Хорошо иметь домик в деревне (джен)

Не в некотором царстве, а в Российском государстве, точнее, в подмосковном Энске, жили-были муж и жена: досточтимый Николай Владимирович с благоверной супругой Галиной Сергеевной.

В незапамятные советские времена верою и правдою служили они оборонной промышленности. И, оттрубив на жутко секретном «почтовом ящике» по сорок лет непрерывного стажа, как водится, вышли на заслуженный отдых. Однако, несмотря на официальный статус пенсионеров по старости, смиренно дожидаться дряхлости ни в какую не пожелали. А посему, сев рядком и поговорив ладком, решили осуществить хрустальную мечту о приобретении собственной дачи.

Сказано — сделано. Перво-наперво, вынули супруги из потайного ящичка свои сберкнижки, подбили бабки и промониторили расценки на подмосковную недвижимость. После чего слегка пригорюнились: цена вопроса оказалась уж больно кусачей. К сожалению, трудовых (дореформенных и преддефолтных) сбережений ни на что годное в энских окрестностях даже и близко не хватало.

Зато кровных рубликов с лихвой достало на маленькую, но, слава Богу, добротно срубленную бревенчатую избушку в незнакомой деревеньке, расположенной в самом что ни на есть глухом углу соседней области. А точнее: в семи часах езды на перекладных с тремя пересадками. Ну и пусть! В нашем деле главное — исполнение заветных желаний, «сбыча мечт», а остальное приложится. В конце концов, битком-набитый общественный транспорт кое-как, но всё же старается придерживаться приколоченного к остановке официального расписания.

Короче, погрузились наши новообращённые дачники на первый утренний рейс и отбыли за 101-й километр, к месту новой дислокации, в деревню, в дореволюционных скрижалях гордо именуемую селом... Хотя в данном конкретном случае вопрос топонимической терминологии особой роли не играет: в наше новейшее время уже не уловить чёткого различия между селом и деревней.

К слову сказать, хрен редьки не слаще, и везде хорошо, где нас нет. А деревня — она и есть деревня: извилистые, разбитые вдрызг, колеи, торжественно именуемые грунтовой дорогой; единственный на всю округу глубокий-преглубокий колодец с ручным воротом; индивидуальные выгребные ямы, наскоро выкопанные на каждом огороде и вкривь и вкось задекорированные фанерными либо деревянными будочками-сараюшками. Повсеместные русские печи для дровяного отопления. Изредка привозимый керосин для допотопных керосинок и доисторических керогазов, дефицитный сжиженный газ в баллонах для портативных газовых плиток. В общем, о городских удобствах здесь только слыхали. Ну и, конечно, видали — по телевизору с самодельной антенной. Слава труду, спасибо партии и правительству, недавно проведённое электричество с частыми перебоями, но всё же подавалось, беря своё начало от безнадёжно проржавевшей, и потому растревожено гудящей трансформаторной подстанции. И это только «во-первых».

Теперь, что касается «во-вторых»: вдобавок к жилому строению, отданному во владение гражданину такому-то Николаю Владимировичу, автоматически прилагался обширный земельный надел общей площадью где-то как-то в одну четвёртую долю гектара. И всё бы ничего… Только уходящие за горизонт грядки с картошкой-моркошкой и прочей развесистой огородиной по здешней деревенской моде надлежало содержать в образцово-показательном порядке. Иначе нерадивого неделуха неминуемо ожидало бы самое что ни на есть серьёзное (вплоть до принудительного демонтажа электросчётчика) возмездие, учинённое строгим, но справедливым сельсоветом. Так что закоренелым, но не слишком-то приспособленным к силовым упражнениям, трудоголикам, пришлось засучить рукава и изрядно попотеть, чтобы не опростоволоситься перед сноровистыми и закалёнными односельчанами.

В-третьих, как говорится: не было печали — черти накачали. Однако, с другой, стороны, не так страшен чёрт, как его малюют: в те давние советские времена Николай Владимирович был вполне здоровым и крепким шестидесятилетним мужчиной, рукодельным и смекалистым работягой. А посему садиться на попу раньше времени посчитал ниже своего достоинства. К тому же единая в трех лицах — любимая супруга, мудрая помощница и надёжная единомышленница — Галина Сергеевна всецело одобряла мужнины высокие устремления и всемерно поддерживала дельные капиталовложения, каждодневно повторяя утешительную мантру: «Мил — не мил, деньги платил. Что куплено — то свято. Терпенье и труд всё перетрут».

И вправду, потихоньку-помаленьку садово-огородные дела-делишки пошли на лад. Заколосились первые внятные урожаи, капнувшие в семейную казну медной копеечкой. И вот что самое удивительное: постоянное тягостное утомление, мышечная боль и суставная ломота сами-собой, безо всяких Чумаков и Кашпировских, сменились энергичной бодростью, будто бы на свежем воздухе, расточительно и неэкономно настоянном на целебном луговом разнотравье, открылось второе дыхание.

Даже свободное время откуда-то появилось: у завзятого рыболова-любителя изыскалась возможность изредка посидеть на песчаном бережке с импортной бамбуковой удочкой. Благо имелась под боком своя речушка, не слишком-то казистая — местами полностью пересохшая, местами бурливая и поворотистая. Но на безрыбье и рак — рыба. Опять же, в принципе, нет ничего невозможно для человека с интеллектом. Вот и Николай Владимирович сумел-таки постепенно приспособиться к заранее прикормленному месту и подыскать подходящую наживку. Ловил то на червя и кузнечиков, то на хлеб и медовое тесто, то на распаренную перловку. Иной раз удивлял супругу полным садком, но чаще всего приносил пару рыбёшек на один зубок коту Мымрику. Ну и ничего страшного! Пушисто-чёрный привередник и без того закормлен до отказа. Уж чего-чего, а кошачьей радости — свежемороженого минтая по пятьдесят восемь копеек за кило — полным-полно у продавщицы Марины во вторничной автолавке.

Вот так (или примерно так) они и жили. Муж и жена — одна сатана. Два сапога пара. Жили-поживали, добра наживали. Весну и лето безвылазно проводили в тьмутараканской деревушке, зиму и позднюю осень коротали в городской квартире в компании любимой, единственной и неповторимой доченьки Татьяны Николаевны, с лёгкой отцовской руки повсеместно именуемой Таней-Танюшей или просто Танюшкой. Сия выше означенная душа-девица — свежеиспечённая красно-дипломированная инженерша, почтительная дочь и просто умница-красавица — не поднимая головы и покладая рук, трудилась в энском проектном институте, в обязательном порядке навещая крестьянствующих родителей по всем весенне-летним субботам-воскресеньям, в каждые божьи праздники и государственные выходные.

Таким-этаким и разэтаким путём прошла пара-тройка лет, а может, чуток побольше. Застойные восьмидесятые сменились непростыми девяностыми. Советский Союз приказал долго жить.

Привычно отлаженная и неспешная жизнь со стабильными зарплатами, фиксированными ценами и магазинными очередями перевернулась с ног на голову. И полетела. В тартарары.

По телеку вместо любимых Николаем Владимировичем «Весёлых ребят» и «Волги-Волги» стали транслироваться сплошные кровавые разборки, жуткие «Кладбища домашних животных», бесконечно-бразильские «Дикие Розы» вперемешку с лубочно-пасторальными картинами сказочно-сельской местности, в коей интеллигентно-опрятные бабули-животноводы и удоистые коровы-рекордсменки живут и здравствуют под исключительно бодряческим девизом: «Хорошо иметь домик в деревне!».

Единственным светлым пятном и отдохновенной отдушиной в кромешном «бандитски-петербургском» и «улице-разбито-фонарном» беспределе стали неторопливые походы по тёмно-дремучим местным лесам: по грибы, по ягоды, за щавелем, за колышками для помидорных кустиков, за еловым лапником… Да лишь бы за чем, только подальше от сиюминутно меняющейся экономической-политической-международной обстановки и пресловутых кисломолочно-бутафорских домиков из показушно-потёмкинских деревень, поближе к непоколебимой и вековечной матушке-природе.

И желательно в любимой семейной компании, чтобы было с кем по горячим следам обменяться впечатлениями от местных флоро-фаунистических пейзажей, сообща порадоваться неожиданным находкам или удивиться доселе невиданным необычностям. Да что тут говорить? Небось сами с усами. И без сопливых прекрасно знаете, что в одиночку шастать по лесу не больно-то интересно.

Как раз об одной такой совместной прогулке и пойдет наш дальнейший рассказ, целиком и полностью основанный на реальных событиях. Правда, в угоду наиглавнейшей очевидице и самой что ни на есть взыскательной чтице Танюшке, сызмальства воспитанной исключительно на качественной литературе, мистическую составляющую пришлось маленько причепурить. И художественно подретушировать в стиле горячо обожаемого ею славянского фэнтези. Ну дык на то мы и творцы. Недаром в народе говорится: красиво не соврать — истории не рассказать.

* * *

Понедельник — день тяжёлый: привычный и обыденный. Всё как всегда. За одним несказанно приятным исключением. В прошлую пятницу в дальнюю деревеньку сюрпризом нагрянула сочувствующая сторона — не равнодушная к праведным родительским трудам совестливая Танюшка. Которая специально скопила недельку отгулов, чтобы подсобить с уборкой картошки.

Сентябрь в том году выдался на редкость непогожим и слякотным. Кормилицу-«синеглазку» пестовали будто ребёнка: выуживали из глинистой жижи, со всем тщанием обтирали ветошью, рассыпали на просушку и в новенькой пристройке, и на щелястой погребице, и в плёночном помидорнике. Потом переворачивали клубни с бочка на бочок, отбирали крупные, отсортировывали «семена» от мелочи, которую щедро жертвовали на прокорм соседской коровы. После чего расфасовывали «второй хлебушек» по многочисленным тряпичным мешкам и пластиковым кулям из-под сахара, загодя сговаривались со знакомыми водителями большегрузного транспорта, серьёзно готовясь к широкомасштабному исходу в родимые края — на шестимесячную зимовку.

Так что догадливая доченька нарисовалась как нельзя вовремя: лишняя пара неленивых рук — неплохое подспорье. И вот вам доказательство: нынче с ежедневной нормой выработки справились шутя и играючи. Уложились в рекордно-короткие сроки: даже двенадцати ещё не натикало. А посему единогласно постановили дать себе роздыху и прогуляться на ближнюю вырубку за опятами. В конце концов, восемнадцать, покуда не перелопаченных, соток — есть объективная реальность, которая никуда не убежит. А грибочки — это статья особая. Явление эфемерное, а лучше сказать: мимолётное. Короче. Лови момент! Не то через три дня расшляпятся пляжными зонтиками, а после и вовсе зачервивеют да затрухлявеют на своих замшелых пенёчках. Неделя — и поминай как звали. До будущей осени.

Что задумано, то и сделано. Нищему собраться — только подпоясаться. Напялить резиновые сапоги на шерстяные носки, надвинуть болоньевые плащи с капюшонами, прихватить ножи— раскладушки да самодельную корзинку — не шибко большую, но и не сильно махонькую, а в аккурат такую, чтобы необременительно было тащить в случае удачной грибной охоты. И, конечно, не забыть… А вот и нет! Не угадали! Как раз наоборот: мобильные телефоны обязательно оставить дома, чтоб, не приведи господь, где-нибудь не посеять. Потому как персональные (тьфу-ты, язык сломаешь!) коммуникаторы в здешнем лесу совершенно без надобности: исторически сложилось так, что по техническим причинам местные бескрайние просторы оказались вне зоны доступа, и ни одна базовая станция-«сота» их — увы и ах! — не покрывает. Поэтому как не крути, к какому месту не приставляй, ни приёма, ни передачи, ни фиги с маслом от бесполезных гаджетов нипочём не дождешься. Хоть на горку лезь, хоть на ёлку — всё одно: связи нет, не было и никогда не будет — глухо, как в танке!

— И во сколько вас ждать? — самоотверженная Галина Сергеевна решила остаться дома и посвятить себя кухне (точнее, ветхозаветной электроплитке, но не суть). По-быстрому завести дрожжевое тесто. Нажарить пирожков с ранней капустой и с антоновкой. Принести от соседей парного молочка и домашней сметаны. Наварить борща в трёхлитровой кастрюле. Дабы и дорогую гостью приветить, и себя с мужем не забыть, и чтоб ещё на два дня хватило.

— Мы ненадолго, — беззаботно-заучено откликнулся Николай Владимирович, заговорщически подмигивая по-походному экипированной дочери. — Одна нога здесь, другая там. Сбегаем с Танюшкой до Ильинского и назад — вмиг обернёмся.

— Это несерьёзно, — тотчас посторожила Танюшкина мама, давным-давно выучившая все до единой супружеские шутки-прибаутки и отлично осведомлённая, что до некогда зажиточного и справного (а в проклятом сорок первом дотла сожжённого фашистскими карателями и оттоле необитаемого) «населённого» пункта семь вёрст до небес с большим гаком. К тому же беготня у бывшего спортсмена-футболиста сегодня вряд ли получится. Иными словами, рад бы в рай, да грехи не пускают: хронический остеохондроз, осложнённый прогрессирующей хромотой, — это вам не фунт изюму. — Говорите точно, когда явитесь. Чтобы еду к вашему приходу сто раз не разогревать.

— В пять! — твёрдо пообещала истомившаяся в ожидании Танюшка. — Или чуть позже. С поправкой на обратную дорогу. После шести в лесу делать нечего — сплошная темень.

До старой сосновой вырубки, в беспорядке поросшей берёзовым молодняком и земляничным ягодником, путь недолгий: напрямки через окошенное поле по утоптанной тропинке в направлении соседнего Трубичина. Что называется, рукою подать. Тем более в сопровождении приятных бесед о близких знакомых и дальних родственниках. С хорошим попутчиком дорога вдвое короче — что правда, то правда.

Однако по прибытии на нужное место весёлые тары-бары-растабары сами-собой поутихли и плавно сошли на нет. Поскольку с нашими раскатавшими губу гриболовами приключилось превеликое огорчение: пенёчки, все как один, оказались обобранными практически подчистую. Ну а что тут такого удивительного? Лес — наше богатство. Дары природы — народное достояние. Можно сказать, коллективное. Заходи, кто хочешь. Бери, что твоей душеньке угодно. И когда угодно. Однако, чем раньше, тем лучше: испокон веков «лесное мясо» абсолютно заслуженно пользуется повсеместным почётом и безграничным уважением. Но, ко всеобщему глубочайшему прискорбию, съедобно-грибной ассортимент далеко не бесконечен. Словом, кто не успел — тот опоздал.

Любой другой на их месте тотчас поворотил бы оглобли и позорно ретировался восвояси несолоно хлебавши, но не на тех напали. Энские не сдаются! И при всём при том с пустыми руками домой никогда не возвращаются. Ну а сегодняшний облом — это чистой воды недоразумение. Случайное исключение, подтверждающее незыблемое правило. Да и грибы, к вашему сведенью, создания непредсказуемые и из ряда вон выходящие: в царстве живой природы они особняком стоят. Много лет учёные-микологи кумекают и никак не определятся, что это за чудо-юдо двуединое. На первый взгляд, вроде бы обычные растения. Потому как наподобие безответных лютиков-цветочков: из земли питательные вещества усваивают, к солнышку тянутся и растут-подрастают на радость людям. Но это с одной стороны, поскольку при ближайшем рассмотрении эти якобы незамысловатые («шапочка да ножка — вот и весь Ермошка») природные порождения сродни разумным зверюшкам: от глазастых грибников в густой траве и непролазных зарослях скрываются, среди ядовитых поганок хоронятся, под несъедобно-ложных собратьев подделываются. Не в любые руки даются. По одному, по два попадаются, будто заигрывают, заморачивают, в самую глухую чащобу заманивают.

Вот и наши азартные собиратели на эту удочку клюнули: за хитромудрыми опёнками погнались, со знакомой опушки улепетнули, поглубже в лес ударились. Через крапиву и колючки продрались, много раз налево-направо и на сто восемьдесят градусов вокруг своей оси перевернулись, друг на друга понадеялись и направления перепутали. Незнакомой тропинке доверились, в труднопроходимый бурелом влопались и в конечном итоге…

— … заблудились!!! — с ехидным торжеством резюмировал Николай Владимирович. — Говорил же, что нам в другую сторону. А ты, как всегда, насупротив. И в кого только уродилась такая настырная-нашатырная: что хочу, то и ворочу. И солнышко, как назло, за тучки спряталось. Теперь по нему не сориентируешься. Дальше только хуже: не успеешь оглянуться, как и вовсе закатится. Дело-то к вечеру. Черт-те знает, где он есть, этот несчастный домик в деревне?!

Нет! Вы только не подумайте. Законченным пессимистом или, того хуже, трусливым паникёром Танюшкин папа не был ни в коем случае. И любимую дочку специально пугать либо, не приведи господи, обижать даже и не собирался. А что до необдуманно-недобрых слов, так они вырвались сами по себе, своевольно и нежданно-негаданно. Просто сильно устал, и нога разболелась ужасно некстати, да к тому же на коротенькую секундочку представилось, как отреагирует Галина Сергеевна, если её обычно пунктуальные домочадцы не явятся домой к строго оговоренному времени. Это уж как пить дать, что до крайности встревоженная супруга поднимет на ноги всю округу, а сама возглавит поиски. С неё станется.

— Чего молчишь, Таня-Танюша? — вопрошающе уставился на дочь Николай Владимирович, зная не понаслышке, что сообразительная девица зачастую даёт очень дельные советы. — Куда идти-то, как думаешь? Опять налево-направо? Или назад?

— Прямо! — экономно и по существу вопроса откликнулась находчивая Татьяна. — Видишь? Там торёная тропинка. Значит, грибники натоптали.

— А может, звери? — желчно подковырнул Николай Владимирович, втихомолку удивляясь дочкиной наблюдательности. — Почём тебе знать?

— Говорю же: люди!!! — категорично заявила практически точная — улучшено-женская — копия своего достойного родителя, за двадцать с хвостиком лет совместного проживания сумевшая-таки приспособиться к отцовскому, отнюдь не лёгкому, характеру. — Вот! — темпераментно шмякнув наземь полупустую корзину, смекалистая Танюшка сцапала безнадёжно размокшую, но ничем не убиваемую, ярко-красную обёртку от знаменито-дукатовской «Примы». И победоносно потрясла ею перед папашиным носом. — Звери не курят. Так что, дорогой мой папуля, не бойся — не пропадём. Давай-ка ноги в руки и айда. Да побыстрее, — преувеличено оптимистично скомандовала Татьяна, заботливо прибирая к рукам ивовую плетёнку с вольготно болтающимся по дну худосочным (и абсолютно нетипичным для тутошних богатейших лесов) грибным уловом. — А то наша матушка-голубушка наверняка уже сильно волнуется.

— Вот ведь вылитая бабуля Татьяна Васильевна, — одобрительно кивнул повседневно несентиментальный отец, расщедривающийся на комплименты исключительно по великим праздникам. Редко, но метко озвучиваемое сравнение любимицы-дочки с её покойной бабушкой традиционно означало искреннюю похвалу. Причём самой наивысшей марки. — Та тоже большой любительницей… ягодицей-грибницей была. Ничегошеньки не боялась — в любом лесу, как у себя дома. Царствие ей небесное. Ну?! Чего стоим? Кого ждём? Вперёд — значит, вперёд! Но только с подходящей песней.

Шагай вперёд, комсомольское племя,

Шути и пой, чтоб улыбки цвели!

Мы покоряем пространство и время,

Мы — молодые хозяева земли.⁽¹⁾

Громкие звуки бодрого марша в исполнении голосистого запевалы тотчас отразились лесным эхом. Только не привычным однократным «ау», а многоголосым отзвуком, будто невидимый хор решил подхватить задорную песню. Дабы морально поддержать попавших в переплёт незадачливых путников. Подпеть исключительно по-дружески. Да так задушевно и слажено, чтобы на сердце у Танюшки, в тайне от отца отчаянно перетрусившей, хоть капельку полегчало.

Легко на сердце от песни весёлой,

Она скучать не даёт никогда,

И любят песню деревни и сёла,

И любят песню большие города.

Нам песня строить и жить помогает,

Она, как друг, и зовет, и ведёт,

И тот, кто с песней по жизни шагает,

Тот никогда и нигде не пропадет!

Да разве кто-то посмеет идти наперекор такому могучему и спетому коллективу?! Вот и погода не стала спорить, присоединилась к общему мнению и устыдилась прошлых ошибок: сквозь неожиданно рассеявшиеся тучи робко проглянуло неяркое сентябрьское солнышко.

Едва заметная — пунктирная — стёжка ощутимо расширилась. Еловый частокол заметно поредел, и между смолянистыми стволами и игольчатыми лапами замаячила заветная…

— … опушка! — что есть мочи возопила донельзя воодушевившаяся Танюшка, со всех ног ринувшись вперёд по кочковатой тропке. Но тотчас встала как вкопанная, недоуменно озирая открывшуюся взору безрадостную картину. — Вот же ж… блин горелый!!!

Вместо искомой лесной закраины с долгожданным видом на пожухлые поля или, что предпочтительнее, на человеческое жилье, наших странников поджидала всего-навсего то ли небольшая проплешина, то ли давным-давно пересохшее болотце, изобильно поросшее метельчатой осокой и отцветшим болиголовом.

— Ругаться нехорошо, — нравоучительно молвил строгий отец, пресекая на корню дочкины словесные экзерсисы. — Постояла? Отдохнула? Тогда пойдём. Посмотрим, куда кривая выведет.

А лесная дорожка и рада стараться: словно подстроившись под цветистую метафору, запетляла вдоль вывороченных с корнем мёртвых стволов, закружила вокруг вековых деревьев, миновала череду прогалин, как две капли воды похожих на первую. Порыскала вправо-влево, закосила сикось-накось и внезапно пропала, будто сквозь землю провалилась.

— Ну ё-моё! — в порыве раздражения не сдержался Николай Владимирович. — Что за…

— … красота! — невпопад поддержала широко заулыбавшаяся Танюшка. — Смотри, как здорово: поляна кругленькая и ровненькая, словно тарелочка. Мох — тёмно-зелёный бархат. Деревья неправдоподобно гигантские — одно к одному, как по заказу для Кремлёвской ёлки. Слу-у-ушай… Это ж знакомая мне картина: практически тютелька в тютельку гобеленовый ретро-коврик, который остался от прежних хозяев и висит у меня над кроватью. Ну надо же! Здешний антураж просто один в один. Правда, для полного счастья не хватает пряничного домика и древней ведьмы-людоедки. Зато мы с тобой — вылитые Гензель и Гретель.

— Тьфу ты, — в сердцах плюнул Николай Владимирович, приготовившийся развёрнуто высказаться на тему: «Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники». Но его не слишком-то деликатно прервали.

— Ш-ш-ш! — Танюшка энергично приложила палец к губам, чутко прислушиваясь. — Кажется, кто-то ходит. Я явственно слышу. И вижу… Человек!!! — она внезапно сорвалась с места и рванула вперёд, не разбирая дороги.

— Корзинку не потеряй, — наставительно предостерёг Николай Владимирович, обессиленно опускаясь на очень кстати подвернувшийся еловый пенёк. Всё хорошо, что хорошо кончается. Но от пережитых треволнений немилосердно закружилась голова, а больная нога враз онемела, будто отсиженная.

* * *

— Постойте!!! Подождите!!! — не обращая совершенно никакого внимания на Танюшкины громогласные вопли, незнакомый мужчина размеренно шагал своей дорогой. Вроде бы и не быстро… Но настичь его всё никак не получалось. — Пожалуйста! Не уходите! — тут самолюбивой Татьяне пришлось наступить на горло личным амбициям и чистосердечно признаться в допущенных просчётах. — Мы! Заблудились!!!

Очевидно, «волшебные слова» оказались подходящим аргументом, поскольку незнакомец, облачённый в поношенную телогрею, военные брюки-галифе, растоптанные кирзачи и меховую шапку-ушанку, неспешно остановился и небрежно развернулся в пол-оборота.

— В трёх соснах, — процедил он сквозь зубы, исподлобья зыркнув на запыхавшуюся и раскрасневшуюся Танюшку. — Дурацкое дело нехитрое.

— Подскажите, пожалуйста, — негалантное отношение к прекрасной даме, исходящее от молоденького паренька — почти ровесника — конечно, задело за живое. Но не до такой степени, чтобы позабыть о сути злободневных затруднений, — как нам пройти в…

— А я тебя знаю, — неучтиво недослушал юный, без году неделя демобилизованный, солдатик. — Ты москвичка…

— Я из Энска! — гордо вскинулась непримиримая патриотка своей малой родины, которой отчаянно хотелось вернуться домой, в любимый город, но на худой конец сгодилась бы и обжитая деревня. — Можно спросить? В какую сторону идти?..

— А кличут тебя Танюшкой, — первостепенно важный вопрос был беспардонно проигнорирован, а упёртый парень, как ни в чём не бывало, продолжил гнуть свою линию. — Матушку твою звать Галиной. Отца — Николаем. Мы с твоим батей тёзки. Только по батюшке он Владимирыч, а я, наоборот, Иваныч. Понятно?

— Ну… да, — неопределённо пожала плечами Татьяна, с неодобрением обозревая чужую спину: неотёсанный кавалер, до сих пор не удосужившийся развернуться к барышне передом, предпочёл кидать реплики через плечо. — Всё предельно ясно. Очень приятно познакомиться, уважаемый Николай Иванович.

— Вот-вот. Меня все местные так величают, ежели при личной встрече, — степенно подтвердил обладатель "наиредчайшего" имени-отчества и таинственно понизил голос, будто собираясь открыть великую тайну: — А заглазно — неуважительно — прозывают Колей-Ваней. Только я на дураков не обижаюсь. Ух ты! — внезапно встрепенулся новый знакомец. — Чуть не забыл! У вас же ещё кошак в хозяйстве имеется. Важный такой, будто председатель колхоза. Как бишь его зовут-то?

— Мымриком, — машинально подсказала Танюшка. Алогичная беседа а-ля диалог двух разноязычных (да к тому же ещё и глухих) иностранцев быстро прискучила. И романтичной девице непременно возжелалось полюбоваться героем-спасителем с главного фасада. Но незаметно обойти его по дуге и заглянуть в лицо, увы-увы, не вышло. Чудаковатый парень всё время отворачивался: не то стеснялся затрапезной одёжки, не то скрывал внешние изъяны или физические недостатки. И смотрел куда угодно: на небо, на лес, себе под ноги, но только не в Танюшкины глаза.

— Давненько за вашим семейством наблюдаю, — задумчиво поведал Николай свет Иванович. — Люди вы вроде бы неплохие. Трудящиеся. Аккуратные. Грибочки ножиком срезаете, а не с корнем выдираете. И не хапуги: берёте в меру, не жадничаете.

— Так ведь их ещё до ума доводить! — поделилась наболевшим хозяйственная Татьяна. — Чистить, мыть, отваривать, в стерильные банки укупоривать. Грибы — дело хлопотное. И с малым количеством до ночи проканителишься. А сейчас уже вечер. Нам домой пора. Скажите…

— А закурить у тебя не найдётся? — с надеждой в голосе вопросил Николай Иванович.

— Не занимаюсь! — сурово отрезала Татьяна Николаевна. — Хотите яблоко? Могу угостить.

Краснобокий аппетитный плод — заветный НЗ — тут же перекочевал в руки несостоявшегося курильщика. И вот что характерно: передавая яблоко, Танюшка случайно коснулась чужой ладони. И подивилась: на улице теплынь — впору скидывать плащи да свитера и щеголять в одних футболках, а пальцы у парня ледяные, ровно как у покойника.

— Значит, слушай сюда, — набитым ртом прошамкал не замороченный светским этикетом Коля-Ваня, смачно хрупающий наливное яблочко. — Пойдёшь строго на запад. Через сто шагов окажешься на опушке. Сразу увидишь мою полуторку. Аккурат возле неё дорожная развилка. Встанешь к машине передом, к лесу задом. По левому борту будет Трубичино, по правому — Бавино, прямо — ваше Тимофеево. Да не бойся — больше не заплутаешь: снаряд в одну воронку дважды не попадает. И вот ещё какое дело… Ты — девица видная. Если местные ухажёры шибко донимать станут или с глупостями какими соваться, особо не стесняйся. Сразу пригрози. Так, мол, и так: сейчас Иванычу пожалуюсь. Вмиг отвяжутся.

— Да ладно, — беспечно отмахнулась Танюшка — девушка не робкого десятка. — До свиданья. Спасибо за заботу.

— Пустое! — важно кивнул Николай Иванович. — Вон и батя твой навроде маленько оклемался — сюда движется. Привет ему от меня. Скажи, чтоб не хворал больше. Прощевайте, дачники! Подзадержался тут с вами, а у меня забот полон рот. Зазря трепаться недосуг. Если что, позовите-поаукайте. И не поминайте лихом.

Сделав ручкой на прощанье, страшно занятой Коля-Ваня ходко умотал по неотложным делам: враз скрылся за кромешными ёлками.

— Как нога? — заботливая Танюшка оглянулась на слегка прихрамывающего отца. Тот остановился, прислушался к ощущениям и неуверенно пожал плечами. — Я всё выяснила: нам во-о-он туда. Пап, а полуторка — это какая машина?

Вводной лекции о полуторатонных грузовиках Горьковского автозавода хватило как раз до любезного Танюшкиному сердцу берёзового редколесья. Но вместо довоенного раритета на полянке обнаружилась соседская Зинаида Ильинична в своём всегдашнем репертуаре: в одной руке самодельный посох, в другой — сыромятный ремень, а на противоположном конце импровизированного поводка — балованная и норовистая коза, в честь итальянской мафии наречённая Коза Нострой.

— Вот они! Гулёны!!! — на всю округу истошно заверещала экспрессивная баба Зина. — Галя в одиночку картохи копает, а эти филоны по лесам прогуливаются! Нашли время!!!

— На-ка тебе полуторку, — начисто проигнорировав горластую соседку, Николай Владимирович указал на гору перекорёженного железа, под которой явственно просматривался проржавевший остов бывшего грузовика. — А вон и развилка. Не обманул, стало быть, твой Николай Иванович.

— Так вы что?! Колю-Ваню-шóфера повстречали?!! — пуще прежнего заголосила баба Зина. Танюшке на секундочку показалось, что в старушечьих глазах промелькнула жуткая зависть. — Везёт же некоторым!

— Шофёра, говоришь? — по-городскому переиначил Николай Владимирович. — Молодец, Танюшка! Полезное знакомство. В нашем деле без машины как без рук. Слышь, Зинаида, а где он живёт, этот ваш Коля-Ваня? В куда в случае чего обращаться?

— Знамо куда! — злорадно хмыкнула записная «в каждой бочке затычка». — В Ильинское. Как приспичит, сразу шуруй туда — нипочём не прогадаешь.

— Это ещё зачем? — подозрительно прищурилась Танюшка. — В Ильинском ни кола, ни двора — сплошная разруха. Где ж там жить? На церковных развалинах?

— Эва! — обидчиво поджала губы набожная баба Зинаида. — Кому развалины, кому святое место. Даром, что ли, наш батюшка, отец Антоний, регулярные молебны в Ильинском служит, земные поклоны бьёт, крещенскую воду в пруду освящает? Нет. Нельзя Коле-Ване в господнем храме жить. Даже в разрушенном строго воспрещается. Потому как не человек он, а нежить. Нечистая сила.

— Как-так?! — не поверила бывшая комсомолка, воспитанная в духе марксизма-ленинизма-атеизма. — Не может быть!

— Святой истинный крест! — размашисто перекрестилась главная деревенская сплетница. — Ей-богу, не вру! Моё слово верное. А Коли-Ванина история всем старожилам давным-давно известна. Только дачники не в курсе. Хотите расскажу?

— Ага-а-а, — нерешительно протянула горячая поклонница мистического фольклора. — Пап, мы не очень опаздываем?

— Отчего ж не послушать умного человека? Пять минут погоды не сделают, — великодушно согласился Николай Владимирович. — Давай, Зинаида Ильинична, жги глаголом людские сердца! Только покороче.

— А ты, соседушка, всё шутки шутишь! — кокетливо хихикнула баба Зинаида, привыкшая принимать беззлобные подковырки в качестве сложносочинённых комплиментов. — Значит, слушайте, мои хорошие, как дело складывалось. Где-то перед самой войной, году в сороковом или в тридцать девятом, объявилась в наших краях некая Дора Михайловна — женщина почтенная и вдовая, урождённая не то на Крайнем Севере, не то на Дальнем Востоке. Надумала погостить у семиюродной мужниной сестрицы и привезла с собой сыночка Коленьку. Прибыли они, значица, из большого города. Ненадолго, вроде как в отпуск. Но потом обжились, к деревне приспособились и решили обосноваться в Ильинском, под боком у единственной родни, на веки вечные. Сперва, конечно, устроились они на работу. Николая-то в МТС-е⁽²⁾ приняли с распростёртыми объятьями. Ну а как же иначе? Парнем-то он оказался уж больно хорошим: серьёзным, самостоятельным, с десятиклассным образованием. Вот и приставили его к автомобильному делу. Дора тоже от сына не отстала: в колхозную контору устроилась. Чай, грамотные счетоводы председателю завсегда нужны. В общем, всё хорошо устроилось, если бы не одна беда: Михайловна вдруг кровью закашляла. Видать, чахотку когда-то не долечила.

— Ой, как жалко! — искренне посочувствовала сердобольная Танюшка. — Неужели умерла?

— Да нет! — махнула рукой даровитая сказительница, страшно довольная внимательными слушателями. — В тот раз оклемалась: сначала в городской больнице полежала, потом по профсоюзной путёвке в санаторий съездила. А умерла она в конце сорок второго. Ильинское к тому времени уже нежилое стояло — его фашисты во время оккупации вчистую пожгли. Вместе с жителями. Немногие тогда сумели выжить. Вот и Доре каким-то чудом посчастливилось: сначала в лесу схоронилась. Потом её добрые люди приютили. Они в Тимофееве как раз на вашей усадьбе проживали, только дом был другим — старым. Теперешнюю избу в семидесятом заново отстроили… Это вы и без меня отлично знаете. Ладно, не будем отвлекаться. Вернёмся к Михайловне. В общем, однажды у ней опять туберкулёз приключился. И истаяла она, будто восковая свечечка, ровно за три месяца. Одно радует: не дожила до лихой вести о сыночке Коленьке. Похоронка-то уже на сельсовет пришла. В коей было официально прописано, что младший сержант автомобильных войск, товарищ Петров Николай Иванович, пал смертью храбрых на Ледовой дороге жизни.

— А при чём здесь Коля-Ваня? — ничегошеньки не понял Николай Владимирович. — Если он погиб? Или писарь чего-нибудь напортачил?

— Мы тоже сперва так подумали, — хитровато подмигнула талантливая мастерица разговорного жанра. — Поскольку после Победы нашенский Коля-Ваня, как ни в чём не бывало, нагрянул в родные пенаты. Как сейчас помню: бравый такой вояка — в военной форме, при погонах и медалях. С виду… живой и здоровый. Только со страшным шрамом через правую щёку. И с лица сильно бледный. А в остальном — парень как парень: складный, симпатичный. Красаве́ц, да и только! Сперва, как водится, наведался в контору, поручкался с председателем, тот после сказывал, будто руки у Николая дюже холодные. Потом навестил сынок матушкину могилку, побродил по Ильинскому пепелищу. У чужих людей поселяться не захотел. Сообщил, что имеется у него на примете лесная сторожка. И никого особо не удивил: в послевоенные времена с нормальным жильём было туго, многие семьи ютились... кто в бараках, а кто и в простых землянках.

— Помню-помню, — охотно поддержал Николай Владимирович. — Такое, Зина, не забывается. Я ж в двадцать восьмом родился. В сороковые годы сопливым пацаном был: с соседскими мальчишками в круговую лапту бегал и по крышам голубей гонял. А как война пришла — враз взрослым сделался. На оборонном заводе, по четырнадцать часов кряду норму выполнял наравне со старшими: всё для фронта, всё для победы.

— Вот-вот, — поддакнула баба Зинаида, поспешно отирая рукавом выступившие слёзы. — Мы-то с тобой исправно потрудились: ты — в Энске, я — в тимофеевском коровнике. А вот Коля-Ваня не больно-то. Оформляться на работу даже не подумал. Жил и жил в своём тёмном лесе. Один как перст, гол как сокол. На какие средства существовал? Одному Христу-богу известно! Только в те года суровые законы действовали, за тунеядство шибко наказывали: могли и на Колыму сослать, если что. Именно об этом и будет мой вам сказ. Проживала в соседнем Бавине одна бабулечка — Божий одуванчик. И был у той старушки городской племянник, который служил в НКВД не самым распоследним человеком, зарился на тёткино наследство, посильно помогал по хозяйству и между делом очень интересовался деревенскими сплетнями. Вот эта бабулька, святая простота, возьми да ляпни: дескать, есть у нас один странный парень. Бывший фронтовик, орденоносец, а от работы отлынивает, людей сторонится, живёт в Ильинском лесу, ну чисто как партизан.

— Короче, допартизанился, — понятливо кивнул немногословный Николай Владимирович.

— Истинно так, — подтвердила Зинаида Ильинична. — Вскорости понаехали в Ильинское милицейские войска с собаками да с автоматами. Не поленились, прочесали окрестный лес, ворвались в избушку и заарестовали нашего партизана. Сначала отметелили его за милую душу. Заковали в наручники. Для верности связали верёвками. И только хотели в «чёрный воронок» упечь, как Коля-Ваня у всех на глазах будто прозрачным сделался, а после истаял, словно лёгкое облачко. Потом проявился на самой высокой сосенке. Сидит на ветке, ногами болтает. В него из автоматов палят, а он знай себе посмеивается: «Врёшь! Не возьмёшь».

— Приведение! — ахнула импульсивная Танюшка.

— А вот и нет! Приведение — среднего рода, — менторским тоном оповестила баба Зинаида, окончившая тимофеевскую ШКМ⁽³⁾ с похвальной грамотой. — Коля-Ваня — мужик! Значит, призрак. Да и не призрак он вовсе, а навроде оборотень. Поскольку превратился в невиданную птицу, взмахнул широкими крылами и улетел от милиции, только его и видели.

— Класс! — немедленно восхитилась Татьяна, всей душой болеющая за нового знакомца. — А дальше что?

— Что-что! Да ничто, — насмешливо передразнила баба Зинаида. — С тех пор живёт наш Коля-Ваня, не тужит, по лесу кружит. Не стареет, а молодеет. Над зверьём верховодит, браконьерам ружья портит, чтоб не стреляли. Иногда добрые дела совершает: заплутавшим путникам дорогу указывает. Намедни московские ребятишки из пионерского лагеря поход затеяли. В итоге заблудились, чуть в трясине не увязли. Так он и деточек спас, и их вожатого. Да мало ли ещё что? Тут местные доброхоты однажды его судьбиной озаботились. Побежали к отцу Антонию, чтобы обряд какой провести или требу церковную исполнить. Мол, негоже христианской душе по миру скитаться без упокоения. А батюшка им в ответ: «Отставьте в покое невинно убиенного раба Божьего Николая, у него своя миссия». Вот так! Ой! Слышь, соседушки! Давно ль вы его видели? В какую сторону пошёл? Побегу. Вдруг догоню? Просьбочка заветная у меня имеется. Может, и мне подфартит? А вы, орёлики, марш домой! — она ткнула корявым пальцем в направлении полевого просёлка. — Если в темпе вальса, то за полчаса притопаете.

Энергично развернувшись и резко дёрнув за ошейник свою рогато-парнокопытную Коза Ностру, баба Зинаида шустро уковыляла в еловую чащу.

— Пойдём и мы, — сверившись с наручными часами, Николай Владимирович досадливо покачал головой. — Только побыстрей. Не то опоздаем. А где корзинка?

— Потеряла, — виновато потупилась засмущавшаяся Танюшка. — Ой, нет. Уже нашла. Ну ни фига себе!

Мало того, что плетёная посудина обнаружилась под завязку наполненной отборными опятами, вдобавок ко всему с виду неухватистая тара оказалась вполне подъёмной, будто бы грибы совершенно ничего не весили.

— Лешие-оборотни, домовые-призраки, — растеряно забормотала не верящая своим глазам умница-отличница. — Это я ещё понимаю. В жизни всегда есть место мистике. Но куда — ёлки зелёные! — девалось всемирное тяготение?

— Дай сюда, — распорядился великий экспериментатор, забирая из дочкиных рук особо ценный груз и тотчас перекашиваясь от его тяжести. — Увесистая ноша! Ты ничего не путаешь? По-моему, все Ньютоновы законы работают как положено.

— А если опять я? — Танюшка легко перехватила объект научных исследований, именуемой корзиной обыкновенной, в количестве одной штуки. Который ловко повесила на сгиб локтя на манер дамского ридикюля. И подняла на отца совершенно несчастные глаза. — Ну, и как понимать этот странный феномен?

— Сейчас обсудим, — пообещал рассудительный Николай Владимирович. — Только сначала припомни максимально подробно, о чём ты беседовала с… оборотнем?

— Вовсе он не оборотень! — вымученно улыбнулась мифологически-подкованная Танюшка. — Николай Иванович — типичный леший. Знаешь, пап… что-то мне не по себе: подташнивает и познабливает. Не то запоздалая реакция на адреналиновый выброс, не то элементарный испуг.

— Нечего здесь бояться, — отважный Николай Владимирович ласково обнял дочку за плечи. — Смотри: лес позади, прямая дорога впереди. Солнышко не в тучи садится, значит, ожидается хорошая погода.

* * *

— Вот и скажите, что это было? — в который раз спрашивала родителей встревоженная доченька. — Посоветуйте, как реагировать на всю эту мистику? — она опасливо покосилась на «волшебную» корзинку. Коли-Ванин «подарочек» слушался только Танюшку, и в посторонних руках не «работал». — Может, я того? Ку-ку? — она выразительно покрутила пальцем возле собственного виска.

— Знаешь, Таня-Танюша, — не вдруг, тщательно подбирая слова, откликнулся Николай Владимирович. Понятное дело, неисправимый скептик ни на йоту не поверил в россказни бабки Зинаиды. Но здраво рассудил, что, если до мозга костей прагматичной дочери отчего-то нравятся сказки — значит, они тоже имеют право на существование. — С головой у тебя полный порядок. Просто… жизнь — штука интересная. И непредсказуемая. В ней всякого понамешано: и плохого, и хорошего, и даже волшебного. Только мой тебе совет на будущее: на чудеса не особо рассчитывай. Всегда полагайся на собственные силы, живи своим умом, поменьше болтай, побольше делай. И никогда не одалживайся без отдачи. Долг платежом красен. Сделал тебе Коля-Ваня чудесный подарок? И ты ему добром отплати. Завтра ступай с мамой в магазин, — внемлющая супругу Галина Сергеевна согласно кивнула. — Купи там курева, как он просил. Только не сигареты. Возьми табачок покрепче. К примеру, «Беломор». В другой раз пойдем в лес и непременно захватим.

— Яблочек не забудьте! — захлопотала радетельная Галина Сергеевна. — И пирожков домашних. Если встретите Николая Ивановича, обязательно спросите, в чём он ещё нуждается… из вещей или из одежды.

* * *

С тех пор минуло немало погожих лет и тёплых осеней, отмеченных ягодными и грибными урожаями — не большими и не маленькими, а такими, чтобы уместить в Танюшкину волшебную корзинку, легко донести домой, тщательно переработать и бережно сохранить до будущей долгой зимы. Дабы и самим полакомиться, и дорогих гостей радушно попотчевать деревенскими разносолами. К слову сказать, Коля-Ваня больше не показывался, хотя скромными подношениями отнюдь не брезговал, незаметно забирая их из укромных местечек. А посему упорная Танюшка не отчаивалась, раз от разу надеясь на скорую встречу.

Только, к сожалению, всё самое хорошее в нашей жизни — не бесконечно и очень быстро закачивается. В один ужасный зимний день тяжко захворал Николай Владимирович. И через три непростых года тихо и кротко скончался на руках у верной супруги и терпеливой дочери. Избушку в дальней деревне пришлось продать: такая докука Галине Сергеевне уже не по силам. Очевидное невероятно, но вырученных денежек в точности хватило на шесть соток с симпатичным двухэтажным домиком, расположенном в пятнадцати минутах езды от славного Энска. Теперь на этом самом новом участке вовсю командует по… Кто сказал: «Постаревшая»?! Это неправильное слово — двойка вам в дневник от бабы Зинаиды. Повзрослевшая Татьяна Николаевна все летние выходные-проходные проводит на обихоженных грядках, с тоской поглядывая на ближний реденький лесок и постоянно решая одну головоломную задачку. Что будет, если оставить дачные дела на потом, пойти и позвать Колю-Ваню? Интересно, он явится самолично или пришлёт вместо себя коллегу-заместителя? Что толку гадать на кофейной гуще? Не проверишь — не узнаешь. И однажды…

— Так! — решительная Танюшка энергично стянула с рук рабочие перчатки. — Да Бог с ней, с картошкой! Лишний денёк в земле пролежит — никуда не денется. В конце концов, я не землечерпалка, а красивая дама, которой полезно прогуляться. Ну-ка. Где тут моя волшебная корзинка? Долго ли нищему собраться?

Только подпоясаться! Запастись пятком душистых антоновок и мамиными пирожками. Да прихватить с собой нераспечатанную пачку Мальборо, впопыхах позабытую гостившей подружкой. Положить в карман мобильник — на самый крайний случай. И айда! Знай себе шагай вперёд, комсомольское племя.

— Ау! Николай Иваныч! Ты слышишь? Я уже иду. Угостишь грибочком по старой дружбе? Помнишь моего папу? Так вот. Дело, конечно, прошлое… Но насчёт одной популярной телерекламы он си-и-ильно заблуждался. Между нами говоря, в общем и в целом, по большому счёту… Всё! Хватит мямлить! Надо собрать в кулак своё гражданское мужество и прилюдно признаться, что на самом деле совсем не плохо, а наоборот, очень даже… Хорошо иметь домик в деревне!

1) Второй куплет «Марша весёлых ребят», написанного композитором Исааком Дунаевским на слова поэта-песенника Василия Ивановича Лебедева-Кумача для кинофильма «Весёлые ребята» (1934, режиссер Григорий Александров). Выражение «комсомольское племя» принадлежит И. В. Сталину («Приветствие Ленинскому Комсомолу» // Правда. 1928. 28 окт.)

Вернуться к тексту

2) Машинно-тракторная станция (МТС) — в СССР государственное предприятие, обеспечивавшее колхозы сельскохозяйственной техникой.

Вернуться к тексту

3) Школа крестьянской молодёжи (ШКМ) — тип сельской общеобразовательной школы в СССР в 1923—30 в составе 5 — 7-х классов (дневной и вечерней). Наряду с общим образованием давала основы агрономических знаний, вела производственное обучение на базе с.-х. производства. В 1930 переименована в школу колхозной молодёжи.

Вернуться к тексту