Oṃ namah śivāya (джен)

Парвати видит во сне величественные, искрящиеся снежными шапками горы, и это зрелище наполняет ее сердце покоем.

Наяву она все больше слабеет. Целители разводят руками. Они считают, что Парвати недолго осталось.

Парвати умирает.

Умница Падма приходит к ней каждый день, поправляет подушку, садится у изголовья. Говорит, что даже имя такое сестре дали напрасно. Оно навлекло беду.

Дурной знак, говорит Падма, а Парвати силится улыбнуться — не переживай, сестренка. Я выкарабкаюсь. Обязательно.

Иногда наяву ей кажется, что кости черепа у неё вот-вот расплавятся и стекут на подушку омерзительной жижицей.

Но не во сне.

Во сне Парвати по-прежнему здорова и счастлива — и только снег, колючий серебряный снег мешает отыскать ей кого-то.

Кого-то очень важного.

Сестра качает головой и греет запястья Парвати в своих руках. Они, запястья, такие холодные, как будто она и правда держала их всю ночь в снегу.

— Я тебя вытащу, — обещает Падма. — Даже без магии.

Она упрашивает целителей, и те с неохотой разрешают ей остаться на ночь в палате.

Падма приносит с собой маленький сверток. И всю ночь Парвати не может уснуть от тихой молитвы. Поначалу она даже злится.

Сквозь сомкнутые ресницы Парвати видит падающие цветочные лепестки и слышит звук чего-то льющегося.

Вода?

Молоко.

Постепенно ее вновь наполняют силы. Ночь за ночью, капля за каплей.

Целители говорят, что Парвати умирает.

Но в ней столько жизни, целый океан. Он не вмещается в слабом человеческом теле и затапливает все, на что посмотрит Парвати. Засохший цветок на окне выстреливает ярким бутоном. Деревянное изголовье кровати оказывается увитым плющом.

У Падмы лихорадочно блестят глаза.

— Скоро все закончится, сестренка.

Парвати кажется, что сестра говорит о ее скорой смерти, и она страшно обижается. Даже просит целителя не впускать Падму к ней.

Ночь проходит беспокойно. Она привыкла засыпать под тихие молитвы, и ночь в одиночестве почему-то становится пугающей.

Парвати слышит чьи-то шаги, затем тихий шелест.

Ей чудится, что ее постель полна змей. На губах она ощущает пепел. Хочет крикнуть — и не может: крик застревает в пересохшем горле.

Что-то скользит по ее руке, и Парвати не успевает стряхнуть это что-то.

Звучный, глубокий голос в темноте произносит:

— Ты пока не можешь достигнуть меня вновь. Слишком много перерождений, слишком много боли. Но царь змей будет хранить тебя, поселившись на твоей руке — так же, как на моей шее.

Парвати почему-то вспоминает о Волдеморте и его темной метке.

— Нет, — протестует она.

Голос из тьмы сух и строг.

— Парвати!

Где, когда она слышала этот голос? Сколько раз он произносил это имя?

Кружится голова.

Парвати проваливается куда-то вниз, чувствуя, как по коже скользит теплая чешуя.

В эту ночь она не видит призрак гор.

А наутро обнаруживает, что руку ее плотно обвил кольцами тонкий золотой браслет в виде змеи.

Парвати чувствует прилив сил и даже может встать с постели.

Стены больницы будто сдавливают её со всех сторон. Ей нестерпимо хочется выйти наружу. Туда, где солнце, где свет и жизнь.

И где ждёт ее улыбающаяся Падма.

«Мне нужно домой» — выводит она торопливо на зачарованном пергаменте.

Парвати больше не умирает.

Она чувствует дыхание всего живого. Ощущает биение сердца каждой птицы, то, как тонкие иглы травы пробиваются сквозь землю.

Парвати хочет домой.

И произносит первое, что приходит в голову:

— Ом намах шивайя!