Фарфор в твоей руке - China In Your Hand (джен)

Тиффани подарила ей фарфоровую пастушку.

Объяснений тому было мало — Тиффани и сама была мала, чтобы внятно объяснять свои поступки. Она не походила на сестер, трещавших без умолку о том, почему они что-то сделали и почему они что-то не сделали, доводивших своей болтовней бабулю Болит до головной боли, не замечавших, что бабушка им скучающе поддакивает, совсем не слушая. Нет, Тиффани просто что-то делала, а потом смотрела на тебя, как будто именно ты должна знать, почему она так сделала. Сара Болит считала, что с такой девчушкой можно иметь дело.

Девочка ходила на ярмарку — это можно было понять по волосам, липким от сладкой ваты. Она вернулась достаточно быстро, неся перед собой обернутый бумагой кулек, будто новорожденного ягненка.

— Это для тебя, — сказала она, вкладывая свой сверток бабуле в руки и замолчала, искренне считая, что сказала более чем достаточно. Она выглядела довольной, но в нетерпении топталась с ноги на ногу, ожидая, пока её подарок развернут.

Бабуля Болит с распаковкой не торопилась, медленно снимала один слой бумаги за другим, складывала листы в одну стопку. Бумагу не стоило бездумно выбрасывать — никогда не известно, когда она может понадобиться. Наконец слоев бумаги оказалось снято достаточно, чтобы открылось маленькое лицо хрупкой фарфоровой пастушки, выглядывающей из-под капора.

— Прекрасно, — сказала бабуля Болит. Затем, потому что ей показалось недостаточно, она еще раз произнесла: — Замечательно! — и села. Тиффани нерешительно залезла к ней на колени. Сара осторожно придержала внучку. Она так не привыкла держать детей. Они не извивались, как ягнята, и не проявляли наклонностей к поеданию пуговиц, но они, казалось, ожидали, что вы будете говорить с ними, а бабуля Болит никогда не была в этом достаточно хороша.

— Она тебе нравится? — встревоженно спросила Тиффани, всматриваясь в лицо бабушки широкими глазами.

— Ну конечно же, — ответила Сара, потому что даже она знала, что нужно отвечать внукам про подаренные вам подарки. Даже если это была картина из соплей и ушной серы, вы все равно сказали бы, что она прекрасна. Но это была Тиффани, которая обычно не просила многого, даже одобрения, поэтому Сара добавила: — Она прелестна, джиггат. Это же пастушка? Очень милая! И такая нарядная!

— Когда я её увидела, я вспомнила о тебе, — почему-то похвала возымела на Тиффани прямо противоположное действие — малышка выглядела расстроенной. Она неожиданно покраснела и неуклюже заелозила, избегая смотреть в глаза бабушке. Бабуля Болит никогда не встречала такие проблемы, о которых люди не хотели говорить. Обычно они, напротив, вываливали на слушателей даже больше, чем те хотели услышать. Поэтому она просто решила вернуться к своей работе и повела Тиффани следить вместе с ней за овцами. Час или около того они бродили по грязи, определяя, какие проблемы овечьего здоровья может решить скипидар, а какие не может.

Только после возвращения, после того, как Сара отвела Тиффани к матери, печально вздохнувшей при взгляде на свое грязное дитя, бабуля смогла еще раз взглянуть на подарок внучки. Сара помыла руки, прежде чем взять пастушку; некоторые вещи выглядели слишком чистыми и вычурными, чтобы допускать до них грязь.

На этой девушке точно не было пятен грязи! Её волосы не торчали во все стороны, да и наряжена она была с головы до ног. Нежные фарфоровые руки, чистые и розовые, не запачканные землей, сжимали пастуший посох. Шляпа — Сара Болит видела такую лишь однажды на приезжей горожанке. Долго она в Мелу не задержалась: холмы бывают безжалостны к неподготовленным людям. А это платье — кто вообще мог его надеть? — чистейшее, без единой заплатки. Таковым бы оно оставалось недолго.

Но Тиффани посмотрела на эту штуку и увидела в ней свою бабушку.

Медленно бабуля Болит поднялась и пошла смотреть на себя в зеркало. Оно было старое и потрескавшееся, небольшое, но большого и не требовалось, чтобы рассмотреть себя со всех сторон! Инвентаризацию своего отражения она произвела быстро. Зубы — те, что еще остались, давно пожелтели от табака. Пальцы — тоже желтоватые. Отказалась ухода за волосами она давно — они все равно не могли выглядеть аккуратно после регулярных лазаний по кустам за отбивающимися от стада ягнятами. Одежда… ну, ее ботинки являлись именно ее ботинками, и чем меньше обсуждать все остальное, тем лучше. Они были практичными, а практичность была именно тем, что было необходимо. Овец не заботят оборочки, нет, если только они не обладают приятным вкусом.

Но Тиффани смотрела на свою бабушку и видела что-то такое же красивое и нежное, как эта фарфоровая пастушка. Медленно бабуля Болит начала улыбаться.

— Неплохо выглядишь, старина, — сказала она отражению, и впервые за долгое время — впервые с тех пор, как она была девочкой, на самом деле — она позволила себе немного покрутиться перед зеркалом. Зеркало, старое и потрескавшееся, каким-то образом совершило нечто волшебное. Спутанные и растрепанные волосы внезапно предстали словно уложенные дома под красивый голубой капор. Ее руки больше не казались такими дряхлыми, лицо будто и не было исчерчено морщинами. Конечно, ее ботинки остались ее ботинками — кто захотел бы избавиться от них? Ботинки были полезны. Тем не менее, каким-то образом даже они казались чем-то большим, чем неуклюжие старые вещи, которые прожили со своей хозяйкой двадцать лет, которые она набивала бумагой, чтобы избавиться от сырости.

Ничего не изменилось. Она все еще была собой, все еще старая Бабуля Болит, та же, что всегда. Но на мгновение, смеясь и вертясь перед зеркалом, как юная девушка, Сара Болит увидела, что она прекрасна. Красивее, чем любая фарфоровая пастушка.

Конечно, она знала, что это все ерунда. Её маленькая внучка была слишком мала, чтобы понимать, как выглядят пастухи — и слишком невинна, чтобы увидеть реальную суть своей грязной старой бабушки. Это было все — никакого волшебства.

И в то же время это было чудо.

И от того, что вы знали правду, оно не переставало быть волшебным.