Диадема (джен)

Весна 1979 года.

Солнце словно сходит с ума от волнения, набираясь сил, готовясь к лету, — то ослепляет прорвавшимся сквозь завесу туч лучами, то нежно гладит по щеке отраженными зайчиками, то робко прячется за облака. Запах свежести подкарауливает отовсюду: то тут, то там выдувается ветром из-за угла, заполняет даже самые темные закутки старинных коридоров Хогвартса. Пробуждаются жизненные соки в растениях. Выходят из режима сохранения тепла люди. Мир начинает наполняться радостью и предвосхищением полнокровной, необузданной, многообещающей жизни.

Аврора аккуратно растягивает свежевыстиранный гольф по ноге, с небольшим нажимом проходясь по ткани пальцами, чтобы выровнять складки. Она заправляет выбившуюся короткую прядку за ухо и мечтательно улыбается, вспоминая, как мальчишка закусывал губу, сосредоточенно что-то вычерчивая на пергаменте. А вот припомнить, что именно они тогда изучали, девушке не удается, и между ее бровей на долю секунды вырисовывается хмурая складка. Нет. Не пристало так себя вести уже почти совсем взрослой, шестнадцатилетней волшебнице! Ей нужно готовиться к годовым экзаменам, а не вот это все!

Ав подходит к окну женской спальни Рейвенкло и выглядывает во двор: одна фигурка, вторая, третья, газетные листы «Ежедневного пророка», которые ветер протаскивает по пустому пространству. Синистра зябко ежится и оглаживает плечи. Эта весна была не такой, как прежние. Хотя гроз еще не было, но темные вести то и дело омрачали бег ежедневной круговерти. Слава Мерлину, пока они обходили стороной саму Аврору и ее близких. И ей бы хотелось, чтобы все так и оставалось, вернее — скорее закончилось. Потому что неопределенность — худшее, что может быть в жизни, а ее сейчас много. Например, в заварухе, о которой то и дело переговаривались и писали в «Пророке», упоминались не только мрачные знаки и темномагические всплески, но и предупреждения о том, что никому нельзя доверять. Говорилось, что в дверь может постучаться любой, даже сосед, которого знал с детства, а после его визита и над твоим домом может расплыться темная метка, возвещающая беду.

Но Авроре было шестнадцать, родители находились далеко, в Хогвартсе она чувствовала себя безопасно, и все изощренные игры серьезных взрослых казались чем-то отстраненным, временным, мимопроходящим. А потому куда больше Синистру волновало то, что внимание с уроков все чаще сбивалось на мальчишку, и в голове вместо «почему это так, а не иначе» всплывало «какой он красивый». Вот с этим явно надо было что-то делать. Но сперва нужно было не опоздать на урок по зельеварению.

С такими мыслями Ав взяла сумку с учебниками и подалась к двери, но за секунду до намеченной цели остановилась, что-то предугадав. Мгновение, и та распахивается навстречу, а в комнату врывается Матильда — раскрасневшаяся, взволнованная, радостная.

— Ав, как здорово, что я тебя застала! Сядь и не перебивай меня. Иначе я задохнусь от волнения, собьюсь и придется начинать все по новой, потому что ты абсолютно ничего не поймешь!

— Мати, если я опоздаю из-за тебя к профессору...

— Это совсем не важно! Слушай меня! Вопрос жизни и смерти!

Синистра прикинула, что отбиваться от подруги потребует больше времени, чем выслушать ее, и рассудительно присела на край кровати, тут же с помощью заклинания призвав стакан с водой и протянув его Матильде.

— Хорошо. Но сперва отдышись.

Та быстро сделала пару глотков, решительно вернула Авроре подношение и затараторила, как ошпаренная:

— Оно готово!

— Что готово?

— Феликс Фелицис.

— Жидкая удача? Ты с ума сошла?

— Да, я знаю, его нельзя использовать на матче по квиддичу. Но если они сами не будут знать, что используют его... Да и концентрация будет небольшой. Ведь все может сработать!

— Что именно?

— Послушай, ну ты же моя лучшая подруга! Ты должна мне помочь!

— В чем? Я не понимаю.

— Я все продумала. Мой Джаспер — ловец и играет за нашу команду. Рейвенкло должны победить. Думаю, с этим ты не будешь спорить. Так вот. Надо сделать так, чтобы удача была на их стороне, хоть самую малость. Надо, чтобы они в это верили. А со всем остальным уже справятся сами. Так вот. Сегодня последними на тренировке играет Слизерин. А потом в раздевалке никого не будет. Ну, то есть до прихода туда наших. Надо просто занести букет, обрызганный зельем удачи. И капнуть пару капель в воду, если выйдет. Но об этом, понятное дело, никто не должен знать. Кроме того, кто сделал зелье, а кто это, прости, не имею права сказать даже тебе. Кроме него, тебя, которая принесет цветы, и меня, которая для надежности добавит зелье в вазу, что будет уже там. А перед самым матчем я шепну Джасперу, чтобы он понюхал цветы и вспомнил обо мне, мол, это должно вдохновить его. И тогда он обязательно победит! Понимаешь?

— Мати, я понимаю, что опаздываю на зельеварение и не хочу участвовать в этой авантюре.

— Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

— Давай поговорим об этом потом.

На зельеварении и в перерывах Аврора Синистра старалась узнать как можно больше про действие Феликс Фелицис и возможные последствия. Библиотека оказалась полезной. И хотя девочка вовсе не собиралась прибегать к уловкам, чтобы победа досталась их родному факультету, и даже ради личной жизни подруги, она узнала весьма много полезного о сложном в приготовлении редком снадобье, которым нужно распоряжаться ответственно и с безукоризненной осторожностью.

Однако ланч испортил ее планы.

— Аврора Синистра! — поймала ее Матильда в столовой. — Помнишь, ты проиграла мне желание, а я не хотела этим пользоваться? Так вот, это оно.

Отпираться было бесполезно. Аврора всегда отвечала за свои слова. А значит, после занятий она возьмет этот дурацкий букет ромашек, лютиков или роз, что бы там ни приготовила Мати, и пойдет с «подношением болельщиц» в мужскую раздевалку у поля для квиддича.

— Сдаюсь, — кивнула девушка. — Но если твой Джаспер потом не подарит тебе самый красивый букет твоих любимых пионов или ты решишь поставить его не в нашу комнату, а в общей факультетской гостиной, то я тебя укушу! За ухо. Больно. Так и знай! — вполтона продолжила Синистра.

Ирисы. Матильда выбрала синие, чтобы сразу было ясно, какому факультету они предназначены. Уроки кончились. Тренировка, как могла судить Аврора по тишине и нетерпению Мати, тоже. Нужно было выждать лишь пару минут и пойти туда сама знала куда. И найти вазу на месте. Главное, не застать там никого со Слизерина. Букет, на который подруга побрызгала разбавленной удачей, грел руку. Авроре казалось, будто жидкость просачивается под кожу, проникает в кровь, растекается по телу.

— Все, я пошла, — шепнула она Мати, когда ватага мальчишек с зелеными галстуками, что-то бурно обсуждая, прошла по переходу мимо колонны, за которой прятались девчонки. — Надеюсь, не попадусь никому на глаза.

— Удачи! — ответила Матильда и чмокнула Аврору в щеку. — Спасибо! — И побежала следом за ребятами, чтобы убедиться, что никто из них не вознамерится вернуться.

«Главное, не попасться на глаза тому мальчишке, вокруг которого и так крутятся мысли, — всем сердцем желала Аврора. — Главное, не думать о Барти». Она произнесла заветное имя, одновременно касаясь холодными пальцами ручки мужской раздевалки, и оглянулась, чтобы убедиться, что никто не смотрит. Развернулась, закрывая за собой дверь. Перевела взгляд на комнату: пустые ряды скамеек, несколько шкафчиков, мокрые разводы воды на полу, подоконник с вазой.

— Эээй... — робко процедила сквозь зубы Синистра и, не получив ответа, направилась к цели, чтобы скорее выполнить задание и вернуться к учебе. Ее мысли были слишком заняты вопросом: призвать ли воду палочкой для волшебного букета или наполнить емкость в душевой? Поэтому она не услышала шаги. Только голос. Очень знакомый голос.

— Регги, это ты?

Аврора замерла. Она знала, кого увидит через минуту, но не могла пошевелиться.

Барти, завернутый в полотенце, медленно вышел из душевой и повернулся к входному проему. Аврора стояла у него за спиной, почти у самого окна. Ее взгляд медленно опускался в пол, словно виноватясь: мокрые светлые волосы, жилистые плечи, острые локти... Темная, отчетливо различимая змея, вытекающая из черепа и извивающаяся с ядовитым оскалом. Девушка непроизвольно вскрикивает, ее ладонь дергается, чтобы прикрыть губы, ирисы рассыпаются по полу, взгляд взлетает вверх и сталкивается с глазами напротив.

— Звездочет? — Знакомый голос дробится на звуковые фракталы, распадается на звуки, вытягивается, отражается эхом, преломляется, размывается. — Ты зачем здесь? — Мальчишка прижимается к шкафчику, убирая ту самую руку за спину, а другой плотнее перехватывая полотенце.

— Я? — Аврора напряженно пытается вспомнить, как и зачем здесь оказалась. В голове, словно заевшая пластинка, звучит желание: «Перестать думать о Барти». Вместо ответа она смотрит под ноги, наклоняется, неспешно собирает цветы, чувствует, как в горле застревает комок, а в глазах собираются слезы. Но Аврора прогоняет все мысли, один за другим складывая ирисы в букет. Она встает, не проронив ни слова, подходит к вазе. Вставляет туда букет. Палочкой наколдовывает воду. Целует лепестки. Думает: «Интересно, должны ли пожиратели соблюдать секретность?» Ждет, когда в спину ударит заклинание, меняющее память. Может быть, на это надеется. Но ничего подобного не происходит. И Аврора оборачивается.

Барти стоит возле шкафчика уже в наспех накинутой мантии. Смотрит на нее серьезно, словно ожидая реакции, вопросов, увещеваний. Но Аврора по-прежнему не произносит ни слова. Только чувствует, как летит в пропасть с огромной высоты, ожидая момента неизбежного столкновения тела с землей, но тот все не происходит.

— Я пойду, — говорит спокойно и приближается к двери. Она ждет, что слизеринец что-то скажет, объяснит все. Ведь это всего лишь шалость, жестокий розыгрыш и не более того! Она верит, что он ее остановит. Но вот ее еще более холодная рука, чем при входе, касается ручки.

— Ты никому не скажешь. — Фраза, больше приказ, чем вопрос, рассекает душу болезненней, чем розга — кожу.

— Нет, — отзывается привычно Аврора и выходит в коридор.

Вот и все. Она ему обещала. Она никому не скажет. Ничего. Переставляет ногу за ногой. В голове пустота. Там больше нет Барти Крауча — младшего. С этой минуты — нет.

Тогда Аврора еще не понимала, что пожиратель смерти Бартемиус Крауч не только навсегда обосновался в памяти, но и превратил в камень часть ее сердца, на которую она будет любоваться чаще, чем на любой из маггловских шедевров в альбомах отца. В шестнадцать Синистра лишилась шанса своевременно понять, что значит любовь, но с опережением узнала, что такое отречение.