Завтра (гет)

Бесшумно прикрыть за спиной дверь. Перед ним — широкая улыбка довольного собой и жизнью Филипа. Кажется, все стало налаживаться. Неужели его поездка за припасами выдалась настолько удачной? Давно Губернатор не выглядел таким довольным собой и счастливым. Хорошие новости из… тюрьмы? Запретная тема, о которой вокруг говорили только шепотом, стараясь не нарваться на гнев главного. Они не знали, шестерки, что главный и сам в своем кабинете каждый вечер шепчет, говорит, кричит именно об этом... Только об этом... Изо дня в день...

— Садись! Виски, коньяк? — хлопнул по столу друг.

— Че за повод? Нашел магазин спиртного? Вот ведь, а мне тут сидеть пришлось, — хмыкнул Мартинес. — Коньяк.

— Кому же, если не тебе? Ты мой заместитель. Единственный человек, которому я доверяю, — улыбался Губернатор, давно потерявший свой город. — А нашел я не магазин. Нашел я девочку. Сладкую, белую, чистую девочку... За это стоит выпить!

— Девчонку? С каких пор ты… так радуешься нахождению новых баб? — приподнял бровь Цезарь в удивлении.

— Ты не понимаешь, друг, — встал с места Филип, не в силах усидеть. — Эта девочка — не просто девочка. Она одна из них. Самых близких шерифу людей. И теперь она у нас. Теперь видишь расклад?

— Да, это стоит того, чтобы отметить. Удачная поездка!

— Не то слово, не то слово… — хлопнул по плечу Мартинеса Губернатор и обошел по кругу комнату. — Я тебя зачем позвал… дело есть. Связанное с этой девчонкой. Думаю, доверить ее я могу только тебе, уж слишком ценный подарочек нам судьба преподнесла.

— Что нужно сделать? Ты хочешь, чтоб я пытал... женщину? — отвел глаза помощник, чтобы не показать, насколько не радует его подобная перспектива.

— Да какая она женщина, так, малолетка, — мечтательно улыбнулся главарь. — Хотя нашим парням и такая — женщина. Потому-то ты мне и нужен. Поспрашивать мы ее уже поспрашивали, девчонка не при делах, с младенцем нянчилась, мало что знает и понимает. Ну да неудивительно — кто такой мелкой информацию доверит ценную? Имя почему-то свое не говорит, но это дело времени. Она мне нужна пока целой, чтобы если что… Нужно проследить, чтобы никто ее не тронул, понимаешь? И чтобы она ничего с собой не сделала, кто ее знает…

— Нянькой быть предлагаешь? Я что, что-то не так сделал? — растерянная ухмылка на лице Мартинеса. — Вон, у нас несколько баб, пусть они нянчатся.

— Нет, им я не верю. Пожалеют девочку и помочь попытаются. Или наоборот — решат, что она их всех подвинет, и сделают ей что-то. Послушай, друг, я ведь не прошу тебя слезы ей вытирать круглосуточно. Просто проследи, чтобы Сабрина, принося ей еду, воду и горшок, не болтала лишнего, чтобы девчонка ничего себе не сделала, и чтобы парни наши до нее не добрались. Я им запретил, но сам понимаешь… Она пленница. Ну и слушай там внимательно — кто знает, может и проговорится о чем-то полезном. Договорились? Давай, еще по одной. Что ты говоришь, тут все спокойно было без меня? Ну, я даже не сомневался, что на тебя можно положиться…

Этот человек умел вселить в тебя уверенность. Он умел дать даже самое неприятное задание так, что ты ощущал себя единственным достойным выполнить эту великую и крайне важную для всех миссию. Откинувшись на кресле и попивая коньяк, Цезарь только проводил взглядом исподлобья заглянувшую в кабинет Валери, которую Губернатор добродушно отправил ждать его у себя. Красивая женщина. Шикарная — как и все у этого человека, сумевшего даже на грани отчаяния и, казалось, сумасшествия найти группу молодых парней-военных. Он смог стать для них лидером, отцом, смог найти новый дом, убежище, создать военный лагерь за оградой бывшей школы... Смог обеспечить всех едой и оружием, даже женщинами, готовыми служить, прислуживать и быть вещами только ради того, чтобы жить — и жить в безопасности. Женщинами, готовыми быть ценными призами, выдаваемыми на ночь за хорошую службу. Всего за полгода — новая жизнь. Хорошая жизнь. Мартинес еще ни разу не пожалел о том, что остался. Он сделал правильный выбор. Самый лучший.

* * *

Маленькая фигурка, скорчившаяся в дальнем углу небольшой комнаты в подвале, служащей теперь тюремной камерой. Совсем ребенок, судя по виднеющимся тонким ручкам, худым плечам и острым коленкам. Вот ведь наказание — возись теперь с зареванной девчонкой, попавшей в тюрьму… из тюрьмы. Усмехнувшись, Мартинес неторопливо приблизился к сидящей прямо на холодном полу девочке и протянул руку, убирая волосы с ее лица. Одно мгновение — и пальцы с зажатым в них куском стекла метнулись к его шее.

— Ого, какие мы боевые, — удивленно хмыкнул мужчина, едва успев увернуться и выхватить осколок стакана из руки девчонки. — И кому хуже сделала?

Упрямо молчащая девица только отвернулась, сжимая кровоточащую ладонь. Нет, кажется, уже не совсем ребенок... Лет шестнадцать, а то и больше, кто их знает, как они там питаются? Встав, Мартинес еще минуту нависал над скорчившейся у его ног девушкой. Подобрав осколки и собрав в помещении все, что могло быть использовано в качестве оружия или орудия самоубийства, он вышел, ежесекундно ощущая лопатками сверлящий его спину взгляд.

Сделав разнос Сабрине за принесенную пленнице стеклянную посуду, Цезарь вернулся в камеру с бутылкой воды, спиртом и бинтом в руках. Быстрый, едва заметный взгляд в его сторону — этот жмущийся у грязной стены зверек не ожидал того, что ему придут на помощь. А теперь еще, кажется, и мести боялся. Ребенок! Усевшись прямо на пол рядом с девочкой, Цезарь отвел взгляд от ее дрожащих то ли от страха, то ли от холода и сырости плеч, и протянул руку.

— Давай ладонь, обработать нужно. Ну?

Никаких эмоций, только ресницы дрогнули, да губы сжались в тонкую нить. Раздраженно дернув девчонку за руку, мужчина скривился при виде крупных горошин слез, покатившихся по чумазым щекам. Стараясь не причинить очередной, никому не нужной и не доставляющей ему никакого удовольствия боли, он аккуратно разжал худые пальцы с короткими ногтями и плеснул на рану спирт. Широко распахнутый взгляд девочки замер на его лице, когда он поморщился, словно сам ощутил резкую боль. «Папа, папа, я ручку порезала, папа, больно…» Сморгнув непрошенное воспоминание из прошлой жизни, Мартинес промыл рану и торопливо наложил бинты на ладонь.

Смерив взглядом зареванное лицо девчонки и мысленно скостив ей пару лет, он промокнул кусок ткани водой и неловким движением протер щеки в разводах слез и грязи. Через минуту оказалось, что половина грязи таковой не была. Кто-то не очень приветливо обошелся с девочкой, разукрасив ее кукольное лицо синяками. И не жалко ведь было… ребенка.

Казалось, что пленница потратила на свой рывок последние силы. На свою глупую попытку вырваться, причинить вред надзирателю. Сидя на полу словно поломанная игрушка, она даже не шевелилась, покорно позволяя поворачивать себя и протирать кожу влажной тканью. Убрав спутанные белые волосы за уши девочки, Мартинес криво улыбнулся — не самая приятная ему досталась задача. И не самая простая. Как уследить за тем, чтобы это существо, которое, судя по виду, потеряло всякую волю к жизни, ничего себе не сделало? Почему эта девчонка такая слабая? Лучше бы она кричала, дралась, кусалась, ревела и жаловалась — что угодно делала, только не молчала, слегка покачиваясь и глядя совершенно пустым взглядом в противоположную серую, как и все вокруг, стену.

— Как тебя зовут? — попытался мужчина хоть как-то расшевелить свою обузу на ближайшие несколько дней, прикасаясь к плечу. — Это что, секрет?

Казалось, она переводила взгляд на него несколько долгих минут. Медленно-медленно, испуганно и вызывающе одновременно. Где-то там, в глубине этих голубых огромных глаз плескался интерес. К жизни? К нему? К заданному вопросу? Или это лишь его тень?

— Вы же меня убьете скоро, зачем вам мое имя, — наконец разлепила губы пленница, в очередной раз убеждая Мартинеса в том, что она еще совсем дитя.

Нежнее звуков никогда не слышали эти темные стены. Казалось, что голос находится где-то отдельно от комнаты. Отдельно от этой грязи, синяков, боли, слез, запертой металлической двери. Казалось, закрой глаза — и под звуки этого голоса окажешься где-то под синим-синим небом… Нет, глаза закрывать не пришлось, ее глаза — небо.

— Почему убьем? — усмехнулся Цезарь. — Зачем тебя убивать? Ты нам нужна целая и здоровая. Не бойся. Тебе просто… придется тут побыть некоторое время. А потом мы договоримся с твоими друзьями и вернем тебя им. Несколько дней всего-навсего...

— Всего-навсего, — словно завороженная прошептала девочка, опуская глаза и снова умолкая.

— Ладно, не хочешь, не говори, — пожал плечами Мартинес, поднимаясь на ноги и оглядываясь. — Одеяла тебе сейчас принесут, я распоряжусь. Может быть, тебе еще что-то нужно? Говори, не стесняйся.

Только тишина — ему ответ. Ни звука, ни взгляда, ни движения. Слышала ли она его вообще?

— Ну, как хочешь… Я завтра еще зайду. И не делай глупостей, девочка.

Постояв еще минуту над снова обхватившей себя руками пленницей, Мартинес резко развернулся и направился к двери, доставая один из ключей.

— Бет, — прозвучал ему вслед тихий голос.

— Мы уезжаем, ты за главного, — напряженно оповестил Филипп, комкая в руках исписанный им же листок бумаги.

— Время пришло? — приподнял бровь Мартинес, поглаживая щетину на подбородке. — Они же так и не знают, что девчонка у нас, правильно я понял?

— Да. Наверное, похоронить уже успели и оплакать. Тем больший эффект произведет новость о том, что она здесь, что ее можно еще увидеть, обнять и спасти. Думаю, шериф за эту блондиночку многое отдаст.

— На что ты намекаешь? Да она ребенок совсем, — скривил губы, хмурясь, Цезарь. — Или он по малолеткам тащится?

— Не знаю, — безразлично бросил Филипп, пожимая плечами и отпивая горячий, приготовленный по всем правилам кофе. — Но в любом случае, она ему близка, не стал бы он доверять своего ребенка чужой девице. Или не своего — он из тех, кому на это плевать. Тем более, она сестра той самой смелой дамочки с азиатом. Ты молодец, что выпытал имя у девчонки, нам она даже этого не сказала, несмотря на пару… а, ладно…

— Имя свое она большим секретом не считала, — улыбнулся Цезарь, подхватывая свою чашку и с наслаждением прикуривая. — А вот об остальном молчит. Не болтливая попалась.

— Имя — это много. Очень много. Ты даже не представляешь, насколько мне помог, друг. Зная, о ком идет речь, мы сможем говорить на равных с шерифом, сможем ставить ему условия и при этом достойно выглядеть. Мы не будем беспомощно лопотать о том, что, мол, нашли какую-то блондиночку да так за три дня и не поняли, кем она им приходится.

— Простите… Что-нибудь еще? — в комнату заглянула Валери, бросив косой взгляд на развалившегося в кресле Цезаря и подобострастно улыбнувшись Филиппу.

— Иди, ничего. Отдохни пару дней, — благосклонно махнул рукой Губернатор, наблюдая за тем, как его помощник смотрит вслед шикарной брюнетке тотчас же покинувшей помещение. — Красавица, да?

— Да, — честно ответил Мартинес и вернулся к сигарете с кофе. — Девчонку можно готовить к встрече с ее друзьями? Моя миссия подходит к концу?

— Что, так надоела? Ревет или что? — прищурился Филипп, задумчиво глядя в сторону. — Нет, пока мы ее отдавать не будем в любом случае. Пусть сидит. Думаю, так просто все не решится. Если тебе настолько… сложно или неприятно… Ну что же, я готов поручить ее Шуперту, хотя в этом деле я предпочел бы пользоваться именно твоей помощью.

— Не ревет. Все в норме, я так… — бросил Цезарь и хмыкнул при упоминании приятеля. — Она испугается нашего немногословного черного друга, откачивай потом ребенка. Потерплю.

— Это хорошо, ты даже не представляешь, насколько помогаешь мне с этой девчонкой. Не хочу сам ее даже видеть, боюсь, что… — отвел вдруг глаза Губернатор, так и не закончив речь.

Впрочем, и без продолжения все было ясно. Она — одна из них. Она чужая. Она — собственность шерифа. Тем чужакам будет больно, если будет больно ей. Он бы не сдержался и причинял ей боль день за днем, час за часом, минуту за минутой, пока от этого маленького, угловатого, белого тела с такими же светлыми глазами, розовыми, как на картинке в книге, губами и голубыми глазами не осталось бы ничего, кроме куска мяса. Отвратительного, кровавого, безжизненного месива, неспособного ни на слова, ни на крики, ни на тихий плач, ни на ненависть, ни на любовь. Ни на что.

* * *

Она снова сидела в том же дальнем от двери углу и все так же куталась в темное одеяло, сжимая колючую ткань тонкими белыми, словно неживыми уже, пальцами. Она по-прежнему даже не повернулась на звук открываемой двери. Маленькая девочка, которая двигаться не могла от страха? Взрослая девушка, которая показывала таким образом презрение к своим мучителям?

— Привет, Бет, — добродушно улыбнулся Мартинес, присаживаясь на пол возле нее и опуская рядом поднос с ужином — приходил он обычно по вечерам. — Что нового?

Стянув с головы кепку и проведя по волосам, он сам хмыкнул в ответ на свой глупый вопрос. Что может быть нового у человека, который сидит уже третьи сутки в подвале, глядя на одну и ту же стену перед собой? Хотя при взгляде на девчонку можно было подумать, что она там что-то видит… мультик, целое кино, воспоминания, мечты? Что угодно — и это было всегда интересней, чем он, приходящий сюда день за днем и пытающийся узнать, как она.

— Снова помолчим? — бросил мужчина устало, опираясь плечами на серую стену и опуская руки на согнутые колени.

Тут было тихо. Тихо, прохладно и спокойно: не бегали парни с постоянными вопросами, что к чему; не сновали женщины, окидывающие его — самого главного после Губернатора — заинтересованными взглядами. Здесь никто ничего от него не хотел, не требовал, не ожидал, даже не боялся. Девочка быстро, буквально за пару дней привыкла к нему, принимая за что-то само собой разумеющееся. Может быть не очень приятное, не самое желанное и ожидаемое, но и не раздражающее.

— Почему?

Вздрогнув, Мартинес приоткрыл глаза, поворачиваясь к Бет и вопросительно глядя на нее. Ему показалось или она, наконец, заговорила с ним? Первая. Девочка сидела, выпрямившись, и требовательно изучала лицо своего тюремщика, словно пыталась что-то найти в нем. Что-то понять для себя.

— Что почему? — буркнул он, ежась под ее внимательным и словно потусторонним взглядом.

— Ты кажешься нормальным, — продолжила она тихо. — Почему ты с ним? Почему вы не оставите нас в покое? Мы ведь вам ничего не сделали. Мы пытаемся выжить, как можем. Мы никого не трогаем, никого не убиваем, ни у кого не воруем. Наши мужчины… никогда ни к кому пальцем не притронулись. Зачем мы вам нужны? Почему вы пытаетесь нас убить? У нас дети…

— Ты сама еще ребенок, — не сдержался мужчина, усаживаясь прямей и потирая затылок. — Что значит — нормальным? Мы все нормальные. Такая жизнь, детка. Если не мы, то нас… Это нужно принять, и все. Иначе умрешь. А умирать никому не хочется. Даже тебе, насколько я погляжу.

— Нет, не все… Ваш самый главный — он ненормальный. Мне рассказывали. Он не в себе, почему ты с ним? Он убил своих людей! Просто взял и расстрелял. Ты что, не был с ним тогда? Ты не видел этого? Не знал?

— Был, — передернул плечом Цезарь, не любящий вспоминать эти моменты. — И что?

— Как это — и что? — зазвенел ее голос на все помещение.

Глаза — шире океана. Слезы — чище росы. Дрожащие губы — боль. Разочарованный, полный ужаса взгляд, сосредоточившийся на нем. На его глазах, на кривой улыбке, на растерянном лице.

— Ты ведь… Ты не похож на такого… Как ты можешь так безразлично смотреть на то, что твой… лидер убивает безнаказанно людей? Почему тебе все равно? У них у всех остались жены и дети. Их всех оплакивают до сих пор, а тебе все равно?!

— Я не понимаю одного, — нахмурился мужчина. — Почему тебе — не все равно? Он убил не ваших — своих.

— Своих у него нет. Он у себя свой, ты понимаешь? И всё… Остальные сами по себе. Они ему поверили и ошиблись, но никто не давал ему права быть Богом и распоряжаться их жизнью, никто не давал ему право их убивать…

— Девочка…

— Бет!

— Бет, прости. Это все, конечно, красиво и правильно... на словах. Жизнь — она штука сложная, и не всегда приходится принимать популярные среди молодых девчонок решения, иногда нужно принимать правильные. Я не знаю традиций в вашей группе, но судя по твоим мыслям, женщинам у вас давали слишком много свободы. Это зря. И с Андреа вашей Губернатор связался зря тогда. Ваше дело — детей глядеть и кашу варить, уж извини, если задел. А не мысли думать о том, кого и насколько справедливо убили. Так ведь додуматься можно и до того, что любое убийство несправедливо. И я бы согласился с тобой, де… Бет. В той жизни... В прошлой — не теперь.

— Жизнь — она всегда жизнь, — пробормотала она, снова укутываясь плотней в одеяло и опуская поблекший взгляд, — но тебе не понять. Уходи.

— Тебе что-то нужно еще? Ничего? Ну, твое дело, — потянулся встающий Мартинес.

Оглянувшись перед выходом на Бет, он снова увидел только маленькую скорченную фигурку на полу, по уши закутанную в одеяло. Только глаза цвета неба все смотрели и смотрели в стену, словно пытались там что-то увидеть. Что-то, недоступное ему.

Что-то пошло не так. Встреча оказалась не настолько удачной, как того ожидал Филипп? А может быть, и вовсе не состоялась? Они отказались бороться за девчонку? Бросили ее? Не решаясь пройти к столу, Мартинес почтительно замер у двери, исподлобья поглядывая на мрачного Губернатора, наливающего себе янтарную жидкость из графина. Тот медленно отпил, смерив задумчивым взглядом фигуру, застывшую у входа, и дружелюбно кивнул в сторону стула.

— Чего стоишь? Садись, давай… Будешь? — вдруг улыбнулся Филипп рассеянно и, не дожидаясь ответа, налил спиртного во второй бокал. — Как девчонка?

— Все так же... Ест, пьет. В попытках сбежать или сделать что-то с собой не замечена. Ждет своих, — Цезарь вопросительно взглянул на лидера.

— Ждет, значит? Ну-ну… — задумчиво проговорил тот и отвернулся к окну — несколько долгих минут тишины, которую собеседник не решался прервать. — А вот они не спешат что-то, условия им не подходят. Ну что же, нам торопиться некуда, правда?

— Тебе видней, — пожал плечами Мартинес.

— Надоела она тебе? Ну да, что это я... Конечно, надоела. Поставил свое главное доверенное лицо в няньки к ни на что не годной девице и спрашиваю еще.

— Да все нормально. Она меня не напрягает. Помнишь ее сестру? Которую ты чуть… — прищурился Цезарь с улыбкой. — Та бы, думаю, гораздо больше проблем создала.

— Нормально… Я ценю то, что ты не жалуешься, надеюсь, ты это понимаешь, — серьезно взглянул в лицо помощника Филипп. — Ну ничего, скоро у тебя будет возможность развеяться. Засиделся тут на хозяйстве, наверное?

— Немного, — неопределенно хмыкнул мужчина. — Что за дело?

— Мы на обратной дороге лагерь засекли неподалеку отсюда. Небольшой, но думаю, что-то интересное да будет. В любом случае и тебе, и парням пора немного поразмяться. Так что готовься через пару дней выдвигаться, подбери себе людей, все как обычно.

— Хорошо, — только кивнул помощник.

— С девчонкой, если вы задержитесь, справится и Сабрина. Но думаю, за день вы управитесь. Еда, оружие, вещи… женщины. Все, что найдете — ваше. Твое — по праву первого и главного. Я хочу, чтобы ты понимал свою важность в нашем деле. Свою ценность для меня. Так что, если есть какие-то пожелания или просьбы — тебе нужно только сказать.

— Да что мне нужно, — пожал плечами Мартинес, отставляя опустевший стакан. — Меня все устраивает, даже более чем.

— Я рад, — кивнул главарь, отпуская своего заместителя, который, выйдя из кабинета, не спешил спускаться в темный сырой подвал.

Школьные коридоры, превратившиеся в некоторое подобие армейской части, блестели чистотой — женщины свою кашу ели не зря. Гомон взбудораженных парней неподалеку — готовятся к будущей вылазке. Гадают, кого из них возьмут «на дело». Кто из них получит шанс урвать самые вкусные куски, самые интересные вещи, самых чистых пока еще женщин. Прислонившись к стене, Мартинес проводил мрачным взглядом выпорхнувшую из соседней комнаты Валери: черные кудри по пояс, яркое платье, крутые бедра, обнаженные ноги, полные крови губы и наглые глаза под длинными ресницами. Единственная из женщин, которая могла не работать, единственная, принадлежавшая только одному мужчине, единственная — любовница Губернатора.

— Что смотришь? Нравится? — расхохоталась она в лицо Мартинесу громким смехом.

Швырнуть бы ее прямо на пол, задрать эти цветастые, цыганские юбки, накрыть рот ладонью, увидеть, как высокомерие сменяется слабостью... Не любовь, не нежность, не интерес, не желание — эта женщина вызывала только похоть.

* * *

Всего полчаса задержки — и эта слабоумная Сабрина впустила в камеру девчонки одного из парней. И уже не было разницы, как он добился этого: уговорами, угрозами, подарком или хитростью. Только зажатая в угол девочка: голые, белые, как молоко, сбитые коленки, обнаженные уже ноги... Волосы, прилипшие к мокрому лицу... Кулачки, отчаянно пытающиеся причинить вред мерзавцу, и бессильно опускающиеся на пол... Тихий всхлип...

Одно мгновение, чтобы увидеть эту картину, вобрать в себя всю — до мелочи... Один миг — чтобы ухватить парня за ворот расстегнутой рубахи и отшвырнуть в сторону, заставляя путаться в собственных полуспущенных штанах. Быстрый взгляд на девчонку, скорчившуюся в углу, подобравшую голые ноги, пытающуюся натянуть на себя лежащее рядом одеяло... Не успел. Жить будет. Будут — оба, так уж и быть... Пара медленных шагов в сторону перепуганного паренька. Был в той памятной поездке, из которой и привезли сюда Бет. Приметил девчонку еще тогда и ждал удобного случая. Ублюдок.

— Имя? — налитые кровью глаза.

— Рядовой Брайан Фокс, — попытался подняться на ноги молодой человек.

— Попал ты, рядовой, — спокойный голос, неспособный обмануть никого из присутствующих тут.

Сжатые кулаки. Удар за ударом в это даже не сопротивляющееся тело. Прерывающееся дыхание, туман перед глазами, руки в крови.

— Хватит! Перестань! Прекрати! Пожалуйста, — сдавленное рыдание из угла.

Стереть рукавом пот со лба, отряхнуть руки, словно от грязи. Действительно, хватит. Вышвырнуть бессознательное тело за дверь, прямо в объятья перепуганной и не решающейся войти на помощь своему подельнику Сабрине: с ней он разберется позже. Запертая дверь и несколько шагов обратно: испуганные глаза и попытка попятиться. Растерянный взгляд на собственные окровавленные руки, нервный смешок, вода из бутылки...

Убедившись, что он не выглядит больше, как мясник, Мартинес опустился на колени рядом с начавшей трястись в рыданиях девочкой. Усевшись на пол и притянув это оказавшееся таким легким тело к себе, он бережно укрыл одеялом снова оголившиеся тонкие, все в синяках и ссадинах, ноги. Убрать волосы с заплаканного лица, погладить по голове, пробормотать что-то успокаивающее — как еще можно утешить девочку? Слабые руки взметнулись к его шее и, спустя секунду, Бет доверчиво прильнула к груди своего спасителя, все еще шмыгая носом, но постепенно затихая.

— Ну, ты как? — понимая, что его вопрос звучит глупо, пошевелил затекшим плечом Цезарь. — Он не успел тебя обидеть?

— Нет, — сморгнула слезы с ресниц девчонка, поднимая глаза-океаны и серьезно глядя в лицо Мартинеса. — Спасибо.

— Не за что, — хмыкнул Цезарь. — Он не должен был быть тут. Больше не придет.

— Никто? — серьезно смотрела Бет.

— Никто, — убедительно мотнул головой мужчина. — Только я. Но меня же ты… не боишься?

— Наверное, нет, а нужно?

Смешавшись, Мартинес на всякий случай убрал руки, бессознательно поглаживающие спину Бет, и аккуратно отсадил ее подальше, отодвигаясь в сторону и привычно прислоняясь к стене. Покурить бы. Или выпить. Настороженный взгляд сидящей рядом девочки заставил его вспомнить о вопросе, так и оставшемся без ответа.

— Ты ребенок. За кого ты меня принимаешь? — буркнул он, хмурясь. — Успокаивайся, давай. Тебе ужин приносили? Все в порядке? Сабрина не обижает? Если что, только скажи.

— Сабрина — это кто? — с любопытством поинтересовалась Бет, размазывая кулаками по лицу оставшиеся слезы. — Та женщина, которая мне кушать приносит? Она молчит все время. Не обижает.

— Это хорошо. Ладно, одевайся, успокаивайся... До завтра, — поднялся с пола мужчина, снова напяливая на голову снятую минуту назад кепку.

— Книжка! — выдохнула девочка вдруг, поднимая на Мартинеса ясный взгляд.

— Что? Какая книжка? — непонимающе нахмурился он.

— Ты всегда спрашивал, что мне нужно. Принеси мне книжку. Добрую только, чтобы о хорошем, — покраснела пленница и прошептала тихо. — Если можно...

— Ты тут читать собралась? — хмыкнул Цезарь удивленно.

— А что мне еще тут делать? — захлопала глазами Бет. — Я люблю книжки. Принесешь?

— Принесу. Обязательно принесу.

Запирая дверь, Мартинес все еще видел слабую улыбку девчонки перед глазами. Короткая улыбка — не дольше нескольких секунд... Счастливая — играющая даже в глазах и прядях давно немытых волос... Улыбка — луч солнца, на мгновение освещающий и согревающий темную сырую камеру. И его.

— Разобрался? — необычно серьезный Губернатор стоял у окна спиной к вошедшему.

— Да, все принимавшие участие наказаны, остальные и на пушечный выстрел к девчонке после такого не приблизятся, — не спрашивая разрешения, уселся на кресло Мартинес, проводя рукой по лицу, не скрывающему следов усталости.

— Это хорошо. Это правильно. Совсем распустились.

— Я это исправлю, — дернул плечом Цезарь. — Больше не повторится.

— Я не сомневаюсь в тебе. Да и не твоя это вина, не думай, что я так считаю, — обернулся к помощнику Филипп. — Этот Фокс всегда был… слишком резвым для нас. Девчонка как?

— Нормально. Испугалась — слезы, сопли, но вчера уже и не вспоминала. Так, только вздрогнула, когда дверь открывал... Переживет, — хмыкнул Мартинес.

— Это хорошо, очень хорошо, — задумчиво покивал своим мыслям главарь, подвигая помощнику сигареты и пепельницу. — Нам нужно, чтобы она была максимально… ну, счастлива это, конечно, громко сказано, но хотя бы спокойна.

— Что-то прояснилось? — неопределенно спросил Цезарь, с наслаждением затягиваясь и не слишком ожидая развернутого ответа.

— Да, они согласились, чтобы в качестве доказательства того, что девчонка у нас, мы предоставили письмо. Я хочу, чтобы она в этом письме не писала ничего плохого, понимаешь? Без страданий на тему того, что она хочет обратно, не обойтись — пусть будут, и побольше. А вот слов о том, что ее здесь мучают, мы должны любыми силами избежать. Тем более, что эта малышка живет у нас почти на царских условиях. Почти как Валери, — усмехнулся Губернатор, наконец, присаживаясь за стол. — Только пользы пока ноль.

— Надиктуем и всех делов, чего переживать, — лениво вдыхал сигаретный дым Цезарь, который после двух сложных дней получил возможность просто спокойно посидеть за неторопливой беседой.

— Нет, друг мой, ты не понимаешь: если мы надиктуем, это будет заметно, поверь, — покачал головой Филипп, — даже если неделю сочинять будем и добьемся совершенства, словами малолетней девчонки мы все равно выражаться не сможем. Тем более, что у них могут быть какие-то свои, неизвестные нам, имена и названия. Нужно, чтобы она написала сама, искренне, без какого-либо давления с нашей стороны. Честные строчки из-под ее руки — и шериф растает.

— Тебе видней. Когда письмо нужно? — подобрался Мартинес, готовый выполнять поручение, не представляя еще, как именно это можно сделать.

— Время терпит. Несколько дней, максимум неделя, нам с тобой ведь торопиться некуда. Заодно подготовить все успеем. А они пусть подождут, попереживают, пусть ее родные доведут Граймса до ручки. Пусть…

— Думаю, за неделю она успокоится окончательно. Ничего плохого она здесь не видит. Если бы не Фокс… — нахмурился Мартинес. — Я постараюсь заставить ее забыть об этом недоразумении. Как-нибудь...

— Ты ее спас тогда — считай, мы спасли. Думаю, она должна это запомнить, как защиту с нашей стороны. И еще одно...

— Что? — с готовностью выпрямился на кресле Цезарь, потушив в пепельнице окурок. — Все сделаем.

— Да нет, ничего делать не нужно, — довольно усмехнулся такой готовности помощника Губернатор. — Завтра выезжайте пораньше, чтобы справиться до вечера. Девчонка к тебе привыкла, лучше, чтобы приходил к ней по-прежнему ты. Тем более, после недавно случившегося я ее доверить никому не решусь. Договорились?

— Конечно. Я смотрел расстояние, мы и к обеду управиться должны, — кивнул Цезарь, поднимаясь с места при виде отпускающего его жеста главаря.

— К обеду не нужно, не торопитесь, пусть ребята сполна развлекутся. И тебе расслабиться не помешает — заслужил.

Отводя взгляд от многозначительной улыбки Филиппа, Мартинес только понимающе кивнул, тихо прикрывая за собой дверь.

* * *

Привычная уже картина: одеяла в углу, из которых одна светлая макушка виднеется. Сегодня она светлей прежнего, даже глаза светятся. Руки вцепились в прижатую к груди книжку, улыбка — во все лицо. Подвигаясь и освобождая место рядом с собой на одеяле, она в нетерпении смотрела на него, словно ожидая чего-то. Устало проведя рукой по волосам, он нахмурился: может, принести что-то еще обещал, и из головы вылетело?

— Сабрина воду приносила! Много, теплой, я даже голову помыла, — не выдержала, наконец, Бет, делясь радостью.

— Молодец, — хмыкнул Мартинес: надо же, как мало девчонке для счастья нужно. — Обе молодцы. Я, если честно, даже не подумал... Уж прости меня, старика, ничего в этом не смыслящего.

— Ой, ну какой же ты старик, — захихикала та, толкая его кулачком в плечо.

Вдруг, настороженно замерев, она убрала руку, словно пугаясь, что ее жест будет неверно истолкован. Чего испугалась? Что он примет ее шутливый удар за попытку нападения? Смешно. За заигрывание? Глупо.

— Ну в отцы, может быть, и не гожусь, — усмехнулся он, пытаясь разрядить обстановку, и кивнул на яркую книгу. — Интересная? Если что, я еще принесу. Я не сильно понял, что именно тебе нужно, потому…

— Ты что! Все хорошие,— закивала торопливо Бет, накрывая ладошкой стопку книжек, устроенную тут же.

Словно отберет у нее их кто-то! Принеся вчера десяток книг, все тщательно изученные на предмет соответствия меркам подростковой и детской литературы, Мартинес на целый вечер ощутил себя Сантой — столько счастья было на лице девчонки. Как, оказывается, просто ее порадовать.

— Верю, что хорошие, вон как вцепилась. Не переживай — они твои. Захочешь, с собой заберешь потом.

— Ты думаешь, я отсюда выйду?

Несколько секунд — и детское лицо становится лицом взрослой женщины. Столько боли и разочарования в этих, ставших вдруг синими, глазах. Столько равнодушия и смирения в сжавшихся в ниточку губах. Побледневшие щеки, беспокойно теребящие кулон пальцы, дрожащие ресницы. Что ей ответить? Что он не знает? Это было бы правдой... было бы честно... Она и сама догадывается о том, насколько шатко ее положение. Умная, слишком умная, давно уже взрослая девочка.

— Конечно, выйдешь, — уверенно кивает Мартинес, улыбаясь. — Думаю, вопрос скоро решится. Будешь приезжать в гости?

— Лучше ты, — рассмеялась она в ответ.

Поверила или только сделала вид? Кто здесь играет роль? Он один? Или благодарный зритель играет в свою игру? В попытках заставить себя поверить... держаться... бодриться перед ним... Кто знает, что происходит с девочкой, после того как он покидает это помещение? Может быть, из нее уходит вся жизнь в эти моменты, в длительные часы одиночества? Может быть, она сидит тут, как сломанная кукла, которой показалась ему в первый день? Просто сидит и все: стеклянные глаза, смотрящие в одну точку, безвольно повисшие тонкие руки, напряженный рот, холодная кожа… А может быть, видя захлопывающуюся перед ней раз за разом дверь, она падет на пол, сжимает до боли в слабых пальцах серое одеяло, закусывает губы, не пытаясь даже сдержать обжигающих ее щеки слез?

— Что, серьезно? — спустя пару минут молчания спросил он.

— Если… ну все наладится, то почему нет? Ты ведь ничего плохого мне не сделал. И моим друзьям, — бросила вопросительный взгляд на него Бет и, дождавшись подтверждения, продолжила. — Я вообще не понимаю смысла всего этого. Почему мы все вместе не могли просто договориться? Ты знаешь, ваши люди из Вудберри… Ты ведь помнишь их? Остались только старики, женщины и дети. Они сейчас все с нами, они — наши. Мы все одна большая семья. И вы могли бы быть ее частью. Кроме него.

— Кроме него — Филиппа?

— Его так зовут? У него есть имя, — задумчиво проговорила девочка, глядя куда-то вдаль прищуренными глазами. — Знаешь, я никогда не задумывалась о том, что у него тоже есть имя. Фи-липп. Словно у человека.

— Он и есть человек, — хмыкнул Мартинес, вдруг поежившись от звучания этого ясного голоса. — Чего ты там уже начиталась в своих книжках?

— Нет. Такие как он… они не люди. Нелюди. Ему нужна война, нужны смерти, нужна боль, нужна… — казалось, Бет сейчас скажет «я», но, помолчав минуту, она вдруг спросила. — Почему ты не ушел от него еще тогда?

— Когда-то он спас меня, — пожал плечами тот, резко вставая с места. — До завтра, Бет, мне пора. Рано вставать.

— Спокойной ночи. И хорошего дня тебе завтра, — вдруг мягко улыбнулась девушка, словно только что не пылала ненавистью, сжимая руки в кулаки, и не говорила о смерти и войне.

Хорошего дня… Знала бы девочка, чем он будет заниматься завтра…

Изучающий взгляд, приглашающий жест, роскошный по нынешним меркам ужин на столе. Удачную вылазку следовало отпраздновать. По сложившейся традиции он празднует добычу в компании Губернатора. Против устоявшейся традиции.

— Молодцы, давно такого удачного выхода у нас не было. В последнее время нам везет, друг, — улыбался Филип, не сводя настороженного взгляда с помощника.

— Да, повезло, — кивнул Цезарь, не прикасаясь к блюдам. — Повезло, что ты заметил их лагерь.

— Запасливые ребята, — хмыкнул довольный собой предводитель. — Запасливые, но такие беспечные. Пять женщин, мне сказали? Это неплохой улов, парни довольны.

— Не то слово, — отвел взгляд Мартинес, отпивая из бокала обжигающий алкоголь. — С оружием только у них было не очень. Ну да нам и своего хватает пока. Еды зато теперь…

— На оружие я и не рассчитывал. Как они только столько времени прожили среди ходячих? Не иначе, как на одном везении выживали. Да ты ешь, — пригласил, наконец, хозяин кабинета, — или что-то не так?

— Все так, — рассеянно ухмыльнулся мужчина, пробуя что-то, стоящее на столе ближе всего к нему. — Как здесь?

— Да что тут могло за день случиться? Все тихо. Было, пока вы не приехали... Ну ничего, ребятам нужно немного времени и на отдых, в такой приятной компании. Но ты… Мартинес…

— Да? — приподнял бровь помощник, делающий вид, что увлечен поглощением пищи.

— Нельзя так отдаваться работе. Нельзя так серьезно относиться к своим обязанностям. Я ценю это, ценю твою преданность и помощь, ты же знаешь, но тебе тоже нужно иногда расслабляться, как и всем нам, — преувеличенно заботливым тоном вел речь дальше Губернатор.

— Ты о чем? Я отдыхаю, — пожал плечами Цезарь, снова отпивая из бокала и пряча взгляд.

— Ребята удивлялись тому, что ты не прикоснулся к добыче. Неужели, все такие страшные были? Или грязные? — с губ Филиппа сорвался смешок.— Не хочется брать то, что принадлежит сразу всем? Что ж, понимаю…

Неопределенное пожатие плечами и легкий кивок. Оба понимают, что это глупо. Мартинес имел право быть первым. С любой из женщин. С каждой из них, и со всеми разом. И не воспользовался своей возможностью. Отвернулся и ушел разбирать припасы. Даже не посмотрел ни на одну. Не прикоснулся.

— Я видел, как ты смотришь на нее, — очередная легкая усмешка при виде того, как вздрогнул Цезарь.

— Я не… — попытался вставить он, но был прерван жестом повелевающей руки.

— Я скажу Валери, чтобы она сегодня пришла к тебе, — снисходительный взгляд из-под полуприкрытых век.

-Вале… Она твоя женщина, — мотнул головой Мартинес. — Это не…

— Моя? С «моими» покончено давно. Она дура, причем полная. Но дело свое знает — и знает очень хорошо. Мой друг заслуживает только лучшего. Не думай слишком много, это не всегда приводит к хорошему.

— Это необязательно, — все еще пытался отказаться Цезарь от такого странного, с какой стороны не глянь, подарка главаря.

— Это пойдет на пользу всем. Ей пора понять, что она не имеет здесь влияния. Что я, что мы — решаем все. А тебе нужно расслабиться, ты заслужил. Не спорь, — показывая, что тема закрыта, Филипп поднялся с места.

Торопливо отодвинуть от себя столовые приборы и встать вслед за Губернатором. Кажется, ужин в его обществе можно считать оконченным. Филипп узнал все, что хотел. Сказал все, что хотел — больше ему неинтересно. Тихо покинуть помещение, неслышно прикрывая за собой дверь. Среди его законной добычи был ящик алкоголя. Сейчас самое время расслабиться.

* * *

Глухо стукнувшая дверь за спиной, выпавшая из руки бутылка — кажется, пустая... Пьяная улыбка и перепуганные глаза напротив. Мгновенно подобравшиеся ноги — маленький зверек забивается в угол в страхе, закрывается одеялом по глаза, смотрит с ужасом.

— Что? — недоуменно потирает затылок Цезарь.

— Ты… ты пьян, — голос полон удивления и -

все еще — страха.

— Да? Ну, может, есть немного...И что? Имею право расслабиться.

Несколько шагов навстречу. Плюхнуться на пол рядом, провести устало ладонью по волосам. Рубашка расстегнута, с лица не сходит недобрая улыбка, в глазах — пустота... Пять минут, десять — тишина. Она расслабляется, смотрит на него с недоверием, но придвигается. Прикосновение к руке и вопросительный взгляд... Скривленный маленький рот, дрожащий подбородок, холодные пальцы на горячей ладони...

— Почему ты плачешь? — тихий и, кажется, все понимающий шепот.

— Что? — удивленный взгляд совершенно сухих глаз. — Ты чего, девочка? Что за глупости?

Но рука уже поднимается, проверяя. Так, на всякий случай. Нет, все в порядке. Ребенку, наверное, одного его дыхания хватило, чтобы опьянеть успеть — даже слезы несуществующие мерещатся.

— Для того, чтобы плакать, не всегда нужны слезы, — словно читает его мысли Бет, сжимая пальцы сильней. — Поговори со мной, тебе станет легче. Не молчи. Не держи это в себе.

Как у нее все просто. Поговорить? Сказать? Рассказать о том, как такую же как она — мелкую, белую, испуганную… Несмотря на слезы матери, на глазах у умирающих друзей… Несколько человек, один за другим. Конвейер. Боли, ужаса, слез. Та ведь тоже была такая… живая, как и эта. Тоже улыбалась мягко, смотрела на мир вокруг широко распахнутыми, верящими в добро и людей глазами; тоже читала свои глупые книжки, носила затертую майку со смешными в этом мире кружевами; тоже имела на шее какой-то совершенно идиотский кулон; тоже брала кого-то за руку, надеясь, что одно только прикосновение ее холодных тонких пальцев может исцелить чьи-то душевные раны... Может быть, та тоже склонялась над кем-то, прижимаясь губами к колючей щеке, опуская голову на плечо и шепча какие-то глупости о том, что все будет хорошо. Может быть…

— Я знаю, что тебе нужно, — вдруг приподняла Бет голову, улыбаясь.

— Выпить еще, — кивнул Мартинес — он и сам не дурак.

— Нет! — звонкий голос и попытка надуть губы после его насмешливой ухмылки. — Сиди.

— Сижу, — улыбка против воли — что могла придумать эта маленькая девочка здесь, в четырех стенах?

Серьезный взгляд, поднятый указательный палец, требующий тишины. Уютное гнездо из одеял, сооруженное у его ног. Бет, садящаяся совсем рядом, прислоняющаяся к его груди — макушка под подбородком. Большая, красочная книга, одна из принесенных им — восточные сказки. Звонкий голос, начинающий чтение. Старательно, неторопливо, мягко. Меняются интонации, появляются слезы и улыбки. Она вся там — в истории. В сказках о странных людях, о давних временах, о невероятном богатстве и бесконечной бедности. В рассказах о подлости и верности, о добре и зле, о любви и ненависти. Банальные истории. Мудрые сказки. Звонкий голос, который разносится по всему подвалу. Глаза-океаны, полные слез или смеха. Проверяющий серьезный взгляд: тут ли он, слушает ли, понимает? Он тут. Он слушает. Он хочет понять.

Рука, обнимающая, сжимающая худенькие плечи, колючий подбородок, уткнувшийся в сладко пахнущую макушку, глаза, уставившиеся в стену. Стену, на которой волшебным образом можно было увидеть все, что говорила эта странная девочка. Каждое ее слово жило, каждый звук превращался в чье-то лицо, улыбку, слезы или движение. Это помогало забыть. Забыться.

— Не спи! — смеющийся звонкий голос и острый кулачок, бьющий в голую грудь.

— Что? Ты… — сонно потерший глаза Мартинес удивленно оглянулся.

Все те же серые стены вокруг, клубок одеял рядом, закрытая книжка в руках зевающей, как котенок, девчонки. Он что, заснул? Прямо тут? Дыхание перехватывает, пальцы судорожно нащупывают в кармане все ключи, проверяют оружие. Снисходительный и печальный взгляд Бет.

— Не бойся. Я ведь понимаю. Я бы все равно далеко не ушла. Я никому не скажу, — просто говорит она.

— Я долго спал? — хрипло спрашивает мужчина, резко поднимаясь на ноги и морщась от боли в голове.

— Не знаю, час или два… может быть. Но уже поздно очень, я думаю, — пожимает плечами Бет, и устало откидывается на стенку.

— Плохо, — только и отмечает Цезарь и шагает к двери, поднимая с пола бутылку и стараясь не смотреть на пленницу.

— Я завтра тебе еще почитаю, хочешь? Ты же придешь завтра?

Лучше не оглядываться. Только короткий, едва заметный кивок и торопливо запертая дверь.

Настроение — лучше прежнего. Свернутый лист бумаги в руке, добродушный кивок на стоящее перед столом кресло.

— Отличная работа! Это не письмо — это фантастика. Мартинес, да ты гений психологии. Что ты с девчонкой сделал, чтобы она такой трогательный шедевр написала? Да и эта самая… Бет умеет разжалобить. Люблю, скучаю, грущу, умираю — они там захлебнутся слезами всей тюрьмой. А уж прочитав о том, как маленькая девочка сидит сытая, чистая, обогретая, да еще и сказки на ночь с добрым дядюшкой читает… Гениально, просто гениально!

— Все в норме? — встревоженно склонился над столом Цезарь, не понимая, иронизирует Губернатор или искренне восхищен полученным результатом.

— Я же говорю. Великолепно. Я даже не ожидал. Сам, поверишь ли, чуть слезу не пустил, читая записку. Не поверишь, ну и ладно, — хмыкнул довольный главарь.

— Значит, скоро все решится? — поинтересовался успокоившийся Цезарь, откидываясь на спинку такого удобного кресла.

— Да, завтра-послезавтра передадим письмо и обсудим окончательный вариант. Обсудим, — хмыкнул своим мыслям Губернатор, недобро улыбаясь.

Зная Филиппа, Мартинес даже не сомневался в том, что все договоренности будут построены таким образом, чтобы их можно было разрушить одним движением — легко, просто и быстро. Убивая всех. В лучшем случае — изгоняя оставшихся так далеко, чтобы даже не вспоминать о них. Если кто-то останется. Если кто-то уцелеет. Это была игра — пока еще план игры. Долгой, медленной, мучительной. Торопиться некуда. Все в руках этого человека напротив — все жизни и судьбы. Все.

— Да, кстати, чем тебе Валери не пришлась по душе? — с интересом взглянул на помощника Губернатор. — Что-то не устроило в первую ночь? Твое дело, конечно…

— Для расслабления подошла в самый раз, — пожал плечами Цезарь.

— Может быть, тебе больше нравятся рыжие? Или блондиночки? Молодые, сладенькие, голубоглазые блондиночки? — понимающая улыбка. — Знаешь, я сегодня был у нее. У этой твоей, как там ее… Бет? Ничего такая девочка, очень даже. Понимаю твой выбор.

— Она ребенок! — мотнул головой Цезарь, кривя губы в непонимающей улыбке.

— Да брось ты. Я ее видел, я с ней говорил — взрослая девушка уже. Ну, мелковата чуток, разве что, — отмахнулся Филипп. — Так что, раз уж тебе Вэл не подошла, принимай другой подарок. Должен же я как-то отблагодарить тебя за верную службу.

— Не понимаю, — напрягся Мартинес.

— А что тут понимать? Пока мы не договоримся окончательно, у тебя есть несколько дней. Она — твоя, делай что хочешь. Только сильно не калечь и личико не порти, может еще пригодиться. Ну да ты вроде никогда жестокостью к женщинам и не отличался, насколько я помню.

— Почему? — все еще хмурился помощник.

— Что почему? Она мне больше в хорошем настроении не нужна. Письмо у нас в руках. Мне она не очень-то и нравится, предпочитаю не связываться больше с блондинками, — задумчиво взглянул в окно Губернатор. — А ты с ней столько возился — заслужил награду. Впрочем, если откажешься, можно и кому-то из парней за хорошую службу выделить ночку. Она-то, наверное, еще никогда и ничего? Ценный приз, а?

— Да. Для них слишком ценный, — не поднимая глаз, бросил Мартинес, поднимаясь. — Спасибо.

— Я знал, что ты оценишь! — хмыкнул Филипп. — Наслаждайся, пока она тут. Надеюсь, девчонка окажется достаточно сговорчивой.

— Я разберусь, — кивнул помощник. — Я свободен?

— Не терпится воспользоваться новой возможностью? Не смею мешать, — хохот довольного собой Губернатора.

Три торопливых шага к двери. Сжатые кулаки, стиснутые зубы, взгляд — жажда. Жажда крови.

* * *

Счастливая улыбка с порога. Не в силах сдержать радости, девчонка бросилась на шею вошедшему в комнату Цезарю, не замечая его странного выражения лица.

— Они меня скоро отпустят, как ты и говорил! Уже немножечко осталось!

Два океана голубых глаз совсем рядом — утонуть можно. Нежная щека прижимается к его щетине, звонкий голос делится радостью, руки заброшены на шею — подхватить и закружить. Нет. Аккуратно взяться за талию — не бросить на одеяла, не впиться губами в нежную кожу на шее, не запустить жадные руки под детскую майку с кружевами, не накрыть всем телом, вжимая в пол... Просто отстранить от себя.

— Ты не рад за меня? — обиженный голос ничего не понимающей — и хорошо! — Бет. — Или что-то случилось? Мне сказали неправду? Он обманул? Это письмо не поможет? Что? Не молчи же ты! Почему ты так смотришь?

— Что? — прикрыть ладонью глаза в попытке прогнать навязчивые видения. — Нет, все в порядке. Так, с людьми кое-какие проблемы... Так что ты говоришь? Скоро отпустят? Ну вот видишь…

— Да, это ваш… Губернатор сегодня приходил, — задумчиво вернулась к своим одеялам Бет, поглядывая на так и стоящего столбом посреди камеры Мартинеса и его сжатые кулаки.

— Он тебе ничего не… Не обижал тебя? Все хорошо?

— А должен был? — испуганный взгляд уже снизу. — Иди, садись, ты что? Он был очень… обходительным, вот. Вежливый такой, добренький весь из себя. Словно я не пленница, а принцесса какая-то. Попросил письмо написать. В тюрьму… Я думала, диктовать будет что-то. Но он оставил бумагу и ручку и вышел. А потом вернулся и забрал, даже не проверяя, что я написала, словно ему все равно.

— А что ты написала? — присаживаясь в этот раз не рядом, а напротив нее, поинтересовался Мартинес.

— А ты не читал? — прищурилась вдруг она, глянув с вызовом на собеседника.

— Не читал. Ты мне не веришь? — откуда эта глупая обида в голосе, какое ему дело, что думает эта девчонка.

— Верю, — кивнула и откинула голову на стену, вдруг закрывая глаза, перекрывая доступ к их синему небу, к воздуху.

— Если не хочешь, можешь не говорить. Это личное, — пожал плечами Цезарь, не сводя взгляда с маленькой венки на белой шее.

— Ничего такого. Написала, что скучаю и грущу по ним. Написала, чтобы не переживали, ато со мной все в порядке. Что вы меня не обижаете и даже заботитесь. Что у меня есть еда и много интересных книжек. Только их рядом нет… Еще про тебя написала, ничего? — распахнула глаза она, не сводя взгляда с не успевшего отвернуться Мартинеса, смотрящего на нее исподлобья.

— Что обо мне? — слишком хрипло.

— Ну, что ты хороший... Не такой как все здесь, что ты меня спасал и помогал, что ты — мой друг, — быстро-быстро моргающие ресницы и скривившиеся, словно от боли, губы.

— Ты чего?

Не удержаться, чтобы не придвинуться ближе, подымая пальцами маленький подбородок, пытаясь заглянуть в полные слез глаза и понять, что… что не так.

— А потом знаешь, что я написала? — всхлипнула Бет.

— Что? — безуспешные попытки стереть со щек беспрерывно льющиеся слезы своими, казалось, слишком грубыми ладонями.

— Я написала: Мишонн, Кэрол, Рик, Карл, Дэрил, Джудит, Глен, — нараспев повторяла родные имена девочка, глядя куда-то вдаль. — Папа, Мэгги… Я люблю вас…

Несколько минут тишины. Девушка, обхватившая своего надзирателя тонкими слабыми руками. Мужчина, не имеющий сил оттолкнуть от себя свою пленницу. Две потерянные души. Правда и обман. Искренность и игра. Добро и…

— Ты скоро их всех увидишь. Совсем скоро, — неловкая попытка утешить.

— Я надеюсь, — робкая улыбка и пальцы, гуляющие по обложке книжки. — Читаем?

Всего несколько вечеров — и уже обычай. Несколько часов, проведенных вместе — и уже своя традиция. Маленькая тайна, ни для кого уже тайной не являющаяся. Секрет о том, насколько ценны для каждого из них эти минуты. Завораживающий голос девочки, старательно произносящей каждую букву... Внимательные глаза мужчины, улавливающего каждое слово, слетающее с ее губ... Переплетенные — вдруг, невзначай, незаметно — пальцы.

— А ты будешь скучать? — озорной огонек в глазах и улыбка вслед снова уходящему Мартинесу.

— Что? — приподнял брови он, замирая у выхода.

— Ну, когда я вернусь к своим? Ты будешь скучать? — внезапно серьезный взгляд вокруг и вздрогнувшие плечи. — Я буду помнить. Не это все, нет... Тебя.

— До завтра, — слишком резко хлопнувшая дверь.

У него нет ответа. Это нельзя передать словами. Это выше памяти — это в нем. Уже в нем и никуда не деться. Не сбежать.

Три дня суеты. Переговоры, не увенчавшиеся успехом. Смотря для кого. Один человек убит. Человек чужаков. Один из самых желанных ему — Губернатору. Торжество, смешанное с раздражением. Они попытались все нарушить. Они не сдержали слова.

— Значит, письмо так и не пригодилось? — после нескольких часов планов и схем перерыв на чашку кофе и сигарету.

— Письмо? Ах да, такой был замечательный вариант, — отпил кофе Филипп и поморщился. — Новеньких на кухню отправили, или что? Не попало к ним письмо. Зря столько времени потратили только.

— Они не верят, что Бет жива, — пожал плечами Мартинес. — Я бы тоже не поверил на их месте.

— Я бы и сам не поверил, — хохотнул Губернатор, довольный своей репутацией. — Но я думал, они будут надеяться до последнего. Это же девчонка, неужели не жалко? Они ведь там все добренькие и справедливые. Как могли, не убедившись, что она мертва, так рисковать?

— Себе же хуже сделали, — поддержал предводителя помощник, закуривая.

— Одно условие было — не пытаться нас выследить. Даже поговорить не дали, ловушку они придумали. Гении военного дела, — очередной довольный смешок.

Уж он-то смог предусмотреть все ловушки и все возможности. Уж он-то на всякий случай ни минуты не верил в очередные мирные переговоры. Он все проверил, подстраховался, вовремя дав отбой и свалив с опасной территории. А попытка выследить увенчалась таким сладким и желанным телом. Нет, он не забрал его с собой. Это будет им — пусть любуются. Пусть видят, что сами же наделали. Пусть переживают о том, что все могло бы быть иначе.

— Собирался бы я убить девчонку, они бы ее части тела по одной получали в красивой упаковке, а не слезливое письмецо, которое даже прочесть сначала не удосужились, — не мог успокоиться Филип, поражаясь подобному отношению со стороны тюремных жителей. — Ладно, перекур закончен. Так что ты думаешь…

И снова схемы, споры, варианты и часы, проведенные за планированием наступления. Новой войны, которая должна закончиться быстро и обязана в этот раз увенчаться успехом. Которая сметет с лица земли всех, кто мешает им спокойно жить. Всех жителей тюрьмы. Каждого, включая женщин и детей.

— Ладно, достаточно на сегодня. Нужно будет поговорить с ребятами. Настроить, так сказать, — потирал лоб Губернатор. — С этим лучше всего справлюсь я.

— Думаю, так будет правильно, — поддержал помощник. — Ты умеешь это, как никто другой.

— Да, — без тени скромности согласился Филипп. — Завтра передышка и торжественная речь. А послезавтра приступим. Успеешь все подготовить?

— Нет проблем, мы готовы в любой момент, — едва не вытянулся по струнке Мартинес.

— Все вопросы нужно решить завтра. Я говорил уже. Ты сделаешь? Я могу на тебя рассчитывать?

— Да, — короткий, твердый, резкий ответ.

А другого и не требовалось. Только согласие. Согласие всегда и во всем. Отодвигается кресло — и Губернатор, поднимаясь на ноги, медленно приближается к стоящему уже у двери помощнику. Рука на плече, ободряющая улыбка, проникновенный взгляд светлых глаз.

— Я знал, что могу на тебя положиться. Во всем. Спасибо, — несколько мгновений тишины, словно для того, чтобы подобрать правильные слова. — Вместе у нас все получится. Мы победим в этот раз и получим все. У нас будет все, что мы захотим. Новая жизнь, еще лучше прежней. Ты будешь иметь все, что пожелаешь.

Да, он же друг Губернатора. Лучший друг, если у таких людей могут быть друзья. Незаменимый помощник. Правая рука. Заместитель, которому можно доверять во всем, который никогда не предаст. Он — Цезарь Мартинес.

* * *

Открытая дверь и пустота. Никого — только одеяла и книжки на полу. Тихий смех рядом и вопросительный взгляд — она ждала его прямо тут, прижавшись к стене у двери.

— Ты поздно. Я думала, уже не придешь, — встревоженно кривятся губы. — Все в порядке? Последние дни что-то не так. Это как-то связано…

— С тобой? Нет, конечно, — беспечная улыбка, поворачиваемый в замке ключ и шаги к одеялам. — Так, наши внутренние дела.

— Правда? Ты меня не обманываешь? — требовательно заглядывает в глаза Мартинеса Бет, усаживаясь рядом. — Мне так страшно в последнее время.

— Чего бояться? Со дня на день… — кивает уверенно тот. — Выше нос, девочка!

— Я не девочка, я Бет, — притворно обижается она по привычке — еще одна маленькая традиция. — Ты устал сильно, да? Еще и со мной возиться…

— С тобой… несложно, — улыбается Цезарь, ероша светлые волосы. — Все нормально, просто много дел.

— А можно тебя кое о чем попросить?

— Смотря о чем, — напрягшиеся плечи, отведенный взгляд. — Ты же понимаешь, я не все могу.

— Это ты можешь! Не бойся, я не попрошу ничего такого, что ты не способен выполнить. Ну так сделаешь? — прикушенная губа и молящие глаза.

— Почему ты не скажешь сразу, чего хочешь? Бет, что за глупости? — хмурится Мартинес.

— Это недолго и несложно. Тебе даже выходить из комнаты не нужно будет. А я даже с места не сдвинусь. Ну так что, обещаешь? — хитрая улыбка и кулачки, прижатые к подбородку — как отказать?

— Ладно, что ты хочешь? — сдается с улыбкой мужчина.

— Поцелуй меня, — торопясь, чтобы он не перебил, Бет глотает звуки, объясняя. — Понимаешь, ну просто... меня никто никогда не целовал. И я хочу, ну… хочу, чтобы ты меня поцеловал. Вот! Учти, ты обещал!

Растерянный взгляд, наклон, и губы касаются порозовевшей в мгновение щеки. Распахнутые в обиде голубые глаза — и острый кулачок с силой бьет в грудь Цезаря. Не находя слов, девчонка только сопит и пыхтит, возмущенно глядя на откровенно потешающегося Мартинеса.

— Не так! По-на-сто-я-ще-му! — для убедительности по слогам повторяет она. — Всерьез!

— Ты ребенок, Бет…

— А вот и нет! Я считала дни все это время. Завтра мне исполнится восемнадцать! Я уже взрослая, — перебивает девочка Мартинеса. — Ну, что ты так смотришь? Не веришь? Почему молчишь? Что такое?

— Завтра? — растерянно переспрашивает мужчина.

— Да, завтра. Ну так ты сделаешь то, что обещал? — с каждой минутой молчания голос тускнеет вместе со взглядом. — Так глупо… напрашиваться…

Взгляд исподлобья и медленно поднимающаяся ладонь, поправляющая растрепанные волосы, едва касающаяся кожи, от виска к полуоткрытым губам. Две руки, взлетающие ему на шею и срывающие с головы кепку. Перед ним — океан глаз. Перед ней — океан боли. Легкое прикосновение губ — осторожно, медленно, чтобы не спугнуть, не сломать, не обидеть... Поцелуй на грани невинности. Смущенно хлопающие глаза, раскрасневшиеся щеки, требовательно сжавшие ворот рубашки пальцы... Поцелуй в ответ — неловкий и торопливый, самый искренний в жизни... Самый...

Легкая улыбка — и ее лицо утыкается ему в грудь. Сильные руки вокруг хрупкого тела — защита. Тихий вздох, слетающий с ее губ — может быть, минута счастья? Маленькая пленница в его руках. Маленькое чудо в его жизни.

— Ты позже пришел, но ты ведь так скоро не уйдешь?— встрепенулась Бет, потянувшись за книжкой. — У нас же сказка, помнишь?

— Ну, раз сказка, — протянул шутливо Мартинес. — Конечно, придется задержаться. Я буду с тобой столько, сколько нужно.

— Немножечко, — счастливая улыбка и пальцы, быстро-быстро листающие страницы в поисках нужной, — только на одну сказку. А завтра… на завтра я оставила тебе самую любимую. Ты завтра только обязательно приходи! Хорошо?

Только кивок — голоса нет... Он просто пропал. Она ничего не замечает, шелестит страницами и наконец, отыскав ту самую, довольным голосом начинает свое чтение. Звонкий голос — забыть, что она в плену. Светящиеся от восторга глаза — забыть обо всем. Старательно читающая девочка на руках у мужчины, прикрывшего веки, чтобы она не увидела... чтобы не догадалась...

О том, что завтра он должен убить ее.

Ее — Бет Грин.