Адаптация «Отверженных». Проблемы (джен)

«Упрощение = ухудшение». И даже не столько ухудшение, сколько преуменьшение достоинств. Подмена величия души на каждодневное голливудское благородство.

Лучше всего это видно по короткой сцене с Гаврошем. В книге у Мариуса две цели: дать Козетте знать о своем смерти и увести мальчика от опасности, так как у Мариуса был долг перед отцом Гавроша. В фильме вторая причина отсутствует напрочь, что связано одновременно с еще двумя проблемами фильма: полнейшая ликвидация предыстории Мариуса и нежелание показать баррикаду как место, куда все персонажи шли на смерть.

Но поговорим о Мариусе.

История с отцом Мариуса не только создаёт прецедент для внезапной и резко возросшей преданности Мариуса к человеку, которого он не встречал (отец) либо едва видел (Козетта), но и составляет основу его характера. Процесс развития его убеждений, их эволюция и постепенно изменения составляет параллель истории Жана Вальжана. Только если путь Вальжана направлен внутрь, на подавление своих дурных порывов и вечное служение у совести, то у Мариуса процесс его развития направлен как бы извне. От роялиста к бонапартисту к республиканцу. И несмотря на то, что эта постоянная смена веры доставляет ему почти физическое страдание, он эволюционирует в своих взглядах. Человек постоянно должен расти, а если нет, то отказывается на дне Сены.

Сделать Мариуса «воинствующим республиканцем» без всякого контекста — та еще услуга персонажу.

Особенно наглядны его мотивации для прихода на революцию.

Кстати говоря, в фильме баррикада не показана как стопроцентная гибель для всех, кто придет туда, поэтому сомнения Мариуса становятся еще более неприглядными. Одно дело, пойти за друзьями в могилу, причем за убеждения, которые еще не в полной мере твои, тут нерешительность вполне себе простительна, но не пойти сражаться за дело, за которое ты раздавал листовки буквально несколько песен назад, из-за того, что ты просто влюблен?

Мы не знаем, что сделал бы книжный Мариус, если бы его не разлучили с Козеттой накануне революции. Скорее всего как у Пастернака: «Я знал двух влюблённых, живших в Петрограде в дни революции и не заметивших её».

Но это и неважно, потому что Мариус не предпочел дружбу любви, он пошел на баррикаду из отчаяния, потеряв Козетту и какие-либо шансы на совместную жизнь с ней.

«Он хотел умереть, и ему представился к этому случай, он стучался в ворота гробницы, и рука во тьме протягивала ему ключ от них».

Он дошел до баррикады на этом отчаянии, а еще на мысли, что «Его позвали, значит, нужно было идти», но уже на подходе к баррикаде страх остановил его, долг перед отцом удержал от бегства, но он же ущемил права гражданской войны, и тогда Мариуса удержал второй долг («Покинуть друзей, которые его ожидают, которые, быть может, в нем нуждаются!»), и наконец он нашел третий долг, уже не перед кем-то, но перед чем-то. («Разве не бывает случаев, когда восстание дышит таким же благородством, как исполняемый долг?» «если свобода радуется, Франция забывает о своей ране», «монархия-это и есть внешний враг; угнетение — внешний враг», «утвердить социальную справедливость, вернуть свободе ее престол»). И в конце концов героизм старика, крики друзей и ребёнка послужили решающим поводом, чтобы он присоединился к баррикаде.

«Empty chairs at empty tables».

Oh my friends, my friends forgive me

That I live and you are gone.

О, мои друзья, друзья, простите,

Что я живу, а вы мертвы.

Извиняться перед мёртвыми за то, что он чудом выжил, а они нет, во-первых, не в стиле Гюго, а во-вторых, не в мыслях Мариуса. «В иные минуты тени прошлого, возвращаясь и оживая, обступали его и омрачали его дух», но он не испытывает вины за свое спасение и счастье, потому что не должен. Напротив, Мариус чрезвычайно благодарен за свою жизнь, так что даже Жан Вальжан знает: если бы Мариус знал, кто его спас, никто бы не отвадил Жан Вальжана от их дома.

Человек — венец творения, иначе бы они не боролись так за человеческие права, а жизнь соответственно — величайшая ценность. Если бы они не ценили свои жизни, их жертва не была бы так велика.

There's a grief that can't be spoken.

There's a pain goes on and on.

Есть горе, о котором невозможно говорить,

Есть боль, которая продолжается без конца.

Это, конечно, очень трогательно, но нет. «Козетта и Мариус вдруг попали из могилы прямо в рай. Переход был слишком внезапным и потряс бы их, если бы они не были опьянены счастьем.» Идея, что после смерти друзей Мариус навсегда будет преследоваться их тенями и страдать, опять-таки не в стиле Гюго. Мы уже видели, как Мариус справляться со смертью близкого человека. Он перенял убеждения отца и тот стал для него ориентиром. После провала восстания Мариус сделал то же самое.

" — Люди девяносто третьего года были титанами, — сурово отрезал Мариус.»

«Заметим мимоходом, что Мариус, воинствующий республиканец, как он это доказал на деле, теперь против своей воли стал бароном.»

Почитать мёртвых, а не страдать по ним, говорит Гюго.

Также сказано, что «только это великое счастье [быть с Козеттой] и могло изгладить следы катастрофы». В фильме же и мюзикле их любовь просто не содержит такой силы.