Сон длиною в жизнь, или Улыбка золотого Будды (джен)

Золотой Будда. Символ покоя и умиротворения. В этот храм веками стекаются многотысячные процессии паломников. У каждого — своя ситуация, свои проблемы, свои чаяния. Каждый надеется, что всемогущее божество поможет именно ему, уникальному и неповторимому. Вот только оправдаются ли их надежды?.. Она сильно сомневается в этом — как, впрочем, и почти во всем в своей недолгой жизни. Но даже самая слабая надежда сильнее сомнений. Может, ей наконец повезет и бывший некогда человеком бог окажется милостив к ее запутавшейся и смятенной душе.

* * *

Перешагнув низкий порог, девушка складывает ладони и после трех ритуальных поклонов опускается на колени, чтобы развязать и снять обувь. Традиция велит поступать так при входе в любой дом, дабы уважить его хозяев и их нелегкий труд по поддержанию чистоты и гармонии. Даже если хозяева эти — обычные люди. Что уж говорить о божестве?.. А тем более, в такой дождливый и слякотный день.

Выпрямившись, девушка отбрасывает на спину промокший почти насквозь капюшон накидки, а потом и капюшон синоби-сёдзоку (1), скрывающий ее лицо. Это выверенное традицией действие — для нее еще и жест доверия, мало ей свойственного. Но сейчас бояться некого. Ненастная погода побудила других паломников отложить визит к божеству до лучших времен, и в храме пусто. Тем лучше. Сейчас ей, как никогда, нужны покой и тишина. Как раз то, что недоступно уже на протяжении нескольких дней… недель… а может, и месяцев. Говорят, что счастливые часов не наблюдают… порой и несчастливые также.

Девушка проходит вглубь храма, останавливается недалеко от стены, почти машинально обратившись к ней спиной. Сказывается давняя привычка быть всегда настороже и надежно защищать тыл. Умом она понимает, что здесь, в этом освященном месте, ей ничто не грозит, но привычка сильнее логики. Страшная вещь, однако, эти привычки… но понимаешь это всегда слишком поздно, когда они оказываются сильнее тебя. Так случалось со многими, не миновало сие безобразие и ее.

Девушка опускается на колени, подобрав под себя пятки, в такой знакомой позе покорности и послушания, и пристально всматривается в смутно виднеющееся вдали лицо огромного идола, всемогущего божества. Даже в полумраке храма оно отливает золотистыми отблесками — наверное, именно за это явление его и прозвали Золотым. На лице Будды застыла знаменитая почти беспечная улыбка. Трудно поверить, что он тоже когда-то был человеком, испытал немало трудностей и невзгод, но с честью преодолел их. А теперь улыбается так, словно и не с ним это происходило. Словно в мире нет и никогда не было лжи, боли, предательства, смерти. Может, для него это действительно так. Он достиг своей нирваны (2) и счастлив этим. Она же не может разделить и сотой доли этих чувств. Как бы ей хотелось почерпнуть от него хоть малую толику подобного счастья…

* * *

Увы, созерцание статуи мало что дает ей… Глаза настороженно мечутся по сторонам то ли в поисках опасности, то ли в бегстве от собственных тяжелых мыслей. Но от себя не убежишь. Горькая и такая знакомая истина.

Девушка опускает ладони на колени и усилием воли заставляет свое тело расслабиться. Это не так-то просто, в чужом и незнакомом месте, в ситуации полной неизвестности — ну, а что в ее жизни было просто? Путь синоби — это всегда путь преодоления, неразделимо связанный с болью и трудностями. Она прошла его — пусть, и не до конца — а значит, должна справиться. Сумела преодолеть слабость своего тела, предназначенного природой для совсем иной цели, нежели сражение и убийство; взяла под контроль эмоции, чаще мешающие, чем помогающие делу: гнев, страх, сомнения, обиду… Вот только с последним просчиталась. Один-единственный раз. Но этого оказалось достаточно. Более чем…

Девушка закрывает глаза и произносит мантры, одну за другой, силясь выбросить из головы неприятные воспоминания. Вся ее жизнь — борьба с собой, с тем, что заложено природой и обществом. Она сама выбрала этот путь, сознательно, и никогда прежде не жалела об этом. Это ее работа, не более. Она не нарушала своих принципов, здесь ее совесть чиста. Она никогда не опускалась до того, чтобы поднять руку на старика или ребенка, немощное беззащитное создание, сколько бы за это ни предлагали. А мужчины… они созданы для того, чтобы сражаться… и умирать.

Она всегда смотрела на тех, кто волей судьбы оказывался ее жертвой, отстраненно, без эмоций, почти как этот Золотой Будда. Похищала, пленяла, убивала спокойно и сосредоточенно. Последнее, признаться честно, случалось не так уж и часто. Не самое приятное дело. Но она выполняла его чисто и без ошибок, и даже втайне гордилась тем, что ее жертвы умирали быстро и легко, без лишних мучений. Истязание беззащитных — удел грязных эта (3), а не куноити. Она спокойно, не отводя взгляда, смотрела в лицо, навсегда закрывая глаза очередной жертве, как правило, совершенно не знакомой прежде — и впредь. Может, именно в этом все дело? Легко быть безучастной к судьбе чужого человека, никак с тобой не связанного. Последний случай был иным — во всех отношениях — и надолго лишил ее покоя. Остается только надеяться, что не навсегда. Лишь надеяться…

* * *

Девушка хмурит брови, и гневная гримаса преображает, даже немного старит ее юное привлекательное лицо. Грех, конечно, гневаться в храме — но удержаться она не может. В который раз… Самое скверное в эмоциях, должно быть, то, что, поддавшись им единожды, все труднее и труднее сдерживаться в дальнейшем. Да и ситуация не располагает. Вспоминать о произошедшем, приведшем ее сюда, тяжело до сих пор. Больно и стыдно. Впервые в жизни (не считая сопливого детства) она дала волю эмоциям, подчинилась им — наверное, оттого они не оставляют ее до сих пор.

Нет, она нисколько не жалеет о своем поступке. Наверное, так было суждено. Карма (4). Отношения с этим человеком изначально сложились непросто. По замыслу они должны были стать союзниками — а стали смертельными врагами. Кто был тому виной: его высокомерие, ее самонадеянность или коварный расчет их временного хозяина — теперь уже не узнать. Да и неважно, в общем-то. Главное то, что различными эмоциями и скрытыми желаниями были пропитаны их отношения изначально. А ведь Будда предупреждал, что желания и чувства чаще всего служат причиной страданий. Как же он был прав!..

А она-то, дура, считала себя выше всего этого. Поначалу она не воспринимала всерьез своего соперника, насмехаясь над его несдержанностью, не достойной истинного синоби, почти что играла, наслаждаясь безнаказанностью… Что он может сделать ей, сильной, хладнокровной, неуязвимой? Проклятая гордыня! Она не позволила разглядеть зарождения чувства презрения и превосходства, незаметного, но опасного, как гадюка в камышах. Оно затаилось в душе, давая дорогу другим чувствам — и сделав ее уязвимой.

Конечно же, враг не замедлил этим воспользоваться. Может, и правильно. Она и сама поступила бы точно так же. Истинной куноити не к лицу даже произносить слова «любовь», «привязанность». Чужие, европейские понятия, отравившие их культуру; неравноценная замена «долгу» и «чести». Как много легковерных попалось на удочку этих сладко звучащих слов, дающих лишь слабость — и она в их числе. Теперь она это понимает. Умом. А в душе осталась незаживающая рана. Она болит до сих пор. Раны в душе заживают дольше, чем на теле… если заживают вообще.

Случилось то, что должно было случиться. Враг не упустил случая воспользоваться ее слабостью — подло, коварно… Чего еще было от него ожидать? И она отреагировала вполне предсказуемо: вынесла приговор и не замедлила привести его в исполнение. Все правильно и логично вроде бы. Вот только сделала это она под действием эмоций — наверное, оттого все произошедшее до мельчайших деталей запечатлелось в сознании и упорно не желает покидать ее. Даже здесь.

Девушка упрямо встряхивает головой, гладкие черные волосы рассыпаются по плечам, падают на лицо… Пускай! Так лучше. Хотя скрываться и не от кого. Она пытается — и никак не может забыть тот злосчастный день. Ту роковую схватку, когда гнев пересилил разум — и едва не погубил ее. Девушка осторожно касается ладонью не приметного под темным сёдзоку шрама на боку. Та рана вполне могла стать смертельной, если бы ей выпало чуть меньше удачи. Если бы она не оказалась столь быстрой — а противник по неизвестной причине не замешкался на мгновенье. Карма. Ей суждено было выжить и свершить правосудие, главное — самой поверить в это. А шрам останется на память о том, как опасно и неразумно поддаваться эмоциям, даже таким с виду естественным, как праведный гнев. Так же, как останутся и воспоминания. Они помогут избежать повторения ошибки… может быть.

* * *

…А может, ошибкой было все то сражение? Неожиданная мысль застает ее врасплох, лишая уверенности, как коварное нападение со спины — но девушка упрямо отгоняет ее, как назойливое насекомое. Только этого еще не хватало! Она что, должна была принести себя в жертву этому мерзавцу, не стоящему доброго слова? Ни единого… Лжецу, предателю, убийце… Какого черта, интересно знать? Он подло оговорил ее, лишив доверия хозяина лишь из мести, хотя… Нет, это не может быть правдой! Он ничего не знал наверняка — и в то же время угадал ее тайную слабость. Она ведь действительно поддалась симпатии к одному из их врагов и пощадила его, хотя и обещала уничтожить. Рука ее дрогнула тогда — как и душа. Этого не знал никто, кроме самого спасенного — но не он же, в самом деле, проболтался. Нет, только не он.

На какой-то миг ей почудилось, что в лице этого зеленокожего парня (пусть и не человека даже, неважно) она встретила родственную душу. Сдержанный, хладнокровный, принципиальный, уверенный — и в то же время ранимый и сентиментальный. И даже поклонник того же оружия, что и она сама… Карма. Она победила его — но не смогла убить. И не известное прежде чувство пленило ее — и не отпускает по сей день.

И все же он был врагом… И она не исполнила свой долг, как обещала. А теперь… Девушка прижимает ладони к вискам, крепко, так, что белеют костяшки пальцев. Как мучительно чувствовать себя виновной! Она пытается вытеснить из головы, из души осознание, что убила человека лишь из-за того, что он сказал правду о ней; правду, которую она побоялась признать даже наедине с собой. Побоялась… Мучительное чувство стыда горит в груди, как случайно проглоченный уголь, оттесняя все прочие ощущения на второй и третий план. Нет, она не жалеет поверженного врага — но отдала бы все на свете, чтобы вернуть время назад. Чтобы произошедшее не случилось. Слишком дорого оно ей стоило.

Девушка устало опускает руки, словно бы в одночасье лишившись всех жизненных сил, касается лбом холодных плит пола. Мало кто, увидев ее сейчас, признал бы в ней гордую и дерзкую куноити. Она и сама себя не узнает. Что же случилось? Она свершила то, что должно — отчего же так тяжело и холодно на душе, а желанный покой все так же недостижим? Даже более чем раньше. Она исполнила страстное желание — почему же радость от исполнения не задержалась более секунды, испарившись в мгновение ока и оставив после себя пустоту? Почему она не чувствует более своей правоты — и почти стыдится своего поступка? Почему?.. Она избавила своего друга от смертельной угрозы, от опасного врага — но даже ему никогда не сможет признаться в этом. Потому что почти уверена, что он не одобрит и не поймет. Он слишком принципиален и не пользовался чужой слабостью и замешательством. Он слишком благороден для этого — и слишком невозмутим, чтобы казнить под действием гнева. Он — воин, но не убийца. В отличие от нее…

* * *

Последняя мысль кажется тяжелее всего, и девушка не может сдержать стон, рвущийся из глубины души. Почему-то прежде она не считала себя убийцей — хотя кем еще она могла быть, хладнокровно отняв не одну чужую жизнь? Лишь теперь… Последнее жертвоприношение (по-другому назвать не получается) на алтарь собственной гордости, обиды и (трудно признавать это даже сейчас) страха слишком дорого обошлось. Она легко забыла имена и лица всех предыдущих жертв — кроме последней, которая преследует ее повсюду, куда бы она ни направилась, не дает покоя днем… А теперь еще и является в кошмарных снах. Не каждую ночь, дабы она не утратила рассудка и не освободилась раньше срока, но очень часто.

Этот сон повторяется раз за разом и запомнился не хуже, а то и лучше произошедшего в реальности. Она снова и снова переживает ту роковую схватку, с ужасом смотрит на свои обагрившиеся кровью руки… (Почему?.. Ведь не первый раз она проделывает подобное) Роняет бесполезное теперь оружие, поспешно отступает прочь — он может достать и прикончить ее даже последним движением. Но это вряд ли. Она тоже понимает толк в убийстве. Отрешиться от произошедшего и свести все к долгу не получается — и она старается даже не смотреть на недавнего противника, поверженного ее рукой. Совсем как тогда.

Но теперь ее страх оправдан — ибо во сне ее противник становится демоном-тэнгу. Он кажется огромным и невероятно опасным, в его облике все меньше человеческого — и в то же время не узнать его невозможно. Она в ужасе отступает прочь, паника сковала тело ледяной сеткой, не давая ни защититься, ни убежать. Страх сжимает горло — и она просыпается, тяжело дыша, не в силах понять, что же было сном, а что — явью…

— Исчезни, тэнгу! — яростно шепчет она, до боли сжимая в ладони амулет-оберег, так, что острые края впиваются в руку, оставляя царапины. Произносит мантру, укрепляющую дух, но губы шевелятся безжизненно, без веры в произносимое — и чудодейственные слова опадают трухой на пол, не касаясь души. Защита не помогает. Демон бессмертен, сны не поддаются контролю, а убежать от страхов невозможно. Как от самой себя.

* * *

Может, хоть здесь ей повезет… Девушка извлекает спрятанный под накидкой меч вместе с ножнами. Он красив особенной совершенной красотой — она знает это, даже не глядя на него; кажется, что в нем живет своя холодная душа. Жизнь, питаемая кровью ее жертв. Рукоять почти до блеска отполирована ее ладонью за долгие годы пользования. Он кажется продолжением собственной руки — и избавиться от него так же нелегко. Но необходимо. Сегодня или никогда.

Разрешают ли правила приносить в храм оружие? Девушка не в силах вспомнить, слишком давно она была здесь, покинула родину, почти забыв ее обычаи. Так кого же стоит считать предателем?.. Она решительно прогоняет несвоевременную мысль и, поклонившись славному оружию, кладет его перед собой на плиты пола. Будда знает, что у нее на душе, и не разгневается на невольное святотатство. Ради этого она пересекла океан, покинула знакомые места, оставила новых друзей. Она оставит здесь свое оружие и попробует начать все с начала. С чистой страницы. Этот храм — самое подходящее место для этого.

Но ее надежды не оправдываются. Бритоголовый священник, выслушав ее сбивчивый рассказ (конечно, она не решилась поведать ему все, но кое-что озвучить все же пришлось — в качестве причины ее желания остаться здесь), отрицательно качает головой. Никакие мольбы и посулы не трогают его сердца, должно быть, такого же холодного, как у Золотого Будды. Решительно повторив отказ, он поспешно скрывается в глубине храма, не желая иметь дела со странной посетительницей. Как она могла забыть? Искусство ниндзюцу сделало ее неуязвимой и смертоносной — и в то же время отверженной и нежеланной везде, как и сама смерть.

Девушка поднимает голову, с отчаянной надеждой всматривается в лицо Золотого Будды в поисках приметного знака. На губах идола все та же улыбка, но теперь она кажется кривой усмешкой. В точности такой же, как у ее бывшего противника. Ухмылка судьбы… Даже уйдя в Пустоту, он все же победил… и то, что она не желает этого признавать, ничего не меняет…

* * *

Девушка поднимается на ноги и, с трудом переставляя их, направляется к выходу. Привычно следуя традиции, не поворачивается к идолу спиной, дабы не оскорбить божество, хотя ей уже все равно. Даже не оглядывается на оставленное оружие. Зачем? Она оставит его вместо дара Будде в залог чистоты своих помыслов, искреннего желания начать все сначала. Она не желает больше убивать — ни для себя, ни для других — для чего ей оружие? Чтобы защитить себя, у нее останутся навыки самообороны, накрепко вбитые в тело и разум. Большего не нужно.

С видимым трудом она открывает тяжелую дверь. Ее надежды, ее чаяния остаются за ней. Впереди — неизвестность, темная и пугающая. С ней остается лишь собственная сила духа и ее воспоминания, как горькие, так и сладкие. Есть слабая надежда, что последние все же победят. Когда-нибудь.

А пока наступает вечер, и скоро снова придется останавливаться где-то на покой. И снова вступать в борьбу с кошмарным сном. Беспощадную. Сколько она будет еще повторяться, неизвестно. Может быть, и всю жизнь. Но думать об этом не хочется. Не сейчас.

Набросив на голову почти высохший капюшон сёдзоку и привычно укрыв маской лицо, девушка стремительной серой тенью исчезает в стене дождя. Куда дальше проляжет ее путь и чем завершится, знает один лишь Золотой Будда. Но он молчалив и бесстрастен, как и любая статуя.

_____________________________

1. — сёдзоку — форменная одежда, используемая ниндзя (синоби) при выполнении задания

2. — нирвана — рай, растворение в абсолютном Ничто, Пустоте у буддистов

3. — эта — каста неприкасаемых в феодальной Японии. Выполняла наиболее грязные и презираемые обязанности: мясников, палачей и т. п.

4. — карма — судьба, непреклонный рок в буддизме