь в окно выброситься, только давай уж сразу вниз головой. А то хозяева прибудут, они же не помилуют.

— Вздернут тебя, голубчика, на дыбу, — напал на любимую тему Мейгор, — и начнут с пальцев кожу по ленточке сдирать. Умолять будешь, чтобы пальцы тебе отрезали. Все причем.

— Да вы что, — не поверил Теон, но руки под одеяло спрятал. — Кто же на Севере на такое способен-то?

— Ну вот у Болтонов освежеванный человек в гербе, — припомнил Эйрис. — А Старков ты знал с хорошей стороны, но теперь узнаешь их и с плохой стороны.

— Они не такие добрые, как кажется, — подтвердил Мейгор. — Слышал, что в Королевской Гавани недавно было? Весь тронный зал кровью залили, любо-дорого поглядеть. И это младшие их дети. Девочки.

— Да не было такого, — недоверчиво сказал Теон, он про расправу в Королевской Гавани слышал и даже видел теперь привезенный оттуда Лед, но все никак не мог представить Сансу хладнокровно взрезающей горло одному приговоренному за другим.

— Последний раз тебе повторяю, что ты их не знаешь! — взвился Эйрис, он и сам навоображал однажды про Старков незнамо что: что Рикард и Брандон Дикий Волк собираются его трон отнять — и самое главное, что так и вышло, связался Эйрис со Старками и на троне не усидел. — Осел! Есть у тебя братья?

— Только сестра, — смешавшись ответил Теон и подумал, не сболтнул ли он чего лишнего.

1) Целиком песню Мельницы про дракона можно послушать, например, здесь https://youtu.be/9uWTfgKm8nk

Вернуться к тексту

В первый день обучения наследников Эйгон пожаловал и к обеду, посмотреть, как молодежь переживает нагрузки. Арья сидела совсем рядом с Джоном и таскала у него из тарелки куски, потому что в чужой тарелке всегда вкуснее. Увидев Эйгона, Арья недовольно отодвинулась, но Эйгон только махнул на нее рукой.

— Да брось, — сказал Эйгон и кинул взгляд на Сансу. — Если вас все устраивает, то меня тоже все устраивает.

Санса действительно не ревновала и не досадовала, что Арья опять ведет себя не как положено, только какие-то бесенята подзуживали Сансу кинуться в сестру апельсином — просто так, чтобы не забывала, что она здесь не одна. И еще Санса думала о том, что быть благовоспитанной леди и иметь привычку вести себя правильно довольно невыгодно, вот Арья сейчас пользуется отсутствием этой привычки, а ведь и Санса могла бы послать приличия к черту и забраться к Джону на колени. Хотя Джона немного жалко — так он вообще не поест. Лучше добраться до Джона как-нибудь потом: раз Арье все равно не нравятся танцы, вот Санса и будет с Джоном готовиться к урокам и повторять пройденное, особенно тот танец, который не понравился Висенье. С Джоном Санса не будет стараться удержать дистанцию, как с Витторио-лиссенийцем, Джона-то она обовьет своим телом, будет падать ему в объятья, останавливаться совсем близко от его губ… Санса все-таки была не настолько юная, чтобы не понять, о чем этот танец — но все-таки достаточно неопытная, чтобы не подумать, что не стоит так жестоко Джона дразнить.

— Стоит ли мечтать о том, кто и так сидит рядом? — шепнул Сансе Эйгон, появляясь прямо рядом с ней. Эйгону-призраку обедать было ни к чему, он развлекался тем, что наблюдал за молодежью, и с удовольствием проследил за тем, как Джон бросил на него недовольный взгляд: Джон, может, и играл сейчас с Арьей, но за Сансой присматривал, и то, что кто-то с ней секретничает, с неудовольствием отмечал. Так что за будущее своей династии Эйгон мог быть спокоен, это Орису Баратеону надо было думать, что теперь со своим родом делать, после того как Роберт плохо за женой следил. Орис и думал: Эйгон послал его в разведку, узнать, что там Железнорожденные на Севере творят, а Орис наткнулся на Ашу Грейджой и в восторге хлопнул себя по ляжкам: и стрижется под мальчика, и ведет себя как пацан, что еще надо этому Ренли, хорош уже свой долг перед родом саботировать. Орис был человеком упрямым и решительным, если ему что втемяшилось в башку, он на аркане в Королевскую Гавань притащит, причем обоих. Но свадьбе — быть!

У мудрого Эйгона, действовавшего больше хитростью и убеждением, задача, конечно, была попроще, и он теперь развлекался тем, что учил детей за обедом валирийскому. Санса немного валирийский знала, хотя больше книжные слова, вроде «длани» и «стяга», а Арью тянуло пойти по другому пути, пока Эйгон не привез им учителя валирийского, который усадит их за грамматику.

— Я в гавани видела лиссенийские корабли, и браавосские тоже, — сообщила Арья. — Там же по-валирийски говорят? Идемте завтра в гавань учиться.

— Там тебя научат, — справедливо предсказал Эйгон. — Узнаешь десять синонимов слова «хреновина» и две дюжины непечатных междометий.

— Эйгон! — осуждающе воскликнула Санса.

— Арья! — перевел стрелки веселый Эйгон. — Это же не у меня такие идеи. Я просто предупредил.

Арья после такого немного задумалась, стоит ли задавать свой вопрос, ей неожиданно пришло в голову, что не знающего языка человека мужчины часто шутки ради учат на этом языке какому-нибудь непристойному выражению, а Санса воспользовалась ее задумчивостью и забралась все-таки к Джону на колени, на что Эйгон взглянул с ностальгической улыбкой: по его мнению, Джон наконец начал выглядеть так, как должен выглядеть король на Железном Троне.

Когда-то очень давно, когда им всем было около тридцати, когда на месте нынешней грязной, с запутавшимися переулками, полной лукавыми царедворцами и алчными торгашами Королевской Гавани стоял новенький и чистый, пахнущий свежей стружкой Эйгонфорт, заезжий волантийский художник написал их общий портрет: Эйгона на свежевыкованном Железном Троне, веселую Рейнис, сидящую у его ног, и Висенью, стоящую с другой стороны, на колено Эйгона она садилась только отдохнуть. Они были молоды, им было весело, весь Вестерос за какую-то пару лет склонился к их ногам, и теперь оставался только какой-то небогатый пустынный Дорн, просто для полноты картины — и еще наследники, это было даже важнее этого бестолкового Дорна, и Висенья с Эйгоном целовались, пока художник смешивал свои краски, а Рейнис смотрела на Эйгона снизу вверх его любимым лукавым и дразнящим взглядом, явно собираясь перехватить Эйгона вечером и утащить к себе, и наследника тоже подарить ему первой. Потом картину куда-то припрятали, наверно, после смерти Мейгора, чтобы не дразнить церковь, и припрятали хорошо, так что даже Бейлор Благословенный, чертов ханжа, не нашел и не спалил — а вот Эйгон картину недавно нашел и даже повелел подновить, но на Драконий Камень везти раздумал: ему было интересно, повторят ли ее невольно его наследники — а у них уже сейчас неплохо получается. Веселые, молодые, влюбленные — и так же не знают, что очень скоро их ждет тяжелая война. А Эйгон теперь это знает.

— Эйгон, — наконец решилась спросить Арья. — А что значит «Валар моргулис»?

— Это значит, что сегодня вечером я услышу от тебя интересную историю, — немного прищурившись и подумав, сказал Эйгон. — Ты монету не потеряла?

— Нет, — немного удивленно ответила Арья, она так и не смогла пока привыкнуть к тому, о скольких вещах многоопытный Эйгон может догадаться.

— А теперь, — провозгласил Эйгон вставая, — раз уж обед закончился, девочки могут отдыхать или даже пойти поспать, как положено красавицам. А Джона мы сейчас будем художественно бить, или он будет кого художественно бить, но это уже будет посложнее, чем гонять под Стеной крестьянских детей.

Конечно, после приезда на Драконий Камень Джон уже бывал на дворе у оружейной, но проводил там не очень много времени, будучи более занят драконами и немного разочарован слишком теплым приемом, из-за которого его тренировочные схватки были больше похожи на танцы: никто не старался победить молодого принца, и уж тем более не хотел наставить ему синяков. Так что даже благородному сэру Дункану снова пришлось спуститься призраком в земную юдоль и провести с правнучкой разъяснительную беседу.

— Если принцев не бить, от них добра не видать, — наставительно говорил сэр Дункан, усевшись на слишком низкую для него скамью и вытянув свои длиннющие ноги, похожие на два бревна, и рослая Бриенна, которая всегда маялась со своими длинными ногами, развалилась рядом с прадедом так же, раз уж даже прославленный лорд-командующий Королевской Гвардии находит, что сидеть так вполне прилично — и к тому же очень удобно. — Принцу Эйриону я надавал пинков, а потом избил его щитом — он после этого хорошо служил в Младших Сыновьях, и даже в Третье Восстание Блэкфайра отважно бился там, куда его поставили, а не требовал к себе особого отношения. Эггу я больше обещал дать в ухо, но несколько раз таки двинул, и хороший из него вырос король. А вот Эйриса, его внука, я лупил мало, все думал о том, запрещает мне это присяга или нет. Полюбуйся, что из этого вышло: гражданская война, да династия чуть не сгинула.

— Принц Джон — хороший человек, — возразила Бриенна, сердце у нее было доброе, и в полную силу она могла бить только тех, кто не пришелся ей по душе: вот дай ей какого франта в панцире, изукрашенном ненавидимыми Бриенной золотыми розами, вот ему бы Бриенна навешала, хоть щитом, хоть топором. А когда Бриенна била не в полную силу, она лишалась главного своего козыря и была немного неуклюжа, так что и маленькая девочка при хорошей ловкости могла бы ее поставить в неловкое положение, найдя в ее защите брешь.

— Так Эгг тоже был пареньком хорошим, просто иногда слишком много о себе понимал, — с улыбкой вспомнил сэр Дункан. — Ему невдомек было сначала, что жизнь не уступит ему только потому, что он наследный принц. То есть умом он это понимал, но, когда многие тебе уступают, к этому привыкаешь. Принцу Джону скоро в бой идти, а бою как в драке, сама знаешь. Надо быть готовым и к боли, и к подлости — а он все бьется без щита, заложив левую руку за спину. И добро бы верткий был, как тот мальчонка, которого Дункан Маленький любил. Как его звали — Барристан, вроде…

Конечно, Эйгон не рассчитывал, что Арья и Санса пойдут отдыхать и нежиться на подушках, пока Джона где-то будут бить; конечно, Арья и Санса пошли вслед за Джоном, но, увидев во дворе около оружейной Бриенну, успокоились, что в планы Эйгона не входило.

— Прекрасные дамы вполне могут подбодрить рыцаря одним своим присутствием, — немного насмешливо заметил Эйгон, Темную Сестру ему тоже надо было куда-то пристраивать, раз уж нашлась. Арья и Санса были еще так молоды, что Эйгон даже не стал гадать, кому она придется потом по руке, и решил работать с обеими.

— Где мастер над оружием? — потребовала Арья, и на ее зов вышел рослый и белокурый Геральд Гоуэр, со своей толстой шеей и мускулистыми руками похожий на ярмарочного силача.

Сэр Геральд был простым и честным рыцарем и не умел придерживаться двух точек зрения сразу, как хитроумный Эйгон. Эйгону стоило некоторого труда убедить его в том, что будущих королев тоже нужно учить сражаться, вопреки всем вестеросским обычаям последних двух веков. Но как только Эйгон преуспел в этом, сэр Геральд чистосердечно принял новые взгляды, почесал свою косматую башку, помолился Воину, чтобы тот не гневался и надоумил его в столь необычном деле, и взялся за дело основательно.

— Мечи вам пока ни к чему, даже деревянные, — сказал сэр Геральд, вот уж противоречить лордам он никогда не боялся. — До дела дойдет, толка от этого не будет, пока вы не подрастете.

— Быстрота и ловкость бывают важнее силы, — возразила Арья, припомнив уроки Сирио Фореля.

— Так, — согласился сэр Геральд. — Вам, миледи, и потом придется рассчитывать только на них. Чтобы брать в бою силой, надо ростом быть вон с нее, — и сэр Геральд кивнул на Бриенну, которая разошлась и погнала Джона, орудуя и щитом, и мечом. — Но и те бойцы, которые берут ловкостью и быстротой, куда покрепче вас. Если хотите, я надену кирасу и мы попробуем, только не обижайтесь, если ненароком сильно зашибу. Но лучше бы вам обеим взять луки да пострелять, сам Бринден Риверс — последний, кто носил Темную Сестру — не чурался этого оружия.

— Мы пойдем за луками, — пообещала Санса и потянула сестру за руку, пока та не бросилась доказывать сэру Геральду преимущества браавосской системы боя и через это не пострадала.

— Я вам сам подберу хорошие, — пообещал сэр Геральд, и на счастье Джона его кузины ненадолго ушли со двора, потому что бравая девица-гренадер Бриенна Тарт уже пару раз поваляла его в пыли и разок чуть не размазала по стене.

— Щит бери, — посоветовал Джону Эйгон. — С одним мечом ты не выстоишь. И больше нагружай ноги — я не скажу, что на ногах ты сильней, пусть даже половой диморфизм на твоей стороне, но хотя бы ты не сильно слабее. И вспомни заодно, что дедушка Эйнар объяснял про рычаг...

Но Эйгону не было нужды помогать Джону советами, потому что, почуяв, что потомок ведет хороший бой, из Валгаллы повалили таргариенские призраки. Джона взял под опеку Эймон Рыцарь-Дракон, а правнучке сэра Дункана давал советы Бейлор Сломи Копье. Эймон и Бейлор давно хотели померяться силой и боевым искусством, но во Дворце Пламени и Крови в Валгалле и без того было шумно и хватало драк: то бьют Блэкфайров, то разнимают черных и зеленых, а то переживают очередное нашествие Стронгов — старшие дети Рейниры, ругайся или не ругайся, все же оказались Стронгами, и их родичи то приходили подраться, в обиде, что их пареньки зашли в гости, а их опять из Дворца Пламени и Крови вытурили, а то и просто шумели под окнами и орали: «Родственники, дракона давайте!»

— Если она делает длинноватый выпад ногой, то принимай удар меча на щит, сила в таком ударе небольшая, — объяснял Джону Эймон. — А если она шаг вперед делает маленький и пытается весом в удар вложиться, то только делай вид, что принимаешь удар на щит, а сам за щитом уходи. Когда потеряет равновесие — бей в бок и вали.

— Если ты со щитом, не бойся бить сплеча, почти как палицей, — советовал Бриенне Бейлор. — У тебя и меч, и руки длиннее, используй свое преимущество. В голову не бей, осиротишь еще державу, а если щит расколешь, один удар по левому локтю может выиграть бой.

Сэр Геральд тем временем заботливо подбирал Арье и Сансе луки, пренебрежительно отбросив детский лук наподобие того, из которого Арья и Бран стреляли на дворе Винтерфелла.

— Эти вам будут по росту, — наконец сказал сэр Геральд, потому что поиск лука для Арьи был делом нелегким: даже когда в гражданскую войну Станнис сидел в Штормовом пределе в осаде, дети ростом с Арью за боевые луки не брались. — Давайте покажу, как накидывать тетиву.

— Мы разберемся, — пообещала Санса, и сестры легко накинули тетиву, привычным движением согнув лук через икру, а сэр Геральд подумал с отцовской нежностью, что жизнь-то его принцесс уже помотала.

— Вот, держите-ка, — сказал сэр Геральд, пошарив в ящике у входа, и извлек пригоршню кожаных наперстков для лучников, которые так напомнили Арье наперстки для шитья, что она скривилась.

— Бери-бери, — добавил сэр Геральд, он и не заметил, как перешел со своей принцессой на ты, как с товарищем по оружию. — Пальцы об тетиву и в кровь стереть можно. Я, признаться, тоже с иголкой с детства намаялся: жили мы не то, чтобы богато, мать всегда мне говорила: «Шить не любишь, а штаны рвать любишь?» — даст мне затрещину, даст иглу и нитки, так и бился с иглой с этой, шил вкривь да вкось, ребятам на смех. Но это другие наперстки, с ними дело у нас пойдет половчей.

Дело и впрямь пошло половчей, потому что у сестер была верная и твердая рука, и сэр Геральд, осмотрев кучно утыканную с двадцати шагов мишень, взял еще две мишени, пару жердей и повел Арью и Сансу в соседний двор, чтобы пострелять уже на приличное расстояние.

— Тут они хорошо зарубились, неровен час попадут на линию огня, — пояснил сэр Геральд, имея в виду Джона и Бриенну, которые радовали своих секундантов и рубились усердно и смачно. — Нам бы на простор, в поля, жаль, замок на горе стоит. Но мы и тут мишени приспособим одна над другой, потому как в бою бывают три случая. Если конный на вас скачет, стреляйте в лошадь, авось его убитой лошадью придавит. Если солдат в кольчуге против вас — стреляйте в ноги, там брони нет. А вот если на вас латник в доспехе, уже спешенный — тут уметь надо, надо целить в голову, в шею, может, оплечье еще пробьете. Хотя против латников нужно брать арбалеты, иначе все это может очень плохо кончиться…

Джон, вразумленный Рыцарем-Драконом, тем временем на большинстве карточек зрителей и болельщиков выигрывал по очкам, но начал уставать, а Бриенна с ее природной силищей глядела молодцом, так что Эймону пришлось объявлять перерыв и идти на переговоры с рыцарственным Бейлором, который усталостью Джона пользоваться не стал.

— Сейчас мы развлечемся по-дорнийски, — пообещал Бейлор Сломи Копье, чья мать была дорнийкой, а потому предубеждений старших Таргариенов против дорнийцев он не разделял.

— Слуга покорный, — откликнулся Эймон. — Толпой на одного, а потом в яму с гадюками? Нет уж, увольте. Я сторонник честных поединков.

— Я слышал, в Соторисе бродит диковинное животное мумак, — поведал Бейлор Сломи Копье, которого при жизни любили в том числе и за то, какие истории и тосты он заворачивал. — Ноги как колонны, уши почти как драконьи крылья и вот такой вот длинный нос, — тут Бейлор показал нос аж прям до колена, так что хорошо, может, что девушки уже ушли: со стороны казалось, что Бейлор показывает не совсем нос. — Животное это умное и благородное, но очень долго помнит причиненное ему зло, в юности его обидишь — оно тебе и в старости отомстит. Так вот, Эймон — не веди себя как мумак. Пошли лучше Джона за пехотным копьем, а я Бриенну пошлю за боевым топором, и мы их поучим. Она над мускулатурой поработает, Джон над ловкостью. Пригодится.

Самые древние Таргариены наблюдали за хорошим поединком с крыш, заглядывая в колодец двора, и вспоминали древние времена.

— Panem et circenses, милорды, — заметил один из них, который принес из Валгаллы с собой и поделился с товарищами. — Я недавно побывал в этом провинциальном городишке, как его — Миэрин? — так вы представляете, там поединки проводятся в каких-то ямах, а зрители заглядывают туда сверху.

— Дикари, плакать хочется, — откликнулся второй, не обращая внимания на то, что они сами сейчас заняты почти тем же самым.

— Я думаю, зря мы разрушили до конца Старый Гис, милорды, — завершил свою мысль первый. — Там для поединков строили арены, окруженные мраморными трибунами. Величественные сооружения, хорошие представления, простор. Старый Гис умел пожить.

— Ave, Caesar, morituri te salutant! — припомнил третий, который в периоды мира бывал на этих трибунах. — Как думаете, милорды, подсказать тем, кто внизу, что еще можно попробовать с трезубцем и сетью против большого щита и короткого меча?

Хорошо учиться тому, что кто-то уже знает: можно ворчать на суровость или излишнюю дотошность учителя, и Джон с Арьей недовольно взглядывали на Эйгона, который заставлял их снова и снова застегивать и расстегивать цепи на седле драконьего наездника, поставленном для тренировки на колоду. Проверить второй раз, потом расстегнуть, наклонившись что есть силы вправо или вперед, потом в том же положении застегнуть еще раз — и проверить два раза. Даже аккуратная и терпеливая Санса не могла дождаться момента, когда они трое поднимутся в воздух — и вот наконец драконы один за другим тяжело оттолкнулись, непривычные к весу всадников, и взмыли в мечту. День был солнечным и ясным, лишь вдали, над морем, белели облака, и происходящее было похоже на сон. Джон даже не сразу вспомнил, что драконом можно управлять, он только смотрел то в пустоту над собой, то в пустоту под собой, и не мог поверить, что он — тот самый первый за полтора века человек, который умеет летать. Рядом с ним парили два других дракона, Арья, кажется, что-то кричала ему сквозь ветер, а Санса подняла лицо к солнцу и раскинула руки, и ее огненные волосы лежали на потоке воздуха. Никому из них даже не пришло в голову испугаться, за себя или друг за друга, они отбросили суровый и не раз уже ранивший их мир и нашли свою свободу, где они были только втроем.

Наверно, Эйгон тоже когда-то так летал с сестрами, будучи не старше Джона, а то и младше Сансы, и был когда-то у сурового драконьего владыки и его первый полет. Поэтому, когда драконы приземлились, Эйгон только посмотрел на счастливые лица детей, усмехнулся и указал на башенные часы, показывающие, что септон Барре ждет их троих уже полчаса.

У Эйгона, как он и предупреждал, было много интересных идей: на следующий день Эйгон поделился правилами старинной таргариенской игры в три шпиля.

— Надо облететь вокруг этого шпиля по часовой стрелке, вокруг того — против часовой, а потом оставить что-то на третьем шпиле — для романтичности скажем, что шарф, — объяснял Эйгон. — Второй игрок делает то же самое, но в конце забирает оставленное и передает его следующему. Втроем играть очень удобно, каждый побывает и в роли оставляющего, и в роли забирающего. У нас тут на Драконьем Камне все так устроено провокационно, у нас тут многое удобнее втроем.

— Эйгон! — воскликнула Санса, к шуточкам Эйгона насчет двойного брака Джона она уже привыкла, но в этот раз ей послышалось что-то уже совсем не то.

— Вестерос! — бодро откликнулся дьявольски веселый Эйгон. — Отступать вам некуда, придется смириться с тем, что весь Вестерос будет рассказывать про вас еще и не такое. Мейгор охотился за болтунами и не преуспел; Джейхейрис перевел внимание народа с того, что он спит с сестрой, на то, какой он особенный. Мне было плевать на всех андалов с дракона, мне такие россказни про меня только горячили кровь по вечерам.

— Возвращаемся к шарфам и шпилям, — предложил Эйгон. — Начнем с того, что Санса оставит на шпиле шарф, а Джон, как подобает рыцарю, потом за ним отправится. Я подожду вас около шпиля, мне не трудно, — и призрак Эйгона действительно легко перенесся на крышу самой высокой башни.

Облететь вокруг двух шпилей, двигаясь в разных направлениях, оказалось не так-то легко и получилось у Сансы не с первого раза: юная Мераксес явно не понимала, чего от нее хотят, и почему нельзя продолжать летать на воле, куда ей хочется. Но шарф на шпиль Сансе накинуть удалось — шарф удержался, развеваясь на ветру как вымпел, и Джону показалось, что главное — справиться с первыми двумя шпилями, а шарф-то он с третьего шпиля сорвет, пролетев мимо так же, как если бы он скакал по воздуху на лошади. И только направив Балериона прямиком на третий шпиль, Джон понял, что его рука куда короче драконьего крыла, и увидел, как Эйгон машет на него руками.

Балерион сам ушел вправо, разминувшись со шпилем, и Джон посадил его под скатом крыши, на водосток.

— Дурак! Сопляк! — в ярости крикнул сверху Эйгон. — Крылья драконов хрупки, даже если дракон стар — а своему ты мог бы и напрочь оторвать крыло о шпиль! О чем ты думал — о прекрасных голубых глазах и синих розах? В тебе проснулся наш дурачок Рейгар? Идиот!

Речь Эйгона была обидна по форме, но правильна по содержанию, и Джон только понурил голову и начал расстегивать цепи, готовясь лезть по скату крыши за шарфом.

— Ладно, — сказал Эйгон сверху уже намного более мирно. — Как я сказал однажды над останками семьи Харрена Черного, «в том, что на вас кусок стены, есть элемент моей вины». Надо мне было поучить вас сажать дракона не только на плоскую поверхность, прежде чем играть с вами в игры. Драконы это сами умеют, вы наверняка видели, но нужно объяснить дракону, что от него требуется именно это.

— Застегивай цепи обратно, мы учимся управлять драконами, а не лазать по крышам, — велел Эйгон. — Направишь дракона на уровне основания шпиля левее башни. Потом, когда почти поравняешься с башней, поводья на себя, чтобы он встал на дыбы — и поверни в сторону башни его голову. Тогда он сядет совсем близко к шпилю, ты, может быть, сможешь достать шарф, не отстегиваясь — ну или со второго раза дракон запомнит, что тебе было нужно. Давай, лети, ас люфтваффе!

На следующий день Эйгон направил драконов и своих наследников в море, поджигать подготовленные для них небольшие плоты и учиться заходить на цель, и все трое поняли на собственной шкуре, что согревающий наездника жар драконьего тела далеко не настолько силен, чтобы согреть вымокшего под зимним дождем — а Джон совершил и еще одно открытие: что мокрые девичьи волосы, прилипшие ко лбу или щеке, выглядят очень красиво, а скорее даже соблазнительно, и будят мысли о том, чтобы дожить до следующего лета и поплавать вместе в теплом летнем море, сбросив на берегу всю одежду. От таких мечтаний о весне Джон чуть было не выкупался сам, направив Балериона слишком близко к воде, и даже ожидал гневного окрика Эйгона, но многоопытный драконий владыка его простил: падение в воду дракону не так опасно, да и думал Эйгон примерно о том же, вспоминал хорошо прожитую молодость.

А еще через день распогодилось, и Эйгону захотелось странного.

— Я уже пятый день жду чего-нибудь эдакого, — пожаловался Эйгон. — Вы неплохие драконьи всадники, даже жившие в Валирии подходили посмотреть и сказали, что сгодится, начало нормальное. Но я-то хочу увидеть слияние дракона и наездника, хочу увидеть, как дракон вел бы себя, обладай он человеческим разумом. Вы варги или вы кто?

— Если бы дракон обладал разумом, он бы, может, отсюда просто улетел, — недовольно ответила Арья. Она все еще видела волчьи сны, все еще чувствовала свою связь с Нимерией и ощущала, что вселиться вот так в дракона — значит самой немного стать драконом и немного перестать быть волком, предать Нимерию во второй раз. В последний раз волчий сон приснился Арье только вчерашней ночью, и дорога варга еще была перед ней открыта, но толкнуть на нее сейчас могла только большая беда: голод, одиночество, слепота. А здесь, в причудливом замке Таргариенов, Арья была счастлива. Ей всегда хотелось, чтобы Джон был рядом — и теперь они вместе целыми днями. Ей раньше часто хотелось больше не ссориться с сестрой — и теперь они всегда помогают друг другу и словно оглядываются друг на друга, ведь самое важное — не остаться одной, выживает только стая, а одинокий волк погибает. Здесь, на Драконьем Камне, Арья наконец почувствовала себя принцессой, хозяйкой замка, а не неправильной младшей дочкой, и смотрела теперь с вершины утеса на лежащие у ее ног корабли и море, на большой мир, который, конечно же, готов ее принять и поделиться с ней красотой и счастьем.

— Напомни, я с подробностями рассказывал историю принцессы Эйреи, которая полетела куда глаза глядят, — или без подробностей? — сердито сказал Эйгон, он чувствовал, что Арья заупрямилась, но еще не выкладывал козырей на стол — жалел детей и хотел, чтобы они его поняли, а не просто стали слушаться.

— Не нужно про эти подробности, Эйгон, — мягко сказала Санса, подходя к сестре. — После завтрака не лучшая тема.

Джон тоже встал совсем рядом с Арьей и приобнял ее за плечи, и Эйгон усмехнулся: волчья стайка защищает своего маленького волчонка, прав он или нет.

— Если дракон улетит отсюда, ему недолго оставаться свободным, — сказал Эйгон, присаживаясь перед низенькой Арьей как перед ребенком. — Дракон слишком большая сила: кто-то будет бояться его и захочет убить, кто-то, наоборот, попытается поймать и подчинить себе. И вы, первые за полтора века драконьи наездники, тоже слишком большая сила, чтобы прожить годы и годы в свое удовольствие, здесь или где-то еще. Вас постоянно будут пытаться привлечь на свою сторону — да зная вас, и особенно тебя, я понимаю, что вы и сами не захотите остаться в стороне.

— Многие захотят воспользоваться вашим благородством, — предупредил Эйгон, — обернуть его себе на пользу и вам на беду. Нам троим было легче, мы были вдвое старше вас, когда прибыли в Вестерос, а я уже успел к тому времени повоевать против Волантиса. Но главное в том, что наши драконы были большими и старыми — чешуя их была столь прочна, что их почти невозможно было ранить, а пламенем они били так далеко, что и попасть в них было практически невозможно. Ваши драконы еще очень молоды и уязвимы — чтобы не превратиться вместе с ними в кучку обгоревших костей, вам понадобятся их глаза, а им понадобится ваш ум.

— Что мы должны делать? — спросил Джон.

— Ну а я откуда знаю, я же не варг, — развел руками Эйгон. — Вам придется учиться самим.

Джон, Санса и Арья провели со своими драконами битый час, кормя их с рук и заглядывая им в глаза. Драконы были довольны, это они все трое чувствовали словно нутром, но до того, чтобы посмотреть на мир глазами дракона, так и не доходило, даже у Арьи, которая еще час назад была уверена в том, что сделает это, как только захочет.

— Мне кажется, мы должны чувствовать одно и то же, чтобы стать одним, — предположила Санса. — Им сейчас хорошо и спокойно, а мы беспокоимся и злимся.

— Давай полетаем, — предложил Джон, надеясь на то, что к ним вернется счастливое состояние первого полета.

Но теперь в одном на троих небе было одиноко, потому что никто не знал, что происходит с другими. Санса и ее Мераксес спокойно летали над гаванью, Джон тщетно пытался понять, чего хочет его Балерион, а Вхагар резко кидалась то в одну сторону, то в другую, словно Арья дергала ее, срывая на ней зло. Неожиданно прямо на глазах Джона Вхагар свечой пошла вверх, а потом так же отвесно понеслась к земле.

Балерион встревоженно крикнул, и Джон почувствовал, как его руки становятся большими, способными обнять небо — и способными поймать летящую к земле Арью. Уже зрением дракона он увидел быстро летящую в их сторону Мераксес, но осознал произошедшее Джон только позже, когда Вхагар вышла из пике недалеко от земли, а он понял, что летит рядом и видит на спине своей подруги неподвижную Арью, сидящую слишком прямо. Джон хотел Арью окликнуть, но услышал только драконий крик и понял тут же прозвучавший ответ Вхагар, не облекая его в слова. Трое драконов, слетевшись вместе, встали на дыбы, вытянув шеи и весело крича, потом легко облетели вокруг двух шпилей замка, по часовой стрелке и против часовой и расселись на трех башнях, плавно и ловко приземлившись около шпилей, а Балерион даже постучал по шпилю концом крыла.

Когда драконы приземлились на драконьей площадке, а их наездники вернулись душами в свои тела, их встретил довольный Эйгон: он-то отличал пикирующего дракона от падающего.

— Вот теперь я посмотрел на небывалое, — признал Эйгон. — «Драконы выносят из боя раненого товарища». Даже у тех, кто видел Валирию во всей ее славе, глаза от такого будут по пятаку. Ну а если серьезно, то хвалю, конечно. Пикируете отлично, это пригодится.

Эту легкомысленную шутку Эйгона Джон не оценил, потому что с замиранием сердца вспомнил падающую к земле Вхагар с Арьей на спине, но Эйгон и не подумал извиняться за свою нечуткость.

— Лицо попроще, Джон, — скомандовал Эйгон, он растил наследника таким же непроницаемым для других, каким был он сам. — Никому и никогда не показывай, что болит. Ты будущий король на Железном Троне, а не драматический актер.

Умение пикировать и действительно скоро пригодилось — уже через день Эйгон снова направил драконов в море, поджигать небольшие плоты и старые лодки, но перед этим поставил новую задачу.

— Чешуя ваших драконов очень некрепкая, их можно ранить даже хорошо брошенным копьем, а арбалет точно ее пробьет, — пояснил Эйгон. — Но стрелять или кидать копья вертикально вверх очень неудобно, и удар у них будет слабый, не способный нанести урон. Поэтому ваша стратегия сейчас — сваливаться противнику прямо на голову и бить огнем уже когда вам выстрелят навстречу. Обычный драконий наездник не успеет вывести дракона из пике так близко от земли: либо разобьется, либо пламя столь молодого дракона не добьет до противника. Но вы варги, вы способны делать невозможное. Несильный удар о воду дракону не повредит. Если дракон нырнет — отстегивайтесь. На всякий случай — вода сейчас холодная, можете в первых попытках промазать по цели, в этом нет стыда.

Джон сумел достать свой плот с третьего раза и с трудом вышел из пике, чиркнув по воде лапами и брюхом. Арья примеривалась чуть дольше, ей не хотелось снова пугать Джона, как позавчера, а вот Сансе ее осторожность не помогала, она никак не могла достать свой плот, и в седьмой или восьмой раз Мераксес вскрикнула так, что Джон заранее поспешил на помощь, и даже Эйгон поморщился, словно вид вышедшей из себя Мераксес, бросающейся в безрассудную атаку, задел его по давно зарубцевавшейся ране.

Горящие доски полетели во все стороны, вода в месте удара пламени моментально вскипела, и в эту кипящую воду упал кремовый дракон с находящимся в трансе всадником. Голова Мераксес очень скоро показалась над волнами, а спина ее так и оставалась под водой, и Джон, уже покинув сознание дракона, отстегнулся и свалился в ледяное море.

Голова Сансы все-таки показалась над водой, и Джон быстро до Сансы доплыл, задыхаясь от неожиданного холода.

— Просто положи руки мне на плечи! — крикнул Джон отфыркиваясь. — Если ты нас не утопишь, я тебя вытащу.

Джону не пришлось плыть до берега с Сансой на плечах, потому что очень скоро на воду рядом с ними легла Вхагар, раскинув крылья, и Джон втащил Сансу Вхагар на спину.

— Я снова посмотрел на небывалые вещи, — кивнул им Эйгон, когда Вхагар оттолкнулась от воды и перелетела на пустынный пляж. — Попав в воду, дракон только поднимает над водой голову — я ни разу не видел, чтобы он держался на воде так, как Вхагар только что. И поэтому я говорил, — строго продолжал Эйгон, смотря на Сансу, — если дракон нырнет — отстегивайтесь. Кого я учил отстегиваться и пристегиваться в любом положении по двадцать раз?

— Я не умею плавать, — призналась Санса, и Эйгон от удивления даже осекся.

— Да, я должен был догадаться спросить, — сказал Эйгон подумав. — Я всю жизнь жил у моря, здесь умеют плавать все, кто умеет ходить. А у вас на Севере, наверно, и поплавать негде, и погода не манит к воде. Что с этим делать, я не знаю. Зимой учиться негде. Ловите пока Вхагар, а то улетит: драконам холодная вода нравится не больше вашего, остальные теперь дуются и прилетят нескоро.

Сансу по-прежнему бил озноб, но она закрыла глаза, и Мераксес тут же повернула к берегу, а вслед за ней последовал и Балерион.

— Ну или так, — согласился Эйгон. — Все никак не привыкну, что вы варги.

Пользуясь случаем, автор поздравляет себя с очередным днем рожденья и с удовольствием сообщает читателям, что по ту сторону сорока жизнь тоже есть :)

Моряки — суеверный народ, и даже самые храбрые из Железнорожденных, не знавшие страха в бою, побаивались всякой чертовщины. Да к тому же Эйрис Безумный был безумным не в смысле отсутствия ума, и готовился изводить Железнорожденных он основательно, сутками напролет невидимо шныряя по Железным Островам, знакомясь с культурой и религией будущего противника и даже заходя в дома тех, кто вместе с Теоном захватил Винтерфелл.

Первой жертвой Эйриса стал Рыжий Рольф, пришедший на Север на корабле Теона, а после захвата Винтерфелла скинувший в колодец септона Шейли.

— Веришь в Утонувшего бога? — со зловещей задушевностью спросил Рольфа Эйрис, возникая перед ним из тьмы, и шипастая корона у Эйриса на голове, что дала бы фору уборам многих жрецов Утонувшего, дополнительно наводила на Рыжего Рольфа страх. — Веришь в то, что погибшие в море вечно пируют с ним на дне морском?

Звуки у Рольфа издавать не получалось, и поэтому он только благочестиво покивал, подтверждая свою верность вере отцов.

— А вот тебя северяне утопят в выгребной яме! — яростным фальцетом закричал Эйрис Рольфу в лицо, и лицо Эйриса исказилось гневом, а Рольф побледнел как полотно. — Сам подумай, где ты после этого будешь пировать всю вечность — и чем!

— ААААА! — надсадно завопил Рольф, обретя наконец голос, и принялся тыкать в пустоту пальцем, объясняя сбежавшимся товарищам, что перед ним стоит проклинающий его за убийство септона призрак и во весь голос сулит ему неисчислимые беды и в этой жизни, и в будущей.

Сбежавшиеся на крик Железнорожденные вскоре пришли к выводу, что Рольф поел немного не тех грибов, и доставили его к мейстеру Лювину, который с удовольствием выдал Рыжему Рольфу и слабительные, и блевательные порошки. От действия порошков Рольф и в самом деле прописался в отхожем месте и под утро вновь огласил Винтерфелл дикими воплями, свалившись при помощи Эйриса в выгребную яму и действительно там чуть не утонув.

Вслед за Рольфом пришла очередь Стигга, убийцы кузнеца Миккена.

— Ты пошел на проклятое дело, моряк, — похоронным голосом сообщил призрак Эйриса, когда Стигг вернулся в свою комнату. — Не силой оружия ты взял этот замок, а ценой предательства. За это будет проклят твой род на веки и веки.

Лысый Стигг ударил призрака копьем, но только распорол перину на своей собственной постели.

— Уже сейчас твой сынишка на Пайке харкает кровью, — злорадно сообщил Эйрис, который хорошо умел врать. — Крепкий паренек, черноглазый, с родинкой на левой щеке — а к весне он сойдет в могилу истинным скелетом.

Эйрис еще долго расписывал Стиггу беды, ждущие его семью, очень детально описывая каждого из ее членов, пока Стигг не завыл от отчаяния, вцепившись себе ногтями в лицо, и не был оттащен товарищами к мейстеру, где получил такую дозу макового молока разом, что всю оставшуюся жизнь страдал от одышки.

Схожая участь постигла насильника Дреннана, к которому Эйрис явился во сне и показал свое превосходство в фехтовании — а на следующий день, когда мейстер Лювин для крепкого сна напоил Дреннана все тем же маковым молоком, Эйрис явился снова, и кошмарный сон, в котором злой и ловкий Эйрис рубил Дреннана на куски, долго не отпускал Железнорожденного, окутав того тяжелым дурманом.

Часть Железнорожденных в страхе дезертировала, и в Волчьем лесу с ними расправился Мейгор, постоянно поднимая на них медведей и волков, а оставшиеся довольно быстро смекнули, что злобный призрак посещает в основном тех, кто ночует в одиночестве в гостевом чертоге, и из его проклятий «сиволапым бандитам, посягнувшим на господское добро» поняли, что лучше им оставаться в бараке для стражи — куда Эйрис и собирался загнать их с самого начала, чтобы драконам было удобнее поджарить их всех в одном месте.

Закончив с дислокацией Железнорожденных и вдоволь над ними покуражившись, Эйрис принялся за другую часть своей миссии, которая уже была нужна лично ему, — и вот здесь он потерпел неудачу.

— С ними совершенно невозможно работать, — пожаловался Эйрис Мейгору, сойдясь с ним на дворе Винтерфелла. — Одичалая, что состоит при маленьких Старках нянькой, при виде меня орет как потерпевшая; этот облом, что носит старшего мальчишку Старка на спине, не боится меня, но ни хрена и не понимает. А сам мальчишка Старк не боится меня тем более — он просто послал меня в жопу. Наверное, узнал.

— Урегулируем, — пообещал Мейгор, который, пока Эйрис развлекался в Винтерфелле, схожим образом изводил гарнизон Железнорожденных, засевший во Рве Кейлин.

Мейгор в свою очередь явился Брану Старку, и его тут же встретил двухголосый вой лютоволков, почуявших призрака.

— Я Мейгор, — представился серьезный и суровый призрак. — Уйми волков, лорд Старк. Нам надо поговорить.

— Лето, сидеть! — приказал Бран, у него был твердый характер, да и положение обязывало, раз сам царственный призрак называет его лордом Старком. — Ходор, отнеси меня на галерею.

— Джон действительно Таргариен? — спросил Мейгора Бран, словно до сих пор не веря.

— Он сын Рейгара Таргариена и Лианны Старк.

— И он женился на Арье?

— Она еще слишком молода, — усмехнулся Мейгор. — У него будут две королевы, как у Эйгона — думаю, ты догадываешься, кто будет второй. Они все трое варги — как и ты — и будет хорошо, если ты не будешь никому говорить о вашем общем даре.

Бран солидно кивнул в ответ, а Мейгор снова усмехнулся — ему нравился этот серьезный мальчишка и забавляло то, что именно он, Мейгор, ославленный в веках как детоубийца, оказался тем, кто нашел к ребенку подход.

— Будет также хорошо, если ты не будешь посылать в задницу деда Джона, который теперь родня и тебе, — добавил Мейгор. — Он хотел сказать, что вам с братом пора уходить отсюда, и был готов вам в этом помочь.

— Ему следовало сначала извиниться за зло, которое он причинил нашей семье, — упрямо сказал Бран.

— А тебе следовало сначала выслушать его, — возразил Мейгор. — Дела говорят больше слов: он пришел вам на помощь в трудную минуту и готов загладить свою вину.

— И я должен был ему довериться? — с сомнением сказал Бран.

— Доверься мне, — предложил Мейгор.

Мрачная фигура Мейгора не располагала к доверию, и сам Мейгор это знал — поэтому он наклонился к Брану и шепнул ему несколько слов о том, что знали только Бран и Арья.

Мейгор во Рве Кейлин напал на настоящую золотую жилу, и ему было даже немного неудобно изводить своих противников, потому что сделать это было так же легко, как отобрать конфету у ребенка.

Ребенком, у которого Мейгор регулярно отнимал фигуральную конфету, был командир гарнизона Железнорожденных Виктарион Грейджой, могучий и храбрый воин, но человек туповатый и богатый на то, что в просвещенной Валирии называли «комплексами», а в более суровом Вестеросе все еще именовали придурью. Мейгор с интересом выведал на Железных Островах причины ненависти Виктариона к его брату, Эурону Грейджою, и безжалостно Виктариону об этих причинах напоминал, после чего Виктарион гонялся за призраком Мейгора с боевым топором, наводя ужас на всех своих подчиненных, призрака при этом не видевших.

— Слушай, убей уже эту скотину, — сочувственно говорил Мейгор на восьмой день, когда взбеленившийся командующий Железнорожденных пробежал положенные ему круги по коридорам всех трех крепостей и вокруг них. — А лучше замучай — давай научу.

Вместо ответа Виктарион начинал молиться Утонувшему богу, полагая, что своими неотступными мыслями о братоубийстве прогневал богов, и те послали ему такое проклятие.

— Точно двинулся, как Мокроголовый Эйрон, — разводил руками Мейгор. — Ну того-то хотя бы твой Эурон в детстве в задницу имел, вот он и тронулся умом, — и забег Виктариона по Рву Кейлин, сопровождаемый проклятиями и взмахами топора, начинался снова.

Мейгор не бросал слов на ветер и даже разыскал на просторе южных морей Эурона, после чего явился Эурону в якобы пророческом сне и направил его флот обратно на Железные Острова, чтобы Виктариону было проще ненавидимого брата убить.

— Слушай, дядя Орис, — рассказывал Мейгор, которому надо было поделиться с кем-то глубиной своего офигения, а Орис как раз тоже заинтересовался Железными Островами. — Ну целая же семья дегенератов! Один двинутый на религии, двое других собираются завоевать на своих утлых баркасах аж целый Вестерос, а этот, которого они выслали в южные моря, и того хуже — собирается играть драконам на рожке какие-то песенки. И да, еще в Винтерфелле один герой сидит — взял пустой замок с тридцатью бойцами и считает, что захватил весь Север. И это все одна семья, дядя Орис, прикинь? Никак верно рассказывает дедушка Эйнар про гены да про мутации, хотя мне это и не по уму.

— А вот Аша хочет закончить войну, — с гордостью первооткрывателя замечал Орис: он нашел единственного нормального Грейджоя, да еще и нужного ему пола и характера. — Думает забрать у северян немного земли со строевым лесом, даже замки не требует. Стратегически мыслит девочка — собирается строить флот.

— Ее им подкинули, — уверенно отвечал Мейгор, он, как сын Висеньи, ничуть не удивлялся тому, что женщина собирается заканчивать войну и заключать мирные договоры. — Я вот Эурона из южных морей гоню обратно: пусть уже Виктарион его убьет, ну жалко же человека.

— Ты командование запроси, — советовал Орис. — Пусть Висенья подойдет посмотрит, пусть Эйгон подумает. Тебя же прислали Железнорожденных из трех крепостей сгонять в одну — вот ты и делай свою работу, а не пытайся урегулировать всех Грейджоев в целом.

Свою работу Мейгор делал хорошо: обитатели левой крепости слышали по ночам замогильный голос, рассказывающий им о Болтонах и тонкостях освежевывания пленных; обитатели правой крепости наслушались не менее жутких историй о болотных людях, незаметно разящих врагов небольшими отравленными стрелами, малой царапины от которых хватало для того, чтобы жертва изошла кровавым поносом и через неделю издохла в судорогах. В старых крепостях было, где оцарапаться, а вода рядом со Рвом Кейлин была болотная и гниловатая, поэтому многие насельники правой крепости диагностировали у себя смертельные царапины и сводящий в могилу понос и устремились в среднюю крепость, чьи обитатели таких историй по ночам не слышали — и столкнулись там с насельниками левой крепости.

— Бейлон Грейджой нам только мешает, с какой стороны ни посмотри, — заметил Эйгон, подойдя посмотреть на работу своего сына. — Кем там себя именуют эти головоногие?

— Кракенами, — напомнил Орис. — Это теми, у которых одновременно и жопа с ушами, и руки из жопы.

— Пусть Эурон плывет до самого Пайка, — распорядился Эйгон. — А ты, Орис, за ним там последи: как только он убьет Бейлона, пусть Мейгор отправляет Виктариона тоже на Железные Острова — по команде «выпускайте кракена».

Мелисандра давно не была в Браавосе и не очень его любила, считая поклоняющихся Многоликому богу слугами Великого Иного, но вызвавшиеся ее сопровождать Дунк и Эгг радовались путешествию в незнакомый им город как дети.

— Мы поедем в Браавос, город с театрами и куртизанками! — провозгласил Эгг, вступая на сходни браавосского корабля.

Мелисандре хватило уже разговоров о куртизанках, которые вели между собой Порочный Деймон и Эйгор Биттерстил, постоянно приглашая Мелисандру присоединиться к беседе, а потом и к куртизанкам. Так что Мелисандре было что ответить Эггу, но она не хотела прослыть сумасшедшей, разговаривающей с пустотой, и была вынуждена ждать, пока Дунк и Эгг налюбуются северным морем и пожалуют в ее каюту.

— Давай договоримся сразу, почти на берегу, Невероятный, — сердито сказала Мелисандра, лишь только Дунк и Эгг к ней вошли, — меня не интересуют куртизанки, оральный секс, страпоны и кожаный костюм строгой госпожи!

Чистый душой и помыслами Дунк от такого приема даже опешил, да и взрослый Эгг, видевший и слышавший в столице всякое, ошарашенно помотал головой.

— Общение с Порочным Деймоном плохо на тебе сказывается, Мелисандра, — строго сказал Эйгон Невероятный. — Я бы предложил такие темы больше не поднимать.

— А к чему было тогда твое упоминание театра и куртизанок? — потребовала Мелисандра, которой неприятно было чувствовать, что она попала впросак.

— Это моя вина, — вступил Дунк. — Моему старику, ну то есть сэру Арлану, который посвятил меня в рыцари, на турнирах не слишком-то везло, но проигрыши он принимал с усмешкой. Все говорил: «Пойдем, Дунк, найдем себе другой турнир, с блэкджеком и шлюхами — а впрочем, если найдутся блэкджек и шлюхи, то к черту и турнир!» Вот оно ко мне и прицепилось, а потом и к Эггу — он просто культурнее выражается.

— Даже до нашего чудилы Эйриса эта присказка дошла, — поведал веселый Эгг. — Он все сулил-сулил Вестеросу «новую столицу, с кайвассой и библиотеками», а потом решил «а впрочем, к черту столицу!» — и действительно чуть ее не сжег. Даже у нас уже, во Дворце Пламени и Крови, отошел не сразу, все сидел и бормотал: «Слава Таргариенам! Убить всех человеков!»

По сравнению с Деймоном и Эйгором Дунк и Эгг были куртуазны и обходительны, и хулиганить старались не при Мелисандре — так что к тем их мальчишеским выходкам, что она все же замечала, Мелисандра стала относиться с доброй улыбкой, которую она у себя и не помнила. Вот и в день прибытия в Браавос Дунк и Эгг, пользуясь своей невидимостью, встали на носу корабля, входящего в гавань Браавоса между ног Браавосского Титана, и с большим интересом, задрав головы, рассматривали его причиндалы.

— Я ж говорил тебе, Дунк — он там есть! — пихнул друга локтем Эгг. — И символизирует он то, что браавосцы на всех своих гостей положили вот такой вот хрен.

— Завидуем, мальчики? — спросила Мелисандра, от которой Дунк и Эгг забыли спрятаться.

— Оружие для битвы с Иными выбираем, — с серьезным лицом ответил Эгг. — Я от Титана возьму вон — как булаву, а Дунк будет по упырям его ядрами кидаться.

Приятное морское путешествие закончилось для Мелисандры не так хорошо, потому что Дунк и Эгг направили ее в сторону Черно-Белого Дома, бывшего ей не по душе.

— Кто там? — коварно спросил привратник, когда Мелисандра не смутилась первоначальным молчанием и начала молотить в дверь храма ногами.

— Никто! — нашлась Мелисандра.

— Ну раз на крыльце никого, то и открывать незачем, — заключил привратник, потому что настоящие Безликие приходили в храм тайными ходами.

— Да не открывай, мы так войдем, — ответили Дунк и Эгг и прошли сквозь стену.

— Давай сыграем в «верю — не верю», — предложил Эгг. — Веришь ли ты, добрый человек, что два призрака за день могут навести в вашем храме такой бардак, что вы десять лет разгребать будете?

— Открывай, а? — посоветовал Дунк. — У дамы к вам дело есть.

Привратник отошел посовещаться, но двери в итоге отворил, и Мелисандру встретили несколько служителей культа в своих поделенных пополам одеяниях — половина была черной, а вторая белой, в знак дуализма и слияния жизни и смерти, вот только простоватому Дунку такой символизм был непонятен.

— А чего это они как арлекины, Эгг? — спросил Дунк и почесал затылок, пользуясь своей невидимостью.

— Тоже мне, любитель кукольного театра, — не замедлил подколоть друга Эгг. — Арлекины ж в клеточку.

— Не, я помню, что бывают такие, чтоб одна сторона такая, а другая этакая, — припомнил Дунк. — Слушай, Эйгон Завоеватель говорил, что они за свою монету что хочешь сделают — давай их еще в клеточку покрасим, а то мрачновато как-то.

Мелисандра, от которой Дунк и Эгг не прятались, в этот момент готовилась к серьезным переговорам с враждебной ей сектой, но от такого диалога чуть не рассмеялась мрачному Безликому в лицо, и переговоры пошли веселей.

— Чью жизнь женщина желает получить за эту монету? — спросил жрец с пустым лицом, не выражающим никаких эмоций.

— Корону мне найдите, мальчики, — весело сказала Мелисандра. — Золотой обруч, семь больших драгоценных камней по кругу, все разноцветные.

— Мы не мальчики! — не выдержал один из сопровождавших жреца.

— А я не «женщина» и не «рыжая», — парировала Мелисандра. — Меня зовут Мелисандра, и нечего обращаться ко мне в третьем лице.

— Жрецы Черно-Белого Дома служат богу смерти, — размеренно сказал ведущий переговоры жрец. — Бог смерти прекращает страдания желающих смерти; богу смерти можно пожертвовать другую жизнь, прекращения которой желают так сильно, что готовы отдать за это великую цену. Жрецы Черно-Белого Дома не ищут пропавшие вещи.

— А может, подумаешь? — предложил Эгг, возникая рядом с Мелисандрой. — Вот назовет она сейчас твое имя, и побежишь за короной как миленький.

— Так не пойдет, — влез другой человек из свиты, пока жрец задумался над весьма правдоподобной угрозой. — Сначала тебе корону искать, а потом ты и на базар нас пошлешь.

— Сбегай на базар, — милостиво разрешила Мелисандра, — возьмешь мне там мягкого сыра, свежих лепешек и кофейных бобов.

Неизвестно, что принесла бы Мелисандре ее наглость и что случилось бы с Черно-Белым Домом потом, если бы во внутренний двор храма не вышел недавно вернувшийся из Вестероса Безликий, что носил там имя Якена Хгара. Якен Хгар увидел рядом с Мелисандрой двух призраков, припомнил свои приключения и понял, что дело плохо.

— Соглашайся на то, что требуют, пока они еще не вошли во вкус, — шепотом посоветовал Якен Хгар жрецу. — У этих призраков энергии столько, что хватило бы на отопление всего Браавоса в самую лютую зиму.

— Вероятно, богу смерти угодно, чтобы мы нашли корону, раз он отпустил из своих чертогов души мертвых, — сказал вслух жрец и торгашеским жестом пальцев поманил к себе монетку Мелисандры.

— И сыра с лепешками ей дайте, — предложил практичный и заботливый Дунк, но Мелисандра и сама могла о себе позаботиться.

— Устройте-ка меня тут получше, и я даже пообещаю, что не буду вести среди ваших послушников вражескую пропаганду, — предложила Мелисандра. — Я подожду, поживу тут у вас, пока вы ищете корону, а то вечно вы устраиваете волокиту: «человек не умеет летать, как птица, человек переставляет ноги, одну за другой». Захотите от меня и моих спутников отделаться — найдете корону побыстрей. Ведь конфуз иначе может получиться: жрецы бога смерти, а с призраками сладить не можете.

— Жжешь, Мелисандра, — оценил Эгг. — Если бы ты всегда так жгла, а не как обычно, с человеческими жертвоприношениями и святотатствами, тебе бы уже по всему Вестеросу памятники стояли.

Мелисандра сдержала свое обещание не вести среди послушников храма проповедь Владыки Света и даже избегала лишний раз покидать свои комнаты, чтобы не искушать судьбу и Безликих, которым она была как бельмо на глазу, а вот мудрый простец Дунк, который и при жизни не боялся смерти, исподволь проводил в Черно-Белом Доме свою линию, используя знание валирийского, набраться которого во Дворце Пламени и Крови было проще простого.

— Ты кто? — спрашивал Дунк встреченного в коридоре паренька и, получив обычный ответ «никто», принимался добродушно ворчать: — Кого у вас не спросишь, все «никто» — как же мне вас, спрашивается, различать, как покликать? Скажи вот мне: в кухне тот же никто, который там вчера был, или нового никого прислали?

— Тот же, что и вчера, — отвечал послушник, пряча неподобающую слуге бога смерти улыбку.

— Ну вот значит он не никто, а повар, — заключал Дунк. — Хотя дама, которую я сопровождаю, вчера так кривилась от его стряпни, что, может, он действительно не повар, а черт знает кто!

То же самое сообщал Дунк и повару, который утверждал, что он тоже «никто».

— Лучше бы ты был не никем, а поваром! — строго говорил Дунк, глядя на подгорелое мясо, которое повар по его распоряжению собирался нести Мелисандре. — Слушай, ты вообще хоть что-то делать умеешь?

— У меня с лошадьми получается, — чуть обиженно отвечал послушник.

— Вот и ступай давай на конюшню, а если там есть никто али кто, кто стряпать умеет, гони его сюда, — распоряжался Дунк. — А ежели тебе какой никто мешать будет, скажешь ему, что я так велел: я этому никому устрою кое-что, если станет препятствовать.

Так под присмотром хозяйственного Дунка в храме каждый был пристроен к своему делу, а вслед за тем безликие послушники стали Поваром, Конюхом, Швеей, Плотником. Дунк теперь только иногда наведывался к ним, чтобы немного подразнить и полюбоваться своей работой.

— Да для тебя, рыцарь, всю жизнь другие седлали, что ли? — сердился Конюх, когда Дунк нарочно лез под руку с дурацкими поучениями. — Я конюх! Я без твоих советов обойдусь!

Закончив с обитателями Черно-Белого Дома, Дунк переключился на его посетителей.

— Ух, вот сейчас я оторву тебе голову! — ревел Дунк, вылетая из стены и вставая перед юным просителем смерти. — Чего ты испугался-то, дурак, ты же сюда умирать пришел?

Юношу такой розыгрыш неожиданно рассмешил, и он поведал добродушному призраку довольно обычную историю о том, как он проиграл казенные деньги, и ему ничего не остается, кроме того, как отдать жрецам Многоликого их остаток и смертью спастись от позора и тюрьмы.

— Дурья твоя голова, — вздыхал Дунк. — Погоди, я сейчас Эйгона позову, он у нас представительный, — и Дунк с Эггом, невидимые никому, уходили вместе с юношей, чтобы ошарашить самого Морского Владыку на ходу выдуманным пророчеством, что юноша этот — будущий великий мореход и гроза невольничьих кораблей.

— Теперь служи честно, — напутствовал юношу Эйгон Невероятный, проводив его на корабль, к службе на котором юноша был определен вместо тюрьмы. — И помни — боги совершают чудеса человеческими руками, и горе тебе, если назначенное тебе богами не исполнится из-за того, что руки твои оставались праздными.

— Ух, я тогда оторву тебе голову! — снова сулил Дунк и смеялся вместе с вновь родившимся юношей, который с легкостью молодости забыл о своем недавнем отчаянии и даже стал держаться увереннее, тоже купившись на россказни Дунка и Эгга о пророчестве.

На следующий день Дунк осторожно подходил к совсем юному и щупленькому пареньку, свернувшемуся в комочек в одной из ниш, в которую ложились уже принявшие яд из омута забвения. Паренька еще не допустили до омута, и от вида призрачного Дунка он шарахнулся и задрожал, но кинуться на призрака не решился, а другого пути из ниши не было.

— Ну, это работа не для бога смерти, — сказал Дунк через полчаса, за которые он успел подружиться с маленьким подмастерьем дурного сапожника, рассказать о себе и своем босоногом детстве, а потом и выслушать его скорбную сиротскую повесть. — Это и я управлюсь, — и малыш, ростом огромному Дунку даже не по пояс, уходил вместе с ним из храма в новую жизнь, где у него были свобода и мечты — а первая мечта, стать оруженосцем, исполнилась еще до того, как луна снова стала полной. Маленький браавосец знал о рыцарях не так уж много и даже не сильно удивился тому, что взявший его к себе рыцарь оказался женщиной — куда больше его поразили диковинные башни Драконьего Камня, каменные статуи драконов и рассказы о драконах живых, что унесли в бой юных хозяев замка, добрых, справедливых и благородных — будущего короля Таргариена и двух его королев.

Наконец всерьез разошедшегося Дунка вызвал к себе главный жрец храма, который несколько недель назад вел переговоры с Мелисандрой.

— Здесь храм бога смерти, а не ремесленное училище! — заявил сердитый жрец, с которого слетела вся его невозмутимость. — За последние дни мы выпустили в свет одного повара и одну белошвейку, а конюх и плотник уже получили хорошие предложения из богатых домов и укладывают вещи.

Дунк в ответ на это только пожал плечами и сделал вид, что это не его рук дело: договариваться о хороших местах для бывших послушников и послушниц ходил Эгг, умевший убалтывать богачей и лордов.

— Бог смерти по вашей милости, призрачный вы мой сэр, потерял только за последнюю неделю семерых человек, которые готовы были отдать ему свои жизни!

— Да троих всего, если баш-на-баш, — скромно ответил Дунк. — Тот пьянчуга-сапожник, который чуть не забил насмерть своего подмастерья, увидев меня, со страху прыгнул в канал и утонул — туда ему, дураку, и дорога. А трех насильников я выследил и сдал страже, их, небось, уже повесили. Если только в этом дело, я еще троих отработаю, будь спок.

— Мы лишь слуги Многоликого, а не боги и не судьи, — устало сказал жрец, чувствуя, что своими диатрибами только усугубляет свое положение. — Не нам решать, кому жить, а кому умереть. А из-за вас, благороднейший сэр Дунк, наши молодые бойцы подумывают податься в народные мстители.

— Ну ты расскажи мертвому о боге смерти, расскажи, — с усмешкой ответил Дунк. — Тоже мне, показатель воли бога — кто сколько принесет золота. Голос бога может услышать только твое сердце, на то ты человек, а не лошадь. Так что не отмазывайся и не коси, ты не крестьянский сын в рекрутах. Тебе решать, тебе потом и каяться.

— Слушайте, не мешайте работать! — крикнул жрец и ахнул ладонью по подоконнику. — Без вас так спокойно было, кто же вас прислал-то на мою голову!

— Так работайте, — возразил Дунк. — Где корона? Уже которую неделю ждем.

— Ищут! Все ищут! Все, кто может, лишь бы вы вместе с короной убрались отсюда!

— Слушай, вот ты вроде как никто, у тебя ничего нет, даже лица и имени, — прищурился Дунк. — А что ты так раскричался-то? О чем волнуешься? Не дошел ты, значит, до настоящего бесстрастия — я вот видал на том свете одного из ваших, которые все эмоции отринул и все привязанности отсек, получше тебя постарался.

— И как он там? — уже с обычным человеческим интересом спросил жрец Многоликого.

— Кто? — хитро спросил Дунк. — Никто?

— Слушай, ну не подкалывай хотя бы.

— Да я прямо не знаю, что тебе сказать, — развел руками Дунк. — Даже Всевышний не знает, чем его порадовать.

Джон постепенно начал замечать, что программа обучения последних нескольких недель пахнет совсем не мирным временем: большую часть дня они проводили с драконами, словно Эйгон бездумно потакал увлечению, захватившему их после первого полета, а особенно после того, как они научились жить в своих драконах и видеть поднебесный простор их глазами. Оставшийся день был занят тренировками около оружейной, а септона Барре и Витторио-лиссейница они видели за все эти дни не больше трех раз, и однажды танцы были уже после ужина, в полутьме при нескольких свечах, и под негромкую музыку Джону казалось, что усталая Санса сейчас уснет, положив голову ему на плечо.

Уже несколько дней Джону хотелось поэтому поговорить с Эйгоном с глазу на глаз, задать ему вызревавший и становившийся уверенностью вопрос: Джон не хотел пугать ни Арью, ни Сансу, а иногда даже думал о том, чтобы полететь навстречу опасности одному. И наконец, когда Джон стал уже думать о том, будет ли предстоящая война просто короткой вылазкой, как участие Эйгона в войне других Вольных Городов против Волантиса, или же вернуться на Драконий Камень ему предстоит нескоро, Джон догадался, где искать Эйгона, и поднялся на вершину Каменного Барабана.

Эйгон действительно стоял над Расписным столом и смотрел на карту Вестероса, и у Джона екнуло сердце, когда он понял по абрису карты, что Эйгон смотрит на карту от Белой Гавани.

— Будет война, Эйгон? — спросил Джон.

— Я отвечу на твой вопрос, если ты пообещаешь мне, что Санса больше никогда не сделает того, из-за чего тебе пришлось прыгать за ней в море.

— Я сам хотел тебя попросить, чтобы ты с ней поговорил, — признался Джон. — Что нужно делать, как не нужно…

— Джон, я не буду воспитывать твоих женщин, — резко ответил Эйгон. — Тебе с ними жить, а не мне. И слушаться они должны тоже тебя. Хотя, может, ты хочешь, чтобы вся жизнь у тебя была борьба и драма — я бы не советовал, но как знаешь. А сейчас я говорю тебе: в воздушном бою выживают самые спокойные. В бою она должна выполнять то, что сказано тобой перед боем, и не терять голову. Если еще раз она или Арья вот так сорвется — я бы просто запретил летать на пару недель и оставил бы в случае чего на Драконьем Камне, чтобы не угробила и себя, и своего дракона. Но решать тебе.

Джон и до этого не мог понять, начал ли Эйгон относиться к Сансе и Арье как к семье или же Эйгон скорее заботится о том, чтобы уберечь Джона от той боли, которую сам испытал, когда Рейнис погибла в Дорне. А может, Эйгон берег третьего дракона больше, чем его наездницу — Эйгон был непроницаем, и по нему этого было не понять. Можно было только судить о нем по его делам, и дела говорили о том, что Эйгон был хорошим командиром, который берег своих людей и не подвергал их опасности без необходимости.

— Хорошо, — сказал Джон, глубоко вздохнув, он в первый раз почувствовал тяжесть ответственности правителя, которому приходится отвечать не только за себя, но и за то, что сделают другие, которые, убеждай их или пугай, все же живут своим умом. — Это больше не повторится.

— Договорились, — кивнул Эйгон и жестом подозвал Джона к себе. — Железнорожденные заняли Ров Кейлин.

— Когда это случилось? — недоверчиво спросил Джон, скрывая волнение.

— Что тебе даст эта информация? — резонно ответил Эйгон, наблюдая за реакциями Джона. — Твой кузен, довольно легкомысленно объявивший себя Королем Севера и Трезубца, теперь отрезан от снабжения. Он и так не смог бы удержать Речные Земли, ему следовало бы сначала подумать, почему северяне туда никогда за все эти века не лезли. Мало того, что Речные Земли — это кубло со змеями, этими постоянно грызущимися между собой лордами невозможно править, но можно было хотя бы вспомнить о том, что последние короли Трезубца также носили корону Штормового Предела или Железных Островов. Тот, у кого достанет упрямства гонять ладьи по Зубцам и постоянно обносить броды, может закрепиться там на какое-то время, хотя бы на севере. У твоего кузена нет флота, а теперь нет и хлеба, а грабить крестьян он не будет, в отличие от Ланнистеров. Он выигрывает битвы, но проигрывает войну — смотри и учись, как не надо делать никогда.

— Он пошел на помощь своему деду… — попытался вступиться за Робба Джон.

— На всякий случай напоминаю тебе, что Хостер Талли тебе примерно никто, тесть брата твоей матери, — прервал Эйгон, не дав Джону упомянуть про месть Ланнистерам.

— Он дед Арьи и Сансы, — напомнил Джон, и явно не ко времени.

— Они обе теперь Таргариен, — резко сказал Эйгон. — Я сказал тебе: учись, как не надо делать никогда. Никогда без веских оснований нельзя воевать за род матери — право, мне даже интересно, на чем твой кузен основывает свои притязания на корону Речных Земель при вполне живом сыне Хостера — и сколько месяцев его протерпят речные лорды, после того как Ланнистеры уберутся восвояси. И ради таких неясных перспектив твой неразумный кузен потерял Винтерфелл.

Джон почувствовал себя так, словно его ударили молотом в грудь и вышибли из него весь воздух: во второй раз он покидал Винтерфелл почти без сожаления, торопился навстречу новой жизни, в которой у него будет своя семья и свой замок, и только теперь понял, как крепко его держит прошлое и как сильна его привязанность к дому, в котором он вырос.

— И все мои слова про род матери тут же были забыты, — иронично заметил Эйгон, он давно знал, что ни Джона, ни его невест он не удержит после такой новости на Драконьем Камне. Но твердостью, с которой Джон принял известия об утрате Старками Винтерфелла, Эйгон был доволен: он все это время работал над своим наследником, и теперь это был уже не тот человек, который в гневе понесется на коне в одиночку на целое войско. — Воевать за род жены можно, ее для того и выдавали за тебя замуж, чтобы получить твою поддержку. А ты взял за свое покровительство двойную цену, как истинный король.

Джон сердито взглянул на Эйгона, но Эйгону было весело — ему-то Старки никем не приходились, в Винтерфелле он бывал и уважал лорда Торрхена за разумность, а над Брандоном Крушителем, который недавно за Корону Севера назвал Эйгону имя его наследника, Эйгон про себя подсмеивался, считая, что купил шесть королевств по цене одного.

— Твой кузен в общем-то неглуп, но простоват, — заметил Эйгон. — Он, наверно, догадался, что для контроля над Речными Землями ему нужен флот, и предложил союз Бейлону Грейджою — но послал с этим предложением его наследника, которого вы держали как заложника. Тот, не будь дурак, припомнил, что он — единственный оставшийся в живых сын Бейлона, и привел свои войска, но немного не туда, куда рассчитывал твой кузен.

Джон скрипнул зубами от злости на Теона, но промолчал, и Эйгон этим тоже был доволен.

— Впрочем, больших сил ему не доверили, — продолжал Эйгон, — гарнизон Рва Кейлин ему не подчиняется, его сестра сидит в Темнолесье, и, кажется, плевать на него хотела, а сам он занял Винтерфелл. В общем, на суше Железнорожденные традиционно воюют как сборище полоумных — но в Узком море теперь ошивается Виктарион, и просто так забросить войска в Белую Гавань и взять Ров Кейлин с севера не получится, надо поднимать Веларионов и собирать нормальный флот, о чем Грейджои, конечно, узнают. А вот о том, что у нас есть драконы, пусть и слишком молодые, они не знают, а если слышали, то не верят.

— Сколько времени у нас есть? — сухо спросил Джон, принц Таргариен, первый своего имени.

— Столько, сколько ты сможешь молчать, — с усмешкой ответил Эйгон. — То есть не очень долго, вы хорошие дети и живете душа в душу. Это стоит беречь и надолго не отдаляться друг от друга.

— Сколько времени нам нужно?

— Неделя, десять дней, если никто из вас не захворает от очередного купания в море. Давай, кстати, о веселом: я все-таки нашел ту купальню, которую дедушка Эйнар устроил в подземельях, чтобы греть свои старые кости всегда теплой, подогретой вулканом водой. Я даже приказал ее вычистить и снова наполнить — она оказалась большая, девочки могут там учиться плавать.

— Арья давно умеет плавать, — напомнил Джон.

— Мне кажется, или ты немного покраснел? — поддел наследника Эйгон. — Впрочем, я тоже это заметил. В таком случае тебе остается только научить Сансу.

Вот тут Джон действительно немного покраснел, потому что представил себе все это очень живо, прежде чем спохватился и велел своему воображению добавить к картине хоть какое-то нижнее белье — мокрое, прилипшее к телу и облегающее его…

— Ступай давай, — молодо подбодрил его Эйгон. — Ты драконий владыка, во время полета над тобой — твоя жизнь, под тобой — твоя смерть, а ты всегда на грани, и рядом нет ни людей, ни богов. Да, тебе приходится спускаться на землю и жить среди людей, а потому оценивать, чем они ответят на твои поступки. Но там, в купальне Эйнара, вы будете только вдвоем, и для вас нет ни правил, ни законов. Как решите сами.

Эйгон, конечно, не смог отказать себе в удовольствии и следующим утром пожаловал к завтраку, даже появился в столовой раньше всех, чтобы посмотреть на смущающуюся его и друг друга молодежь. Первым на завтраке появился голодный и веселый Джон, и Эйгон, увидев его, приложил палец к губам, словно обещая, что будет молчать, только полюбуется. Джон своего заговорщицки улыбающегося предка смущался не слишком, по мужским понятиям Джон был молодец и орел, да и одобрение свое Эйгон выражал тактично, не пятная юношеской влюбленности.

Эйгону понравилось, что сестры спустились к завтраку вдвоем, а вот Джон при Арье как-то смешался — ему, как и Эйгону, показалось, что Арья уже все знает: не подробности, конечно, а главное. Эйгону-то думалось, что так и надо — сам он в юности натерпелся недомолвок и девичьих из-за него ссор, и зарекся на всю жизнь: каких ему после красавиц ни предлагали вассальные замки, Эйгон был кремень-мужчина, он-то смолоду знал, что страшнее Рока Валирии.

Санса при виде Эйгона зарделась и Эйгона этим позабавила, но она была упрямая, а жизнь вне отчего дома воспитала в ней решительность и твердость: Санса подошла и мягко поцеловала Джона в губы, как и собиралась. А Эйгон пересел к Арье и ей подмигнул.

— Пусть дурачатся, — шепнул Эйгон и насмешливо показал глазами на Джона и Сансу. — Давай лучше разгадаем загадку: может ли дракон перелететь через Закатное море?

— А что там, за Закатным морем? — заинтересовалась Арья, и перед ней вместе с завтраком по приказу Эйгона появилась карта Закатного моря, со всеми большими и маленькими островами, включая три самых западных, названных в честь Эйгона и его сестер, и с заманчивой пустотой на левом краю страницы.

— Ты бывал там? — спросила Арья, и Эйгон уклончиво качнул головой, призраку расстояния небольшая помеха. А хитрые призраки умеют их не только преодолевать, но и создавать: сейчас Арья и Эйгон на короткое время были далеко от Джона и Сансы, как и те от них, и Арье с Эйгоном было интересно и не одиноко.

Джон понял, что сделал Эйгон за завтраком, и Арье одиноко никогда не было — сразу после завтрака они улетели на пляж, куда все никак не мог подойти Эйгон, и пускали по волнам камешки: у Джона они летели дальше, но у Арьи прыгали больше, и Санса смеялась над тем, как Арья каждый раз показывает Джону язык, а Джон уже не собирался учить Сансу кидать камни, взяв ее руку в свою. После полетов они убежали во двор у оружейной, и Арья нападала на Джона вместе с сестрой, и под конец все-таки повалила его и уселась ему на живот. Джон для Арьи был точно таким, как прежде, и вовсе не стал таким же дурнем, каким становился Робб, стоило ему приглядеть симпатичную девчонку — что уж говорить о том, каким индюком ходил Теон, когда его очередной роман успешно развивался. Арье даже на минуту подумалось, что стоит Джона немного приревновать: не к Сансе, конечно, а вот может он и раньше был такой же непроницаемый, что влюбленность его не меняла. Хотя нет, Арья-то теперь понимала, что раньше Джона было легко раскусить: стоило ей в последний год в Винтерфелле на него немного рассердиться и игриво его ударить, как Джон начинал так же глупо улыбаться, как Робб в те периоды, когда был сущим дурнем, просто Арья тогда не знала, что это значит. А теперь все было правильно, и Джон был простой и свой, так что Арья даже забралась к нему на колени во время урока у септона Барре, чтобы вместе рассматривать на карте Озерные Земли рядом с Перешейком.

Санса видела, что Джон весь день возится с Арьей, и совсем не ревновала, только вспоминала тот день, когда по дороге морем на Драконий Камень в ее каюте появилась Рейнис, — и Санса была довольна тем, что все вышло так, как она тогда подумала.

— Да, ты красивая, — сказала Рейнис, когда Санса вошла в каюту. — Очень красивая. Женись Джон только на Арье, с такой свояченицей у него не было бы шансов, в лучшем случае все окончилось бы грандиозным скандалом.

Когда Джон говорил Сансе практически то же самое, это звучало и игриво, и лестно, но на Рейнис, выглядевшую почти как ее ровесница, Санса тогда обиделась, от нее это прозвучало как сомнение в том, что Джон — верный и честный человек.

— В ваше время уже говорили, что учтивость — доспехи леди? — обманчиво мило спросила Санса: как уж, обидевшись, не намекнуть собеседнице на ее истинный возраст. — Я взяла с собой в дорогу кольчугу, я в других доспехах больше не нуждаюсь.

— А хорошо! — рассмеялась Рейнис, многих ее серебряный смех злил еще больше, и многим она против воли врезалась в память. — Ты не расстраивайся из-за того, что он берет тебя второй женой, ты смотри на это позитивно: значит, ты его отбила, ему жениться было и ни к чему, а он женится. И это еще только начало: когда ты спать с ним начнешь, он первые года два вообще ничего и никого не будет видеть, кроме тебя.

Санса тогда подумала, что она не собирается отбивать Джона у сестры, и совсем не хочет, чтобы Джон смотрел только на нее и не обращал на Арью внимания. Она хотела остаться с Джоном, тянулась к его крепкому телу, словно цепляясь за жизнь, словно через Джона возвращалась в тот мир, где добрыми, сильными и надежными могут быть не только призраки. Она не была такой, как Рейнис, в Сансе не было соперничества и желания оказаться лучше сестры, и уж далеко не только традиционное уважение к семейным узам связывало их с Арьей после Королевской Гавани.

Но в одном Рейнис была права, и Санса почувствовала это только сейчас: теперь-то Джон уже от нее никуда не денется.

Когда лорд Эддард выступал в поход, чтобы подавить восстание Грейджоя, Джон был еще мал, но хорошо запомнил и торжественность отъезда, и предотъездную суматоху, и чувство единения уходящих в поход, подобное празднику. За три дня до выступления в поход был огромный пир, со здравицами, объятиями, клятвами в верности, заверениями в том, что каждый позаботится о семье друга и соседа, если тому суждено пасть в бою. Следующие два дня были днями отдыха, а в сам день отъезда была и музыка, и боевые песни, и объятия, и слезы. Маленькие Джон и Робб смотрели вместе со стены за тем, как огромная северная армия уходит по дороге на Темнолесье и не могли поверить, что Железные Острова смогут устоять против такой махины.

Быть драконьим всадником, одним из тех, кто, по свидетельству летописей, в одиночку обращал в бегство армии, оказалось далеко не так приятно. Отлет Эйгон назначил на ночь, после захода луны, и этот отлет был скорее похож на бегство от тех, кого Джон хотел, но не мог взять с собой. И Бриенна, и сэр Геральд, и сэр Ролланд могли бы быть прекрасными боевыми товарищами, да и кроме них на Драконьем Камне было немало солдат и латников, готовых пойти в бой за своими лордами — но драконьи всадники всегда воевали одни, а сейчас Эйгон делал ставку на скрытность и внезапность, не надеясь на мощь слишком молодых драконов.

Предотъездный пир был только у драконов, да и то почти перед самым отлетом.

— Их никто не должен увидеть до самого Рва Кейлин, а потому вам придется держать их все время при себе, — пояснил Эйгон. — Это хорошо, голодный дракон в бою только злей. А уж после боя они поедят.

— Что поедят? — с опаской спросила Санса, хотя до ответа она уже догадалась.

— Ну, кавалерии у Железнорожденных нет. Так что что сожгут, то и поедят, — нехорошо усмехнулся Эйгон. — А что, дедушка Эйнар не давал вам задачек с дробями? «Большой дракон лорда Эйриона съедает гискарийскую когорту за три дня, юная драконица его леди съедает гискарийскую когорту за пять дней, за какое время подойдет к концу гискарийская когорта, если лорд Эйрион вылетит в бой вместе с женой?»

— Я думала, он шутит, — недовольно сказала Санса, досадуя на Эйгона за то, что он завел такой разговор за обедом.

— Эйнар про драконов никогда не шутит, — с притворной серьезностью сказал Эйгон. — Драконы — дело нешуточное. Эйнар шутит про собак: он рассказывал вам историю про бриллиант в восемьдесят шесть карат, которая заканчивается фразой «посмотри в собаке»? Вот это он уже невсерьез, песики ему нравятся.

Отдых перед отъездом тоже был далеко не беспечальным, потому что в ночь за три дня до отлета Джона разбудил Эйгон.

— Где твой дракон? — спросил Эйгон таким тоном, что Джон выскочил из постели и чуть не кинулся бежать по коридору.

— Ты варг или нет? — осуждающе спросил Эйгон, вырастая у Джона на пути. — Где твой дракон?

— Балерион спит, — ответил Джон вскоре, возвращаясь разумом в свое тело. — Он на скале около западной башни.

— Хорошо, — кивнул Эйгон. — Но ты мог бы сделать это быстрее. Дракон тоже прилетит не мгновенно, а счет может идти на секунды. В этом походе мы вас постережем, но вы должны уметь и сами о себе позаботиться.

Эйгон исчез, не дав Джону возможности возмутиться такой жестокой тренировкой, а за завтраком по невыспавшемуся виду Арьи и Сансы Джон понял, что у Эйгона хватило нахальства вломиться таким же образом и в девичьи спальни.

— Эйгон, у тебя совесть есть? — сердито спросила Арья, когда перед концом завтрака в столовой появился бодрый и не нуждающийся во сне Эйгон.

— У меня есть трое детей и три очень молодых дракона, — ответил Эйгон. — Шестеро улетят с Драконьего Камня, и вернутся тоже шестеро. Все остальное не важно.

В небе над Драконьим Камнем были свобода и игра. Небо над Драконьим Камнем принадлежало только им троим, и там они были вместе и счастливы. Но сейчас, когда драконам предстояло покрыть сотни километров, прежде всего оказалось, что полет удивительно скучен. Темный предрассветный лес Расколотой Клешни был далеко внизу — если бы им пришлось ехать через него конными, они могли бы увидеть по дороге много интересного, ну или хотя бы поговорить друг с другом и со спутниками. В пустоте неба было холодно и одиноко, и даже море с такой высоты было однообразно-плоским.

Вот горы, обрамляющие Долину, были интересными — никто из троих еще ни разу не видел столь высоких гор так близко. На вершинах гор лежали голубые толстые ледники, спускающиеся языками вниз, отроги гор были похожи на большие складки, а в ущелье между двух гор пенилась узкая, но быстрая река.

Эйгон ждал своих наследников на склоне большого холма, обращенном к горам — полет был долгим, и Джон давно спутался и не смог бы показать на карте место, где они находятся, но холм заметил и дал команду снижаться.

— Медленно летели, — сказал Эйгон. — Солнце уже над горами, Балериона еще можно не заметить на фоне гор, но Вхагар блестит как маяк. Разводите костер, если вы со скуки в дороге не распотрошили седельные сумки, и ложитесь спать.

Догадливость Эйгона насчет седельных сумок Арью немного смутила, тем более что некоторую часть доставаемого она выронила, не справившись с ветром, а Джон полез за огнивом и Эйгона позабавил.

— Драконий всадник с огнивом подобен сапожнику без сапог, — ехидно заметил Эйгон. — Для таких ситуаций есть особая команда «дракарис полегоньку» или, если кто переобщался с Веларионами, «самый малый дракарис». Ну или давайте я посмотрю, как это варги делают.

Всем троим действительно сильно хотелось спать, и дети уснули, как только согрелись от костра и взошедшего солнца, и только тогда на склоне холма появилась Висенья.

— Водопады давно высохли, — сказал Эйгон, присматриваясь к сухим склонам гор. — Я даже не знаю, где они были бы сейчас — все-таки, целых три века прошло. Тогда весна была…

Да, в тот далекий теперь год была весна — Эйгон сжег Харренхолл, а Висенья захватила Орлиное Гнездо, и они встретились на склоне этого холма, радуясь своим победам, а еще больше тому, что после стольких долетавших до них тревожных вестей друг о друге оба остались живы. Флот Веларионов был разбит у Чаячьего города, адмирал Деймон Веларион погиб, и Висенья сражалась против флота Арренов почти в одиночку, а Эйгона чуть не убили у Стенающих Ив, где его армию застали врасплох сыновья Харрена, и он был вынужден пробиваться к Балериону с мечом в руках.

— Они еще узнают, каким счастьем бывает увидеть в небе дракона, — сказала Висенья, смотря на спящих детей, и Эйгон обнял сестру, как в то весеннее утро триста лет назад. Как и тогда, им было, о чем поговорить, но сначала хотелось помолчать о другом.

О счастье увидеть в небе дракона Арья и Санса узнали очень скоро: Эйгон планировал атаковать Ров Кейлин с двух сторон, и Джон полетел первым, чтобы защитники Рва Кейлин собрались на северной стене, а Арье и Сансе Эйгон посоветовал поставить перед собой песочные часы.

— Через пятнадцать минут после первой атаки они все будут заняты обороной с севера, — пояснил Эйгон, гарнизон Железнорожденных, по словам Мейгора, был хорошо обученным. — Через тридцать — начнут обороняться уже хорошо, и вот этого мы им сделать не дадим. Взрослый дракон, зайдя с тыла, снес бы защитников стены вместе со стеной, но задачи сравнять Ров Кейлин с землей у нас нет, мы, напротив, бережем южную стену.

Песок пересыпался удивительно медленно, и сдерживала сестер только мысль о том, что до Рва Кейлин довольно далеко, и Джон еще только к нему подлетает. А потом, разрезая на драконах холодный утренний воздух, они думали только о том, когда увидят Балериона, и радовались пламени впереди, и замечали, еще не видя дракона, что Балерион бьет и бьет огнем — а это значит, что с Джоном ничего не случилось.

Их, конечно, не ждали, и Вхагар и Мераксес смогли ударить огнем почти вплотную, так, что доспехи Железнорожденных сразу стали плавиться, а плоть превратилась в кровавую жижу. Вся северная стена горела, горела главная башня, но Джон понимал, что в укреплениях Рва Кейлин еще остались Железнорожденные и уходить они будут на юг — поэтому драконы сели с южной стороны.

— Вам не выстоять против огня, — крикнул Джон в рупор. — Выходите! — и действительно, вскоре из горящего замка стали выходить закопченные и обгоревшие люди, а потом перед толпой сдающихся появился призрак Эйгона.

— И кто, по-вашему, будет вязать и охранять пленных? — спросил Эйгон, видимый и слышимый только своим наследникам. — Я всю дорогу ждал от вас вопроса, зачем во время Завоевания нам были нужны идущие вслед за драконами армии, — ну вот например, чтобы удерживать занятые замки и не оформлять пленных в расход.

— Что нам делать? — спросил Джон, на это его знания валирийского хватило, хотя идея скрыться в чужом языке была не столь хороша, Железнорожденные плавали по многим морям, и хоть немного, да знали валирийский.

— Жечь, — жестко ответил Эйгон. — Выхода нет. Заодно покормите драконов, как ни цинично это звучит.

И вот тогда все трое в первый раз почувствовали, что началась война, куда более жестокая и бесчеловечная, чем месть — в Красном Замке Арья и Санса вершили правый суд, а на войне приходилось убивать тех, кто не сделал лично тебе ничего плохого. Три дракона окатили Железнорожденных пламенем одновременно, словно их всадники разделяли между собой ответственность за случившееся, и Эйгон, внимательно наблюдавший за Джоном, мог быть доволен — в Джоне не было ничего от его сумасшедшего деда Эйриса, скорбным и строгим лицом он был похож в этот момент на лорда Эддарда, лично казнившего преступников и считавшего это тяжелым долгом лорда.

— Пережарили, — цинично заметил Эйгон. — Отгоните драконов еще ярдов на пятьсот, спешивайтесь и отпускайте их завтракать.

— Я теперь понимаю, почему говорят, что равнодушие страшнее ненависти, — сказала Санса, ей было тяжело, и победительницей она себя уже не чувствовала, даже после казней в Красном Замке было по-другому.

— Не в этом дело, — твердо ответил Эйгон, его голос как-то подтягивал и заставлял становиться с ним вровень. — У нас было три варианта: либо атаковать только драконами и жечь здесь всех поголовно, либо заходить десантом с моря, биться на море с Виктарионом и штурмовать здесь, либо бросить армию Робба Старка в Речных Землях. Я выбрал для вас вариант с наименьшим количеством трупов.

Сансу не очень убеждала такая арифметика, она все-таки была дочерью своего отца, щадившего и Роберта, и даже Серсею и Джоффри, и из-за этого погибшего. Эйгон не пощадил бы никого, в нем была суровая расчетливость, как в крестьянах, у которых в голод первым ест отец, без него вымрут все, а детей можно нарожать новых. А вот Арья справилась легче и по-своему.

— Между своим братом и вот ими я выбираю брата, — сердито сказала Арья.

— Так, — согласился Эйгон. — Оно того стоило. Но запомни цену войны — двести лет назад десяток драконовластных придурков устроил здесь Танец Драконов, просто потому что им хотелось померяться, у кого больше — я имею в виду размер дракона, разумеется.

Эйгон, может, и добавил бы кое-что еще, когда драконы ненадолго отлетели подальше от Рва Кейлин, а их всадники спешились — на душе у древнего государя было много старых тяжелых дум, хотя бы о том, что Мейгору стоило бы повоевать в молодости, а не ждать Балериона: вполне предсказуемо после смерти опытной и прошедшей несколько войн Висеньи Мейгор пошел вразнос, и вину в этом Эйгон как отец брал на себя, пусть даже Висенья признавала, что слишком тянула Мейгора с того света после Суда Семерых и вернулся он оттуда уже другим, не таким, каким сейчас пребывал в Валгалле, сбросив бремя больной плоти.

Но с живыми людьми всегда веселее, чем со своими мыслями: Арья спешилась не с той стороны, с какой обычно, и все равно чуть не упала, попытавшись опереться на левую ногу, случайно задетую то ли стрелой, то ли острым камнем от разбитой пламенем стены.

— Ну вот как так-то, — пожаловался Эйгон, а Санса тут же бросилась к сестре, именно для этого она собирала перед вылетом сумку с бинтами и снадобьями, хотя Висенья и говорила ей, что все это скорее не пригодится.

— Если дракон упадет, это сразу насмерть, — сурово сказала тогда Висенья, а потом все же добавила в сумку кое-что, что мейстер Крессен долго не хотел для нее готовить и чего искореженному после падения вместе со своим драконом Эйгону Узурпатору не хватило. — Это не используй, если оно понадобится, я подойду сама — хотя даже я не хочу видеть то, для чего оно может понадобиться.

Неожиданная рана Арьи была легкой, Эйгон увидел это сразу и собрался уходить, через штаны же перевязывать не будешь.

— Джон, отправляйся в Сероводье, — распорядился Эйгон. — Давай карту, я покажу, где оно на самом деле. Я не очень верю, что замок перемещается, но все равно только что сходил на него посмотрел. Скажешь, чтобы Риды заняли Ров Кейлин, и немедленно — вам троим здесь задерживаться незачем.

Джону не хотелось оставлять Арью и Сансу одних, тем более что он не был уверен до конца, что в укреплениях Рва Кейлин не осталось никого живого: нужно было бы подождать, когда догорит огонь, и все осмотреть, попросив Эйгона помочь.

Но спорить с Эйгоном было небезопасно, потому что Эйгон мог ведь и уступить.

— Хорошо, пошлем к Ридам Сансу, как сестру Короля Севера, — согласился Эйгон. — Джона оставим здесь за мейстера, а я пойду — для нежной перевязки царапины на бедре штаны лишние, а если Джон будет снимать со своей невесты штаны, то и я буду лишний.

То, как Арья смутилась и покраснела, Эйгону понравилось: для будущей семейной жизни и появления наследников это было многообещающе, Эйгон бы обеспокоился, если бы Арья приняла от Джона такую помощь доверчиво и по-дружески. И возмущенный возглас «Эйгон!», который стал для Сансы уже привычным, Эйгону понравился тоже: во-первых, Эйгон любил дразнить красивых девушек, а во-вторых и в-главных, Эйгон видел, что Санса защищает смутившуюся сестру, а не ревнует.

Так Джон отправился в полет над Перешейком, поскольку отказываться теперь было бы немного непристойно, а вместо Эйгона у Рва Кейлин появилась Висенья.

— Шить здесь можно сказать, что нечего, — оценила Висенья. — Так, практикум на содержание раны в чистоте. Нужен хворост для костра и котелок, нитку и бинт положишь в кипящую воду, иголку прокалишь в пламени костра. И поджигай хворост поаккуратнее, а то Железнорожденных вы пережарили. Надо же хоть какое-то сострадание иметь! Драконы уставшие и голодные, а вы им такие розговины.

Путь до Сероводья был неблизкий, и Джон действительно ближе к концу пути полез за едой в седельные сумки, а до этого даже пытался развеять скуку, снижаясь почти до земли и высматривая в болотах львоящеров, о которых ему рассказывала Арья — в предрассветных сумерках он и не заметил, что перед южной стеной Рва Кейлин вырыт ров, в котором на львоящеров смотреть намного удобнее.

Окутанное туманом Сероводье, несмотря на дневной час, было тихим и пустым, только перед воротами Джона ждал одинокий всадник на маленькой крепенькой лошадке.

— Я рад увидеть вас снова, принц Джон, — сказал встречавший Джона Хоуленд Рид, идя навстречу спешившемуся Джону. — Как это ни было невероятно, в тот момент, когда ваш дядя Эддард увозил вас от Башни Радости, я знал, что я встречу вас именно так: как драконьего всадника и наследника престола.

Но Джона удивили не слова Хоуленда Рида, а какое-то странное чувство, которое возникало в его присутствии и побудило Джона воспользоваться своим даром и словно положить огромную невидимую руку Балериону на холку.

— Вы правы, ваше высочество, — кивнул Хоуленд Рид. — Я варг, как и вы. И древовидец — впрочем, об этом я вам уже сказал. Но вам незачем меня опасаться — после войны я стал ценить тихую и мирную жизнь. Я не из тех людей, кто повелевает драконами и вершит историю.

— Я пока не могу принести вам мир, лорд Рид, — ответил Джон. — Мне нужны люди, которые займут Ров Кейлин, — и ворон, что отправится в Риверран, чтобы их сменили. Этим людям, скорее всего, не придется сражаться, но будет лучше, если среди них найдутся хорошие лучники. Я не забуду вашу помощь — вы и ваши потомки всегда будете желанными гостями на Драконьем Камне.

— Вы интересный человек, принц Джон, — поклонившись, сказал Хоуленд Рид. — Причину вашей щедрости нелегко разгадать и древовидцу. Я не смогу ответить вам подобной щедростью — почти все мои люди ушли с Роббом Старком. Но те, кто может вам помочь, ближе, чем вы думаете: я покажу вам это место на карте.

— Отметьте на моей, — предложил Джон, и Хоуленд Рид поставил крестик в паре десятков миль от Рва Кейлин.

Джон вернулся ко Рву Кейлин уже вечером короткого зимнего дня и удивился и обрадовался тому, что Арья пошла к нему навстречу почти не прихрамывая: при жизни Висенью некоторые считали ведьмой и отравительницей, но у ее таланта к снадобьям была и добрая сторона. Джон подхватил Арью на руки и унес к костру, где их ждала Санса: Санса давно заметила, что Арья всегда бежит Джону навстречу, словно пытается успеть к нему первой, и не пыталась с ней соревноваться, а теперь, когда Арья временно перестала бегать, Санса и вовсе осталась сидеть.

Эйгон появился незадолго до заката и велел отпустить на ночь драконов.

— Джон, идем, пристрелишь мне в крепостном рве пару львоящеров, — позвал Эйгон. — Другой дичи тут нет, пусть драконы распробуют и поймут, что это можно есть.

— Здесь трясины, Эйгон, — предупредил Джон. — Безопасно драконов отпускать?

— А вокруг Драконьего Камня море, — пожал плечами Эйгон. — Дракон живет в небе: когда при посадке начинается непонятное, он просто взлетает обратно. Могу поспорить, что ночью драконы будут возвращаться на эти развалины и докучать вам поеданием львоящеров с громким хрустом.

— Эйгон, а бывает драконий рог? — спросил Джон, припомнив крики атакуемых Железнорожденных, которые его поминали и, насколько Джон мог понять, уповали бы на его могущество, если бы он у них был.

— Бывает драконий хер, — ответил Эйгон, пользуясь тем, что от девушек они оба отошли достаточно далеко. — Кто видел, тот не забудет. Но ваши драконы еще очень молодые, так что шокировать вас своей животной страстью они начнут еще не скоро.

— Да я серьезно — Железнорожденные его ищут, чтобы его звук позволил им управлять драконами.

— Это должно показать тебе, что Железнорожденные — идиоты, — наставительно заметил Эйгон. — У них нет драконов, нигде нет драконов, о вас и ваших драконах никто из них не слышал — а они уже ищут способы драконами управлять.

— Впрочем, и идиоты бывают опасны, — заметил Эйгон, немного поразмыслив. — Идея о крови драконов, якобы текущей в наших жилах, при всей ее оскорбительной глупости, содержит правильный посыл: драконом может управлять только Таргариен, нет никакого смысла пытаться похитить дракона или пленить одного из нас, чтобы выпытать какие-то волшебные слова, могущие подчинить дракона. Слух о драконьем роге опасен: стоит ему разойтись, как на Драконий Камень хлынут авантюристы, желающие его разыскать и украсть. Пока этого нет, лучше не привлекать к дурацкому слуху внимание, но, если слух будет крепнуть, нужно будет подкинуть рог его искателям — и показательно сжечь их с рогом вместе.

Когда Джон и Эйгон вернулись к костру, солнце уже зашло и сгущалась тьма, в которой Джон различил стоящие вдали призрачные фигуры. Рядом с краем болота стояли Бейлор и Мейкар, у дороги Эйгона ждала Рейнис, которая помахала Джону рукой, и он не увидел, но угадал ее лукавую улыбку.

— Девушкам не хочется ночевать в этих развалинах, хотя живых там нет, Мейгор проверял, — пояснил Эйгон. — И хорошо, привычка спать на свежем воздухе полезна для драконьего всадника: ваша главная защита — это ваши драконы, а в окно в случае чего они не пролезут, и в дверь не пройдут, могут только уронить на вас крышу. Впрочем, караул не помешает и на свежем воздухе — мы посторожим, чтобы кое-кто не боялся львоящеров.

— А у них правда холодная кровь? — спросила любопытная Арья, и Джон догадался, что огромных зубастых болотных змиев боится не она.

— Сейчас да, поэтому сейчас они сонные, — кивнул Эйгон. — А в жару станет теплая, и они забегают. Они теперь как больной у незадачливого мейстера: «жар спал, температура комнатная».

Солдаты Ридов действительно подошли уже утром, как и обещали Джону вчера: это были невысокие старички с узловатыми руками, но хорошие лучники, как раз подходящий для Рва Кейлин гарнизон. Санса вышла вместе с Джоном их встречать, а Арья была больше увлечена разглядыванием во рве львоящеров, спрятавшихся от вчерашнего под воду и теперь только робко высовавших из воды свои плоские морды. Эйгон, впрочем, не дал ей долго поотлынивать от обязанностей принцессы, и Джон увидел, как по слову Эйгона Арья достала карту. Отмахнуться и убежать Арья не решилась, хотя и не любила повторять пройденное, и обижалась порой, что ее заставляют заново твердить то, что ей и так уже понятно. Эйгон был Арье не отец и не брат; может, он и заботился о ней как о своей семье, и добрый десяток призраков, охранявших ночью их сон, тронул Арью своей родственной поддержкой, но все же для Арьи Эйгон был наставником, с которым не пошалишь.

— Вы долетите до Винтерфелла ранним вечером, но переночуете в Волчьем лесу и будете атаковать под утро, — еще раз повторил Эйгон, когда Джон и Санса тоже подошли к нему. — Вы увидите замок издали; вам нельзя приближаться и тем более атаковать раньше времени, что бы вы ни увидели — это ясно?

— Ясно, — ответил Джон, хотя от слов «что бы вы ни увидели» у него екнуло сердце, и он заметил, как Арья закусила губу.

— Разведка говорит, что ничего непривычного вы и не увидите, — уже мягче добавил Эйгон.

Но дело как раз было в том, что они трое увидели все привычное: низкие облака скользнули в сторону, и на горизонте встал никогда не виденный ими с такого ракурса Винтерфелл, словно ожившая карта: круглая широкая крыша Великого Замка, украшенный горгульями столп Первой Твердыни... Джон глубоко вздохнул, преодолевая желание лететь сразу туда, на помощь, и направил Балериона ближе к земле, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что Арья и Санса смогли сделать то же самое.

В зимнем лесу, где среди белого снега чернели голые деревья, их троих уже ждал Мейгор, сразу же велевший расстелить на стволе упавшего дерева карту Винтерфелла. Все трое поняли бы Мейгора и так, но сам он знал Винтерфелл не так хорошо и не все мог объяснить без карты. Арья рукавицами сбросила со ствола снег и уселась на ствол верхом, а Джон неожиданно последовал ее примеру и оседлал дерево позади нее, приобняв Арью за живот, словно они вдвоем ехали на одной лошади — или летели на одном драконе.

— Караульные стоят здесь и здесь, по одному на каждую сторону света, — указал Мейгор. — Все их солдаты спят в бараке для гвардии — они думали занять и гостевой дом, и даже Большой Чертог, но мы их отучили, пусть жарятся дружно, в одном месте. Ваш Теон по-прежнему ночует в Великом Замке, в обществе одного достойного государя, который вскоре сведет его с ума, но пока еще нет.

— В мое время Балерион смел бы этот барак одним выдохом, — сказал усмехаясь Мейгор. — Но ваш Балерион маленький, да и воевать вы, говорят, собрались как белошвейки, чтобы лишнего не разрушить. Поэтому на барак пойдут двое — один справа поджигает через окна северную половину, другой слева — южную половину. Третий пока облетит стену и посбивает часовых, а Джону мы потом поручим встретить Теона, когда тот выбежит во двор. Эйгон велел оставить его в живых как заложника, чтобы Железнорожденные больше вас не отвлекали, но я бы все же его подпалил, для памяти. Вопросы по плану боя?

— Где находятся Бран и Рикон? — спросила Санса о том, что давно лежало на сердце у всех троих.

— Какое это имеет значение? — пожал плечами Мейгор. — К плану боя это не относится.

— Их охраняют, Мейгор, — уверенно сказал Джон. — Если в замке начнется пожар и часовые успеют поднять тревогу, охранники тем более от них не отойдут. Перед началом боя нам нужно будет снять одного часового на стене, попасть в замок и освободить их обоих.

— Да, давненько в нашем роду не было таких благородственных дураков, — не веря своим ушам, покачал головой Мейгор. — Давай я расскажу тебе одну поучительную историю, про то, как я с племянниками корону делил. Визерис жил у меня, Джейхейрис с матерью — у Висеньи, и вместо того чтобы ее оплакать, когда она умерла, Алисса и Джейхейрис прихватили своих драконов и были таковы. У меня война с этими святошами, Эйгона Некоронованного я только что утопил в Божьем Оке, его жена где-то со своим дракончиком прячется, и вот еще такой подарочек к маминым похоронам. Я Визериса пытать, чтобы кричал погромче, чтобы мать его выручать кинулась — нет, не летят ни она, ни Рейна, ни Джейхейрис. Я Визериса добил и положил на дворе — нет, не летят все равно. Две недели ждал, а они так и не прилетели. И правильно сделали, не то что вы.

— А ведь ты порядочная скотина, Мейгор, — вдруг сказала Арья, она не боялась ни высоты, ни смерти, и Мейгора тоже не боялась, а зря: от Мейгора хлынула такая волна темной ярости, что и Джон почувствовал ее кожей.

— У брата десницей был септон Мармизон, — с ледяным спокойствием начал новую историю Мейгор, он был в этот момент сыном Висеньи, а не тем одиноким чудовищем, которым он закончил свои дни, и неизвестно еще, что было лучше. — Он был святой человек, мне всегда говорил, чтобы я не ходил мрачный и недовольный, а людям добра желал. Так вот тебе я добра пожелаю: чтобы тебя так никогда не били, как меня на Суде Семерых; а если и будут тебя так бить, чтобы тебе после умереть дали, а не тащили с того света целый месяц, через муки и чернокнижие, дабы корону сохранить. И детей тебе пожелаю здоровых, хоть и от таргариенского семени, чтобы не выползали из твоей утробы мертворожденные чудовища.

Благие пожелания Мейгора, полные ярости и обиды, звучали как проклятия, так что Арью пробил озноб. Джон прижал ее покрепче к себе, но это в первый раз за всю жизнь ее не успокоило, столь жутко прозвучали слова о чудовищах от таргариенского семени.

— Мейгор, твоя история все же была неуместна, — с холодной вежливостью ответила Санса, и эта выдержка, достойная Висеньи, Мейгора неожиданно отрезвила. — Ее не стоило рассказывать в час, когда наши братья в плену.

— Стоило, — прорычал Мейгор, уже просто сердитый и мрачный человек. — Вас, молодых, учить надо, да так, чтобы вы запомнили. Нет их двоих в Винтерфелле.

— А вы ложитесь спать, — оборвал все вопросы Мейгор. — Сгоните одного дракона, под ним земля теплая, потом подманите к себе по одному с каждой стороны. Я приду на исходе часа совы, разбужу.

Санса и Арья долго не могли уснуть и долго не решались прибегнуть к помощи снадобий, собранных Висеньей: если раньше диковинные вещи с Драконьего Камня казались для них доброй сказкой, то теперь, после гнева Мейгора, в них стала чувствоваться угроза, словно Арья разругалась не только с Мейгором, но и со всей его семьей. Драконы мерно сопели рядом, драконы были несомненно свои, так же спокойно спал Джон, и любовь все же пересилила мысли о, возможно, спрятанном в нем таргариенском проклятии: Арья и Санса улеглись рядом с ним, накрыв его рукой, и Арья нашарила в темноте руку сестры, словно замкнув кольцо-оберег вокруг Джона.

Мейгор пришел тогда, когда и обещал, словно ничего и не было.

— Разобрали роли, или назначить? — ворчливо сказал Мейгор. — Кто на стену идет, кто на барак.

— Мейгор, прости, я не хотела ссориться, — негромко сказала Арья.

— Забыли уже, — все так же недовольно ответил Мейгор. — Я вопрос вам задал, я непонятливых не люблю. Эйгон Некоронованный вот не мог понять, что это он поссорился с церковью, а я за него корону для семьи отбил, не мог понять, что его-то на троне церковь точно не примет — вот он теперь на дне Божьего Ока и лежит, непонятливый такой.

— Мы с Арьей полетим к бараку, Санса облетит стену, — решил Джон.

— Вхагар самая быстрая, — заметил Мейгор, но возражать не стал. — Когда будете заходить на барак, сбейте со своей стены часового. Заходите на замок с восточной стороны, против ветра. Потом двое на север, одна на юг. Удачи в бою, — и Мейгор исчез.

Бой был недолгим: Санса проскользила над стеной Винтерфелла и трижды ударила огнем, а Джон вырвался чуть вперед, словно хотел закрыть собой Арью, и обрушил на часового и на барак под стеной столб огня, рядом с которым, с другой стороны барака, ударила Арья-Вхагар. Можно было садиться, заложив на небольшом пространстве красивый разворот, но Джон заметил на стене расклеванные птицами головы, прежде чем они нашли благородный конец в реке огня, и в крике Вхагар, полном человеческой скорби и жажды мести, он услышал, что Арья тоже узнала казненных: рябой лучник Тим, псарь Фарлен — и кузнец Миккен, выковавший для Арьи Иглу.

Мейгор Жестокий на месте Джона слегка окатил бы пламенем выскочившего во двор Теона, следя за силой и температурой удара, чтобы Теон за свои злодеяния и предательство на всю жизнь остался изуродованным огнем слепцом. Джон был благороден и горяч и спрыгнул на землю со спины дракона, вынув из ножен блеснувший черным меч.

Так вернулось в Вестерос Черное Пламя, клинок королей Таргариенов, острый, прочный и легкий для своего размера. Если Теон и думал, что Джон моложе него и не настолько уж искуснее, с этими мыслями он расстался в первые же секунды поединка: Джон с тех пор рубился с десятками соперников, и над его приемами боя работали великие бойцы прошлого: Бейлор Сломи Копье, Эймон Рыцарь-Дракон, Мейгор Жестокий, даже Эйгон Завоеватель и Висенья приложили руку. Меньше чем за минуту Теон был сбит с ног, меч его отлетел в сторону и чудом не вместе с кистью, а щит был расколот надвое — только поединок на этом не закончился, пусть даже Джон и вспомнил о том, что Теон нужнее как живой заложник, а не казненный предатель. Удары сыпались на Теона как лавина, Джон бил его и повернутым плашмя мечом, словно давая пощечины, и ребром щита, и ногами, вминая в ребра погнутые доспехи...

— Хватит, Джон! — прозвучал над полем боя голос Эйгона, и Джон опустил меч и дал щиту упасть, бросив избитого до бессознательности Теона.

— Я всегда думал, что милосердие — это женское дело, но теперь вижу, что вы вашего пленника, пожалуй, живьем собакам скормите, — ехидно сказал Эйгон, поворачиваясь к Арье и Сансе, а они уже спустились со своих драконов и бежали к Эйгону, и Джону издалека показалось, что, явись сейчас Эйгон во плоти, он бы приобнял ищущих его совета и защиты девочек как своих дочерей, и Арья и Санса уткнулись бы носами в его широкую грудь.

— Что, поцапались с Мейгором? — ответил Эйгон на какие-то неслышные Джону девичьи жалобы, Эйгон говорил громко, пользуясь тем, что он слышим только тем, кому он хочет быть слышным.

На дворе перед казармами уже начали появляться напуганные явлением драконов обитатели Винтерфелла, которые пока не знали, радоваться ли им освобождению от сгоревших в бараке Железнорожденных или готовится к худшим бедам, и вид дочерей лорда Эддарда рядом со зловеще мерцающим призраком Эйгона не добавил ясности.

— Мейгора надо ценить, — наставительно заметил Эйгон, которого мало трогали эмоции туземцев. — Церковники подняли тогда на нас весь Вестерос; против семи лучших бойцов Вестероса Мейгор стоял вместе с простолюдином и пятью случайными рыцарями из толпы. Никто не выстоял бы тогда, кроме него, с его силищей и бешеной яростью — и короны, которые потом лягут на ваши головы, куплены его кровью и муками.

— Винтерфелл снова ваш, — обратился Джон к жителям замка, все выходившим и выходившим во двор у горящих казарм, Джона в таргариенском доспехе они сначала и не узнали. — Если кто-то из захватчиков еще остался здесь, возьмите в руки оружие и проводите меня к ним. А их главаря, отплатившего вам злом за гостеприимство, бросьте в темницу, но оставьте в живых — пусть даже и в еле живых.

Помощь Джона, вероятно, уже была не нужна — караульных на стенах, превращенных в живые факелы, видели все, а остальные Железнорожденные, напуганные таргариенскими призраками, не дерзали ночью покидать барак, где и сгорели в драконьем пламени. Джон так и не дождался ответа и подошел к невестам, не задумываясь о том, почему освобожденные встретили его молчанием — Эйгон уже шутил с Арьей и Сансой, коль скоро разговор зашел о детях и о родах, и вогнал их своей откровенностью в краску.

— Раз Джон подошел, повторю еще раз, — уже серьезнее сказал Эйгон. — Дело не в Мейгоре и уж конечно не в том, что я его отец. Дело в том, что похожих на него людей немало — один вот даже сидит пока на вашем троне. Их мало кто любит, и, может, их не за что любить, но они хотят прежде всего уважения. Тот мрачный обожженный здоровяк, которого вы помиловали в Королевской Гавани...

— Сандор, — подсказала Санса.

— ...карлик Тирион, сын Хранителя Запада, — продолжал Эйгон. — Вам может не нравиться их компания, но покажите им ваше глубокое уважение к тем их качествам, которыми они гордятся сами, и, даже если они не боятся ничего на свете, ваша благосклонность станет единственным, что им будет страшно потерять — а вы приобретете сильного и преданного союзника.

Эйгон хотел еще пояснить, что этот трюк не пройдет с обаятельными людьми, привыкшими ко всеобщему восхищению, и с ними, наоборот, следует действовать пожестче, но в этот момент из горящей казармы вышел призрак стройного и элегантного таргариенского короля, находящегося в том возрасте, в котором при жизни он еще умел скрывать свою болезненную тягу к огню и не бормотать сладострастно на людях «до пепла, до пепла сгорели косточки», как он только что делал, стоя в пламени.

— Наша разведка и оружие устрашения, — с усмешкой сказал Эйгон, но дал пришедшему представиться самому, что тот делать отнюдь не спешил. — Этот временами достойный муж вместе с Мейгором загнал всех Железнорожденных в барак, докучая им по ночам, и чуть не свел с ума их главаря.

— Ваш покорный слуга и данник, — поклонился сестрам изысканный призрак. — Я просто очарован вашей красотой, милые миледи, и сражен блеском ваших глаз, в которых отражается дикая пляска огня. И рад принести вам добрую весть — ваш младший брат находится недалеко отсюда, мне посчастливилось проводить его до добрых людей.

— А Бран? — потребовала Арья, в которой радость за Рикона боролась с тревогой за Брана, чьи увечья не позволяли ему бежать.

— У лорда Брандона могучий дар, я даже не смог укрыться от его взгляда, — поведал король-призрак. — А может, он видел меня не глазами — и он потребовал, чтобы я не чинил ему препятствий в его пути на север. Его сопровождали его лютоволк, его огромный слуга, называющий себя Ходором, и женщина из Одичалого народа, верная лорду Брандону. Мой великий долг перед вашим родом не позволил мне ему перечить...

— Эйрис, — с плохо скрываемой неприязнью сказала Арья, она догадалась о том, кто с ней говорит, на секунду позже Джона, но все же не назвала прозвище Эйриса, чтобы снова не вышло скандала.

— Да, я Безумный Эйрис, — театрально понурив голову, признал призрак. — Верьте мне, добрейшая госпожа: только злая болезнь, помрачившая мой ум, заставила меня нанести вашему роду тяжкую обиду. Я заботился о ваших братьях больше, чем о собственных детях, чтобы загладить свою вину — успокойте же меня в моем горьком посмертии, скажите мне, что я прощен!

— Не раньше, чем мы обнимем нашего брата, — твердо сказала Санса, война закалила ее характер, и она уже больше не боялась показаться невежливой или невеликодушной.

— Я провожу вас, — вызвался Эйрис. — Только оставьте драконов чуть вдалеке от дома, в котором скрывается ваш брат — добрые люди, что заботятся о нем, могут их испугаться.

Эйрис не хитрил и не готовил ловушки, но Эйгон все равно не был доволен тем, как быстро Арья и Санса ему поверили — только молчаливый и мрачный Джон порадовал Эйгона, выступив вперед.

— Я полечу с ними, — сказал Джон, и его взгляд был по-прежнему тверд и холоден. — А потом ты отправишься искать Брана. Младший сын и средний сын — слишком малая цена за лорда и его наследника, Эйрис. Потому второе поручение: замок должен остаться в целости, пока не вернется Король Севера. А Теон не должен покинуть темницу.

— Мне кажется, он довольно щедр, — поддержал Джона Эйгон, который Эйриса не любил. — Ты, Эйрис, потерял его корону, и рос Джон совсем не принцем — по твоей вине.

— Меня уже вознаградила за это судьба, — неожиданно даже для Эйгона ответил Джон и приобнял Арью и Сансу, а Эйгон с удовольствием заключил, что у наследника есть здоровая наглость и неплохой стиль.

Эйрис был не единственным неожиданным гостем, который в эту памятную ночь посетил Винтерфелл, но следующего призрака увидел только Эйгон и, увидев, окликнул.

— Здравия желаю, государь! — браво отрапортовал сэр Дункан, он с величественным и немного высокомерным Эйгоном Завоевателем сначала прикидывался простачком, чтобы не сердить его своей близостью к Эйгону Невероятному и вообще к королевской фамилии. — Вы к живым спускаетесь великие дела вершить, а я за вами в приоткрывшуюся дверь по своей личной надобности шастаю.

За прошедшие годы Эйгон успел хорошо узнать сэра Дункана и не почитал уже его простаком, а видел его мудрость и то, что чистый сердцем и душой Дункан стоит к богам ближе, чем многие великие короли. Но уж такое между ними установилось общение, что Дункан так и играл с Эйгоном роль чуть лукавого простолюдина.

— Ты вовремя, Дунк, — сказал Эйгон. — Возьми-ка с собой моих наследников.

— Это не я вовремя, это они вовремя, — скромно сказал сэр Дункан и обернулся к Джону и его невестам. — Вас многие здесь и не узнают теперь, а я вот отведу к той, для которой вы всегда прежние, какие и есть.

Сэр Дункан повел Джона, Сансу и Арью через главный двор и конюшни, к кухням и дальше на задний двор, куда выкидывали отбросы и где даже зимой стояла вонь. Года полтора назад Санса, никогда не заходившая в такие уголки замка, могла бы и сморщить от этого носик, но теперь из детства у нее осталась только светская выдержка, выручавшая и в бою. Так что сэр Дункан мог быть доволен тем, что его спутники действительно остались прежними, простыми и земными людьми, и зловещая слава драконьих всадников, духовидцев и варгов их не изменила.

— Доброе утро, Нэнси, — ласково сказал Дункан, входя в небольшую каморку, для чего ему пришлось согнуться почти пополам.

— Доброго в этом утре только то, что ты опять ко мне пришел, Дунк, — ответила лежащая навзничь древняя старушка, и Арья первой узнала голос Старой Нэн — может, потому что она, по сравнению с Джоном и Сансой, слушала сказки Старой Нэн совсем недавно, а может, Арья и действительно любила Старую Нэн еще больше, чем они.

— Скоро станет легче, Нэнси, — ответил Дункан, — скоро ты станешь еще и моложе меня. Я потому и болтаю с тобой, чтобы ты это вспомнила, как оно было.

— Да куда мне, — улыбнулась своему Дунку Старая Нэн, глядя в потолок невидящими глазами, а Дункан уже знал, что перед почти слепой Нэн раскрываются сейчас и потолок, и небо. — Присмотри за нашим Уолдером, Дунк.

— Хорошо, Нэнси, — кивнул Дункан. — С ним все хорошо будет, он для лорда Брандона стал ногами, а лорд Брандон стал его головой.

— Бран маленький еще, — покачала головой Старая Нэн и замолчала на несколько минут, улыбаясь мыслям о своих воспитанниках. — А все же горько умирать в плену, Дунк.

— Ты не в плену, няня, — наконец заговорил Джон, шагнув вперед, а призрачный сэр Дункан ловко посторонился и пропустил всех троих. — Винтерфелл свободен.

Лицо Старой Нэн просияло, и Дункан уже ясно видел зрением призрака, как раздвигается над ней крыша ее каморки.

— А я верила, что ты придешь, Джон, что ты первый на защиту встанешь, обо всем другом забудешь, — сказала Старая Нэн, ловя иссохшей рукой крепкую руку Джона. — Тебе больше пристало бы принцем быть, а не этому пиратскому детенышу.

— Теон уже пожалел, что вернулся сюда не с миром, и еще пожалеет, — строго сказала Арья, подходя к няне, но Старую Нэн уже не тревожила судьба Теона, да и злобы в ней никогда и ни к кому не было.

— Да ты прихрамываешь, Арьюшка, — сразу же заметила полуслепая няня. — Ох, горе, горе, пришли тяжелые времена: я смотрю, и Санса уже в доспехе.

— Мераксес не даст меня в обиду, няня, — весело сказала Санса. — И Джон тоже.

— Горе было бы, если бы они были поврозь, — уверенно добавил Дункан, и Старая Нэн мелко покивала в ответ, словно благословляя.

— Мы пойдем теперь, — как-то запросто сказал Дункан и исчез, и Старая Нэн ушла вслед за ним.

В Семи Королевствах Эйгон не любил ничего, кроме Драконьего Камня, и еще во время путешествия вдоль Стены потряс Джона мнением, что настоящий снег — только на Драконьем Камне.

— А он там бывает? — довольно глупо спросил ошарашенный Джон.

— Редко, — признал Эйгон. — Сначала обычно день или два ревет шторм, снег летит в окна вместе с дождем и ветром, но даже днем так темно, что его почти не видно. Но после шторма, когда разлетаются облака, черный замок на несколько дней становится белым, облитым льдом и укрытым снегом.

И тогда Эйгон в первый раз на глазах Джона улыбнулся — не усмехнулся, не скривил губы — и суровое лицо драконьего владыки просветлело, как небосвод после бури в его рассказе. Эйгон с доброй улыбкой припомнил про себя, как маленькая Рейнис, милое летнее дитя, в первый раз увидела снег, и как он, будучи всего на два года ее старше, с важностью показывал ей зимний замок, словно уже стал лордом, и делал вид, что прекрасно запомнил зиму, в которую Рейнис еще сопела в колыбельке, а самому Эйгону было три года.

— А здесь снега просто много, — сказал Эйгон, указывая на пространство вокруг Стены. — Это очень скоро надоедает.

Джон с некоторой опаской задавал теперь себе вопрос, почему Эйгон принял так близко к сердцу положение Севера. Арья и Санса сражались за свою семью, Джон сражался за дом своего детства, а Эйгон просто подвергал своих драгоценных драконов большому риску — все говорило Джону, что просто так у Эйгона ничего не бывает.

— Ну что, поедим и вылетаем в Риверран? — энергично спросил Эйгон утром в замке Личестеров, где он пытался излечить старого лорда Лаймонда от безумия методом шоковой терапии, а именно посадив у него на стенах трех драконов, но не очень-то преуспел — и не очень-то расстроился.

Зато это свое явление царственный призрак мог считать одним из самых успешных — от его слов Санса и Арья просто обмерли.

— Среди диких народов Эссоса есть такое слово как «калым», — поделился веселый Эйгон, обращаясь к девушкам. — Так называют выкуп, который влюбленный джигит платит за невесту ее семье. Ров Кейлин как ключ от Севера и Винтерфелл, главный замок Севера, — если этого вашей семье мало, то я даже не знаю, что предложить еще. Можем для пользы дела сделать вид, что Джон все замки взял в одиночку: как и положено доблестному рыцарю из баллад, он предложит один из них Королю Севера — и ему отдадут в жены прекрасную северную принцессу. А потом Джон предложит Королю Севера еще один замок — и получит в жены еще одну прекрасную принцессу. По-моему, все сходится. Небывалые подвиги заслуживают небывалой награды. Полетели.

К своему неудовольствию Эйгон даже не дождался возмущенных возгласов «Эйгон!», к которым он привык смолоду. Его храбрые наследники, бесстрашно пикировавшие на молодых драконах навстречу копьям и арбалетным болтам, явно испугались безоружной и неогнедышащей Кейтилин Старк. Это в зачарованном замке Драконьего Камня, который повиновался воле Эйгона, их таргариенский союз принимали как естественный и изначально данный: новый принц Таргариен вернулся домой с двумя невестами, и это было далеко не столь дивно, как то, что он вернулся предваряемый призраками и вскоре после возвращения вывел драконов. А в мире за пределами Драконьего Камня их будущий двойной брак был скандалом и попранием святынь, особенно для тех, кто всю жизнь считал, что Джон единокровный брат Арьи и Сансы. Эйгон, по его собственному выражению, на подобные вещи плевал с дракона: он был Таргариен и драконий владыка, живущий в небе и глядящий на крохотных людей на земле с валирийским презрением, но его наследников растили иначе, и пустота небес и взгляд на мир глазами дракона еще не отравили их кровь валирийским холодом.

— Ну то есть нет? — недовольно спросил Эйгон, удивленный потрясенным молчанием, которым были встречены его уверенные и логичные слова. — Я даже не знаю, что тогда делать. Давайте Харренхолл сожжем, что ли.

Если Эйгон хотел, чтобы Джон и его невесты были похожи и смотрели на жизнь одинаково, он мог бы сейчас быть доволен — как и Джон в самом начале знакомства с Эйгоном, Арья и Санса были готовы скорее атаковать втроем армию Тайвина Ланнистера, чем решать свои сердечные дела и объясняться с родственниками. Впрочем, такое полезное для супругов сходство Эйгон мог считать самим собой разумеющимся: все трое росли вместе, и когда жизненные невзгоды отшелушили наносное, основа, заложенная в семье, оказалась одинаковой — а дальше воспитание взял на себя лично владыка Эйгон.

— Самой славной моей битвой все считают битву на Пламенном Поле, в которой мы с Висеньей и Рейнис сражались втроем, — рассказывал Эйгон полчаса спустя. — Там, кстати, тоже перепало Ланнистерам, так что вам будет приятно послушать. Висенья считала, что это была самая глупая и показушная битва, но ведь надо и историкам оставить материал для прославления тебя. Незадолго до Пламенного Поля Висенья без боя взяла Долину, взлетев к Орлиному Гнезду и похитив мальчика, который тогда считался лордом Долины — это и без слов сказало его матери, что либо капитуляция, либо парень полетит в пропасть, а замок сгорит. Так Висенье воевать нравилось — она и Ланнистеров предлагала жечь потихонечку по ночам. Но погода была летняя, ночи короткие и лунные, а трава на полях вся высохла — я решил, что негоже входить в историю как король-стервятник, а лучше так потом дразнить дорнийцев, и дал противнику бой: как дурак, со впятеро меньшей армией.

Джон в этот момент заметил, что это первый урок истории, на котором Арья не скучает — Эйгон как очевидец событий живо и красочно излагал.

— А потом мы зажгли все поле с подветренной стороны, и битва закончилась, — неожиданно кратко резюмировал Эйгон. — Висенья каким-то образом получила стрелу в плечо и после долго на нас ворчала, хотя придумка была неплохая. Но сейчас мы наконец послушаемся Висенью и будем воевать не силой, а хитростью. Доставай-ка, Джон, карты, и я на несколько минут превращусь в дедушку Эйнара и заставлю вас рассчитывать подлетное время отсюда до Харренхолла.

Эйгон был опытным и талантливым полководцем, и его план был прост, умен и безжалостен к исполнителям. Зимний день, вставший над Трезубцем и Божьим Оком, был пасмурным и дождливым, и облака висели совсем близко над землей. Драконы должны были уйти в облака, став невидимыми с земли, и свалиться на Харренхолл вертикально, сметя пламенем один из стоящих лагерем отрядов — а потом рассчитывать на то, что ошеломленный и напуганный противник станет сговорчивее. Перед вылетом с драконов сняли защищавшие их в бою кольчуги — Эйгон не собирался воевать, а собирался делать вид, что драконы уже взрослые и потому неуязвимы.

Джон раньше и не задумывался о том, из чего сделаны облака и что находится над ними, и ответ на первый вопрос он выяснил на собственной шкуре — низкие зимние облака были сделаны из густого холодного тумана. Драконы летели быстро, и Джон почти сразу вымок и замерз, а хуже того было то, что так же вымокли и замерзли Арья и Санса, и теперь их уже не ждали в двух минутах лёта теплый замок и сухая одежда. Из-за тумана вокруг Джон их почти не видел, но понимал, что его маленькой худенькой Арье и его милой нежной Сансе приходится похуже, чем ему.

Докричаться сквозь туман было невозможно, а подлетать ближе было опасно, чтобы не задеть, и Джон подал сигнал, войдя в разум Балериона — хотя бы первую часть пути можно было преодолеть под облаками. Но и под облаками было не лучше — сверху моросил холодный зимний дождь, летевший драконьим всадникам в лицо, а иногда облака висели прямо над деревьями, и приходилось снова нырять в них, чтобы не напороться на особенно высокую сосну.

Призрачного Эйгона дождь беспокоил мало: он удостоверился, что дедушка Эйнар снабдил наследников валирийскими хронометрами и компасами, велел перед вылетом сверить часы и проверить еще раз расчет подлетного времени, а в дорогу рассказал байку о том, как он впервые оседлал Балериона.

— Отец летал на Мераксес, говорил, что она со временем всех перерастет, — поведал Эйгон. — Я смог наладить контакт с Балерионом, одним утром взял седло и полез к нему на спину. На нем до меня долго никто не летал, следов от седла никаких нет. Вдруг вижу — между зубцов на хребте установлен большой компас. Я, конечно, сразу Эйнара вспомнил добрым словом и седло приспособил так, чтобы компас было хорошо видно. Очень удобно оказалось.

Подлетное время было исчислено верно: Джон вышел из облаков за полминуты и уже глазами дракона увидел черный Харренхолл на фоне свинцового озера Божье Око. В горячем теле дракона его больше не бил озноб, хотя Джон и знал, что, когда он вернется в собственное тело, неподвижно замершее на драконьей спине, ему будет еще холодней. Но сейчас его целью был лагерь Кровавых Скоморохов у стен Харренхолла, а Вхагар и Мераксес пролетели дальше, чтобы усесться на башнях внутри замка — как правильно сказал Эйгон, «внутрь замка они стрелять не готовы».

Никто на земле не успел пошевелиться, когда Балерион снес стоянку Варго Хоута огнем, пролетев совсем низко и оставляя за собой черную землю и тлеющие скелеты, и, уже делая разворот на замок, Джон услышал слухом дракона боевой крик Вхагар и увидел, как внутрь замка ударила струя огня. Балерион ринулся ко Вхагар, чтобы помочь и поддержать, и Джону стоило труда усадить его на одну из башен.

Рупор перешел к Джону из тех же сокровищ дедушки Эйнара, и любимое присловье Эйнара пришло к Джону вслед за рупором.

— Говорят и показывают Таргариены, — разнесся над замком густой громовой голос. — Мы не хотим войны. Мы предлагаем мир. Мы будем ждать в трех милях к востоку на берегу озера.

В трех милях на восток драконов ожидал Эйгон, и Джон снова проверил, точно ли высчитывает подлетное время: хронометр Эйнара не врал.

— Джон, во вверенном тебе подразделении процветает атаманщина, — посетовал Эйгон, когда все трое спустились на землю.

— Я выполнила волю отца, — резко сказала Арья, не дав Джону вставить слово. — Он как десница Роберта Баратеона отдал приказ уничтожить отряд Грегора Клигейна. Его приказ выполнен.

— Этот приказ был поспешным, и поспешность дорого стоила, — строго ответил Эйгон. — Твое решение тоже было поспешным. Скоморохи — имущество Тайвина, взятое на время, а Клигейн был его вассалом. Не следует показывать так явно, что Тайвин не может защитить своих вассалов от драконов.

— Клигейн и его люди должны были умереть, — упрямо сказала Арья, даже Эйгону было нелегко с ней справиться.

— Должны, — согласился Эйгон. — Он виновен в гибели семьи Рейгара, его люди убили единокровного брата Джона и его сестру, а нашу пролитую кровь мы никогда не простим. Но в этом же виновны Тайвин и Киван, с которыми — пока — Джону придется разговаривать. Мы сочтемся с ними потом, а сегодня только немного посмеемся над ними.

— Об этом можно было и сказать, — вступилась за сестру Санса, а Эйгон только насмешливо покачал головой.

— А я что сейчас делаю? — спросил Эйгон. — Могу повторить вам еще, что тебя и Арью не должны рассмотреть и сопоставить вас с теми, кто устроил резню в Королевской Гавани. Поэтому ваши драконы останутся в трехстах ярдах позади. Впереди будет только Балерион и Джон на нем, его Тайвин не узнает. Джон, кинь на землю плащ и ложись пока грейся рядом с брюхом Балериона, потом тебе нужно будет думать, а не стучать зубами.

— А если драконы все сядут рядом, нам будет теплее? — спросила Арья, и Эйгон с некоторой неохотой кивнул и отправился наблюдать за тем, когда из Харренхолла выедет Тайвин Ланнистер и его свита, а его перемерзшие наследники, прибившись друг к другу, остались между горячими боками Балериона и Вхагар. Может, не так следовало ожидать парламентеров драконьим владыкам, могуществом равным богам, но туман скрывал от них Харренхолл, а их от Харренхолла, а на земле драконьи владыки были дружными и любящими друг друга детьми.

Лошади скачут куда медленнее, чем летают драконы, да отряд Тайвина и ехал почти шагом, поэтому ждать его пришлось долго.

— Кивана с ними нет, не рискуют, — сообщил Эйгон, когда пришел предупредить о приближении. — Вы отлично смотритесь втроем, но вас, девочки, здесь быть не должно.

Эйгон и сам покинул Джона, напев перед этим мотив одной из своих баллад, и Джон припомнил слова, когда Ланнистеры подъехали ближе.

Король сидел угрюмо, не шевелясь в седле,

А маленькие люди стояли на земле...⁽¹⁾

Балерион не достиг еще и трети своего взрослого размера, но сидящему на его спине Джону приближающиеся к нему люди действительно казались маленькими, карликами перед драконьим владыкой. Впрочем, Тайвин не торопился спешиваться, и Джон мог не надеяться на то, что будет говорить с Хранителем Запада из седла.

Оба спешились одновременно и встретились на середине. За Тайвином было два десятка человек; за Джоном один Балерион, который смел бы всех огнем, стоило Джону закрыть глаза и оказаться в его теле. Тайвин не знал об этом даре Джона, да знать ему было и незачем, он и так понимал, что одного жеста драконьего всадника может хватить.

Тайвин долго молчал, разглядывая дракона и спустившегося с его спины юношу: никто в Вестеросе не видел драконов уже полтораста лет, они стали почти сказками. К тому же полуразрушенном Харренхолле не было библиотеки, и Тайвину приходилось полагаться на свои воспоминания о драконьих черепах, украшавших стены тронного зала при Эйрисе: он понимал, что перед ним не самый большой дракон, но не мог понять, молодой ли это дракон с непрочной чешуей или небольшой и старый, с чешуей, прочной, как камень.

Но чем дольше Тайвин смотрел на драконьего всадника, вышедшего ему навстречу, тем более убеждался, что всадник опаснее дракона. Лицом всадник был совсем не Таргариен, а больше походил на молодого Эддарда Старка, но на его черных доспехах был красный трехглавый дракон, и Тайвин, долго бывший другом и десницей Эйриса, легко догадался о смысле этого знака.

Красный трехглавый дракон был гербом королевского дома и личным гербом Эйгона Завоевателя; у каждого же члена королевского дома был другой личный герб: в гербе Мейкара было четыре дракона, трехглавый дракон Эйгона Второго и Дейрона Юного Дракона был золотым, два дракона Эйриса Безумного были белыми, а принц Рейгар, с детства грезивший об Обещанном Принце, поставил в свой герб трех одноглавых драконов. Таргариены воевали под знаменем с гербом Эйгона Завоевателя, но редко кто дерзал иметь личный герб, слишком схожий с этим гербом: дракон Дейрона Доброго смотрел в другую сторону, а герб Валарра, сына Мейкара, был обведен красным контуром щита.

Но перед Тайвином стоял человек, носящий герб Эйгона Завоевателя как свой: без дракона Тайвин принял бы его за не слишком просвещенного самозванца, но теперь Тайвин, уже повидав фамильного призрака Старков и узнав силу их потустороннего гнева, боялся того, что герб Эйгона Завоевателя сам Эйгон юноше и дал. Решись Тайвин противостоять драконам, воевать с ним будут не юные, неизвестно откуда объявившиеся Таргариены, а суровый, умелый и дальновидный Эйгон Завоеватель. Может, Эйгон и сейчас невидимо стоит за спиной вышедшего на переговоры, и говорить устами юноши будет именно он.

— Я был десницей государя Эйриса, ваше высочество, когда его здоровье еще не пошатнулось, — осторожно начал Тайвин. — Многие говорят, что во время восстания младшие дети государя покинули Королевскую Гавань и отплыли сначала на Драконий Камень, а потом в Эссос. Мне хотелось бы верить, что и детям принца Рейгара удалось спастись…

В отличие от Эйгона, Джон не воспринимал предательство Тайвина в конце гражданской войны как кровную обиду, но он прекрасно понимал, что Тайвин лжет ему в лицо, и его рука чуть не дернулась к мечу, только суровое воспитание Эйгона взяло верх.

— Я был бы рад приветствовать сейчас принца Визериса или принца Эйгона, — продолжал Тайвин, — но вы не похожи ни на одного из них.

— Я не Визерис и не Эйгон, — ответил Джон, — и не у всех Таргариенов светлые волосы. Бейлор Сломи Копье был темноволосым. Эйгор Биттерстил, в котором была кровь дракона, был темноволосым. И наши добрые родичи Баратеоны все — всегда — были темноволосыми.

И после этого страшного намека на его внуков Тайвин окончательно понял, что сейчас на него холодными глазами смотрит Эйгон Завоеватель, войну с которым выиграть нельзя. Возможно, невидимый Эйгон уже проходил среди армии Тайвина и читал его письма и планы через плечо — Эйгон откуда-то привел драконов, Эйгон нашел себе наследника и препоясал его Черным Пламенем, и Эйгон, как и три века назад, уничтожит все, стоящее на его пути к власти над Вестеросом, и не остановится ни перед чем.

— Чем я могу служить вам, ваше высочество? — обреченно сказал Тайвин.

— Мне нужно, чтобы в моей стране установился мир.

— Мне нужен мой сын, — твердо возразил Тайвин. — Я не заключу мира с Речными Землями, пока мой наследник не вернется в Утес Кастерли.

— Он вернется в Утес Кастерли, — пообещал Джон. — И король Станнис освободит его от службы в Королевской Гвардии, которая принесла беду и ему, и многим другим. А вас, лорд Тайвин, я прошу съездить в Старомест: посетить Звездную Септу, поговорить с Верховным септоном, который теперь находит Королевскую Гавань неподходящим для себя местом. Пусть он вернется и привезет свое благословение мне и моим невестам.

— Вы даете поручение, которое будет нелегко выполнить, ваше высочество, — вздохнул Тайвин, пытаясь что-нибудь выгадать или хотя бы рассмотреть невест принца, но их драконы стояли слишком далеко, и всадниц было почти не видно.

— Мой великий предок Джейхейрис считал, что Железный Трон стоит мессы, — заметил Джон. — Я не сомневаюсь, что ваш род ценит Утес Кастерли не меньше. Сделайте это ради вашего наследника, а не ради меня. Мне будет достаточно мира в моей стране, и я буду доволен любыми его условиями. Но если война продолжится, я буду винить в этом вас.

И все же Тайвину под конец удалось почти сквитаться, хотя он об этом и не думал, просто задал логичный для разговора с Таргариеном вопрос, ответ на который был ему нужен для переговоров с Верховным септоном.

— Они ваши сестры, ваше высочество? — спросил Тайвин.

1) Балладу Стивенсона в переводе Маршака можно прослушать здесь: https://youtu.be/I8CAnrPcNI4

Вернуться к тексту

Когда Джейме попался Старкам, у Кейтилин была мысль обменять его на своих дочерей, которых она считала заложницами в Королевской Гавани, но способ это сделать у нее выходил какой-то странный: разругаться с родичами, отпустить Джейме под честное слово вместе с полузнакомой ей женщиной… Эйгон мыслил неординарно и ярко: он тоже сменял Джейме, но на согласие церкви на двойной брак его наследника — конечно же, с Сансой и Арьей, кто же еще есть во всем Вестеросе такой сладенький и драгоценненький, чтобы на них менять наследника из великого дома. Поэтому, когда Тайвин повернул к Харренхоллу, а Вхагар и Мераксес перенесли Арью и Сансу к Джону словно длинным прыжком, весьма довольный Эйгон уже поздравлял Джона с успешными переговорами.

— У нас с тобой неплохие головы, Джон, — весело сказал Эйгон, которому никогда не жаль было поделиться своими успехами с Джоном, особенно под влюбленными взглядами невест. — В нас есть артистичность мышления.

— Что вы опять придумали? — прямо спросила Санса, веселый Эйгон не всегда был к добру.

— Как говорили дикие народы Эссоса — помните, это те, у которых был калым — «кто нам мешает, тот нам и поможет». Тайвин больше не хочет воевать, он хочет ехать хлопотать перед Верховным септоном за вашу свадьбу.

Сообщение Эйгона произвело эффект взорвавшейся септы Бейлора: в новости о том, что Джон поговорил с Тайвином о своем двойном браке с Сансой и Арьей, а Тайвин вызвался за них похлопотать, было прекрасно всё.

— Он, конечно, не знает, за кого он хлопочет, — уточнил Эйгон. — Джон даже не назвал ему свое имя, хотя Тайвин, подумав, найдет наиболее вероятным, что явившийся ему принц Таргариен — сын Рейгара и Лианны. А вот дальше Тайвин будет долго раздумывать, откуда взялись драконы и где сын Рейгара набрался таких идей, из-за которых Тайвину теперь уговаривать Верховного септона. Я так думаю, в Эссосе или даже в Асшае набрался, — и Эйгон напел мотив легкомысленной песенки о кхале, который имел трех жен, репертуар у Эйгона был широкий.

В легкомысленной песне был и таргариенский куплет, сразу после куплета про трех тещ: «если б я был король, я бы жил с сестрой» — как и все фривольное и недостойное, молва приписывала его Эйгону Недостойному, но из того, что Недостойного в Валгалле не было, а Эйгон Завоеватель куплет знал, можно было сделать другие выводы. Этим куплетом Эйгон пока не делился даже с Джоном с глазу на глаз, а тем более не стал шокировать им уже и так шокированных девушек, им и напетого Эйгоном мотива хватило. А вот Джон воспользовался моментом правильно, в нем видна была не только артистичность мышления, но и Эйгонова школа.

— Это же все только ради вас, — сказал Джон, шагнув к Арье и Сансе и взяв их за руки. — Все полеты, все сражения, пламя и кровь. Конечно, в первую очередь я добился от Тайвина того, что мне важнее всего в жизни.

Эйгон отнюдь не терял надежды довести своих наследников до Риверрана и завершить победы на поле боя дипломатическими успехами, а потому направил их в усадьбу Смоллвудов с забавным названием Желуди.

— Там крепость по-прежнему деревянная, по-моему, — сообщил Эйгон. — Кто-то из совсем молодых рассказывал. А обитатели деревянных крепостей очень, очень гостеприимны к драконьим всадникам.

Усмешка у Эйгона была при этом нехорошая, потому что ему нужно было отвести душу, после того как наследники снова сражались и жгли, а он не мог как следует поучаствовать.

— Я немного задержусь в дороге, — предупредил Эйгон. — Загляну на холм Высокое Сердце: говорят, там бродят какие-то древние призраки. Ну вот они у меня еще и забегают.

Наследников Эйгона, конечно, его слова о драконах и деревянных крепостях побудили к ровно обратным действиям: Санса легко припомнила, что Смоллвуды — вассалы Талли, и драконы опустились в паре сотен ярдов от Желудей, чтобы ничего ненароком не подпалить. Поэтому добрая хозяйка Желудей леди Равелла сначала увидела у своих ворот троих промокших и замерзших детей и только потом заметила и доспехи под мокрыми тяжелыми плащами, и достигаемую годами аристократической муштры выправку. Иззябшие дети с синими от холода губами стояли прямо, развернув плечи и сдерживая дрожь, и говорили спокойно и с достоинством, словно не искали ночлега в ненастную осеннюю ночь, а просто проходили мимо. Младшая девочка была явно моложе маленькой Кариллен, которую леди Равелла отправила в Старомест, подальше от войны; старшая вряд ли была намного старше Кариллен, но леди Равелла видела, что на дорогах войны они обе не случайные люди.

— У меня вряд ли достанет в доме еды для всех ваших людей, — предупредила леди Равелла, она думала, что посетившие ее дети лордов скорее всего идут со своим отрядом, который пока не видно в темноте.

— С нами нет людей, — ответил Джон. — Только наши драконы, — и в подтверждение его слов над Желудями пронеслись три огромные тени.

— Они найдут себе что-нибудь в лесу, — успокоила хозяйку Санса. — Если они окажутся слишком близко от замка, позовите нас, мы их отошлем.

— А еще мы умеем их звать, — предупредила мокрая и сердитая Арья. — Они нас слышат намного лучше и прилетают намного быстрее, чем можно подумать.

Хозяйка ушла распорядиться, чтобы для вымокших под осенним дождем гостей согрели воду и приготовили сухое платье, но вернувшись с удивлением обнаружила, что сухая одежда у ее гостей есть, в немного влажных и теплых кожаных сумках — Эйгон был опытным драконьим наездником и научил своих наследников класть перемену одежды под седло, Арья еще удивлялась, когда этого не знала, почему седло такое большое.

Арья и Санса ушли вслед за служанками леди Равеллы, а Джон остался у камина, по-прежнему в доспехах и с Черным Пламенем на поясе.

— В доме сейчас мало мужчин — почти все, кто мог носить оружие, ушли с моим мужем к Риверрану, — сказала леди Ровенна своему настороженному гостю. — Но один или двое, кто сможет помочь вам с водой, конечно, найдутся.

— Я посижу у камина, — коротко ответил Джон, он был теперь больше похож на разбойничьего атамана или беглого каторжника, чем на лорда. Лорд прибыл бы в замок с немалым отрядом, так что скорее хозяйке небольших Желудей нужно было бы его бояться. А одиноких и осторожных драконьих всадников в Вестеросе не видели давно: все те, кого учили жить в одиночку в лесу и уметь продержаться против нескольких человек, пока не прилетит твой дракон, погибли в Танце Драконов. Такими были Деймон Порочный Принц, Эймонд Одноглазый и даже Рейнис Почти Королева, и теперь словно пришедший из другого времени принц Джон Таргариен казался остальным странным и мрачным — не рыцарем, а воплощением войны.

Леди Ровенна принесла Джону свежего хлеба и теплого вина, но он так и сидел у камина, пока не спустились Арья и Санса: Санса в мягком теплом платье, а Арья в сухой дорожной одежде и по-прежнему в кольчуге. Только когда они обе сели за стол и преломили хлеб, Джон ушел от камина и вернулся уже в сухой одежде, сев между Сансой и Арьей и с минуты на минуту ожидая Эйгона, который, конечно, не преминет взглянуть на наследников, которые растут такими похожими на него и его сестер.

Но вместо Эйгона ночная дорога принесла в замок небольшой отряд из Братства без Знамен, члены которого плохо знали историю и только потому не обмерли от удивления, увидев за столом в хозяйском чертоге юношу с драконом Таргариенов на груди, юную красавицу в платье по его левую руку и девочку в кольчуге по правую. Впрочем, один из пришедших все же от удивления обмер, остановившись в дверях.

— Здравствуй, Харвин, — приветливо сказала Санса. — Мы рады, что ты жив.

Харвин долго не мог поверить, что его господа оказались одни так далеко от больших дорог, пока над замком не раздался рев дракона.

— Дракон пролетает над чертогом и слышит, что здесь слишком шумно, — пояснил Джон, который понабрался от Эйгона и его своеобразного юмора, и таргариенского высокомерия. — Дракон от этого нервничает.

— Ступайте в кухню, — велела Арья разномастным солдатам. — Харвин, останься.

Оставшийся Харвин рассказал о том, как был разбит посланный Эддардом навстречу Горе Клигейну отряд и как вслед за Горой в Речные Земли вступила армия Тайвина.

— Это была ловушка, миледи, — сказал Харвин. — Лорд Тайвин послал своего Гору через Красный Зубец с огнем и мечом, чтобы заманить туда вашего лорда-отца.

— Это дорого обошлось Ланнистерам, — твердо сказала Санса, и Харвин решился спросить о том, о чем он слышал, но не мог поверить, потому что не может же быть...

— Флот Станниса Баратеона высадил десант и взял Красный Замок, пройдя по подземельям, — коротко рассказала Санса о произошедшем в Королевской Гавани, не упоминая фамильных призраков и роли Эйгона Завоевателя — что сам Эйгон одобрил, он как раз подошел вовремя, послушать очевидца того, как началась война — а Харвин смотрел на Сансу и не верил, ему казалось, что это говорит другой человек.

— Мы судили тех, кто предал и оклеветал нашего отца, — добавила Арья. — Приговорили их к смерти и казнили. Из тех, с кем вы простились в Королевской Гавани, не выжил никто, кроме нас.

Джон только развел руками на вопросительный взгляд Харвина — мол, меня там не было, ты же знаешь — и, если бы Харвин мог видеть стоящего рядом Эйгона, он бы удивился тому, как сейчас похожа усмешка Джона на усмешку его прославленного предка.

— Я была рядом с твоим отцом, Харвин, когда он умирал, — неожиданно мягко сказала Арья. — Он умер на конюшне, как всегда и думал умереть — только его убили солдаты Ланнистеров, когда ворвались в Башню Десницы. Извини, но того, кто его убил, мы не нашли.

— Я не думаю, миледи, что этот солдат так уж ненавидел моего старика, — рассудительно сказал Харвин. — Он был просто оружием тех, кто отдал приказ — и вот их-то вы разделали. Но не все солдаты только выполняют приказы — те, с кем мы воюем теперь, творят зло без приказа, и простых людей некому от них защитить. Хуже всех солдаты Горы Клигейна...

— Он мертв, — сказала Арья и вспомнила запах крови и горелого мяса, который она вдыхала ноздрями дракона. — Я сама сожгла его сегодня в Харренхолле, и многие его солдаты сгорели вместе с ним.

— Они сгорели в пламени дракона, на котором летает Арья, — поправил Джон, он хорошо помнил слова Эйгона, что варгов больше, чем Таргариенов, и сам старался не допускать этих почти неизбежных оговорок — в бою в теле Балериона жил Джон, и рассказ от первого лица был слишком естественен и правдоподобен.

Харвин и действительно услышал в словах Арьи нечто необычное: те Таргариены, что жили после Эйгона Драконьей Погибели, на свое счастье не попавшего с таким прозвищем в Валгаллу, иногда называли себя драконами, но это было блефом — только драконьи всадники, жившие в теле своего дракона, могли сказать, что дракон тоже живет в них. В этом, как рассказывал дедушка Эйнар, было мало радости: контроль над кровожадным животным, которое прописалось в твоей голове, требовал дисциплины и самообладания. «Таргариену нельзя выходить из себя, Таргариен может и не вернуться обратно», — наставительно замечал ехидный Эйнар, которого минула чаша варга, и потому он-то себя не сдерживал, а вот наследникам завещал переносить его несдержанность с отрешенным спокойствием.

Сам Харвин всегда был не прочь расквасить кому-нибудь на праздник сопатку, а разбойника или конокрада мог без зазрения совести зарубить, но этим он ничем не отличался от крестьян, разве что с мечом и копьем Харвин управлялся куда ловчей. Северные крестьяне встречали набеги Одичалых вилами и топорами, а попавшего к ним в руки конокрада чаще всего забивали мотыгами. Харвин не любил добивать врагов и всегда немного содрогался внутри, когда приходилось это делать не в пылу боя; перед боем ему порой бывало страшно, так что крестьяне, которым бежать было некуда, а при набеге Одичалых оставалось только драться, были, выходит, посуровее и позлее него.

Но иногда Одичалых было слишком много, или разбойничьи шайки в лесах набирали слишком большую силу, и тогда на помощь крестьянам и простым гарнизонным солдатам вроде Харвина выезжали профессиональные убийцы. Раскалывая лед и разбрасывая комья снега копытами своих лошадей, скакали латники и присяжные рыцари, с юных лет живущие убийством, и возглавляли их суровые лорды, которых латники побаивались и сами. Навстречу Одичалым чаще всего выезжали отец и сын Амберы — про отца рассказывали, что в одной свалке, когда его лагерь застали врасплох, он откусил главарю Одичалых половину лица. Разбойниками обычно занимался лорд Русе Болтон, больше похожий на мертвеца своей бледностью и тихим неживым голосом — он рубился в молчании, не меняя выражения лица, словно выполняя монотонную скучную работу. Русе Болтон делал свою работу хорошо и неутомимо, нагоняя на врага животный ужас неумолимостью своего приближения. Но быстрее всех прибывал на помощь Эддард Старк, Тихий Волк, чье ледяное спокойствие более подобало посланцу самой смерти. Лорд Эддард ничего не боялся и ничто не могло его удивить: он раздавал короткие приказы, которые любой тут же кидался выполнять, он не знал усталости или сомнений — и жалости к врагу тоже не знал, добивая и казня с уверенностью в своей правоте и власти.

Так что Харвин давно понял, что в каждом лорде рядом с человеком живет зверь, и отличал лордов по тому, как человек в них управляет своим зверем. Зверь Горы Клигейна был бесхозным и не чувствовал над собой никакой власти; зверь Русе Болтона был в руках недоброго человека; а звери Эддарда и Амберов имели хороших хозяев, справедливых и отзывчивых на чужое горе, и потому были полезными зверями, надеждой и защитой для многих людей. В детях лорда Эддарда, сидевших перед ним, Харвин тоже разглядел теперь таких зверей, сильных и опасных, но люди, управлявшие ими, были сильней — и Харвин, давно зная всех троих, был уверен в том, что люди это хорошие. Удивлялся он только тому, что дети лордов так рано входят в силу.

Все эти долгие мысли Харвин сложил в своей голове уже позднее, устраиваясь на ночь, а его разговор с повзрослевшими господами прервался довольно неожиданно: прибившийся к отряду добрый малый, неизвестно зачем завербовавшийся в Дозор, но до Стены так и не дошедший, заглянул в главный зал позвать Харвина, чтобы помог ему ковать лошадей, и так и встал на пороге с открытым ртом.

— Черт тебя возьми, вот кому-то я в Валгалле намылю его бычью шею, — пообещал Эйгон. — Мало мне того, что по Драконьему Камню нельзя спокойно пройти из-за таргариенских бастардов, теперь уже и в Речных Землях не посидишь тихо-мирно у стены.

— Стой ты! Куда бежишь как сумасшедший? — донеслось до Джона уже от дверей. — Раньше было надо думать и стыдиться, до того, как затеял таскаться с такой компанией — ты, незаконный отпрыск великой Валирии!

Ставить кузницу внутри деревянной крепости было довольно плохой идеей, но еще больше Джону не нравилось то, что кузница была недалеко от комнаты, в которой он пытался уснуть. Для вразумления потомка из Валгаллы явился Орис Баратеон, незаконнорожденный брат Эйгона Завоевателя, и воспитуемый Джендри пытался спастись от его филиппик, прибегнув к любимой работе. Кузнечный мех ревел, молот грохотал по наковальне, но Орис все равно орал на потомка громче. Никто, кроме Таргариенов по крови, таргариенских призраков без их на то желания слышать не мог — а вот Джон, к своему сожалению, не мог их не слышать.

— Я сроду не видал такого дурня! — кричал Орис. — Племянник короля лупит по наковальне молотом, а жизни и знать не хочет! Немедленно садись на коня и отправляйся обратно в Королевскую Гавань!

— Ты сказал, что кузницу моего хозяина сожжешь, если я за молот возьмусь, — отвечал Джендри, переставая ковать. — Он всегда ко мне добр был, я на него беду наводить не буду.

— Эйгон, я не могу! — пожаловался Орис. — У него «хозяин», словно он лошадь или собака. Какая жалость, что я мертвый, живой я бы его просто избил.

— Брось его, — громко сказал Эйгон. — Роберт только и знает, что трепаться за столом о своих бабах. Найдем остальных его сынов, выберем того, который поумней. Эдрик, кстати, неплохой паренек. Не пропадет твое наследство.

— Ты подумай, тупой ты баран! — снова взялся за своего непутевого потомка Орис. — Ну что это за жизнь, махать кузнечным молотом и девок по земле валять? У тебя впереди славные бои, будешь сидеть с королем за одним столом, будешь мятежным лордам руки-ноги в бою обрубать. На тех девок, с которых ты теперь глаз не сводишь, ты тогда и смотреть не захочешь, для тебя и юные леди штанишки сбросят. Ты подумай только!

— Не нужны мне никакие ваши леди, — отрезал Джендри и снова взялся за молот.

— Идиот! — взревел Орис, и в этот момент Джон, отчаявшись уснуть под такой аккомпанемент, вышел во двор, надев кирасу на фуфайку и захватив меч.

— Тебя никто не спрашивал, что тебе нужно, — строго сказал Эйгон молодому кузнецу. — Тебе предлагали подумать. Припомни, когда ты это делал в последний раз, — и попытайся сейчас сделать то же самое.

— Многоуважаемые предки, — с официальной вежливостью обратился Джон, не желая раздражать и без того сердитых братьев, — я, в отличие от всех остальных, вас слышу, поэтому покорнейше прошу не кричать под окнами моей спальни.

— Видишь, Орис, наследника престола из постели подняли, — весело сказал Эйгон, Джона он любил и с его появлением подобрел, а вид Черного Пламени на фоне кальсон Эйгона отдельно позабавил. — Обычно он у меня по форме одет.

— Джон, слушай, удружи, — попросил Орис. — Поверни меч плашмя, дай этой орясине разок, и тащите его на Драконий Камень тюком — авось вы там из него человека сделаете.

Джон глянул на синеглазого и мускулистого кузнеца, стоящего перед горном в кожаном фартуке на голое тело, и подумал, что юный Роберт Баратеон недаром был любимцем женщин. Бить молодого упрямца Джон, конечно, не стал, но и держать при себе такого родственника, с тяжелой ловеласной наследственностью, Джону было ни к чему.

— А зачем мне на Драконьем Камне кузнец? — отказался Джон. — Нет, нам кузнец не нужен.

Братья без Знамен утром почли за лучшее уехать поскорее, чтобы голодные драконы не превратили их в Братьев без Лошадей, а Орис отбил у них Джендри и погнал его в Королевскую Гавань, как молодого бычка на скотобойню — по выражению лица Джендри было похоже, что именно так он себя и чувствовал.

Отбить Джендри у Ориса получилось не сразу — Джендри, ложась спать, сболтнул соседу по нарам, кто к нему приходил, и сразу после пробуждения почувствовал, что его окружают добрые хорошие люди — и их кольцо быстро сжимается.

— Если крестьянину случится подстрелить обыкновенную белку, он сдирает с нее шкурку и кладет в свой горшок, но если ему попадется золотая белочка, он везет ее своему лорду — а если он не сделает этого, то пожалеет, — иносказательно объяснил командир отряда Зеленая Борода новое положение Джендри. — Я-то и не думал, что к моему отряду прибился принц крови. За тебя можно получить из Королевской Гавани хороший выкуп.

Поэтому к появлению перед его отрядом призрака Ориса Баратеона Зеленая Борода был почти готов и даже озвучил ему свою начальную цену.

— Ты хоть знаешь, кто я такой? — возмущенно сказал Орис Баратеон.

— Так точно, милорд, — с энтузиазмом отозвался Зеленая Борода. — Имя, простите меня, я запамятовал, но фамилия ваша Баратеон, и потомки ваши идут на вес золота.

— Ты взял в плен принца Баратеона и думаешь, что это хорошая идея? — с холодной яростью сказал Орис, который и сам посидел в плену, и возвращали его тоже по весу золотом.

В главном чертоге Желудей Орис застал только Арью, но больше одного драконьего всадника ему было и не нужно.

— Арья, выйди-ка со мной за ворота на минуточку, — пригласил Орис.

— Ты Лионель Смеющийся Вихрь? — спросила Арья, Лионеля Баратеона она давно хотела повидать.

— Я Орис Баратеон, — представился Орис, он наследников Эйгона хорошо знал по его рассказам и уже почитал себя с ними знакомым. — Если хочешь, Лионель подойдет сегодня вечером, познакомитесь. А сейчас пойдем, там с людьми поговорить надо.

Пока Арья шла через двор, Орис немного успокоился и решил для начала всех друг другу представить.

— Это Арья Таргариен, невеста наследника престола, — изложил Орис свое видение ситуации. — Это Джендри Баратеон, бастард короля Роберта. Это какая-то шантрапа, которая считает его своим пленником и собирается драть за него деньги с собственного короля.

Джендри, конечно, не узнал в воинственной невесте принца оборванного мальчишку, который прибился к отряду Йорена перед выходом из Королевской Гавани, а потом избил палкой двух других мальчишек и куда-то исчез вместе с одним из преступников, перевозимых в клетке. Арье Джендри показался смутно знакомым, хотя она этому не удивилась — и короля Роберта, и очень похожего на Джендри принца Ренли она много раз видела. А вот при упоминании о пленении и выкупе Арью зарубило сильнее Ориса.

— Вхагар! — окликнула Арья, закрыв глаза, и всего через полминуты над всеми, кого представил друг другу Орис, простерлись драконьи крыла. — Харвин, отойди в сторону. Лучше всего — ляг на землю.

— Пощадите, госпожа, — взмолился Харвин, который своих боевых товарищей не оставил, хотя и понимал, что они все сейчас превратятся в шкварки, и своей верностью их спас.

— Он пришел с вами, — указав на Джендри, сказала Арья спутникам Харвина. — Он делил с вами дорогу и хлеб. Харвин не оставил вас сейчас, не испугавшись смерти. А вы предали своего спутника ради денег. Что вы за люди? Дрянь!

Эйгон Невероятный весьма не любил карлицу-пророчицу, которую называли Призраком Высокого Сердца. Да и за что ему было ее любить, если она приворожила Дункана Малого к Дженни, из-за чего чуть не случилась гражданская война, а потом заморочила голову Джейхейрису и Шейре «обещанным принцем», и они сбежали и поженились в том числе для того, чтобы его произвести, и снова расстроили две выгодные Эйгону Невероятному свадьбы. И она же наверняка сглазила алхимический ритуал в Летнем Замке, в результате которого погиб и Эйгон Невероятный, и его добрый друг Дункан Высокий, и ослушник-сын Дункан Малый, которому с одной стороны так и надо, а с другой таких дурней, как его наследники, Эйрис с Рейгаром, еще поискать.

Конечно, Эйгон Невероятный не особо-то верил в то, что карлица сглазила да приворожила, и старшие Таргариены, просвещенные валирийцы, над подобными вещами смеялись, но, когда Эйгон узнал, что чертова бабка еще и выжила в пожаре в Летнем Замке, он разозлился не на шутку. С тех пор вместо интересных пророческих снов о плывущей по реке покойнице и о девушке со змеями в волосах карлице снился один Эйгон, чьи манеры с детства все считали крестьянскими. Эйгон Невероятный во сне скручивал из пальцев дулю и совал ее бабке под нос, намекая, что за козла в чертоге королей можно и ответить.

— Вот тебе, бабушка, кукиш, — приговаривал Эйгон Невероятный, невольно формулируя при этом общую позицию Таргариенов по поводу всякой там бури мечей и пира стервятников в их фамильных владениях. — На него что хочешь, то и купишь.

Жить без пророческих снов карлице было скучно, и она жаловалась ветру и чардревным пням на то, какая у нее началась горестная жизнь, и совершенно напрасно: настоящая горестная жизнь начиналась у тех, кто попал под руку не Эйгону Невероятному, а Эйгону Завоевателю.

В первый свой визит Эйгон Завоеватель старушку-карлицу и не заметил: он действительно нашел на Высоком Сердце призраков, но то были призраки Детей Леса, которые были Эйгону Завоевателю едва ли по пояс. Хотя Эйгон специально пожаловал на Высокое Сердце подраться, призрачную мелюзгу он бить не стал и просто разогнал ее подзатыльниками, чтобы больше не смущала и не пугала его подданных, среди которых о холме Высокое Сердце ходила дурная слава.

И только вернувшись раздосадованным за богатый стол во Дворце Пламени и Крови, Эйгон услышал от своих потомков, что на холме есть еще и ведьма, пророчествующая об Обещанном Принце. Эйгон выслушал пророчество, фыркнул и вскоре прибыл на Высокое Сердце снова.

Без призраков Детей Леса холм Высокое Сердце опустел, и живущая на нем карлица впервые почувствовала, что место это глухое и неуютное. Воющий вокруг ветер теперь мешал ей спать, и чардревные пни, блестящие в лучах вышедшей луны, стояли вокруг тоскливо и мертво. А под утро перед карлицей встал строгий призрак в черных доспехах, чья тронутая сединой голова была увенчана драгоценным обручем.

— Значит, Мелисандры с ее бреднями Вестеросу не хватало, — посетовал Эйгон, критически глядя на карлицу. — Теперь ты добавилась со своими сказками про Азор Ахая. Молодежь на тебя жалуется.

— В день после долгого лета, когда воссияет кровавая звезда, Обещанный Принц родится среди соли и дыма, — убежденно ответила карлица, хотя она и робела перед таким гостем.

— Ладно, я родился, — кивнул Эйгон. — Дальше что?

— Ты не Азор Ахай.

— Посреди соленого моря стоит остров, на которым дымит вулкан, — пояснил Эйгон. — Некоторые Таргариены рождаются на исходе лета, как и я. Некоторые, как и я, рождаются утром, когда на горизонте горит красная звезда. Как же нам определить, сколько у нас Ахаев в роду — играть в «каравай-каравай, кого хочешь выбирай»?

Но маленькая старушка действительно обладала даром ясновидения, как бы расплывчаты ни были ее предсказания.

— Ты Эйгон Завоеватель, а не Азор Ахай, — уверенно сказала она. — Ты привел в этот мир кровавых детей.

— Человек рождается в крови и в крови умирает, — возразил Эйгон. — Всех нас можно назвать кровавыми детьми. Скажи что-нибудь, что нельзя применить к каждому встречному.

Почти минуту маленькая ведьма и царственный призрак смотрели друг другу в глаза, и Эйгон выиграл поединок взглядов, а ведьма затряслась словно от холода.

— Жестоко было приходить на мой холм, жестоко! — выкрикнула ведьма. — Я сыта горем Летнего Замка, мне нового горя не надо. Уходи отсюда, темное сердце! Девушкам с такими же темными сердцами ты уже дал власть огня…

— Молчать! — вдруг рявкнул Эйгон. — Мне плевать, что ты городишь про меня, но за своих наследниц я вступлюсь! В чем твоя праведность — в том, что ты струсишь противостоять злому? У тебя хватит духа вцепиться в лицо подлецу, безоружной против одетых в броню? Ты пойдешь на выручку сестре, в одиночку против целого замка? Я дал им власть над огнем драконов, потому что в их сердцах горели справедливость и любовь, ради которых они презирали боль и смерть. Загляни в свои зеленые сны и скажи: сколько еще раз они пойдут навстречу смертельной опасности вслед за своим мужем и королем?

Маленькая ведьма, вдвое меньше Эйгона ростом, съежилась у его ног, но гневный Эйгон был неумолим.

— Используй свой дар, — настойчиво повторил Эйгон. — Загляни в будущее. Верно ли, что из-за Стены на мое королевство идет армия мертвецов? Что ждет нас в битве с ними?

— Я вижу лед и пламя, схлестнувшиеся в воздухе, — пробормотала ведьма Высокого Сердца. — Я вижу юного дракона, лежащего на груде льда.

— Мертвого или живого? — потребовал Эйгон. — Говори!

— Голубые… голубые ледяные глаза, — испуганно выдохнула ведьма и вдруг распрямилась и похорошела, а ее дряхлое тело осталось на земле, словно старое платье.

— Он потратил очень много сил, но он не испугался ледяных глаз, — ясным и звонким голосом ответила она Эйгону, и не было больше в ее голосе ни страха, ни грусти.

Эйгон Невероятный, все еще державший сердце на провидицу, которая не предупредила его о том, сколько дорогих ему людей погибнет в Летнем Замке, вполне мог поджидать ведьму Высокого Сердца где-нибудь у небесных врат, дабы и на том свете задать ей перца, но теперь это было бы уже несправедливо, потому что ее дар и ее жизнь все-таки послужили Вестеросу и роду Таргариенов.

— Пойдем, бабушка, — пригласил Эйгон Завоеватель, а молодая и веселая пророчица скорчила ему рожу. — Провожу тебя по лунной дорожке.

Эйгон не планировал задерживаться в Желудях, но направить наследников в Риверран ему не удавалось — Эйгон только разводил руками, Арья и Санса от него бегали, а Джон так и не мог дать удовлетворительного объяснения своему и их поведению, когда Эйгон приступил к нему уже третьим вечером подряд — и тут Джон увидел, что глаза всегда непроницаемого и ироничного Эйгона стали округляться, и понял, что Эйгона тоже можно удивить.

— Джон, не оборачивайся, — предупредил Эйгон. — Девушки, черт возьми, что вы сделали? Кто вас этому научил? Кыш отсюда, сейчас приду и отмою.

С этими словами Эйгон исчез, а Джон решился обернуться только через минуту.

Эйгон вернулся нескоро, потому что всегда предпочитал объяснить, а не надавить, и его разговор с Арьей и Сансой о том, что понять и полюбить можно только того человека, который есть, а не выдуманный образ, которым он хочет казаться, и как отличить в себе настоящее и верное от наносного, предсказуемо затянулся.

— Они решили замаскироваться под Таргариенов, — пояснил Эйгон Джону поведение его невест. — И покрасили волосы, скажем великодушно, в серебристый — конечно, забыв про брови. Серо-серебристый Таргариен с ярко-рыжими бровями — я-то думал, что, после того как Эйтан Веларион чуть не сгорел со своим кораблем и выплыл с чернющей мордой и по-прежнему белыми волосами, я видел на свете все. Но женщины всегда умеют удивить.

— Хорошо хоть они не осветлялись ромашкой, отмыть их удалось, — добавил Эйгон, еще раз тряхнув головой, словно гнал от себя воспоминания. — Признайся честно: что на Севере делают с непослушными детьми — едят их с кашей? Почему вы так боитесь показаться вашим родственникам на глаза — вы, драконьи владыки и победители армий?

— Эйгон, во всем Вестеросе осуждают близкородственные браки, — в который раз пояснил Джон. — Особенно сейчас, когда из-за Серсеи и Джейме случилось столько бед.

— Как говорили в Валирии, «в Браавосе бузина, а в Старом Гисе дядька», — отмахнулся Эйгон. — Если бы ваши близнецы Ланнистеры были женаты и сидели бы себе в Бобровом Утесе, это было бы просто счастье — это еще никому-никому не пришло в голову? Как говорит наш порочный Деймон, если безобразие нельзя прекратить, его надо возглавить. И скажи: что бы изменилось, если бы Серсея наплодила Роберту бастардов от другого гвардейца?

— Считается, что близкородственные браки навлекают на весь род проклятье богов…

— У вас с Арьей и Сансой не близкородственный брак, — снова возразил Эйгон. — Они твои кузины. Этот септон Барре постоянно оставляет на Расписном столе разные генеалогические древа — скажи ему, кстати, чтобы убирал, как ты знаешь, я иногда смотрю на карту и думаю о более важных вещах, чем какие-то старые свадьбы — так что я теперь могу тебе назвать несколько имен Старков, которые были женаты на кузинах. Запоминай: Криган Старец, Джоннел Одноглазый...

— На кузине, — подчеркнул Джон единственное число.

— Криган был женат трижды, — напомнил Эйгон. — Одна жена умирала, ради продолжения рода он брал следующую. Или что, у вас и во взрослом возрасте принято разыгрывать обиды старших детей: «Папа не любил маму, а любил бы, не женился вторично»?

— Но ведь жены Кригана умирали… — немного нерешительно возразил Джон, потому что он догадывался, какой ответ последует.

— Я тоже умер, но это не мешает нам с тобой разговаривать, — пожал плечами Эйгон. — Кстати, я специально заглянул к Старкам в Чертоги Зимы и посмотрел: Криган любил боевых и дерзких, и теперь в Валгалле он даже не с двумя, а с тремя женами. Про то, как они все там встретились, я расспрашивать не стал — меня у Старков не любят, я же отнял у Торрхена Корону Севера, а после того, что набедокурили на этом свете Эйрис и Рейгар, отношения между нашими чертогами по-прежнему натянутые, одна надежда вот на вас. Но я представляю себе, как это было: особенно удивилась, я думаю, Черная Али — когда она умерла, Криган был уже совсем не молод. А потом раз — и в Валгаллу прибывает еще одна его жена. А Криган разумно не торопится на встречу в семейном кругу…

— Эйгон, семья помнит нас троих как брата и сестер, росших вместе, — снова попытался объяснить Джон.

— Заходим на очередной круг, — констатировал Эйгон, опытный драконий владыка. — Садиться будем или так и будем крылышками бяк-бяк-бяк-бяк? Арья и Санса — твои кузины. Ты — сын Рейгара Таргариена и Лианны Старк, а не бастард лорда Эддарда. Все давно изменилось, сколько можно жить детскими воспоминаниями? Если бы ты в детстве был пухлым ребенком, думаешь, родные так тебя и представляли бы себе таким?

— Это, кстати, очень возможно, — с улыбкой заметил Джон.

— И ты стеснялся бы показаться им на глаза, став статным рыцарем?

— Эйгон, ну давай ты все это объяснишь не мне, а им, в Риверране.

— Нет, Джон, — твердо сказал Эйгон. — Ты будущий король, и потому обязан решать все сам. Я могу помочь советом и подсказать, но в бой ты идешь один, и твои победы — только твои. И переговоры, на которых твои победы приносят плоды, ты тоже ведешь только сам.

Члены Братства без Знамен были к этому времени уже так далеко от Желудей, как их могли унести лошади. Первую половину пути они думали только о том, чтобы убраться подальше и спрятаться под деревья на случай, если королевская семья все же передумает миловать и вышлет вдогонку дракона. Вторую половину пути — жалели о том, что не смотались с пленником по-тихому еще до рассвета, и горевали об упущенном выкупе.

Наконец, остановившись на ночлег, члены Братства без Знамен вернулись к насущным заботам и стали планировать очередную вылазку против Ланнистеров и как бы при этом не попасться Горе Клигейну.

— О нем можно больше не беспокоиться, — подал голос Харвин. — Та юная леди, которая сегодня с утра чуть не сожгла нас, накрыла вчера Гору и его отряд около Харренхолла — и вот их-то она сожгла в пепел. Я с ней разговаривал вчера, я все-таки служил ее отцу, она мне и рассказала.

— Гхм, — кашлянул Зеленая Борода, которому не хотелось вспоминать об Арье на ночь глядя, да и вообще о Таргариенах. — Ну, пока в Речных Землях война и пока на Железном Троне сидит отродье Серсеи Ланнистер, нам работа найдется.

— Уже не сидит, — снова поделился новостями Харвин. — Его зарезала ее старшая сестра, которая вчера была в платье, а не в доспехах. А Серсею тогда же зарезала младшая.

— То есть мы чудом утром ушли? — сообразил Лим Желтый Плащ.

— Чудом ушли, — согласился Том Семерка. — Чудом.

Джон все же нашел выход, и в утреннем небе над Риверраном впервые за два столетия появился черный дракон, который облетел город, дважды дохнув перед собой огнем, оранжевым на фоне серого зимнего неба.

— Эй, Король Севера! — крикнул Джон, и его голос, усиленный рупором, разнесся над городом как глас с небес. — Выходи, поговорим!

Джон припомнил при этом, как детьми они строили в Винтерфелле снежную крепость — хозяином крепости всегда оставался Робб, будущий лорд Винтерфелла, а Джон возглавлял штурм и заметил поэтому, что Робб слишком честен и прям — стоило вызвать его на поединок, как он тут же покидал крепость, защищавшую его от снежков, и они оба оказывались наравне.

Вот и сейчас ворота Риверрана вскоре были подняты и навстречу Джону понесся одинокий всадник, без свиты, без своих лордов-советников и без Кейтилин, с которой Джону объясняться не хотелось.

Джон был более надежным королем, всегда осторожным драконьим всадником, осознающим, что могущество ему дает только небо, а на земле он одинок и уязвим. Эйгон не раз рассказывал Джону о случаях, когда на него, чужака и властителя, нападали мятежники и наемные убийцы, Висенья всегда напоминала, что Королевская Гвардия — не жемчужина рыцарства и не украшение королевского двора, а личные телохранители короля, а дедушка Эйнар однажды спел немузыкальную, но реалистичную балладу о короткой шее:

В Эссосе приучены к засаде:

Допустить не должен полубог,

Чтоб его подкравшиеся сзади

С первого удара сбили с ног.⁽¹⁾

Вот и сейчас дракон Джона сел в пустом поле далековато от замка, заметно дальше, чем мог бы выстрелить станковый арбалет или катапульта, а на Джоне под полушубком по-прежнему был панцирь и боевые поручи, он привык к ним так же, как к мечу на поясе, без которого лорд не покидает замок.

Конечно, в случае Робба эти предосторожности были лишними: Робб радовался и сердился открыто, просто сейчас он не мог решить, радуется он или сердится.

— Во времена Ста Королевств короли при мирных переговорах называли друг друга братьями, — сказал Робб, спешиваясь и подходя к Джону.

— Здравствуй, брат, — ответил Джон, принимая эту новую игру, и пожал протянутую ему руку. — Я привез тебе мир: Ров Кейлин опять твой.

— И Винтерфелл, — подсказал Робб, нахмурившись: он тяжело переживал свою ошибку и предательство Теона.

— Это мой подарок.

— Я понимаю, что ты сейчас потребуешь взамен, и заранее тебя за это ненавижу.

— У нас мирные переговоры, — напомнил Джон. — Я уже подарил тебе то, что взял с боем — когда покинул оба замка. Мои руки теперь пусты, и я ничего не могу требовать. Я могу только попросить: заключи мир с Западом и получи хорошие условия в обмен на Джейме. Мы были в Харренхолле, и Ланнистеры теперь готовы к переговорам.

— Я-то думал, что ты попросишь у меня руки моих сестер, — откровенно сказал Робб.

— А сейчас пусты твои руки, — улыбнулся в ответ Джон, и только в этот момент Робб начал понимать, что говорит с будущим королем Таргариеном, в котором живет печальная и глубокая мудрость Валирии. — Ты не можешь дать то, чего у тебя нет. И не можешь перестать чувствовать то, что чувствуешь — сердцу не прикажешь, и я это прекрасно знаю по себе. Я хотел бы поделиться с тобой нашей радостью, но увы…

— Они твои сестры, Джон, — сердито сказал Робб. — Хорошо, с Сансой вы росли почти как чужие, и я понимаю нашу вину. Пусть так — ты встретил Сансу снова, ты уже знал, что она твоя кузина, она знала, что ты принц Таргариен, и теперь она выходит за тебя замуж, а во мне просто говорит братская ревность. Считай, что я это уже понял. Но Арья — твоя любимая маленькая сестрица… и ваш двойной брак…

— Арья всегда была и будет для меня самым близким человеком, — странно сухо отозвался Джон, а Робб удивился тому, каким закрытым стал этот человек, новый принц Таргариен, лицом похожий на отца Робба, но своей внутренней дисциплиной — скорее на Эйгона Завоевателя, который так и остался загадкой и для современников, и для потомков.

— Ты остался в Винтерфелле, Робб, а мы все из него ушли, — сказал Джон без обиды или осуждения. — А потом там, во внешнем мире, мы изменились, встретились и изменились еще раз. Одинокий волк погибает, но стая живет. Наша стая выжила вот так. И теперь мы уже не расстанемся.

Робб почему-то обернулся на Риверран, словно слова «одинокий волк» относились к нему — с ним действительно давно уже не было ни сестер, ни братьев, только мать. Да, за ним были послушные ему войска, было незнакомое ему до недавнего времени семейство Талли, теперь он даже был женат — а Джон, Арья и Санса пробирались через враждебный мир одни, и их дружная волчья стайка добежала до Драконьего Камня и нашла там чудесные сокровища, словно в сказке — драконов, короны и свою любовь. В конце концов, что Робб обо всем этом знал и как он мог теперь судить?

— Бран тоже должен был уйти из Винтерфелла — и ушел, — поделился Робб. — Мейстер Лювин написал мне, что Рикон вернулся, уже когда вы улетели. А Бран приснился мне и во сне сказал, что пришлет мне из-за Стены ворона с красными глазами.

Джон некоторое время думал о чем-то или что-то вспоминал, и по его лицу не было видно, встревожен он или обрадован.

— Мы найдем его, — пообещал Джон, хотя думал он при этом, что совсем не ко времени молодым драконам сейчас лететь за Стену и что война опять приходит слишком рано.

В Риверране снова подняли ворота, и в их с Роббом сторону отправилась группа лордов, в которой наверняка была и Кейтилин. Джону не хотелось встречаться ни с кем из них, он предпочел бы ограничиться тем, что они объяснились с Роббом — но и спешно улететь было бы не королевским поступком. Теперь одиноким волком будет уже Джон, особенно если его станут слишком настойчиво приглашать в город.

Балерион, сидевший до тех пор неподвижно, шевельнул крыльями и вытянул шею, прислушиваясь — и теперь и Джон расслышал драконий крик и различил на фоне туч белого и золотого дракона. В нужный момент стая всегда собиралась вместе.

Лионель Баратеон, прозванный Смеющимся Вихрем, все же навестил Арью, но не вечером, а утром следующего дня, и сестры, выйдя к завтраку, застали его за столом вместо Джона.

— Лионель Смеющийся Вихрь, — браво представился сэр Лионель, похожий на юного короля Роберта, и широким жестом указал на стол. — Садитесь, красавицы, я уже поел.

— По-моему, ты еще и выпил, — ответила Арья, истории про Смеющегося Вихря ей нравились, а подвыпившие нахалы не очень-то.

— Это я просто ослеплен и опьянен вами, дорогие миледи, — отговорился Смеющийся Вихрь, он действительно, чтобы за столом не щелкать зубами, перед отходом с пажитей небесных и поел, и выпил со своим ненаглядным правнуком Робертом, вместе с которым во Дворец Пламени и Крови прибыла поговорка «мясо без вина едят только собаки». — Это Джон ваш привычный, он такую красоту каждое утро на подушке видит...

— Сэр Лионель! — строго сказала Санса, но все равно покраснела на радость Лионелю, который нагло пользовался тем, что призрака невозможно побить: Висенья и Рейнис очень дружно побили его в первый же день в Валгалле, а Эйгон за то же предположение, что у них и здесь одна постель на троих, только назвал свиньей, но вскоре простил — а потом к Лионелю родственники привыкли, а которые не привыкли, те смирились.

Санса и Арья с повадками сэра Лионеля смириться не успели, потому что вскоре их начало беспокоить отсутствие Джона, и сэр Лионель завел тот разговор, ради которого он пришел.

— Был на мне при жизни грех, что я пошел против вашей семьи, — начал сэр Лионель, — но я расскажу, как дело-то было...

— Нашей семье ты ничего дурного пока не сделал, — огрызнулась Арья, она еще к сэру Лионелю не привыкла и не очень-то уже была рада такому родственнику.

— Не надо мне лохматить бабушку, юная Таргариен, — ехидно ответил сэр Лионель, которому сверху было видно все, не как драконьему всаднику, конечно, но зато в подробностях. — Я тебе могу даже сказать, для кого был сделан твой кулон с драконом. Я его в Валгалле вижу уже который десяток лет.

— Может, тогда надо говорить, что ты против своей же семьи пошел? — попыталась усовестить сэра Лионеля Санса, заметив, что Арья от его ухарства смутилась и застегнула ворот куртки, ей по малолетству еще не приходилось сталкиваться с такими последствиями хождения расхристанной.

— И так можно, — согласился сэр Лионель, он был не Роберт и своим родством с Таргариенами гордился, а того, что основатель рода Орис Баратеон был таргариенским бастардом, ничуть не стеснялся. — Я ж озлился почему: потому что Дункан Малый ко мне сам не приехал с повинной головой, не пожелал передо мной отвечать за то, что помолвку разорвал и моей дочке простолюдинку предпочел. Я уж разбирать не стал, струсил он или, наоборот, решил, что не мое дело его судить, мне и то, и то аж в печенку кинулось...

Санса подумала, что вполне понимает Дункана Малого: он бы много чего скабрезного мог наслушаться от сэра Лионеля про свою Дженни, — но потом поняла, что лучше уж терпеть грубоватого и не совсем пристойного сэра Лионеля, который уверен, что вы с ним мазаны одним миром, чем быть грешницами перед праведниками, что вскоре предстоит им с сестрой, как от полета в Риверран ни бегай. А вот Арья поняла мораль истории сэра Лионеля еще проще и правильнее.

— Мы прятаться не будем, — решительно сказала Арья. — Где там Джон, наконец? Мы сейчас вылетаем в Риверран.

— Джон уже вылетел один, почти час назад, — наконец сообщил сэр Лионель, невесты Джона нравились ему чем дальше, тем больше: дружные, решительные и немного резкие.

— Тогда мы летим за ним, — отозвалась Санса и встала из-за стола, и сэр Лионель вышел вслед за сестрами, которые призвали своих драконов прямо на двор замка.

— Ей-богу, хорошие вы девчонки, аж глазам своим не верю, — весело сказал сэр Лионель. — Вот помню, нагрянут ко мне гости — пока моя жена соберется, да пока прихорошится, чтобы к ним выйти, они уже все пьяные в умат. А вы встали из-за стола и как есть в седло. Молодцы вы, Таргариен! Попутного вам ветра, чтоб дождь не в морду, а за шиворот.

Быстрота и решительность имеют свои издержки: Джон отправился к Риверрану, завернувшись в тяжелый зимний плащ, а Санса и Арья выскочили из-за стола как были, и если Арье, всегда ходившей в вареной коже, в полете было просто немного зябко, то Сансу в платье сильно продуло, и она, добежав до Джона, юркнула к нему под плащ. Так они и встретили лордов из Риверрана, как на старой картине, изображавшей Эйгона и его сестер: Арья, почти как Висенья, стояла чуть впереди, положив руку на эфес Иглы, а Санса прильнула к Джону как обольстительная Рейнис.

Разум подсказывал Кейтилин, что ей стоит сказать что-то церемонное и учтивое, вроде «Добро пожаловать в Риверран, ваше высочество», а сердце подмывало ее крикнуть «Верни моих дочерей!», а вот Джону что-то подсказало, какие слова сейчас будут достойны будущего короля.

— Я привез вам мир, — громко сказал Джон, и молодые драконы у него за спиной, радуясь друг другу и хорошему полету, взметнули в небо языки пламени.

Джон поднял руку, и Балерион потушил свое пламя, а вслед за ним притихили Вхагар и Мераксес, словно признавая власть драконьих владык.

— Брат, корона, которую тебе привезли с Драконьего Камня — корона Королей Севера, — твердо сказал Джон, обращаясь к Роббу. — Путь на Север открыт. Север ждет своего короля — Винтерфеллу нужен хозяин, Торрхенов Удел и Златотравье просят о защитнике.

— Не забудьте о Темнолесье! — выкрикнул лорд Гловер, а Джон подумал, что не очень хороши у Робба дела, если его вассалы обращаются к Джону за заступничеством.

— Темнолесье теперь находится под защитой королевского флота, — ответил Джон. — Железные Острова останутся частью Семи Королевств, и скоро придет их черед признать власть Железного Трона или ощутить его гнев.

— Кто вернет нам то, что отняла война? — потребовал кто-то из речных лордов, Джон его не узнал и мысленно укорил себя за это.

— Часть из потерянного вам вернут мирные переговоры, — ответил Джон. — Ваш противник хочет мира так же, как хочу его я — и как должны стремиться к нему вы. Больше на моей земле не будет войны.

Молодым драконам было скучно сидеть смирно, и они стали нехорошо приглядываться к лошадям и их всадникам, понемногу расправляя крылья — так что выехавшим из Риверрана лордам стало неуютно, пока драконьи владыки снова не остановили своих питомцев одним жестом. Но впечатление спрессованной в небольшом пространстве чудовищной силы, способной уничтожать армии, осталось, и выехавшие из Риверрана, хотя и не помнили драконовластных Таргариенов прошлого, начали ощущать то же, что ощущали люди Вестероса пару веков назад. Вернувшиеся Таргариены были теми же, что и раньше — стихией, живущей по своим законам и неподвластной человеческой воле, как мороз или дождь. Они просто были, такие, какие они есть — со своими странными свадьбами, многоженством и близкородственными браками. На этот раз стихия желала мира и была готова благотворить, и это было единственное, что нужно было знать людям.

1) Полностью "Балладу о короткой шее" можно послушать здесь https://youtu.be/yEIvrSekaec

Вернуться к тексту

В Дорн Мелисандру сопровождали Эймон Рыцарь-Дракон и Дейрон Юный Дракон — довольно необычный выбор для переговоров с Дорном, но Мелисандре он был по душе — оба ее спутника оказались в высшей степени рыцарственными и обходительными. По дороге не было ни похабных шуточек Деймона и Эйгора, ни простонародных присказок Дунка и розыгрышей Эгга, только юный Дейрон с тоской глядел на берег и море, на которые не успел наглядеться при жизни. Ни родителей, ни братьев Дейрона не было в Валгалле, а жены и детей у него не было и при жизни, и теперь Дейрон чувствовал, что многое при жизни потерял, погнавшись за воинской славой, но исправлять что-либо было уже поздно.

А вот в порту Солнечного Копья Мелисандру встречал настоящий переговорщик Таргариенов, при виде которого Мелисандра поморщилась.

— Ну-с, дорогая моя, вы по-прежнему не обзавелись никакими познаниями в медицине? — спросил Эйнар Изгнанник, как только Мелисандра сошла на берег. — Предпочитаете жить и умереть дурой? Нынешний принц Мартелл серьезно нездоров, если бы ваши навыки годились хоть куда, кроме живодерни, переговоры пошли бы пободрей. Ступайте-ка в оранжерею и принесите мне цветки безвременника — вам хотя бы известно, как они выглядят?

Мелисандра не очень хорошо помнила, как выглядит безвременник, но спрашивать об этом у Эйнара не стала, чтобы сварливый старик не осыпал ее очередными оскорблениями — куда проще было спросить об этом у садовника, который будет ей этот цветок продавать.

Но чего Мелисандра не ожидала, так это того, что энергичные призраки отправятся на переговоры с дорнийцами без нее, бросив ее в Солнечном Копье вместе с цветами.

— Вам, добрая госпожа, было приказано отправиться в Водные Сады, — пробормотал немало напуганный призраками мальчишка-конюх, когда Мелисандра добралась до постоялого двора, где уже лежал ее багаж. — А перед тем вернуться в порт и получить от капитана, пришедшего с Летних Островов, саженцы деревьев мала… мата… вот убей не помню, как они называются.

Трое призраков, которым не надо было тащиться через пустыню, тем временем уже появились в Водных Садах и возникли прямо перед креслом Дорана Мартелла, который беседовал в этот момент со своим братом Оберином.

— Изгнанник. Рыцарь-Дракон. Юный Дракон, — по очереди представились призраки своими прозвищами, даже не называя имен, и Оберин от такого бодрого начала развеселился и тихонько насвистел начало народной песни о прибытии в Дорн королевы Нимерии: «В Дорн к нам приезжала банда из ройнаров…» — хотя прибывшие явно были валирийцами, а не ройнарами, и двоих начитанный Оберин даже помнил, Эймона и Дейрона, а вот третьего призрака, стоявшего в середине в штатском, он не узнал, но отнесся к нему с уважением, раз уж у того такая охрана.

— Вы искали Таргариенов. Мы пришли, — с обычной своей ехидной усмешкой начал Эйнар. — Сын твой, принц Доран, до сих пор по Эссосу Лягушкой скачет — верно, ждет, чтобы его принцесса поцеловала. Так о чем же вы бьете челом нашей милости?

Запальчивый Оберин хотел ответить, что Мартеллы никому не кланяются, но Доран поймал его руку.

— Верно ли, что Драконий Камень теперь принадлежит принцу Таргариену? — тихо спросил Доран, и Эйнар кивнул в ответ.

— Верно ли, что над Драконьим Камнем вновь поднялись в небо драконы? — продолжал Доран, и по его тихому голосу было непонятно, радует ли это его или пугает.

— А есть ли у тебя корона Эйгона Завоевателя? — неожиданно перебил Эйнар, но Доран не ответил на его вопрос — и на свой не получил ответа.

— Помнит ли принц Таргариен о смерти моих племянников, юного принца Эйгона и принцессы Рейниры? — еще тише спросил Доран. — Если же он сам — принц Эйгон, оплакивает ли он все еще свою сестру, как оплакиваю своих племянников я?

— Принц Таргариен помнит о верной службе вашего рода, — ответил Эйнар. — Отправляйся на Драконий Камень и преклони колено перед принцем Джоном, и ты получишь то, чего ждал семнадцать лет.

— Боюсь, такое путешествие мне уже не по силам, — уклончиво ответил принц Доран. — Да и колени мои вряд ли согнутся, даже если я им прикажу.

С этими словами принц Доран откинул накидку, прикрывающую его изуродованные подагрой ноги, и дипломатическая игра внезапно закончилась, потому что пострадавший в старости от подагры Эйнар Изгнанник отреагировал на увиденное очень по-человечески — и на свой собственный обычный манер.

— Тупые обезьяны! — с негодованием воскликнул Эйнар, завидев опухшие суставы принца Дорана, и добавил несколько грязных ругательств на не слишком высоком валирийском. — Да, знатно в Валирии шандарахнуло четыре века назад — так, что не только тогдашним детям, но и всем их потомкам отшибло мозги на двадцать поколений вперед! Довести пациента до такого состояния! Пиявок ставили уже?

— Ставили, хотя и не сразу, — кивнул Доран, услышав в голосе Эйнара неподдельное сочувствие, которое извиняло его грубые выражения.

— У тебя больные почки, известно это тебе? — голосом ворчливого доброго деда спросил Эйнар. — Но не настолько больные, чтобы ты опух от воды. Так что пей воды побольше, пей грейпфрутовый сок — а сладкого и соленого не ешь. Мазь доставят послезавтра, ноги твои пройдут, — и с этими словами Эйнара таргариенские призраки исчезли, не дав разозленному поведением Эйнара Оберину вдоволь с ними пособачиться.

— На твоем месте я бы не брал у них чудодейственных мазей, брат, — раздраженно сказал Оберин. — Их колдовство может свести тебя в могилу.

— Для меня это будет избавлением, — вздохнул принц Доран, измученный своей жестокой болезнью. — А ты после моей смерти сможешь развязать войну с Ланнистерами, которой так жаждешь.

Лорд Эйнар сдержал свое слово, и через два дня после его беседы с принцем Дораном Мелисандра доставила в покои принца небольшой ларец с чудодейственной мазью из листьев дерева маталафи, а с ней и порошки с добытым из безвременника колхицином, в которых и была основная лечебная сила, но этого хитроумный лорд Эйнар не сказал даже Мелисандре. Мелисандра аккуратно записала рецепт мази и даже по приглашению лорда Эйнара зачерпнула мази сама.

— Берите на здоровье, моя обворожительная, — предложил завуалированно ядовитый Эйнар, раз уж после нескольких часов ругани и проклятий, под конец обоюдных, Мелисандра все смешала правильно. — Иллюзии иллюзиями, но старость-то не радость. Небось, ноют после таких путешествий ваши суставчики-то.

— Младшего Мартелла называют Красным Змеем, — не осталась в долгу Мелисандра. — А самый прожженный местный рубака, Темная Звезда, уверяет, что змеи боятся его кусать, чтобы не умереть от его ядовитой крови. Вам бы молодые зубки, лорд Эйнар, вы бы их обоих уложили с одного ядовитенького укуса.

Лорд Эйнар в ответ на это лишь ухмыльнулся, потому что несколько минут назад он перенесся на далекий Драконий Камень, и рецепт спасительных для принца Дорана порошков надиктовал верному мейстеру Крессену, велев передать рецепт принцессе Сансе, когда она вернется домой.

Сам же лорд Эйнар, отправив Мелисандру обратно в Солнечное Копье, заглянул к принцу Дорану только через неделю, когда краснота и припухлость сошли с его суставов, а постоянные боли почти оставили принца. Принц Доран выглядел свежим и помолодевшим — и снова готовым к хитростям и интригам.

— За добро положено платить добром, — наставительно сказал лорд Эйнар. — Я задавал вам вопрос о короне Эйгона Завоевателя. Я по-прежнему хотел бы услышать ответ.

— Я задавал вам вопрос про драконов, — тут же припомнил принц Доран.

— Принц Таргариен и две его невесты — драконьи всадники, — пожал плечами лорд Эйнар. — Где корона?

— В замке Виля, рядом с которым и погиб Дейрон Юный Дракон, — ответил принц Доран ровно на поставленный вопрос. — Сам я не видел, но люди говорят.

— Прикажите, чтобы ее привезли сюда, — распорядился Эйнар, но принц Доран только уклончиво пожал плечами.

— Желаете поторговаться, принц Мартелл? — усмехнулся Эйнар, его почему-то совсем не обидело то, что принц Доран не желает расплатиться не своей короной за свое чудесное выздоровление. — Давайте так: вы распорядитесь, чтобы корону доставили к вам через две недели. Через две недели принц Таргариен прилетит прямо сюда, и, если корона будет здесь, она ляжет на его голову, а в ваши руки попадет драконье яйцо. Если же короны здесь не будет, то у вас на террасе окажется сердитый дракон.

— Я должен подумать об этом, — медленно ответил Доран, словно не решаясь намекнуть Эйнару, что драконье яйцо не имеет такой ценности, как тот, кто помог бы вывести из него дракона.

Меньше всего Доран ожидал увидеть в ответ на это смеющееся лицо призрака, придвинувшееся к нему почти вплотную.

— Хватит лохматить бабушку, Мартелл! — велел дьявольски веселый Эйнар. — Деймону Порочному Принцу многие выходки сходили с рук, но, когда он положил драконье яйцо в колыбельку своему незаконнорожденному ребенку, его толстый и добродушный брат Визерис чуть не снял с него голову. Нет драгоценности большей, чем драконье яйцо, полученное из рук короля Таргариена, и ты это знаешь — но тебе оно не достанется, потому что ты не можешь забрать корону Эйгона у Вилей. Ты думаешь, я, Таргариен, не знаю, что с Дорном нельзя подписывать ни мирный, ни какой другой договор, не усмирив перед этим всю вашу атаманщину? Паки и паки говорю тебе, Мартелл — отправляйся на Драконий Камень и преклони колено. Тогда ты сможешь приказывать и Вилям, и любому дорнийскому дому.

— Вы, лорд Таргариен, плохо знаете Дорн… — немного обиженно ответил принц Доран.

— А вот увидишь! — перебил его бодрый Эйнар и легкой походкой пошел к дверям, словно в далекой молодости.

Пройдя сквозь затворенные двери, Эйнар столкнулся нос к носу с Оберином.

— Да, я подслушивал, — признал Оберин. — И нет, мне ничуть не совестно. Вилей я о вашем визите предупреждать не буду, потому что они долбоклюи. Только скажите мне, Эйнар: невесты принца Таргариена, что оседлали драконов, и две девочки, которые в прошлом году устроили в Королевской Гавани резню на загляденье — это те же самые девочки?

Мелисандру вполне устраивало пребывание таргариенских призраков при дворе Дорана Мартелла, а еще больше ей нравилось то, что этот двор сейчас не в Солнечном Копье — Мелисандра вернулась в дорнийскую столицу, ее наконец оставили в покое, и она сходила в порт пожульничать: одного ражего капитана поучила лечить раны, в очередной раз удивляясь глупости человеческой и тому, как мало даже бойцы в Вестеросе знают о лечении ран; второму капитану Мелисандра нагадала большую добычу, с третьим выпила и пококетничала — и теперь у Мелисандры водились деньжата, которые она тут же начала тратить на сладкую жизнь.

Но расстояния призракам не помеха, и утром начинавшегося было прекрасного дня перед Мелисандрой встал призрак Эймона, Рыцаря-Дракона.

— Присаживайтесь, мой великолепный рыцарь, — пригласила Мелисандра, облизывая пальцы и примериваясь к очередному куску пахлавы. — Как я помню по порочным рассказам Порочного Деймона, в Валгалле в изобилии есть выпивка и драки — а пахлава там есть?

— Мне жаль прерывать вашу трапезу, миледи, — учтиво сказал Эймон, — но мы получили приказ выступать.

— И побыстрее, моя драгоценная, побыстрее, — добавил дедушка Эйнар, появляясь рядом с Мелисандрой. — Принц Доран уже послал за кузнецом — принц будет не очень доволен, когда поймет, что мы с вами его разыграли и в потайной ящичек на дне ларца с мазью вместо обещанного рецепта положили очередной совет съездить на поклон на Драконий Камень. Кстати, берегите этот рецепт — вполне возможно, ему вы будете обязаны званием вассала Таргариенов.

— Вы так говорите, будто служба у вас — великое счастье, — недовольно сказала Мелисандра. — С вами меня последний год мотает по белому свету как попавший в бурю челнок.

— Невеста должна считать дни до свадьбы, иначе какой же ты жених, — наставительно сказал дедушка Эйнар. — А вассал должен почитать высшим счастьем быть под рукой своего сеньора. Впрочем, если вы, Мелисандра, сомневаетесь в том, как прекрасно служить Таргариенам и рассчитывать на их заступничество…

— Знаете, я лучше поеду в порт, — побыстрее согласилась Мелисандра, почуяв, к чему идет дело — историю про кошку, по доброй воле евшую горчицу, лорд Эйнар ей уже рассказывал.

Мелисандра рассчитывала на то, что добывать корону из замка Вилей она будет тем же манером, что и Черное Пламя из сундука магистра Хулио Тигониша, в чем ей тогда помогал хитрый и жуликоватый повеса Деймон. И только высадившись в порту рядом с замком Вилей, Мелисандра поняла, почему для дорнийского путешествия ей была дана такая компания и в чем ее недостаток, скрываемый куртуазностью Эймона и Дейрона: славные своими победами рыцари решили штурмовать.

— В Дорнийском море после стольких жарких лет очень плохой улов, — рассказывал Дейрон, уже успевший провести рекогносцировку. — Рыбаки, подданные Виля, нищают. Некоторые уходят в поисках рыбы все дальше, и не возвращается из этих плаваний все больше. Сейчас, с приходом осени, начались шторма, но рыбаки все равно предпочитают рискнуть головой в надежде на хороший улов в холодной воде, а не смотреть в глаза своих голодных детей.

— Лорд должен выручать своих подданных, попавших в беду: ссудить деньги на новый баркас, не дать пропасть в голодный год, сразиться с пиратами, если те угрожают его людям, — продолжал Дейрон, он был умным и справедливым королем, и недаром за ним шли в пески Дорна его солдаты. — Нынешний лорд Виль не таков: для него его подданные — лишь источник дохода, который он пытается использовать до последнего. Он отбирает лодки у семей умерших рыбаков за неуплату податей; вслед за лодкой он может взять и молодую вдову себе в наложницы, а детей, говорят, продать на невольничий корабль. Плохо, когда власть достается не рыцарю, а человеку с душой торгаша.

— Поднимай рыбаков, Мелисандра, — посоветовал Орис Баратеон, который тоже подошел посмотреть, как очередному Вилю оторвут руки и ноги. — Пусть Мартеллы увидят, что в следующей войне партизаны могут быть и не на их стороне. Мы пришли не только с пламенем и кровью. Мы принесли справедливость.

— Я не рыцарь, и я не приносила вам вассальную клятву, — напомнила Мелисандра, которой не улыбалось лезть на отвесные стены замка во главе плохо вооруженной толпы. — Я и так из-за вас чуть не погибла за Стеной — а теперь вы посылаете меня на верную смерть.

— Когда-то мир был юным и свежим, и в нем не было зла, — начал Эймон Рыцарь-Дракон, он был чист душою и стоял близко к богам. — Но время все приводит в упадок, и в мире начали появляться островки зла, словно трупные пятна. Каждого, стоящего на пороге Валгаллы, боги спрашивают: «Поднимал ли ты когда-нибудь меч за правое дело?» Не все, погибшие в битве, могут понять этот вопрос; те, чье сердце отзывается, проходят дальше.

— В конце времен, когда мир обветшает и порча охватит его весь, боги выведут нас на последнюю битву, — добавил Дейрон. — Погибшие в земных битвах попадают в Валгаллу, где битвы веселые и славные и где павшие на поле боя вскоре восстают вновь. Павшие же в последней битве со злом погибнут навсегда.

— Мы с Дейроном будем тогда в первых рядах, чтобы не сгинули те, кому дорога их жизнь, — просто сказал Эймон. — У него за гробом нет ни отца, ни жены, ни брата, а мне встречи с Нейрис раз в несколько лет приносят только печаль и тоску. Никто не знает, когда пробьет наш час — но те, кто поднимает свой меч против зла здесь, на земле, помогает этому миру простоять еще немного. За это время нас в Валгалле станет больше, последняя битва для нас будет легче, и в ней не погибнет навсегда так много героев. Так что ты сейчас идешь в бой не только за незнакомых тебе рыбаков: ты идешь в бой за Дунка и Эгга, за Деймона и Эйгора, за спасшего тебя от упырей Бриндена, за принца Джона и его невест. Твоя доблесть покупает нам драгоценное время и, может быть, кто-то из них получит блаженную вечность вместо небытия благодаря тому, что сегодня, на земле, ты не испугалась вступить в схватку со злом.

Принц Доран по-прежнему оставался в Водных Садах, но теперь он не пугал играющих в воде детей своим видом живого мертвеца — принц дорнийский значительно посвежел, начал медленно прохаживаться вдоль бассейнов и даже, отрываясь от своих государственных дум, иногда бросал детям в воду фрукты щедрой царственной рукой.

Большую часть своего времени принц Доран все же по-прежнему проводил в своем кресле в тени, и там его и застал снова лорд Эйнар.

— Я просто зашел узнать, доставили ли вам уже карты, которые моя красная жрица позаимствовала в вашей библиотеке, — буднично спросил Эйнар. — Дейрон Юный Дракон не любит воевать без хорошей карты, и в этом он прав.

«В цитадели Виля нужно через трубу брать, — заключил призрачный Дейрон несколько недель назад, в горизонтальном положении паря над разложенными для него картами. — А входы в катакомбы, по которым мы пройдем внутрь крепостных стен, должны быть здесь, здесь — и, пожалуй, вот здесь! Вот тут особенно вероятно, что караулы они не выставили. Дорн — дело тонкое, Мелисандра!»

— Вы наглец, лорд Эйнар! — возмущенно воскликнул принц Доран, к которому вместе со здоровьем вернулись и энергия, и дорнийский темперамент. — Являетесь ко мне, как ни в чем не бывало, после того как ваша красная жрица подняла в моих владениях крестьянское воссстание!

— Были бы это ваши владения, вы бы отдали мне корону Эйгона Завоевателя, — напомнил язвительный Эйнар. — А так ее пришлось добывать с боем и вершить по дороге справедливый суд. Впрочем, я, как и вы, противник народовластия — Мелисандра временно осталась комендантом в замке Виля, так что за вашими подданными есть кому присмотреть. А у вас пока есть время обернуть ситуацию в свою пользу, объявив, что лорд Виль навлек на себя ваш гнев своей жестокостью к вашему доброму народу.

— …и поэтому к нему вместо гвардии принца Мартелла явилась колдунья и служительница Рглора в компании таргариенских призраков, — ехидно добавил принц Доран. — Мягко говоря, вы ставите меня в неловкое положение, лорд Эйнар.

— Я просто пытаюсь вам помочь, дорогой Доран, — с укором сказал Эйнар. — И что я получаю вместо благодарности? Право, даже ваша дикарка-дочь принимала меня учтивее.

— Что вы ей сказали? — обреченно вздохнул Доран, чувствуя, что ему все же придется ехать на Драконий Камень с вассальной присягой, лишь бы Таргариены отозвали из Дорна своих энергичных призраков.

— Ваша дочь изрядно на вас дуется, Доран, — поведал лорд Эйнар, — и это было бы полбеды, если бы она не была вашей наследницей — и если бы вы не доверяли неосторожно бумаге то, что написали однажды своему сыну: «Когда-нибудь ты займешь мое место, а правитель Дорна должен быть крепок умом и телом».

— Да как вы… впрочем, понятно, — махнул рукой Доран, чувствуя, что от невидимого и умеющего проходить сквозь стены призрака трудно сохранить что-нибудь в тайне. — Но зачем вы рассказали об этом Арианне?

— Она сама прочитала это, много лет назад случайно войдя в вашу спальню в ваше отсутствие, — пояснил Эйнар. — Впрочем, не беда: Висенья, старшая сестра Эйгона Завоевателя, была куда круче характером, чем ваша дочь. Но, когда Эйгон взял ее в жены, вопросы наследования разрешились сами собой. Арианна сказала мне, что подумает — она Квентина даже и не помнит, так скоро вы отослали его к Айронвудам.

— Вы в своем уме? — отшатнулся от таргариенского призрака принц Доран.

— Между прочим, со своей кузиной Тиеной она уже спала, и, видев эту кузину, я далек от того, чтобы за это осуждать, — с усмешкой сообщил лорд Эйнар, который и сам в молодости отдал свою дань белокурым локонам. — Да и вам тоже не с чего изображать передо мной оскорбленное целомудрие — вы вот сидите тут у бассейнов и целыми днями смотрите на голых детей. Это, принц Доран, что-то подозрительное!

Пользуясь случаем, автор поздравляет всех своих читателей с наступающими праздниками и желает всем в Новом году таких же прекрасных спутников, как у Джона — ну или хотя бы как у Мелисандры :))

А фанфик тем временем уходит на новогодние каникулы, к Новому году автор традиционно пишет что-нибудь волшебное про Хогвартс ;)

Историки писали об Эйгоне Завоевателе, что он не любил летать и проводил на спине своего дракона не больше времени, чем было необходимо. На Драконьем Камне, видя, как Эйгон любит драконов, Джон не мог этому поверить, но кочевая жизнь драконьего всадника наконец убедила его, что это могло быть правдой: Джон налетался досыта меньше чем за месяц скитаний, а ведь покоривший Вестерос и годами воевавший с Дорном Эйгон скитался наедине со своим драконом куда дольше. Хорошо было парить в голубом небе, когда на тебя светило неяркое осеннее солнце, а рядом ждал собственный замок — куда хуже было лететь, рассекая ледяной зимний воздух, то под дождем, то под мокрым снегом, лететь долгими часами — лететь скучая, или ожидая боя, или не зная, где будешь ночевать ни сегодня, ни завтра.

Три дракона летели от Риверрана к Близнецам — Джону было бы совестно обременять и далее их присутствием добрую леди Ровену из Желудей, да и следовало проверить, безопасен ли для северной армии путь назад. Робб верил присяге, которую принесли ему напуганные Фреи, хотя присягнувший ему новый глава дома, Стеврон Фрей, умер от раны во время недавнего похода Робба в Западные Земли, а наследник Стеврона Риман ушел вместе с войском в Близнецы, жалуясь на бескормицу. Северяне, с которыми Джон встретился в Риверране, в основном припоминали, как Робб нагнал на Фреев страха и как люди Болтона, проникшие в замок, прирезали старого Уолдера Фрея.

Джон, похоже, был единственным, кто не разделял всеобщей уверенности, что пройти через Близнецы и заночевать там будет столь же легко и безопасно, как зайти в собственный замок. Джон посидел в библиотеке Риверрана, подновляя свои знания о роде Фреев, а Санса и Арья побывали у своего деда Хостера Талли, которому стало намного лучше от прибывших из другого времени снадобий.

— Он скоро умрет, — твердо сказала Джону Санса, не только мазями и порошками делилась с ней Висенья, но и холодной стойкостью. — Висенья умерла от той же болезни: валирийцы называли эту болезнь раком, и даже они не знали от нее спасения. Но теперь он умрет спокойно и мирно, проведя последние недели с семьей.

А еще одним недостатком кочевой жизни драконьего всадника было то, что в дороге могло произойти всякое, а никакого способа поговорить друг с другом во время полета не было, и решения этой проблемы, опять же, не знали даже валирийцы. Только дедушка Эйнар что-то по этому поводу смекал, но понять то, что он при этом говорит, Джон и не пытался — таких слов в языке Вестероса и близко не было, и до понятия радиоволн вестеросской науке было еще ковылять и ковылять.

Шепчущий Лес уже заканчивался, когда Вхагар стала отставать, а потом резко пошла вниз: Джон успел заметить это только краем глаза, это не было похоже на падение, но и пикировать в лесную чащу дракону было незачем, драконы охотятся на открытых пространствах. Джон развернул Балериона, пытаясь заметить место, где еще колышутся ветки деревьев, и даже не сразу сообразил, что, пусть он сам докричаться до Арьи не сможет, Балерион может позвать Вхагар. Вхагар ответила с земли, но даже не попыталась взлететь, и теперь Джону уже было страшно направлять Балериона вслед за ней, он хорошо запомнил слова сердитого Эйгона о том, что крылья драконов хрупки — а еще страшнее было за Арью, которая где-то там внизу, неизвестно почему, и Джону вдруг представилось, что Вхагар все-таки упала. Но ведь тому не было причин? Джон заставил Балериона зависнуть над верхушками деревьев и спрыгнул на качающиеся верхние ветви, с трудом зацепившись и начиная спуск в лесную полутьму.

Вхагар, конечно, была достаточно велика, чтобы ее было хорошо видно и в полутьме, а вот Арьи рядом с нею не было, как Джон в полутьму ни всматривался. Джон спрыгнул на землю и двинулся вперед с мечом в руке, обходя Вхагар по большой дуге — он помнил, что это не его дракон, даже со своими способностями варга он может не справиться с Вхагар, если ее что-то рассердит. Впрочем, Вхагар скоро отвлеклась, заинтересованно глядя Джону за спину, где уже полыхал огонь: Санса спускалась как подобает драконьему всаднику, выжигая под собой лес.

Джон заметил серые тени, которые прянули прочь, пугаясь близкого пожара, и побежал туда, откуда убегали волки, он убеждал себя, что на Арью не могли напасть, что Вхагар пришла бы на помощь, но страшно было все равно — пока Арья не нашлась почти невредимая, стоящая напротив огромного волка.

— Я нашла Нимерию, — радостно сказала Арья, не оборачиваясь — вероятно, Нимерия не хотела приручаться обратно, и Арья не спускала с нее глаз, не зная наверняка, чем та отреагирует на вторжение варга.

— Не подходи ближе, — велела Арья, и Джон остановился, тихо вздохнув — Арья устроила такой переполох, а еще командует, вместо того чтобы извиняться. Да ее шлепнуть пару раз было бы хорошо, как в детстве!

После нескольких минут молчания Нимерия повернулась и пошла в глубь леса, постепенно переходя на более быстрый бег.

— Я отправила ее на север, далеко, даже севернее Винтерфелла, — сообщила Арья, она, вероятно, была очень довольна собой.

— Зачем? — спросил Джон, должно же было быть у выходки Арьи какое-то объяснение.

— А ты догадайся, дурачок, — ответила Арья немного незнакомым Джону голосом и повернулась к нему. — Лютоволков мало, не хотелось бы, чтобы это были последние.

Арья спускалась не так осторожно, как Джон, и пару раз получила ветками по лицу, на щеке у нее алела царапина, и недлинные волосы растрепались, рассыпались по плечам и по лицу, это не было для Арьи чем-то небывалым, но сейчас это было необычно, в первый раз в полумраке леса Джон заметил в ней будущую женщину, предугадал то, какая в ней будет спустя несколько лет безудержная страсть и любовное сумасбродство, что и на него она будет так же очертя голову кидаться, как сейчас кинулась стремглав устраивать личную жизнь Нимерии и Призрака.

— Ты правда за меня испугался? — спросила Арья, но к Джону не побежала, тоже почувствовала, что вот в этот момент она Джону нравится не как обычно, не как девочка-сорванец — Джон сам подошел к ней, легким касанием убрал пряди волос с лица, а потом подхватил на руки.

— Я всегда боюсь, что ты упадешь, — сказал Джон. — В Харренхолле тоже боялся, и ты тоже не предупредила. Ты ведь младшенькая, как Рейнис — ты не думай, что ты совсем на нее не похожа. Вот сегодня ты вытворила так вытворила.

К счастью, у Вхагар были здоровые инстинкты, а Арья догадалась при посадке отпустить ее и не мешать, так что крылья Вхагар совсем не пострадали, только посадка в лес ей все равно не понравилась: характер Вхагар временно испортился, и Арья долго с ней полюбовно договаривалась. Ни до Доброй Ярмарки, ни тем более до Старых Камней они не долетели, пришлось устраивать ночлег в чистом поле — Эйгон бы это одобрил, в поле у дракона больше маневренности, и он быстрее придет в случае чего на выручку — но поле было болотистым и мокрым, и они с трудом нашли сухой холмик.

Засыпая, Джон в очередной раз с пониманием вспомнил о не любившем летать Эйгоне — скитальческая доля одинокого драконьего всадника была нелегкой. Джон хотя бы скитался не совсем один; Эйгон в Дорнийскую войну часто ночевал в полном одиночестве в середине пустыни, до самой темноты поглядывая, не летит ли к нему второй дракон. Каждая такая встреча была радостной, Рейнис спрыгивала на песок и бежала к Эйгону в легких широких штанах и распахнутой кожаной курточке, она все еще была молодой и легонькой в свои тридцать пять, Эйгон постоянно собирался ее отругать за то, что она летает без доспехов и никогда не успевал — так радовался, ее увидев, и так быстро она на него набрасывалась. Они не расставались больше чем на три дня, каждый раз утром сидели на прохладном песке рядом и размечали карту, планировали и атаки, и встречи — и когда однажды Эйгон прождал Рейнис пять дней, он уже знал, что ждать больше нечего и некого, но еще неделю возвращался на одно и то же место.

Близнецы и Зеленый Зубец появились уже во второй половине дня, обед они трое давно пропустили, а на ужин оставаться не собирались и посадили драконов на стены замка, в разных местах, как учил Эйгон. Словно языки пламени пролетели по крепостным стенам и лестницам красные таргариенские плащи, и, отстраненные и целеустремленные, среди незнакомых людей и знакомых им по подробным схемам замка построек, драконьи владыки прошли к главному двору, где встали рядом.

Замок Фреев давно забыл таргариенский этикет, в нем уже больше века не бывали короли и принцы правящей династии, да и этикет этот по сравнению со временами Эйгона стал за прошедшие три века более медленным, более подходящим к обществу, живущему без минутной стрелки на часах. Исчезнувшая четыре века назад Валирия была более требовательной, жизнь там текла с быстротой и точностью механизма, и драконьи всадники, ожидавшие герольда через десять минут после внезапного прибытия, словно пришли оттуда, из общества, где не мешкают и берегут минуту. Они обрушились сонному замку на головы, смешали планы, смутили его обитателей, и лорд Риман Фрей почти вбежал в собственный большой зал, как вбегали в него на зов покойного Уолдера слуги.

— Ваши высочества… я счастлив… польщен… — пробормотал Риман Фрей.

— Мы тоже рады видеть премудрого Римана, — с улыбкой сказал Джон, после уроков дедушки Эйнара имя этого Фрея звучало действительно забавно. — Говорят, при помощи своего интеграла Риман может легко исчислить площадь под параболой от нуля до трех.

Риман Фрей, конечно, никогда не слышал ни об интегралах, ни о параболах, но веселая Санса, стоявшая на полшага позади Джона, нарисовала в воздухе девятку и подмигнула Фрею.

— Девять? — растерянно спросил Риман Фрей и получил шанс посмеяться вместе с молодыми Таргариенами.

«Мудреные, но добрые люди», — подумал про себя Риман Фрей, в его груди уже шевелилось злое намерение рассчитаться с северянами за свой страх и страх остальных Фреев, поселившийся в Близнецах с той ночи, когда их принудил к сдаче жестокий молодой Король Севера, наущаемый призраком Теона Голодного Волка.

Фреям оставалось только найти союзника, который отблагодарил бы за заговор против Старков своей защитой. Риман писал уже с этим к Тайвину, а теперь и драконовластные Таргариены появились в замке Фреев.

— Посмотрите в окно, лорд Фрей, — пригласил Джон, и Риман Фрей вместе с тремя драконьими владыками подошел к окну, больше рядом с ними никого не было, и никто не увидел, как глаза Арьи стали белыми и пустыми, когда со стены замка поднялся дракон, набрал высоту и камнем обрушился на небольшой лесок, залив его пламенем. Сила удара была еще не такой, как у старой Вхагар, чье дыхание вырывало с корнем деревья, но десятки сосен, превратившиеся в гигантский костер, и так производили огромное впечатление на тех, кто никогда не видел драконов. Именно такой защиты, по силе равной стихиям, искал коварный род Фреев, и Эйгон дал бы сейчас Риману говорить, обнаружить себя и погубить — Эйгон берег благородную кровь, но при Завоевании стирал целиком неверные и строптивые рода.

Наследник Эйгона был молод и прям, он научился хитрить, но не научился лгать лжецам.

— Война губит больше, чем пламя дракона, — негромко сказал Джон. — Никто в краю, охваченном войной, не живет спокойно. Я принес вам добрую весть, лорд Риман: война закончена. Король Севера отойдет в свои пределы, хранимые Рвом Кайлин и Сероводьем, и западные лорды уведут свои войска за Западные Холмы. Больше на моей земле не будет литься кровь — проводите же доблестных северян как друзей и живите с ними в мире. Это все, что я хотел вам сказать.

Так же быстро, как и появились, драконьи всадники покинули дом Фреев, в верности которого они сомневались, только Арья замешкалась рядом с лордом Фреем, а потом догнала Джона и Сансу и заняла свое место за плечом Джона.

— Может, этот Фрей не понимает намеков, — пояснила Арья уже на земле, в десятке миль от Близнецов. — Я сказала ему, что если хоть один из северян, что вступят в удел Фреев, не вернется домой, то тогда в удел Фреев вернется дракон, с пламенем и кровью.

— Арья, ты снова говоришь от имени семьи, не поговорив перед этим с нами, — с мягким укором сказала Санса.

— Если вернется один дракон, то вернутся все трое, — объяснил Джон. — Ты слишком нам дорога, чтобы мы согласились отпустить тебя одну. Так что ты выбираешь общую судьбу — скажи хоть сначала, какую.

Арья взглянула на Джона и неожиданно смутилась, виновато и счастливо опустив глаза.

Толстый и добродушный король Визерис выглядел за пиршественным столом Валгаллы как корова в боевой упряжи — многие почти сразу позабыли, благодаря какому приключению юности его туда допустили, и придерживались мнения, что Визерис был удостоен места в Валгалле за то, что мирился с выходками своего брата, Деймона Порочного Принца, который, судя по рассказам Визериса, был хуже любой войны. То Деймон собирал в столице своего царственного брата свою личную армию, названную потом Золотыми Плащами, то самовольно влезал в войну с Триархией, то провозглашал себя королем аж целого Узкого моря — Таргариены собрались вокруг Визериса и заслушались, а Визерис, любивший застолья и потравить байки, наконец почувствовал себя на своем месте.

— Ну и тут ты, конечно, оттяпал ему голову? — спрашивал очередной предок Визериса, который недавно начал слушать повесть о Деймоне.

— Да вот не пришлось как-то, — разводил руками Визерис. — Он вошел с понтом победоносный такой, снял свою корону, которую выковал себе на Ступенях, и предложил ее мне. Это потом я прикинул, сколько денег мне стоил этот козел, пока он там на Ступенях резвился…

Так история Деймона и развивалась: сколько бы он ни совершил безрассудств, в какие бы ни впутался авантюры, обаятельный Деймон всегда избегал ответственности и пользовался куда большей любовью брата, лордов и солдат, чем этого заслуживал. И, конечно, Визерис простил брата, когда тот в свою очередь появился во Дворце Пламени и Крови, овеянный боевой славой, хотя братья и орали друг на друга битый час.

— Да ладно, хотя бы драконьи бои были наконец, — сказал один из старых Таргариенов, выцепив из братской ссоры несколько деталей охватившей Вестерос по вине Деймона гражданской войны.

— Дурак! — резко бросил в ответ Эйгон Завоеватель — что-то, что не выражалось словами, но что чувствовал за столом каждый, позволяло ему так говорить со старшими.

И, конечно, через пару лет выяснилось, что Эйгон был прав: под своды Дворца Пламени и Крови прибыл его тезка, Эйгон Узурпатор, который убил Рейниру, владевшую секретом пробуждения жизни в драконьем яйце, а сам, искореженный после падения вместе со своим драконом, все ждал появления нового наследника, чтобы передать тому таргариенский секрет, да так и умер от болезней и не до конца исцеленных ран, и секрет выведения драконов покинул мир живых вместе с ним.

— Идиот! — с досадой сказал своему тезке Эйгон Завоеватель. — Теперь ты потерял драконов навсегда.

— Но ведь у них тоже не осталось драконов, досточтимый пращур! — возразил Эйгон Узурпатор, имея в виду ту часть рода Таргариенов, с которой он враждовал.

— Точно идиот, — подтвердили старые Таргариены, и Узурпатору пришлось постараться, чтобы вернуть себе нелюбимое прозвище — жить во Дворце Пламени и Крови под именем Идиот было еще хуже.

А вот Деймону Порочному Принцу, доблестному бойцу, хорошему собутыльнику и веселому балагуру, так толком и не нагорело за его роль в начале Танца Драконов, только мудрый Эйгон Завоеватель долго еще недобро на него взглядывал, да Мейгор подходил поучить, как надо и не надо прореживать племянников, после чего Деймон некоторое время чувствовал себя сволочью — а потом опять брала верх его самоуверенная и неунывающая натура.

С тем же самоуверенным и обаятельным нахальством призрак Деймона появился перед Джоном, чтобы рассказать, что на Севере теперь есть вассалы Джона — Джон не понял сначала, кого Деймон умудрился перевербовать и привести под его руку, и только в конце рассказа уразумел, что Деймон привел на Север несколько Одичалых племен вместе с вождями.

— Им не место по нашу сторону Стены, — ответил Джон. — Им неведом долг.

— Это было славное и благородное дело, — гнул свою линию Деймон, как ни трудно ему было читать стоящего перед ним человека: Джона он знал куда хуже, чем брата Визериса, и потому немного его опасался, как в Валгалле опасался Эйгона Завоевателя. — Они прославляют твое имя, юный Таргариен, и их сердца теперь принадлежат тебе — ведь ты спас их от участи, которая хуже рабской доли.

Так же, с зубоскальством насчет Эй-Егора и Бриндена, офигевших на почве взаимной ревности, и непристойными шутками про то, как им надо было бы поделить Ширу Морскую Звезду, Деймон рассказывал и о встрече с Иными и с ожившими мертвецами, и из его рассказа Джон неожиданно для себя узнал, что «морская звезда» — это поза для межполового общения, а «в два смычка» — это не про струнный дуэт.

Вероятно, Джон как-нибудь переварил бы эту информацию, но беда была в том, что Деймон одновременно и рассказывал важные вещи, и похабничал, и при этом присутствовали Арья и Санса.

— Деймон, ты негодяй! — сердито сказала покрасневшая Санса, но все же недостаточно строго, чтобы Деймона остановить, Деймона могла урезонить только Рейнира, которую он любил, но в результате некому было урезонить Рейниру.

— Молодец, Санса, хорошо знаешь историю своего рода, — одобрил Деймон. — Именно так меня и называли при жизни: Принц-негодяй.

С этих пор Джон в основном следил за тем, чтобы Деймон снова не начал негодяйствовать, обрывал его, как только рассказ принимал очередной скабрезный поворот, а сказанное Деймоном по делу Джон просто запоминал, чтобы подумать об этом потом, когда Деймон уйдет — но и этого Деймон не дал ему сделать. Таргариенские призраки могли скрываться от Арьи и Сансы, в которых не было Таргариенской крови, но из уважения к невестам наследника призраки этого не делали — Деймон, разумеется, и тут оказался исключением, стоило Джону задуматься о его рассказе, сидя с невестами у костра.

— Видал, Арья в тебя влюбилась, — тихо сказал Деймон, возникая у Джона за спиной. — Взглядывает на тебя украдкой и отводит глаза. Это хорошо, конечно, а то у меня с первой женой не заладилось вообще: помолвить нас помолвили, а представить друг другу забыли. Но если тебе интересно, что с этим делать, то я тоже не знаю. У меня с Рейнирой так же было. То есть теоретически понятно, как прекратить все это ненужное смущение — оттащить куда на недельку да трахать утром, вечером и ночью, покрутится вокруг тебя во всех позах — быстро разучится тебя смущаться. Но вот возраст такой, что это не вариант — Рейнире тоже двенадцать было, когда я заметил, как она на меня поглядывает, а мне тогда было почти тридцать, и я был женатый. Хотел сделать все по-благородному, и все равно все вышло не так. Так что вот, не знаю, что тебе посоветовать. Сбегите все-таки с ней на два дня, пусть привыкнет, что ее губы и ее объятия принадлежат тебе. Ну и это, извини, что слово тебе не даю вставить, но вы же втроем всегда, не на дракона же мне к тебе присаживаться. И при Сансе про такое говорить не хочу.

Джон проснулся в темноте, как-то рывком, его терзали мрачные сны, в которых его поглощала волна мертвецов, и в последнем сне он видел, как ледяной демон схватил Арью за горло. «У нас теперь есть драконы, мы не могли погубить драконов!» — крикнул опутанный кошмарами разум, и от этой попытки обрести во сне здравомыслие Джон и проснулся. Костер давно погас, но от бока Мераксес было тепло, они все втроем по-прежнему спали под открытым небом, чтобы пользоваться теплом драконов.

Только теперь, в темноте и тишине ночи, у Джона нашлось время всерьез подумать о том, что рассказал Деймон о своих путешествиях. Было отчего видеть во сне кошмары, было отчего молиться богам, чтобы послали к нему сейчас Эйгона, которому расстояния не были помехой и который смог бы посмотреть, насколько велика мертвая армия, что надвигается теперь на Стену, словно в старых мрачных легендах. Может, что-то могли рассказать Одичалые, которых Деймон привел под его руку… и Джон вздрогнул от прикосновения к его плечу.

Арья проснулась сразу после Джона, словно дрогнула невидимая нить, соединявшая их сердца, чуть попривыкла к темноте и различила силуэт Джона, сидящего в тяжелой задумчивости рядом со спящей Мераксес. Этой ночью Джон был для нее прежним, никакие непривычные мысли Арью не смущали, она только чувствовала, что она Джону сейчас нужна, и без дневной робости подошла и положила ему руки на плечи, а потом опустилась на колени, чтобы прижаться щекой к его спине.

— Вожди Одичалых не преклонят перед тобой колено, — тихо сказала Арья, чтобы не разбудить сестру. — Ты же помнишь, как к нам попадали пленные Одичалые — новые сначала не ставили старых и в грош за то, что они служат, и только потом понимали, что наша служба — не рабство, и начинали слушать тех, кто живет с нами долго. Но твои приказы их вожди исполнят и заставят других, просто придется дождаться, когда все Одичалые привыкнут к службе.

— Одичалые — это меньшая из наших проблем.

— Ну давай тогда с них и начнем, тем более что они ближе, — ответила Арья, и Джон не увидел, но услышал ее улыбку, точно такую же, с которой она пыталась раньше убедить его, что ей надо сбежать с урока вышивания именно сегодня.

«А ведь она была права, — улыбнулся про себя Джон, — вышивание ей так и не пригодилось». Вот то, как Арья сбегала к Джону стрелять из лука, как ее за это ни ругали — вот это пригодилось, и не только потому, что Арья теперь могла набить к ужину птицы. Самым главным была их дружба, то, что они понимали друг друга без слов, каждый чувствовал настроение другого, и, чтобы ни случилось, Джон знал, что Арья всегда будет рядом и попытается помочь.

— Давай этим Одичалым послезавтра что-нибудь устроим, — предложила Арья в темноте, ей всегда нужно было что-нибудь этакое выкинуть, и она всегда умела Джона развеселить. Многие, даже Эйгон, видели в ней наследницу Висеньи, Арья могла быть суровой и строгой, когда ее заставляла жизнь, но Джон видел в Арье и многие черты игривой и взбалмошной Рейнис. А может, сестры Эйгона были куда больше друг на дружку похожи, только знал об этом лишь Эйгон.

Драконы свалились на лагерь Одичалых из низких зимних туч, пронеслись над лагерем как порыв ураганного ветра, выдыхая перед собой пламя, и, хотя никого не задело огнем, его близкий жар почувствовали многие. А потом драконы развернулись, уйдя в разные стороны, сели ярдах в трехстах, и на белый снег ступили черные фигурки с алыми плащами за спиной. Таргариенский принц, который был обещан Деймоном, прибыл к тем, кто просил его защиты — и к тем, кто мог случайно подумать, оказавшись за Стеной, что нарушать данные Таргариенам обещания — хорошая идея.

— А здорово нас снегом в этой туче присыпало? — спросила Арья, пока вожди и старейшины собирались в лагере Одичалых, чтобы предстать перед драконьими владыками. — Надо будет еще так пролететь через тучу, мне понравилось.

Арья могла бы и еще подурачиться, все равно вожди Одичалых увидели, подойдя, что с ними говорят почти дети, и королевский герб на доспехах для Одичалых мало что значил — но три дышащих пламенем дракона были убедительным аргументом, чтобы принимать их всадников всерьез.

Попросить принца Таргариена о дружбе и защите для вождей Одичалых было не проще, чем сожрать целую горсть еловых иголок, и Джону пришлось им помочь.

— Зачем вы пришли сюда? — потребовал Джон, и было неясно, спрашивает ли он только подошедших к нему, или его вопрос относится ко всему лагерю Одичалых, стоящему на чужой земле.

— Я пришел, чтобы попросить тебя о дружбе, ваша светлость, — произнес магнар теннов, этикету его Деймон так и не научил, но магнар теннов хотя бы понимал, чего он просит и что должен обещать.

— Я прошу о дружбе! Я прошу о дружбе! — наконец подхватили вожди, поняв по тяжелому молчанию, что иначе с ними разговаривать не будут.

— Можете ли вы обещать, что ваши люди не нарушат законы этой земли?

— Ты просишь невозможного, — тут же ответил тот молодой вождь, которого Деймон хотел бросить по ту сторону Стены. — Мы Вольный народ. Каждый в моем отряде решает за себя и не обязан мне служить.

Вожди Одичалых начали переговариваться между собой на языке Первых Людей, и Арья внимательно их слушала, она еще в Винтерфелле бегала посмотреть на пленных Одичалых, ей было наплевать, что они неподходящая компания для дочери Хранителя Севера, и в результате Арья выучила много слов из языка Первых Людей, так что в год перед отъездом она уже могла подслушивать разговоры Одичалых — и теперь занималась этим снова.

Вожди Одичалых не строили на своем языке никаких хитрых планов и не замышляли обман: они хорошо понимали свое положение, а Деймон загодя, еще по ту сторону Стены, напугал их таргариенской жестокостью, и вожди не исключали, что Таргариены либо возьмут с них требуемую цену за свое покровительство, либо, чего доброго, сметут их всех огнем.

— Наши люди будут соблюдать ваши законы, пока мы здесь, — наконец ответил за всех один из старых вождей. — Но только до тех пор, когда с мертвой армией будет покончено. Тогда мы вернемся назад.

— Офигеть какие у них там понятия о дружбе, — усмехнулся Деймон, он все-таки подошел помочь, раз это он притащил Одичалых, с которыми теперь не ему разбираться. — Стал не нужен — дружбе конец. Вызывает антирес и еще такой разрез: как дают им, скажем, девки — только с выгодою аль порою без? Кстати, вопрос глубокий: те, которые спят с тобой, только пока тебя хотят, мало отличаются от тех, которые берут деньгами, — первые просто удовольствием берут.

— Если вы хотите, чтобы с врагом на вашей земле было покончено — воюйте с ним, — предложил Джон.

— У тебя есть огонь, ваша светлость, — отозвался магнар теннов. — Наш враг боится огня. Мы просим тебя о твоей дружбе. Мы просим, чтобы ты считал наших врагов своими врагами.

— Вы просите невозможного, — в свою очередь ответил Джон. — Вы просите, чтобы ради вашего дома я рискнул самыми дорогими людьми.

— Не поймут, — предупредил Деймон. — Нет у них, похоже, семьи. Нет у них и женщин, которые на всю жизнь. Не поймут. Вольные слишком.

— Будете ли вы потом воевать с любыми моими врагами? — спросил Джон. — Поклянетесь ли в вечной дружбе?

— Вечного нет на земле, — ответил магнар теннов, который надеялся передать свою власть своему сыну, но совсем не был уверен в успехе. — Я поклянусь тебе в дружбе до тех пор, пока я дышу. Я хочу снова увидеть Теннию.

Вспыльчивый и воинственный Дейрон, прозванный Юным Драконом, урегулировал род Вилей в целом, оставив от него только малолетнего внука, а также махнул под горячую руку мейстера, кастеляна, командира гвардии и главного конюха — а благородный Эймон Рыцарь-Дракон за Вилей не вступился, потому что нечего было Вилям в свое время его в клетку сажать. Мелисандра могла, конечно, порадоваться за Дейрона и Эймона, что они перевешали всех мерзавцев в округе, и даже поздравить их с удачной вендеттой — если бы ей не пришло в голову, что замок без кастеляна и мейстера не стоит.

— Мы выпишем с Драконьего Камня сэра Геральда и мейстера Пилоса, — пообещал Эймон. — Юному Вилю надо дать хорошее воспитание, и сэр Геральд для этого подойдет, он человек честный и верный, с добрым сердцем.

— А пока, Мелисандра, ты управишься и сама, — распорядился Дейрон. — Тебе нужно тут продержаться недели три — ну или четыре. Или как пойдет.

— Неужели принц Таргариен не спешит получить корону своих предков? — решила схитрить Мелисандра, она все-таки замышляла залучить юного принца к себе и опробовать на нем свое очарование. — Я ему корону, он мне сменщиков.

— Принц Таргариен воюет, — строго сказал Дейрон. — И его невесты улетели вместе с ним. Нет у нас драконов для того, чтобы избавить тебя от простой работы лорда. Приступай уже.

Может, работа у Мелисандры и действительно была нетрудная, но ее было много: подданные Вилей обеднели, хозяйство вне замка было запущено, а в замок потянулись за справедливостью и помощью многие и многие, кого ими до сих пор обходили. Крестьяне, которые помогли Мелисандре взять замок, не умели ни писать, ни читать, и им нужно было руководство — а пуще того авторитет кого-то, кто будет принимать решения. Раньше Мелисандра использовала бы обретенный авторитет для проповеди Рглора и сожжения статуй Семерых, но теперь на это просто не было времени — Мелисандра отмеряла, выдавала, отсчитывала, разбирала тяжбы и даже лечила больных, потому что Дейрон пытался ей помочь, но только всех напугал.

— Когда перед страждущим появляется призрак давно умершего человека и свои рекомендации по лечению заключает обещанием «И ты будешь так же здоров, как и я», страждущий обнаруживает таланты скорохода, — заметила Мелисандра, жизнь у нее была нелегкая, но на душе у нее было легко, потому что Владыка Света сейчас был к ней ближе, чем когда она просто читала проповеди — и уж намного ближе, если сравнивать со временами, когда она жгла чужих кумиров и бросала иноверцев в темницы.

Пока же проповедь Мелисандры сводилась к тому, что, принимаясь за доброе и верное дело, она вслух просила Владыку Света ей помочь; отправляя восвояси нашедшего у нее помощь, она желала ему, чтобы Рглор впредь освещал его путь; сама она пускалась в путь во имя Владыки Света и его именем творила справедливый суд и раздавала милостыню.

Сэр Геральд был легок на сборы, и Мелисандре действительно пришлось продержаться всего три недели — после чего она обнаружила, что многие записи она по нехватке времени вела неаккуратно — в житницах и в казне у нее кое-как сошлись расход с остатком, а имена многих должников и все еще нуждающихся в помощи она передавала сэру Геральду изустно.

— Да я тоже тот еще грамотей, — успокоил Мелисандру сэр Геральд. — Чего ж непонятного: в Плавниках бабка Джина, все ее знают. За три дома по левую руку от нее живет Нил, который нам триста фунтов салаки должен. За два дома по правую у Мисси муж в том году утонул, она нам ничего не должна, за ней присмотреть нужно. А в Банках что-то многое неладно, надо бы съездить. Поехали, Мелисандра, я там со всеми познакомлюсь.

Сэр Геральд помнил Мелисандру по Драконьему Камню и помнил не с лучшей стороны, но лично с ней знаком почти не был, только видел ее рядом со Станнисом и слышал, что у многих есть к Мелисандре счеты за ее агрессивное насаждение рглорианства.

— Давай я тебе письмо напишу на случай, если ты на Драконий Камень вернешься, — предложил сэр Геральд, поездив с Мелисандрой по уделу Вилей и составив о ней свое мнение по делам ее. — Накарябаю вот своей рукой. По службе я больше подписываю, что за меня писарь напишет, а ежли своей рукой — то кто меня знает, тот поймет, что я за каждое слово отвечаю. Сердце-то у тебя доброе, Мелисандра. Голова только дурная — ну так то не беда, кто на свете знает, что есть добро и зло?

Мелисандра уезжала из Дорна по горной дороге, называемой Костяным путем, передав сэру Геральду и мейстеру Пилосу дела и, к своему удивлению, получив от людей Виля просьбу прислать им из Красного храма жреца или жрицу — к Рглору, во имя которого Мелисандра целый месяц без роздыха творила добрые дела, подданные Виля прониклись, и такие жрецы им были нужны еще.

В Королевской Гавани король Станнис пытался строгостью привести свое государство в порядок; за Стеной юный принц Таргариен и его невесты собирались дать бой Великому Иному, потому что того требовала рыцарская честь и долг хозяев Вестероса. Мелисандра, забыв о власти и великих свершениях, грелась на утреннем солнышке, одолев очередной подъем, и писала письмо в Храм Рглора в Волантисе, впервые за много лет честно и не оглядываясь проходя по тому пути, на который ее поставил Владыка Света.

«Добрый день, веселая минутка! Здравствуй, молитвенник о нас всех преподобный Беннеро! За долгий перерыв в письмах не обессудь, видно, судьба моя такая. А пишу я тебе сказать, что в уделе Виля люди ждут красного жреца, человека участливого и толкового, какового очень прошу для них сыскать — потому что народ там, у Красных гор, подобрался душевный, можно сказать, деликатный. Саму же меня несет пока лошадка к Летнему Замку, потому что служба королевская к тому меня обязывает».

Драконы летели к Восточному Дозору, держась вдоль линии прибоя: валирийцы не интересовались Севером настолько, чтобы оставить хорошие карты безлюдной местности, по которым можно было бы ориентироваться даже зимой. Люди Восточного Дозора были теми, кто обязательно бы Джону поверил и помог — они поверили рассказам Джона об Иных и мертвяках еще тогда, когда Джон не носил королевского герба. Джон вспоминал Коттера Пайка, вспоминал первый раз, когда увидел Сансу в уже привычной теперь кольчуге, этим воспоминаниям было чуть больше года, но они уже казались далеким счастливым прошлым, потому что время все покрывает ностальгической патиной.

Замок Восточного Дозора был почти пуст, и наследников встречал долгожданный Эйгон, которого так не хватало после рассказа Деймона — Эйгон, конечно, услышал этот рассказ намного раньше, во Дворце Пламени и Крови, и дал наследникам право выбрать свою судьбу. Они могли полететь в Винтерфелл или в Дредфорт, могли собирать армию для боя с мертвецами, могли дожидаться возвращения армии Робба из Речных земель или просто довериться крепости Стены. Но молодые драконы, ни дня не мешкая, летели прямо туда, где была беда — Эйгон понимал, что наследников не изменить, их можно только научить планировать бой.

Эйгон на этот раз пришел вместе с сестрами, он не привел для Джона ни советников, ни учителей. Сейчас с Эйгоном были те, с кем он воевал рядом, а это значило, что семья принимает бой.

— Большинство из тех, кто был в замке, отправлены в дозоры на Стене и в разведку — я могу перемещаться быстро, но и я не могу быть в нескольких местах сразу, — говорил Эйгон в пустом зале, где когда-то его наследники обедали с солдатами Ночного Дозора. — Деймон, конечно, забрал из-за Стены далеко не всех: Манс, называющий себя Королем-за-Стеной, стоит на самом юге Зачарованного Леса с большим обозом и ищет способы преодолеть Стену. Магнары теннов укрепляют Суровый Дом, надеясь на то, что мыс Сторролда достаточно узкий, чтобы там можно было обороняться от превосходящих сил противника. А противник, очевидно, считает, что поймал теннов в ловушку. Мы сможем ударить ему в спину — Эймон считает, что эта армия особенно слаба против огня.

После Эйгона говорила Висенья, это она узнала в мейстере Эймоне Таргариена и с тех пор провела с ним немало времени, услышав от него многое не только об Иных, но и о мейстерском сословии. В Висенье были острый ум и дальновидный расчет, она не начинала битв, которые не могла выиграть, и видела она далеко за окончание войны, не собираясь упускать плоды победы. При жизни Висенья долго враждовала с церковью и сломила ее сопротивление наконец, пусть даже ее дело довершил не родной ее сын, а внук Рейнис Джейхейрис. Рейнис Джейхейрис не знал — его отец Эйнис рано остался сиротой — а многое сказанное Висеньей запомнил и ради брака с любимой сестрой Алисанной пустил в ход. Теперь же Висенья собиралась прибрать к рукам мейстеров, ей самой они казались недоучками, не унаследовавшими валирийской мудрости, но мейстеров было много, натворили они немало, и даже в вырождении драконов Висенья винила теперь в том числе их. В голосе Висеньи, перед боем говорившей и о мейстерах тоже, была уверенность, что будущее наступит, что войско Иных не устоит перед драконьим пламенем и что с этой победы начнется славное царствование. Как и при жизни, ей не было ведомо будущее, но она создавала его своей верой и своей волей.

Но Джон больше смотрел на Рейнис, которую он видел всего во второй раз: Висенья не раз приходила на Драконий Камень, чтобы помочь Эйгону обустроить жизнь наследников, а Рейнис только однажды пришла к Джону здесь же, в Восточном Дозоре. Джон сейчас смотрел на нее и думал, что империя Эйгона росла только тогда, когда Рейнис была жива. В Эйгоне была решимость и твердая воля, в Висенье — ясный взгляд и расчет, а спаянные воедино воля и разум могут построить многое — но, когда в дорнийских песках закатилась звезда Рейнис, у растущей империи остановилось сердце, и Эйгон с тех пор только придавал форму уже застывшему.

— Нашему завтрашнему сражению не достанется славы, — сказал Джон и снова посмотрел на Рейнис. — Если таких сражений будет еще много, если Стена не устоит и людям придется биться за Последний Очаг и Винтерфелл — тогда нас запомнят в веках. Но мы летим с надеждой победить сейчас и остаться в безвестности.

— Многое не запишут в летописи, Джон, — ответила Рейнис. — Не расскажут о том, как я сидела ночами рядом с кроваткой болеющего Эйниса — а ведь без этого не было бы ничего: ни долгого правления Джейхейриса, ни сражений Деймона, ни подвигов Бейлора и Мейкара.

— А еще хуже, когда наврут, — сердито сказала Висенья. — Много кто горазд трепать языком о том, что моя темная магия оживила Мейгора и сделала его чудовищем. Мало кто хочет при этом вспомнить, как тогда вестеросцы хотели разделаться с нашей властью и вернуться в эпоху вечных войн между сотней карликовых королевств. Мейгор в одиночку и близко не мог совершить столько зла, сколько могут натворить сотни напыщенных дураков.

— Ты идешь в бой за нашу страну, — добавил Эйгон. — За ту страну, которую я передал своим сыновьям, а от них она дошла и до тебя, по цепочке связанных родством рук. Которую ты тоже передашь детям и внукам. Ни один десница или вельможа не будет заботиться о стране как о своем ребенке, и только государь не ищет славы, а хранит наследство ради своих прадедов и своих правнуков. И ради них вы теперь должны не только победить, но и вернуться живыми.

— Давайте я спою вам, как мы всегда пели перед вылетом, — предложила Рейнис, Эйгон печально покачал головой, а Висенья не согласилась с сестрой.

— И тогда не надо было петь и накликивать.

— А я думаю, что и чаще петь надо было, — упрямо дернула плечом Рейнис. — Каждый раз петь, чтобы мы помнили, что это драконы большие, а мы маленькие.

Корка хлеба без меня,

Пальцем в небо — без меня,

Без меня — за дверь, без меня — домой,

Без меня — теперь, без меня —

тот, кто был со мной навсегда.

Может, в устах юной Рейнис триста лет назад песня и звучала как напоминание о ее несравненной красоте, ради которой надо выполнять все ее капризы, но сейчас в песне была слышна горькая судьба Эйгона и Рейнис, предназначенных небом друг для друга и разлученных смертью на четверть века. Пока звучал голос Рейнис, наследники не смели взглянуть на Эйгона и смотрели друг на друга с тревогой и любовью, каждый молча обещал другим вернуться из их первого серьезного боя, и для того эту песню Рейнис и пела — чтобы во второй раз песня не сбылась и была не про них.

Добрый ослик без меня,

Теплый дождик без меня,

Без меня — сирень, без меня — герань,

Без меня — моя тень, без меня —

поздравления оттуда сюда.

После сорока Эйгон куда чаще стал бывать в фамильной септе на Драконьем Камне, в которую раньше заходил только по необходимости. Трезвый и скептический ум Висеньи не давал ей искать утешения в церковных песнопениях и дрожании свечей, а ее свары с церковниками постоянно держали ее настороже, и септонам она не верила. Но каждое утро в день рождения Эйгона Висенья просыпалась еще затемно, чтобы неслышно войти в комнату Эйгона и положить на столик коротко обрезанные ирисы. Такие же цветы при жизни Эйгона всегда лежали на саркофаге Рейнис, и, хоть Висенья и была готова встретить за гробом темноту, она надеялась, что Эйгон верит в то, что каждый год Рейнис посылает ему привет и обещание ждать.

И убегает весь мир,

Убегает земля,

Бежит далеко-далеко,

Куда-то далеко-далеко…⁽¹⁾

1) Песню бессмертного Егорушки, которая так подошла Эйгону и Рейнис, можно послушать здесь: https://www.youtube.com/watch?v=4FRcBADkAZk

Вернуться к тексту

Когда Джон, Санса и Арья вышли к своим драконам, они увидели, что рядом с драконами уже стоят призраки Эйгона и его сестер. Прямо у них на глазах Эйгон взошел по воздуху на спину Балериона, Висенья встала на спине Вхагар, а Рейнис вспорхнула на Мераксес.

— Рейнис, если я отдам приказ атаковать, ты пойдешь последней, — распорядился Эйгон. — Сначала я, потом Висенья, потом ты.

Джон, прекрасно понимая причину приказа, думал, что Рейнис надерзит, ответив Эйгону, что второй раз она не погибнет, или хотя бы надуется, но, к его удивлению, Рейнис только кротко кивнула. Она ошиблась в своих боях только дважды — может, она и имела право обижаться на такое недоверие, но вторая ошибка стоила слишком дорого. Рейнис сгорела в Дорне в пламени своей Мераксес, попросив в предсмертной тоске умирающую подругу сжечь ее тело. Но слишком тяжело дались ей годы разлуки, а еще более глубокий рубец лег на сердце Эйгона — Рейнис-то знала, что дождется его в Валгалле, а Эйгон там, на земле, хоронил ее навсегда.

Теперь, когда опытные драконьи всадники, больше не боящиеся ветра, встали на спинах возрожденных драконов, было так просто поверить, что драконов поведут в бой у Сурового Дома именно они. Джону было чуть обидно, что и он, и Санса, и Арья столько готовились к этому дню, а Эйгон всегда знал, что оставит их на земле, — но все же Джон чувствовал скорее благодарность — и облегчение от того, что Санса и Арья будут в безопасности и не полетят сейчас навстречу неизвестности.

— Поднимайтесь к нам, родственники, — приказал Эйгон, когда Джон уже уверил себя в том, что они трое никуда не полетят. — Нам даже поводья и бич взять нечем, не говоря уж о том, что мы не варги.

— Мы будем с вами и сможем помочь советом, — добавила Висенья. — В конце концов, смелые дети, вы же не думали, что мы отпустим вас одних.

Джон снова был драконом. Его огромные руки с длинными пальцами обнимали небо, и в перепонках между пальцами трепетал ветер. Вокруг не было солнца, и пустота неба была серой, а не голубой. Не хватало привычной небесной бесконечности, темные облака давили сверху, но пространство под облаками было все в его распоряжении, и Джон поджигал сверху мертвую армию. Когда среди шагающих к Суровому Дому мертвецов не было Иных, можно было спуститься ниже и ударить сильнее, превращая снег в пар и вздымая из-под него фонтаны грязи, перемешанные с горящими костями. Рядом сражались другие драконы: Вхагар росла медленнее остальных, и ее пламя было слабее, так что Арье приходилось снижаться больше, и Джон постоянно забирал в ее сторону, чтобы ее поддержать и самому разбить пламенем очередного Иного.

Но опасность была не здесь, настоящая угроза Арье исходила не отсюда, и Джон ринулся вперед, чтобы уничтожить главного противника. Тот ждал его на холме, украшенный короной из рогов, и Джон несся на него на крыльях ветра.

— Джон, что ты делаешь? — удивленно спросил Эйгон. — Вверх!

Джон ушел вверх, и брошенное Королем Ночи ледяное копье просвистело мимо, а за ним вслед отправилось второе. Это копье, казалось, не могло достать Джона, но оно летело все выше и выше, а Джон следил за ним как зачарованный.

— Ударь огнем, — подсказал Эйгон, и Джон сжег ледяное копье струей огня. — Да что с тобой такое? Уходи выше!

Джон попытался подняться выше, к низким черным облакам, но его Балерион думал иначе, да и Джона тянуло вниз, в решительную атаку. Ему представлялось, как Вхагар пытается подняться выше, но ее так же сбивает ветер, догоняет ледяное копье, и Арья падает рядом с Вхагар, как сломанная кукла...

— Вверх! — не выдержал Эйгон и добавил несколько слов на валирийском, наверняка грубую площадную брань. — Вверх, паскуда! Вверх!

Зависнув под облаками, Джон чувствовал себя смотрящим в колодец или в воронку, в центре которой был его враг.

— Отходим, — скомандовал Эйгон, но Джон никуда не повернул. — Я ни черта не понимаю, что происходит. Рейнис, что у тебя?

— Мой дракон тоже рехнулся, — ответила Рейнис, тут, в пространстве, доступном только призракам и варгам, ее было слышно так, будто она стояла рядом. — Санса пока с ним справляется.

— Висенья?

— У меня все в порядке, у Арьи в бою холодная голова. Я работаю по краю, но дальше не сунусь.

— Висенья! — на этот раз говорила Рейнис, и Джон услышал ее негодование. Да, только в бой! Только вперед! Висенья ведь даже во Второй Дорнийской войне отказалась участвовать...

— Приказ был — отступать, — спокойно ответила Висенья. — Тебе в одном слове что-то непонятно? Если Джон упадет, Арья кинется на выручку сломя голову, и все будет кончено.

— Если Джон упадет, в любом случае все кончено, — так же спокойно ответил Эйгон. — Двумя драконами без Джона мы можем выиграть сражение, но не трон. Да куда ты, побери тебя черт! Вверх, проклятый ты сукин сын!

Но Джон уже падал вниз, заходя на вираж и поджигая большой круг около Короля Ночи, и еще одно ледяное копье просвистело мимо, а другое приближалось, когда Джон повернул голову.

— Дракарис! — рявкнул Эйгон, Балерион послушно выплюнул струю огня, его отбросило влево, и копье снова прошло мимо. — Мы выходим из боя! Ты можешь мне хотя бы ответить? Хотя бы пояснить, что и зачем ты творишь, сумасшедшая ты бестолочь!

Вместо ответа Джон снова спикировал на врага, дыша огнем и наконец купая в нем Иных, обступивших своего короля. Только совсем близко от них, когда пламя скрыло от него Короля Ночи, Джон вспомнил, что после удара нужно уходить, и даже сообразил, что вверх уже поздно, нужно вправо, и услышал, как кричит на него Эйгон.

— Круче, круче, круче забирай! — кричал Эйгон вне себя от ярости. — Какая жалость, что я не могу взять бич, я бы вытянул и тебя после дракона, чертов ты идиот!

В этот момент Джон почувствовал боль в руке, потому что вылетевшее из огня копье пробило перепонку в левом крыле Балериона, и окончательно вернул себе контроль над драконом, да и над самим собой. Балерион с трудом совершил круг, заваливаясь на левое крыло, а Джон увидел, что Иных возле него больше нет, хотя Вхагар и Мераксес вдалеке еще сражались с теми, кто был вокруг них, то пикируя сверху, то заходя на цель на бреющем полете, выжигая все перед собой и сметая Иных ударной волной.

— Больше их здесь нет, — ответил Джон и повернул Балериона, чтобы зайти на Короля Ночи с подветренной стороны, скрываясь за стеной огня. — Только там.

— Ты плохо видишь их, и ты ранен, — напомнил Эйгон уже спокойнее.

— Это моя страна, Эйгон, — сказал Джон, пуская Балериона низко над землей и ударяя пламенем. — Даже если у меня не будет внуков, чтобы унаследовать ее, она все равно стоит того, чтобы за нее умереть.

Возможно, Король Ночи метнул еще одно копье навстречу Джону, потому что Балериона ударил по лбу вылетевший из пламени перед ним большой обломок. Может, Король Ночи и увидел Джона в последний миг, когда у того вдруг помутилось перед глазами и из огня навстречу ему рванулась колючая ледяная метель. Джон не помнил всего этого и очнулся уже на земле, среди гор льда, с изрезанными руками и болью в ноге, словно с Балериона он не спустился, а спрыгнул. Балерион был неподалеку, недовольный и сердитый: долгая битва не принесла ему никакой добычи, и он пыхтел дымом на свое раненое крыло.

— Я придумал тебе личный герб, — сказал Джону Эйгон Завоеватель. — Вместо трехголового дракона у тебя будет безголовый, а девиз твой будет «Слабоумие и отвага». Ты бы еще на целую армию кинулся в конную атаку колонной из одного. Объясни ты мне, что с тобой стряслось?

— Он был варгом, — сказал Джон и кивнул на запекшуюся грязь на вершине холма, где раньше стоял Король Ночи. — Более сильным, чем я. Он не сумел разорвать связь между мной и Балерионом, но я думал его мысли.

— Отходил бы, как только почувствовал, что он сильнее, — еще раз посоветовал Эйгон. — Подумали бы все вместе, что с ним делать. Я тут, пока ты сходил с ума, придумал, что можно сбрасывать с большой высоты Дикий Огонь — только в какой-нибудь очень тяжелой емкости, чтобы не сносило ветром. Точность все равно будет дрянь, но хотя бы не придется снижаться над такими копьеметателями.

Вхагар и Мераксес тем временем приземлились недалеко от Джона, и Джон, оглядевшись, с удивлением заметил, что нигде, на мили вокруг, нет ни упырей, ни Иных, только битый лед. Арья и Санса, второпях отстегивая цепи и путаясь, спешили спуститься со своих драконов, и Джон двинулся им навстречу, хромая на подвернутую ногу.

— Встречайте своего героя, девушки, — вопреки опасениям Джона сказал Эйгон, он ругал наедине, а хвалил на людях. — Он решил закончить битву одним решительным броском, чтобы вы скорее оказались в безопасности.

— И поэтому ты его бранил на чем свет стоит? — спросила Арья.

— Я же не знал, что вы слышите, — почти не смутился пойманный на вранье Эйгон. — Я с варгами раньше дела не имел, и в бою меня никто, кроме Балериона, не слышал, так что я привык не сдерживать себя. Вы бы хоть слово сказали в эфир, я бы тогда поберег ваши уши.

— А при мне, значит, все можно? — лукаво спросила Рейнис, и Джон догадался, что Рейнис нравится, когда Эйгон бранится: порочный принц Деймон уже не раз заходил к Джону и однажды поделился воспоминаниями о том, какие благородные дамы его времени любили в спальне слышать самые грубые и похабные слова.

— Тебя следует строго наказать за непослушание, — подхватил игру Эйгон, а Висенья глянула на него строго и осуждающе, то ли ревновала, то ли считала, что их подопечные дети не настолько маленькие, чтобы ничего не понять, и при них уже нельзя. — Учишь девочек не работать в паре, при приказе отступать даже не выходишь из боя...

— Зато я видела, что сюда идут тенны от Сурового Дома, — сказала Рейнис, состроив Эйгону в ответ на нотацию подростково-скучающую рожицу.

— Надеюсь, у них есть вощеные нитки или хотя бы полотно и смола. Балериона латать придется.

— Рейнис, среди них есть конные? Можно взять конями за защиту, драконов кормить пора.

Сансу и Арью эти прозаичные разговоры опытных драконьих владык не интересовали, они кинулись к Джону, обнимая его и проверяя, что он не ранен. У Сансы, конечно, нашлась мазь, которая поможет подвернутой ноге, и спустя несколько минут немного растрепанный вид младшего поколения старших Таргариенов повеселил: Джона к тому времени общими усилиями посадили обратно на землю, и он ворча стаскивал с себя сапог.

— Драконьи владыки перед своими подданными должны быть величественны, а не сидеть на льду, как малышня, — строго заметил Эйгон. — Умойтесь и приведите себя в порядок, словно никакого боя и не было. Они должны увидеть, что для вас такой бой ерунда, как для спустившихся с небес богов. Балериона поставим в центре, Вхагар и Мераксес чуть впереди. С раскинутыми крыльями драконы смотрятся величественнее, но дыра в крыле Балериона компрометирует драконью неуязвимость. Поэтому красоваться размахом крыл будут только девочки по моей команде. Джон вместе с Балерионом будут — наконец! — изображать сдержанность и угрюмость.

— Инструкции вам даны, что вы на меня смотрите? — спросил Эйгон уже с улыбкой. — Мы ушли смотреть на теннов, можете еще немного пообниматься.

Приводить в порядок раненого в крыло дракона оказалось нелегким делом, хотя Балериона эта рана, казалось, почти не беспокоила. Первым делом Эйгон прогнал от Балериона Сансу, которая решила, что шитье — не мужская работа.

— Я даже на секунду онемел от такого безрассудства, — признал Эйгон. — Он же тебя сожжет! Это не твой дракон.

Поэтому возиться с крылом Балериона пришлось Джону — Эйгон велел только закрепить перепонки, чтобы их не трепал ветер.

— Пешком драконы ходить не любят, — пояснил Эйгон. — Так что придется лететь — я слышал, здесь есть заброшенный замок с хорошим таргариенским названием Факел. А то, что ты заштопаешь накрепко сейчас, в полете только еще хуже порвется.

— Нужно лететь в Восточный Дозор, — решила Санса, которой совсем не нравилась идея ночевать в пустом промерзшем замке, а вот королевский прием в снятом теперь с караулов Восточном Дозоре ей бы понравился: и то, как все будут поражены, узнав в Джоне, кронпринце и драконьем всаднике, прожившего в Дозоре две недели лорда Страйдера, и то, что она сама уже не будет смущенно взглядывающей на легендарного лорда Страйдера девочкой, а будет его невестой и будущей королевой.

— Балериону некоторое время нельзя будет летать, чтобы зажило его крыло, — пояснил свое решение Эйгон, ему даже нравилось, когда Санса капризничала и стремилась к комфорту, словно это делало ее похожей на Рейнис. В Сансе было куда больше северного холода и строгой памяти о долге, того, что нужно, чтобы выжить в долгой тяжелой войне, но Эйгон уже закончил свою войну и надеялся, что новой не будет еще очень долго — а пока не стоит портить Джону молодость слишком серьезными подругами.

— Я, кстати, пока еще не знаю, как мы будем Балериона удерживать, разве что Иные бросили на дне ближайшего озера цепь потолще да подлинней, — с усмешкой сказал Эйгон. — Но я знаю, что у дракона, которому не дают полетать, сильно портится настроение, а в Дозоре у вас и так бойцов недокомплект.

Еще на середине дороги до Стены Джон почувствовал, как на него наваливается странная усталость, доходящая до тошноты, и постарался списать это на то, что Балериона в дороге болтало и тот постоянно заваливался на раненое крыло. Джон попытался вмешаться, слившись с разумом Балериона, но быстро выяснил, что дракон все же лучше знает, как ему летать — а наилучший для раненого дракона способ сберечь силы не обязан быть наиболее удобным для всадника. Джон решил оставить Балериона в покое и потерпеть, тем более что усталость после попытки управлять драконом стала только хуже и муторней.

В стылом и темном замке Джон еще пытался как-то обжить ближайшую к входу келью, которая, вероятно, раньше играла роль караулки, затопил очаг, накидав туда веток, закрыл окно, но двигался Джон при этом словно в трансе, помня лишь одно — они не должны замерзнуть, а Балерион не должен летать. Закончив работу, Джон снова через силу дотянулся до Балериона и попытался вдавить в его память этот приказ: не взлетать, если нет опасности, не взлетать…

Очнулся Джон один и в такой же темноте, в которой засыпал — первые несколько минут он даже не мог понять, проснулся ли он или еще спит, кроме зрения, не работали и остальные чувства, подключаясь постепенно: сначала Джон ощутил холод, потом понял, что голоден — а потом заметил, что в комнате с наглухо закрытым окном все же не полностью темно.

— Наш консилиум оказался прав, — поприветствовал Джона светящийся призрак Эйгона. — Ты оказался крепким парнем, всего-то сутки проспал. Ну, скажи что-нибудь.

— Нужно затопить камин, — сказал хозяйственный Джон. — Где Арья и Санса?

— Одобряю твою невозмутимость, если только она не вызвана незнанием слова «консилиум», — со своей обычной доброй насмешкой откликнулся Эйгон. — Они не хотели тебя оставлять, даже сидели рядом с тобой, когда ты впал в забытье, пока из Валгаллы не прибыл Эйнар и не заверил их, что это не колдовской сон. Наутро, когда ты не проснулся, они засыпали меня вопросами и не унимались, пока не подошли наши варги и не прочли им целую лекцию о летаргическом сне, каталепсии и кататоническом ступоре — и связи всего этого с нелегким трудом варга. В каком-то смысле даже хорошо, что ваш словарный запас на валирийском в таком плачевном состоянии: Эйнар переводил, выпуская примеры из врачебной практики, от которых обе наверняка бы разрыдались. В общем, впятером мы убедили их, что ты потратил много сил на поединок варгов и будешь просто спать дольше обычного — сутки или двое, скорее всего — и нет никакой необходимости лететь за Мелисандрой, чтобы она тебя оживляла. Поэтому они дали Балериону поесть и улетели за покупками, — буднично закончил Эйгон.

— Куда?

— Ну, я надеюсь, что в не в Кротовый городок. В Белую Гавань, в Браавос, в Лорат...

— Мне бы топор, — вздохнул Джон, который так и не согрелся, и Эйгон снова усмехнулся его практичности.

— Может быть, привезут — а может, и нет, — развел руками Эйгон. — Знаешь, человеку надо давать совершать ошибки — чтобы он на них научился, да и ты из них кое-что узнал. Мне, право, даже интересно, что они там накупят — сладостей, одежды, пряностей, подушек? Да и тебе должно быть интересно, с кем тебе потом жить всю жизнь.

Балерион на дворе заворочался, и Джон вышел на улицу, вместо топора прихватив меч. Тело его не чувствовало усталости, наоборот, чувствовало здоровый голод, но в голове была какая-то мутная пустота, и ужасно не хотелось успокаивать Балериона при помощи своего дара. Дар уже пробудился, Джон чувствовал еще чье-то присутствие, и эта попытка смотреть не глазами вливала в него смертельную усталость. А потом Джон все-таки узнал того, кого почуял.

— Призрак! — негромко сказал Джон, и огромный волк вышел к нему из темноты, с Призраком Джону не нужно было постоянно пользоваться своими способностями варга, потому что Призрак однажды и навсегда признал его своим. — Слава богам, что ты меня нашел. Вот сейчас рассветет, и мы с тобой пойдем на охоту…

Джон неспешно беседовал с Призраком, который уселся рядом, словно чтобы погреть его бок — наверно, это выглядело странно, надежнее было воспользоваться своим даром варга, чтобы рассказать Призраку о том, что Нимерия через пару недель будет здесь и его найдет, но дар пока будил только усталость, да Призрак и так неплохо понимал хозяина: через какое-то время он отбежал в сторону и вскоре вернулся и приволок зайца. Джон насшибал мечом сухих веток и развел огонь, Призрак, как всегда, поворчал на то, что Джон портит вкусного зайца, но к рассвету у Джона уже было готовое мясо, и на охоту стало идти веселее. А потом Джон хватился Эйгона, он хотел, пока Сансы и Арьи нет, поговорить с теми, кого Эйгон назвал консилиумом. Эйгон, конечно, давно ушел, но, на счастье Джона, вскоре Джона навестил дедушка Эйнар, болеющий душой за здоровье потомков.

— Я так толком и не выучил валирийский, — покаянно сказал Джон. — Лорд Эйнар, помогите мне поговорить с нашими варгами. Мне нужно знать пределы моего дара. И еще я хотел спросить: правда ли, что варг может продолжить жизнь в своем драконе?

— Ты принимаешь меня то ли за посыльного, то ли за толмача, — сварливо сказал Эйнар. — Возьми хронометр и сосчитай себе пульс. Об артериальном давлении вы все, милые мои дикари, конечно, и не слыхивали. Присядь десять раз в хорошем темпе и сосчитай пульс снова.

— Это довольно занимательно, — заметил Эйнар, но больше ничего не пояснил и исчез, оставив Джона в недоумении.

— С тобой будут говорить, — через четверть часа сообщил Эйнар, возникая рядом с Джоном. — Твой валирийский настолько ужасен, насколько я думаю, или ты все же способен изобразить вежливость и гостеприимство не только гримасами?

Санса и Арья добрались до Браавоса чуть раньше того, как Джон проснулся в пустом и темном замке, и, пролетев мимо освещенного закатом Титана, направили своих драконов к Черно-Белому Дому, где приземлились на крышу, как учил Эйгон. Вот только дверей, чтобы туда постучать, на крыше не было, и сестрам пришлось кричать в дымоход.

— Якен Хгар! — крикнула Арья в дымоход, прислушиваясь к эху — ей давно хотелось похулиганить и выкинуть что-то в этом роде.

— Его здесь нет, — ответил через некоторое время подозрительно знакомый голос.

— Значит, надо найти, — возразила Арья, и Якена Хгара спустя несколько минут вытолкали из Черно-Белого Дома, потому что о неотвязчивости Таргариенов там прекрасно помнили.

Безликому приличествует бесстрастие, но трудно его сохранить, когда на тебя пикируют сразу два дракона и накрывающие тебя их крылья очень похожи на последнее, что ты видишь в жизни. Якен окаменел лицом, замер и некоторое время не хотел отмерзать, хотя Арья и Санса уже выскочили из седел и начали его тормошить.

— Якен, ты не умер, это действительно мы, — объяснила Санса. — Мы просто вышли замуж за принца Таргариена.

— Девушки, вам что, действительно совсем некуда пойти? — спросил Якен, наконец придя в себя. — Весь мир перед вами, лети куда хочешь. Почему обязательно нужно сажать драконов нам на крышу? У нас черепица старая.

— Ну мы действительно никого больше в Браавосе не знаем, — сказала Арья. — А просматривать город сверху, как перед штурмом, мы не хотели — вы же нервничать будете.

— Нервничать, — повторил Якен со смешком, представив, как сбывается старый браавосский кошмар и над городом барражируют драконы, словно символ Валирии, вернувшейся во всем ее могуществе и гневе. — Несколько веков Браавос был скрыт от всего мира и, между прочим, в том числе из-за вас — я имею в виду Таргариенов.

— Дедушка Эйнар говорит: «Рабы нужны тому, у кого плохие инженеры», — поделилась Санса, они с Арьей уже слышали историю Браавоса, основанного бежавшими из Валирии рабами.

Дедушка Эйнар рассказывал историю в своем обычном стиле, в котором ее браавосцам и не повторишь: «Рабы, основавшие Браавос, работали в шахтах на склонах вулканов, где жарко, как в сауне, — усмехался циничный Эйнар, — и поэтому сбежавшие рабы бежали очень быстро, очень далеко и строго на север, чтобы наконец охладиться. Там они основали город торгашей и олигархов Браавос, где довольно быстро научились делать вид, что между полной экономической зависимостью и простым рабством есть огромная разница. А чтобы народ не скучал по временам, когда хозяин был все же заинтересован, чтобы работник не занемог и не умер, в память о наших рудниках в Браавосе был учрежден культ с девизом «Чем такая жизнь, лучше сдохнуть» — служители его называют себя Безликими, а их универсальным паролем, известным каждому встречному, стала фраза «Валар моргулис», которая означает примерно то же самое: этой фразой в Валирии урезонивали нытиков, напоминая им, что в гробу они отдохнут. Правда, не факт, что рабы знали эту идиому».

— А хорошие инженеры у вас до сих пор есть? — заинтересовался Якен Хгар, он был начитанным и любознательным киллером, даже однажды выдавал себя за мейстера в самом Староместе. Но в Староместе Якен научился не так многому, как хотел бы, потому что был занят подготовкой очередного убийства, а ведь у Черно-Белого Дома проблема была не только с черепицей: крыша текла, на паре несущих стен были большие трещины, а про состояние канализации и водопровода было даже как-то неудобно рассказывать при дамах.

— Ты сам сможешь этому научиться, если пойдешь с нами за Узкое море, — пообещала Арья, она болела душой за состояние Королевской Гвардии, а Якен по своим боевым талантам в гвардейцы вполне подходил. Вот будет ли он предан королевской фамилии так же, как Бриенна, Арья была не уверена, но она уже привыкла надеяться, что сложными вещами займется Эйгон или еще кто-нибудь из Таргариенов.

— Якен, нам нужны ковры, — перешла к делу Санса. — Мебель какая-нибудь, нормальные перины. Утварь кухонная понадобится.

— Да у нас у самих с этим так как-то, — замялся Якен, все еще думая свои тяжелые мысли о постыдном состоянии канализации. Впрочем, и в смысле обстановки Черно-Белый Дом был не в том виде, чтобы принимать будущих королев, не говоря уж делиться перинами с королевской фамилией.

— Где тут у вас это можно купить? — спросила Санса, и Якен против воли на нее загляделся и позавидовал принцу Таргариену. — Ну Якен, ты же любого человека из-под земли достать можешь, что тебе какие-то ковры.

Посетивший Джона призрак по сегодняшним временам выглядел странно: вместо доспехов или обычной мужской одежды на нем была короткая красная тога, из-под которой торчали не только крепкие волосатые голени, но и колени, на ногах у призрака были сандали, и у его тоги отсутствовали рукава, обнажая узловатые мускулистые руки.

— Узнаёшь меня? — спросил призрак на странно звучащем валирийском.

— Вы Эйхалион, первый драконий владыка, — ответил Джон — живший на Драконьем Камне не мог не узнать того, чьи статуи, всегда из белого мрамора, часто попадались на фоне стен из черного камня. Каждое из сорока валирийских семейств началось с того, кто сумел приручить дракона — Таргариены не были самым древним семейством, но других валирийцев-основателей Джон не знал. — Большая честь для меня, Первый.

— Тебя тоже потом назовут Первым, — предсказал призрак на своем тягучем валирийском. — Полтора века в мире не было драконов. Ты привел их в мир обратно.

— Это сделали Эйгон и Эйнар, — ответил Джон на своем ломаном валирийском, и появившемуся рядом Эйнару была приятна его скромность. — Эйгон принес драконьи яйца. Эйнар научил помочь драконам родиться.

— Это сделали твои руки, — возразил Эйхалион. — Эйгон и Эйнар уже получили свою вечную славу, в том числе и за то, о чем ты говорил. Подлунный мир живет сегодняшним днем и не умеет окинуть взглядом вечность, но в нашем чертоге вас всех, включая даже Эйгона Завоевателя, называют детьми Эйнара. То, что Эйнар уберег семью от Рока Валирии и провел ее через смутное время после Рока, не забудется никогда. А когда в нашем чертоге появился Эйгон, я сказал своим потомкам, что они еще не знают, кто он такой. Видевших расцвет Валирии не впечатляло завоевание дикого Вестероса, и время меняло их мнение постепенно. Они думали, что они поняли, кто такой Эйгон — сейчас, когда драконы вернулись и пал Великий Иной, они снова осознали свою ошибку. Теперь они думают, что увидели наконец истинное величие того, с кем они сидели почти триста лет за одним столом. Но я и сейчас скажу — они все равно не знают, кто такой Эйгон.

На середине речи Эйхалиона Джон потерялся, и Эйнару пришлось для него переводить.

— Ты хотел о чем-то спросить, — напомнил Эйхалион.

— Я хотел спросить, откуда приходит мой дар, — коряво сформулировал на валирийском Джон и понял в процессе, что даже не знает, как на валирийский переводится слово «варг». — Мои силы почти кончились в бою…

— Эйнар, тебе снова придется переводить, — с легкой улыбкой сказал Эйхалион. — По-моему, мы закончили с взаимными выражениями уважения.

— Меня волнует то, что я почти не почувствовал истощения, когда летел от Сурового Дома к Факелу, — на родном языке Джону было говорить намного свободнее, настолько, что он даже забыл пояснить, что в Факеле они теперь находятся, а у Сурового Дома был бой с Иными, и Эйнару пришлось сделать это за него. — Я знаю, как можно загнать лошадь — наверное, и себя можно так загнать, но даже по лошади видно, что ей надо дать отдохнуть. А я не понял после боя, что мне нельзя больше входить в разум Балериона. И теперь не знаю, сколько еще мне ждать и вернутся ли ко мне прежние силы.

— Как варг, ты надеваешь чужое тело, — пояснил Эйхалион. — Из этого следует заключить, что твое собственное тело, которое ты при этом покидаешь — не более чем привычная тебе одежда. Сам же ты — тот, кто надевает тела — дух, подобный тому, кого ты видишь сейчас перед собой. Люди, не наделенные способностями варга, не понимают этого, для них они сами и их тело неразделимы.

— Благодарю покорно, Эйхалион, — не удержался Эйнар, все-таки Эйхалиону подфартило с переводчиком, а вот Эйнару, похоже, варги за таргариенским столом уже проели плешь. -Куда не-варгам знать что-либо о человеческой душе! Я слышал от острословов своего времени, что медведь вряд ли что-то понимает в биологии — но еще не слыхал, чтобы биолог не понимал в медведях!

— Хорошо, ты понимаешь, но ты этого при жизни не ощущал.

— А неопределенный интеграл я при жизни ощущал? Это, клянусь, великолепно: я рассчитывал по смерти сбросить тяжелые кожаные одежды своего тела и предаться созерцанию идей незамутненным чувственностью умом, но вместо того я созерцаю толпу духов, которые не могут взять в толк разницу между ощущениями и созерцанием! Душа, ее бессмертие и бытие созерцаются тем же самым, чем созерцаются идеи — например, отличие двумерной прямой от тоненького и длинненького прямоугольника мы уясняем себе умом, хотя двумерный мир не менее противен нашим ощущениям, чем мир духов.

Джон тщетно пытался уследить за разговором, ведущимся на валирийском, но вряд ли мог бы его понять, даже если бы Эйнар перевел все на вестеросский — это Эйхалион за четыреста лет успел привыкнуть к Эйнару и уразуметь его премудрости, которыми Эйнар начинал фонтанировать, стоило его чуть зацепить.

— Эйнар, позволь мне ответить потомку на практический вопрос, — попросил Эйхалион. — Дух, который меняет тела и по смерти тела восходит в небо, восстанавливает свои силы быстро, как быстро заживают раны, полученные на полях Валгаллы. Ты просто должен привыкнуть к нему как к отдельной от тела единице, как привыкал в детстве к своему телу. Со временем, пользуясь своим даром, ты научишься чуять, когда дух твой истощен или бодр. Эйнар прав в том, что не наделенные даром варга тоже могут переживать приключения духа, но дух варга всегда связан со знакомым тебе материальным миром, и варгу проще ощутить его силу или усталость. Так что не бойся и пробуй — со временем ты поймешь, что настоящее помрачение духа происходит не от его работы, а от его неправедного использования. Например, через все времена проходит запрет варгу совокупляться в теле животного с другим животным — это меняет установленный от века порядок вещей, и урон духу от этого может показаться не столь тяжелым, но восстановиться от этого урона очень трудно.

— Что еще я не должен делать, чтобы не повредить себе? — спросил Джон.

— То, чего тебе не велит делать твоя человеческая совесть, — просто ответил Эйхалион. — Ты надеваешь другое тело, но это по-прежнему ты, и все твои действия в чужом теле — твоя ответственность.

Джон молчал, прислушиваясь к своей совести, которая так и не могла дать ответа на его второй вопрос.

— Ты хотел спросить что-то еще, — подсказал Эйхалион.

— Может ли варг продолжать жизнь в теле дракона, когда его человеческое тело умрет? — спросил Джон.

— Тебе нужна такая жизнь? — с некоторым сомнением спросил Эйхалион. — Даже если бы твоя жизнь была нужна кому-то еще — среди драконов нет варгов, только среди людей, и твой дух будет замкнут в неподходящем для него жилище. Впрочем, это то, что нужно пережить самому, чтобы понять.

Дракон был молод, а человек уже стар. Когда человек был совсем молодым, он нашел небольшого дракончика, случайно вылупившегося из яйца, укатившегося вниз по склону вулкана и попавшего к горячей расщелине. Если бы маленькая ящерка не погибла от голода, ее бы съел кто-то из больших драконов, гнездившихся на горе — и все равно маленький дракончик фыркал дымом на своего спасителя, пока тот не заглянул ему в глаза, и с тех пор у дракона появился хозяин.

Век драконов куда длиннее человеческого, и до последних дней драконы сохраняют способность к быстрой регенерации. У старика, подходившего к дракону, болели колени, болели суставы пальцев на руках и ногах, и он осторожно сжимал все еще сильные руки, ухватывая драконью упряжь. А потом он поднимался дракону на спину, сливался с его разумом — и легкими, пружинистыми, как в молодости, ногами он отталкивался от земли и взлетал. Там, в небе, где прошла его славная молодость, где в свисте ветра и жаре пламени рождалась слава его дома, старик снова был молод, но не только яркие воспоминания делали его молодым. Молодым было его второе тело, оно просило движения, оно не страдало от постоянной ноющей боли, оно испытывало приятный веселый голод. Слуги почтительно подносили лорду-дракону запеченных целиком кабанов, и, утолив свой голод, он чувствовал удовольствие, а не тяжесть и тошноту, как в старом человеческом теле.

Память о старости не была тем, что хотелось бы сохранить — проводя в теле дракона много часов напролет, старик забывал о том, что был стариком. Он становился молодым и грозным зверем, и ему казалось, что он лучше чувствует ветер и быстрее находит цель, чем когда-либо. Он знал то и желал того, что было нужно дракону, но в теле дракона жили человеческий ум и хитрость, этот дракон многое теперь замечал и запоминал, о многом догадывался. Теперь у его рода будет необычный своим разумом дракон — и будущий глава рода… тут было что-то странное, потому что дракон забыл имя. Он помнил свое имя, Харранес — кажется, на языке людей это означало Ужасный. Помнил имя своего хозяина — когда он слышал рядом с собой имя Эйхалион, он предвкушал скорый полет. Он помнил имя своего дома, в битвах он искал флаги Таргариенов и тех, кто выкрикивал их имя — там была безопасность и туда не нужно было бить огнем. Но вот мальчик, потом юноша, потом мужчина, который только иногда подходил посмотреть, как он улетает — отец никогда не подпускал его близко к нему… Какой-то мужчина, не хозяин — иногда он подпаливал пламенем тех, кто подходил слишком близко, хотя и боялся гнева хозяина, от которого словно скручивались внутренности.

Дракон развернулся над горами и полетел к таргариенскому дворцу, где как сокровище скрывался ответ, который дракон не мог найти — и там, на огромной веранде, старик снова открыл глаза. Старое тело, много часов проведя в неподвижности, почти не могло двигаться — эта боль и эта немощь были уже человеческими, в них были и обида, и тоска по ушедшей силе, и беспокойство о тех, кто останется после него. Конечно, он помнил все имена: и своего первенца, который уже принял многие дела семьи, и двух младших сыновей, один из которых сам приручил дракона. Старик с привычной болью вспомнил о недавно умершей жене, вспомнил о дочерях, выданных в другие дома, которых надо навестить, пока он жив, вспомнил, что нужно дать вольную верному слуге, который сейчас поднимал его с холодных камней, дождавшись, пока Харранес улетит. Мутным старческим взором Эйхалион оглядел свой дом, свое имение, улетающего прочь дракона — все, что создали его могучие руки и его могучий дар, во что превратилась его жизнь, которую он делил со своей Дáли и со своими детьми. Это останется и после него, останется слава Таргариенов и растущий, набирающий силу род, и это то, с чем он не расстанется до последней секунды, потому что его жизнь — в любви, знании и памяти.

Эйхалион Таргариен был во многих сражениях — и с мечом в руках, и на спине своего дракона. Много крови и костей легло в основание его рода, и не раз он шел навстречу смерти, от которой всегда успевал ускользнуть. Теперь, поддерживаемый слугой, на больных ногах Эйхалион шел на битву, которую никому не дано выиграть, к смерти, от которой он уже не мог надеяться спастись. Он принял смерть спокойно и в молчании, как подобает воину, и потому первым взошел по ступеням величественного Дворца Пламени и Крови, которым его встретила Валгалла и в который может вступить человек, но не дракон.

Джон даже удивился тому, что после того как он проспал сутки напролет, его сморил сон в середине дня — детали сна всплывали в памяти постепенно, и, только проморгавшись, Джон понял, что этим сном с ним говорило небо. Побывав в бою на краю смерти, Джон и сам задумался о том, чтобы в случае чего остаться с Сансой и Арьей в виде умного дракона, но получалось так, что драконьи владыки смертны ровно так же, как и все. Видно, небо тронуло желание Джона защитить Арью и Сансу любой ценой, и оно дало ему понять, что его жертву не примет.

А вот тому, что ночью он уже не смог заснуть, Джон удивился не слишком — он нашел Призрака, с помощью своего дара позвав его к себе, и снова провел почти всю ночь рядом со своим волком, Джон и представить себе не мог, что без Арьи и Сансы ему будет так одиноко, и дело было даже не в том, что замок Факел был пустым и заброшенным. Лишь под утро Джона все-таки сморил короткий сон, и Призрак улегся с ним рядом, чтобы хозяин не замерз.

Утро было солнечным и на удивление теплым, словно снова пришла весна, и Джон решил сделать для себя топор, для чего приволок в бывшую кузницу Факела немало старого и заржавленного оружия из оружейной, дверь в которую Балерион вынес без труда, — и после этого дракон тоже был привлечен к кузнечным работам. Джон так увлекся выплавлением стали в драконьем пламени, что даже не подумал спросить Эйгона, не выплавляет ли он теперь валирийскую сталь — и не выплавил ли он уже из нее довольно уродливый кузнечный молот и криво сляпанный топор.

Эйгон ближе к вечеру пришел к нему сам, с новостями, которые так его впечатлили, что он даже не обратил внимания на кузнечные успехи Джона — не похвалил и не подшутил, как он делал обычно.

— Они возвращаются, — сказал Эйгон. — Во-первых, детей у вас будет много. Во-вторых — я пожил на свете и повидал многое: видел, как дракон тащит в когтях живую корову; видел, как дракон тащит рыцаря вместе с доспехами и конем. Однажды даже мой Балерион попытался поднять какой-то ялик за мачту и взлетел с мачтой и кусками такелажа в лапах. Но, черт возьми, я ни разу не видел, чтобы дракон тащил трехспальную кровать!

По приказу Ориса в ночном бою за Темнолесье Ашу Грейджой не тронули, но пленили и в процессе оборвали ее одежду так, что доставление ее к шатру Ренли было больше похоже на церемонию провожания на свадьбе. Рыцарственный Ренли, подобно своему героическому предку, накинул свой плащ на растрепанную, разгоряченную и фактически полуголую морскую принцессу и даже смог расположить ее к себе, но Орис пару раз глянул на штаны Ренли, которые у здорового двадцатилетнего мужика должны бы были уже торчать как палатка, и закручинился.

Конечно, упрямый Орис не опустил руки: при жизни таргариенская кровь в нем была чище, чем у его дальних потомков, слишком смешавшихся с андалами, чтобы сохранить валирийскую мудрость и таргариенскую хитрость. По его приказу Ренли, уже научившийся не спорить со своим упорным и гневливым предком, ежедневно ужинал с пленной Ашей и был с ней любезен и остроумен. Сибарит Ренли изнутри превратил замок Гловеров в уютный и изысканный загородный дворец; Орис на него давно бы наорал, еще до того, как Ренли погрузил в Штормовом Пределе на боевые корабли весь этот скарб и безделушки, но Орис уже тогда знал, что Аше нравятся красивые изнеженные юноши.

Аше юный Штормовой лорд действительно пришелся по душе, но она резко заявила, что не собирается ради него надевать платье и украшать собой его гостиные. К ее удивлению, Ренли легко согласился на то, чтобы Аша продолжала приходить к ужину в угодных ей кожаных штанах, и даже сделал ей вполне искренний комплимент. Аша провокации ради потребовала отдать ей ее доспехи — Ренли позволил и это. Аша попросила отдать ей оружие — Ренли учтиво, но твердо отказал. Аша замыслила побег и попыталась добраться до оружейной — Ренли, направляемый Орисом, схватил ее лично, благодаря своей силе и боевой выучке легко скрутив Ашу и без оружия.

— Вы моя пленница, принцесса, — строго сказал Ренли. — Я огорчен тем, что вы пытаетесь избежать моего общества, но не хотел бы стеснять вас еще больше, — и Аша продолжала пользоваться той же свободой, что и до попытки побега, только Ренли теперь не приглашал ее к ужину, и Аше приходилось ужинать в одиночестве в своих покоях.

Все пришедшие с Ашей в Темнолесье содержались в темницах, и Ренли не собирался позволять Аше с ними встречаться, хотя остальная часть замка была для нее открыта — а вот верховые прогулки, пусть и с сопровождением, были им одобрены, и однажды погожим днем Ренли присоединился к ним сам, после чего совместные ужины сменились совместной соколиной охотой и обедом на природе — разумеется, когда это позволяла переменчивая северная осень, в которую месяц назад превратилась казавшаяся до этого неотвратимой зима.

Поведению Ренли Аша видела простое объяснение: юный Штормовой лорд был, по всей видимости, влюблен, не прочь жениться и красиво ухаживал, не желая вырывать согласие силой. Аша была наследницей короля на Морском Престоле и хотела стать королевой Железных Островов, а не южной леди, но чем дольше она оставалась в Темнолесье, чем чаще замечала, что досадует на зарядивший с утра дождь и что без Ренли ей скучно, и тем чаще ей приходили в голову странные мысли, что с Ренли становиться южной леди ей не придется и что он принимает ее такой, какая она есть.

И тут Орис сделал давно обдуманный неожиданный ход: Ренли объяснился с Ашей и, взяв с нее слово хранить тайну его сердца, открыл ей, что не может ее любить, потому что любит юного рыцаря Лораса Тирелла и любит его взаимно.

Нельзя сказать, что существование подобных отношений было для Аши сюрпризом — анекдоты про боцмана и юнгу она знала еще с тех лет, когда их почти не понимала, да и к пороку боцмана Железнорожденные относились едва ли не легче, чем к женщине на корабле. Сюрпризом для Аши, уже приготовившейся не поддаваться на ухаживания Ренли и отражать его романтический натиск, было то, что она ему совсем не нужна.

— Значит, я для вас всего лишь заложница, которую вы собираетесь обменять на выгодные условия мира? — спросила Аша, выдав себя с головой: ведь Ренли никогда не утверждал обратного.

— Я не собираюсь ни на что вас менять, моя принцесса, — ответил Ренли, собирая в кулак свою галантность и выдержку, потому что ему в ухо ржал невидимый Аше Орис Баратеон, которому наблюдать за опешившей Ашей было очень весело. — Во-первых, вряд ли в мире есть что-либо столь прекрасное, как вы. Во-вторых, я вынужден сообщить вам печальную весть: ваш брат находится в Винтерфелле уже на положении пленника, а всех его людей сожгли прилетевшие туда на драконах наследный принц Таргариен и его невесты. Ваш славный предок лорд Викон хорошо понимал, что против драконов воевать нельзя, ни на суше, ни на море, так что мир — дело решенное и без заложников.

— В таком случае, вы сейчас же вернете мне свободу? — обиженно ответила Аша.

— Мне было бы очень жаль с вами расставаться, — искренне сказал Ренли, — и хотелось бы верить, что вы не уедете сразу же после того, как принц Драконьего Камня отдаст приказ вас освободить.

— И вы будете слушаться его приказов? Вы брат короля, Ренли.

— Драконьих владык лучше иметь среди своих друзей, — ответил Ренли, припомнив, какую выволочку ему задали в свое время Эйгон Завоеватель и Мейгор Жестокий: Ренли пытался сначала с ними спорить и ругаться, но быстро выяснил, что призраки могут проклинать его без перерывов на еду и сон и при этом знают много того, что другие узнать не могут и ни в коем случае не должны. — Заключать мир будет принц Драконьего Камня, а убеждать и аргументировать — его драконы. И он же решит, когда вы сможете отправиться домой.

Решение признаться Аше в своей любви к Лорасу было смелым и благородным, но тем не менее Ренли не нравилось — не настолько, чтобы упираться и противостоять Орису, но все же далось оно ему нелегко. Ренли не стыдился своей необычной любви, он даже имел обоснования, почерпнутые у старого гискарийского философа, который писал, что любовь юноши к женщине имеет плотское начало, а любовь юноши к юноше имеет началом восхищение его душой и благородством. Но дело было не в философе: Ренли вырос рядом со своим братом Робертом, несчастным в браке и неразборчивым в любовницах, и почерпнул от него две выстраданные тем истины: то, что у женщин низшего сословия основу влечения к мужчинам составляют похоть и алчность, и то, что женщины высшего сословия думают только о том, как бы поудачнее выйти замуж. «Ты можешь хоть комплименты ей делать, хоть стихи читать, хоть душу перед ней выворачивать, — гремел поддатый Роберт, обучая своего младшего братишку искусству не попасть в сети дворцовых прелестниц, — а она будет думать только о том, сделаешь ли ты ее леди Штормового Предела и не скомпрометирует ли ее ваш разговор, расстроив какую другую партию. Понял, дурак? Им нужен не ты, а твой Штормовой Предел — а ты уши развесил!»

Приземленные и циничные поучения Роберта, который по-своему заботился и о брате, и об их общей вотчине, возымели эффект слишком сильный — Ренли разочаровался в женском поле, будучи еще двенадцати лет от роду, и обратил свое внимание на своих приятелей, с которыми можно было поговорить и о возвышенном, и о героическом, не опасаясь того, что тебя потащат к венцу. У Ренли появилось немало задушевных товарищей среди юных рыцарей и оруженосцев, а потом подростковая гиперсексуальность и уже бывшая в Ренли странная склонность взяли верх, и Ренли начал находить с некоторыми товарищами утешение не только в беседах, но и в постели.

Нельзя сказать, что Ренли вырос бирюком и женоненавистником: воспитанный при дворе, Ренли был необязывающе галантен с дамами, но все разговоры с ними только подтверждали циничные слова его старшего брата. Придворных дам больше интересовали гербы, чем прославившие их дела; их сердца трогали стандартная любезность и ухаживания по заученным схемам, а то, чем бьется другое сердце, их не интересовало.

Пригласить в первый вечер на ужин пленную принцессу Железных Островов было делом простой учтивости: Ренли ожидал от этого вечера не больше, чем от любого другого, и просто болтал, стараясь развеселить свою угрюмую гостью — что удавалось ему мало, пока он не заговорил о море. Аша отвечала на его морские рассказы словно нехотя, словно пыталась не дать себе воли, но некоторые ее слова были слишком точны, и Ренли позволил себе по светским меркам лишнее, рассказав о том, как в первый раз вышел в море со Станнисом на небольшом ялике уже не в качестве пассажира, а старпомом при экипаже в пять матросов. В рассказе было несколько моряцких шуточек, внезапно налетевший шторм и пойманный матросами альбатрос, прекрасный в полете и нелепый на палубе, которого юный Ренли подхватил на руки и выпустил обратно в простор.

— Спасибо, — коротко и глухо сказала Аша, когда рассказ Ренли закончился, и ее взор туманило не выпитое вино, а тоска по морю, которого она не видела уже несколько месяцев, засев в замке Гловеров.

— Я рад, что доставил вам удовольствие своим правдивым рассказом, — чуть более тепло, чем положено этикетом, улыбнулся Ренли, ему тоже было приятно вспомнить о памятном каждому моряку первом плавании.

— Правды в вашем рассказе столько же, сколько вранья, как и во всех таких рассказах, — резко ответила Аша. — Например, летом в ваших водах не бывает внезапных штормов. Но за альбатроса спасибо, даже если это очередное вранье.

— Я не люблю, когда ловят альбатросов, — ответил Ренли, предоставив Аше самой судить, чему верить в его рассказе, тем более что суждение ее было верным и необидным суждением брата-моряка. — Альбатросы принадлежат морскому небу, а не людям. «Будто в небо надо мною врос друг моих скитаний — альбатрос».

— «Если же затишье день принес — раздраженно кличет альбатрос»⁽¹⁾, — с затравленной злобой ответила Аша, не глядя на Ренли, и ошарашенный ее ответом Ренли встал и прошелся по комнате.

Читать дамам стихи было довольно верным рецептом завоевания их сердца, но набор стихов для этого был весьма стандартным, повествующим о прекрасных рыцарях и то счастливой, то несчастной любви. Строчки из этих стихов дамы готовы были продолжать за тобой, как будто избитые слова могли создать душевную близость — но читать настоящие стихи о море или о войне мог с тобой только боевой товарищ, видевший в жизни то же, что и ты, ставящий во главу ее те же мысли и стремления.

— Я, вероятно, покажусь вам чудаком, — сказал Ренли и выставил на стол еще одну бутылку вина. — В конце концов, вы можете просто считать, что я пьян. Но послушайте, — и Ренли закрыл глаза, чтобы не видеть, как будет принят его странный рваный стих.

Когда так много позади

Всего, в особенности — горя,

Поддержки чьей-нибудь не жди,

Но все же доскачи до моря.

Оно обширнее. Оно

И глубже. Это превосходство —

Не слишком радостное. Но

Уж если чувствовать сиротство,

То лучше в тех местах, чей вид

Волнует, нежели язвит.⁽²⁾

Когда Ренли открыл глаза, он увидел, что Аша его слушала — и готова была ответить:

Только море способно взглянуть в лицо

небу; и путник, сидящий в дюнах...⁽³⁾

Выросший при дворе Ренли умел скрывать свои чувства, и Аша могла не стесняться своей неожиданной откровенности: в их следующие встречи Ренли не делал бесплодных попыток продолжить тот вечер и даже ничем не намекал на тогдашние разговоры. Но Ренли стал меньше докучать Аше светской болтовней и иногда разговаривал с ней серьезно, как говорил бы с достойным рыцарем.

Впрочем, Ренли достаточно скоро убедился, что Аша относится к рыцарству совсем не так, как он: ее суждения скорее подошли бы Сандору Клигейну, которого Ренли знал как благородного и озлобленного человека. Ренли не спорил с Ашей, она была ему интересна, и потому он довольно скоро узнал, что Железнорожденные живут по своему кодексу чести, которому Аша следовала твердо, и не с пылкостью неофита, а скорее с истовостью бедного рыцаря, которому, в отличие от его собратьев из знатных родов, любую оплошность припомнят как подтверждающую его недостоинство. Аша была дочерью Бейлона Грейджоя, но среди капитанов она была почти единственной женщиной, и Ренли без слов понял ее положение и больше не сравнивал ее с Сандором — Аша была колючей, но не озлобленной и не циничной.

В кодексе чести Железнорожденных были и приятные для Ренли страницы: в один из вечеров, изъясняясь иносказательно и перенеся действие далеко в прошлое, он спросил Ашу о двух своих решениях, которые почитал не совсем рыцарскими: о том, как он поддержал Роберта в его желании покончить с Дейнерис и ее неродившимся ребенком, и о том, как он бросил Эддарда в Красном Замке, когда Эддард отказался взять в заложники детей Серсеи.

— Честь не может быть глупостью, иначе честных людей не осталось бы на земле, — твердо ответила Аша. — А нерыцарские поступки ваших рыцарей были дальновидны и умны. Тот, кто начинает войну, должен принять все беды, которые это повлечет; тот, кто хочет мира, должен попросить о мире.

— Ваши последние слова справедливы, но вы ведете опасные для своего положения речи, — заметил Ренли. — Впрочем, это только добавляет вашим словам веса — и я теперь постараюсь не проигрывать вам сражений в следующую войну и не навлекать на себя бед.

— Каждому будет отмеряно его мерой, — отозвалась Аша. — Убивающий своих гостей не дождется пощады к своему дому; дарящий гостеприимство с избытком везде встретит друзей. Как бы вы ни попали на мой корабль, Ренли, вы всегда будете на нем почетным гостем.

От слов Аши Ренли неожиданно для себя смутился, как он несколько лет назад смущался от пылкой похвалы своего юного оруженосца Лораса, и в обоих случаях причина была та же самая. Юный Лорас был прекрасен и душой, и телом: по обычаям боевого братства, Лорас и Ренли вместе купались, вместе облачались в доспехи с утра, и для юного и горячего Ренли это стало слишком большим искушением. С Ашей как с благородной дамой Ренли был корректен и скромен, но за дело взялся призрак Ориса, который регулярно Ренли навещал и пытался склонить его к чувствам, способствующим деторождению, убеждая Ренли в том, что все, что можно с мальчиками, с девочками тоже можно — а потом можно и о наследнике подумать.

От таких откровенных разговоров отъявленного гетеросексуала Ориса Ренли начинал тушеваться, потому что он отнюдь не был героем анекдотов про боцмана и юнгу, а к Аше Ренли уже начал относиться как к боевому товарищу и сердечному другу. Орис чувствовал, что лед трогается и парень дает слабину, и принимался за упадническую валирийскую литературу, в которой было мало похабства, но извращений — на любой вкус, от деревянных членов до дружбы между мужчиной и женщиной.

Поэтому Ренли теперь порой взглядывал на фигуру Аши совсем по-другому, и ее губы и волосы будили в нем если не полностью гетеросексуальные, но все же бисексуальные мысли. До совращения юнги Ренли все это время не опускался, и потому молодые силы бродили в нем с такой мощью, что было удивительно, как Ренли еще не взорвался от внутреннего напряжения, а его беспутный братец Роберт в Валгалле с удовольствием слушал рассказы Ориса о Ренли и уже собирался получать с соседей за столом свой выигрыш на пари, приговаривая, что Лейнор Веларион был козявка, а истинные и могучие Баратеоны в двадцать лет могут трахнуть все, что двигается — а что не двигается, то подтолкнуть.

Будь Аша более словоохотливой и пылкой в словах, Ренли мог бы и склониться на гетеросексуальную сторону, как ни смущала его перспектива променять настоящего друга Лораса на женщину — и в этом случае он получил бы от Аши от ворот поворот, особенно с его благородными обещаниями жениться. Но зоркий Орис видел, что своенравная Аша еще не готова становиться добычей победителя, а потом и леди Штормового Предела, и неожиданно для Ренли повел с ним благородные речи о верности и честности и о том, что не стоит давать Аше ложных надежд.

1) Обе строки принадлежат перу Эриха Арендта

Вернуться к тексту

2) Полный текст: https://www.culture.ru/poems/30519/s-vidom-na-more

Вернуться к тексту

3) Полный текст: https://www.culture.ru/poems/30703/litovskii-divertisment

Вернуться к тексту