Какая жалость! (гет)

Не слушайте их, думала Гермиона, прижав руки к бокам и до хруста стиснув кулаки. Она видела лица судей: кто-то с беспокойством и даже страхом поглядывал на разъярённую толпу, а кто-то — что гораздо хуже — смотрел на Северуса, не скрывая презрения.

Северус. В эпицентре всего этого шума, этого кошмара его лицо не выражало ничего. Ни-че-го. Дурной знак.

Не слушайте их, повторила она про себя, но дольше сдерживаться не было ни сил, ни желания.

— Не слушайте их! — выкрикнула она, наплевав, что её слова поглотил рёв трибун.

Северус, бедняга-Северус. И ничем ему не помочь. Гермиона была бессильна; и это она — она, не раз умудрявшаяся вытягивать из передряг Гарри, несмотря на все старания Альбуса Дамблдора его угробить — не могла спасти человека, отчаянно нуждающегося в спасении.

Отчаянно. И безнадёжно…

— Гермиона! Эй, Гермиона!

Гермиона чудом расслышала, как её окликают. Кто-то звал её, кажется, из прохода, которым в зал приводили заключённых.

Там стоял Рон, то размахивая рукой, то указывая ею на…

— Вот это да! — воскликнула Гермиона, не веря своим глазам, и со всех ног бросилась к нему.

— Посмотри, кого я нашёл, когда пытался попасть сюда, — сказал он с улыбкой во весь рот. На его широком плече восседал феникс. Феникс!

— Это же…

— Ага. Фоукс!

Фоукс расправил крылья, размах которых равнялся немалому росту Рона, и распушил хвост. Легко оттолкнувшись от плеча, феникс взлетел. То была поразительная красота, устрашающая. Но еще страшнее была его песнь, громкая и гневная, перекрывающая злобные вопли толпы.

Фоукс кружил по залу с криком, невероятным образом нараставшим, пока люди не начали зажимать уши и испуганно пригибаться. Вдруг песнь прекратилась. Феникс на несколько мгновений завис в воздухе, разразился исполненной радости трелью, спланировал вниз в сиянии красно-золотых всполохов и опустился Северусу на плечо.

Затаив надежду и дыхание, Гермиона вцепилась Рону в руку, буквально повисла на ней, боясь, что если отпустит его, то непременно разрыдается — вот так, унизительно, у всех на глазах.

* * *

— Фоукс? — спросил Северус. Сердце, готовое разорваться, неистово колотилось. — Явился сопроводить меня в последний путь? Там, куда я уйду, температура для тебя как раз подходящая.

Всё правильно. Нечего наматывать сопли на кулак. Надо продержаться — осталось недолго.

Незачем слушать выкрики тех, кто жаждет его крови. Незачем смотреть на тех немногих — очень и очень немногих, — кто отважился встать на его защиту. Лучше просто побыть рядом с Фоуксом, позволяя старому другу тереться щекой о щёку, перебирать волосы и покалывать когтями плечо. Незачем говорить банальности: дескать, спасибо, что простил. Лучше просто наслаждаться теплом осознания, что прощён.

Но Фоукс, кажется, прилетел не только ласкаться: за волосы он стал дёргать сильнее и пребольно впился когтем в руку. Северус поднял взгляд и заметил на шее у запрокинувшего голову феникса то, что тот пытался ему показать.

К шее был привязан маленький пергаментный свиток.

Чарити порою оставляла Северусу записки, и он хранил зачарованный пергамент для них в тайнике у очага в классе Зельеварения.

Она, наверное, написала ему и тогда. Перед тем, как…

Записка, которая может его спасти! Или обречёт на гибель.

Нарцисса сказала: «Он никак не отреагировал». Словно могла знать, могла проникнуть через его защиту и увидеть то, чего даже Тёмный Лорд увидеть не смог.

Во рту сделалось горько. Потому что есть разница между тем, чтобы никак не отреагировать, и тем, чтобы ничего при этом не чувствовать.

Фоукс снова напомнил о себе, впившись в плечо следующим когтем.

Северус поморщился и протянул к свитку руку. Стоило лишь прикоснуться к ленточке — та развязалась, и свёрнутый трубочкой клочок пергамента упал на подставленную ладонь.

— Что это? — спросил кто-то противным голосом. Фадж, разумеется. Наша новая знаменитость.

В зале повисла неестественная тишина: все молчали в напряжённом ожидании.

— Это… — язык лип к нёбу, и Северусу приходилось выплёвывать слова, — это послание. От Чарити Бэрбидж. Адресованное мне. Но не полученное до сего момента.

— Я требую немедленно предоставить это послание суду для установления подлинности и изучения содержания! — заявил Фадж.

— Корнелиус! — пророкотал Кингсли. — На каком основании вы тут выдвигаете требования в обход процедуры?! — Он повернулся к Перси и скомандовал:

— Мистер Уизли, возьмите свиток.

Перси шагнул было к креслу подсудимого, но Фоукс с душераздирающим воплем предостерегающе распростёр крылья.

Северус неотрывно смотрел на свиток, боясь развернуть, но совершенно уверенный, что не позволит сделать это никому другому. Он поднес ладонь к губам и дунул на свиток.

Свиток развернулся.

Закрыв глаза, Северус ждал.

И тут прозвучал голос Чарити, произнёсшей его имя. Он причинял боль, этот голос, тихий и словно перемежающийся вдохами, чтобы собраться с силами. И потому Северус закрыл глаза — нужно было защититься, закрыть душу от жадных и наполненных презрением взглядов.

«Северус, надеюсь, ты слушаешь это послание при обстоятельствах более благоприятных, чем те, при которых я его пишу.

Но раз ты его слушаешь, то, по крайней мере, ты жив».

«А ты — нет. И я ничем, совсем ничем не смог… я не помог тебе», — подумал он с горечью.

«Я считаю, это честно. Ты рискуешь часто и по-крупному — и выигрываешь. Я рискнула лишь однажды — но не повезло.

Или дело не в везении, а в том, что ты — умелый и сильный игрок, настоящий боец».

Льстивые речи приятны на слух. Но как бы ни восхваляла его Чарити, это не меняло того, что она умерла, а его, Северуса, ненавидят. И так ли уж ненавидящие неправы? Он знал ответ на вопрос «Почему ты не спас её?», но был и другой: «Почему ты вообще оказался за одним столом с Пожирателями Смерти и участвовал в творимом ими зле?».

Ответ на тот, второй, вопрос не имел значения. Вина заключалась не в причине, а в самом факте: Северус Снейп — Пожиратель Смерти. И никакое раскаяние, никакой переход на сторону добра не смогут этого изменить. Злом нельзя заразить, точно дурной хворью; оно изначально коренится внутри. В Северусе было достаточно зла, чтобы примкнуть к другим злодеям, когда его поманили. Вот в чём его вина.

«Ещё бы, истинный слизеринец».

Чарити сказала это с обманчивой лёгкостью. Пыталась шутить даже тогда, когда впору было плакать.

«Хотя гриффиндорские качества тоже могут пригодиться. Например, храбрость, которую ты, конечно, называешь по-другому. Как будто она — недостаток, причём присущий исключительно гриффиндорцам.

Впрочем, отдать жизнь за правое дело, за победу — это храбро. И, наверное, очень по-гриффиндорски».

У гриффиндорцев пунктик на храбрости. Кое-кто даже его, Северуса, храбрым считал. И ещё считал, что распределение по факультетам проводится слишком рано. То ещё утешение.

«Северус, моё письмо означает, что наша следующая с тобой встреча станет последней».

Северус, пожалуйста… пожалуйста…

«И если она состоялась, то меня больше нет в живых».

Он никак не отреагировал.

«Надеюсь, я встретила смерть достойно».

Да, более чем достойно.

«Пусть она не будет напрасной.

А ты, Северус, пожалуйста, выживи и не вздумай об этом жалеть».

Северус, пожалуйста…

«Навсегда остаюсь твоим другом.

С любовью,

Чарити».

По лицу Северуса текли слёзы — слёзы Фоукса и его собственные. Тело сотрясала безудержная дрожь. Он сгорбился под тяжестью распростёршего крылья феникса и той тяжестью, что давно обременяла душу.

А потом другой голос — голос, терзавший Северуса в кошмарах и сейчас разрывающий его сердце, голос, которым часто говорила с ним его совесть — зазвучал в зале, негромкий, но слышный каждому:

— В Хогвартсе тот, кто просил помощи, всегда её получал.

И тогда Северус понял: те, кто жаждал его крови, одержали победу. Им досталось гораздо больше, чем они хотели, ведь перед ними вывернулась наизнанку его жалкая сопливая душонка.

Его слёзы, его боль, его стыд — выставлены на всеобщее обозрение. Но остановиться он уже был не в силах.

Вдруг чья-то рука крепко обняла его, притискивая лицом к тёплой мягкой груди, пахнущей ванилью и корицей, а другая рука тем временем убирала прилипшие к его влажному лбу пряди.

— Так, вы все, назад! — отважно рявкнуло над головой у Северуса, и он снова не мог не узнать этот неподражаемый голос. — Он — мой! Он под моей защитой, и если хоть один волосок упадёт с его головы!..

С трудом отстранившись от Молли Уизли, Северус изумлённо смотрел, как она нацеливает волшебную палочку — да-да, ту самую, сразившую Беллатрикс Лестрейндж палочку — на осмелившихся приблизиться, и потому пропустил момент, когда мир обрушился в тартарары. Кто-то надавил ему на затылок, вынуждая пригнуться, и сказал:

— Давай, чувак, зажмурься и ныряй. Я подстрахую.

Это сказал Рональд Уизли. На руке у бравого аврора Уизли болталась расшитая бисером дамская сумочка, удивившая Северуса сильнее, чем услышанная фраза. Но надивиться вдоволь он не успел: сумочка разверзлась и поглотила его целиком.

* * *

Северус не знал, сколько времени провел во тьме, почти оглохнув от невообразимого шума, получая ощутимые удары и тычки. Может, всего пять минут, показавшихся вечностью. Наконец пытка закончилась, и его выбросило на пол знакомой тюремной камеры.

Над Северусом склонились крайне обеспокоенные Поттер и Уизли, наставившие на него свои волшебные палочки. В левой руке Уизли держал всё тот же ридикюль.

Надо же, ридикюль!

— Говорил я тебе, глупо было… — нервно начал Поттер. Шрам у него побледнел и дёргался.

— Зато я вытащил его оттуда, — перебил Уизли и скривился, рассматривая лицо Северуса. Тот поднёс к лицу пальцы и ощупал свежую ссадину.

Оскалив стиснутые зубы, он с усилием поднялся с пола и едва снова не рухнул — лодыжку пронзила боль.

— Что, тролль вас раздери, произошло?

Оболтусы крепче вцепились в нацеленные на него палочки.

— Остыньте, профессор.

— Я. Вам. Не. Профессор, — цедил Северус, прыгая на одной ноге к койке. Допрыгав, он без всякого изящества повалился на постель.

Поттер опустил палочку и вытянулся по стойке смирно. Оказалось, ростом он отнюдь не мелкий, каким виделся Северусу прежде.

— Как ответственные за вашу безопасность авроры…

Мерлин, авроры! До сих пор не верится, хоть на вид уже не те сопляки, что валяли дурака на его занятиях. Наверное, это война…

— … мы приняли экстренное решение эвакуировать вас из эпицентра массовых беспорядков любыми приемлемыми способами, — доложил Поттер.

— Массовые беспорядки? — вскинулся Северус. — И вы бросили Грейнджер там?

— С ней Кингсли. Они сами справятся, не волнуйтесь.

Северус постепенно приходил в себя. И как раз в этот момент его настигло воспоминание о пережитом унижении.

— Убирайтесь, — устало сказал он.

— Не надо так…

— Надо! Имею я право провести последние минуты перед отправкой в Азкабан в покое и одиночестве?! — последние слова он уже проорал и хотел отвернуться к стене, но вдруг его взгляд упал на…

Ридикюль! Итить твою налево!

— Вы что… вы… запихнули меня в треклятую, мать её, сумку?! Со всеми женскими причиндалами, которые постоянно таскает ваша подружка?!

— Вы не поверите, но внутри — всё какие-то маггловские энциклопедии, которые Гермиона читает на досуге. Тяжеленные книжищи, — сказал Поттер со вздохом. — Но ничего, медиковедьма вас быстренько подлатает. Зато, как верно заметил Рон, мы вас вытащили, а то там такое…

— И что там? — непонятно зачем спросил Северус. Там — смакуют его позор. Там — выносится обвинительный приговор. Там — поднимается, нарастает валом удовлетворённый рёв толпы.

Северуса мутило. Ему и в самом деле требовалось побыть одному.

Внезапно распахнулась дверь, и в камеру вместе с волной с шума внесло Кингсли, Перси Уизли, Артура Уизли, Молли — о, нет, только не снова! — Уизли и Гермиону, при виде которой Северус вознёс хвалу богам всех пантеонов.

Захлопнув дверь, Гермиона заклинанием заперла её и сделала звуконепроницаемой.

Молли немедленно начала командовать.

— Давай же, Артур, не тяни! — приказала она. — Хватит мучить бедного Северуса.

Бедный? Жалкий — вот верное слово. Тряпка он, размазня, а не «бедный Северус»!

Артур выступил вперёд.

— Как официальный представитель Министерства Магии и председательствующий на сегодняшнем слушании по вашему делу, Северус Тобиас Снейп, имею честь сообщить вам, что после непродолжительных дебатов, — он сделал многозначительную паузу, — обвинения с вас снимаются, и вы вольны распоряжаться собою, как пожелаете.

— Советую убраться отсюда к чертям как можно скорее и хотя бы пару месяцев не высовываться, — сказал Кингсли.

— Или даже дольше, — добавила Молли.

— То есть я свободен? — поражённо спросил Северус. — Свободен?

— Обе предполагаемые жертвы ваших якобы преступлений показали, что они заранее знали и согласны с происходящим: Альбус Дамблдор — в своих воспоминаниях и показаниях портрета, а Чарити Бэрбидж…

— Бедная Чарити! — Молли всхлипом перебила супруга.

— … в озвученном сегодня послании, — продолжил Артур, протягивая жене носовой платок. — А раз так, у Визенгамота нет причин продолжать…

— … эту пародию на правосудие, — закончила за него Гермиона. Голос её дрожал от злости. — Бессовестные ублюдки!

— Гермиона! — в унисон возмутились едва ли не все присутствующие.

Но только не Северус, о, нет. С немым восхищением он смотрел на это удивительное создание. Разве не чудо, что она старалась ради него, что она нашла его — предателя! — достойным своей преданности? Нет, преданность совсем неподходящее слово; даже странно, что оно пришло ему на ум первым.

В камере сделалось шумно: говорили все разом, что ему, Северусу, надо бы выбраться отсюда и потом спрятаться, и спорили о том, как же выбираться. А он, оглушённый, не видел никого, кроме запальчиво доказывающей что-то Гермионы.

Налюбовавшись ею, Северус принял решение. Поднявшись и доковыляв до Уизли — одного из слишком многих Уизли, заполонивших камеру, — он взял у него ридикюль.

— Один раз это уже сработало. — И он раскрыл проклятую сумочку, намереваясь влезть в неё.

Но Гермиона вдруг забрала её и строго произнесла:

— Нет, всё будет не так.

Северус растерялся. Но, может, и впрямь имелся более удобный путь к спасению?

— Гермиона, ты рехнулась! — сказал Уизли-аврор.

— Кингсли, останови её! — потребовал кто-то ещё, в ответ на что Поттер, скрестив на груди руки и опёршись о хлипкий столик, хмыкнул:

— Ага, остановишь её, как же!

— Незачем ему удирать, словно преступнику! — постановила Гермиона. — Он выйдет открыто и с почётом. Как герой, кем он и является.

Герой. Нашла героя, тоже мне!

Она приблизилась и откинула ему со лба волосы, но не так, как Молли: в жесте Гермионы не было ничего материнского.

— Хватит себя жалеть, Северус. Выше нос! — С этими словами она взяла его за руку и распахнула перед ними дверь.

На них сразу же обрушилась лавина звуков. И накинулись репортёры, выкрикивающие вопросы и щёлкающие камерами.

Гермиона шла с высоко поднятой головой, чтобы выглядеть под стать Северусу, и так они шагали через хаос, одним своим видом заставляя толпу расступаться перед ними.

Не доходя до площадки с лифтами общего пользования, они свернули в боковой коридор, ведший, оказывается, к личному лифту министра. Но и здесь, где посторонним находиться не полагалось, их уже поджидали: перед золочёными дверями, украшенными причудливым орнаментом из эмблем и изображений волшебных существ, стоял Драко Малфой.

Привычная нагловатая улыбочка должна была бы смениться злым прищуром, стоило Малфою увидеть Гермиону. Но, к удивлению Северуса, этого не случилось.

— Спасибо, — сказал ей Драко натянуто, но, пожалуй, с искренней признательностью, — что спасла его.

Гермиона выразительно изогнула бровь. Большего Драко в ответ, видимо, и не ожидал.

— Это не я, — выдавил он, обращаясь уже к Северусу, но не осмелившись встретиться с ним взглядом. — Наверное, это отец. Или мама. Они были в отчаянии. Они… — он умолк, потом всё-таки добавил: — Простите.

— Ты получил помилование?

Драко кивнул, скривившись от унижения.

— Тогда используй свой шанс.

Малфой искоса посмотрел на него. Удивлённо. Даже с какой-то затаённой надеждой.

— А мне позволят?

— Мистер Малфой, — менторским тоном произнёс Северус, — слизеринец не ждёт позволения. Он действует.

Гермиона, услышав это, вдруг хихикнула.

— Прошу прощения, — сказала она недоумённо воззрившимся на неё Драко и Северусу. — Нет, правда, мудрые слова. И хороший совет.

Она протянула Драко ладонь, которую тот пожал. И прежде, чем ситуация сделалась неловкой, к всеобщему облегчению подъехал лифт.

Гермиона увлекла Северуса в кабину. Двери с лязгом закрылись. Лифт тронулся.

В кабине она принялась поправлять мантию и, словно невзначай, чуть-чуть приподняла подол. Даже сделай она это без умысла, Северус всё равно бы бросил взгляд на её ноги.

— Вам нравятся мои туфли? — кокетливо, чего он совсем не ожидал, спросила Гермиона.

Северус посмотрел на её ноги снова — вдруг в первый раз он что-то упустил из виду — и ответил:

— Дурацкие туфли. Удивляюсь, как вы до сих пор не свалились и не сломали себе шею.

Она распахнула глаза от ужаса.

Дьявольщина! Кажется, ответ неверный.

— Эти туфли должны сделать мои лодыжки сексуальнее!

— В гипсе?

— Вы… вы невозможный человек! — Она вздёрнула подбородок и объявила чопорно: — Надеюсь, до того, как мы перейдем к сексу из жалости, вы сами сжалитесь и угостите меня обедом. Умираю от голода.

Лифт остановился и открыл двери. И снова вокруг бушевало людское море, накатывая волнами толчеи, обрушиваясь шквалом криков.

— Какого лешего? — возмутился Северус, когда прилетевший из толпы клочок белого кружева свалился ему на плечо.

Гермиона нахмурилась и подняла волшебную палочку, с угрозой направив её на толпу.

— Они бросают в вас трусики!

— Бросают что? Какие ещё?.. — Закончить вопрос он не смог, испугавшись его даже додумать, и стал высматривать, кто это там швыряется бельём. Но Гермиона испепелила трусики и принялась энергично проталкиваться к выходу, гаркнув:

— Обед!

Внезапное озарение едва не лишило Северуса сознания: она не просто триумфально выводит его из камеры, а намеревается остаться с ним и…

И стройных ног Гермионы, сжимающих его бока, ему, пожалуй, уже будет мало: общение исключительно в горизонтальной плоскости может и наскучить.

Ещё одни трусики — на этот раз красные — упали прямо ему на голову, и по выражению лица Гермионы он понял, что рискует потерять её, так и не получив, если не возьмёт ситуацию под контроль.

Северус смахнул трусики с головы и с непринуждённой грацией привлёк Гермиону к себе. Правда, она при этом споткнулась, зато буквально упала в его объятия. Целоваться с Гермионой Грейнджер у всех на глазах — убедительней довода для ведьм, столь легко расстающихся с собственным исподним, не найти.

И только теперь, уже обнимая её, он засомневался: вдруг она вовсе и не хочет целоваться. Тем более прилюдно. Тем более с ним. Не в неё же швыряют трусики.

Но тут тёплые губы Гермионы соприкоснулись с его. От неё слегка пахло лимоном, а Северус цеплялся за хвост убегающей мысли, что нужно замереть, пока их снимают репортёры, чтобы остались доказательства. И мир вдруг куда-то исчез; не стало ничего и никого, кроме них двоих, соединённых в поцелуе под невозможно прекрасные звуки.

Разорвав поцелуй, оба они посмотрели вверх на источник звуков, усмиривших неистовство толпы и породивших благоговейную тишину. Мерцая багрецом и золотом, над головами кружил поющий феникс. Один круг, другой, третий — и прочь, оставляя за собой в воздухе искрящийся след.

— Быстрее, пока все они отвлеклись, — шепнула Гермиона и толкнула Северуса в камин, где он обнял её, прижавшись так крепко, словно отпустить её значило потерять то, ради чего он сражался двадцать лет.

Чарити написала: «Не вздумай жалеть». И он почувствовал, что не пожалеет.

КОНЕЦ