Сумерки богов (джен)

В первый раз двигатель заглох, когда Корделия пролетала над озером. Мурлыкающий перепев турбин вдруг смолк. Корделия в изумлении уставилась на панель. Приборы безмятежно, зеленоглазо взирали на нее в ответ. Высота, скорость, боковой ветер, угол атаки, воздушное давление, координаты, топливо. Все в норме. Корделия протянула было руку, чтобы запустить диагностику, как двигатель ожил. Без рывка, без судороги. Будто выдох слегка сбился, замедлился. Кто-то механический, затаившийся под корпусом, на пару секунд замешкался и затаил дыхание, испуганный или восхищенный.

Корделия не испугалась. Не успела. Заминка была мимолетной, почти неуловимой для медлительного неокортекса,* которому требуется слишком много времени, чтобы от внешних, самых чувствительных, удаленных рецепторов провести информацию через фильтры к осознанию, а затем уже принять решение. Именно из-за этой медлительности природа и оставила в распоряжении человека мозг более древний, рептильный, позволяющий реагировать на внешние раздражители, минуя лабиринт извилин. Раздражения внешних рецепторов не было. Корделия не обожглась, не ушиблась. Она всего лишь поймала краткую паузу в мелодичном слаженном гудении. Но эту паузу услышал и Мартин.

Сразу после взлета с парковки перед ратушей Перигора Корделия сообщила предполагаемое время в пути и свои координаты. Мартин выдвинул это как условие, когда на восемнадцатое, почти ультимативное требование взять его с собой, получил очередной отказ.

— Нет, Мартин, ты останешься дома.

После первого возражения киборг, помимо боевой программы получивший от Ланса кое-какие навыки телохранителя, еще пытался вразумить свою не в меру легкомысленную хозяйку процентами вероятности ее благополучного возвращения, если она отправится одна за несколько сотен километров в тридцатиградусный мороз, но после четвертого отказа объяснений не требовал. Выжидал и задавал вопрос снова.

— Можно я полечу с тобой?

Отрицательный ответ каждый раз давался Корделии с трудом. Она преодолевала вязкое сопротивление всех механизмов привязанности, узы своих инстинктов и магию пограничных меток душевного комфорта. Отказ — это всегда конфликт, всегда травма, всегда маленькая война. Даже если сознаешь свою правоту, даже если можешь доказать эту правоту перед Сенатом Федерации, легче от подобного осознания не становится. Каждая победа в такой невидимой войне таит в себе поражение, ибо тот, кто проиграл, несчастен.

Мартин не понимал, почему она не хочет брать его с собой, почему снова рискует жизнью, отправляясь в одиночестве в полет над снежной пустыней. Он чувствует обиду, отторжение. Ему не доверяют? Он должен знать свое место?

Корделия получила конфиденциальное сообщение от своего адвоката, старого, седого, необъятных размеров авшура Соломона Майерса. Этот лохматый крючкотвор уже много лет вел ее дела, брал очень дорого и еще ни разу ее не подвел. Он был осторожен хитер и мудр какой-то вековой инопланетной мудростью, будто каким-то неведомым образом унаследовал эту мудрость от библейского царя, чье имя носил. Его вкрадчивая просьба («Не найдется ли у такой занятой дамы одной минуты, чтобы поговорить за жизнь со старым Солом, пока демоны чревоугодия не лишили его радостей земной кухни?»), впрочем как и всегда, заслуживала такого же внимания, как и взвывший баззер противовоздушной тревоги. («И вдвойне было бы приятно, если разговор не протечет до чужих ушей…») Это означало, что никаких свидетелей разговора быть не должно, даже самых любимых и доверенных.

Сцена объяснения с Мартином имела неоспоримое сходство с той, что разыгралась в квартире на Новой Москве после разговора с Кирой. Мартин ушел в свою комнату под крышей и демонстративно занялся голографической реконструкцией туманности Конская голова. На шаги Корделии он не обернулся. Хотя скорей всего пересчитал их с первой ступени.

— Мартин, понимаешь, это условие адвоката. Я должна лететь одна.

Молчание и движение лопаток под футболкой.

— Мартин, это авшур. С ним не договоришься. Если я прилечу с тобой, он мне ничего не скажет. Отделается ничего не значащей болтовней, еще и счет выкатит. А через некоторое время потребует новой встречи.

— Я мог бы подождать во флайере, — хмуро ответил Мартин.

— А если встреча затянется? Три, четыре часа. Ты будешь сидеть во флайере при тридцатиградусном морозе? Это не Шии-Раа, Мартин, и даже не Новая Москва. Это Геральдика, Северная провинция. Либо мне придется оставить тебя где-то в гостинице. Одного. Либо я буду дергаться при мысли о том, что ты там мерзнешь. И разговора не получится. Адвокату известно о твоих выдающихся способностях подслушивать и подглядывать. Он сам неплохо владеет этим искусством.

Мартин ничего не ответил. Только добавил в свою инсталляцию несколько ядовито-зеленых пятен.

Он не разговаривал с ней до самого старта. Корделия уже оделась в деловой костюм и спустилась в ангар, предварительно убедившись, что заправка флайера полностью завершена, когда на ведущей из дома лесенке появился Мартин. Вид у него был сердитый и виноватый. Корделия, уже откатив дверцу, с улыбкой на него взглянула. Киборг нерешительно потоптался.

— Мартин, я вернусь через несколько часов. Только переговорю с адвокатом и сразу назад. Привезти тебе чего-нибудь вкусненького?

Он отрицательно качнул головой.

— Мартин, со мной ничего не случится. Это не Земля, а Геральдика. Никто по моему флайеру стрелять не будет.

— Присылай мне сообщения, — глядя в сторону, буркнул Мартин.

— Конечно, я буду связываться с «Жанет» каждые полчаса. Она будет вести меня через спутник. Данные с моего бортового компьютера будут выводиться в одном из вирт-окон. Там будет развернута навигационная карта, и ты сможешь наблюдать за мной в режиме реального времени. Так пойдет?

Он кивнул, но так и остался стоять у лесенки. Корделия взобралась на место пилота и запустила предполетную подготовку. Двигатели загудели, разогреваясь, набирая обороты. Мартин уже не отворачивался, а смотрел в зеркальное стекло аэромашины. Своей хозяйки он видеть не мог, даже в инфракрасном модусе. Но сама Корделия его видела. У нее сжалось сердце. Она уже оставляла его одного в доме, когда ей понадобилось обсудить с губернатором Гонди предвыборные дебаты. Тогда она не могла взять Мартина с собой, потому что он слишком боялся людей. И кончилось это побегом, ночью в лесу и охотой со станнером. Чем закончится эта поездка?

Это все его дексовская паранойя. Капитан «Мозгоеда» рассказывал, что их рыжий навигатор, при всей его внешней невозмутимости, иногда ведет себя как курица-наседка, приходя в отчаяние от непредсказуемых действий экипажа, и что, вероятно, будь на корабле его воля верховной, он бы не выпустил мозгоедов из транспортника и сам бы из него не вышел, оправдывая свое тиранство требованиями безопасности. Паранойю вписали DEX’ам на базовом уровне, а так как Мартин, невзирая на всю свою уникальность и неповторимость, все же был произведен на основе шестой модели, то его изначальная кодировка мало чем отличалась от кодировки Дэна. А после покушения, пережитого ужаса перед надвигающимся одиночеством, уже познанным, распробованным до последнего разъедающего оттенка, Мартин стал параноиком не только с программным, но и с эмоциональным подогревом, с мощной подпиткой из негативного опыта, с приправой из недоверия и контрапунктом из единственной доступной ему привязанности. Корделия по-прежнему была единственным человеком в Галактике, которому он безгранично верил, человеком, который наполнял его жизнь смыслом и которого он любил. Корделия уже в некотором роде не принадлежала себе, и жизнь ее уже не являлась ее собственной жизнью. Погибнув, она неминуемо погубила бы и его.

Корделия тихо вздохнула, выводя флайер из ангара. За все в этом мире приходится платить. Все воздается по строго обговоренному в запредельных сферах прейскуранту и плата по этому прейскуранту взимается неукоснительно, до тысячной доли, не обременяя должника знанием, существуют эти запредельные сферы или нет.

Переговоры с авшуром, прибывшим ради такого случая на Геральдику с Новой Москвы, где располагался филиал одной из самых уважаемых и престижных юридических фирм «Майерс, Гольдберг и Ко», прошли конструктивно, быстро, но повергли Корделию в некую разновидность шока. Внешне заметно не было: глаза не закатились, давление не подскочило, рассудок не потерялся страдающим Альцгеймером бродягой среди сбежавшихся, гомонящих в голове мыслей. Корделия выслушала новость спокойно.

— Я не мог поставить свою дорогую клиентку в известность об этом дополнении раньше положенного, так как мой дражайший коллега придерживается тех же юридических принципов, что и я: желание клиента закон, тем более если желание хорошо оплачивается. — Авшур развел мохнатыми лапами. — Там был указан год и даже месяц. Вы, хумансы, так мало живете и так много значения придаете цифрам.

«Как будто вы не придаете», — подумала Корделия, но вслух уточнять не стала. Ей было о чем подумать.

Из Перигора она вылетела уже в темноте. По хорошему, ей следовало бы задержаться до рассвета, а не лететь в ночь, в прозрачную, морозно искрящую бездну. К вечеру температура опустилась до -35°C. Мартин был против.

— Останься до рассвета, — благоразумно посоветовал он. — Завтра тепло и ясно.

— Разница несущественная, — возразила Корделия, — минус тридцать пять или минус двадцать восемь. Те же километры над заснеженным лесом. Да и лететь все равно по приборам. Навигатор день от ночи не отличает. Ему все едино. Метель в ближайшие пару дней синоптики не обещали. Не хочу ждать.

— Лучше бы я полетел с тобой, — в который раз повторил Мартин.

— Ладно, ладно, в следующий раз полетишь.

Ей в самом деле не хотелось оставаться в Перигоре. Дом был занят. Адвокатская контора, все те же «Майерс, Голдберг и Ко», сдавала его за хорошие деньги. В самом деле, зачем недвижимости пропадать? Авшуры своего не упустят. А пребывание в гостинице немедленно получит огласку. Горничная шепнет подружке, управляющий — жене. Через час об этом узнает губернатор. Если она не нанесет визит, оскорбится. Немедленно поползут слухи. «Корделия Трастамара прибыла на тайную встречу. Кто он, этот счастливец?», или «Корделия Трастамара лишилась своего дома. Он продан за долги. (Или захвачен медведями)». И совсем психоделическое — «Корделию Трастамара выгнал из дома собственный киборг. Вот до чего доводит киборгофилия».

К слухам и сплетням ей не привыкать. Этот шлейф тянется за ней с момента получения наследства, но и получать еще одну порцию дурно пахнущей субстанции в лицо как-то не хочется. Тем более после состоявшегося разговора. Ей хотелось убраться из Перигора как можно быстрее, посмотреть в доверчивые, вопрошающие глаза Мартина, подышать в русую макушку и все обдумать.

Через полчаса она сообщила свои координаты.

— Иду на высоте 1200 метров, скорость крейсерская, небольшой боковой ветер.

— Да, — подтвердил Мартин, — я тебя вижу.

— Мы тебя видим, — вмешалась «Жанет».

— Тридцать минут, полет нормальный, крылья не отвалились, — попыталась разрядить обстановку Корделия.

— Не шути так, — одернул ее Мартин. — Это плохая шутка.

— Не буду.

Прошло еще полчаса, и двигатель в первый раз заглох. Вернее, оба двигателя. На несколько бесконечных мгновений наступила звенящая, межзвездная тишина. Тишина морозной, галактической вечности.

Корделия не успела испугаться. Двигатели замурлыкали снова. Тот самый рептильный мозг, доставшийся Корделии от далеких неразумных предков, успел крутануть рычаг гормональной тревоги, и Мартин ее услышал.

— Скорость упала. Что случилось?

— Да ничего особенного.

— Врешь.

Она помолчала, потом все же ответила.

— Двигатель сбойнул. Заглох. Но сразу включился. Никогда такого не было.

Флайер Корделии был изготовлен по индивидуальному заказу с учетом климатических условий Северной провинции. Его испытывали и при пятидесятиградусном морозе, и при штормовом ветре, и при адской жаре. Его бросали на несколько суток в открытом поле, в непогоду, а затем поднимали в воздух на максимальных оборотах. Флайер слушался безупречно. К подобным тестовым предосторожностям прибегали все резиденты Северной провинции, предпочитающие проводить суровые месяцы в своих поместьях, а не на экваториальных курортах. Под патронажем губернатора Гонди была даже создана особая надзорная служба, в чьи обязанности входило своевременное освидетельствование всех средств воздушного передвижения, в том числе и губернаторских. И обязанностями своими эта служба не пренебрегала.

Флайер Корделии всего месяц назад прошел процедуру этого освидетельствования. Все сомнительные, изношенные, истершиеся детали были заменены, все мелкие и большие неполадки устранены. Кроме того, флайер не раз осматривал Джон Фланаган, техник «Подруги смерти». Не могла эта аэромашина вот так неожиданно выйти из строя, не могла.

Четверть часа спустя двигатели смолкли вновь.

— Скорость упала, — немедленно откликнулся Мартин.

На этот раз пауза затянулась. Корделия успела досчитать до пяти. Двигатели очнулись.

— Мне это не нравится, — сказал Мартин.

— Мне тоже. Приборы ничего не показывают. Тишь да благодать. Что делать?

— Снижайся.

— Мартин, я над лесом. В пяти сотнях километров от Перигора и более чем в семистах от дома.

— Снижайся, — повторил он.

— Как скажешь.

Еще через десять минут снова тишина. Корделия успела снизиться на сотню метров, но скорость не сбросила. Если двигатели заглохнут окончательно, флайер не уйдет в пике и не воткнется носом в землю, как это случилось бы с каким-нибудь самолетом прошлого века. При выключенных двигателях и критической потере высоты в действие вступала грависистема «Кошка». Благодаря четырем гравиизлучателям падающий флайер получал возможность приземлиться как кошка — на четыре лапы. Он мог крутануться в воздухе, свалиться в штопор, но за сто метров до поверхности система его выравнивала и сажала. Корделии еще не приходилось испытать в деле это новшество, но она знала, что система есть, и потому крушения не боялась. Флайер сядет даже с заглохшими двигателями. Вопрос в том, где он сядет. Внизу бесчисленным войском шагали к горизонту заснеженные леса.

Снова тишина. Придется садится. Надеяться на то, что она дотянет до дома, как подбитый дымящийся истребитель времен Второй мировой, бессмысленно. У истребителя было больше шансов. Ей лучше присмотреть какую-нибудь подходящую просеку, прогалину, опушку, чтобы не повиснуть на дереве, как вражеский парашютист. Геральдийские кедры — высокие, могучие деревья, они так легко не согнутся под тяжестью воздушной машинки. Вновь мерное, гармоничное урчание. Будто ничего не случилось, будто не было сбоя. И вновь — ни рывка, ни взбрыка.

«Может быть, дотяну?» — с надеждой подумала Корделия. — «Не так уж я и далеко».

— Садись, — уже тверже и жестче повторил Мартин.

— Успею, — ответила Корделия и будто назло прибавила оборотов.

Всего-то четыреста километров. Если она протянет еще двести, уже легче.

Еще один сбой. Корделия начала считать, изо всех сил удерживая штурвал. Ого, десять секунд. Отрезки тишины все значительней. Возможно, обратятся в час. Триста километров! Ну это уже совсем рядом, рукой подать.

То, что двигатели смолкли навсегда, Корделия поняла на тридцатой секунде. «А вот это конец», отрешенно подумала она. Нет, она еще поживет. Конец ее воздушному путешествию. Ей все же придется садиться, падать. Флайер уже терял скорость и пытался уйти в пике. «Кошка», работающая от автономных тяговых аккумуляторов, его выровняла. Чем ближе поверхность, тем стабильней работала система, используя твердый слой планетной оболочки как опору и отражатель. Корделия судорожно выглядывала место посадки. Почему она не согласилась на точечные вырубки? Природу жалела, не хотела вмешиваться в экосистему планеты. Вот получай теперь от природы.

— Держи штурвал, скорость катастрофически падает, — услышала она голос Мартина.

— А я что, по-твоему, делаю? Грибы эдемские собираю?

Флайер скользнул брюхом по заснеженным кронам. Противный дерущий нервы скрежет. «Кошка» упиралась всеми четырьмя гравилапами, не позволяя машине клюнуть носом. Левое крыло уперлось в особо густую древесную крону. Флайер развернуло. Он начал провалиться, обдирая крыльями подмороженные стволы, потом перекосился, зацепился хвостовым стабилизатором, повис, сполз и наконец замер. Растревоженные деревья заплевали зеркальные стекла снегом.

Корделия приоткрыла один глаз.

«Летающим средствам, что пассажирским лайнерам, что флайерам, со мной явно не везет. Закономерность», — подумала она.