Не зарастет на сердце рана (гет)

Примечания:

Ну, я наконец-то дошла до этого.

— Тебя нелегко любить, брат.

— Но ты продолжаешь упорствовать.

«Древние»

Это должно было однажды случится. Всё к этому шло. Это был не Мистик-Фолз, где их все знали, где каждый понимал, что это — глупый мальчишка Гилбертов. Местные дилеры были опасны. Они не хотели ждать, не знали, что за деньгами можно прийти к Елене, что есть кому отдать долги.

Елена даже не понимает, что делает, когда заслоняет собой Джереми. Она действует на инстинктах. Вот они ещё спорили и громко ругались, она отчитывала его, и в следующую секунду нож входит куда-то под рёбра. Становится жарко, жарко, а потом липко и холодно.

Елена упёрто держится на ногах, заслоняя Джейми собой, отчаянно решительная, яростная и всё ещё злая. Преданная фурия.

Элайджа отстранённо думает, что, когда Татию загоняли в угол, она старалась извернуться, выползти из удавки, накинутой на её хрупкую шею, но в итоге сдавалась на милость победителю. Екатерина сопротивлялась озлобленно, пробегая по трупам и скрываясь, скрываясь. Они с Татией любили бегать.

Елена злится. Она не ищет выхода там, где его нет, она с животной яростью и злостью пытается утянуть за собой, вцепиться в горло, вскрыть грудную клетку. Елена встречает страх лицом к лицу. Элайджа не знает безрассудство это или храбрость: всё для защиты семьи. Ничего себе.

Не очень здоровая идея — не Элайдже её судить.

Елена попадает в больницу с двумя ножевыми, а дилера, находящегося без сознания, увозят копы.

Нура звонит ему и рассказывает обо всём, когда начинается сепсис и следом — заражение крови. Элайджа даёт Нуре пробирку со своей кровью и отправляется с внушением к персоналу больницы. Он поправляет свой пиджак, находя это всё крайне утомительным.

Мысль о мертвенно бледной Елене не покидает его до конца дня.

Он ничего не может поделать с тем, что возвращается к этому, продолжая проводить параллели и сравнения с другими Двойниками. Он думает, как всё к этому пришло. Клаус был слишком самонадеян в своей уверенности, что Катерина ничем не лучше Татии. Возможно, у них на роду написано попадаться в ловушку отношений рода Петровых. Они были разными.

Обращаясь к памяти, он пытается оценить свои действия тогда, понять искал ли он в Катерине Татию или у него изначально не было этих высокомерных шор перед глазами. Клаус всю жизнь был слишком маленьким перед отцом. Беззащитным. Элайдже судьба оставила больше уверенности.

И всё же он был обязан признать, что совсем не искать тогда Татию он не мог. Это было слишком остро вновь увидеть её лицо, слишком ярко. Она привнесла живой синий цвет в его покрытую алыми росчерками жизнь. Это было похоже на глоток свежего воздуха, на чудное воспоминание о днях юности, о Хенрике, о семье.

Элайджа нехотя, но с годами начал признавать, что бессмертие отняло у них больше, чем дало. Они были викингами, безусловно их жизнь была далека от идей гуманности и альтруизма, но они никогда не были… монстрами. У них была мать, отец, которому ещё можно было перерезать горло, и семья.

«Вместе и навсегда» обернулось красивой сказкой и развеялось, как туман к полудню. Это никогда не было вместе и навсегда. Это была вечная погоня, и это всегда был Клаус с кинжалами у их сердец.

«Строительство воздушных замков ничего не стоит, но их разрушение обходится очень дорого»,⁽¹⁾ — сказал ему однажды один человек. Элайджа тогда не потрудился даже запомнить его имя. Он убил его, легко и просто, не желая признавать, что эти слова что-то задели в нём. Возможно, просто подтвердили собственный догадки, когда его иступленная вера в Клауса начала разваливаться на части.

А может его просто раздражало, что тот мужчина, маленький, глупый и такой недолговечный человек, видел больше него само и просто понимал. Понимал и принимал свою скорую смерть, но уходил на своих условиях, оставив что-то острое торчать у Элайджи под рёбрами.

Иронично, но правда была в том, что Элайджа к тому времени уже устал бегать от… правды. Поэтому оглядываясь ещё дальше в прошлое, он не мог с уверенностью сказать, кем была для него Катерина, любил ли он её, а если любил, значило ли это, что его любовь была настолько жалкой и искалеченной, что он был готов убить любимую женщину? Был ли Элайджа так ослеплен своим желанием защищать брата, которого никогда раньше не мог спасти, что своими руками создал монстра?

Вопросы копились столетиями, и всё также не находились ответы. Возможно, их отсутствие — его собственное наказание.

Элайджа не знал, только видел, как Елена возлагала на себя тот же терновый венец.

— Она пришла в себя и уже идёт на поправку, — говорит Нура, стоя за дверью палаты. — Я буду с ней здесь, пока кровь полностью не выйдет из её организма.

— Было бы прискорбно, если бы ещё один двойник так быстро стал вампиром, — отвечает Элайджа беспристрастно и спокойно.

Маски — это то, что ты учишься носить с годами, как вторую кожу. Нуру это не впечатляет, она слишком сильная ведьма, чтобы не считывать эмоциональный фон.

— Ты что-нибудь выясняла на счет книги? — спрашивает он спустя короткое молчание.

Нура морщится, точно он вынуждает её вернуться к крайне неприятной теме.

— Есть две жизнеспособные теории, либо Елена является хозяйкой книги, — Элайджа фыркает, — точнее книга принимает её за хозяйку, либо дело в общей крови.

— Значит всё-таки родственные узы? — Элайджа не может сдержать сарказма.

— Не в том виде, что раньше, но скорей всего, либо книга принадлежала двойнику, что тоже не исключено, — Нура пожимает плечами. — Открылась только первая глава, я пока думаю, что понадобится, чтобы открыть остальные. Слишком много неизвестных переменных, Элайджа

Вся эта ситуация приносит ей слишком много головной боли. Она протягивает Элайдже листок с тем, что успела распутать и переписать, но не понять. Нет. Было слишком много греческого, чтобы она могла понять откуда отталкиваться, единственное, что она могла сказать — переводчик не распознавал текст.

Элайджа думает. Не то чтобы он знал мало языков, просто… Это одновременно похоже и не похоже на древнегреческий. Это слишком мертвый язык даже для него, поэтому он знает его скорей мельком, чем в академическом смысле. Просто тысяча лет — это… долго. И порой безумно скучно.

— Это среднегреческий, Нура. Не просто греческий, среднегреческий, — отвечает Элайджа, хмурясь. — Я видел его в оригинале «Дигенис Акрит»⁽²⁾.

Нура выгибает бровь, напоминая, что не все здесь тысячелетние вампиры с любовью к пыльным текстам.

— Это эпическая поэма, но суть не в этом, — Элайджа отмахивается от этой мелочи, потому что проблема теперь в другом. — Среднегреческий язык — это этап развития греческого языка примерно между III и XV-веками нашей эры. Я только на вскидку могу вспомнить пять диалектов. К тому же до X века язык весьма сильно менялся грамматически.

Нура тихо матерится себе под нос, думая, что её надежды на то, чтобы избавиться от Элайджи за месяц и дать детям спокойное, тихое лето без тысячелетнего убийцы под боком летят в Тартарары.

Ничего личного. Ей нравится играть с опасностью и периодически запускать руки в ящик Пандоры. Это не значит, что она будет достаточно безответственной, чтобы втягивать в это двух сломленных подростков. Нет, решать проблемы — задача взрослых, чтобы не говорили подростковые романы.

— Иными словами: ты не говоришь на нём и тебе нужно найти специалиста.

— Справедливости ради: это мёртвый язык, на нём давно никто не говорит.

Нура фыркает и прикрывает глаза, обдумывая полученную информацию.

— Скажи, что ты не притащишь в мой город какого-нибудь несчастного ученого под принуждением, — просит она со стоном. — Пожалуйста, Элайджа. Пощади мой моральный компас.

— У тебя он есть? — не удерживается от шпильки вампир.

Нура бросает на него хмурый взгляд в ответ, и Элайджа чувствует легкий укол боли, похожий на укус. Маленькая мстительная ведьма.

— Я подумаю, — он ничего не обещает.

Это честно, но также горько, потому что возвращает его к размышлениям о человечности и неправильных выборах.

Элайджа бросает последний взгляд на Елену, и спокойно разворачивается, и выходит. Больничные коридоры прямые и светлые, чем не может похвастаться его дорога жизни. Он хочет хотя бы избавиться от тёмных пятен.

Примечания:

Я думаю, что ключевой момент в отношениях элены — это их одинаковое понимание семьи и абсолютная преданность ей. Без этого момента их отношения мной мало представимы в декорациях такого мира.

Мы ещё вернемся к Елене и Джереми, не волнуйтесь.

Я не думаю, что в Элайдже много сожалений (хотя они есть), просто он размышляет и пытается анализировать своё прошлое.

1) В реальной жизни цитата принадлежит Франсуа Мориаку

Вернуться к тексту

2) среднегреческая (византийская) эпическая поэма о жизни и подвигах легендарного героя-акрита Дигениса. Время создания точно не определено, X-XII века.

Вернуться к тексту