Несколько радостей в жизни кухарки и гвардейца (гет)

— У меня будут детёныши, — жизнерадостно воркует Сиф, щекоча Бандо за ухом, и возится в пуховом вытертом одеяле, как в гнезде. В сторожке нет ни очага, ни факела — только фонарь, да и тот скрипит на зимнем ветру, качается, поэтому Сиф, скинув сапоги, вечно кутается во все свои рубашки и сворачивается клубком под одеялом, когда прибегает сюда ночевать.

Командующий, пришедший на замену старому Кнудду, ругался, конечно же: грозился и карцером, и тюрьмой, и жалованья лишить, — словом, всеми карами. Точнее, ругаться-то ругался, но всего две недели, а потом — отмахнулся. «Ты ж с ней гулять всё равно не перестанешь, Бандо! Гляди у меня, чтоб только готовку не бросила!»

Бандо дважды намекать не нужно: Сиф, конечно, худая, но женщиной от этого быть не перестаёт, особенно когда дело деется в крепости на отшибе, где женщин, особенно молодых, отродясь подолгу не водилось. Бандо до сих пор не очень понимает, за какие заслуги кухарка его выделила, — прочих-то, Бандо отлично видел, она за подобное бьёт деревянной ложкой по пальцам, выпихивает с кухни, лупит ведром, — но Сиф прибегает к нему дважды в неделю, поэтому Бандо, всегда славящийся своей сговорчивостью, готов заткнуться, начистить целый казан овощей, принять всё как данность и искренне этим наслаждаться, — а если кто-то при нём к ней полезет, так не грех саладом швырнуть: нечего чужую подружку трогать. Сиф и рада, зараза, что у неё защитник имеется.

«Да просто ты слушать умеешь, дурень, — ржут остальные. — Бабы любят, когда лишнего не болтаешь».

Бандо чешет ухо — машинально, там же, где пощекотала Сиф, — и зевает, свернувшись под её боком. Сиф тёплая, мягкая, с ней приятнее валяться, чем храпеть с солдатнёй вповалку.

— Ну, поздравляю. Когда успела?

— Ты чем слушаешь, ушами или усами? Это твоё потомство, — чуть громче поясняет Сиф, взяв пальцами за щёки и крутанув нос к носу. — Совсем башку свою пустую в лесу отморозил, а?

— То есть, — Бандо морщится, напряжённо размышляя над полученной информацией, — я теперь отец?

— Ура! Наш дорогой Бандо соизволил сообразить!

Бандо киснет, съёживается, прижимает уши и лезет с головой под одеяло, подобрав за собой хвост.

— У тебя тупые шутки, Сиф, прекрати. Я малявок не люблю, они орут.

— Не хочешь малявок делать — не любись, — безапелляционно отрубает Сиф, сунув нос туда же.

— Рано мне ещё их делать! Гулять хочу.

— А я рыбного супа хочу. Перехочешь.

— Не-е-а, — говорит Бандо крайне фальшивым голосом, прячась ещё старательнее и кутаясь получше иного хомяка; тихоня Бандо ни перед кем не собирается признаваться, что до Сиф у него — в его-то неполные три десятка! — толком не было ни одной постоянной подружки. Не считать же, в самом деле, разок-другой перепавшие на праздниках гулянки с девками?

Сиф тащит его за ухо, — не больно, но настойчиво, ровно настолько, чтобы Бандо взвизгнул и послушался. Себе же дороже, если не высунешься.

— И что теперь прикажешь делать? Пойдём к командующему?

— Лично я не пойду, пока живот расти не начнёт, — деловито сообщает Сиф, — а по весне в Сандвик работать уеду. Вот тогда и расскажем.

— Понятно. Бросаешь меня на растерзание, да? — Бандо снова киснет: одно утешение на службе, если не считать вопящих в капканах беглых мышей с землеройками, — и то уезжает, для кого теперь в лесу петрушку собирать? Вряд ли новая кухарка окажется такой же доброй.

— И тебе тоже увольнение в Сандвик выпрошу, познакомишься с моими родичами.

Бандо вспоминает, как Сиф щебетала о сёстрах и младшем брате, и впервые задумывается о её родне. Ишь ты, — не успел от своей семьи выдохнуть спокойно, а тут другая носы показывает, ещё веселее прежней, храни тебя, Бандо, владыка саламандровый. Не шибко-то служба в гвардии помогла.

— Может, я лучше портрет нарисую, а? Я розыскные листовки рисовал, говорят, даже похоже получается. Серьёзно, так и говорят!

— Мышиные? Это те, где шапку нужную надо нарисовать и на рожу никто не смотрит?

— Да пошла ты, Сиф!

Сиф снова дёргает за ухо — и снова несильно, но потом влезает в одеяло и наконец-то обнимает всеми лапками, и всё ужасное перестаёт быть таковым, а метель становится совершенно незначительной и ничуть не холодной.

— Не мямли, ты им понравишься, вот увидишь. В моей семье и одного болтливого хватит.

— Угу-у-у, — отвечает Бандо, клюя носом под скрип чадящего рыбьим жиром фонаря. — Останься до лета, Сиф.

— Спи уже, спи. Останусь.