Увеличение (джен)

Это был странный день. Все началось с того, что у меня все падало из рук: в прямом и переносном смысле. Я разбил банки на кухне. Разумеется, нечаянно — подвела координация. Потом споткнулся — камней во время обеда стало больше, и я с размаху чуть не впечатался носом в розовую землю.

Но это было цветочками: когда я услышал громкий голос, доносящийся из рупора, я не на шутку испугался:

— Всем срочно прибыть на поляну! Срочно! — говорил он.

Многие побросали свои дела и, шаркая ногами, поспешили на поляну для пикника. Я присоединился к толпе: на моей памяти такой клич был впервые, и мне оставалось гадать, что же случилось.

— Наверное, опять река выходит из берегов, — предположил мне мужчина, спешащий рядом со мной, — помню, было время: Война тогда была не слабой.

Все сводилось к Войне. Так или иначе. Как будто у нас единственная опасность — Война. Лично я ничего в ней страшного для себя не видел, только для Дру, а таких как она — единицы. И то, я занимаюсь этим вопросом и скоро его решу, так что Война скоро будет нам побоку.

Странно, что звал не Дед: голос был точно не его. После того, как он поймал меня в своем доме (благодаря стараниям Ленни, естественно), я хорошо запомнил его голос. Я ждал, что этот голос меня выгонит, но этого, как вы помните, не произошло. Так вот: народ созывали спасатели.

— Разве не Дед объявляет Войну, и разлив реки, и все остальное? — спросил я.

Мужчина пожал плечами.

К сожалению, поблизости я не видел Отто, вот у него бы я все выяснил заранее. Но его не было ни с работниками кухни, ни с грузчиками, ни с кем из работников. Ну ладно, не так уж и страшно: мы все равно были почти на поляне.

В отличие от того вечера, когда я впервые увидел Деда, все стояли и никто даже не думал садиться.

«В ногах правды нет» — откуда-то знал я, но сделал как остальные: занял свободное место в полукруге и начал ждать стоя.

Напряжение витало в воздухе. Кто-то тяжело дышал. Кто-то шаркал ногой в попытке успокоится. Кто-то едва заметно покачивался. Я видел все больше и больше знакомых лиц: Дру, Ная, Норба, тетушку Розанну с ее учениками — новым поколением, раздатчиков обедов, женщин в юбках, которых я успел запомнить. Не всех я знал по именам, но лица помнил. Нас было много, и мы были разные, но все одинаково ждали новостей.

Когда один из спасателей — особенно статный и внушающий доверие — вышел в центр, мне показалось, что все замерли. Воздух застыл, и я вместе с ним.

— С прискорбием и сожалением вынужден сообщить, — начал спасатель. Слова давались ему нелегко, он то и дело останавливался, делал паузы, но и без пауз его речь была медленной. Он строго дозировал информацию и наблюдал за тем, как ее воспринимает общественность.Нас живет много. Сотни, тысячи. Все вылезли из своих нор, а те, кто не могут, слушают в домах. Но я знаю, я не один не на шутку напрягся. Шутки были закончены — произошло действительно нечто страшное.- Что наш глубокоуважаемый Дед сегодня скончался, — закончил он.

В толпе прошел не то вздох сожаления, не то удивления.

— Не может этого быть! — заверещал писклявый голос откуда-то справа. Я даже не повернул головы, чтобы посмотреть, кому он принадлежал. Когда говорят о смерти — едва ли что другое имеет значение.

— Но это так, — ответил или ей, или всем, кто не верил, спасатель, — вы знаете, что Дед не мог иметь потомков, но когда-то и его век должен был закончиться. Это произошло сегодня. Он просто упал и…- спасатель остановился, чтобы взять себя в руки, — и не дышал. Всё.

И это все звучало потрясающе. Но не в значении «прекрасно», а в значении «потрясение». Все были потрясены. Такой сильный, такой здоровый Дед и…умер. Раз — и упал. Раз — и не дышит.

Признаюсь, когда первый шок прошел, я даже обрадовался, на миг, на мгновение: подумаешь, умер Дед. Когда нас сюда созывали, в голове каждого были мысли и похуже. Смерть происходит. Все умирают. Но она становится настоящей только тогда, когда происходит рядом с тобой. С твоими близкими, с твоими знакомыми, только тогда она реальна. Остальное — миф.

— Имя Деда теперь свободно? — разрушила воцарившуюся тишину Дру. Все были в своих мыслях.

— Нет, — покачал головой спасатель, — нет, мы его увековечим,. Мы никого больше не будем звать так. Это дань уважения. Все согласны?

Поднявшийся гул одобрения поддержал спасателя, и Дру кивнула. Она опустила глаза и на меня не смотрела. Наверное, ей было тяжело. Она ко всем относилась хорошо, а к Деду — особенно. Она его искренне уважала. И сейчас ей было больно. Многим было больно в тот момент. Меня поразил факт смерти Деда и слегка огорчил, но не оттого, что Деда больше нет, а оттого, что смерть правда существует.

— И теперь нам предстоит сложный выбор, — почему-то продолжал спасатель, хотя казалось, что все слова уже были сказаны, но он все говорил. Теперь его речь стала проще: — нам надо выбрать нового руководителя нашего города.

Я замотал головой. Где же Отто? Как я и говорил — настало его время. Я был обеими руками за его кандидатуру. Но его не было видно.

— На самом деле, кандидатур немного, — сказал спасатель, — нам нужен кто-то, кто по силам сопоставим с Дедом. Тот, кто будет руководить возведением купола и будет нести ответственность за безопасность каждого.

Точно — почти дословно он описывал Отто. Отто, наверное, стоял где-то позади всех, примеряя на себя роль главного, и скоро, как только спасатель закончит свою речь, выйдет к нам в своей форме и покажет, что может быть не хуже Деда.

— Нимели не может поднимать купол самостоятельно, а наш многоуважаемый Отто отказался по определенным причинам, поэтому, кажется, у нас нет выбора, только как…

Неприятное скребущее чувство появилось под ложечкой. Мне казалось, на меня смотрят глаза Деда, в точности, как в тот раз, на том пикнике, когда я не знал своего предназначения, но знал что ничего хорошего его внимание мне не сулит. Вот и сейчас, несмотря на то, что Дед умер, а между словами «Отто отказался» и «нет выбора» прошло очень мало времени, но я успел понять, успел догадаться, что за всем этим последует.

— Назначить руководителем нашего города Алибастера! — закончил он.

Если бы мог — я бы упал в обморок. Честное слово.

* * *

Мир сужался: он сужался до устремленных на меня глаз, от которых по телу пробегал мороз. Казалось, все были поражены не меньше меня. Но это не им выпала сомнительная участь стать главным. Все это было похоже на шутку.

— Он же молод, -сварливо пробурчал старик Уорингтен, — молод и глуп.

Некоторые протяжно заугукали, соглашаясь. Признаюсь, я не сдержался и тоже начал поспорить:

— Я не могу. То есть не хочу. То есть и не могу, и не хочу — и вообще, — я решил зайти с козырей, — я решил уйти от вас! Вот!

— Такова воля Деда, — провозгласил спасатель, разом отрезая все возражения, и мои, и не мои.

Но если Уорингтена и остальных эта фраза устроила, то меня не совсем. Когда это Дед успел выразить свою волю? Он что, написал завещание? Созвал собрание за несколько минут до смерти? Или что он сделал? Почему-то все сожаление о смерти Деда выветрилось, заполнив освободившееся место для эмоций злостью. Я злился. Дед и с того света решил помыкать мной!

— Предлагаю назначить Октавиуса! — попытался я, — он такой же, как я, но только мудрее, сильнее и…

Спасатель покачал головой.

— У Октавиуса есть причины, достаточно весомые, чтобы не давать ему власть, — пояснил спасатель, не вдаваясь в подробности.

Но сварливый Уорингтен и тут вставил свои пять копеек. Что за создание — везде видит только плохое! И зачем Дру его утешает?

— Ага, знаем мы эти причины! — как можно громче сказал тот. — Сколько душ он загубил, когда возомнил себя королем? А потом сбежал, а? Сотни? Тысячи? Какое ему место Деда? — не прекращал он. — Пусть работает — грехи замаливает!

Кажется, Отто рассказывал что-то о власти, но я не думал, что это окажется настолько серьезным.

— А этот что? Будет лучше? — послышался голос.

Я не знал. Честно, понятия не имел. Я знал одно: это не моя работа. Ответственность — это не про меня. Мне не нужен был этот город ровно настолько, насколько и я ему. Но почему-то мы были связаны сильнее, чем оба того хотели.

— В любом случае, у нас нет выбора, — заключил спасатель.

И я вышел в круг.

Мне не хлопали, не кричали, не вставали в моем присутствии. Да я этого и не хотел.

* * *

Слишком много дел на меня навалилось. Первым делом, пришлось переехать в дом Деда. Переносить его картотеку ко мне никто не хотел, к тому же, мне ясно дали понять, что его Дом полон секретов о городе и его жителях. Я даже обрадовался этому, потому что решил: я найду того гончара, которого спрятал от меня Дед. Я пытался, я читал карты, я искал, но на третьи сутки понял: Дед меня перехитрил. Он спрятал эту информацию или уничтожил. Что не облегчило мне задачу.

Во-вторых, ко мне по сто раз на день прибегали гонцы и что-то говорили: о рождении и смертях, о предвестниках Войн, о событиях на горизонте, о новых соседях, о переправах Элли вниз по реке, и еще о чем-то. Причем тут я? Зачем мне столько информации?

Чаще меня не кормили, и это было, конечно, в третьих. Никаких привилегий.Одни сложности. Вместо праздных шатаний по городу, вместо дней с Дру, вместо провоцирования Боссов, когда я бегал от них по окраине в попытке заполучить мутацию, было другое: дни полные тоски и ответственности. Все что-то от меня хотели, и это меня злило.

В первый день я пытался вникать в их слова, а потом направлять с их проблемами к Дру, к Отто, да к кому угодно. На второй я показательно их игнорировал. На третий ко мне никто не пришел, и я выдохнул. Припрыгивая от радости, я поспешил к Дру.

На улице на меня не смотрели, со мной не здоровались как-то особенно и, мне даже показалось, что меня замечают меньше, чем раньше: все были заняты чем угодно, но не делами. Центр пустовал, камни засоряли дорогу. Ветер ходил ходуном, из пещер были слышны голоса: все бездельничали. Я хмыкнул. Хоть раз они занялись чем-то полезным.

— Я не буду тебе ничего советовать, — строго сказал Отто, когда мы увиделись. Я сказал ему, что в курсе его неудачного опыта, а он ответил: — Я ошибся, так что я не имею право тебе что-то указывать тут. Решай сам.

И я и решил. То, что меня предпочитали не замечать, а вместо работы теперь только и делали что отдыхали, мне нравилось больше, чем дела, навязываемые Дедом.

И тогда, спеша к Дру, я впервые подумал, что, возможно, на самую капельку я стану лучшим руководителем, чем был Дед. И все остальные. Я дам жителям то, чего у них не было. То, чего не было у Дру, у Отто, у меня, но что мне бы точно хотелось иметь. Я дам им свободу.

* * *

Свобода… Какое емкое слово. Дед заплатил за нее своей смертью, и мы все, от уборщиков до спасателей, принимали его жертву, мы все были рады отдохнуть. Мне больше не было грустно из-за смерти Деда. Его смерть стала иметь смысл, и я понял, что быть главным не так уж и плохо, когда ты можешь не только наказывать, но и поощрять. Когда ты можешь руководить. Когда ты можешь сказать:

— Эй, Коррингер, теперь есть можно всем когда угодно и сколько угодно, ты понял?

И он кивнет, насупившись, но безропотно отдавая одну порцию за одной в желудок тунеядца, который палец о палец не ударил за день.

Я могу сказать:

— Эй, Силенсия, оставь свой разрушитель при себе, он никому не сдался!

Она, вероятно, поплачет, но прекратит наконец-то тратить свои силы не пойми на что.

Я скажу:

— Най и Норб, нечего шататься ко мне, мне неинтересны ваши новости! Вы все взрослые — вы сами можете решать!

А я займусь тем, что и планировал: добуду мутацию и уйду с Дру. А они и без меня прекрасно справятся. Уж я-то их научу.

* * *

— Школа отменяется! — стукнул я кулаком по столу, когда вызвал к себе тетушку Розанну. — Никаких занятий! Пусть молодежь сама решает, кем ей быть.

— Но…

— Никаких «но»! — заявил я. — Вы просто не пробовали: природа все сделает сама, наша помощь не требуется. Я точно знаю. Наследственная память подкинет информацию, когда она понадобится. А как же она понадобится, если вы все рассказываете сами?

— Но… — снова попыталась Розанна.

— Я все сказал, — строго отрезал я, сбрасывая с плеч еще одну глыбу. — Мне еще и решать, готов ли молодняк к работе? Ишь чего удумали! Сами решайте. Я вам что?

* * *

С каждым днем становилось комфортнее. Дом Деда мне даже понравился: больше места, тепло, светло и хорошо пахнет. Никакого портрета родственника, но и без него было на что посмотреть. Резные стены, украшенная лестница, много шкафов, полок со всякими премудростями. И я не понимал: почему он все это оставил мне?

Это дар? Или наказание?

Держу пари, Дед хотел меня наказать. Сбросить свой груз мне на плечи в отместку за непослушание, воровство и несогласие с ним. Я же знал, что он будет мне мстить. Только вот незадача: Дед просчитался. Он не ожидал, что у меня хватит ума и смелости сбросить враз с себя все те ненужные дела, которыми он мастерски оплетал других годы напролет. Наверное, хотел почувствовать себя более значимым, чем он был. Я избавился от лишнего, и небо не упало мне на голову. Наш город не рухнул. Мало что изменилось, зато я стал свободен.

И мне это ужасно нравилось.

Что бы не хотел сотворить Дед, я вмиг обернул его наказание своим даром, и я очень гордился собой.

Надеюсь, Дру тоже мной гордилась, но она ничего не говорила, лишь качала головой и почему-то охала:

— Али, — говорила она, — так нельзя.

Но я ее не слушал.

* * *

Ночами я убегал за город. Я знал, в чем проблема моих неудач. В страховке из спасателей. Какая мутация может появится, если я знаю, что меня спасут? Это даже не считалось опасностью. Я уже готовил речь, подбирал слова, которыми я вмиг отбрею докучливую группу по спасению моей шкуры, чтобы они больше не лезли в мои дела. Я шел в ночной темноте медленно, перебирая в голове то, как быстро все изменилось.

Пару дней назад я почти смирился с укладом жизни тут; он мне все еще не нравился, но я честно оценивал свои силы и знал, что мое мнение никого здесь не интересует. Теперь Дед умер, и от него ни осталось ни следа, а вся власть перешла в мои руки. Я делал, что хотел. И теперь глубоко скрываемые чувства: тщеславие и гордыня взяли вверх. Я всегда говорил, что наш род не добрый. Мы генетически плохие и создавать из нас подобие общества было… неразумным.

Все, что во мне было хорошего, носило имя Дру. Мое отношение к ней не изменилось, и я, правда, хотел достать ей злосчастную мутацию. И теперь у меня было больше шансов это сделать.

Каково же было мое удивление, когда я, выйдя далеко за территорию, не обнаружил по периметру ни одного желтого жилета. Они прочли мои мысли?

Что-то я не заметил их проницательности в тот раз, когда просил их выдать мне имя и адрес гончара. Почему-то все, у кого я спрашивал, были достаточно дерзки, чтобы сказать мне:

— Дед запретил выдавать его тебе.

Я злился. Как они могли мне так отвечать? Никакого Деда нет — есть я. И я хочу, нет, я требую, рассказать о нем! Это не помогало. Меня начинали игнорировать, и мне ничего не оставалось, как разочарованно фыркнув, отправиться по своим делам. Дел у меня было куча — жить в свое удовольствие. Теперь каждый сам за себя.

Поэтому сейчас я был удивлен: они выполнили мой приказ раньше, чем я его произнес. Учатся, стервятники!

В темноте я заметил бегущего на меня Босса. Сегодня он стал подвижнее и бежал быстрее. Но и я не промах: сразу же сорвался с места и полетел вперед. Скорость меня не подводила, но что-то шло не так. Я, едва поворачивая голову назад, замечал, что Босс ближе, чем должен быть. К тому же дыхание сбивалось, и я, превозмогая себя, двигался все быстрее и быстрее и мчался вперед. Босс бежал за мной.

Я, увильнувшись от огромного рифа, прикинул, что дело дрянь. Босс не отставал. Он не собирался проигрывать сегодня. И тут я испугался. Сверкая пятками, я припустил дальше, выбегая не просто за периметр города, а оставляя город далеко позади. Я слышал, как Боссов стало больше. Повернувшись, я увидел три прожорливые морды, смотрящие на меня.

Чертовы спасатели, когда они нужны, их никогда нет!

— Помогите! — заорал я, надеясь, что это не последний крик, который я могу издать. Что меня сейчас не сожрут.

Ответом мне была тишина и ни одного желтого жилета.

Воздуха уже не хватало, я задыхался, а ноги заплетались. И я понял: никто не поможет и никто не придет. Вот та свобода, которую я хотел. Ответственность только за себя. И я взял себя в руки. Я, вспомнив насколько Боссы неповоротливы и нерасторопны, описал вокруг них большой круг. На поворотах их тучные тела заносило, они кряхтели и тянули ко мне свои лапы. Потом я сделал второй круг — меньше по диаметру вокруг них. Мои повороты стали еще более резкими. Я совсем осмелел. Третий круг я сделал так близко, что будь они поумнее, последний из них мог бы развернуться и побежать мне навстречу, но нет. Они догоняли. Уставать я стал меньше, а оторвался достаточно. Они мешали друг другу, толкались и совсем не понимали, что я планирую сделать. А я планировал получить мутацию, и я гордился собой. Все складывалось удачно.

Когда Боссы выдохлись, они поникли и опустились на землю. Я остановился, не почувствовав никаких изменений в своем теле.

— Вот черт! — выругался я.

И в тоже время подумал: “Как хорошо, что каждый занят своим делом. Пара таких пробежек, и я мало того что получу мутацию, я научусь быть еще хитрее.”

Я обрадовался и побрел туда, где никто не заметил моего отсутствия, а, если и заметил, не обратил на это внимания.

* * *

В городе было пусто. Все сидели по домам, только из кратера, где мы обедали впервые с Отто, доносилось чавканье и звуки отрыжки. Я удовлетворенно улыбнулся. Моих рук дело!

Под ногами было грязно и неубрано. Двое недавно родившихся лежали на дороге и орали. Тетушка Розанна бежала к ним, приговаривая:

— У нас пополнение!

Но никто не отвечал ей.

Дру продолжала делать свою работу, но без Ная или Норба это стало почти невозможным: нельзя быть в нескольких местах сразу и бегать туда-сюда, записывая имена. Я говорил ей, что ничего плохого не вижу в повторении имен, но она не слушала. По возможности продолжала работать, но место ее работы было далеко. Без гонцов она не могла знать, что здесь кто-то родился, и поэтому назвать и записать его имя тоже не могла.

Тетушка Розанна наградила меня гневным взглядом. Я ответил ей тем же.

Вскоре город стало не узнать. Никто никого больше не приветствовал, зато слышалась ругань. Най и Норб объелись, и теперь, завалившись на обочине, лениво переругивались. На другом конце улицы Ромония обзывала Кларэссу сухой, а та называла бывшую подругу грязной. Вместо работы начались праздные шатания. Толпы жителей бродили по улицам, заглядывали в чужие кратеры, тащили оттуда все, что плохо лежало. Построенная с таким трудом империя Деда рухнула. И я был этому рад. Так был рад, что смотрел на это, гадко улыбаясь.

* * *

Первым не выдержал Отто. Он, наутро заметив масштабы бедствия, завалился ко мне домой без стука и, не утруждая себя вводными словами, накинулся на меня:

— Ты что творишь? — закричал он. Я подавился своим сахаром.

Сразу поняв, о чем он, я откашлялся и сказал:

— Ты же сказал, вмешиваться не будешь.

Отто явно передумал.

— Я сказал? — вопросительно произнес он. В его взгляде сквозила злость, а Отто мог быть злым, когда хотел. Но он меня не пугал. — Я сказал, что не буду вмешиваться, потому что я был главным наверху! — прокричал он. — И я там такое учудил! Тотальный контроль! Я хотел все сделать идеально, и от количества работы жители умирали! И я решил. — Отто так и не смягчился, в его голосе появлялось все больше стали, — никогда больше не лезть во власть. Но ты… Ты сделал хуже меня. Ты распустил всех!

— Зато все свободны! — спорил я.

Историю Отто я уже примерно знал, поэтому не удивился. Я не сделал, как он. Я никого не убил. Я сделал лучше, совершеннее. Исправил ошибки Деда. Когда пройдет достаточно времени, чтобы все, в том числе такие консерваторы, как Отто поняли, что империя Деда была не лучше правления Отто наверху, мне еще спасибо скажут. Рано или поздно, наши глупо запаянные злые черты пробудятся, как пробудились мои, и все пойдет как по маслу. Отто что, действительно не понимает это? А мне он казался умным.

— Ты так и остался таким же ребенком, — произнес обидную фразу Отто, — а я думал, что ты вырос!

Он знал, по чему бить. Я больше не был маленьким и расценил это как личное оскорбление. Я врезал ему первым. Схватка с Ленни показалась мне детской забавой по сравнению с тем, как мы дрались с Отто. Он был ловким и сильным, а я злым, таким злым, что мне самому становилось жутко. Я разбил ему лицо и выкинул прочь из дома. Я был так зол, что решил выгнать его из города. Я так и сказал ему:

— Если тебе не нравится мое правление, то проваливай прочь.

Дед тоже выгонял. Агрессивный кофе выселили, как я и ожидал. Тогда почему мне должно быть стыдно за мое решение?

Мне и не было. Отто, отряхнувшись, разочарованно глянул на меня, точно перед ним был не я, а недостойный его общества слизняк, и ушел прочь.

Я не знал, остался ли он или покинул город. Потому что мне больше никто не докладывал.