Акварели (гет)

Это было глупо, даже очень, но осознание собственной глупости пришло намного позже, а вовсе не в тот момент, когда Роза, сверкнув глазами, предложила Скримджеру всё, что угодно. И даже не в тот момент, когда Драко одобрительно (ну, во всяком случае, Розе так показалось) кивнул ей. И даже не в тот момент, когда тонкие губы Скримджера удовлетворённо поджались, исторгнув сухое ядовитое «Хорошо». И уж подавно не тогда, когда вспёртом воздухе министерского зала взметнулись разноцветные искры, обозначившие пробуждения древней, неистовой магии.

Да что там, осознание собственной глупости пришло даже не тогда, когда на выходе из министерской залы ей навстречу, ослепляя, защёлкали вспышки колдокамер, а только вечером, дома — вместе с совой от матери и жутко громким вопиллером от отца.

В конце концов, журналисты ещё ничего не знали о том, что именно случилось на заседании и какую роль в этом сыграла она, Роза Уизли, вторая помощница министра, а вот родители… Родителям, похоже, оказалось достаточно того самого факта про вторую помощницу министра, самого её появления в «Ежедневном Пророке»: сосредоточенная, нахмуренная бледнолицая тень, следующая по пятам за таким же сосредоточенным, нахмуренным и бледным Драко Малфоем.

Без шпилек о молодой помощнице и стародавней, покрывшейся пылью семейной вражде в материале, сопровождавшем колдографию, конечно, тоже не обошлось.

Роза уничтожила отцовский вопиллер, даже не дослушав, а вот с письмом матери так поступить не смогла. Хотя и читать его ей, естественно, не хотелось. Было бы здорово, окажись рядом Скорпиус: тогда можно было бы протянуть письмо ему, пусть он открывает и читает, а потом пересказывает, чтобы ей было не страшно и не стыдно, чтобы щёки не горели от ожидания услышать всё то, что мать написала в этом письме. Но Скорпиус был далеко-далеко, во Франции, холодной простуженной Франции, и Розе ничего не оставалось, кроме как дать сове матери хрустящего печенья и, тяжело вздохнув, развернуть свиток.

Письму, впрочем, удалось её удивить. Потирая большим пальцем ровные строчки, Роза раз за разом перечитывала написанное знакомым почерком без завитушек приглашение на рождественский обед, и в глазах у неё почему-то щипало.

* * *

«Привет, Скорпиус.

Ты давно мне не писал. Настолько давно, что я начинаю надеяться, будто за твоим молчанием скрывается желание устроить мне сюрприз. Ну, знаешь, ни слова ни говоря, вернуться в Англию и заявиться на мой порог в качестве рождественского подарка.

Да, время до Рождества пролетело так быстро. В Хогвартсе мне всегда казалось, что дни между каникулами тянутся как желатиновые червячки из «Сладкого Королевства», а сами каникулы пролетают мгновенно, ещё короче, чем школьные перерывы между уроками… Теперь всё совсем по-другому. Взрослая жизнь ест время, как гиппогриф каких-нибудь хомяков.

И какая же сложная эта «взрослая жизнь».

Не подумай, я рада, что работаю в Министерстве. Лучшего варианта для меня и придумать было нельзя: с этой работой я сама могу себя обеспечивать, и доказать своей семье, что чего-то стою, тоже могу, но политика — занятие погрязнее квиддича под дождём, а я ведь и в сухую погоду квиддич никогда особенно не любила.

Недавно я побывала на заседании Визенгамота. Там принимали закон об образовании (ну, то самое, для магглорождённых, ты, наверное, уже не раз о нём слышал) и обсуждали очередное повышение налогов. В два раза, Скорпиус. В два раза. И это только те, которые существовали до этого, а теперь ввели ещё кучу новых. Раньше я никогда не влезала в это, ничего не понимала ни в политике, ни в экономике… Да и сейчас я всё ещё совсем не эксперт, но знаю одно: так нельзя. Нельзя так поступать с волшебниками, ведь многие из них, многие из нас, всё ещё не оправились после войны. Страна тоже, но в том и суть: нужно подниматься всем вместе, а не пытаться притопить тех, кто слабее, не пытаться разорить волшебников, а оборотней распихать по резервациям (не помню, говорила ли я тебе об этом проекте). Да. Так нельзя.

Примерно это на заседании я и сказала. И твой отец меня поддержал.

Твой отец, Скорпиус… Уверена, ты не очень-то хочешь о нём говорить, точнее, читать, но есть вещи, не написать которых я попросту не могу. Знаешь, я им восхищаюсь. Это требует большой смелости и силы, так идти против течения, хотя, может быть, смелость и сила —это не самые правильные слова. Смелость и сила у нас у всех ассоциируются с Гриффиндором, а это значит — броситься на опасность, очертя голову, и ничего не боясь. Твой отец, конечно же, не такой.

Я вижу, что он боится. И я тоже боюсь. Но он не прячется от своего страха. И всё равно идёт вперёд, хотя понимает, чем для него это может закончиться.

Я знаю, у вас с ним свои отношения и ты его практически ненавидишь, но, Скорпиус, я не могу относиться к нему так, как ты. Я хочу быть такой, как он. Я тоже хочу уметь идти вперёд, даже зная, что там будет опасно и страшно.

Мне кажется, я уже чуть-чуть научилась.

Не знаю, имею ли я право вообще говорить об этом, но тогда, на заседании Визенгамота, всё отнюдь не закончилось после моего «Так нельзя». Ты бы видел, как Скримджер взбесился! Глаза у него просто заполыхали, а губы поджались, как у старенькой тётушки, такие сухие и тонкие, похожие на веточки дерева, и он повернулся ко мне. Бывают такие картины, у магглов: они не двигаются, и позы на них поэтому, по сути, статичнее некуда, но нет же, в каждом мазке видно движение, ярость… И со Скримджером так же. Он стоял на месте, смотрел на меня, а казалось, будто бы уже бросился через весь зал и вот-вот вцепится мне в горло.

Страшно было, словами не передать. Я даже за палочкой потянулась. И твой отец, я видела, тоже.

Он сказал, хватит, но Скримджер уже спросил у меня, что же я предлагаю, и я не сумела остановиться. Ляпнула, как в детстве, что угодно, лишь бы хоть что-то сказать. Да-да, я так и ответила. Мол, предлагаю всё, что угодно. Думала, что смогу выторговать себе времени и шанс посидеть над этим законом, придумать что-нибудь вместо повышения дурацких налогов… Не знаю, с чего я решила, будто смогу. Впрочем, ладно, конечно же, знаю. Я всю ночь накануне просидела за проектом об оборотнях, том самом, про резервации (теперь я совершенно точно тебе про него говорила) — и сумела найти кое-что интересное, так что, видимо, возомнила себя знатоком политики, экономики и всего, чего только можно.

В общем, я сказала Скримджеру, что предлагаю всё, что угодно. А его совсем не интересовало, что именно я могу сделать с самим законопроектом, зато интересовало опустить меня лицом в грязь. Он противно ухмыльнулся и пробормотал что-то вроде «тоже мне, Годива нашлась» — и тогда меня озарило.

Годива так Годива, подумала я. Если королева сумела наступить на свою гордость и проехаться по всему городу голой, то мне-то, обычной девчонке, и вовсе ничто не мешает.

Ты бы видел, какой там был гомон и шок.

Я думала, твой отец — прости, что снова о нём, — будет на меня орать и ругаться (а мои собственные родители, уверена, именно так бы и поступили). Или просто запретит всё это, скажет, что Годива из меня действительно так себе, даст отмашку новому повышению и тогда всё пропало. Но нет. На самом заседании он просто посмотрел мне в глаза и кивнул, а потом… Он, Скорпиус, и потом не ругался. Не разговаривал со мной как с ребёнком, не пытался мне ничего запретить. Наверное, как взрослый и разумный человек он должен был это сделать. Кто-то может сказать, что как мужчина он тоже должен был это сделать: не толкать впереди себя слабую девушку, не пытаться решить проблему за мой счёт. Но… Я сама хочу решить эту проблему. И я вовсе не слабая. Это моё решение, пусть спонтанное и необдуманное, но моё, и я рада, что твой отец меня в нём поддержал. Как будто бы понял, что для меня это важно.

Очень надеюсь, что ты тоже это поймёшь. Собственно, даже не сомневаюсь. Я и сама не могла подумать, что когда-нибудь для меня будет так важно вступиться даже не за кого-то конкретного, а сразу за всех (ну какая из меня героиня? я же даже не дочь Гарри Поттера, вот от Лили такое бы, надо думать, никого бы не удивило), но ведь ты — это ты, и ты знаешь меня гораздо лучше меня. Если и было во мне что-то такое… ну, геройское, то ты должен был это первым увидеть. Скажи мне, ты видел?

Приезжай посмотреть. Приходи меня поддержать. Аппарируй обратно в Англию, в Хогсмид, где на второй день после Рождества под прицелами всех колдокамер я пойду через деревню раздетая, как леди Годива.

Я так хочу, чтобы в этот момент ты был рядом со мной. Мне так нужен кто-то, в ком я уверена. Потому что такая смелость, когда очертя голову бросаешься навстречу опасности, она, наверное, не про меня. И мне очень страшно. Я боюсь колдокамер, и хрустящего снега тоже боюсь, и того, что скажут родные, боюсь ещё больше. И того, что все будут смотреть, и того, как они будут смотреть, и того, что у меня, в отличие от леди Годивы, нет никакого бога, который покарал бы тех, кто станет подглядывать и насмехаться. Но сильнее всего я боюсь, что Скримджер обманет меня и всё окажется зря.

Это самое страшное.

Я ещё никому не говорила, кроме тебя. Официально будет объявлено на следующее утро после Рождества, и, наверное, до этого момента мне не о чем волноваться, но я всё равно не могу успокоиться. Может быть, потому, что завтра случится кое-что ещё: я пойду на обед к семье Поттеров. Ребята приехали на каникулы, и все решили собраться, так что я даже не знаю, как перенесу такое собрание, если все начнут песочить меня и мой выбор. А уж если о моём походе по Хогсмиду объявят ровно тогда, когда мы все сядем за стол…

Одна радость: Лили и Хью будут рядом. Хоть кто-то.

Мне хочется думать, что сейчас ты обнял бы меня за плечи и сказал что-нибудь о том, что в чём проблема и никуда не ходи. Но даже если бы так сказал, я всё равно не могла бы не пойти. Ругаться с матерью, убеждать себя в своей правоте, хлопать дверью, что-то кому-то доказывать и жить самостоятельно — просто, очень просто, особенно когда знаешь, что этому не обязательно длиться целую вечность. Что ты можешь вернуться обратно, даже если не собираешься. Даже злиться на своего отца очень просто, когда он у тебя есть. Но что, если после того, что произойдёт, обо мне просто забудут? У нас, конечно, нет семейного древа, вытканного на гобелене, но есть ведь и другие способы вычеркнуть человека из жизни.

У меня всё ещё есть тысячи претензий к моим маме и папе, но они — мои мама и папа, и я хочу ещё раз увидеть их, пока весь мир не ушёл у меня из-под ног. А он может. Я чувствую, Скорпиус, может.

Ладно. Я пишу слишком грустно. Наверное, пора прощаться.

П.С. Кстати, про оборотней «кое-что интересное».

Не знаю, стоит ли вообще такое рассказывать и интересно ли это тебе, но, Скорпиус, Визенгамот хочет согнать всех оборотней на закрытые территории, потому что по всей стране они чаще и чаще нападают на магглов и магов, нападают жестоко, безжалостно и кроваво, но мне кажется, что всё не так просто. Мне кажется, что вовсе не оборотни стоят за нападениями. Я только не знаю, кто именно. Откуда мне знать?

Может быть, дело в самом Визенгамоте. Может быть, в Сопротивлении.

Хорошо, что ты во Франции — и от всего местного ужаса тебя отделяют пролив и несколько аппараций.

Береги себя, Скорпиус.

Ты мой лучший друг.

С наступающим Рождеством!

Всегда твоя,

Роза.»

* * *

«Здравствуй, мама.

Конечно, я приду на ужин. И, если можно, хочу тебя кое о чём попросить. Я знаю, что твоей библиотеке может позавидовать любая библиотека в мире, и некоторые из книг признают за хозяйку только тебя, а у меня совсем нет времени, поэтому… Подбери для меня информацию о леди Годиве. Сможешь?

Конечно, если у тебя будет время. Я рисую картину и хочу знать об этой женщине больше, чем можно найти в коротких записях Справочника Легенд. Буду очень благодарна, если ты сможешь помочь, и уже за обедом расскажешь мне что-нибудь интересное.

Роза.

Письмо, написанное матери, казалось ей натужным и неискренним, но выбора не было. Лучше Гермионы Грейнджер никто не нашёл бы лучшую информацию, и Роза с детства помнила, как много книг о легендах и мифах таилось на книжных полках дубовых шкафов — и как они скалились, когда она пыталась приблизиться, тоже помнила с детства. Сейчас, точно так же, как десять лет назад, её переполняла уверенность: мать сможет помочь.

Говорить правду о магии, проявившейся в зале заседаний, ей не хотелось. Роза умолчала о ней и во втором письме, хотя раньше скрывала от лучшего друга только одно — то, что связано с Драко.

Там, в письме Скорпиусу, насчёт «ты знаешь меня, наверное, лучше меня» Роза врала и не врала одновременно. И это было горько и больно. Скорпиус, конечно же, знал её как никто, но вместе с тем —никто в целом свете и не догадывался о чувствах, которые она испытывала к его отцу, и о том, что между ними происходило.

Писать письмо было просто — садишься и пишешь, словно вы снова в Хогвартсе, сидите на запылившемся подоконнике и ничто в целом свете (кроме Джеймса Сириуса Поттера) не может вам помешать. Будто между вами нет расстояний, будто ваша дружба не только по переписке, будто «взрослая жизнь» не пытается развести вас в разные стороны… Писать письмо было просто — как разговаривать с другом, и каждую строчку у Розы щемило сердце от осознания того, как далеко сейчас Скорпиус и как ей без него одиноко.

Ещё невыносимей было думать о том, как бы он отреагировал, узнай о происходящем. Последнее письмо от Скорпиуса, полученное давно, даже слишком давно, было холодным и напряжённым. В нём между строк читалось сожаление о когда-то принятом участии в судьбе и карьере Розы, а каждая буква практически дышала ненавистью к отцу, словно вдали от семьи Скорпиус не только не мог забыть о грядущем разводе родителей, но думал о нём больше и больше, сваливая всю, абсолютно всю вину исключительно на отца.

Так что — да, думать о том, как бы он отреагировал, было попросту страшно.

Как бы он отреагировал, опиши ему Роза в подробностях то, что произошло после заседания Визенгамота, к примеру. Расскажи она, как они в молчании дошли до кабинета министра и как внутри Драко лёгким движением волшебной палочки сперва запечатал дверь, а потом наложил заклинание, которое она сперва приняла за заглушающее. Но нет, это было иллюзионное, сложное и, наверное, полезное, когда ты политик: для любого, кто приложился бы ухом к двери кабинета, надеясь подслушать, все их слова превратились бы в ничего не значащий трёп о погоде. Или об искусстве. Или о новостях.

А Драко скривился, замерев посреди кабинета, и Роза едва ли не впервые в жизни ощутила желание втянуть голову в плечи, ожидая взбучки и наказания, но тут же выпрямилась, гордо выпятив подбородок и широко развернув плечи.

— Роза Уизли. Я сейчас чувствую столько всего, — устало сказал ей Драко, — что никаких твоих красок не хватит, чтобы описать.

Она, в принципе, и без слов успела прочитать у него по глазам, потемневшим от ярости. Ярости и, если она обманывала саму себя, то ещё и тревоги.

— Что это было? — тихо спросила она. — Я видела, ты вытащил волшебную палочку...

— Мог даже не напрягаться. — Драко фыркнул, но тревога из его взгляда никуда не исчезла. — Магия всё сделала за меня.

— Не понимаю...

Роза действительно не понимала. Всё, что она помнила, это кипящую внутри ярость и страстное, всепоглощающее желание сделать что-нибудь, чтобы Визенгамот остановился, а ещё — облегчение и решимость, когда Скримджер заговорил о Годиве. Наверное, ей следовало испугаться, но она не помнила страха, лишь восторженный вопль внутреннего голоса: да, я сделаю это! Ярость, отчаяние, решимость, невыносимое желание всё изменить и радость, заполнившую всю её существо, когда Скримджер подсказал ей решение.

Она даже не подумала о том, что ему, прожжёному политику, пережившему режим Волдеморта, ничего не будет стоить взять свои слова обратно — хоть сейчас, хоть потом, когда она будет стоять посреди Хогсмида полностью голая.

Драко оказался предусмотрительней. Он потянулся за палочкой — очевидно, чтобы взять со Скримджера Непреложный Обет, но не успел даже поднять её. Между Розой и Скримджером полыхнуло и в воздухе закруглились алые искры. Они жались друг к другу, сливаясь в извилистые, лёгкие ленты, которые тут же опускались вниз подобно снежинкам. Ярким, длинным, танцующим алым снежинкам. Они опускались на плечи Розы и Скримджера и тут же таяли, впитываясь в ткань мантий, но не все... Одна из лент по рукаву скатилась Скримджеру на запястье и обвила его огненным браслетом, снять который не представлялось возможности.

— Не знаю, в чём дело. Могу сказать только, что магия мощная и сильная. Древняя. Я чувствовал такое, когда... — На мгновение Драко отвёл глаза. — Во время битвы за Хогвартс. Сама опасность тогда пробудила магию школы, да и преподаватели, надо сказать, потрудились, но здесь. О чём ты думала в тот момент?

Роза пожала плечами.

— О том, что готова на всё, лишь бы остановить Визенгамот.

— Похоже, это и есть ответ на вопрос.

Лучшее объяснение из всех, что у них было, всё ещё не могло раскрыть ситуацию полностью. Роза хотела точно знать, что случилось, и поэтому уже тогда решила обратиться за помощью к матери. А Драко... Драко был зол.

— Собрание старых козлов, — выплюнул он. — Гиппогрифье дерьмо, и ты в самом центре.

Сам того не осознавая, он приблизился к ней, взял за плечи, но вопреки тону вовсе не яростно, а наоборот, бережно и осторожно.

— Даже хуже, чем гиппогрифье дерьмо, это же политика, они сожрут любого и не поморщатся, а ты…

— Я не могла по-другому, — ответила Роза.

— А я должен был тебе запретить.

Отчего-то это показалось вопросом.

Роза тряхнула волосами, примерно представляя себе все аргументы «за»: перекладывать проблемы со своих плеч на её, пускать ребёнка в политику, натравливать на девушку псов из Визенгамота, потакать её глупостям, заставлять её…

Но правда была в том, что он её не заставлял. И остановить вряд ли смог бы.

Дело было даже не в магии: волшебство связало руки Скримджеру, буквально лишив его шанса пойти на попятную, но она-то, Роза Уизли, могла отказаться. На её запястьях не красовались алые браслеты. Она могла отступить. Но не собиралась.

Отвернувшись и, глядя в пол, Роза зашептала (тихо-тихо, на большее не хватило бы смелости) то, что считала аргументами «против».

— Не должен был. Мы на одной стороне. Необязательно тащить всё на себе, если у тебя есть, с кем поделиться. Я твой помощник… — Она сглотнула и добавила ещё тише, хотя казалось, куда уже: — Просто подстрахуй меня.

Будь там. Будь рядом. Не дай журналистам меня сожрать. Не дай Скримджеру уйти от своего обещания, если древняя магия вдруг передумает.

Не оставляй меня.

Будь тем, кто защитит Годиву от всего, от чего её может понадобиться защитить.

Она вздрогнула, когда к её подбородку прикоснулись холодные пальцы. Приподняв её лицо, Драко смотрел ей в глаза, и его обычно холодный и спокойный взгляд сейчас обжигал словно лава.

— Даже не надейся, что меня там не будет. — Уголки тонких губ дрогнули в кривой, нервной усмешке, а потом его лицо снова стало серьёзным. — Я тебя не оставлю.

* * *

Он действительно не собирался её оставлять, но дело было не только в романтике. Дело было ещё и в том, что теперь они были связаны другими, не менее важными нитями, от прочности которых, без малого, зависело всё. И от их собственной прочности.

Магия… Нет, не магия. Волшебство связало Розу со Скримджером — странное, таинственное пробуждение древней силы, дремавшей, наверное, ещё со времён настоящей Годивы, о котором нужно будет ещё поразмыслить, но позже. А пока же Драко размышлял о другом.

Роза Уизли превратилась в его всамделишную союзницу, перестав быть просто символом пробуждения, тонконогим восторженным оленёнком, толкавшим его на свершения. Не такой она была женщиной, следовало понять с самого начала. Роза Уизли — спасибо ей за это! — была не из тех, кто будет стоять в стороне, направляя, поддерживая и делая вид, что она не при чём. Тонконогий восторженный оленёнок хотел действовать сам. И действовал. Так что теперь их судьбы были связаны напрямую.

Драко твёрдо знал: налоговый проект Скримджера ему не нужен. Повышение существующих налогов и введение новых было не медленно закипающим зельем, рискующим когда-нибудь разрушительно и громко взорваться, но сразу взрывным заклинанием. «Бомбарда Максима», произнесённая на полную мощность. «Бомбарда Максима», которая разнесла бы его министерское кресло в мелкие щепки.

Увеличение налогов — самый провальный, самый болезненный, самый скандальный и от того самый лакомый для противников действующей власти способ поднять доходы казны. Существуют ещё несколько — например, внешнеэкономическая торговая деятельность или, скажем, прибыль, получаемая от государственных корпораций, но Визенгамот они не интересовали (зато ему в ближайшее время нужно будет крепко подумать, что из перечисленного станет альтернативой отвергнутому проекту). Если стариков из Визенгамота и волновало увеличение доходов, то только своих, а на государство им было, по большому счёту, плевать, поэтому о реальном росте государственного бюджета речи не шло. Речь шла исключительно о том, чтобы в очередной раз выставить министра идиотом, дискредитировав его среди всего магического сообщества.

А министр и сам был не против дискредитировать — Визенгамот в целом и Скримджера в частности (потому что никто не должен был смотреть на Розу так, и разговаривать с ней так,и предлагать ей такое). Даже если бы таинственная древняя магия не проявилась в нужный момент, он не собирался спускать ситуацию на тормозах.

Теоретически, конечно, завернуть налоговый закон он мог бы и меньшей кровью, но только теоретически, потому что на практике хищные оскалы старых хрычей ясно говорили ему: сожрут и не поморщатся, найдут любой способ давления, чтобы протолкнуть свою инициативу. А то, что сделала Роза…

Повторить самоотверженный подвиг леди Годивы, чтобы освободить народ волшебной Британии от непомерных налогов. Драко уже представлял себе газетные заголовки. История повторяется… Это будет громко, эффектно и эффективно.

Протест Розы прогремит на всю магическую Британию, а то и мир, но, главное, он привлечёт внимание к тому, что Драко собирается окрестить «некомпетентностью Визенгамота». А «некомпетентность» позволит сделать то, на что невозможно пойти без веских оснований: распустить прогнивший государственный орган, отправив в отставку всех его заседателей.

Драко осторожничал до последнего и боялся до последнего тоже, но сейчас выход из ситуации сам плыл ему в руки. Точнее, уже был в его руках, оставалось лишь действовать — и действовать правильно. Не дать Скримджеру отступить (хотя, со старым ублюдком магия справится и без него), незаметно расставить акценты, дать окружающим понять, кто всё время плёл интриги за спиной министра, беззастенчиво пользуясь интересами простых волшебников как разменной монетой… Поддержать Розу.

Защитить Розу.

Сегодня же слить в думосбор всё, что случилось на заседании, и отправить копию Паркинсон, которая давным-давно стала главным редактором «Ежедневного Пророка» и всё ещё оставалась на его стороне. Отправить ей все воспоминания, и невзначай сообщить об этом всем... Обронить на пути в столовую, например (и ради такого случая даже сходить в столовую). Пусть все знают: если с Розой что-то случится, если хоть один волосок упадёт с её головы, ни у кого не останется сомнений в том, чьих рук это дело.

Гадать, что будет, если Роза раздумает, Драко не хотелось. Не хотелось даже задавать себе вопрос: а сможет ли он добиться желаемого, манипулируя и уговаривая, может быть, даже обманывая. Заглянуть в себя и обнаружить, что да, было так же страшно, как понять, что не сможет, поэтому Драко и не пытался заглядывать. Он смотрел на другое. Он смотрел на Розу, в её огромные, широко распахнутые ему навстречу глаза — и видел в их глубине, что она от своего не отступит. Ему остаётся только идти рядом.

Никогда, никогда в жизни он ещё не шёл с кем-то рядом. Рука об руку. На равных.

Никогда в жизни он не терял голову так быстро и так умопомрачительно — от одних поцелуев. Они целовались так долго, что Драко потерял счёт времени, а потом Роза осторожно выскользнула из его рук и, отступив на несколько шагов, замерла.

— У меня есть кое-что про оборотней. Я хотела показать тебе до совещания, но не успела.

Драко дёрнул мантию, пытаясь ослабить стянувшие горло завязки. Кое-как распутав их узел, он отшвырнул мантию в сторону вешалки и, закатав рукава рубашки, упал в своё кресло. Меньше всего на свете ему сейчас хотелось думать об оборотнях. Нет, ещё меньше ему хотелось думать о будущем, и о Визенгамоте, и о странно пробудившейся магии, и об обнажённом походе Розы по Хогсмиду. Хотя, нет, об обнажённой Розе — хотелось, но не в Хогсмиде, а рядом с ним, и лучше всего не только думать, но и ощущать…

Он встряхнулся, отгоняя мысли. Роза была рядом с ним здесь и сейчас, одетая в строгую министерскую мантию, из-под которой выглядывали потёртые маггловские кроссовки и потёртые же маггловские джинсы, и, самое главное, она казалась серьёзной и собранной. Её губы были припухшими и потемневшими от его поцелуев, а она казалась серьёзной и собранной.

Жестом отличницы убрав волосы за уши, Роза продолжила:

— Я просмотрела отчёты с мест нападений и думаю, нет, уверена, что это были не оборотни. Такая жестокость отнюдь не в их стиле.

Драко ощутил, как по спине пробежали мурашки.

— Уверена? — хрипло переспросил он.

Он слишком хорошо помнил Сивого. Он слишком хорошо помнил его бесшумную уверенную походку, его дикие повадки хищника, его оскал — даже в человеческом облике, постоянно исходивший от него запах крови (чужой!) и боли (тоже чужой). Он слишком хорошо помнил крики жертв и радость, появлявшуюяся на свирепом лице от звука этих криков. Он слишком хорошо помнил Сивого и стаю, чтобы принять слова Розы всерьёз.

Но он был рад, что оборотни, которые встречались ей, были другими.

А Роза, словно не заметив его состояния, просто кивнула.

— Уверена, — повторила она. И тут же спохватилась, видимо, сообразив, что значит его взгляд. — Я не имею в виду, что нападения были слишком жестокими для оборотней, я читала книги о войне и помню, на что они были способны.

Счастливая девочка, которая знает о войне лишь по книгам, подумал Драко и на мгновение ему стало стыдно. Девчонка. Почти ровесница сына. А он…

Роза не дала ему додумать.

— Так вот. Я не хочу сказать, что нападения были слишком жестокими. Я пытаюсь сказать, что они были… — она сделала паузу, очевидно подбирая нужное слово, — …слишком напоказ.

Через стол она толкнула ему кипу бумаг, с которой не расставалась с самого утра. Эти пергаменты были с ней и тогда, когда он встретил её в кабинете Перси, и потом, на самом заседании, и вот сейчас.

— Каждое место преступления выглядит так, как будто создано для того, чтобы пугать и шокировать. Как фильм ужасов.

Он слышал это слово, но не был уверен, что именно оно означает. Наверняка что-то маггловское, что-то, от чего он всегда находился далеко-далеко (и если это «что-то» хоть немного напоминало собой те колдографии, что затерялись среди пергаментов Розы, то он предпочёл бы и дальше не пересекаться с «фильмами ужасов»).

Разложив перед ним несколько колдографий и рисунков, Роза замерла. Её сложенные на груди руки мелко подрагивали, из-под задравшихся рукавов мантии выглядывали хрупкие запястья с торчащими косточками.

Глупо, но Драко не хотелось смотреть в бумаги. Ему хотелось целовать эти запястья и эти косточки.

Но он, конечно, опустил голову и вперил взгляд в ужасающие картины с места трагедий. И практически сразу догадался, что именно Роза имела в виду.

То, что было запечатлено на рисунках и колдографиях, не выглядело обжитыми домами, где всегда обитало счастье и лишь в один-единственный вечер заглянул оживший кошмар. Это было только кошмаром. Сплошным ужасом. Воплощённой и совершенной жестокостью, которой просто не встретишь в природе.

— Разрывая своих жертв, Сивый не заботился о том, чтобы разорвать их на две равные половины, — только и смог сказать Драко.

— Или о том, чтобы эффектнее выпустить им кишки, — мрачно подхватила Роза.

Одержимым яростью нет никакого дела до того, как они выглядят со стороны. Внешняя сторона поступков волнует совсем других.

Он понял. Всё, что было до нынешнего момента — магия, Визенгамот, предстоящие трудности — померкло и отодвинулось: можно будет разобраться чуть позже. Сейчас Роза открывала ему глаза на нечто невероятное.

— Я понимаю, о чём ты. — Драко повернулся к Розе. — Но, теоретически, это могли сделать и оборотни. Только не в порыве ярости, а на трезвую голову. Как предупреждение. Как заявление.

Губы Розы сжались в тонкую линию.

— И о чём же им заявлять?

Драко еле заметно пожал плечами.

— Понятия не имею.

— Вот именно. — Роза собрала пергаменты в кучу. — Но даже если и так, то за нападениями стоят не оборотни вообще, а лишь какая-то их часть. Организованная. Стая, у которой есть цель и которой есть о чём заявлять или предупреждать.

По её голосу было слышно, как тяжело произносить это вслух. Дядя Розы был оборотнем. Племянник Драко был оборотнем. И другом Розы. Она готова была на всё, чтобы их защитить, но признать потенциальную опасность их вида — это было для неё чересчур. И всё же Роза пошла на это. И правильно, что пошла, потому что в её словах крылось ещё кое-что.

— Либо это кто-то другой, кому есть о чём заявить и о чём предупредить, — задумчиво сказал Драко.

Он уже понимал, что именно к этому Роза клонила с самого начала.

— Да. — Она кивнула. — Оппозиция, или Визенгамот, или ещё кто-нибудь…

— Кто угодно, — подытожил Драко, щёлкнув пальцами. Он не соврал. Ситуация была такова, что организатором нападений, автором инсценировок мог оказаться действительно кто угодно.

И это значило, что доверять он не мог никому. Прямо как в старые добрые времена.

Несколько минут они оба молчали, а потом Роза тяжело вздохнула. Огромные глаза на бледном лице смотрели серьёзно, внимательно и почему-то тревожно.

— Поздновато для вопросов, я знаю, — тихо сказала она, — но всё же. Оппозиция, или Визенгамот, или ещё кто-нибудь… Но кто из них прав? — спросила Роза.

Драко поморщился.

— Хотелось бы верить, что я, — честно ответил он.

Собственно, ему вполне удавалось в это верить. Но — не слепо, больше не слепо, совсем не так, как множество Малфоев до него и он сам когда-то верили в непогрешимость собственных действий и идеальность выбранных решений и способов. Своя мантия, конечно, всегда ближе к делу, но сейчас Драко вполне осознавал, что вовсе не он является центром Вселенной.

— Намерения оппозиции… вполне логичны и обоснованны, — он сглотнул, удерживая на языке тысячи бессмысленных объяснений, которые могли бы последовать за такими словами.

Он мог бы сказать, что оппозиция понятия не имеет о том, как всё обстоит на самом деле. Или наоборот, имеет слишком много, если её лидеры состоят хоть в малейшем подобии сговора со теми, кто заседает в Визенгамоте. Или о том, что те, кто заседает в Визенгамоте, прожжённые старцы из Министерства сожрут любую оппозицию с потрохами, даже если юнцы-идеалисты с запудренными мозгами сумеют прийти к власти. Или о том, что среди них есть и не юнцы, и те, чьи мозги не запудрены, а мыслят ясно и здраво, но листовки и митинги — ещё не способ решить все проблемы. Или даже о том, что новый человек в кресле министра, решение, которого они так добиваются, — совсем не гарантия перемен. Он мог бы сказать всё сразу или что угодно в отдельности, но не стал. Потому что знал: либо Роза верит в него и понимает это сама, либо… нет.

И ему отчаянно, бессмысленно и по-детски хотелось верить в то, что она в него верила.

Так что, вместо долгих объяснений Драко просто продолжил:

— В намерениях Скримджера и всех остальных тоже есть логика. Правда, не такая, какой обычно ждут от тех, кто стоит у руля. — Он скривился. — Не благо государства, а свои интересы, желания и устремления. Власть. Богатство. И ещё раз власть.

Да. Со стороны это, наверное, выглядело очень смешно. Малфой, осуждающий тех, кто думает о личной выгоде и собственном обогащении, тех, кто жаждет власти и реализует свои тщеславные помыслы. Малфой. Осуждает. Прямо обхохочешься.

Взгляд Розы оставался серьёзным.

Сгорбившись в кресле, Драко едва удержался от порыва закрыть лицо руками. Он не заслужил такого взгляда. Не заслужил, чтобы за него кто-то переживал.

Столько глупостей, столько ошибок. Столько игр в поддавки с собственной ленью, с собственным страхом, с собственным — опять же — тщеславием. Может быть, поведение Визенгамота и сейчас возмущало его только потому, что он видел в нём отражение своего собственного поведения?

Нас раздражает в других только то, что есть в нас самих. Разве не так?

Лёгкий ветерок вдруг взъерошил его волосы. Это Роза сдвинулась с места, и её парадная мантия взметнула застоявшийся воздух.

— А ты? — спросила она, усаживаясь на подлокотник возле него. — В чём твоя логика?

Её голос был тёплым, как и её ладонь, неожиданно лёгшая ему на запястье.

Маленькая и узкая ладошка с тонкими пальцами, испачканными маслом или гуашью, он не разбирался, с тёмными полосками краски под неровными, закусанными ногтями. Маленькая и узкая ладошка, в которой почему-то сосредоточился целый мир.

Не думая о том, что он делает, Драко накрыл её второй рукой.

— Ты же слышала, что я тогда сказал Скримджеру. Я служил Тёмному Лорду, и мне совсем не понравилось. В том, чтобы быть чужой игрушкой, мало приятного. — Он усмехнулся, одновременно ощутив раздражение от того, как по-детски звучат его слова, и совершенно детский же прилив уверенности в собственной независимости.

Считать себя сильным и свободным, определённо, было приятнее, чем признаваться себе в том, что именно чужой марионеткой он долгое время и был. Разница между сегодняшним Драко и Драко-из-прошлого, настоящим ребёнком, была исключительно в том, что сегодняшний Драко не собирался закрывать глаза на вещи, не вписывавшиеся в его представление о собственном положении в мире. Сидеть на привязи и, не обращая внимания на ошейник, считать себя хозяином положения, это больше не про него.

И, что самое удивительное, в выборе между реальной свободой и иллюзией власти в глазах остальных он предпочёл бы свободу.

Или, может быть, самое удивительное заключалось в том, что он всё ещё держал Розу за руку, а она не отнимала ладони. Что до выбора между свободой и властью… Он собирался взять и то, и другое. На то он и был Малфоем, в конце-то концов.

И лучше бы ни Оппозиции, ни Визенгамоту, ни чему угодно не пытаться ему помешать.