Проклятие (джен)

— А мне, если честно, есть много чего терять, — Ракете бьет в чуткий нос отчетливо и близко запах чужого горя, настолько осязаемого, что дотронься лапами — разотрешь пальцами пепел утраченного, увидишь почерневшее уничтоженное сердце снаружи; ему проверять свое не хочется вовсе.

Дрожь при мысли о нависшей громаде утраты проходит тревожно вдоль позвоночника, звенит болезненно за ушами.

Взгляд невольно возвращается, трусливо отбегает к скрытому в кресле Груту; из-за сиденья доносятся лишь звуки игры, но они действуют непривычно успокаивающе, а не зубодробительно раздражающе.

Ракета не признается, что нареченные им идиоты, непризнанные друзья — последнее и первое, что он ценит во всей галактике.

У Ракеты опадает на загривке вечно вздыбленная шерсть — постоянная битва, ощерившаяся пасть с ядовитыми словами; лучшая защита — нападение, он знает, но не в меру привык, что спину прикрывает кто-то из команды.

Лучше бы в привычку входило учиться дышать разряженным смертью воздухом; слишком часто приходилось вдыхать не по ту сторону жизни.

Грут устало оседает на раскуроченную бомбами землю, касается плечом вырванного с корнями ствола дерева — Ракете кажется в этом плохой знак; родное, готовое вот-вот врасти, срастаясь, в убитое.

Не смей забирать его.

— Грут... — но лапы несут его слишком медленно, чтобы успеть поймать, удержать, не пустить снова куда-то за режущий лживой надеждой свет (там нет ничего, сучок, а тут не будет тебя).

Но эта глупая надежда — как в его древесном духе — светится в умных глазах, что говорили всегда больше бесполезных слов; он тает с тихим шелестом листьев, а Ракета разбирает в последних огнях безотчетной веры, во взгляде знакомой благодарности и понимания, обещание встретиться снова.

Но чудо, против всех своих правил, не случается повторно — вселенная скупа и несправедлива. Ракета с глухим отчаянным рычанием рвет траву и пачкает пальцы в порошке самого дорогого исчезнувшего; он знает, каково растоптанное сердце зверя на ощупь.

Чувствовал дважды.