Сталь и шерсть (джен)

Через маленькое зарешёченное окно под потолком виден кусочек серого неба. Сейчас снаружи ливень, косые струи прорезают воздух, как стальные клинки. Алекто вспоминает другой, бесконечно далёкий день выбора и присяги. Тогда была гроза, и молния вспарывала небо, словно указуя путь, и дождь смывал с неё внешнюю шелуху, который не осталось места в новой жизни. Она знала, на что идёт, и никто не обещал, что будет легко. Нельзя пройти по давно забытой и заброшенной дороге и сохранить чистую обувь...

Люди тупы и примитивны. Она читала статьи о деле Кэрроу — «садисты», «палачи», «пытали ради удовольствия»... Смешно. Им, разжиревшим обывателям, не понять: то, что они с Амикусом делали в школе, было не развлечением, а необходимостью. На войне хороши все средства, и неважно, кто твой враг. Важно, что это враг. Потом порядки можно было бы и смягчить, если бы Лорд победил. Но «если бы» не случилось. По её вине. Ей стоило быть сообразительнее и расторопнее. Поймай она Поттера в башне Равенкло, всё было бы иначе. Она стояла бы рядом с Лордом на тех сияющих высотах, куда Он вёл их за собой. Там, где избранные, чистокровные маги, заняли бы, наконец, своё законное место. Но Алекто упустила свой шанс изменить всё или хотя бы погибнуть с честью. Пока шла решающая битва, они с братом висели в пятидесяти футах над полом, связанные, оглушённые и беспомощные. О них вспомнили только к вечеру следующего дня, когда всё было кончено. Она позавидовала мёртвым, почувствовав холод стали на руках...

Надо отдать должное Поттеру — он не позволил пинать поверженных. Тела Лорда и Его слуг сожгли, а прах развеяли по ветру. Алекто не имела ничего против такого погребения и для себя. А выживших хотели сразу же отправить в Азкабан, но мальчишка настоял на проведении суда. Ей, конечно, было всё равно — громкий процесс, десятки жертв и свидетелей неоднократного применения Непростительных Заклятий... будь у Алекто даже несколько жизней, она все их провела бы в тюрьме. Где тоже многое изменилось.

Она хорошо помнит приём в Малфой-мэноре, устроенный в честь бежавших из Азкабана соратников. Рабастан, похожий на обтянутую землистой кожей мумию, лысый, как коленка, захмелел от одной рюмки огневиски. Он говорил и говорил, показывая почерневшие зубы. И никак не мог остановиться. Его не перебивали, понимали, что ему нужно выплеснуть весь этот кошмар, чтобы жить дальше. Он вспоминал о сырых стенах, покрытых чёрными пятнами плесени, о гнилой подстилке, в которой заводились опарыши, о вечной темноте и холодной похлёбке с маленькими кусочками овощей. И о бесшумно скользящем ужасе, высасывающем память, тепло, цвет и саму жизнь. Теперь в Азкабане всё по-другому. В камере сухо, тепло и светло, волшебный шар сам загорается под потолком, когда начинает темнеть. Под ногами пружинит соломенная циновка, а на узкой тюремной койке — нормальный матрас и постельное бельё. И охранники — люди, с которыми иногда можно даже перекинуться словечком. Теперь узники сходят с ума, только если сами хотят этого. Есть выбор — сидеть и пересчитывать трещины на стене или найти себе занятие.

Это было неожиданностью даже для неё — она никогда не замечала за собой склонности к рукоделию. Но она почувствовала, что должна сделать это — связать покрывало с изображением Знака, когда-то внушавшего трепет. Ей принесли магловскую книжку о вязании и шерсть — чёрную и зелёную, как она просила. Спицы, конечно, зачарованы так, чтобы ими можно было только вязать...

Алекто возится с этим покрывалом четвёртый год, бесконечно распуская уже готовое полотно. Каждая петля должна быть идеальна — это единственный памятник её мечтам, её выбору, которому она верна и через двадцать лет после поражения. У неё не осталось ничего — ни свободы, ни единого человека рядом, кроме угрюмого охранника, дважды в день заносящего в камеру медную тарелку с едой. Только вязальные спицы, медленно уменьшающиеся клубки шерсти и знакомый до мельчайших деталей рисунок. А смерть не торопится, точно боится, что её действительно съедят...