#писательство

Stivi пишет триллер:

"Уборщица уволилась. Она офис утром открывала и вечером закрывала. Теперь мне ключи отдали. У нас в холле дверь в подвал. И когда закрываешь нашу офисную дверь, надо спуститься и закрыть на щеколду входную. Потом свет выключить (начальство экономит). И выйти через чёрный ход. Я сегодня закрыла. Стою на площадке перед дверью, а в темноте внизу будто кто-то есть. Будто кто-то смотрит на меня".

Уборщица:
*увольняется*

Stivi:

Да блин! Вот поэтому я не люблю добавлять что-то из жизни в текст!

Очень давно не заходила на сайт из-за жесткого выгорания. Почти год назад я столкнулась с сильным поражением, препятствием, связанным с писательством и впала в состояние "ничегонеделанья". Просто пропала всякая мотивация творить, писать, придумывать.
Но зато за год этот я узнала много нового, много переосмыслила и вроде бы даже готова вернуться к писательству. Если не одно "но"... За год я поняла, что на данный момент мне намного интересней работать с ориджиналами, а к фанфикам интерес конкретно пропал. Не знаю насколько, но как бы не навсегда.
#всем_пох
#реал
#писательство

#писательство #рассказ

У всех как всегда по заданию маленькие хорошенькие рассказики получились. А у меня финал вильнул хвостом и сделал сюжетный поворот с новым персонажем. И я всё ещё не закончила. Нет, финал есть, но там надо дораскрыть главперса хотя бы из уважения к нему. Так и живём.

#писательство #длиннопост #цитаты
В 2006-2007 гг. В.В.Камша давала онлайн-интервью. Было много вопросов, в том числе совсем частные; но некоторые из них имели отношение к проблемам коммуникации писателя и аудитории.
В этой области у автора опыт богатый (целый форум имеется), так что я выписала ее ответы: там они тонут в общем потоке. Возможно, кому-то пригодится — хотя бы для сравнения со своей собственной позицией по затронутым темам.
(Камша часто оперирует понятием «библиотека Мёнина». Если кому не попадалось — это отсылка к «Лабиринтам Ехо» Макса Фрая. Имеются в виду книги, которые никогда не были написаны, — иными словами, провал коммуникации: гляжу в книгу автор написал одно, а читатель видит что-то совершенно другое…)

Про задачи литературы
Вопрос читателя:
Как считаете, чему учат Ваши книги и учат ли чему-либо вообще?
Ответ:
Считать, что твои книги УЧАТ (если ты не автор учебника арифметики или ботаники), может либо гений и пророк, либо убежденный в своем величии и праве указовывать полугурок. Обычный же автор рассказывает людям историю. Иногда просто так, иногда с намеком, и все. Думать, делать выводы, принимать в конфликте чью-то сторону или закрыть том и навеки забыть прочитанное — дело читателя.
Человека можно научить тригонометрии, правописанию, даже азам рисунка и хорошим манерам, но научить быть человеком, а не свиньей, ИМХО, могут только родители (реже — учитель). В детстве. Или же сам человек в любом возрасте, если захочет.
Книга может дать толчок к работе над собой, но спать или не спать на гвоздях — решать не Чернышевскому и не Рахметову, а читателю. А от утверждений «книга учит тому-то и тому-то» и «автор хотел показать типичный образ типичного…» я подвывала еще в школе. И жалела классиков (даже нелюбимых), о якобы намерениях которых говорили классические же критики, учебники и учителя.
Теперь, оказавшись в пишущей шкурке и регулярно узнавая из третьих рук, что я... мммм... имела в виду, я окончательно уверилась: книги — отдельно, а происходящие в некоторых головах процессы — отдельно.

Про работу с «чужим текстом»
Я считаю продолжение чужих произведений и развитие чужих миров (если автор не оставил прямого запрета) совершенно нормальным. Произведение «по мотивам» может оказаться не слабее и даже сильнее исходника, но оно должно быть самоценным, логичным и НЕЛЖИВЫМ. Мне поперек горла не сам факт написания фанфика, не факт замены одних событий другими, а ООС. Я знаю, многие считают себя вправе эти самые ООС писать и при этом еще пенять автору за «неправильных героев», но мне будет неприятна Татьяна, отравившая мужа, чтобы и княгиней остаться, и Онегина получить, Холмс, вступивший в долю со Стэплтоном, карьерист Павел Корчагин, трусливый Портос, бездарный Мастер, нимфоманка Ассоль.

Перевод способен книгу как угробить, так и вознести. Я готова отвечать за свои собственные художества, но за переводчиков и автопереводчиков — увольте. Недавно мне дали ссылку на самочинный перевод на украинский. Этот язык я знаю, так что смогла оценить. Произошла в восторг, особенно при виде «ера Серпня». Это который изначально эр Август (кто не в курсе, «серпень» по-украински и есть «август». Месяц).

Про «матчасть»
Вопрос читателя:
Насколько, по-вашему, фэнтези и фантастика должны отражать реалии — как истории, так и современности?
Ответ:
Начнем с того, что никто никому ничего не должен. «Если елки стали красные, значит, автору видней» (©), а если читатель красных ёлков не хочет, он не станет про них читать. Или будет, но будет при этом фыркать и писать разгромные отзывы с цитированием учебника ботаники на предмет хлорофилла и голосеменных. Или терпеть, если помимо цвета елок его занимает то, что под сенью данных елок происходит.
Спрос с авторов, пишущих научную фантастику, альтернативную историю, квазиисторию (термин не ах, но другой в голову не приходит) и антиутопии иной, чем с авторов космоопер, классической фэнтези, притч и сказок.
В сказке достаточно сообщить, что «царицу в тот же час в бочку с сыном посадили, засмолили, покатили и пустили в Окиян — так велел-де царь Салтан». Никаких вопросов. В антиутопии, описывающей СУПЕРРАЦИОНАЛЬНОЕ общество с ограниченными ресурсами, выкидывание заведомо ненужных членов этого общества на мертвую планету в капсулах, каковые капсулы, как и энергоносители, представляют очевидную ценность, режет глаз вплоть до полного «не верю!»
В космоопере читатель спокойно воспринимает сверхсветовые скорости, переходы в подпространство, превращение опилок в золото в полевых условиях и мгновенное овладение любым языком. Звук в вакууме не распространяется, ну и что? Лукас от этого хуже не стал.
Увы, что позволено Лукасу, не позволено Жюлю Верну. В научной фантастике любой монстр должен быть обоснован. Как перумовская Туча. Начиная играть на заведомо реалистическом поле, приходится следить за мелочами, которые у выбравших иные условия игры коллег «не считаются».
При этом я далека от того, чтобы стенать на предмет точного соответствия числа мундирных пуговиц или корабельных заклепок земным аналогам. Если авторы не только исторических романов из земной истории, но и вроде бы документальных работ с матчастью обращаются весьма вольно, фантастам и вовсе можно. Подход, при котором отягощенный теми или иными познаниями критик волевым решением приравнивает условия планеты Шелезяки к условиям Курской магнитной аномалии и начинает разоблачать несоответствие шелезячных реалий курским, откровенно глуп. А вот определенная корректность, на мой взгляд, необходима. Если в книге персонажи, выпив кофе, немедленно засыпают, надо либо пояснить, что на данную расу кофеин действует иначе, чем на людей, либо сообщить, что этот кофе назван так в шутку, либо переименовать напиток.

О «бетинге» и «гамминге»
Лично я без бета-тестинга и консультантов свою работу считала бы халтурой.
Тех, с кем я работаю, проще всего разделить на консультантов по специальным вопросам, «свежий глаз» и непосредственно бет.
«Свежий глаз» — он и есть «свежий глаз». Видит то, что человек, единожды написавший, четырежды переписавший и сорок раз прочитавший, прохлопает.
С консультантами понятно. Если не хочешь «стремительных домкратов», надо работать над матчастью, но никакой Яндекс и никакие справочники не превратят дилетанта в медика, моряка, пожарного, конника, фехтовальщика, альпиниста, сталевара. Кроме того, есть подробности, о которых в справочниках и мемуарах не прочтешь, потому что для авторов они несущественны или же очевидны (будет вам Денис Давыдов объяснять, как он раскуривает трубку, или Рокоссовский — подробно расписывать походное меню!), а художественный текст без них голый. Есть еще художественная литература, но тут существует опасность потащить дальше чужой домкрат, который от этого не становится менее стремительным. И остаются профессионалы, у которых можно не только узнать, какова, к примеру, вероятность извержения, но и какими цветами отливает пар в долине гейзеров — и что чувствуешь, оказавшись там впервые.
Написанный по мотивам источников (а источники надо читать самому) и расспросов текст должен быть проверен и уточнен. Историком. Лошадником. Фехтовальщиком. Врачом. Музыкантом. Зоологом.
Теперь непосредственно бета-тестеры.
Объективно оценить свой текст не просто трудно, но очень трудно, субъективная же оценка меняется — что вчера кажется удачным, сегодня воспринимается как провал. И наоборот. И вот тут чужое мнение очень помогает, но не всякое и уж точно не сюсюкающее.
Во-первых, тестер должен читать то, что пишет автор, а не экземпляр, взятый в библиотеке Мёнина. Во-вторых, тестер должен быть честен, жесток и уметь спорить. В-третьих, тестер должен обладать с автором сходным литературным вкусом и жизненными взглядами. Тогда мнение этого человека можно с достаточной степенью вероятности приравнять к мнению, которое имел бы о книге сам автор, если бы он ее не написал.
ИМХО, сейчас слишком часто путают дружбу с взаимным облизыванием, но кукушко-петушиный симбиоз (как и отношения «барин — дворня») дружбой не являются никоим образом. В лучшем случае приятельством: приятное сказал, приятное услышал. Дружба подразумевает честность и, если нужно, режет, не дожидаясь перитонита.
Нет, тестер не должен придираться ради придирок, но если ему что-то не нравится, должен сказать (как и о том, что нравится). Автор волен согласиться или поспорить. Если в результате спора автор останется при своем мнении, тоже хорошо. Значит, это его, автора, осознанный выбор, а не случайная оплошность или недоработка.
И еще один момент. Когда пишешь, многое держишь в голове, но в тексте-то его еще нет. То, что ты ЗНАЕШЬ, из букв на экране или в тетрадке не следует — или следует со скрипом. И вот тут тестер, который не знает, что у тебя в голове, незаменим. Если у него два и два не складывается, надо править.
При этом есть писатели, которым посторонние в процессе не нужны и даже опасны. Есть писатели, которым нужны соавторы и которые вне соавторства невозможны. Есть писатели, которым непосредственный отклик в процессе написания не нужен (хотя «читки» доверенным друзьям устраивали в свое время едва ли не все балующиеся пером). Есть писатели, которым нужна реакция. Есть писатели-фельетонисты, как Дюма и Диккенс — им без немедленного отката и отклика пишется плохо. Зачем стричь под одного пуделя рыб и птиц? От этого не выиграет никто — ни рыбы, ни птицы, ни читатели. Проиграет и пудель — от него будут требовать полета.

Об отношении автора к персонажу
Вопрос читателя:
Как по-вашему, что подвигает людей брать чужого персонажа и — нет, не просто писать фанфик, или альтернативную концовку, продолжение, вбоквел, — а использовать этого персонажа (чаще всего выбирают умных, сильных, интересных личностей) лишь для того, чтобы всласть его помучить?
Ответ:
Я бы не привязывала «мучительство персонажей» к фанфикерству, хотя там это встречается достаточно часто: это лишь частное проявление модного нынче сюжета. Многим отчего-то нравится читать про то, как сильного и гордого человека доводят до скотского состояния, когда он начинает казаться жалким тем, кому чужие сила и гордость поперек горла. Зато в раздавленном и растоптанном виде его можно пожалеть, причем свысока, а то и представить себя утирающим слезы и кормящим с ложечки с последующим вразумлением, обращением, умужением или еще каким слэшем.
ИМХО: многие книги (и фики) подобного плана работают на самоутверждение читателя (писателя) путем унижения тех, кто изначально сильнее и ярче и никогда на такого читателя (писателя) в реале не глянул бы. Тому, кто в подобном самоутверждении не нуждается, читать подобное неприятно и даже противно, а расписывать именно в таком ключе и с таким придыханием в голову никогда не придет.
Характерно, что авторы книг(фиков)-унижений старательно обходят ситуации, когда люди не теряют себя, как бы кошмарно у них ни складывалось. Достаточно вспомнить женщин, раз за разом отказывавшихся признаваться в колдовстве, что бы с ними ни творили. Или прошедших мясорубку НКВД, но не признавшихся ни в чем и ни на кого не показавших. Были подследственные, которых так и не смогли вытащить на публичный процесс и стреляли втиxyю, как того же Молчанова. Были такие, которые выдерживали, выходили на волю и жили дальше. Как Рокоссовский, что до конца своих дней не расставался с револьвером, потому что второй раз пройти через то, что он выдержал, не хотел. Увы, признание самого факта существования подобных характеров поперек горла довольно значительному контингенту, вот они и наслаждаются примерами унижения крупных личностей. Или настаивают на невозможности существования оных. Или на том, что те руководствуются исключительно шкурными мотивами. Тоже помогает самолюбию, видимо.
Кроме того, на мой взгляд, чернуха (и порнуха) наиболее просты по исполнению и дают гарантированную аудиторию. Особенно если автор не намерен утруждать себя, создавая характеры, интригу, мир. Написать красивую, востребованную историю красивой любви, пусть и с грустным концом, без таланта и без души не выйдет; зато расписать с физиологическими подробностями сцену насилия, расчленения, пыток достаточно просто. Даже человеку анатомически и исторически безграмотному, но имеющему доступ к аналогам, так как у потребителей достоверность подменяется расписыванием крови и грязи. И неважно, что герой при таком обращении сдох бы сутки назад. Подробно, похабно, кроваво, беспросветно — значит, «правда жизни». По крайней мере с точки зрения сурового мужчины 15 лет с ником Великий Расчленитель или изощренной дамы того же возраста, именующей себя Великой Жрицей Смерти.
Помимо логики повествования, о ненужности данной сцены свидетельствует схематичное, невыразительное, скомканное описание того, что было «до» и «после». Особенно ярко это проявляется именно в фиках, когда берутся готовые герои и бросаются в мясорубку. Неважно, что происходящее противоречит логике и характерам персонажей. Главное — можно не возиться, придумывая мир, внешность, характер, имена, а быстренько-быстренько приступить к тому, что с их точки зрения главное. Лично мне это противно.

Вопрос читателя:
Почему вы так ненавидите своего героя <Дик Окделл>? Вы как будто специально ставите его в такие ситуации, когда он оказывается в невыигрышном свете. Мне кажется, Автор не имеет права так поступать с героем, который ему не нравится, только потому, что выбрал его мальчиком для битья...
Ответ:
Ну в самом деле, почему Обломов не поднялся с дивана, не стал Пржевальским, не уехал в Азию и не открыл лошадь? А Ионыч?! Ну как он мог стать таким жлобом, вместо того чтоб пойти в народ и жениться на слепой крестьянской девушке?!
Если кто обидится, так тому и быть, но дело в том, что ни автор читателю ничего не должен, ни, тем более, читатель автору. Автор ИМЕЕТ ПРАВО рассказать любую историю про любого героя. Читатель ИМЕЕТ ПРАВО оценить эту историю и этого героя. Читатель ИМЕЕТ ПРАВО плеваться, обижаться, возмущаться, шипеть (восторгаться и мурлыкать), но Герасим все равно бросит собачку под паровоз. Писатель ИМЕЕТ ПРАВО плеваться, обижаться, возмущаться (мурлыкать и восхищаться) читателями, которые не оценили (оценили) его нетленку (тленку), все равно судьбу книги решат читатели.
Я Дика не ненавижу и не показываю в каком-то свете, я его показываю таким, каков он, именно он (а не Люк Скайуокер или Ранд) есть. И в ситуации я его ставлю не «как будто специально», а специально. На то и автор, чтобы ставить героя в ситуации. Если герой в этих ситуациях не нравится, значит, я своего добилась.
Разглядите же вы, наконец, границу между людьми и их действиями! И между отношением к личности и отношением к тому, что эта личность творит!
Ну можно, можно испытывать симпатию к кардиналу Сильвестру, взвалившему на себя ношу не по силам и честно ее тащившему, даже если этот человек постепенно потерял связь с реальностью и совершил ряд страшных ошибок, обернувшихся катастрофой.
Можно испытывать симпатию, можно сочувствовать и, тем не менее, не оправдывать его. Показывать эти ошибки и их последствия во всей их красе. Можно его даже свергнуть, убить, осудить. Потому что он губит державу. Или идею, как тот Фиеско у Шиллера.
А можно и не испытывать симпатии, а просто изображать его человеком, а не упырем. Пытаться разобраться, как и почему он стал таким.
Давайте все-таки откажемся от дурнофэнтезийного (или дурношкольного) восприятия мира, в котором если не Свет, то Тьма, и если не ангел, то черт. Белый жеребец — эльфийский воитель. Черный — назгул. А вдруг кто на сером в яблоках?! А если на ЗЕБРЕ?! Караул!
Насколько проще закрыть глаза на половину и решить, что автор персонажа безоговорочно одобряет. Ведь если герой симпатичный, значит, автор его одобряет, правильно? А этот... нехороший автор тут же показывает, насколько мерзкое дело ложные обвинения — даже в случае, если есть в чем обвинить.
— АААААААА! — кричит читатель. У меня все сыплется! Дайте мне простую картину обратно!
Специально для любителей передергивать и делать вид, что они не поняли: какие очки ни возьми — черные, серые или розовые, все одинаково плохо, потому что мир — цветной.
Я симпатизирую многим героям (сочувствую еще большему количеству). При этом, симпатизируя и сочувствуя, я отнюдь не считаю их самыми правыми, самыми правильными, самыми умными, самыми сильными и так далее. Я их не оправдываю, но я их понимаю. В ОЭ ошибаются, дают слабину, приносят зло себе и другим практически все. И при этом большинство персонажей остается людьми, которых можно понять, которым можно посочувствовать и которых есть за что уважать. И есть за что дать по голове.

Критика и отношение к ней
Вопрос читателя:
Как Вы считаете, стоит ли отстаивать свою точку зрения перед читателями / критиками / редакторами? Зачастую замысел автора предполагает одно, а некоторые люди видят в нем совершенно иное. Под всех же не подстроишься... Или стоит пытаться?
Ответ:
Насчет читателей.
Давайте сразу договоримся, что за теснящиеся в голове пациента образы и ассоциации ни показывавший оному пациенту картинки доктор, ни Малевич с черным квадратом, ни Шишкин с мишками ответственности не несут. Как и автор текста не несет ответственность за экземпляры, взятые читателями в библиотеке Мёнина. Даже если фамилия такого читателя Белинский или Жданов. Если бояться того, что МОЖЕТ прийти в голову читателю, творить надо исключительно в стол, а еще лучше — сжигать текст на месте.
Есть такой викторианский анекдот:
— Мисс Джонс, вы поедете в Бат?
— Что вы, миссис Добс, там же МУЖЧИНЫ!
— Ну и что? Они там очень приличные и хорошо одеваются…
— Как вы не понимаете?! Под одеждой они все равно ГОЛЫЕ!
Такой мисс Джонс с ее воображением чем больше объясняешь, тем больше она думает… мммм… о своем, о девичьем.
Теперь о своей точке зрения и отстаивании оной.
ИМХО, объяснять всем и каждому, что ты хотел сказать, не надо, но если то, что ты имел в виду, вообще НИКТО не понимает, это повод задуматься. Если вас правильно понимает значительное число созвучных вам по вкусам и мыслям людей, текст свое дело сделал. Если при этом вас не понимают (не желают понимать, делают вид, что не понимают) люди вам НЕ созвучные и неприятные, то тем более все в порядке.

Про критиков и критику.
Чтобы адекватно воспринимать критику и извлекать из нее пользу, ИМХО, нужно:
1. Не исходить из того, что ваше произведение посильнее «Фауста» Гете.
2. Не думать, что публикация вашего произведения (хоть в Сети, хоть на бумаге) — важнейшее событие, в сравнении с которым войны, выборы, олимпиады, выходы бестселлеров и блокбастеров не значат ничего.
3. Не считать себя тварью дрожащей, а свое произведение — квинтэссенцией безграмотности, посредственности и комплексов.
4. Понимать, что отношение к вашей книге не является определяющей характеристикой личности критика. Не записывать с лёту того, кто похвалит, в лучшие друзья и корифеи всех наук. Не объявлять того, кто обругает, врагом народа и умственно неполноценным.
5. Не поджимать хвост, не нападать, не отрекаться от себя и не менять поминутно свое мнение.
Техника безопасности при работе с критикой:
Встречаясь с сетевой критикой, смотрите на место, на повод, в связи с которым вас начали разбирать, и на личность критика.
1. Бегло осмотреть место критики. Откровенно враждебные ресурсы лучше покидать сразу же.
2. Проверьте, в связи с чем вас помянули:
• Если просто прочли и высказались по существу, это заслуживает внимания.
• Если притянули за уши в качестве примера в чужом споре или же «назло» оппоненту, уходите. Если, конечно, вам не интересна стартовая дискуссия.
• Если вас восхвалили или заклеймили в связи с общей направленностью данного ресурса, уходите, если только вы не одержимы идеей миссионерства и не готовы разделить судьбу Кука.
3. Бегло проглядите отзыв, оценив степень категоричности. Обнаружив односложные «отстой / супер!», «очередное свидетельство деградации фантастики», «где вы видели таких драконов», «автор ничего не понимает в синтезаторах Мидас», уходите. Если, конечно, вы не мазохист и не таксидермист-коллекционер.
4. Прежде чем принимать критику во внимание, убедитесь, что:
• Критик не принадлежит к «оптовикам», отвергающем (превозносящим) не только вас, но целый пласт.
• Вас не записали в члены семьи изменников Родины, то есть в группу, с которой дерутся просто потому, что дерутся.
5. Определите тип вашего критика. Критикующую братию условно можно разделить на:
• Заинтересованных читателей. Их в первую очередь интересует текст. Таких всегда полезно выслушать и действовать по обстановке.
• Узких специалистов. Их интересует не лес, но отдельные деревья. Неоценимы при отсутствии профессиональных консультантов, но сами нуждаются в двойной и тройной проверке.
• Ангажированных выразителей. Их мнение, а частенько и манера общения — функция мнения определенной группы. Это может быть как серьезный литературный семинар, так и полдюжины блогеров. Объективности здесь ждать не приходится, а как выстраивать отношение именно с этой группой (игнорировать, каяться, подлизываться, объясняться, дразнить, вступать в бой) — решать вам.
• Самоутверждающихся за чужой счет. Этих в первую очередь интересует собственная персона, вернее, производимое оной впечатление. Напоминают лирического героя Канцлера Ги, а именно трехпалого ленивца, которому хочется быть большим и страшным, а приходится «висеть на ветке, листики жуя». Довольно часто являются еще и ангажированными выразителями. Случай тяжелый, но пользу извлечь можно и из него. Главным образом по принципу «Если хвалят тебя и тебе они рады, значит что-то и где-то ты сделал не так».
• Страстно ненавидящих догонятелей. Этих интересует сразу и текст, и личность автора, а также личная жизнь, толщина кошелька и метраж жилплощади. Они готовы скакать за автором десять дней, чтобы сказать, как он, автор, бездарен, глуп, закомплексован и им безразличен. При этом тексты знают едва ли не наизусть, соответственно, могут принести ощутимую пользу. Крики догонятелей привлекают нормальных читателей, выловленные блохи подлежат устранению, а сами преследователи могут пригодиться при создании характерных персонажей. Четвертый клок шерсти, которую можно получить с этой разновидности критиков, — осознание того, что ты преодолел определенный порог, за которым каждого автора стережет его личная мышь. Она будет плакать, колоться, громко пищать, но продолжать грызть кактус. Следующая стадия — группа мышей, а на определенном этапе грызуны начинают собираться в стаи, но заслуживают не больше внимания, чем одна-единственная маленькая мышка.
6. Прежде чем перейти к сути критических замечаний:
• Убедитесь, что критик читал именно вашу книгу, а не чужую, только в похожей обложке. А также не был ли прочитанный экземпляр взят в библиотеке Мёнина или же написан самим критиком. В собственном воображении.
• Оцените степень конкретики. Если похвала или хула сводятся к «роман написан хорошим / отвратительным языком», «сюжет оригинален / предсказуем», «герои яркие / безликие», «автор велик и могуч / бездарен», не тратьте времени. Критик явно не дописал в школе сочинений о типичных представителях и не даст вам ничего, кроме ностальгических воспоминаний о Чацком и Сонечке Мармеладовой.
7. Если вас критикуют за фактические ошибки, убедитесь, что критик выудил этот пассаж из вашего текста. Его там может просто не оказаться. Если же он есть:
• Проверьте, правильно ли рецензент понял написанное. А то напишешь про дощатый доспех, а критик решит, что речь о дереве, и примется объяснять, что железо его рубит.
• Если вас поняли верно, спокойно проверьте, кто прав — вы или критик. На утверждения типа «конных арбалетчиков не бывает» следует отвечать ссылками на серьезные книги, где оные арбалетчики фигурируют.
• Если вы поняли, что ошиблись, — признавайте это, не юля и не огрызаясь. Несоответствие числа мундирных пуговиц или заклепок не дает критику права идентифицировать книгу как «полную фигню». Лермонтов, написав, что «Терек прыгает, как львица с косматой гривой на хребте», допустил зоологический ляп.
• Если вам указывают на несоответствие числа пуговиц мундиру Финтифлюйского полка Ферапонта Великого, а вы пишете про другой полк, другого государя и другой мир, спокойно поблагодарите за информацию и напомните, что ваша книга — не калька земной действительности. Только сперва проверьте, имеет ли Ферапонт Великий хоть какое-то отношение к вашей книге: очень может быть, что не имеет.

Распространенные критические претензии:
• Вы написали о селекционере, выведшем особо крупный огурец.
Критик углядел плагиат и радостно ткнул пальцем в очевидный (ему) источник. Не обращайте внимания. Автор не несет ответственности за то, что критик ограничился прочтением «Репки», а биография Мичурина прошла мимо него.
• Вы написали о баскетболе.
Критик обвинил вас в пристрастии к высоким мужчинам. Не обращайте внимания. Автор не несет ответственности ни за то, что критик смотрит баскетбол потому, что там «тааакие мальчики», ни за то, что критик уродился ростом 1 м 44 см.
• Вы написали о жирафе.
Критик обвинил вас в отрыве от жизни — и многостранично, страстно и саркастически доказывает, что жирафов не бывает и быть не может. Не обращайте внимания. Автор не несет ответственности за то, что критик не читал Акимушкина и Брема, не смотрит передачу «В мире животных», не посещает зоопарк и вообще не является Гумилевым.
• Вы написали о драконе / летающей тарелке.
Критик многостранично, страстно и саркастически доказывает, что даже младенцам известно, что число голов у драконов кратно трем / гравилеты имеют шестиугольные иллюминаторы. Не обращайте внимания. Это ваш дракон / тарелка, и принадлежит вам, а не критику. Хочет трехглавого — пускай ищет в другом месте или пишет сам.
• Вы написали о том, как расцветает роза.
Критик многостранично, страстно и саркастически доказывает, что писать о розах, когда в Закобякинском районе сокращается ареал живучки ползучей, — эскапизм. Не обращайте внимания. Розам — розово, живучкам — живучково. И вообще — см. выше.
• Вы написали. Просто написали.
Вас заклеймили в одной обойме с ... — далее по списку. Если список вам симпатичен и вам в нем уютно, обращайте внимание и гордитесь. Если список НЕ симпатичен, подумайте, как вы там оказались. Если по принципу «У кактуса есть иголки, у ежа есть иголки, следовательно кактус = еж. Еж является переносчиком бешенства, кактус = еж, значит, кактус является переносчиком бешенства. Немедленно убрать кактусы из школ и детских садов!» — не обращайте внимания. Это не ваши проблемы. Это к доктору, причем не вам.
• Вы написали. Вот взяли и написали.
Критик не осилил, осилил с трудом, просто не смог читать, etc. Не обращайте внимания. Это не ваши проблемы.

О групповой полемике на почве вкусовщины (она же «моя трава» и «не моя трава»):
Дурак дальний куда опаснее дурака близкого. Он способствует обобщению, а от обобщения до недоумения, обид, ссор, вражды между умными, вменяемыми людьми не столь уже много шагов. Дурак, с которым мы учимся, работаем, соседствуем, оказываемся в одном вагоне, если так можно выразиться, индивидуален. Мы видим в нем не национальность, религию, идеологию, а дубину стоеросовую, Мнение дурака о том, как нам обустроить всё, никого не волнует. Но дурак приходит домой, включает компьютер и начинает вещать и излагать. Дистанционно. Нет, что он дурак, видно и тут, беда в другом: его глупость начинают увязывать с теми, от чьего имени он вещает. А дальше срабатывает нехитрая ловушка.
Допустим, я люблю кактусы, очень люблю, но при этом не имею ничего против гераней. А какой-то дурак-кактусофил имеет и начинает нести агрессивную тупую дичь на сей счет. Я вижу, что он дурак, но при этом знаю, что и я не геранефоб, и мои друзья-кактусофилы не геранефобы. Следовательно, этот дурак в нашей среде — исключение, ну и черт с ним!
Мы молчим, а любители герани видят, что на них наскакивает агрессивный урод, и закономерно встопорщиваются. Рано или поздно кто-то неудачно отругивается, задевая кактусы как таковые. Это видит какой-нибудь горячий кактусофил, отвечает тоном выше, а дальше по нарастающей.
Геранщики судят о кактусофилах не по молчащим умным и вменяемым нам, а по дураку. Кактусофилы судят о геранщиках по их агрессии и по их дуракам, которые сбегаются и подхватывают знамя глупости. Всё. «Окрестности в пожаре пылают за окном» (©).

#нейминг #писательство

У кого есть идеи, как назвать тайное государственное ведомство, подотдел фсб, которое изучает параллельные миры, похищения и всякую паранормальщину? Ну хреново у меня с неймингом...

#радость #писательство

Небольшая радость состоит в том, что мне всё же удалось в 6 главе создать конфликт у персонажей. Это притом, что у них наконец всё наладилось, они подружились, полюбились и чуть не поженились. Теперь можно двигаться дальше и писать тётку-вампиршу, которая по его крови определит, что большего д...ма она в жизни не пробовала и не в курсе, что там в его крови, может, даже радиация. Может, она даже коньки от такой дегустации отбросит, тоже неплохо, вампиров как грязи, да и персонаж проходной.
А я уж думала, за полгода опять всему разучилась. Ишшо могу пока)

#гендер #писательство

Вот тот момент, когда вдруг в голову приходит неожиданная мысль: а какого это у меня в книге нет женских второстепенных персонажей? Мысль дурацкая, потому что чувствуешь себя при этом как минимум продюссером Нетфликса, который не использовал квоты на фем-персонажей в пред-продакшне. Ну, допустим, в 1 части был второстепенный женский персонаж 1шт. А тут во 2 части что, и бармен мужик, и антагонисты все мужики, и протагонист мужик, и домовой мужик и придут они сейчас к мужику-вампиру. Ну скучно же. Пусть будет тогда вампирша. Какая-нибудь учительница русского языка, язвительная, как щёлочь, и внешность чтоб такая же, волосы цвета хозяйственного мыла. Ну одно же слово - кровопийца.

#писательство #литература #история #длиннопост #нам_не_дано_предугадать
В порядке иллюстрации к моему прошлогоднему посту про «синие занавески».
О смене парадигм, или Не посмотреть ли на старое по-новому?

ГРАФОМАН, ПАРОДИСТ И БЕЗУМЕЦ: три истории.
История первая.
Кто интересовался пушкинской эпохой, знает, что в те сказочные времена жил да был граф Дмитрий Иванович Хвостов, обер-прокурор Святейшего Синода и действительный тайный советник, а также всем известный поэт. Печально известный. С неодолимым побуждением к творчеству, но — как сказал один гончаровский герой другому — побуждение в него вложили, «а самое творчество, видно, и забыли вложить».
Но что взять с графомана? Он же потому и графоманит, что ему медведь на ухо наступил.

#писательство

Неожиданно для себя осознал одну простую, но важную вещь.

Писатель - это не место назначения. Не окончание пути, не финишная прямая и не вершина какой-нибудь фигуральной горы или лестницы. Не признание, не гонорар, не награда, не вышедшая на полки бумажная книга.

Писатель - это сам путь. И ты перестаешь быть писателем ровно тогда, когда перестаешь писать. И сколько бы текстов, романов, регалий у тебя не было бы за спиной, ты не можешь останавливаться на достигнутом. Все написанное остается в прошлом, а жить прошлым попросту нельзя. Нужно движение, развитие, самосовершенствование. Мы растем, умнеем, и вместе с нами растут и умнеют наши истории. Писательство - это большое путешествие длинною в жизнь. Иногда нужно устраивать привал, останавливаться на отдых, чтобы продолжить этот пусть с новыми силами. Но никогда, ни за что его не бросать.

С остальным творчеством, наверное, точно так же.

#вопрос #фанфики #писательство

Чтобы вы посоветовали начинающему автору? Вся история сложилась в голове, но при переносе её в ворд получается какая-то нелепица

#всякая_фигня #писательство #нейросеть #chatgpt

Господи, как перестать ржать?)))))
Пишу в книге сцену, персонажи едут в карете, мне нужно, чтобы один из них закурил, но я не в теме, существуют ли в том времени способы мобильного прикуривания. Погуглила, не нашла ответа. Решила по совету коллег-писателей воспользоваться ChatGPT. Тот тоже не прояснил вопрос. Вспомнила, что в таких случаях рекомендуют попросить ChatGPT написать "от лица". Решила попробовать, ввела запрос: "представь, что ты писатель, и опиши, как персонаж из XVIII века прикуривал сигару без спичек и без свечей".

Эта история достойна Букеровской премии, имхо 😆😆😆

Он пристально рассматривал свою сигару, понимая, что у него не было спичек или свечи, чтобы зажечь ее. Но Александр был человеком изобретательным и наблюдательным.
Он подошел к окну, которое пропускало последние лучи заходящего солнца, и снял с полки маленькое зеркальце в пышной золотой раме. Осторожно удерживая его в руке, он посмотрел на отражение солнечного света на стене напротив.
Свет падал взбрызгами на полу, словно золотые клочья, создавая игру теней и преломленных бликов. Александр подвигал зеркальце, направляя световые лучи на небольшую свежесрезанную веточку сосны, которая лежала на его письменном столе.
При тщательном наблюдении он заметил, что отражение солнечного света на хвое создавало искрящиеся микроогоньки. Это была его идея!
Быстро Александр взял сигару между пальцами и начал вращать ее вокруг своей оси, прикладывая хвою сосновой веточки к концу сигары. Медленно, но с уверенностью он двигал веточкой, стараясь передать световые искры на сухой табак внутри сигары.
И вдруг, веточка засветилась маленьким пламенем. Александр был исполнен радости, когда увидел, как огонь начал распространяться по сухим табачным листьям. Он тщательно подул на маленькое пламя, чтобы оно не погасло, и аккуратно приложил свою сигару к губам.
Вдыхая первую дымку, он почувствовал привычное удовлетворение, которое дарила ему сигара. Александр, благодаря своей наблюдательности и изобретательности, нашел способ прикурить сигару без спичек.

Как же всё-таки романтично писать такие проникновенные тексты за бесплатно. Я сейчас не шучу - действительно прониклась чувством этого безвозмездного служения вдохновению. Мой фанфик - Альберт и Консуэло

#вдохновение #творчество #писательство #наталиякругликова

#писательство
Ребят, скажите, что вы делаете когда вам сцена кажется искусственной или надуманной, но в ней нет ничего подозрительного?
Например, сидит группа людей в комнате и общается, а потом один из них внезапно говорит "пойдём хавать пиццу", и некоторые согласившиеся уходят, оставляя других наедине.
Почему в жизни такая ситуация выглядит нормальной, а в рассказе искусственной?

#даты #литература #писательство #цитаты
150 лет со дня рождения Михаила Пришвина.
Первостепенное имя в ряду русских авторов-«натуралистов» — таких, как С.Т.Аксаков, В.Арсеньев, И.Соколов-Микитов, К.Паустовский, В.Бианки, Н.Сладков, В.Песков…
Человек, который сказал: «Нет, никогда в лесу не бывает пусто, и если кажется пусто — это ты сам виноват».

Практически всё, что он написал, выросло из заметок, дневниковых записей — опавших листьев, как называл этот жанр публицист и философ Василий Розанов, некогда учитель географии в той самой гимназии, где Пришвин учился.
(Кстати, Розанов же его из гимназии и выставил: не сложились, мягко говоря, отношения. Спустя много лет, когда Прищвин был уже известным автором, Розанов сделал полуизвиняющееся замечание в том смысле, что, мол, только на пользу пошло. А Пришвин… нет, сына он в честь Розанова называть не стал, а подарил ему свою книгу с отчасти уважительной и отчасти ехидной надписью: «Незабываемому учителю и почитаемому писателю».)

Пришвин родился в 1873 и умер в 1954 году: даты говорят за себя сами. В 1916 году он записал в дневнике:
Интересно, с какими чувствами он перечитывал эту запись в 1917-м и в 1941-45?
Короткая, но очень емкая запись — пожелание на новый (1927) год:
Насчет «заплакать» не настаиваю, но вообще-то — мне тоже, тоже вот этого заверните, пожалуйста! да побольше, чтоб с запасом…
Уже в 1914 году в пришвинском дневнике мелькнула фраза:
А за 4 месяца до Октября он записал следующий короткий разговор:
Пришвин был среди тех интеллигентов, кого вдохновила Февральская революция, но привела в ужас Октябрьская:
Однако Россию писатель так и не покинул. И когда прошел первый шок, попытался осмыслить случившееся — и свои чувства по этому поводу:
Со временем Пришвин дошел до мысли, что и нонконформизм, и принципиальность могут принимать разные формы — и сложно сказать, какая из них по-человечески более ценная:
Может быть, именно присущая натуралисту сосредоточенность на наблюдениях за годовым кругом и прочими природными циклами привела его к этому образу «вращения» мира?
С годами он научился видеть за конкретными фигурами и событиями безликие исторические силы:
Впрочем, сама действительность менялась еще быстрее, чем отношение к ней:
Отношения с новой властью со временем у Пришвина сложились не то чтобы хорошие, но взаимно терпимые. Несколько послереволюционных лет он перебивался чем пришлось — пахал, огородничал, работал библиотекарем, «шкрабом» (школьным работником); потом наконец вернулся к писательству. Хотя в плане тематики Пришвин всю жизнь тяготел к этнографии и природоописанию, неприятностей с цензурой избежать не получалось. В 1950 году он вскользь заметил:
Особенно трудно ему пришлось с двумя романами: полуавтобиографической «Кашеевой цепью» — и с «Осударевой дорогой» (о восходящей к Петру I истории Беломорско-Балтийского канала). Слишком рискованные параллели и темы возникали при сопоставлении фигуры и дела Петра с его «наследником» Сталиным. В итоге целиком эти романы были изданы только после смерти обоих — и писателя, и вождя народов, — как, впрочем, и повесть-сказка «Корабельная чаща», и книга миниатюр «Глаза земли»…

Несколько дневниковых замечаний об искусстве и творчестве:
О читателях и критиках:
А вот замечание по поводу Майн Рида. Кроме шуток, изрядный комплимент:
Вот как надо романы писать!
Про экранизации:
Литература и мораль:
В заключение — маленький забавный эпизод из жизни, занесенный Пришвиным в дневник (5.01.1934). Он очень хорошо (на мой взгляд, прямо-таки символически) иллюстрирует уровень взаимопонимания между автором и эпохой.
Вообще-то логично: кого же и приглашать на курсы Куркрола, как не тов. Л.Атора?

#литература #даты #писательство #нам_не_дано_предугадать
275 лет назад (а точнее, 31 декабря 1747 года) родился немецкий поэт Готфрид Август Бюргер. Далеко от нас — во всех смыслах. И даже немцы едва ли назовут его в числе своих величайших поэтов.
Но не обязательно быть величайшим, чтобы оставить след.
Поднятая Бюргером литературная волна докатилась и до нашего «здесь и сейчас». Во-первых, балладой «Ленора», которую перевел Жуковский, сделав на ее основе еще две вариации: «Людмила» (1808) и «Светлана» (1813). В результате оба эти имени вошли в обиход, так что без Жуковского и его вдохновителя Бюргера современных Людмил и Светлан звали бы как-то иначе…
А во-вторых, без Бюргера не было бы и всемирной славы барона Мюнхгаузена. Между тем знаменитый барон (лицо историческое) у восточных славян и прибалтов — практически свой человек!
Уж не говоря о вдохновении, которое он пробудил у писателей.

Меня засосала, опасная трясина...

Очень интересно, как вы - будучи творческими людьми - справляетесь с одной проблемой: большим объёмом предстоящей работы. И не с технической стороны (купи удобный компухтер\кресло\шторы\железную дверь и т.д.) а с моральной. Как вы психологически подготавливаете себя к тому, что есть громадный ворох идей, которые "ну когда-то бы надо бы написать"?
Я прочитал кучу книг по писательскому мастерству и только одно объяснение мне понравилось: Стивен Кинг советовал относиться к работе как к постепенной выточке громадной статуи - шаг за шагом и щепа за щепой.
И мне стало интересно: а есть ли другие способы обхода этого ступора?

#писательство

Сегодня редактор выложил мой рассказ "Ледяной дождь". Он просто молодчина, обработав весь текст в примерно 43 тыс. знаков (а это на 3 тыс. знаков больше авторского листа) за 3 дня. Это же круто! Даже я редактируя текст, справлялся с ним за 3-4 свободных дня, а с работой удовольствие растягивалось до недели. Уважаю за проделанную работу!
#писательство #редактор #ATLA #Аватар

#литература #писательство #длиннопост
Про концовки я уже писала. А сегодня — про
ЗАГЛАВИЕ
Кто-то сказал, что заглавие для книги — как шляпка для женщины. Казалось бы, не все ли равно, что там на голову нацепить?..
Умберто Эко в эссе «Заглавие и смысл» назвал его «ключом к интерпретации». Даже заглавия-эпонимы, которые сводятся к имени героя, могут навязывать авторскую волю. Так, заглавие «Отец Горио» фокусирует внимание читателей на фигуре старика, хотя для романа не менее важны Растиньяк или Вотрен. (Причем он представлен именно как «отец».)
Свой знаменитый роман Эко хотел назвать максимально нейтрально — «Адсон из Мелька», потому что принципиально не желал давать читателю никаких установок. Но издательство с таким «бесцветным» названием заведомо бы не согласилось. Рабочим названием романа было «Аббатство преступлений», однако его автор тоже забраковал: «оно настраивало читателей на детективный сюжет и сбило бы с толку тех, кого интересует только интрига. Эти люди купили бы роман и горько разочаровались».
Заглавие «Имя розы» было в итоге выбрано потому, что роза как символическая фигура «до того насыщена смыслами, что смысла у нее почти нет». Этим Эко хотел отрезать читателю возможность уцепиться за авторскую подсказку, но… только добился целого потока интерпретаций! Увы.

Какие бывают заглавия?
Простой способ классификации — структурный. Заглавия однословные, вопросительные, заглавия-имена, «прилагательное + существительное», «объект А и объект В» и т. д.
Но от такого деления проку мало. Название «Затерянные в океане» ничего общего, кроме структуры, не имеет с названием «Поющие в терновнике»: Майн Рид кратко характеризует сюжетную ситуацию своего романа, а Колин Маккалоу с помощью образа-символа поэтизирует любовные переживания героев.
Минутка истории.
Давным-давно заглавие могло выполнять роль, которая сегодня перешла к аннотации:
«Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего 28 лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами; написанные им самим».
Вот настоящее, авторское заглавие всем известного романа. А вот не менее известная пьеса:
«Замечательная история о венецианском купце, с чрезвычайною жестокостью еврея Шейлока по отношению к названному купцу, причем он вырезает из его тела ровно фунт мяса, и с сватовством за Порцию посредством выбора среди трех шкатулок — как она много раз была представлена слугами лорда Чемберлена, сочинение Вильяма Шекспира».
Не боялись классики спойлеров!
Наши отечественные авторы тоже не отставали — и не забывали о рекламе, учитывая и целевую аудиторию. Названия книг начинались с «Зело пречюдная и удивления достойная гистория…» или «Страха и ужаса исполненная и неизреченного удивления достойная гистория…». Еще каких-нибудь полтыщи лет — и все это будет много короче: «фэнтези», «хоррор»…
Долго держались в топе двойные заглавия, раскрывающие поучение. В XIX в. они оставались уже больше приемом стилизации («Власть тьмы, или Коготок увяз — всей птичке пропасть») или даже уступкой цензуре («Похождения Чичикова, или Мертвые души»).
Во всяком случае, начиная с XIX века, авторы к заглавию стали относиться очень серьезно, потому что поняли: оно задает угол зрения, под которым читателю предлагается воспринимать весь текст.
Грибоедов предполагал сначала назвать свою комедию «Горе уму» — но в такой формулировке содержался посыл, что беда Чацкого имеет «внешнее» происхождение: от гонений и непонимания. А вот «Горе от ума» — тут уже не так все просто!
Тургеневский роман «Накануне» сначала назывался «Инсаров». Смена названия сдвинула фокус с героя на общую ситуацию межвременья: Россия на пороге перемен.
Первую свою комедию Островский поначалу назвал «Банкрот». Но тоже быстро понял, что для него как автора важнее не главный герой — и что там по большому счету вообще нет такого героя, а есть общая система, которой повязаны все персонажи. Так мы получили «Свои люди — сочтемся!»
Толстой был оскорблен в лучших чувствах своеволием редактора, заменившего название его повести «Детство» на «Историю моего детства», ибо имел в виду писать не мемуары, а психологический портрет возраста.
(И как тут в тысячный раз не вспомнить, что сам Толстой едва не назвал «Войну и мир» — «Всё хорошо, что хорошо кончается»!)
Заглавие стало ключом к проблематике и компонентом стиля.
Беллетристы завлекали читателя «тайнами», «ужасами», «убийствами» и пр. Авторы, пишущие на злобу дня, делали ставку на экспрессивность и ораторскую насыщенность: «Что делать?» «Десять дней, которые потрясли мир» и т. п. Авторы социальных романов — на символы и оценки: «Некуда», «Обрыв», «Новь», «Поднятая целина», «Гроздья гнева». Футуристы стремились шокировать мещан: «Дохлая луна», «Облако в штанах». А названия романов социалистического реализма («Железный поток», «Как закалялась сталь», «Цемент», «Гидроцентраль, «Лесозавод») даже помимо воли своих авторов обнаруживали дефицит человеческого начала, которое вытесняется мертвой материей.
Булгаков очень долго бился с будущим «Мастером и Маргаритой». Были последовательно отброшены варианты: Копыто инженера, Жонглер с копытом, Консультант с копытом, Черный маг, Великий канцлер, Сатана, Вот и я, Шляпа с пером, Черный богослов, Он явился, Пришествие, Фантастический роман.
Бывает очень интересно поразмыслить не только над школьными классиками.
Например, Дюма. Почему он назвал один из самых своих популярных романов «Граф Монте-Кристо» (а не, к примеру, «Эдмон Дантес») — объяснить нетрудно. Во-первых, звучит зазывнее. Во-вторых, Дюма интересует именно метаморфоза, произошедшая с героем: каким он стал вследствие предательства, как далеко может завести его жажда мести.
А вот почему другой известный роман Дюма называется «Три мушкетера»? Где тут, собственно, дʼАртаньян?
Это уже можно объяснять по-разному. Одно из объяснений, навскидку: это идеальный образ крепкой мужской дружбы, какой ее впервые увидел восторженный юный герой, на протяжении всего романа стремящийся доказать, что он ее достоин — достоин стать четвертым. И в качестве такой идеальной модели Дюма закрепил этот образ в заглавии.
Все возможные варианты заглавий четко классифицировать не получится — их слишком много; но большей частью их можно отнести к одной (или сразу двум-трем) из следующих групп:

1. Самый бесхитростный вариант — заглавия, представляющие собой предельно усеченный синопсис произведения: Повесть о доме Тайра. С Земли на Луну. Вокруг света за 80 дней. Затерянные в океане. Человек-невидимка. Приключения Тома Сойера. Убийство в Восточном экспрессе.
Их задача — дать читателю общее представление о том, что его ожидает. Они нередко встречаются у фантастов, детективщиков и пр.
Хотя в случаях, подобных, например, «Похождениям бравого солдата Швейка во время мировой войны», читателю суждено убедиться, что за авантюрным сюжетом, обещанным в заглавии, много чего еще скрывается… И это бывает не так уж редко.

2. Следующая ступень — заглавия-синекдохи. Они либо кратко называют центральное событие (а), либо используют какую-либо сюжетную деталь (б).
Примеры а) — Маскарад. Женитьба. Дуэль. Восстание ангелов. Война с саламандрами. Смерть героя. Возвращение короля.
Примеры б) — Хижина дяди Тома. Портрет Дориана Грея. Алые паруса. Гранатовый браслет. Стеклянный зверинец. Бильярд в половине десятого. Игра в бисер.
В отличие от предыдущего случая, здесь читатель получает менее отчетливое (а) или вовсе смутное (б) представление о том, с чем ему предстоит столкнуться.
Названия такого типа нередко тяготеют к символу: Маскарад — образ фальшивого мира, Алые паруса — мечты, Игра в бисер — утонченной и бесплодной игры интеллекта.
А Чехов, наоборот, обычно называет свои рассказы кратко и «маловыразительно» (Альбом, Винт, Налим, Крыжовник, Припадок) именно затем, чтобы не навязывать читателю заданную точку зрения на текст. Это его принципиальная установка.
Заглавия полностью раскрывают смысл только через контекст. Так, название романа Р.Олдингтона «Смерть героя», как постепенно выясняется, носит горько-ироничный характер. В главном персонаже очень мало героического: это заурядный юноша, один из «потерянного поколения» — павших на войне жертв демагогии и пропаганды.
А вот похожее название романа «Смерть Артура» имеет уже иной смысл, гораздо менее очевидный. В самом деле, почему роман XV (!) века, представляющий собой компиляцию всего артуровского цикла, называется, к примеру, не «Жизнь и деяния короля Артура и его рыцарей Круглого Стола» и даже не «Жизнь и смерть Артура», а сразу — «Смерть Артура» (хотя она, само собой, будет только в финале)? Предмет для размышления. Во всяком случае, это сразу бросает на артуровскую утопию тень обреченности.

3. Двойные заглавия.
Эта группа выделяется скорее по синтаксическому признаку, но у двойных заглавий тоже есть специфические сферы применения.
Часто они расширяют и уточняют предмет повествования: схема «герой + его характеристика» (Прометей, или Жизнь Бальзака), «герой + тема / сюжет» (Юрий Милославский, или Русские в 1612 году), «герой + идея / оценка» (Гойя, или Тяжкий путь познания) и т. п. Осложненный вариант: Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского.
Двойные заглавия могут также задавать также две точки зрения на предмет, создающие своего рода стереоскопичное видение (В поисках Парижа, или Вечное возвращение).
А в современной литературе, особенно массовой, они чаще всего служат созданию интриги, завлекая читателя не только броскостью, но и неожиданным соположением понятий (Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами; Стеклянный дом, или Ключи от смерти — и т. п.).
Впрочем, с такой целью двойные заглавия использовали писатели самого разного масштаба:
Крокодил, или Пассаж в Пассаже (Ф.М.Достоевский)
Доктор Фишер из Женевы, или Ужин с бомбой (Г.Грин)
Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер, или Не мечите бисера перед свиньями (К.Воннегут)
Клуб Дюма, или Тень Ришелье (А.Перес Реверте)
Дом и остров, или Инструмент языка (Е.Водолазкин)
Хотя литературные «мэтры» делали это скорее в порядке иронической стилизации.

4. Имена: Фауст. Дон-Кихот. Евгений Онегин. Тарас Бульба. Айвенго. Гобсек. Обломов. Рудин. Ругон-Маккары. Лолита.
Казалось бы, вариант самый простой и без претензий. Указывает, что в фокусе будет находиться определенный персонаж (возможно, воплощающий собой некий тип или явление).
Так называется, например, большая часть романов В.Скотта. Но если подумать, в случае Скотта это и есть самое удачное решение: его романы показывают отражение истории в человеке. Тот же Айвенго — саксонский рыцарь, который служит королю-норманну, — воплощает важную для автора идею единства нации.
Имена можно немного развернуть. И тоже не безразлично — как. Если вместо Госпожи Бовари и Анны Карениной будут Эмма Бовари и Госпожа Каренина — это далеко не одно и то же. Как не одно и то же — заглавие-имя (Консуэло) и заглавие-фамилия (Рудин). В первом случае акцент сделан на личности, во втором — все-таки на типе.
Важно, есть ли дальнейшие уточнения (профессия, например). Так что во многих случаях даже имеет смысл отнести такое «расширенное» заглавие к следующей группе.

5. Имя замещается или дополняется обозначением статуса либо профессии: Зверобой. Антикварий. Кавказский пленник. Мцыри. Ревизор. Бесприданница. Доктор Живаго. Два капитана. Парфюмер.
Например, называя свой роман «Ученик», П.Бурже подчеркивает, что за преступлением главного героя маячит тень его наставника — «безобидного» философа-теоретика. Тем самым внимание читателя привлекается к проблеме «ответственности за идею».
В заглавии «Бесприданница» уже заключена вся жизненная драма героини, живущей в мире, который не придает цены человеку как таковому.
Нередко упускают из вида, что в знаменитом романе Диккенса второе слово нужно писать с большой буквы: не «Домби и сын», а «Домби и Сын». Между тем разница принципиальная, потому что мистер Домби в своем малыше видит не ребенка, а именно будущего компаньона и наследника (и здесь зерно назревающей трагедии). Название относится не к людям, не к родственной связи, а к торговой фирме. Это было так важно для Диккенса, что полное авторское заглавие — «Торговый дом Домби и Сын. Торговля оптом, в розницу и на экспорт». (Сегодня его обычно воспроизводят полностью только на форзацах изданий и в алфавитных указателях, так что искать там этот роман нужно не на букву Д, а на букву Т.)

6. Имя / статус героев позиционирует их как целое либо его часть: Оцеола, вождь семинолов. Пуритане. Улав, сын Аудуна из Хествикена. Майкл, брат Джерри. Дети капитана Гранта. Дочь Монтесумы. Любовница французского лейтенанта. Я, грек Зорба. Девять принцев Амбера.
Такие заглавия нередки, например, у Джека Лондона, который много писал о роде, о принадлежности к роду, — в отличие, например, от Жорж Санд, которую интересовали как раз индивидуальности, так что для ее романов характерны именно заглавия-имена.
В зависимости от сюжета названия этого типа могут акцентировать героическое или трагическое звучание: Последний из могикан, Тэсс из рода д`Эрбервиллей. А в заглавиях типа «Братья Карамазовы» вообще ни один из героев не выделен: упор делается именно на родственную связь.
Называя свой роман «Арап Петра Великого», Пушкин делает акцент на причастности своего предка к великому делу «строительства России». Это вполне очевидно. А вот вопрос, над которым уже придется немного подумать: почему другой свой роман он назвал не «Петруша Гринев» и даже не «Маша Миронова», а «Капитанская дочка»?
Название драмы Чехова «Три сестры» подчеркивает родство и определенную общность судеб героинь, но одновременно подталкивает к сопоставлению. А вот «Дядя Ваня» в контексте всей пьесы высвечивает другой момент: как же вышло, что герой, прожив полжизни, так и остался просто чьим-то «дядей»?

7. Заглавия оценочного типа, характеризующие героя (героев): Смешные жеманницы. Собака на сене. Герой нашего времени. Униженные и оскорбленные. Идиот. Не от мира сего. Отверженные. Милый друг. Белая гвардия. Великий Гэтсби. Зеленый Генрих. Человек-зверь. Как закалялась сталь. Очарованная душа. Клубок змей. Посторонний. Талантливый мистер Рипли.
Это подсказки, но довольно коварные, потому что необходимо учитывать, кому принадлежит оценка (вовсе не обязательно — автору). Далеко не все, как Лермонтов или Мюссе (Исповедь сына века), считают себя обязанными подробно объяснять, какое именно содержание они вкладывают в свое определение.
Например, «Идиот». Название указывает на главного героя — Мышкина, «князя Христа». Но его оценка принадлежит не автору, а окружающим Мышкина людям, которые не способны воспринимать любовь, кротость и доброту иначе как идиотизм. Таким образом, формально заглавие является оценкой героя, а по существу — оценкой тех, кто его окружает. Не как идиотов, конечно, — скорее как у братьев Стругацких: «Бедные злые люди».
Нередко такого рода названия содержат более или менее скрытую иронию, которая выявляется по мере развития сюжета, когда читатель получает возможность оценить «таланты» мистера Рипли, меру «величия» Гэтсби — и присмотреться к мопассановскому Жоржу Дюруа, «милому другу», а попросту — альфонсу.
По этой причине Тургенев заменил название своего первого романа — «Гениальная натура» — на нейтральное «Рудин». Первый вариант отзывался скрытой насмешкой, а писатель, хотя и видел все слабости своего героя, искренне уважал его честность и благие порывы.
Частная разновидность оценочного заглавия, с использованием инструментального творительного падежа, нередко включает в себя метафору: Унесенные ветром, Отягощенные злом, и пр.

8. Заглавия оценочного характера и суждения, относящиеся к сюжету в целом: Ярмарка Тщеславия. С любовью не шутят. Горе от ума. Бедность не порок. Обыкновенная история. Воскресение. Американская трагедия. Оглянись во гневе. Христа распинают вновь. Домой возврата нет. Какое надувательство!
Как разновидность этого типа можно рассматривать также заглавия вроде: Кто виноват? Что делать? Маленький человек, что же дальше? Они содержат указания на связку: «есть некая проблема, требуется найти пути к ее решению».
Здесь тоже не все однозначно и просто. Островский, к примеру, любил озаглавливать свои пьесы пословицами. Но смысл таких комедий, как «На всякого мудреца довольно простоты» или «Сердце не камень», не сводится к пословичной морали — и вообще имеет с ней мало общего.
Название романа Гончарова «Обыкновенная история» заиграет новыми — ироническими — красками, если прикинуть, что эта «обыкновенная» история приключается как раз таки с молодым человеком, который мнил себя чем-то исключительным.
И читатель должен еще разобраться, что конкретно считает Драйзер «американской трагедией» — не сам же факт убийства, описанного в сюжете.
А заглавие «На Западном фронте без перемен» самым трагическим образом диссонирует с развязкой романа Ремарка…

9. Заглавия-антитезы: Гордость и предубеждение. Коварство и любовь. Моцарт и Сальери. Отцы и дети. Таланты и поклонники. Преступление и наказание. Война и мир. Сила и слава.
Их задача очевидна: обозначить главный, с точки зрения автора, конфликт или проблему. Хотя делают это авторы, опять же, по-разному: Дж. Остин — на полном серьезе, а Чехов (Толстый и тонкий) — формально-насмешливо.
И с такими названиями приходится труднее всего переводчикам, если в них закрадывается полисемия. Передать ее на другом языке в точности невозможно, и отсюда сразу возникает перекос в интерпретации.
Например, «Sense and Sensibility» Дж. Остин переводят то как «Разум и чувства», то как «Чувства и чувствительность». Оба варианта возможны, но многозначность слова «sense» не передает ни один.
И все в курсе, какие проблемы создает для переводчиков название «Война и мир». В переводе утрачивается игра не только двух основных значений русского слова «мир», но и нескольких дополнительных, между тем как в эпопее все они задействованы. «Мир» — это не-война, человеческое сообщество, Вселенная, крестьянская община, светская жизнь (как жизнь «в миру», в отличие от монашеской), христианская община (миром Господу помолимся) и т. п.
В переводах все это исчезает. Недаром, наверное, японцы плюнули на все эти попытки и назвали «Войну и мир» в переводе:
Но тут хоть еще можно со скрипом догадаться. А над «Капитанской дочкой» они, пожалуй, еще покруче прикололись:
Ну, наверное, японцам вот так понятнее…

10. Локусы: Дворянское гнездо. Собор Парижской Богоматери. Грозовой Перевал. Мельница на Флоссе. Холодный Дом. Лавка древностей. История одного города. Тихий Дон. Раковый корпус. Аэропорт.
В первом приближении это, конечно, место действия, но значимое. Случаи, когда название привязано исключительно к сюжету, редки: например, у Диккенса лавка древностей — это место, где происходит встреча с главными персонажами и завязывается сюжетная интрига.
Напротив, «Собор Парижской Богоматери» по своей значимости приближается к заглавиям-символам — готический собор своим величием подавляет человека, но вместе с тем является творением человека; эта антитеза воплощена в центральном персонаже романа — архидьяконе Клоде Фролло, раздираемом противоречивыми страстями: это личность на сломе эпох, принадлежащая одновременно средневековью и новому времени.
Обобщением является и щедринский город Глупов — вневременной образ Российской империи.

11. Темпоральные заглавия: Двадцать лет спустя. Накануне. Вешние воды. Девяносто третий год. Жерминаль. В поисках утраченного времени. 1984. Осень патриарха. Сто лет одиночества. Мартовские иды. Семнадцать мгновений весны.
Они нередко срастаются с заглавиями-локусами (Вечера на хуторе близ Диканьки, Города и годы) и тоже могут превращаться в символические (И дольше века длится день).
Темпоральные заглавия чаще всего задают вектор движения во времени: воспоминание, надежда, предчувствие — и тем самым более или менее скрыто ориентируют на сравнение «сегодня» и «вчера». Это придает ощутимую элегическую окраску не только таким произведениям, как эпопея Пруста, полностью посвященная теме памяти, но даже авантюрному роману Дюма: и дʼАртаньян, и сами читатели не могут не сожалеть о том, что жизнь 20 лет спустя развела былых неразлучных друзей по разные стороны политической баррикады.

12. Символы: Пиковая дама. Мертвые души. Красное и черное. Гроза. Обрыв. Спрут. Кукольный дом. Роза и Крест. Чайка. Вишневый сад. Поднятая целина. Котлован. Луна и грош. Весенний снег. На исходе дня. Имя розы.
Формально почти каждое из таких заглавий можно отнести к другой группе (оценочное, темпоральное, локальное и т. п.), но здесь главное то, что они поднимаются до высокой ступени обобщения и приобретают неоднозначность. Пиковая дама — и старуха, и карта, и судьба Германна (причем выбранная им самим). Обрыв — и место действия одной из кульминационных сцен гончаровского романа, и источник главной коллизии: распадение связей между поколениями, между людьми. Поднятая целина, конечно, — конкретный природный образ, но в значительно большей мере — метафора перестройки сознания.
Для символа (в отличие от эмблемы) характерна многозначность, и многие заглавия этого типа содержат целый веер возможных интерпретаций. Красное и черное — не только цвета двух прижизненных иллюстраций к роману Стендаля. Это еще и цвета рулетки, крови и смерти, а также цвета возможных жизненных путей героя: энергия — и отречение; революция / война — и монастырь… и т. д.
Нередко причины выбора того или иного символического заглавия полностью объясняются только в комментариях автора, если он такие комментарии дает (например, в «Имени розы»), но в любом случае какие-то ключи к нему содержатся и в тексте, хотя бы в неявном виде.
Так, из воспоминания Фолкнера становится ясно, что название романа «Свет в августе» для него ассоциативно связывалось с темой памяти о прошлом: в августе в Миссисипи «есть несколько дней где-то в середине месяца, когда вдруг появляется предвкушение осени, когда приходит прохлада и сияние мягкого, блестящего света, как будто он явился не из настоящего, но из прошлых, старых, классических времен…»
Но даже без учета этого побочного обстоятельства в романе есть пейзажная сцена, которая задает основное значение символа. Воспоминания окружают героя в «тот момент, когда весь свет удалился с неба, и была бы ночь, если бы не тот слабый свет, который неохотно вдыхали высохшие листья и травинки, который оставляет все ещё немного света на земле, хотя сама ночь уже пришла». Развязка романа окончательно расставляет точки над i: никакая тьма не в силах окончательно изгнать свет из мира и из душ людей.

13. Заглавия, задающие жанровый вектор: Письма темных людей. Исповедь. Былое и думы. Записки охотника. Легенда об Уленшпигеле. Сага о Форсайтах. Педагогическая поэма. Звездные дневники Ийона Тихого. Хазарский словарь. Хроники Заводной Птицы.
В отдельных случаях они являются просто указанием на форму повествования, но чаще определяют «тональность», в которой автор предлагает интерпретировать произведение.
Важно не промахнуться: «Божественная комедия» не вызывала у своего автора никаких юмористических ассоциаций: комедией во времена Данте назывались, во-первых, произведения, написанные не на латыни, а на народном языке (в данном случае — итальянском), а во-вторых — с хорошим концом. Рай — чем не хэппи-энд? (А эпитет «божественная» вообще автору не принадлежит: считают, что так назвал Комедию ее большой поклонник — Боккаччо.)
Совсем другое дело — общее наименование бальзаковского цикла романов «Человеческая комедия». Оно задает грустно-иронический взгляд Автора с высоты своего Авторского Всезнания на мелкую житейскую суету, амбиции, надежды и страхи персонажей «Комедии». Их жизненные драмы с этой огромной дистанции воспринимаются, конечно, уже совершенно иначе…
«Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» сразу настраивает на эпико-героический лад. Название «Житейские воззрения кота Мурра» предупреждает, что читателя явно ожидают не просто записки, а записки с философской претензией, на которую автор поглядывает иронически. А «Сага о Форсайтах» возводит повествование о нескольких поколениях семейства английских буржуа до уровня эпического обобщения.
Характерен выбор, который сделан в романе П.Мериме. Там поведана драматичная история двух братьев, пути которых развела гражданская война. Тем не менее автор демонстративно не завершил сюжетную линию: роман даже заканчивается предложением читателю самостоятельно вообразить себе последствия гибели одного из них от руки другого. Для автора оба они суть лишь точка приложения темы национальной трагедии — Варфоломеевской резни ХVI века. И он назвал свой роман не по имени / именам героев, а «Хроники царствования Карла IX».

14. Цитаты и аллюзии, явные и скрытые: Темные аллеи. Улисс. По ком звонит колокол. Зима тревоги нашей. Сними обувь твою. Время жить и время умирать. Шум и ярость. Авессалом, Авессалом! Вся королевская рать. Пролетая над гнездом кукушки. День восьмой. Над пропастью во ржи. Левая рука Тьмы. Ковчег Шиндлера. В круге первом. Ложится мгла на старые ступени…
Очевидно, что такие заглавия ориентированы на распознавание, поэтому, как правило, используются широко известные источники: чаще прочих — Библия и Шекспир. Бывают и исключения: Бунин назвал свой известный рассказ (и весь цикл) «Темные аллеи» — по одной строчке стихотворения Огарева, сегодня памятного немногим. В таких случаях авторы нередко делают отсылку непосредственно в тексте произведения — конечно, не сноской, а устами кого-нибудь из персонажей.
Разновидностью этого типа являются заглавия, цитирующие реплику одного из героев этой же книги, — например, роман Х.Ли «Убить пересмешника» или «Любите ли вы Брамса?» Ф.Саган. В этом случае тоже очень важно, кто и при каких обстоятельствах произносит эти слова.

15. Катахрезы, парадоксы и прочие приемы, рассчитанные на привлечение внимания: Скупой рыцарь. Каменный гость. Пир во время чумы. Перелетный кабак. 451 по Фаренгейту. Лысая певица. Почтальон всегда звонит дважды. Заводной апельсин. Троянской войны не будет. Автостопом по Галактике. Понедельник начинается в субботу. Моя семья и другие звери. Ходячий замок. Вверх по лестнице, ведущей вниз. Мечтают ли андроиды об электроовцах? Вокзал потерянных снов.
Их «рекламная» функция очевидна, но ею дело не исчерпывается. Помимо задачи заинтересовать читателя, они подчеркивают трагически неразрешимую остроту конфликта — таковы, например, все заглавия «Маленьких трагедий» Пушкина. «Понедельник начинается в субботу» отражает не только веселую суету и неразбериху, царящую в романе, но и характеры персонажей — энтузиастов своего дела, для которых работа есть не добывание средств к жизни, а сама жизнь — потрясающе интересная.
А название «Вверх по лестнице, ведущей вниз» взято автором из жизни. Это объявление в школе: «Запрещается идти вверх по лестнице, ведущей вниз». В исходном контексте оно служит зеркалом административной тупости, но в контексте всего романа превращается в метафору нелегкого учительского труда — просвещать и воспитывать вопреки всем ведущим вниз официальным «лестницам».

И во многих случаях заглавия книг содержат признаки двух-трех, иногда четырех групп сразу.
Например, «Бойня №5, или Крестовый поход детей» — и двойное заглавие, и оценочное. «Пигмалион» — одновременно и характеристика героя, и аллюзия на миф, со скрытым указанием на развитие событий.
«Янки при дворе короля Артура» — и заглавие «принадлежности» (герой характеризуется как деловитый американец-северянин), и заглавие, работающее на контрасте: он попадает в совершенно чуждую ему среду, что, в свою очередь, становится двигателем сюжета и основой главного конфликта.
«Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» — это и отсылка к сюжету, и цитата (в данном случае — реплика одного из персонажей), и метафора: в роли таких несчастных «лошадей» выступают, ясное дело, герои книги. Кроме того, это безусловно заглавие «эффектного» типа. А с формальной точки зрения — заглавие-вопрос. Последнее, впрочем, не так уж важно, потому что вопросительные заглавия мало распространены и при этом могут выполнять самые разные задачи.

#писательство #фанфики

Надо ставить предупреждение "смерть персонажа" в минике, если героев, допустим, всего 3-4? Понимаю, когда макси и непонятно, кто умрет.
А так же это спойлер получается.

заблудшие #цитаты #писательство #нам_не_дано_предугадать
Популярность для автора — обычно не конец его горестей, а лишь начало новых. Когда она все же приходит, тут-то и наваливаются настоящие проблемы...
К.И.Чуковский — доктор филологических наук, писатель, переводчик, литературный критик, лауреат Ленинской премии — жаловался:
Но, будучи очень умным человеком, Корней Иванович нашел способ избежать такой катастрофы.
Следом за «Крокодилом» он выдал «Тараканище», «Мойдодыра», «Муху-цокотуху», «Телефон», «Федорино горе», «Бармалея», «Бибигона», «Чудо-дерево», «Краденое солнце», «Айболита»… в надежде, что муки выбора окажутся не под силу признательным потомкам.
Расчет оправдался.
На его памятнике написано просто: КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ.

Мораль: начал — так не останавливайся.