Я не пропаду (джен)

Пеппи уверена, что ее мама живет теперь на небе и смотрит оттуда сквозь маленькую дырочку на свою дочку. Поэтому Пеппи часто машет ей рукой и всякий раз приговаривает:

— Не бойся, мама, я не пропаду!

Астрид Линдгрен, «Пеппи Длинныйчулок»

Дождь зарядил три дня назад и не думает прекращаться. Город наглухо затянуло серой простыней, заляпанной редкими чернильными пятнами зонтиков. Крупные капли стучат по деревянному крыльцу, и звук, проникая через распахнутую дверь, заполняет всю комнату.

— Вот сухие чулки, фру Сеттергрен, — в комнату вваливается высокая и вызывающе рыжая женщина. Она подлетает ко входу, толкает дверь босой ступней и качает коротко стриженной головой. — Если двери держать открытыми, мы простынем. Придется лежать в постели и пить горькие микстуры. Мы же не хотим этого?

Она подхватывает застывшую у входа старушку, одетую в теплое пальто, из-под которого торчит край домашнего платья, под локоть и ведет ее к колченогому стулу.

— Вот, фру Сеттергрен, снимайте ваши мокрые ботинки и надевайте. — Старушка смотрит на протянутые чулки растерянно, ее нижняя губа начинает дрожать, и хозяйка дома с улыбкой садится на корточки, подтягивая штанины старого рабочего комбинезона. — Не проблема, я помогу.

Она возится, пыхтя и бормоча под нос, добрых пять минут, затем откидывает пятерней короткие пряди назад и хлопает ладонями по коленям.

— Ну, так теплее, верно? — Она смотрит на фру Сеттергрен участливо, растягивая большой рот в улыбке, но не дожидается ответа. — Скоро будем обедать.

Пятясь, отходит к двери, медлит немного, мнется, чешет икру ступней левой ноги, потом ныряет на кухню и принимается греметь кастрюлями и стучать дверцами шкафов. Фру Сеттергрен остается одна. Старушка сидит на краешке стула, и взгляд ее безучастен, только морщинистые руки, покрытые пигментными пятнами, собирают ткань платья в складки и снова расправляют — раз за разом.

— Добавить в суп горошка? — доносится с кухни вместе с сухим дробным стуком — кажется, что-то просыпалось на пол. — Давайте с горошком, так поинтереснее будет.

Фру Сеттергрен встает, перебирает безделушки на комоде: шкатулки, статуэтки, сломанные очки, записные книжки с потертыми корешками. Шаркая, медленно проходит в кухню, прислоняется к косяку, тяжело вздыхает.

— Кто вы? Это не мой дом.

Рыжая оборачивается, сталкивая со стола острым локтем масленку. Желтый брусок выпадает на пол и сминается, как глина.

— Снова забыли? А ведь я уже говорила сегодня, — она склоняется в полупоклоне, — Пеппилотта-Виктуалина-Рольгардина Длинныйчулок к вашим услугам!

Фру Сеттергрен отшатывается, мелко трясет головой.

— Нет-нет! Пеппи — милая девочка с виллы «Курица», она дружна с Томми и Аникой, ей всего девять! — Ее голос взвивается от тихого бормотания почти что до крика. — Вы врете! Врете!

Та, что назвала себя Пеппилоттой, осторожно приближается к старушке, тихо приговаривая:

— Не пугайтесь, это правда я. Ну помните, у меня были обезьянка и лошадь, а однажды вы пригласили меня на кофе, а я опозорила вас перед подругами. Ну что сказать, я до сих пор совершенно не умею себя вести.

— Я не понимаю, — фру Сеттергрен трет глаза пальцами и охает, замечая искривленные артритом суставы. — Сколько же лет прошло?

— Больше двадцати, фру Сеттергрен, — грустно улыбается Пеппилотта. — Может, чаю?

Не дожидаясь ответа, она возвращается на кухню. Журчит вода, Пеппи ставит чайник на конфорку рядом с греющимся в кастрюльке супом.

— Не расстраивайтесь, фру Сеттергрен, — кричит с кухни Пеппи, заглушая звон чашек, — я знавала одного капитана, так вот он… — она резко обрывает себя на полуслове, хмыкает. — Положить сахару?

Фру Сеттергрен не успевает ответить — в дверь настойчиво стучат. Пеппилотта снова что-то роняет, опрометью бросается отворять. Ее ярко-желтая рубашка, совершенно не сочетающаяся с волосами и бледной кожей, выбивается из комбинезона. Шум дождя становится громче, в дом врывается зябкий влажный воздух.

— Я заходил к маме... Она снова у тебя? — раздается мужской голос.

Фру Сеттергрен оживает и спешит в прихожую — это Петтер, ее Петтер! Голос невозможно спутать, эта легкая хрипотца и проглоченная «л» — лучшие звуки на свете.

— Я просто взяла ее на прогулку — она так любит бывать у вашего старого дома.

— Это не дело, Пеппи! — говорит гость, и фру Сеттергрен наконец видит его.

Он высок и красив, с его серо-голубого плаща прямо на лоскутный коврик ручейками сбегает вода. Лицо мужчины кажется фру Сеттергрен знакомым, но все же чужим.

— Вы не Петтер, — говорит она сокрушенно, и ее глаза наполняются слезами.

— Пойдем, мама, я отведу тебя домой, — высокий человек делает шаг к ней, и фру Сеттергрен начинает визжать. Она не знает его, не хочет идти с ним, ей нужен Петтер, ее муж, а этот незнакомец наверняка задумал дурное.

— Мама, успокойся, — пытается утихомирить старушку мужчина.

— Томми, ты ее пугаешь!

Пеппи заслоняет фру Сеттергрен спиной, шепчет что-то успокаивающее, затем ведет ее на кухню, вручает чашку с подостывшим чаем и спешит обратно в коридор, где ходит взад-вперед хмурый Томми. Фру Сеттергрен не пьет. Она нюхает напиток подозрительно, отставляет его в сторону и перемещается так, чтобы видеть краем глаза происходящее. Пеппи и Томми говорят вполголоса, но фразы все равно можно разобрать, фру Сеттергрен приходится лишь едва напрячь слух.

— Сколько можно, Пеппи? — бушует Томми. — Пойми ты, она больна! Ей нужен специальный уход, постоянный надзор! Я плачу сиделке бешеные деньги, а она отпускает мою сумасшедшую мать с первой встречной!

— Твоя мама скучает по дому, — шепчет Пеппи. — А я — не первая встречная, и вашей сиделке это известно.

Томми качает головой, говорит сердито:

— Не смотри на меня так. Ты все знаешь — я не могу взять ее к себе. Что, поручить это Кайсе? У нее и так двое детей и третий на подходе! А Аника возвращаться в Швецию не собирается. Так что же мне остается делать?

— Я уже говорила, — отвечает Пеппи еле слышно, — я могу забрать ее. Мне не трудно. Каждому человеку нужен человек, а мы почти родные...

Томми ругается сквозь зубы, под его ногами жалобно скрипят половицы.

— Это невозможно!

— В самом деле, места у меня хватит…

— Нет, Пеппи. С кем она останется, когда ты пойдешь на работу? Ты же работаешь сейчас?

— То там, то здесь, — вздыхает Пеппи, глядя в пол.

— Тем более. Оставишь старушку со слабоумием одну в доме? Она не игрушка!

Он смотрит хмуро, и Пеппи упрямо сжимает губы.

— У тебя есть Кайса, Улва и Ивор, Аника и мама, а у меня никого, слышишь, никого не осталось!

— Ты могла иметь семью, — Томми хватает ее за предплечья, притягивает к себе — собравшаяся в полях шляпы вода стекает на Пеппину рубашку, канареечный желтый стремительно темнеет, Пеппилотта шипит кошкой. — Могла, Пеппи! Тогда, десять лет назад, когда я валялся у тебя в ногах, помнишь? Но ты не захотела бросить свои фантазии и спуститься к нам, простым смертным, на землю. Ты променяла меня на витание в облаках! А ведь я до сих пор с ума от тебя схожу!

Он проводит рукой по ее щеке, гладит короткие волосы, наклоняется и влажными губами целует за ухом. Пеппи морщится, как будто от боли.

— Ты, Томми, как житель островов... как же их там. Да не важно. Они крутят правду так, что она становится совсем другой, хотя все еще не становится ложью. Я променяла... — она горько усмехается. — Ты же мне тогда целый список условий выдвинул! Не говори так, не делай эдак!

Томми отстраняется. Он зол, и Пеппи выскальзывает из-под его руки.

— Очнись, Пеппилотта! Пора вырасти! Это — взрослая жизнь, а не какие-то детские игры! Люди делают карьеру, строят дома, женятся, трахаются, изменяют друг другу, потому что иначе никак! Сколько тебе уже? Тридцать один? Смотри, так и состаришься в одиночестве без работы и в этой развалюхе, как чертовы хиппи!

— Только я не хиппи, Томми. Я — Пеппи! — она отворачивается, складывает руки на груди.

Они молчат, в доме воцаряется тишина, только густой суп булькает в крохотной кастрюльке на плите.

— Ладно, надо идти, дождь вроде бы успокаивается, — Томми высовывает нос на улицу и морщится. Дождь, если и стал тише, то глазу это незаметно. — В городе просто сумасшествие с этой сменой направления дорожного движения. На моих глазах какой-то мальчишка чуть не угодил под машину!

— Давай я сама отведу ее, — начинает тараторить Пеппилотта. — Только покормлю обедом и отведу. Дай мне последний день. В доме невыносимо тихо…

— Это плохая идея, — сомневается Томми, но Пеппи прерывает его громким горячим шепотом.

— Я буду осторожна. Пожалуйста…

Томми смотрит на нее так долго, что фру Сеттергрен кажется, будто он забыл, как говорить. Наконец Томми сдается, шарит по карманам, достает бутылек коричневого стекла, под завязку заполненный таблетками.

— Хорошо, в последний раз. Только… Если разволнуется, дай ей это. Она уснет, я приеду и заберу ее на такси. Таблетки сильные, не больше одной.

Пеппи не глядя прячет снотворное в один из множества огромных карманов, облепляющих штанины ее комбинезона, торопливо кивает.

— Чудачка, — бросает Томми, выходя под дождь. — Чудачкой была, чудачкой и умрешь.

Дверь грохает о косяк, а Пеппи стоит в коридоре еще минуту, скрестив руки на груди и покусывая губу. Когда она возвращается на кухню, фру Сеттергрен сидит за столом и крутит в руках чашку.

— Это был мой сын? — спрашивает она, и Пеппи, садясь рядом, кивает. — Он сильно изменился.

— Просто вырос, — отвечает Пеппи. Она катает пальцем по столу пузатый коричневый пузырек с таблетками, тараня его боками сухую горошинку, и печально улыбается. — Знаете, фру Сеттергрен, однажды мы с Томми и Аникой проглотили по волшебной пилюле и пожелали никогда не стареть, — она подцепляет горошину пальцами и кидает ее в мойку. — Правда, должно быть, они слишком долго пролежали у меня на полке, и вся магия вышла. Мы безвозвратно повзрослели.

Она запускает пальцы в волосы, тянет рыжие пряди в стороны, будто хочет разломить голову пополам, шумно выдыхает, роняет руки на стол.

— Я бы отдала все сокровища мира за то, чтобы снова стать бесстрашной маленькой девочкой с двумя закадычными друзьями по соседству.

Пеппи хмурится, затем будто насильно растягивает губы в улыбке, вскакивает со стула и несется, стуча по полу грязными пятками, в гостиную.

— А не послушать ли нам музыку, фру Сеттергрен? — кричит она на бегу.

Пеппи долго шуршит в комнате, что-то роняет, чертыхается, минута проходит за минутой, но музыка все не звучит. Фру Сеттергрен тихо идет в гостиную и осторожно заглядывает в комнату. Пеппилотта там — сидит, сгорбившись, на полу почти что в кромешной темноте, вокруг разбросаны пластинки — часть из них без упаковок, другие прячутся в бумажных конвертах. На ее коленях стоит музыкальный ящик, но из него не вылетает ни звука — отломанная ручка крепко зажата в руке Пеппи. В полумраке не заметен ни рост Пеппилотты, ни цвет ее волос. Она кажется маленькой и несчастной, как ребенок, лишившийся любимой игрушки. Так выглядела Аника, когда обнаружила, что забыла на улице свою куклу, и после ночного дождя ее нарядное платьице превратилось в грязную тряпку.

Фру Сеттергрен спешит к Пеппи, совершенно не понимая, что перед ней не дочь, с трудом опускается на колени, притягивает к груди рыжую голову, гладит растрепанные волосы.

— Я была очень сильной девочкой, фру Сеттергрен! Очень! — Слезы текут по Пеппиным щекам, а слова прерываются всхлипами. — Я все эти годы… ждала. Но я устала, сил больше нет. Поверите, мне теперь и жеребенка не поднять.

Фру Сеттергрен начинает покачиваться и тихонько напевать под нос колыбельную, которую так любили ее малыши.

— Так устала… — продолжает Пеппи шепотом, вцепляясь в платье старушки холодными пальцами. — И папа не заберет меня на остров, я не могу больше в это верить, и Томми с Аникой не придут поутру. И мама, кажется, больше не наблюдает за мной с небес.

— Не плачь, моя девочка, — утешает ее фру Сеттергрен. Она закрывает глаза и видит Анику, расшибившую коленку, Анику, потерявшую кошелечек с накопленными на ярмарку монетками, Анику, поссорившуюся с братом. — Мама всегда рядом. Мама поможет, утешит. Ты всегда можешь прийти к маме, что бы ни случилось, какой бы взрослой ты ни стала.

Пеппи затихает. Она еще немного сидит, неудобно изогнувшись и прижавшись к фру Сеттергрен, потом отстраняется, вытирает усыпанные веснушками щеки.

— Суп, должно быть, совсем выкипел. Пойдемте, фру Сеттергрен, пообедаем и отправимся прогуляться.

Она ставит первую попавшуюся пластинку, то ли марш, то ли гимн заполняет притихший дом, и фру Сеттергрен морщится. Они идут в кухню, молчаливая Пеппи вооружается прихватками, снимает с кастрюльки крышку. Аромат супа наполняет кухню, прогоняет поселившийся в каждом закоулке, в кухонных занавесках и в рубашке хозяйки дома запах дождя. Пеппи разливает еду по тарелкам — хватает как раз на двоих, облизывает испачканный палец. Ложки и вилки занимают места возле тарелок, горшочек с вареным картофелем водружается посредине стола. Пеппи пододвигает к фру Сеттергрен ее порцию:

— Налетайте!

Фру Сеттергрен осторожно зачерпывает ложкой суп. Еда в этом доме не вызывает у нее опасений, а почему — она и сама не знает. Пеппилотта не ест. Она смотрит, как старушка, щурясь, макает ломтик хлеба в тарелку. Скоро Пеппи отведет фру Сеттергрен домой. Сдаст с рук на руки уставшей сиделке, у которой двое болезненных внуков и дочка-хиппи вечно под кайфом. Ее работа на Томми — единственный шанс прокормить детей.

Томми. Пеппи вспоминает его улыбку и ощущает привычный холодок в животе. У него большая семья и непростая работа. Но Томми всегда может прийти к маме, пусть она и не в своем уме. Каждому взрослому иногда надо просто вернуться к маме, кому-то раньше, а кому-то позже.

Пеппи складывает руки на столе и упирается в них подбородком. Она долго смотрит на фру Сеттергрен, улыбаясь своей чуть кривоватой улыбкой. А потом осторожно перекладывает пузырек со снотворным к себе в карман.