Всегда и навеки (джен)

Дверь закрылась за его спиной, но он продолжил стоять, пытаясь понять и хоть как-то заставить себя примириться с тем, что произошло. Но ничего не получалось — этот удар был намного сильнее прежних. Почему-то раньше терпения хватало, хоть ему и прямо в лицо твердили, что это из-за него Мать Ночи молчит. А сейчас… А сейчас Раша из Уведомителя превратился в лживого артиста, что показывает тёмным братьям удивительное представление под названием «Верю — не верю». И увы, Цицерон не верил. На его глазах последнего Уведомителя Тёмного Братства не стало.

«Я не Хранитель? Я больше не Хранитель! Вот же! Сначала меня назначил, а теперь, когда я более-менее освоился, отнимает эту должность! Что же это? Ради чего я старался, заучивал молитвы, во многом себе отказывая? Зачем всё это было? Для чего? Матушка…»

Цицерон потерялся, здесь и сейчас всё перемешалось, единственное, что осталось — сожаление. Раша, которому он безоговорочно доверял, исчез, оставив после себя лишь пустоту. А ведь ещё вчера ночью ему казалось, что каджит прислушается к его словам — как никак, они равны. Однако их спор не привёл к истине, нет, он только всё усугубил, так как каждый стоял на своём. Теперь же Цицерон здесь никто, Раша даже не удосужился вернуть его в стан убийц, что говорило о многом.

«Неужели он и впрямь решил меня бросить здесь, как какую-то ненужную вещь… Снова так, будто ничего не поменялось».

Цицерон, подойдя к скамье, медленно опустился на неё. Вся та былая теплота Убежища вконец испарилась вместе с потухшими надеждами. Прислонившись к стене и запрокинув голову, он бездумно уставился в потолок. Внутри него что-то окончательно перегорело, и, уйдя от мыслей, Цицерон пытался передохнуть. Однако образ, что частенько появлялся во снах, теперь навязчиво напоминал о себе.

— Что ты мне говорил тогда? Что… Как давно это было.

Он напряг свою память, неужели опять… Нет, нет. То самообман, что было, того и нет давно. Он засмеялся.

— Какая глупость. Надоедливая. В самом деле, при чём тут я? Хах… Не правда ли, отец?

* * *

— Кажется, жизнь наконец-то налаживается, мой мальчик! — самодовольно восклицал мужчина, засовывая в мешок предметы одежды, которые бы он ещё смог носить. Пара рубашек, штаны, старые башмаки — на этом все его богатства заканчивались. — Я же говорил тебе, она не устоит передо мной… — завязав узел потуже, он бросил мешок к двери.

— Ты это серьёзно?

— Цицерон, не нуди. У меня слишком хорошее настроение, будь добр, не порти его, — махнув рукой сыну, мужчина принялся пересчитывать деньги, высыпав всё содержимое из кошелька на стол. — Сколько тут, говоришь? Двести септимов? Маловато. Но на первое время должно хватить, а потом уже и не важно будет. Камилле больше некуда деваться. Такую, как она, потрёпанную жизнью и мужиками, никто в жёны не возьмёт. По крайней мере, я смог вбить ей это в голову. Ведь с годами женщины не молодеют, это-то она прекрасно понимает, — нравоучительно выдал он, говоря уже в который раз о своей победе.

— И ты надеешься, что всё получится? Что-то сомневаюсь…

— Ай, да помолчи! Я всё продумал, вот увидишь, её драгоценный отец уже устал от выходок несносной дочурки, и выдаст за меня, как пить дать. Тут главное вовремя успеть, понимаешь? Пока все добропорядочные дуралеи носы воротят, я уже тут как тут! — он повесил кошель на пояс, его лицо светилось от счастья. — Учись, пока я жив!

— Да уж… Бесценные уроки, — лишь только и смог выдавить из себя Цицерон. Ему было не по себе, так как один вопрос пока оставался без ответа.

— Ты только запомни, главное — вовремя прибедниться, а дальше все двери откроются сами собой.

— Так уж и откроются? — пренебрежительно фыркнул молодой человек. Мужчина же уселся на табурет, взирая на всё вокруг мечтательным взглядом.

Камилла, к которой так бесцеремонно сватался его отец, была дочерью торговца, что сколотил своё состояние на перекупке зерна. Тем более, что после войны оно ценилось на вес золота. Одним словом — делец. Цицерон знал об этом из слухов, разнёсшихся, будто болезнь, по всей деревне. А то, что эти разговоры «за углом» напоминали хворь, и думать было нечего. Местные со скуки только и делали, что перетирали свежую тему, которую подарила им приезжая из Коррола семья пожилого отца с его теряющей цвет дочерью. Взвинченная, эмоциональная, привыкшая к праздной жизни, она металась, будто волчок, в удовольствиях и ни в чём себе не отказывала. Искала острые ощущения там, куда нормальный человек своего носа бы и не сунул. Из-за чего за ней длинным хвостом тянулась скандальная репутация, от которой и хотел сбежать её отец куда-нибудь подальше, в глубинку.

— Дурачок ты, Цицерон. Сие баловство работает лишь краткий миг, а уж успеешь ты прошмыгнуть в дверь, ну или хотя бы ногу просунуть в проём, зависит от тебя, — пожал плечами мужчина и захохотал.

— А как же я? — поинтересовался парень.

— А ты-то тут при чём? — отец удивлённо уставился на сына. — Нет, нет, нет. Не смотри на меня её глазами, отвернись. Погляди в какую-нибудь другую сторону. Я только начал налаживать свою жизнь, и вот этого мне тут не надо… — замахал руками мужчина.

— То есть вот оно как… Ты меня просто бросишь? — послушно отвернулся Цицерон.

— Что за глупости ты там бормочешь? Если я решил, значит так и будет. А уж чего ты там себе навыдумывал, это не мои проблемы. И так мне множество планов попортил, так ещё и здесь хочешь всё поломать.

— Я тебе ничего не портил… Не надо во всех своих бедах обвинять меня.

— А кого? Это из-за тебя все те женщины, что я приводил в дом, разбежались. Из-за твоего противного характера! — стукнув ладонью по столу, сказал отец.

«Да потому что ты устроил из нашего дома проходной двор!» — подумал парень, но вслух сказал другое:

— Скорее всего, они разбежались, когда осознали, что ты лоботряс и пьяница, не способный вести хозяйство, — улыбнулся Цицерон, пытаясь свести всё в шутку, иначе на него опять полезут с кулаками.

— Давай не умничай мне тут. Если ты приносишь деньги в дом, это ещё не значит, что можешь меня отчитывать. Не дорос ещё. И вообще, я не могу тебя понять. Разве ты не рад за меня?

— Чему мне радоваться, ведь ты всё равно вернёшься… Не думаю, что из твоей затеи выйдет что-то хорошее, — сев рядом и подперев голову рукой, парень напряжённо ожидал реакции отца.

— Спасибо за поддержку. А ещё родной человек называется… Хвала богам, что скоро я уеду отсюда, и мне больше не придется тебя терпеть.

Цицерон понуро перевёл взгляд на отца. Слова сами слетели с языка.

— Не ты ли умолял меня остаться? Говорил, что без меня пропадешь, и извинялся каждый раз, как в первый раз?

— Да когда это было… — смутился отец, брезгливо нахмурив брови.

— А теперь я значит тебе не нужен… — подытожил Цицерон.

— Так радуйся, дуралей! Чего тебя не устраивает? По твоему же лицу видно, что ты тоже не светишься счастьем в моём обществе!

— Послушай… Просто послушай, — парень вымученно улыбнулся, выставив руки перед собой. — Не думаю, что такой деловой старик, как отец Камиллы, будет очарован твоей прибеднённостью. Боюсь, он просто выгонит тебя взашей. И мы снова будем… вместе…

— Тьфу на тебя! — судя по голосу, мужчину сильно задело сказанное за живое. — А ещё сын!

В тот день его снова бросило в крайность, но он просто ушёл, забрав свои вещи и сильно хлопнув дверью.

* * *

— Видно, ты ничего не добился… — заключил Гарнаг, встретив поникшего Цицерона в жилых помещениях.

— Это от него одни проблемы, но по его словам — я мешаю, и слушать он меня не намерен, хоть и назвался Слышащим… Хах… — это был нервный смех. Цицерон прошёл в глубь помещения, бессвязно бормоча ясные только ему одному возмущения. Словно спор до сих пор продолжался, только в его голове. Где он беспорядочно пытался ухватиться за любой предлог, дабы скинуть навязанное ему чувство вины.

— Ну ничего, вот увидишь, по возвращению Понтия всё наладится. А вы с Рашей наконец успокоитесь. Я в этом уверен. Тем более мы ещё не пробовали договориться с молодым графом, хоть такой ход и опасен, но на крайний случай всегда можно припугнуть, как делали раньше, — Гарнаг, говоря всё это, поднёс тёмному брату стакан воды. Однако Цицерон отказался, еле заметно качнув головой. — Я понимаю, столько столетий наша семья была окутана тенью Фарвила Индариса и вдруг всё подошло к концу. Так ещё и сама наша семья не в самой, мягко сказать, лучшей форме. Видимо, Раша просто не хочет доверять такие тайны Аланилу Индарису, ведь перемены такого толка для нас в диковинку. Поэтому он и хочет увести нас подальше, но лучше бы договориться… — заключил орк, поставив стакан на прикроватную тумбочку.

Он всё ещё надеялся, что Раша сознается и изменит своё решение, как бы наивно это не выглядело со стороны. Да, Раша обманул, но всё-таки он был Уведомителем и Гарнаг мог понять, чем руководствуется каджит.

Тем временем, опустившись на чужую постель, Цицерон лишь болезненно поморщился — когда-то она принадлежала Андронике… Как давно это было? Слыша голос орка, он едва ли понимал о чём идёт речь.

— Не переживай, Гарнаг. С Убежищем ничего не случится, Раша доверил это место мне. Я присмотрю за ним, когда вы уйдёте, — потеряно пробормотал Цицерон себе под нос, уронив руки на колени, и машинально потирая ладони в попытке успокоиться.

— В каком смысле присмотришь? Ты останешься здесь вместе с Матерью Ночи, а мы отправимся разведать обстановку? — громкий бас орка сейчас почему-то бил по вискам.

— Я останусь здесь один, — посмотрев снизу вверх Гарнагу в лицо, пояснил Цицерон. Его губы растянулись в тревожной улыбке.

— Как это?

Они замерли, смотря друг на друга: один в непонимании, а второй в смятении.