Танцы до упаду (гет)

Я даже не начинаю орать в ответ на это потрясающее заявление. Во-первых, слишком удивлен, во-вторых, не хочу давать Малфою лишний повод злорадствовать. Я только очень, очень выразительно смотрю на Гарри. Тот сразу принимается меня успокаивать:

— Да все в порядке, Рон, бизнес как бизнес. Отличное ведь место получилось, а? Джордж вечно твердит, что деньги должны работать.

— И часто у тебя в клубе гостей похищают? — известие, что Гарри общается с Джорджем, вызывает в душе неприятное чувство.

Я не против, но почему я слышу об этом в первый раз? Это мой брат и мой друг. Они не имеют права выносить меня за скобки. Хмуро кошу глазом на Малфоя. Тот сидит прямо, словно метлу проглотил, и пожирает взглядом Гарри. Тьфу на Малфоя.

В комнате прохладно от чар, зато на улице, похоже, настоящее пекло. Тяжелая листва розодендраков поникла под солнечными лучами. Ни ветерка, ни облачка. Пустое раскаленное небо висит над поместьем.

— Вряд ли тебе хотели повредить, — Гарри мягко улыбается, Малфой беззвучно вздыхает. — Скорее всего, просто разыграли. А ты сам тоже... Надо было следить, кто со спины подкрадывается.

— Я же еще и виноват! У нас что, до сих пор война? Я что, не могу расслабиться?

Вместо ответа Гарри машет рукой. Есть у них с Гермионой такая манера — руками на меня махать. С четвертого курса машут. Особенно бесит, когда я точно знаю, что прав, а эти двое умников ошибаются.

Пару секунд все молчат. Малфой качает бокал с вином. Кружевные манжеты сползают вниз, обнажая тощие запястья. Он щурит глаза и говорит скучающим тоном:

— Если вы зако-ончили, Поттер, и раз у тебя есть время до вечера, позволь показать тебе нашу Оружейную палату. Некоторые экспонаты принадлежали еще моему пра-пра-прадеду Гастону де Малфуа и относятся к...

— К темномагическим артефактам, — говорю я.

Малфой передергивает плечами и продолжает плавно, словно не услышал:

— К одиннадцатому веку. В 1066 году, во время битвы при Гастингсе...

Гарри спрашивает, как я себя чувствую, я саркастически отвечаю, что отлично. Тогда он пожимает плечами и кивает Малфою:

— Пошли.

Хорек розовеет от радости. Я поднимаюсь из-за стола.

— Вы идите, — говорю, — мне работать надо. Смотри, дружище, руками там ничего не трогай! А ты, Малфой, жди иска за похищение человека. В сказочку о семейном кладбище я не верю. Зато верю в то, что ты больной на всю голову. Так что знай — если что случится с Гарри... короче, ты понял!

На этом и ухожу. В каминной сети пыльно, на душе мерзко. Вроде и правда ничего серьезного не случилось, подумаешь — оглушили, усыпили, кто-то под моей Обороткой выставлял себя идиотом на потеху читателям "Пророка" — не убили же, не прокляли... но по мне эта муть еще хуже, чем явное преступление. Правильно Ли Джордан говорил про непонятное.

Ли до поступления в Хогвартс таскался по Лондону в подростковой уличной банде. С тех времен у него сохранилось несколько точных словечек. Одно из них — "попасть в непонятное".

— Непонятка — самое стремное, что может быть, — говорил он Джорджу и Фреду летним вечером в "Норе".

Мы валялись рядом в траве после обезгномливания сада. Дело было между их шестым и седьмым курсами. Фред хихикал, Джордж учился у Ли курить по-маггловски. Ничего хорошего из этого не вышло, потому что мы чистокровные: маггловские наркотики на нас действует не так, как на полукровок и магглорожденных, это потом в Мунго объяснили. Ли всегда казался мне крутым. Не круче Гарри, но в том же роде. Так что я его слова хорошо запомнил.

— Если попал в непонятное, затихарись и пытайся просечь фишку, — говорил Ли Джордан.

В этот момент Джордж потерял сознание, и больше Ли ничего не успел сказать.

И вот теперь мне кажется, что со мной именно это и случилось: попал в непонятное. Нападение в ночном клубе, колдография в газете, пижама в павлинах. Однако будь я проклят, если последую совету Ли Джордана! Я герой войны. Теперь я сам крут, как утесы в Корнуолле.

Двенадцать дня. В магазине запарка. Джордж все еще на континенте, открытие французских "вредилок" прошло успешно, затылки менеджеров еле видны из-за груд пергаментов с заказами. Посомневавшись, я отправляю Гермионе сову с сообщением, что жив-здоров, видел утром Гарри, а сейчас торчу на работе. Наш старший управляющий, Ганс Хеммаль, при виде меня спрашивает только:

— Жив?

Я киваю, и он молча подвигает ко мне стопку накладных для проверки.

Через несколько часов я кое-как разгребаю первоочередные дела, мимоходом обнаружив, что в Южном Уэльсе сгорел склад с крупной партией товара. Слава Мерлину, товар уже принадлежал не нам, а оптовому покупателю, согласно условиям поставки, так что ответственность за ущерб ложится на него. Время близится к пяти. В Хогвартсе, наверное, как раз закончили с торжественными речами. Идти туда не тянет — после вчерашней колдографии все будут пялиться на меня и Гермиону, поэтому я отправляюсь домой.

В Норе неожиданно пусто. На кухне пригорает под чарами забытый пастуший пирог. Удивленный, я отъедаю кусок, раздумывая о том, куда все пропали. В раскрытые окна лезет пламенная магтензия, вьющиеся помидоры оплетают веранду, и в нагретой от солнца комнате пахнет томатами. Я ем стоя, поставив одну ногу на стул, и бездумно пялюсь в окно, думая, что скажет мне Гермиона. Очень сложно объяснить ей, зачем я соврал по поводу "Клыка вампира", не обидев при этом еще сильнее. Значит, придется что-то придумывать. В отличие от моей девушки, я уверен, что зачастую лучше соврать, чем оскорблять человека правдой. Рассеяно тянусь за вторым куском пирога. Куда все-таки делась мама?

Светящийся фазан возникает над столом, и сердце невольно сжимается. Мама никогда не пользуется Патронусом для обычных сообщений. Считает, что она уже не так молода, чтобы тратить столько магической энергии на баловство.

— Рон, — говорит фазан маминым голосом, — ждем тебя в Мунго! Джинни снова стало плохо. Мы тут с часу дня, колдомедики говорят, что все очень серьезно...

Фазан всхлипывает и пропадает. Я бросаюсь в гостиную и смотрю на наши семейные часы. Стрелка с надписью "Джинни" дрожит на отметке "смертельная опасность".

Дальнейшее сплетается в один бессвязный и бестолковый ком. Куда ни ткни в воспоминаниях — болит, словно открытая рана.

В белом коридоре мама хватает Шпидмахера за руку, тот сумрачен и смотрит в сторону, потом срывается и что-то шипит, брызгая слюной. В другой руке у него стеклянная колба с кровью. Гарри проносится по коридору. На его лице выражение такого гнева, которое я последний раз видел разве что в ночь после Финальной битвы, когда мы стояли в Большом зале над трупами.

— Ее вчера только выписали, а сегодня днем вдруг стало хуже. Магическое истощение... она должна была прийти в Нору, но не сумела зажечь камин. Если бы не домовик, даже на помощь не смогла бы позвать! — шепотом объясняет отец мне и Биллу с Перси.

Медсестра, выходя из комнаты Джинни, с состраданием смотрит на нас. Чарли находится в дальнем заповеднике, с которым нет прямого сообщения. Сову послали, ответа пока не было. Джордж тоже пока не знает. Французские сотрудники с ужасающим акцентом клянутся, что "делать все возможное, чтобы найти мсье Уизли, но мсье пропаль". На маму страшно смотреть.

— У вас одна минута, — говорит мне Шпидмахер.

Гарри дергается, сжимает губы, но молчит и послушно выходит из палаты. И Джинни смотрит на меня, белая на белом, со странно живыми и яркими волосами, мокрой путаницей лежащими на подушке.

— Зачем ты оставил Гарри наедине с Малфоем? — спрашивает она вместо приветствия.

Я не могу понять, о чем она. Начинаю о важном: "Как ты себя чувствуешь?" и "Что случилось? Ты кого-то подозреваешь?". Сестра гневно шикает, и я замолкаю.

— Рон, как ты мог?!

Я опять в чем-то виноват, и опять не понимаю, в чем.

— Обещай мне, что никогда не дашь Малфою приблизиться к Гарри. Ты не представляешь, на что они способны.

Я взрываюсь.

— О чем ты думаешь? Причем тут..? Гарри на него плевать с высокой колокольни! Ты же не думаешь, что Гарри... Сама же смеялась! Тебе надо думать о своем здоровье.

— Ты ничего не понимаешь, — говорит Джинни.

Это уж точно.

— Если со мной что-нибудь случится, то Гарри, он... ему на все плевать, он даже защищаться не будет. Ни от Малфоя, ни от кого-либо другого. Обещай мне...

Она на секунду закрывает глаза, и за эту секунду я успеваю испугаться так, что сердце чуть не останавливается у меня в груди. Лицо у нее осунулось, как у мертвой.

— Мерлин, ладно! Все, что угодно.

— Не давай им подобраться к Гарри.

— Даю слово, — клянусь я, не слишком понимая, как буду выполнять обещанное. Если бы Джинни нормально себя чувствовала, она бы сама это поняла: никто на всем белом свете не сможет уследить за Гарри. Мое обещание — ложь. Но это добрая ложь, и Джинни кажется немного успокоенной.

— Я посплю, — говорит она. — Не знаешь, еще долго до операции?

Я пожимаю плечами, она не видит этого жеста, но не переспрашивает.

Следующие часы мы проводим в коридоре. Гермиона держит мою руку. Не помню, когда она появилась и говорили ли мы о чем-нибудь, кроме Джинни. Во всяком случае, про то, что я поперся в "Клык" втайне от нее, она не заговаривает.

В полночь начинается гроза. Светильники в коридоре приглушены, половина персонала разошлась. Только из-под двери в палате интенсивной терапии, где колдуют над Джинни, падает яркая полоска света. Временами за окнами вспыхивают молнии, озаряя лицо Гермионы — и я жму ее руку, чтобы лишний раз убедиться, что она живая и рядом со мной. Молнии высвечивают лицо мамы, застывшее в ожидании. Перси спит, прислонившись к стене. Билл смотрит в пол. Гарри безостановочно ходит, и вспышки света застают его то в одном конце коридора, то в другом, отчего кажется, будто он передвигается скачками. Ураган гнет деревья в парке, кружит в воздухе кусок пластика с маггловской рекламой. В ярких отсветах реклама кажется черно-белой.

В два часа гроза заканчивается, и только мерный мощный дождь продолжает колотить по стеклам. Открывается дверь, и в светящемся проеме возникает черный силуэт Шпидмахера. Он вглядывается в наши лица. Гарри резко останавливается. Мама прижимает руки ко рту. Перси посапывает, и его хочется проклясть.

— Мне очень жаль, — говорит колдомедик.