Семь спящих красавиц (гет)

— Вот такие дела, — вздохнул Менелай, глотнув ещё вина. — Брат говорит, надо войска собирать и брать Трою на копьё. Только это ведь не так скоро… Может, ты чего-нибудь получше присоветуешь?

Одиссей задумался.

— Вот честно тебе скажу, друг, воевать не хочу совсем, свидетель Зевс! Итаку непонятно на кого бросать, жену оставлять надолго, а ведь она у меня непраздная… Знаешь, как этот поход будет выглядеть? Сначала полгода союзников собирать, потом тот путь, что один корабль за три дня пройдёт, месяц одолевать будем, и то если Посейдон милостив окажется… Потом высадимся у Трои, а дальше что? Троянскую стену копьём не возьмёшь! Годами сидеть будем, с троянцами через забор переругиваться, ждать, покуда они в поле вылезут! А и вылезут, клянусь Афиной, мало что изменится! День подерёмся, убьём с полдесятка воинов, они наших с полдесятка положат. А потом ещё день о перемирии договариваться, день убитых хоронить, да двенадцать дней поминальные игры устраивать! Правнукам осаду завещаем!

— Но нельзя же такое с рук спускать! Ты ведь тоже был среди женихов Елены, тоже поклялся мне помочь, коли потребуется! Я к тебе за помощью, а ты говоришь…

— А я не говорю, что помочь отказываюсь, — Одиссей хитро прищурился. — Давай так сделаем. Агамемнону охота оружием погреметь — вот пускай он гонцов рассылает, войска собирает да корабли строит. А мы с тобой возьмём только два пентеконтора, да и отправимся в Трою. Не на битву — на переговоры. Потребуем вернуть украденное по-хорошему, пока до плохого не дошло. Клянусь Афиной, должны же там быть разумные люди! Вон хоть старика Антенора возьми, он нас точно поддержит.

— Не умею я толком переговоры-то, — засомневался Менелай. — Это у тебя язык подвешен…

— Ну так я же с тобой и буду!

— А если всё-таки не согласятся?

— Вот тогда и пригодится Агамемнон со всеми прочими героями.

— …И вот что я вам скажу, благородные троянцы. Сам Громовержец велит соблюдать законы гостеприимства, но и гостю он повелевает уважать хозяина. Зевс свидетель, царь Менелай ни в чём не преступил ни законов, ни обычаев наших, но чем же отплатил ему Парис? Не должен был троянский царевич вести себя точно разбойник с большой дороги, и не дело царю великого Илиона покрывать чужую кражу. Не даст солгать Афина градодержица: не может город воровством и беззаконием держаться!

— Мы услышали тебя, достойный царь Одиссей, — проговорил Приам, поглаживая бороду. — И чего же хочет от нас твой не менее достойный друг, царь Менелай?

Одиссей подтолкнул приятеля: мол, давай, как договорились.

Менелай откашлялся:

— Пусть Парис… Кгхе… Вернёт мне украденную жену и поклянётся не приближаться к ней до конца жизни. Пусть вернёт и её украшения, если сам не захочет женщиной нарядиться. Краденую же казну, коли не пропил ещё, может оставить себе, раз уж нищ он настолько, что воровать пошёл. А я авось не разорюсь от этого.

Одиссей застонал про себя: «Покарай меня Афина! Ну почему этот дубоголовый спартанец не выучил свою речь наизусть! Разом всю дипломатию уничтожил!»

— Ещё чего! — подскочил обиженный Парис. Надо же, вора назвали вором! Страшное оскорбление!

— Помолчи пока, сын. Мы услышали и тебя, царь Менелай. Как и говорил твой друг, достойный царь Одиссей, сие есть дело государственное. Мы обратимся к богам, затем обсудим ваши слова на большом совете, после чего и пригласим вас, дабы сообщить своё решение. До тех же пор вы вольны невозбранно пользоваться гостеприимством великого Илиона и любого из его граждан.

Приам, кряхтя, поднялся и заковылял прочь. Снаружи, с площади, донеслись причитания:

— Вижу горящий я город и тысячи граждан убитых!

Множество вижу троянок, влекомых в ахейский полон!

Словно пылающий факел, Парис подожжёт нашу Трою!

Плачь, мой родной Илион! Иль верни Менелаю Елену!

— Это что такое? — заинтересовался Одиссей.

— Наша безумная пророчица Кассандра, дочь Приама, — ответил подошедший Антенор. — Слышите, предсказывает падение Трои, если мы не вернём украденную жену…

— Дело говорит, — буркнул Менелай.

— Аполлон приказал не верить её предсказаниям, — заметил Антенор.

— Как знаете, — проворчал Менелай. — Тогда будем брать и сжигать.

— Погоди, — остановился Одиссей. — Как ты там сказал, Антенор? Аполлон приказал не верить? Ладно. А не учитывать эти пророчества он тоже приказал?

На царском совете кипели страсти.

— Стреловержец ясно сказал: Кассандре не верить! — кричал Панфой, жрец Аполлона. — Не может быть такого, чтобы Трою взяли приступом! Феб мне свидетель!

— Елена дарована в жёны Парису самой Афродитой! — заявлял Анхис. — Вы только поглядите, как она прекрасна! Разве возможно отдать столь совершенную женщину? Это будет оскорбление богини любви! Бессмертной матерью сына моего клянусь, за такую красоту стоит сражаться!

— Я бы высказался в пользу Менелая, будь он хоть немного повежливее, — говорил Гектор, — но он был слишком груб с моим братом. Каков Парис ни есть, он троянский царевич, и после речей Менелая отдать ему жену — это значит совсем потерять всякое достоинство. Будь спартанец хоть тысячу раз прав, клянусь Аресом, это ещё не даёт ему права оскорблять сына Приама!

— Клянусь Герой, покровительницей брака, Парис уже дважды виновен, — толковал Фимет. — Он разрушил свой брак с Эноной, он разрушил брак Елены с Менелаем. Если Елена останется его женой, значит, он уничтожил два брака, чтобы создать один. Это тяжкая вина перед царицей богов. Но если он откажется сейчас от Елены, оставив себе сокровища царя Спарты, то выйдет, что он порушил две семьи просто ради золота. Такого поношения супруга Зевса не простит никогда!

— Да пускай этот Менелай подавится своим золотом! — подскочил Парис. — Всё ему верну, ещё и от себя добавлю! Но Елену не отдам!

— Если решим вернуть, отдашь как миленький, — осадил сына Приам. — Но мы пока ничего не решили. Так что ты нам скажешь, Антенор?

Тот поднялся с места, оглядел оппонентов.

— Вижу, достопочтенные, вы хорошо к совету приготовились. Каждый в каком-нибудь храме побывал, каждый кого-то из олимпийцев о помощи попросил. Каждый небось богатые жертвы принёс. Особенно ты, Панфой, тебе и по должности положено. Так?

Панфой поёрзал на месте. Какой же уважающий себя жрец будет за свой счёт жертвы приносить? Наоборот, из чужих приношений Аполлону в свою пользу кусочек урвать — это святое. Только говорить об этом вслух не принято.

— Дело хорошее, правильное дело, помощь бессмертных нам лишней не будет, — продолжал Антенор. — Конечно, я почитаю царицу богов Геру, готов славить светлого Аполлона и прекрасную Афродиту. Уважаю и бурного Ареса, хоть и не люблю воевать. Но скажите, достопочтенные, кто из вас побывал вчера в главном храме Илиона, в храме Афины Паллады? Кто просил для нынешнего совета не удачи в любви или браке, не умения биться на копьях, не таланта в стихосложении, но мудрых решений на пользу родному городу?

Многие опустили глаза.

— Ты недоволен словами Менелая, доблестный Гектор? Ты требуешь, чтобы к твоему брату относились с уважением? Но что он сделал, чтобы это уважение заслужить? Если бы он только украл жену! Мы знаем, что ни один человек не может противиться Афродите. Мало того, почти все боги ей подвластны! Но из какой любви он ещё и казну обнёс?

— Обокрасть врага — подвиг! — вякнул кто-то.

— Менелай стал ему врагом только после кражи. Воровал Парис ещё у гостеприимного хозяина! Зевс свидетель, это не подвиг, это подлость!

— Ты меня оскорбляешь, Антенор! — крикнул Парис.

— Так ответь, укажи, в чём я ошибаюсь. Или ты меня просто избить хочешь? Тоже правильно, дубинкой можно доказать всё что угодно. Только не забудь сначала вызвать на поединок Менелая, ведь я лишь повторяю то, что он позавчера тебе сказал, а ты и возразить ему толком не смог. Тебя же, Гектор, Менелай не оскорблял, как не оскорблял ни прочих твоих братьев, ни родителей. Так в чём царь Спарты виноват перед тобой?

Гектор задумался.

— Тебе, Анхис, вольно призывать к битве: тебя, парализованного, никто в бой не пошлёт. Ты готов отправить на смерть сотни троянцев, чтобы не лишиться удовольствия любоваться Еленой. А вспомнил ли ты, что твоему сыну Энею наверняка придётся сражаться? Ты уверен, что он выстоит против Менелая или Одиссея? А ведь среди ахейцев и другие герои есть, и коли дело дойдёт до войны, многие наши сограждане погибнут в боях.

— А какое дело другим героям до спора Париса с Менелаем? — поинтересовался Троил.

— Когда Елена выбирала себе мужа, все претенденты дали клятву прийти на помощь её избраннику. А женихов было множество, и люди это были не последние в своих царствах. По слову Менелая против Трои поднимется половина Эллады!

Анхис поворчал что-то под нос, но возражать не решился: его позиция в этом споре и впрямь была слабовата.

— Кто я такой, чтобы спорить с самим стреловержцем Аполлоном? — продолжал Антенор. — Я и не собираюсь, досточтимый Панфой. Напротив того, если мы договоримся с Менелаем и вернём украденную жену, это как раз и будет означать, что предсказание Кассандры не сбудется, а стены Трои останутся неприступными. У нас с тобой, если подумать, разногласий нет. А вот с Фиметом я, пожалуй, поспорю.

Антенор перевёл дыхание.

— Ты говоришь, Фимет, что лучше один брак вместо двух разрушенных, чем ни одного? Я бы согласился с тобой, но верни Елену законному супругу — и по крайней мере один брак восстановлен! Верни освободившегося Париса его Эноне — и будет восстановлен второй! Так к чему же ты призываешь, Фимет?

Оппонент попытался собраться с мыслями, но Антенор не дал ему передышки:

— Ты, Фимет, ненавидишь Приама и Париса, это знает весь Илион. Ты ссылаешься на царицу богов? Но Гера тоже может быть обижена на Париса, ведь он назвал прекраснейшей другую. Клянусь Зевсом, супруга Громовержца не постесняется сровнять с землёй целый город, чтобы отомстить одному человеку. Вижу, ты тоже готов подвести весь Илион под ахейские мечи, чтобы отомстить своим личным врагам? Мы не можем судить бессмертных, но тебя, Фимет, мы судить вправе! Подумай дважды, прежде чем призывать к войне!

Короткая пауза. Вроде бы никто не возражает. Можно переходить к выводам.

— Итак, благородные мужи троянские, вот как я думаю. Нельзя великому городу идти на поводу у одного шалопая, пусть он даже царского рода. Нельзя ввязываться в тяжёлую, разорительную войну только ради того, чтобы потешить самолюбие. Если же кто из наших граждан обижен словами царя Менелая, — Антенор глянул в упор на Париса, — то таковым обиженным гражданам можно решить свои разногласия частным порядком, вплоть до поединка, но не впутывать всё государство в личные дела! Укрывать же краденое, пособничать жуликам — позор для Илиона.

Оратор окинул взглядом слушателей. Кажется, ему удалось склонить общее мнение на свою сторону.

Кто-то ещё собирается выступить? Деифоб? Странно, он редко берёт слово на совете…

— Возможно, я слишком молод и не понимаю чего-то, но скажите, достопочтенные мужи, почему мы обсуждаем прекрасную Елену будто какую-то статую? Украсть, не украсть! Вернуть Менелаю, не вернуть Менелаю! За плату или с доплатой! Благородные граждане, она ведь не вещь, она живая! Почему мы не спрашиваем её? Пусть скажет нам, что она сама думает о своём будущем!

Парис хотел что-то вякнуть, но Гектор обернулся в его сторону, и тот заткнулся. Приам почесал бороду и кивнул:

— Мы принимаем твоё предложение, сын. Приведите сюда Елену!

Когда Елена появилась в зале совета, Антенор решил, что два-три голоса его партия точно потеряла. Не один Анхис не мог оторвать взгляд от проходящей мимо красавицы. Да и сам Приам что-то слишком масляно улыбаться стал…

— Подойди ближе, дитя моё. Мы сейчас должны принять решение, оставить ли нам тебя в городе и выдать замуж за Париса — или всё же вернуть твоему прежнему мужу. Что ты сама об этом думаешь, красавица?

Елена посмотрела на царя Приама, на Париса с братьями (Деифоб ей кивнул), на бородатых старейшин… Вздохнула и ответила:

— По воле Афродиты я люблю Париса и не могу его покинуть, пока он сам не откажется от меня. Но даже Афродита не заставила меня разлюбить Менелая. Я сама бежала с Парисом, потому что не могла противиться воле богини, но мечтаю, чтобы он меня прогнал, мечтаю вернуться к моему супругу. Увы, даже приговор вашего совета не заставит Париса вернуть меня мужу: он пред ликом богини поклялся страшной клятвой, что никогда не отдаст меня Менелаю и никогда не променяет на другую.

— И чем же поклялся мой неразумный сын? — вопросил Приам.

Елена произнесла формулировку… И Антенор понял, что проиграл. Войне быть.

— Ведь Парис подчиняетеся тебе, Приам, и как отцу, и как государю! Он не имеет над тобой никакой власти! Что бы он там ни ляпнул, не ему распоряжаться твоими силами! — пытаясь переубедить царя, советник хватался за соломинку.

— Так-то оно так, — поглаживал бороду царь Илиона, — ну а вдруг? С Афродитой шутки плохи, свидетель Зевс! Вот как решит, что я противлюсь её воле, да и сделает, как Парис ей подсказал, что тогда?

— Ты же царь Трои! — взывал Антенор. — Ты должен заботиться о своём городе, а не толкать его в пучину войны!

— Вот именно, я царь, — соглашался Приам, — и город должен повиноваться моей воле. А воля моя такова: своей силой и своим благополучием я рисковать не согласен.

— Да у тебя уже сотня детей! Неужели тебе этого мало? — завопил доведённый до отчаяния Антенор.

— Ну, сотни-то, пожалуй, достаточно. Детей мне больше и не требуется. Но вот само занятие… — царь довольно ухмыльнулся.

Советник схватился за голову и бросился прочь.

На следующее утро Менелай и Одиссей получили от царя Приама категорический отказ вернуть Елену. Ещё через несколько часов два корабля уносили приятелей прочь от азиатского берега. Один отправился в Лаконику, собирать войска, другой — на Итаку, изобретать способ откосить от военного похода. Забегая вперёд, скажем: несмотря на всё хитроумие, ему это не удалось.

Тем же утром, обдумав хорошенько речи Деифоба и Елены, Гектор поймал Париса и расквасил ему физиономию.