Бесконечный январь (джен)

За пару лет до второй на моей памяти смерти Волдеморта я как-то спросила Дамблдора, какова вероятность того, что я окажусь в его компании еще раз. Ректор задумчиво побарабанил по столу кончиками пальцев:

— Полагаю, близкая к нулевой, — сказал он, наконец. — К нам никогда никого не заносило повторно, тем более — сразу ближе к концу временной петли. Скорее всего, аномалия с вами связана с гибелью того несчастного мальчика, который первым попал к нам в Лаванды. Канон, знаете ли, и сам по себе стремится к сохранению.

— Но вы не уверены?

— Пожили бы вы с мое в магическом мире, вы бы тоже не были ни в чем уверены, — с сожалением ответил Дамблдор. — Никаких логических оснований для еще одного вашего возвращения нет. Но есть основание иррациональное. За двойкой идет тройка. А это очень мощное число. Три попытки. Три раза…

В общем, когда я, проснувшись поутру, снова оказалась в Хогвартсе, я не была удивлена. Разъярена, сокрушена, уничтожена — да. Но не удивлена. Покопавшись в сундуке, я достала завалявшийся среди принадлежностей для зельеварения нож и, почти без надежд, чиркнула по своей новой руке. На белой в легких крапинках веснушек коже выступила цепочка алых капель. Больше ничего не изменилось. Тяжело вздохнув, я перевязала порез одним из вездесущих носовых платков, натянула мантию и отправилась к зеркалу узнавать, в чьей шкуре придется обитать лет эдак шесть. Впрочем, зеркало не понадобилось: на туалетном столике лежал очень знакомый старый дневник.

К Дамблдору я не пошла: а смысл? Ну, снабдит новым «Стандартным комплектом». Ну, похлопает по плечу. Мне это не нужно, а ему лишние хлопоты: как знать, сколько других подселенцев сейчас бьются в истерике у него в кабинете. Нужно просто дышать. Есть. Собираться на первую пару. Ну, и еще кое-что. С раздражением вздохнув, я взяла перо и принялась выводить на первой странице: «Здравствуй, дорогой дневник! Меня зовут Джинни…».

Первый семестр неожиданно пошел без особых проблем и сложностей. Выход на условную сцену предполагался еще нескоро. Добровольно-принудительное общение с дневником занимало от силы полчаса в день. Практически не поименованные в книгах однокурсники не требовали ни дружбы, ни внимания. Даже учеба почти не напрягала. Многое я просто помнила, а по части забытого очень выручал запас готовых домашних заданий, который активная Лика, благослови ее Роулинг, оставила в Выручай-комнате в шести ящиках с бирками «для потомков». Некоторую сумятицу в мое размеренное существование вносили только братья. Грубые шуточки Фреда и Джорджа были еще ничего, но нудные нотации Перси просто вынимали душу, а с Роном после всего предшествовавшего мне было трудно даже глазами встречаться. К счастью, он почти все время ходил вместе с Гарри, и мое смущение окружающие относили на счет последнего (двух зайцев одним камнем, ай-да я).

На улице зарядили непрерывные дожди. Небо за окном было серым, и казалось, что весь мир вместе со мной погружается в анабиоз. Но где-то за неделю до Хэллоуина меня неожиданно вызвали к ректору. Не понимая, что, собственно, не так, я сидела в кресле перед его столом и болтала ногами, ожидая, пока он соберется с мыслями. Видимо, Дамблдор и сам не знал, зачем меня вызвал, потому что пауза затягивалась.

— Мисс Уизли, — наконец проговорил он. — Вы ничего не хотите мне сказать?

— О чем, ректор? — спросила я, стараясь сходу сообразить, какая из наших с близнецами тайных вылазок могла его встревожить.

— О! — его голубые глаза вдруг сверкнули пронзительно и остро. — И почему, хотелось бы понять, вы не пришли ко мне сразу, мисс Эмили?

— Так вы знали? — я, пожалуй, была даже разочарована.

— Когда вызывал вас? Нет, не знал. Но вы в курсе, что у вас очень характерная иронично-испуганная полуулыбка? — Дамблдор качнул седой головой. — Не могу сказать, что особенно рад встрече. Все же ради вас самой надеялся, что три-тенденция на сей раз не сработает… Но в некотором смысле так легче. Я не очень представляю, как говорил бы об этом с настоящей мисс Уизли, но вас спрошу прямо: вы пишете в дневнике?

— Да, конечно.

— И когда у вас в последний раз были провалы в памяти?

— У меня их не было, профессор.

— А должны были быть! — Дамблдор ударил ладонью по крышке стола. — Вам уже пора душить петухов и писать кровью на стенах. Более того, миссис Норрис давно должна пребывать в лазарете, а ученики школы — в панике. Вот я вас и спрашиваю, мисс Эмили, вы ничего не хотите мне сказать?

— Ничего, кроме «ой», — мрачно ответила я и поднялась на ноги.

— Куда вы?

— Душить петухов, куда же еще.

— А вы смогли бы? — в голосе старого мага было подлинное любопытство.

— Иногда мне кажется, я смогла бы буквально все, лишь бы только это закончилось.

— Не надо так говорить! — Дамблдор предостерегающе поднял палец. — «Все» — это слишком много… Да садитесь же, садитесь. Дело не в петухах как таковых, вы же понимаете. Как, не будучи захваченной Томом, вы сможете найти Тайную Комнату? А даже если я вам покажу, где она, как вы надеетесь уцелеть при встрече с василиском?

— Но я же не могу… не знаю… сама себя зомбировать. Я пишу в этом проклятом дневнике каждый день. Не знаю, что тут еще можно сделать.

— Давайте-ка посмотрим, — он протянул руку за дневником и долго листал пожелтевшие от времени страницы. — Ах, вот оно что! Вы слишком притворяетесь Джинни.

— Слишком плохо притворяюсь?

— Нет, просто слишком притворяетесь. В том, что вы здесь писали, нет ни слова правды. Это не ваша жизнь, не то, что происходит с вами, не то, что волнует вас. А Тому ведь не чернила нужны, а душа пишущего. Которой здесь — ни на пенс. Боюсь, вам придется по-настоящему открыться ему… Да, да, я знаю, что это неприятно и вообще сложнее, чем душить петухов, — Дамблдор улыбнулся своей лукавой заразительной улыбкой, несколько смягчившей жесткость слов. — Но, помните, вы сами утверждали, что готовы на все.

Вернувшись в свою комнату, я долго сидела за столом, не зная, с чего начать. А потом, почти бездумно, раскрыла чистую страницу, и по бумаге побежала череда торопливых буков: «Привет, дневник. Я — Эмили, мне тридцать шесть и я мотаю третий срок в школе Хогвартс. Мое сердце разбито. Хочешь съесть кусочек?». Несколько секунд казалось, что ничего не произойдет, а потом чернила вдруг выцвели, побледнели и исчезли, а на опустевшей странице проступил ответ: «Не могу не признать, что это любопытное предложение».

— Здесь в конце не хватает смайла, — машинально написала я. — Ну, знаешь, закрывающей скобки, символизирующей улыбку.

— А где ирония — там угроза, — Тот-С-Кем-Мне-Сейчас-Вовсе-Не-Хотелось-Разговаривать считывал все на подлете. — Надо будет это обдумать. А пока я думаю, расскажи мне, кто это умудрился разбить тебе сердце.

Примерно полгода спустя мы все вместе сидели в кабинете МакГонагалл. Миссис и мистер Уизли попеременно то обнимали меня, то встревоженно косились на Гарри, плавно покачивающегося от усталости и тройной дозы заклинания изменения памяти. В полной восхищения тишине он рассказывал о том, как услышал бесплотный голос, и Гермиона одна поняла, что это голос василиска, ползающего по трубам внутри толстых стен замка, как они с Роном... И т.д., и т.п. вплоть до аккуратно подредактированного Дамблдором финала в Тайной Комнате, где неизбежно стало явным несколько большее, чем смог бы выдержать канон. Гарри рассказывал, а я все смотрела на прожженный ядом дневник и думала о том, что до того, как Волдеморт сдохнет и я навсегда освобожусь от всего этого, осталось пять учебных лет, и что я, вероятно, не увижу Тома до самого финала, и что… нет, он не был и не мог быть мне другом, во всяком случае — не больше, чем настоящей глупышке Джинни, но что теперь мне будет сложнее ждать и желать его смерти. Я посмотрела на Дамблдора. В его глазах была тень моей грусти.

Второй и третий год выдались относительно тихими. Помаячив пару раз в свете софитов, я в должное время ушла в тень и занялась подготовкой к будущему. Предстояло практически невозможное: научиться летать на метле достаточно хорошо, чтобы когда-нибудь выиграть что-то там, получить условный пояс по защите от темных искусств на случай очередной битвы за Хогвартс (бр-р-р, даже думать страшно), а также морально подготовиться к танцам с Невиллом, агрессивным обнимашкам с Майклом, поцелуями с Дином и «долго & счастливо» с Гарри… грустным неловким Гарри, из чувств к которому у меня неизменно доминировало желание погладить по голове и купить мороженое. После уроков я шла то в библиотеку, то на поле для квиддича, и к концу недели зачастую чувствовала себя рабом на галерах. Но дело двигалось, пусть и не так споро, чтобы я могла быть полностью спокойной за собственное доживание до… недоживания чужого.

Единственным, что скрашивало трудное однообразие тех дней, была моя все крепнущая дружба с условными братьями и периодическое участие в их разной степени безбашенности выходках. После долгих взаимных принюхиваний и осторожных намеков, мы выяснили, что Джордж — тоже из подселенцев, а вот Фред — именно что Фред, но при этом в целом в курсе наших дел (ибо, «Ты бы видела, каким занудой был этот мужик, когда только сюда попал. Просыпаемся как-то утром, я подаю старине Джорджу заход на анекдотец про магла-почтальона и дементора, а он смотрит на меня такими глазами, как будто я только что задушил его маму, а это, заметь, НАША мама!»). Открытие того, что я тоже подменыш, привело его в прекрасное расположение духа (ибо, «Да ладно, леди, со своими родственниками я, если вам верить, еще сто раз пообщаюсь, а тут такой случай! Эх, как бы еще точно выяснить насчет Перси…»). Насчет Перси между парнями, как оказалось, не первый месяц разрасталась сложная система пари, но тот не кололся с упорством закоренелого лицедея или абсолютно честного человека, идти же к Дамблдору за точной информацией оба спорщика почитали читерством.

Где-то между ночными катаниями на гиппогрифах и попытками выкрасть (снова на спор) любимые семейные трусы Виктора Крама ребята основательно подтянули меня в квиддиче. После того, как мне в третий раз пришлось сращивать кости правой руки, я задалась вопросом, как, собственно, удалось адаптироваться на поле Джорджу, у которого до первого в жизни матча не было пары лет на освоение азов и борьбу со страхом высоты. Ответа я так и не узнала. В зависимости от настроения, он то задвигал, что в реале был воздушным гимнастом, то ссылался на юношеский разряд по прыжкам на батуте. Иногда, впрочем, возникала и печальная история о том, как в детстве его усыновило семейство опоссумов… и тогда я понимала, что сегодня Джорджем решил побыть Фред. Я тоже не слишком откровенничала. Для разнообразия очень неплохо было не только за компьютером побыть легкой, летней, в доску своей Эмили, присочинить себе интригующую биографию и разыграть пару десятков туров в верю / не верю. После долгих месяцев вынужденного выворачивания себя наизнанку перед Томом нынешняя многослойность приносила утешение и покой. Порой, проснувшись ночью, я даже не могла сразу вспомнить, чей сон меня разбудил и вообще кто я: сочиненная ли Джинни, чуть менее сочиненная ли Эми. О той, что под ними, мне не хотелось думать, и подчас даже возникало искушение обмануться до конца, уйти в альтернативную себя, как я уже ушла в альтернативную жизнь. Но приходили каникулы, на слово «мама» оборачивалась чужая женщина, и возвращалась тоска. Оставалось четыре года до того, как…

Четвертый курс… Пятый… Шестой… По мере моего приближения к центру истории темные времена норовили наступить все раньше. Уже не удавалось отсидеться где-нибудь на задворках сюжета. Многое из происходившего тогда я хочу не просто никогда не вспоминать, а развидеть вовсе. Выцветшее от горя лицо миссис Уизли, склонившейся над израненным мужем. Темные помещения отдела тайн, падающие от заклятий стеллажи, стеклянное крошево на полу. На фоне всего этого моральные терзания из-за навязанной каноном личной жизни как-то поблекли. Ну, Майкл. Ну, Дин. Ну, Гарри. С последним было сложнее только в том смысле, что по идее я должна была стать тоскующей в уголке безнадежно влюбленной, которую он, занятый спасением мира, до поры не замечает. А выходило чуть ли не наоборот: это меня будили кошмары о событиях, которые ему еще нескоро станут известны, это я вечно подставляла хрупкое Джиннино плечо, спасая если не мир, то сюжетную целостность, это я до последнего не желала встречать его ищущий взгляд. На это просто не было времени. Не было сил.

Когда Гарри, наконец, отправился за крестражами, и наша блеклая лав-стори взяла тайм-аут, я выдохнула с облегчением и твердо вознамерилась филонить до самого финала. Но очень скоро стало ясно, что, как бы слабо ни были очерчены собственно хогвартсовские события периода Второй Магической войны, инерция роли ни в коем случае не даст мне уйти в тень. Положение экс-активистки ОД и особенно экс-девушки Гарри Поттера обязывало с обеих сторон. Заполонившие школу Пожиратели ждали лишь самомалейшего повода, чтобы прицепиться ко мне, а ученики, напротив, смотрели с все более нетерпеливым и гневным ожиданием. Как ни странно, с первыми было справиться легче. Все-таки это была не моя война, да и я, хотя прошедшие годы и размыли несколько это самое «я», не была порывистой идеалисткой Джинни. Осторожность и самообладание достаточно долго позволяли мне успешно ходить по краю, избегая конфликтов и сопутствующих взысканий. Но вот дети… Легко и удобно было утешать себя тем, что они уже переживали это и еще переживут снова, что мое вмешательство или невмешательство по большему счету ничего не изменит. Но они страдали, они не были мне чужими, и капля за каплей в душу просачивалась злость.

Как это обычно и случается, давно собиравшаяся гроза разразилась в одно мгновение. Проснувшись от яростного стука в дверь, я увидела Невилла, буквально на себе тащившего бледную Ромильду Вейн. Странно, но первой мыслью было не «что произошло?», а «что ты делаешь в женской спальне?». И только потом я заметила разорванную одежду Ромильды, ее блуждающий взгляд и кровь, пропитавшую верх полосатых шерстяных чулок. Кто-то из моих соседок по комнате сориентировался быстрее:

— О нет! Она… ее…

— Да! — Невилл, не скрываясь, плакал, его полноватые руки дрожали. — До-долохов. Он… она кричала, но я слишком поздно услышал, я слишком поздно пришел, я…

В одну минуту Ромильду переняли у Лонгботтома и увели в ванную, вокруг началась суета, одновременно деловитая и какая-то испуганная. А я все стояла там, у дверей, и никак не могла сообразить, что теперь нужно делать, как теперь… Такого не бывает в детских книгах, даже в самых мрачных из них. Такого не должно, не может быть. Это мы, взрослые, их портим. Такие, как я. Как этот неведомый урод, играющий Долохова.

— Джинни! — я обернулась на этот оклик и встретила взгляд Невилла. Он больше не плакал, только время от времени вздрагивали губы, и на миг прерывалось дыхание. — Мы должны что-то сделать, Джинни. Мы не можем так это оставить. Надо снова показать, что мы…

— Нет. Не надо ничего никому показывать, — я сама удивилась тому, сколько холода прозвучало в моем голосе. Все вдруг стало на свои места. Планы. Цели. Намерения. А над ними простерла черные крылья неистовая всепоглощающая ненависть. Я ненавидела чертов Хогвартс и эту проклятую временную петлю. Ненавидела каждый трехкратно повторенный урок, каждую двигающую сюжет реплику, каждое навязанное мне прикосновение. Но еще больше я ненавидела тех, кто привнес в мой персональный ад еще и всю эту грязь извне. И если с петлей я ничего не могла поделать, то с ними, с ним и подобными ему, еще как могла.

— Джинни? — кто-то из девчонок вернулся, и теперь на меня смотрели несколько пар глаз.

— Мы ничего никому не будем показывать, — повторила я. — Никакого героизма. Никаких бунтарских перформансов. Ничего такого, что вообще можно было бы привязать к кому-то из нас. Мы просто сделаем их жизнь невыносимой. Немного порошка из блевальных батончиков в каждой порции еды, которую им вздумается съесть. Кипяток из каждого крана, под которым им вздумается помыть руки. Несчастные случаи на каждом уроке, который им вздумается провести. Если у вас есть идеи, любые идеи — несите мне.

— А это? — Сандра МакНил кивнула в сторону двери, куда увели Ромильду.

— В этой школе целая библиотека магических книг. Не верю, что ни в одной из них не найдется зелья или заклинания, которое на всю жизнь отбило бы у этого скота желание заглядываться на кого бы то ни было.

Девчонки прыснули. Невилл вспыхнул, но одновременно рот его искривила жесткая ухмылка.

— Обойдемся без зелий. Кое-какие травы в утреннем чае отлично помогут. Но не ему одному. Каждому из них.

Наша фронда началась так тихо, что, думаю, они, как и большая часть учеников, действительно не поняли, что происходит. Но уже к концу недели Алекто Кэрроу после неудачной попытки продемонстрировать «жалкие изобретения маглов, которыми они пытаются компенсировать свою ничтожность» получила сильнейший удар электричеством и оказалась в больничном крыле. Спешно вызванный ей на замену Мальсибер заработал сотрясение мозга из-за ошибки транспортной сети, направившей его в давно заложенный камин. Долохов, видимо, все же опасавшийся последствий содеянного, той же ночью уехал из замка. Но у учеников были старшие братья и сестры, были знакомые и знакомые знакомых, так что, когда его, прямо на трибуне стадиона отправленного в нокаут случайным бладжером, привезли в больницу св. Мунго, на столике у койки уже ждал стакан «укрепляющего напитка» по рецепту Невилла.

Не знаю, как далеко бы мы, в конце концов, зашли. Вероятно, достаточно, чтобы потом трудно было спать по ночам. Но в последних числах марта по каким-то реальным или мнимым министерским делам в Хогвартс вдруг заглянул Перси. Разумеется, не обошлось и без встречи с родственниками, т.е. со мной. Приготовившись выразить ему каноничное «фи», я уже надела было на лицо кислую мину, как вдруг поймала этим самым лицом увесистую пощечину.

— Ты! Вообще! Думаешь! Что! Ты! Творишь?! — злым шепотом прокричал Перси, вмиг отбросив всю свою напыщенность. — Что у тебя в голове, хотел бы я знать? Чуть больше месяца до ключевого события, а оба Кэрроу просятся на другую работу, и в министерстве подумывают закрыть школу нафиг и в дальнейшем воспитывать волшебников маленькими изолированными группами под контролем Пожирателей. Тебе уже все, домой расхотелось? Мечтаешь до конца жизни бурду из поганок варить?

Я упала в кресло и расхохоталась. Условный старший брат от неожиданности даже сдал назад, но очень быстро разозлился снова:

— Что?! — рявкнул он.

Я, не в силах выговорить и слова от хохота, только махнула на него рукой.

— Что?! Что такого смешного я сказал?!

-Ни…ничего… Аха-хах, фу-у-у… — я глубоко вдохнула, но губы сами собой расползались в безумной улыбке. — Знаешь, я только что выиграла пять галеонов. Ну, или девять, если считать то дополнительное условие, что ты когда-нибудь устанешь придуриваться и выдашь себя сам.