Отчий дом (гет)

«Спасибо» ему редко удавалось слышать — он исчезал быстрее, чем спасенные им люди успевали осознать всё, что с ними произошло. Лишь в утреннем выпуске новостей парень в очках, пивший по дороге в редакцию свой утренний кофе, прямо не слезая с велосипеда, видел блестящие от страха и благодарности глаза и восторженные речи, восхвалявшие загадочного Супермена...

— Я увольняюсь, — Кларк бросил на стол мисс Лэйн свой контракт, толстую папку с бумажками и корпоративный смартфон. Очки в роговой оправе (для серьезности, а не от близорукости), взлохмаченные кудри и пиджак, не подходящий по цвету к брюкам — никто в таком виде никогда не признал бы в нем супергероя.

— Ты серьезно? — тонкие светлые брови Лоис взметнулись вверх, кристально-чистые глаза напротив излучали решительность, не хуже пламени, а поджатые губы — твердость принятого решения. Она знала такой взгляд. — Ооо, ты серьезно…, — Лэйн на минутку стушевалась, глаза её бегали по белоснежному ковру, будто среди пушистых ворсинок затаилось верное решение. — Может, ты подумаешь, Кларк? Я могла бы взять тебя в штат…

— Нет, Лоис, — Кларк отстранил её руки, машинально разглаживающие несуществующие складки на вороте его пиджака.

— Ты хочешь бросить помогать людям?

— Нет, не брошу. Просто… Просто буду делать это по-старому… Тихо… Без помпы, — он опустил глаза, собираясь с силами для решающего рывка. — Я возвращаюсь домой…

Только сейчас она заметила, что на полу, возле его ног стоит пузатая спортивная сумка, набитая, вероятно, его немногочисленными вещами. Он съезжал с её квартиры…

— Кларк?!! — Лоис Лэйн в этот раз не нашлась, что ответить, только всплеснула руками, скривив аккуратный тонкий ротик от удивления и досады. — Тебе нужно побыть одному, хорошо. Пары недель тебе хватит? У меня как раз сдача материала по разведывательной миссии НАСА…

— Лоис! — Кент перебил её дрожащий голосок своим бархатистым, внушающим спокойствие звучанием. — Я возвращаюсь домой… Насовсем.

«Я любил тебя», — он не произнес этого вслух, хотя должен был, оставляя хрупкую, но сильную рыжеволосую женщину одну, такую близкую и такую теперь далёкую, стоять неподвижно посреди огромного её кабинета. Женщину, которая давно сделала свой выбор и далеко не в его пользу…

Одри доводилось жить на ферме, но только в Техасе, и работы по дому там всем хватало. Головокружение сошло на нет, когда она вышла на скрипучее крылечко и вдохнула пыльного, знойного воздуха, подставляя лицо колючему июльскому ветру-суховею. Вдалеке гудела магистраль, у крыльца торчали три подсолнуха, а домик, гараж и хозяйственные постройки окружали плотные стебли кукурузы, шуршащие и переплетающиеся длинными листьями в такт ветряным порывам. Над полем тут и там возвышались тополя и молодые дубки, скрипел ржавыми лопастями ветрогенератор, ухнула жестяная бочка с водой на крыше дома, расширяясь и накаляясь от полуденного солнца, а на соседней ферме залаяла собака. Никогда Одри не было так хорошо, словно набрела она на убежище, в котором хотелось спрятаться от всех и вся, от себя и своей кочевой судьбы, остаться навсегда, забыть, что «остаться» и «навсегда» неприменимые к ней слова.

Одри, закатав рукава рубашки, начала со двора. Сгребла мусор в контейнер и вымыла окна снаружи, хотела даже покрасить крылечко, найдя в сарайке краску и растворитель, но решила дождаться, когда уляжется ветер, гоняющий пыль, словно стаи мошкары. В подсобке обнаружилась старенькая, но очень вместительная стиральная машина и гладильная система, тоже отнюдь не передовая. Одри сгрузила в неё пыльные шторки и скатерть, выбила на крылечке подушки и стряхнула плед, плеснула на пол мыльной воды из ведра и уселась на коленки драить и полировать рассохшиеся, скрипучие половицы. Она напевала задорную песенку по-французски, которую выучила во время отдыха в Провансе с последней своею семьей — тогда ей тоже было очень и очень хорошо. На лавандовых полях, за старым каменным монастырём она проводила дни напролет, вдыхая головокружительный аромат трав, вдали ото всех (никто ни разу её не хватился), предавалась девичьим мечтам и пела вслух Эдит Пиаф так громко, что звонкий её голосок звенел по холмам и пропадал в низинах, далеко-далеко, на самом краю земли...

Котёнок неотступно следовал за ней, охотился за тряпкой и играл с солнечными зайчиками, отскакивающими от поверхности воды в ведерке, потом осмелел и закусал её ноги, игриво прячась за шкафом — поймай меня, если сможешь. Одри выплеснула грязную воду с крыльца и развесила мокрые тряпки прямо на перила сушиться. Кошачья миска, жестяная и слишком для кота большая, с подписью Дасти, была пуста, и девушка покачала головой — хозяин рассеянно забывал покормить маленькое животное, хотя, по всей видимости, у него когда-то была собака. Пошарив по ящикам, корма она не нашла и плеснула в миску молока, Рэд набросился на еду и громко захлебал, а Одри снова рассмеялась — у неё никогда не было животного, хотя ей очень хотелось.

У двери комнаты в конце коридора второго этажа Одри замешкалась — хозяин дома просил её ничего не трогать, но заходить не запрещал, а что не запрещено, то разрешено, потому, отринув сомнения, она переступила порог спальни Кентов. В воздухе витал запах таблеток от моли, как ни странно, с ароматом лаванды, лиловые шторы были задернуты, а постель заправлена бархатным покрывалом в мелкий сиреневый цветочек. На нём собралась шапками пыль, и пыль же царила на семейных фотографиях в резных деревянных рамочках, которых был целый батальон, как на комоде, так и на стенах. Марта Кент любила прованский стиль, и Одри вдруг подумала, что они бы неплохо с нею поладили.

Девушка уселась на мягкий пуф, подняв сноп ржавой пыли, и прочихавшись, разглядела фотографии. Молодая пара, а снизу подпись «Марта и Джонатан. Навсегда. С любовью», они же возле нового трактора, а следом малыш с черными кудрями и грустными светлыми глазами. Тот же малыш, но постарше — натянул на плечи простынь плащом и бегал по двору, разгоняя куриц. Её спаситель, уже узнаваемый, но ещё юный, в глазах озорство против сегодняшней задумчивой грусти, пухлые щеки взамен острым, грубо вытесанным скулам и улыбка, пока ещё беззаботная. Нигде на фото Марта не была беременной, не то Кенты верили в приметы, не то Кларк не был им родным сыном. Одно было очевидно для Одри, даже если он был приёмным, то ему явно повезло больше, чем ей...

Седушка пуфа откидывалась, и девушка не смогла сдержать любопытства — пути назад всё равно уже не было. Внутри, за свертками тканей, она обнаружила сложенные в трубочки и связанные пояском от халатика старые газеты. «Супермен» — кричала каждая обложка и каждый заголовок. Размытый силуэт парящего в небе человека и символ «S» чернел на пожелтевших от сырости газетных фотографиях. Разве стала бы взрослая женщина, счастливая жена и мать собирать вырезки о супергерое-пришельце? Только если он важен лично для неё… На самом донышке обнаружилась резная шкатулка, расписанная карминовыми розами и белолицыми купидонами, она могла бы принадлежать юной девушке, такой нежной и воздушной она казалась. Одри осторожно её открыла. Внутри не было ничего выдающегося — пара жемчужных серег и золотой крестик на золотой же цепочке, почерневшая серебряная ложечка с гравировкой «Кларк. Будь всегда здоров, сынок» и странный грифельно-серый кусочек металла, гладкий и матовый, а на кончике, словно герб, символ или печать, тот же знак — «S».

Одри не поверила своей догадке, резко встала с колен, и чуть не рухнула обратно — голова снова закружилась. Она все ещё сжимала странный предмет в кулачке, не в силах вернуть его на место, будто хотела взять на память, изучить, рассмотреть. По неистребимой привычке прихватила вдогонку золотую цепочку и захлопнула крышку пуфика — она слишком тут задержалась. Нужно было уходить, пока новые знания и догадки о спасителе не сковали её по рукам и ногам — у неё никогда не было дома, и чужой дом никогда не станет её, можно сколь угодно много проводить параллелей между нею и Кларком-возможно-тем-самым-пришельцем — это ничего не изменит. У неё никогда не будет дома, потому что она этого не достойна.

Одри закусила губу, чтобы не расплакаться. Краденое жгло карман, и она сбежала вниз по лестнице, натягивая на ходу свою счастливую, «походную» куртку, в которой всегда отправлялась в очередное путешествие, вытащила из шкафа в прихожей свой рюкзак и стянула с ключницы брелок от пикапа. Одри не знала, что толкнуло её на это — зависть или месть за то, что брошена была еще младенцем, кочевала из семьи в семью, словно изломанная кукла — она угоняла машину человека, виновного лишь в том, что не бросил её в беде. Кажется, единственного человека, который действительно что-то для неё сделал. И это было так нелепо, так неправильно и непривычно, что ей хотелось бежать, бежать снова, ехать, не останавливаясь, пока мили серых дорожных полотен не оставят позади всё то, что так жгло ей душу…

Он стоял прямо посреди трассы, в мятых, пыльных фланелевых штанах и рубашке в бордовую клетку, темный его силуэт подсвечивался заходящим солнцем, и Одри ударила по тормозам так, что её едва не вынесло в глубокий кювет. Она вынула из бардачка и нацепила солнечные очки (от рыжих закатных лучей уже слезились глаза), кажется, его, потому как слишком были широки ей, и оказалось, что бампер застыл в каких-то считанных дюймах от его коленей. Кларк будто парил над раскаленным за день асфальтом, не касаясь земли, или ей это только показалось, а во взгляде его не было ни злобы, ни ярости, только досада и разочарование, и от этого было только хуже.

— Ты тот парень в плаще? — она прыгнула на пыльную дорогу, оставив дверцу открытой, и переступила двумя неверными шагами ближе. — Это ведь ты, да?

— Одри, верни, что взяла. Эти вещи ничего не стоят, но они дороги мне, как память, — и снова ни нотки, ни полутона желчи в голосе, только бархатистые переливы, расходящиеся волнами внизу грудной клетки, хотя ей хотелось самой себе настучать по голове и провалиться прямо под канзасскую плодородную почву, до того было стыдно.

— Я ничего не брала… — девчонка опустила глаза, отчаянно пытаясь выкрутиться, но кончики ушей и щёки вспыхнули пламенем, под испытующим взглядом ставших под открытым небом прозрачно-голубыми, глаз, будто он сканировал её, прожигал сквозь одежду, кожу, хитросплетение мышц и нервов до самых костей, до самого сердца, до самого дна души.

— Не играй со мной, — Кларк шагнул ближе, так, что разлетающиеся от ветра полы его рубашки немым намеком скользнули по дрожащей её руке, спрятанной в карман. — Я тебя отпущу, и машину можешь забрать. Закончится бензин — оставь на обочине. Только границу штата не пересекай — у неё документы не в порядке.

Кларк протянул раскрытую ладонь и кивнул, строго и вместе с тем умилительно сложив брови домиком и наморщив лоб. Это была последняя капля — Одри выдернула руку из кармана и ссыпала в его громадную, в два раза её больше ладонь украденные вещицы. Снова глянула исподлобья в небесные глаза, печальные и необъятные, как бесконечные во все стороны просторы космоса, резко развернулась на пятках и шагнула к машине.

— Кларк! — что она хотела, извиниться или поблагодарить или сказать какую-нибудь глупость в своё оправдание, Одри так не поняла, но на дороге перед нею уже никого не было, только невесть откуда поднявшийся ветер ударил ей в лицо вихрем пыли и мелкого дорожного гравия. Она завертела головой, пробежалась вокруг пикапа, даже глянула в небо, но хозяин фермы Кентов словно растворился в воздухе. Может, он ей и вовсе привиделся, как фантом воспаленной её совести, но пустой карман, где еще минуту назад змейкою путалась в пальцах золотая цепочка Марты Кент, говорил об обратном.

Одри плюхнулась на сиденье, все же не удержалась и, размахнувшись, приложилась лбом об руль, вспугнув гулким уханием клаксона стайку ворон.

— Д-д-дура, — процедила она, растирая ладошкой теперь дважды ушибленную голову, воткнула с трудом первую передачу тугой, старой коробки и рванула вперед. Как можно дальше…