Лысая (джен)

1.

Фильм, который они выбрали общим решением, был романтической комедией, рассказывающей о том, как пианист в поисках своей возлюбленной попал в загробный мир, от обитателей которого должен был скрываться под личиной лодочника. Несмотря на мрачный синопсис, фильм действительно был комедией, но комедией не «чтоб поржать» (Кир такие очень уважал), а блещущей ситуационным юмором, неожиданностями. К тому же, главный герой не был типичным таким «киношным» красавчиком, — Пашку от таких в плохом смысле бросало в дрожь — а обычным таким молодым парнем, располагающим своей простотой зрителя.

— Фууу, ну сейчас опять песни петь начнёт…

— Паша, она красивая! Не ворчи!

— Да достали уже эти песни, давай перемотаю…

— Ну что ж с тобой поделаешь… Но следующую послушаем!

— Ладно, если она будет не через пять минут после этой.

В фильме было действительно много песен, и если всяким мультикам вроде знаменитого «Горячего сердца» Пашка это прощала, то к фильмам относилась с пренебрежением. И как раз этот незамысловатый главный герой почему-то решил, что петь каждый раз во время мало-мальски значимого события — отличная идея!

 — Ну вот почему бы ему просто не пригнуться?! Он мог бы нагнуть голову и проплыть под мостом. Нет, давай перебираться…

— Так надо, чтобы он встретил Храмовую Леди…

— Сдалась вот она ему… Стой, что, она тоже шарит, что он живчик?

— Сама узнаешь. Спойлерить не стану.

Несмотря на то, что Полька обещала зайти ненадолго, после фильма она просидела с Пашкой чуть не до вечера: они пили чай, болтали, сыграли несколько раз в карты и несколько раз — в шахматы (в картах в трёх играх из четырёх победила Пашка, в шахматах побеждала неизменно Полька). Когда минуло четыре часа, она сказала, что должна бежать домой и готовить маме ужин. Пашка решила проводить её до дома и заодно погулять с Ладаном, но потом вспомнила, что официально она ещё болеет. Провожать пришлось только до двери.

— Спасибо, Паш, — Полька обняла её на прощание: от неё пахло какими-то лёгкими духами и, кажется, лакированным деревом. — Выздоравливай, договорились?

— Тебе спасибо, Поляныч, — прижав подругу к себе, Пашка приподняла её над полом: Полька весело задрыгала ногами.

— Какие прозвища ещё придумаешь, ммм?!

— Их у меня бесконечное множество, — угрожающе произнесла Лысая, — так что берегись! Буду звать тебя каждый раз по-разному.

Полька довольно хихикнула.

Сколько ни просился с ней гулять Ладан, его не пустили, чем он оказался крайне раздосадован, и очень грустно лёг на пол в комнате. Оставшись одна, Пашка какое-то время слушала тишину в квартире и оглядывала с порога небольшой беспорядок, наведённый ими в комнате. Почему-то почувствовала удовлетворённую усталость, про себя улыбнулась, так чтобы не видел не только Ладан, но и какое-нибудь её случайное отражение. Убрала посуду, поправила простыни на диване, скинула на кусок кресла всю валяющуюся на полу одежду и покачнулась, снова почувствовав опасную слабость. Кажется, температура и правда начинала снова подниматься.

Она заварила себе откопанный где-то в недрах мерзкий оранжевый порошок, выпила залпом и забралась под одеяло, всегда принимающее её к себе без лишних вопросов.

Ей не дали даже уснуть: снова завибрировал телефон. Неужели, Полька что-то оставила и сейчас вернётся? Нет, номер был незнакомый. Пашка внутренне напряглась, быстро связав в уме то, что Полька недавно ушла из квартиры и то, что ей сейчас кто-то звонит.

Вдруг это опять Харли?

— Да? — взяла она трубку.

К счастью, её опасения не оправдались: это была мама Лизы.

— Алло, это Паша?

— Да, здравствуйте, Тамара Сергеевна…

— Пашенька, представляешь, Лиза этим утром родила! Мальчик!

Если бы на Пашкиной голове сейчас были волосы — то они бы зашевелились. Спину прошиб горячий пот.

— Только недавно разрешили позвонить: акушер рассказал, что Лиза держалась молодцом, хотя звонила она и чуть не плакала, но радостная, Паша, значит, всё хорошо! Мальчик, вроде бы здоровый, два семьсот…

— Ох, я… Даже не знаю, что сказать, — призналась Пашка, выслушивая радостный рассказ Лизиной мамы. — Поздравляю с внуком!

— Спасибо, спасибо, Паша! Я сама так рада, что сейчас всех друзей обзваниваю, тебя набрать решила… Ты-то как, моя хорошая?

— Ой, да… Нормально всё. Приболела вот немного. Простыла.

— Выздоравливай обязательно! Врач сказал, через несколько дней выпишут, мы Лизоньку из роддома встречать будем! Давай уж с нами, посмотришь хоть на малютку!..

Что-то скребнуло по сердцу Лысую. Она спросила:

— Извините, что такое спрашиваю, но вас не пугает, что у него не будет отца?

Даже сквозь телефон было слышно, что радость Лизиной мамы слегка спала от этих слов. Пашке стало совестно, но она понимала, что не могла не спросить этого.

— Ну… что уж тут поделаешь, — стушевалась она, — Мы позаботимся о нём, как сможем…

— Простите, ляпнула глупость… Это здорово, что всё хорошо! Передавайте Лизке огромный и горячий привет от меня! А фамилию он вашу возьмёт?

— Да, конечно…

— А имя какое дадите?

— Лиза сказала, что решила, но нам не говорит. Сказала: вот выпишут, расскажу вам, но мы с мужем хотим её завтра навестить, если разрешат…

«Вряд ли разрешат», — подумала про себя Пашка, но ничего не сказала.

 — Ещё раз поздравляю вас.

 — Вот же дёрнул чёрт! — с чувством сказала Пашка самой себе, когда телефон затих. Можно было бы не портить радость женщине, у которой родился внук!..

«Как она вообще может радоваться… Если не знает даже, кто отец его. Неужели, они настолько хотят внуков?».

Несмотря на недовольные мысли, на сердце у Пашки отлегло: у Лизы родился сын.

Хоть через несколько дней Пашка и выздоровела, но ни на какую встречу из роддома она не пошла, потому что твёрдо помнила, что Лизок от неё отказалась. С её точки зрения, вполне заслуженно: в тяжёлый для неё период Пашка бесследно пропала, и даже ни разу не позвонила, чтобы справиться о её самочувствии. Вполне возможно, что Лизок в момент звонка была вся на нервах… но даже это не исправляло того, что Пашке было стыдно показываться ей на глаза. Потому что на момент, когда Лизе было страшно перед родами — Пашка решила на всё забить, уйдя в запой.

И за это ей было неимоверно стыдно.

— Три в степени синус девяноста… Романова, ты записываешь? Сколько будет?

— Аа… ээ… Три будет.

— Правильно, дальше…

Подготовка к майским экзаменам занимала всё школьное время, поэтому апрель для Пашки летел кувырком: она едва успевала справляться со всей кипой долгов и контрольных, которые на неё навалились. Был один плюс: у неё почти не осталось времени на хандру.

Она возобновила прерванную переписку с Марьей, которая не забрасывала своей разведывательной деятельности, и нашла список баллов для поступления на факультет психологии СПбГУ. Так что теперь Пашка точно знала, что ей нужно сдавать, чтобы поступить в Питерский вуз — и она изо всех сил налегла на биологию, решив, что будет сдавать её итоговым предметом.

…— Э, кто сегодня дежурит? — спросил кто-то из класса после четвёртого урока. Все опасливо заоглядывались, а кто-то другой сказал:

— Сегодня Лысая с Казанцевой должны! Вчера четвёртая парта были…

Но соседка Пашки уже успела куда-то благополучно срулить. Угрюмая Пашка дождалась, пока все уйдут, и стала убираться в классе.

— Помочь?

В дверях стоял Дима Рубенцов, почему-то ни с того, ни с сего решивший развернуться. Пашка не злилась на него, но с того дня, как они поссорились, толком с ним не разговаривала. Ощущала смутное желание извиниться за скотское поведение и грубые слова — вот только кто она такая, чтобы извиняться перед каким-то там Рубенцовым?

Мысленно пояснив себе, кто она такая, Пашка набрала в грудь воздуха, прежде чем сказать:

— Ну помоги, раз пришёл…

Пока она стирала с доски мел, Дима совком собрал мусор по классу, а затем ещё и полил цветы. Когда работа была окончена, он беспечно присел на парту, ожидая, пока Пашка закончит свою часть работы.

 — Слушай, — сказала она, кидая тряпку в раковину через три метра от неё. — Ты не злишься на меня?

Дима серьёзно взглянул на неё.

— За что?

— Сам знаешь. Я наговорила хуйни всякой…

Замявшись, Пашка подошла к своей парте и сняла с крючка сумку.

— Ты мне друг, Рубен. Забудь то, что я тогда ляпнула. Ты мне друг и всегда им был.

Она не видела, потому что уже повернулась к нему спиной, направляясь к выходу из класса, но точно знала, что Дима улыбнулся, сказав:

— Да базару ноль.

2.

Когда наступил блаженный май, уроков стало немного меньше, и Пашка, порядком подтянувшая свою учёбу, наконец могла позволить себе немного расслабиться. Родители скептически восприняли её намерение поступать в Петербург, но, посовещавшись, сошлись во мнениях: если сможешь и наберёшь нужное количество баллов, то поступай.

Это придало Пашке дополнительного стимула.

Она сама не заметила, как за апрель у неё отросли волосы, так что теперь она даже не была полноценно лысой: рыжие кудри закрыли не только татуировку, но и уши, спустились к щекам и теперь непривычно их щекотали — но Пашка глядела на себя в зеркало и иногда думала, что ей так даже идёт. В классе теперь не знали, как её звать, то ли по привычке Лысой, то ли снова Рыжей. Так что хотя бы в последний месяц (не без влияния Димы Рубенцова) для своих одноклассников она стала просто Пашей.

Май цвёл и пах, блестел на улице чистым асфальтом, радовал позеленевшими деревьями, поздними закатами и ранними рассветами. Иногда, возвращаясь со школы домой, Пашка неизменно грустила о том, что Истомин не видит всей этой красоты.

Он бы точно оценил.

Голова раскалывалась. Болело всё тело, и особенно — промежность. Не стоило и говорить о том, что царило на душе: там было запустение.

Наташа не могла плакать, настолько была измождена.

Май всегда был её любимым временем, но только не в этот год — когда в один момент всё пошло под откос. От неё отвернулись верные Клоуны, у отца неожиданно появились какие-то крупные долги — всё пошло наперекосяк. Теперь ей нельзя было даже спокойно выйти на улицу, чтобы её не заметил кто-то, кто её знал — а знала её добрая часть Полтинника, где она и жила. Внезапно ей заинтересовалась полиция, и несколько раз её отводили в участок, откуда отец теперь забирать её не спешил. Рассчитывать больше было не на кого. Возобновились прошедшие, было, неврозы, вкупе с месячными и весенними болезнями дающие просто невообразимый эффект. Масла в огонь подливали и мелкие пакости, что творили те, кто узнал, где она живёт: к примеру, однажды дверь её квартиры оказалась изрисована краской из баллончика, и пока Наташа её оттирала, насквозь пропахла ацетоном.

И всё же до этого в ней теплилась какая-то незримая упорная надежда, что всё образуется, и что всё ещё будет. Рано или поздно о ней все забудут, и всё станет хорошо. Так она считала.

До вчерашнего вечера, когда её по пути домой поймала компания Клоунов. Наташа предпочитала не вспоминать, что произошло: но настолько больно и настолько мучительно стыдно ей не было никогда в жизни. И теперь, когда от одного воспоминания о том, что произошло, её начинало тошнить, мысли Наташи пришли туда, куда неизменно сходились мысли людей, дошедших до крайней степени отчаяния: Харли решила покончить с собой.

Она не собиралась оставлять никакой предсмертной записки: решила, что просто наглотается таблеток, и помочь ей никто не сможет. Однако чем дольше она думала об этом, тем глубже проникало в её душу подлое и спасительное сомнение. Разве стоит ей умирать вот так — униженно и тихо подыхать от передоза в собственной квартире? Разве не будет это значить, что она проиграла своим обидчикам, своим врагам? Несколько раз глубоко вдохнув воздух, Наташа убедилась, что это не помогает.

Она стояла в ванной перед зеркалом, глядя на себя мёртвыми глазами.

Взяв в руки машинку, она без сожаления обкромсала собственные волосы, оставшись почти что лысой. Выбросив пучки русых волос в ведро, она какое-то время глядела на себя в зеркало. Душа её полнилась отчаянной злобой, а тёмные мысли липкими щупальцами оплетали разум. Освободиться от них было невозможно: можно было только подчиниться.

Дрожащими руками Наташа сбрила последнюю щётку волос, покрывающую голову, и осталась полностью лысой. Слёзы наконец прорвались из глаз — и она заплакала, закрыв лицо руками.

— Я тебя ненавижу!!! — крикнула она во всё горло, ударив в зеркало кулаком так, что оно пошло трещинами. Осколки вонзились в костяшки, и боль слегка остудила её разум. Тяжело дыша, Наташа глядела в своё разбитое отражение, думая только об одном:

«Если я умру — то пусть Лысая умрёт вместе со мной».

…В дверь неожиданно позвонили. Наташа вздрогнула: кто бы это мог быть? Никто из родителей не имеет привычки звонить в дверь, а сама она никого не ждёт — некого. Она напряжённо подошла к двери, заглянула в глазок — и увидела какого-то пацана в круглых очках в толстой чёрной оправе.

— Тебе кого? — спросила она через дверь.

— Наташа, это ты? Ты помнишь меня? Я Игорь Кураев…

Она немного удивлённо открыла дверь.

Тот самый парнишка, что этой зимой, будучи слепым, кричал под её окнами, теперь смотрел на неё сквозь очки.

Он радостно показал на глаза.

— Мне операцию сделали… Теперь я всё вижу! Ой… Я не знал, что ты лысая. Что с тобой?

— Аа? — не поняла Наташа, и только сейчас услышала, что голос у неё слегка хриплый и тихий. Попыталась прокашляться, не получилось. — Что?

— У тебя глаза… будто ты плакала, — серьёзно сказал Игорь. — У тебя что-то случилось?

«Не хочу возиться с этим пиздюком, — подумала Наташа: от одного взгляда на парня, когда-то бывшего таким беспомощным, а теперь кажущегося самым счастливым ребёнком на свете, у неё сжималось сердце. — Чёрт, может, просто дверью хлопнуть…»

— Да. Случилось. Ты чё пришёл?

Игорь переминался с ноги на ногу.

— Я могу тебе чем-то помочь?

— Мне не нужна помощь пиздюка, ясно? — жёстко сказала Наташа, с презрением глядя на него. — Чем ты, блядь, мне поможешь? Проваливай нахуй, мелкий мудак.

Не желая больше его слышать, она захлопнула дверь перед его носом.

Когда она вернулась в комнату, ей подумалось: каково это, плакать только недавно обретёнными глазами?

«Мне не нужна ничья помощь. Мне не нужна ничья жалость. Мне никто не нужен. Мне никто не нужен…» — с такими мыслями она подошла и выглянула в окно.

Взгляд упал на белую иномарку, припаркованную возле дома. Последний подарок её отца, ещё даже до того, как он разорился. Наташа на ней не ездила просто из принципа — но теперь подумала, что пора бы отыскать от неё ключи. На неё уже начали с любопытством поглядывать снующие по району гопники: никто не знал, кто хозяин дорогой машины, но первое время, как она тут появилась, все поняли, что на районе появился «мажор», так что не трогали, чтобы не нарываться.

Одевшись и скрыв голову капюшоном, Наташа вышла из дома, забрав с собой кошелёк, ключи от машины и — на всякий случай — паспорт.

Возвращаться она не собиралась.

Собрав всю смелость, что была, в кулак, Пашка позвонила в дверь.

Она боролась с желанием убежать подальше до последнего. И когда ей показалось, что она уже не выдержит — за дверью спросили:

— Кто там?

— Это П-паша…

Лизина мама, Тамара Сергеевна Савичева, открыла дверь и вместо приветствия тут же позвала Пашу внутрь.

— Ну что ж ты раньше не зашла, мы тебя всё ждали… Разувайся и проходи, Лиза, вроде бы, не спит, а вот… — она заглянула в спальню, откуда слегка пахло топлёным молоком. — Лиза, вы не спите?

…Никогда ещё до этого Пашка не видела Лизку Савичеву такой повзрослевшей — и такой счастливой. Она замерла на пороге, видя, как её подруга — девушка младше неё! — качает на руках, что-то тихонько припевая, завернутого в пелёнки младенца. Она улыбалась, глядя на него, так что Пашка даже засомневалась, не снится ли ей всё это.

Лиза подняла глаза, посмотрев на неё.

— П-привет… — Пашка неуверенно подняла руку. — Лиз… извини, пожалуйста. Я большущая свинья.

Откуда-то сзади прибежал кот Заяц, почуяв знакомый запах, и ласково потёрся о Пашкины ноги.

В ответ на её слова Лизка улыбнулась.

— А я тебя не узнала даже… У тебя волосы так отросли. Тебе очень идёт, — шептала она. Младенец у неё на руках посапывал.

— Как назвали-то хоть? — шёпотом спросила Пашка, осторожно приближаясь и заглядывая в лицо малыша.

Он ничем не отличался от всех младенцев, которых она видела до этого: был таким же красным и сморщенным. И всё-таки ей казалось, что уже в нём есть что-то неразличимое, идущее от Кира… а может быть, только казалось?

— Сашей, — с нежностью сказала Лизок.

Пашка поняла, что сейчас — нужный момент, чтобы сказать Лизе, кто отец ребёнка.

Единственная причина, по которой она не сказала ей это раньше — она знала, что беременным нельзя волноваться, а такие новости могли стать для Лизы настоящим шоком. Но теперь, когда всё было в порядке… даже если она не захочет видеть Пашку после этого, Пашка была к этому готова. А потому сказала:

— Лиз…

— Да?

— Послушай… Я… знаю, кто его отец.

В горле её стал ком.

— Прости… Лиза, прости пожалуйста, что не сказала раньше. Это Кир. Кир Останцев… действительно его отец. Он… Вы в общем на вписке… — она замолчала, не в силах посмотреть в глаза Лизе.

На плечо ей опустилась ладонь.

— Паша, всё хорошо, ты чего? Я знаю, что Кир его отец.

— Знаешь?! — Пашка подняла голову. — Откуда?!

Лизок смущённо улыбнулась, посмотрев на спящего сына.

— Мы с Киром… были вместе. Собирались вам сказать, перед тем как…

— Серьёзно?! — воскликнула Пашка во весь голос, испугалась, что вышло слишком громко и зажала рот ладонями. — И ты молчала всё это время?! — прошептала она изумлённо.

Лиза посмотрела на неё.

— Я дура была, Паша. Мне казалось, что ты Кира любишь, а со мной он из жалости… Вот когда забеременела — не знала, от него ли он, но решила тебе не говорить.

— В смысле, я же была вообще первой, кому ты тогда позвонила!

— Потому что я же не планировала рожать! — серьёзно сказала Лиза. — Я испугалась. А потом подумала, и…

На голову её обрушился слабенький удар тыльной стороной ладони.

— Ну ты и дурёха конечно!

От этого Лиза улыбнулась так, будто её погладили, и снова взглянула на ребёнка с огромной нежностью. С момента их последней встречи она действительно сильно, невероятно сильно повзрослела. Пашка даже не поверила бы в такие стремительные перемены — если бы живое свидетельство не сидело сейчас перед ней.

— Я много плакала, — призналась Лиза шёпотом, — но решила, что тебя огорчать не стану, что Кир был со мной. Но и ребёнка его выращу. Это было моё решение. Если бы Кирюша был жив, я… наверное, сделала бы аборт. Но уже сейчас я… думаю, я ни о чём не жалею.

В ответ на её слова Пашка лишь укоризненно покачала головой.

3.

 — Во-о-от, а потом по сюжету прилетают инопланетяне, и… — иногда Дима настолько увлекался рассказом о чём-либо, что даже не замечал, как переходил на спойлеры. Полька поспешно остановила его:

— Так, ну-ка! Я же ещё посмотреть собиралась, а ты уже про инопланетян…

— Ну так не в этом суть, там же…

— Всё равно! Ничего не слышу! Я тебе «А зори здесь тихие» никогда не прощу!

— Да мне просто казалось, что все их читали, — Дима беспечно пожал плечами. — Откуда я знал, что ты не в курсе, что все они умрут…

— А вот надо было знать! — возмутилась Полька всерьёз, но всерьёз лишь наполовину. Какое-то время назад, когда она рассказала Диме, что читает Шолохова, он брякнул что-то вроде «а, это про четырёх девушек военных, которые все умрут в конце?». Полька потом целый день смотрела на него злющими глазами: такое намеренное раскрытие сюжета было просто невероятной подлостью с его стороны.

Поэтому она решила, что не стоит выслушивать полностью весь сюжет из «Кровеносных пришельцев», а просто самой посмотреть в Интернете, и уже потом обсудить с Димой. Хотя научную фантастику Полька не очень любила, но считала, что хороший фильм — хороший вне зависимости от жанра.

— Ты куда, домой сейчас? — спросил её Дима, когда они дошли до шумного перекрёстка. На улице царила благодать — самое то, чтобы беспечно топтать привычные улицы после окончания нудных уроков. Но у Польки на сегодня было одно непременное дело, которое она сегодня намеревалась исполнить.

— Слушай, Дим, наверное, нет, — призналась она. — Я думала заскочить в одно место, и сейчас туда пойду. К одной моей знакомой.

Дима понимающе кивнул.

— Ну, раз такие дела… Тогда до завтра?

— Ага, — кивнула Полька, робко улыбнувшись. — До завтра, Дима.

На прощание он уже привычно чмокнул её в щёку, от чего Полькин день стал немножко лучше.

В приподнятом настроении она отправилась к дому Ксении, решив не тратиться лишний раз на проезд. Раз уж погода располагала к прогулкам, Полька включила в наушниках музыку с телефона, сунула его в карман и неспешно отправилась туда, где, по её памяти, располагалась Профессорская.

У неба есть небо

У моря есть море,

У ней — потолок…

Песни Земфиры Польке очень нравились, только она никому про это не говорила. Считала, что музыкальный вкус — дело каждого, и никто не обязан о нём всем отчитываться. Пусть хоть церковные хоры в наушниках играют…

С Ксенией она за последние несколько месяцев виделась всего трижды (хотя упорно старалась делать это чаще). Занявшись фрилансингом, Ксения заперлась в четырёх стенах своей квартиры и работала через Интернет. Польке это не очень нравилось, но она справедливо рассудила, что подобное сможет ей простить. В конце концов, если человек домосед — это не так убийственно, как если он, например, алкоголик.

Или самоубийца.

Ксению Полька застала возле квартиры: та возвращалась из магазина с пакетами в руках. Подскочив к ней, она помогла ей открыть дверь, попутно выдёргивая из ушей наушники.

— Решила закупиться, — объяснила Ксения полные пакеты еды.

В квартире её больше не было того пьяного бардака, и это Польку немного успокоило. Был бардак другой: хаотичный и в какой-то степени даже «творческий», и как разгрести его (а самое главное — нужно ли?) — было неясно.

— Ну, рассказывай, — сказала Ксения, ставя чайник. — Как сама? Как там Паша? Она уж давно ко мне не заходит…

— Так она вашего адреса не знает, — сказала Полька неуверенно. — Она хорошо… С того раза больше не пьёт, и, вроде бы, пришла в норму.

— А ты?

От такого вопроса Полька даже удивилась.

— Ну… Экзамены скоро, — она тяжело вздохнула, сказав первое, что придёт в голову. — У нас подготовка полным ходом идёт.

— А как с тем мальчиком?

Всего два человека знали про Полькины чувства, и если с Пашкой она поделилась просто потому что они друзья, то с Ксенией — в ожидании каких-нибудь советов, как ей поступить. Таких, к сожалению, не было: пожав плечами, Ксения сказала, что никогда не переживала ничего подобного, и во времена своей юности (хотя, по Полькиным меркам, она совсем не была старой) с головой ушла в книги, забыв про противоположный пол.

— А, ну… Всё по-прежнему.

— Ты уверена, что это не пройдёт со временем?

— Не знаю, — сказала Полька со вздохом. — Только из головы он до сих пор не выходит. И в щёку на прощание целует… — она изо всех сил постаралась и сдержала смущённую улыбку.

— А вот это что-то да значит, — уверенно сказала Ксения, ставя перед ней чашку дымящегося чёрного чая.

Полька, перемешав сахар, немного отхлебнула горячий напиток, слушая девушку.

— Просто выжди время, и если всё будет по-прежнему — скажи ему, что чувствуешь. Нельзя всё держать в себе. К тому же, вдруг ты ему тоже нравишься. Не узнаешь, пока не проверишь.

— Вряд ли, — Полька надула щёки. — Я страшная, а ещё карлик, а ещё лохматая и плоская совсем, где не надо…

В ответ ей прилетел несильный щелбан.

— Ну ты и глупая, Полина! Вовсе ты не страшная, и больше не придумывай. Ты очень милая девушка, просто красота у тебя не такая, как у других.

Та издала смущённый, полный благодарности, вздох.

— И всё равно… Ну вот как я ему скажу об этом. Вы же знаете, что я трусиха.

— Я знаю как раз обратное, и говорю серьёзно: ты одна из самых отважных девушек, которых я знала. Так что думаю, признаться парню для тебя — пара пустяков.

Полька окончательно смутилась, заёрзав на стуле. Отхлебнув ещё чая, Ксения предложила:

— Сыграем в шахматы?

Длинный провод между двумя столбами облюбовали три голубя. Сидели, ворочали головами, что-то себе курлыкали. Какое-то время понаблюдав за ними, Пашка медленно вытащила телефон из кармана, открыла большим пальцем и включила камеру.

Щёлк!

От звука затвора — который она так и не отключила — птицы разлетелись в стороны, так что фотография получилась чуть-чуть смазанной. Поглядев на неё какое-то время, Пашка перелистнула на следующий снимок. Через несколько фотографий в телефоне обнаружилась Марья, сидящая на спинке дивана и читающая книгу.

Пашка тоже пыталась её читать, но у неё не вышло прочесть дальше третьей страницы.

Она неспешно шагала по дороге, топая кроссовками по асфальту. Впереди располагался парк, в глубине него по-прежнему таилась заброшка, которую всё намеревались снести, но всё никак не сносили, а только разбирали потихоньку на металлолом.

Bring me out

Come and find me in the dark now

Everyday by myself I’m breaking down,

I don’t wanna fight alone anymore, — привычно играла музыка.

Пашка шагала в такт, накручивая на палец огненно-рыжие кудри. Всё ещё непривычно было чувствовать, как они щекочут щёки, иногда спадают на лицо, но всё же сбривать их и снова становиться Лысой Пашка пока что не собиралась.

Та Лысая, что гнала от себя людей, чтобы ей не было больно, себя изжила, и Пашка Романова в ней больше не нуждалась. Другое дело, что стоило разобраться с наследством Лысой — со всем, что она после себя оставила.

«А как же птицы в голове?» — спросил внутренний голос. И Пашка не знала, что ему ответить. Проходя мимо высоких деревьев, она мельком взглянула на стены заброшки, расположенной вдалеке, но идти туда не захотела: больше там нечем было заняться.

«Птицы в голове… Придумаешь тоже. Моими птицами были постоянные проблемы, страдания и заёбы. Так что, может быть, лучше вообще было не держать их под черепом, а отпустить…».

На душе наконец-то было спокойно.

Спокойствие это пытались нарушить не только родители и учителя (не сдашь экзамены, везде провалишься, бу-бу-бу): сама Пашка порой была наилучшим нарушителем собственного спокойствия. Она более-менее свыклась с тем, что Истомина больше нет, и от этого ей до сих пор было больно — но она знала, что продолжит жить, несмотря на то, что он умер. Потому что он бы точно этого хотел.

«Встретимся на том свете — ещё начнёт ворчать и заёбывать, вот мол, чё ты меня преследуешь… Оно мне надо? Нет уж, поживу лучше, чтобы подольше с этим придурком не видеться…»

Мимо прошёл кто-то знакомый. Пашка не сразу это поняла, обернулась, поглядев вслед невысокому пареньку, и машинально его окликнула:

— Паша!

…Тот обернулся, посмотрев на неё внимательным взглядом. Это действительно был он: мальчик Паша, на которого когда-то давно наехали Кир с Сумчиком, из-за чего пострадал в итоге его старший брат, боксёр.

— О, это ты, — сказал он удивлённо. — Привет. Не узнал тебя даже сразу.

Больше им сказать и нечего было, кроме как поздороваться: всё же друг о друге они ничего не знали. Но Пашка почему-то спросила:

— Домой идёшь?

— Ага, с тренировки. А ты?

— Гуляю тут. Что, Овощ не наезжает больше?

— Больше нет, спасибо. Кажется, он тебя очень испугался, — Пашу почему-то это развеселило. — А ещё я на бокс хожу, так что, если что — задам ему!

Пашка ухмыльнулась.

— Ну молодец. Больше не давай себя в обиду. Бывай! — она вскинула на прощание руку.

Перед тем, как лечь спать, Пашка написала на листе бумаги пример с логарифмами, который ей снился. Какое-то время постукивала пальцем в такт играющей в наушниках песне, а затем взяла ручку и принялась его решать. Он не был таким уж сложным, но на решение нужно было потратить достаточное количество времени — а у неё всё не доходили руки. Но теперь Пашка решила, что должна с ним покончить. И не писать вместо ответа похабщину. Ведь тогда, в десятом классе, она же почти его решила! Просто не была уверена в правильности ответа. В чём она была уверена — так это в том, что Бобых задала им пример, решение которого они ещё не проходили. И решить который никто не мог.

Суммируя в голове всё, что они прошли с Истоминым, с Вагисовной и то, что она выучила сама, Пашка вскоре получила ответ, и постаралась хорошенько вбить его в память:

2+log₃2

Она не была уверена, правильно ли его решила: с алгеброй у неё всегда были напряжённые отношения. Кроме того, Пашка твёрдо была убеждена, что ни в одном решении ни одного примера нельзя быть уверенным на сто процентов.

Телефон пиликнул: пришло сообщение от Марьи.

«Писала на почту длиннющее письмо, а Интернет вырубился! Так что спокойной ночи… У вас ведь уже одиннадцать?»

4.

Пашка отказалась ехать отмечать выпускной с одноклассниками. Поэтому, когда все радостно начали планировать, сколько выпивки накупят в заказанный родителями коттедж и какой кутеж там устроят, она под шумок смылась из класса, пока её никто не позвал. Из солидарности с ней не поехал и Дима Рубенцов, объясняя это тем, что не имеет желания напиваться, и лучше сходит куда-нибудь с Полькой. Что у них там происходило — Пашка не ведала, но старалась не совать нос в их дела без причины.

В день последнего звонка, когда, наконец, были сданы все мелкие долги и контрольные, а впереди в обозримом будущем маячили ненавистные экзамены и абитура, Пашка пришла в школу в брюках и рубашке. Сколько её ни уговаривала мама примерить платье с белыми бантами и ленточкой, всё было тщетно: Пашка твёрдо решила, что никогда не наденет что-то настолько похабное и отвратительное, и даже не прикоснётся к этому.

Свежий майский денёк обещал быть ясным, хотя с утра было немного прохладно. Скрепя сердце, Пашка всё-таки купила букет цветов для Вагисовны, после Истомина занявшей пост их классрука. Она понимала, что вряд ли хоть кому-нибудь будет приятно получить от бывшей Лысой букет хризантем, но решила, что напоследок можно и порадовать старуху.

— Паша, ты такая красивая! — восхищалась Полька, надевшая, в отличие от неё, приличное выпускное платье — с бантами, рюшками, завитушками и прочей красотой. На её слова Пашка только поморщилась.

— Вот ещё, красоту нашла… Эй, Рубен! Ты куда?

Дима был одет в строгий костюм, с длинной красной лентой «ВПУСКНИК». На ней по каким-то причинам была пропущена буква «Ы», но тот всё равно сиял довольным лицом, сжимая в руках фотоаппарат.

— Я тут фоткаю понемногу! Хотите, вас щёлкну?

— По лбу себе щёлкни, дурень… А ещё лучше к нам иди, втроём сфоткаемся!

— Это ж тебе не селфи мутить, с фотиком сложно…

Согнув немного колени, Дима вытянул руки с фотоаппаратом, повернув на себя объектив. Пашка с Полькой встали рядом, склонив головы так, чтобы попасть в кадр.

— Сы-ы-ыр!

Услышав избитое слово, Пашка инстинктивно скривила губы — и в этот момент фотоаппарат щёлкнул яркой вспышкой.

В наушниках громыхал отсчёт. Раз-два-три, раз-два-три-раз-два-три, раз-два-три… В такт любимой песне Наташа постукивала пальцем по рулю, готовясь сорваться с места. В глазах всё плыло, кровь была немыслимо горяча и почти что кипела в венах: перед полётом вперёд она заправилась порцией героина, который в секунду прогнал из сознания последние остатки страха. Полностью лысая Наташа, включив наушники на полную громкость, готова была сорваться с места.

И сорвалась.

First things first

I’m a say all the words inside my head

I’m fired up and tired of the way that things have been…

Мотор иномарки взревел, а она понеслась вперёд, не разбирая дороги. Она не умела толком водить — права ей купил отец — но сейчас чувствовала, что ей это и не нужно. В момент, когда вся реальность вокруг неё слилась в единый смертоносный поток, несущийся вникуда, она чувствовала, что ей больше ничего не важно, и ничего не нужно. Это была её настоящая свобода.

Second thing second

Don’t you tell me what you think that I can be

I’m the one at the sail, I’m the master of my sea,

The master of my sea…

На глаза от напряжения навернулись слёзы, но Харли смахнула их, чтобы лучше видеть дорогу. Чуть не сшибла переходящую через зебру женщину — но та вовремя успела остановиться у обочины, и машина пронеслась мимо.

«Жаль.»

Pain!

You made me a, you made me a believer, believer!

Pain!

You break me down, you build me up, believer, believer!

Пальцы, вцепившиеся в колесо руля, казалось, вросли в него, въелись настолько крепко, что опьяневшая Наташа уже их не чувствовала. Ей казалось, что её уже не существует — а потому смерти она нисколько не боялась, чувствуя её бесспорную необратимость.

Почему-то в памяти всплыло улыбающееся лицо Игоря, но Наташа прогнала его, подумав, что если вдруг он появится на дороге — она без сожаления собъёт его.

Third things third

Send a prayer to the ones up above

All the hate that you’ve heard has turned your spirit to a dove…

Your spirit up above…

Она чуть не вмазалась в какой-то грузовик, но лишь царапнула его бампер, даже не затормозив. Последние остатки разума твердили ей: нельзя разбиваться, не достигнув цели. Только тогда можно будет умереть, когда станет ясно, что умрёт Лысая.

Pain!

You made me a, you made me a believer, believer

Pain!

You break me down, you build me up, believer, believer…

Сердце оглушительно сильно билось в такт песне. Оно почти что его перекрикивало, пыталось что-то сказать — но Наташа не слышала.

I was choking in the crowd

Building my rain up in the cloud

Falling like ashes to the ground

Hoping my feelings, they would drown…

Наташа помнила, в какой школе училась Лысая. Сейчас там, должно быть, последний звонок. Единственный выход из школы расположен прямо перед проезжей частью, в двух шагах. А на стадион есть секретный въезд — если ворота открыты, она без проблем попадёт на территорию школы. Внутри Наташи будто бы очнулся ото сна хищник. Глаза заболели от невероятного напряжения, но этой боли она не чувствовала, несясь вперёд на неимоверной скорости. За ней, кажется, уже кто-то гнался с мигалками — вот только Наташа знала, что не остановится ни перед чем.

Last things last

By the grace of the fire and the flames

You’re the face of the future, the blood in my veins, oh-ooh

The blood in my veins, oh-ooh

But they never did, ever lived, ebbing and flowing

Inhibited, limited

'Til it broke open and rained down

It rained down, like…

— На экзамены приходите за пятнадцать минут! С чёрными гелиевыми ручками! — давала наставления Вагисовна, уже после того, как объявила конец последнего классного часа. Девчонки стояли, окружив её, кто-то плакал, кто-то дарил цветы, а большинство парней уже смылись на улицу: в разгорающийся майский день сидеть в духоте совершенно не хотелось. За окнами дышала долгожданная свобода, и каждому хотелось взять её за руку.

Пашка ждала долго, пока все уйдут из класса. И, когда наконец осталась одна, отыскала мел и написала на доске тот самый пример с логарифмами:

log3(18)/2+log3(2)= 2+log₃2

Дописав, она медленно положила мел на стол, усеянный букетами цветов для учителей. За окнами раздавались голоса и музыка: вовсю гремела торжественная линейка, на которую Пашке нисколько не хотелось. Задумчиво почесав место на виске, где до сих пор была скрыта под рыжими волосами татуировка, она вздохнула, ещё раз взглянув на решённое ей уравнение.

«Всё с тебя началось, если подумать…».

Краем глаза она заметила около двери какое-то движение. Повернула голову — и увидела стоящую в проёме Бобых, которая переводила взгляд то на неё, то на пример. Одета она была в необъятных размеров зелёный вязаный свитер и пиджак.

— Вот теперь правильно, — совсем по-доброму улыбнулась она Пашке, указав на пример. — Поздравляю с выпуском!

И Пашка, сама не веря в то, что делает, тоже ей улыбнулась.

Спустившись по пустым лестницам на первый этаж, она решила, что на линейку не пойдёт. Отправила какое-то дурацкое сообщение Диме, занятому фотографированием на линейке, а сама вышла за ворота, задумчиво взглянув на здание школы за спиной.

«Хорошо, что не придётся возвращаться», — подумала она угрюмо. На душе царило неясное умиротворение, от которого захотелось то ли запеть, то ли обнять кого-нибудь, то ли вообще задушевно треснуть. Но вместо этого Пашка достала из кармана припасённые капли-наушники, просунула провод под рубашку и включила музыку на телефоне.

Едва справившись с заносом на повороте — шины страшно заскрипели — Наташа рванула вперёд. Машины, люди и дома проносились мимо. И в голове наконец-то ничего, совсем ничего не осталось, лишь гремела под рёв крови оглушительная песня, так давно ставшая Наташиной любимой.

Боль учит жизни, как ничто иное.

Школа была уже совсем близко. Наташа решила, что недалеко от ворот вывернет руль, представила, как врывается в толпу людей машина, давя всех на своём пути… И её смерть будет не напрасной, если под колёсами окажется и Лысая. Горячий отбойный молот громыхал в распалённом мозгу, заглушая все ненужные мысли.

Через стремительно приближающийся пешеходный переход шла девушка. Огненно-рыжая — настолько, что видно было издалека. Сжав руль в пальцах, Наташа решила, что во что бы то ни стало должна её сбить. И она вдавила педаль в пол, ускоряясь там, где нужно было затормозить.

Девушка повернула голову, когда было уже поздно. Их глаза на мгновение, меньше чем на мгновение, встретились — и Наташа эти глаза узнала, когда уже ничего нельзя было изменить. И в этот же момент Пашка тоже узнала глаза Харли, налитые кровью.

Но для обеих всё было решено.

Конец