Альбатрос (гет)

Так и осталась она в краю у моря, успокоенная хотя бы тем, что не сумасшедшая, а Шум — не наваждение. Суровая сказочница Кира теперь стала её главной наставницей и помощницей. И пусть дар девушки первый раз показал себя дурным вестником, её это не пугало. Ведь дар сам по себе не бывает добрым или злым — как и ветер: только от человека зависит, сможет ли он поставить парус.

* * *

Дел у девушки стало больше, а потому дни летели быстрее, осыпаясь часами и свиваясь в недели. И вот на исходе месяца кто-то постучал в её дверь.

— Можно?

Она выронила из рук шаль, которую собиралась надеть. Как странно: как раз тогда, когда научилась не думать об этом голосе, он настиг её снова. Будто проверка.

И как сложно сердцу не подскочить — хотя бы по привычке. Она подняла шаль. Что же. Невежливо заставлять ждать.

— Да, войдите!

И следом мимолётное дуновение. Все здешние «не стаптывали башмаков», но других всё же было слышно — шорох одежды, скрип ботинок. Предводитель передвигался бесшумно, словно мысль.

— Илка передала, что ты просила выделить тебе провожатого.

Как же давно это было. Сейчас у неё и времени не стало куда-то ходить… Но кто знает, что будет потом?

— Да. Если можно.

Он замолчал. Странное это было молчание. Будто комната совсем пуста. И даже биение сердца слышно только одного: её собственного.

— Я могу это устроить. Но тебе провожатый не нужен.

— Что? — она замерла, обескураженная. — Почему?

— Потому что ты способна находить путь и без чужой помощи.

Без помощи? Если бы ей не нужна была помощь… Просто если бы… Даже слышать такое было обидно. То ли до слёз, то ли до бессильной ярости. Как пообещать встречу с тем, кто умер. Как заронить в безногом мечту о танце. Всё тем же тихим, вкрадчивым и участливым голосом, таким правдивым и серьёзным.

— Это какая-то шутка? — почти не шевеля губами, прошептала она.

— Я шучу только с врагами, — заметил он. — Да и то редко. А ты мне не враг.

— Тогда почему? Как?

Она вскинула голову, поворачиваясь туда, где, как ей казалось, находился Предводитель. Но почему-то не туда, откуда она только что слышала его голос.

— Вот поэтому, — в его тоне скользнула улыбка. — Ты не можешь меня слышать, пока я молчу, верно? Так откуда знаешь, где я?

Она быстрыми шагами пересекла комнату и протянула вперёд руку: туда, где — как ей казалось — находился он. Думала, что рука уйдёт в пустоту. Но вместо этого нашла его руку — ладонь к ладони. Девушка неверяще рассмеялась — и впрямь походило на какой-то фокус.

— Но как?

Он не отнял руки. Это она поспешно опустила свою, вдруг вспомнив, что касаться других считалось невежливым. Он вздохнул:

— Такова сила ветра. Твоя сила. Ветер всё знает, ветер всё видит. На земле и под землёй, в облаках и под ясным солнцем, летом и зимой, днём и ночью. А что знает ветер, знаешь ты, дитя урагана. Так зачем тебе провожающий? Зачем касаться земли тому, кто умеет летать?

— Как ты? — по внезапному наитию спросила она.

— И об этом догадалась! — он тихо усмехнулся. — Да. Как я. И как ты. Ты ведь умеешь летать, дитя урагана?

— Но я даже не знаю, как выйти из комнаты, чтобы не заблудиться, — вместо ответа возразила она.

— Тогда я тебя научу.

* * *

Девушка на вершине песчаной дюны снова посмотрела вдаль. Не видно ли корабля? Но горизонт был ровен и безмятежен.

Что она помнила о тех днях? Так мало образов и так много ощущений. Шершавость камня, на котором бороздками был нанесён план крепости. Она выучила его наизусть. От своей комнаты до пляжа, от пляжа до места, где сушились сети, а совсем рядом — рыба. Большой зал, куда она ещё долго не решалась зайти, боясь потеряться без спасительной возможности нащупать стену. Столовая и прачечная. Школьное крыло. Причалы.

А дальше — тонкими пунктирными линиями — дорожки посёлка. Старые дома, которые построили ещё до крепости, старые сады со сладким запахом цветов и листьями, шуршащими как пергаментный свиток. Маленький кружок колодца на плане. И его холодные, сочащиеся влагой стены, железная скользкая цепь и ледяная колодезная вода.

Но то был лишь первый этап. Однажды Фейджент подвёл её к стене. Это был один из нижних ярусов, у самой воды, и вокруг гулял холодный ночной ветер.

— Какой формы отверстие в стене?

Она протянула было руку, но он её остановил:

— Не так. Не касаясь. Подставь ладонь под поток воздуха и скажи.

Ветер рисовал на ладони простую острую фигуру.

— Треугольник?

— Верно. Следующая! И отступи на шаг назад.

— Квадрат?

— Верно. Дальше!

И так стена за стеной. Отверстия становились всё сложнее, а расстояние всё больше.

— Я не могу ничего почувствовать. Мои руки слишком маленькие для этого!

— Представь, что ты вся — ладонь!

Сначала она никак не могла понять, как так можно. А потом внезапно поняла. Ветер проникал везде. Для него не было ни преград, ни расстояний. Он находил кожу даже под одеждой, шепча ей обо всём, что встречал по пути. Иногда же и вовсе как будто струился насквозь. Весь мир был дорогами ветра, а скалы и деревья, колонны и двери, дюны, звери и люди — препятствиями, которые эти дороги огибали.

Первым лицом, которое девушке удалось «рассмотреть» было лицо статуи. Вторым — её собственное. Для этого Фейджент привёл её в круговую галерею. Ветер дул здесь раз в несколько минут, пробегал по кругу — и затихал до следующего порыва, с последним вздохом донося то, что успел встретить вначале. И если суметь поймать такой порыв, то он вернёт тебе твой собственный образ.

А дальше из темноты начали выступать другие лица: морщинистое лицо Киры, нежное, с высокими скулами и прямым разлётом бровей над чуть раскосыми глазами — Илки, мрачноватое, хоть и красиво вылепленное — Милана. И множества других.

Тьма больше не была тьмой, а пустота — пустотой.

Изменилась и сама девушка. Её голос стал звонче и глубже, шаги — увереннее. Она больше не казалась себе обузой другим, и каждый раз, когда ей удавалось что-то новое — обогнать кого-то, бегая наперегонки, с первого раза воткнуть нитку в иголку — она радовалась, как ребёнок.

* * *

Когда они занимались вначале, то девушка часто оступалась, ошибалась, почти падала — и тогда её каждый раз успевали подхватить быстрые руки Фейджента, сухие и тёплые, в еле заметных узорах шрамов и мозолей.

Она и любила такие моменты, и ненавидела. И досадовала на себя. Да и на него тоже. Помогающего, хотя говорил, что ей не нужна помощь. «Легко предугадывать каждое движение, когда можешь его просто увидеть», — думала она с неожиданной и несправедливой злостью.

Пока однажды, ближе к концу их обучения, когда уже могла различать движущиеся образы, не заметила, что у него на глазах была повязка.

— Так ты не видишь меня?

— Вижу. Просто не глазами.

— Но ты… не слепой?

Почему-то сама такая мысль показалась ей вдруг нестерпимой. Как неожиданное родство, которое хуже чуждости.

— Нет. Иначе зачем мне завязывать глаза? Но чтобы учить, я должен вспомнить. Увидеть мир, как видишь ты. Я уже давно не «ходил в темноте», хотя нас учат этому в юности.

Конечно. Ведь откуда-то взялись эти пещеры.

— Но зачем? Зачем вы этому учитесь?

— Чтобы разговаривать с ветром. Чтобы лучше чувствовать. И лучше воевать. Даже когда все огни погаснут.

Значит, в этом она была не особенной. Не подкидышем, вынянченным из милости. Но и не «ясновидящей» и «ребёнком урагана». А просто такой же, как любой из них. Она была одной из них. Теперь — действительно. И навсегда. Сердце затопило ликующей волной.

— Выходит, так можно научиться делать что угодно? Даже… править кораблём? Или драться на саблях? Или… — её сердце замерло, не решаясь поверить, — танцевать?

— И даже танцевать.

— Не верю.

— Поверь.

— Докажи!

И через паузу — такую короткую, что другой бы и не заметил — он протянул ей руку.

— Ладно.

Фейджент то ли свистнул, то ли коротко подул — и шум ветра стал мелодией, похожей на переливы флейты. Он вёл её, едва касаясь кончиками пальцев, направляя, поворачивая, удерживая. В сплетавшихся и расплетавшихся узорах медленного танца, девушка кружилась, будто водяная лилия на волнах пруда, каким-то чудом не нарушая рисунок и не ошибаясь. Хотя танцевала в первый раз. А впрочем, — у этого чуда было имя.

Ветер обнимал их со всех сторон, и лицо Фейджента с неподвижной полосой повязки на глазах было совсем близко.

Близко. И всё-таки ни одной черты различить было нельзя. По-прежнему.

Девушка почти машинально потянулась к этому лицу, чтобы ощупать. Без всякой задней мысли. Как не так давно делала с лицом статуи.

Вот только сейчас её ладонь ушла в пустоту.